Канарейки и поцелуи (гет)

Над их головами кружили канарейки, а за дверью хихикала Лаванда, когда Гарри поцеловал Гермиону в первый раз. Это был неловкий, неожиданный поцелуй — то ли в щеку, то ли в уголок губ, и Гермиона, развернувшись к Гарри всем телом, посмотрела на него молча и удивленно, а он слегка отодвинулся и пробормотал:

— Прости, я…

И замолчал. Он не знал, что «я». «Я случайно»? «Я не хотел»? Случайно, конечно, но «не хотел» было бы ложью. Гарри, пожалуй, даже повторил бы — прямо сейчас, но смутный инстинкт подсказывал притормозить.

Гермиона вздохнула чуть слышно и снова села ровно, и Гарри обнял ее за плечи. Так они просидели очень долго — молча, делясь друг с другом теплом.

Гарри казалось, что Хогвартс охватила настоящая эпидемия поцелуев. Джинни с Дином, Рон с Лавандой, а чем ближе к Рождеству, тем чаще можно было наткнуться на какую-нибудь парочку, слившуюся в поцелуе прямо в коридоре, ничуть не стесняясь — конечно, омела все спишет. Гарри казалось, что в нем все туже сжимается колючая ржавая пружина, и он побаивался того момента, когда сжиматься дальше станет некуда.

Наверное, Гермиона чувствовала то же самое. Она была так зла, предупреждая Гарри о любовном зелье, которое могут ему подлить, что Гарри, вместо того, чтобы встревожиться и подумать о собственной безопасности, задумался, как успокоить ее. И не придумал ничего лучше, чем поддаться общей атмосфере и собственному смутному желанию: остановился под омелой, притянул Гермиону к себе и поцеловал.

В губы.

Она не отстранилась — растерялась, наверное, и поцелуй получился долгим и настоящим. Таким долгим, что его успели увидеть, и слух о нем тут же разнесся по всем гостиным Хогвартса. Таким настоящим, что Гарри стало все равно, кто и что подумает и скажет.

— Под омелой — это же не всерьез? — каким-то ломким голосом спросила Гермиона.

Гарри все еще держал ее за плечи и не собирался отпускать. Потому что ее губы оказались мягкими и податливыми, волосы пахли ромашкой, глаза блестели, и даже щекотавшая лицо непослушная кудрявая прядь лишь добавляла очарования моменту.

— Если ты не хочешь… — прошептал Гарри. Почему-то было больно и сладко одновременно, и сам себе он казался слишком растерянным и косноязычным. Нужно было сказать что-то другое. Как-то не так. — Но если хочешь, тогда всерьез.

— Я не… — она торопливо шагнула назад. — Не знаю, Гарри, я…

Нужно было обнять ее и держать крепче, и, наверное, поцеловать еще, но Гарри упустил ту единственную секунду, когда еще мог сделать это. Всю дорогу до гостиной он ругал себя за нерешительность, но Гермиона не казалась обиженной, и это немного успокаивало.

Весь вечер Гермиона делала вид, что ничего не произошло, а ночью Гарри снилось, что они целуются под омелой посреди «Трех метел», на глазах у кучи народа, и Гермиона говорит ему: «Теперь ты должен на мне жениться, Гарри, иначе все эти люди очень плохо обо мне подумают».

«Вряд ли на самом деле Гермиона захочет выйти замуж, даже не закончив Хогвартс», — думал Гарри, но соглашался и целовал ее опять. Это были очень сладкие поцелуи, без неловкости и без сомнений, и утром Гарри подумал, что надо попробовать повторить этот сон наяву.

День прошел как в тумане. Гарри ничего не слышал на уроках, потерял кучу баллов — по правде сказать, он сам толком не понял, сколько. Ему было все равно. Он смотрел на Гермиону и тонул в мучительной неловкости, не зная, как теперь к ней подойти и что сказать. Но тот самый смутный инстинкт, который когда-то, вечность назад, подсказывал ему: «Притормози», — теперь нашептывал: «Не теряй времени, иначе потеряешь все».

После уроков Гермиона улизнула от него. Она точно не возвращалась в гостиную, ее не оказалось ни в библиотеке, ни в том самом пустом классе, ни в других классах, куда заглядывал Гарри. В конце концов он вышел на улицу, раздумывая, не могла ли Гермиона пойти к Хагриду, или к озеру, или к теплицам.

Гермиона сидела на скамейке, на ее коленях лежала закрытая книга, а в руках была палочка. Крупные снежинки ложились на ее плечи, путались в волосах, а вокруг вилась, щебеча, стайка ярких желтых канареек. Гарри почти подбежал к ней:

— Гермиона! Я нигде не мог тебя найти. Что-то случилось? — Она смотрела молча, улыбаясь, и Гарри спросил тише: — Ты ведь не обиделась?

— Красиво, правда? — Гермиона смахнула снег со скамейки. — Садись, Гарри. Нет, я не обиделась. Я хотела подумать.

Он сел рядом и, мгновение поколебавшись, осторожно обнял Гермиону за плечи. Та не отстранилась. Слегка повернула голову, и как-то само собой получилось, что они целуются, а птичий щебет и легкий запах ромашки навевают мысли о лете — легкие, беззаботные и солнечные. О пикниках на траве, о том, что было бы интересно посмотреть на Гермиону в купальнике, и не только посмотреть, но и обнять, потрогать, узнать, какая ее кожа на ощупь. Наверное, нежная и прохладная, такая, что хочется целовать ее везде…

Гарри вспомнил свой сон и подумал вдруг, что на Волдеморте жизнь не заканчивается. Что в его планах — стать аврором и разобраться с Пожирателями — не хватает очень важного. Война рано или поздно закончится, и даже аврору нужны не только верные друзья, но и дом, куда он будет возвращаться. Нужны пикники, девушка, которую хочется целовать, дети, которых он когда-нибудь будет провожать в Хогвартс. Все то, ради чего стоит жить и сражаться.

— Ты опять о чем-то задумался, — укоризненно вздохнула Гермиона.

— О тебе, — Гарри смахнул снег с ее волос и поцеловал снова.