Капли радуги (джен)

В городе властвовал дождь. Дождь барабанил по крышам, стучал в окна хлесткими струями, заползал холодом под не поднятые воротники пальто, просачивался сквозь трещины на асфальте и впитывался в и без того мокрую землю, превращая ее в хлюпающую под ногами липкую грязь. Дождь притягивал к горизонту низкое темно-серое небо, размывая границы тяжелых седых облаков, слизывал с домов краски, сквозь кусари-дои стекающие в лужи разлапистыми кляксами ярких осенних листьев, разливался потоками воды, чей шум эхом отдавался в ушах. И трель телефона исчезла, растворилась бы в грохоте, доносящемся из-за почти настежь открытого окна, если бы Хикару, отвлекшись от последнего «Еженедельника го», вовремя не бросил взгляд на дисплей, высветивший знакомое имя.

Тойя никогда ему не звонил. В случае нужды он писал сообщения, коротко и по делу, и значок конверта на экране мобильника появлялся исключительно вовремя, отрывисто и внезапно: так, что Хикару порой хотелось записать на диктофон звук клацанья камня о гобан и использовать в качестве сигнала для его смс. Потому, когда телефон зазвонил, Хикару какое-то время в недоумении смотрел на вибрирующий кусок пластика, прежде чем поднять трубку.

— Тойя? Чего ты хотел?

Он редко тратил время на «привет» — вот будет Тойе повод прочитать очередную лекцию…

— Шиндо Хикару? — раздался из динамика незнакомый голос.

…о его манерах.

— Да, я вас слушаю, — ответил Хикару, стараясь игнорировать влажные щупальца страха, вползшие в душу и теперь словно ощупывающие его изнутри.

— Мое имя Сакато, я из бригады скорой помощи…

Слова тонули в вязком водовороте дождевых капель, время от времени рваными клочками всплывая на поверхность. Такси. Авария на дороге. Травма головы. Перелом ноги и возможно ребер. Первый номер из списка контактов. Университетский госпиталь Кэйо. Состояние средней тяжести. Станция Шинаномачи. «Вы сможете приехать?»

В приемном отделении смесью медикаментов, антисептиков и врачебных халатов насквозь пропахли и выбеленные стены, и высокий потолок, и начищенный пол, по которому от кроссовок Хикару змеились коричнево-черные разводы.

— Тойя Акира-сан, восемнадцать лет, дата рождения 14 декабря 1986 года, перелом трех ребер, перелом левой лодыжки и заднего края большеберцовой кости, легкое сотрясение мозга, многочисленные ушибы, состояние стабильное, — монотонно бубнил санитар за стойкой, пробегая глазами по строчкам на бумаге, а Хикару хотелось схватить кажущуюся весьма увесистой папку и с размаху треснуть его по голове.

Ладонь сомкнулась вокруг рукоятки веера, а пальцы другой руки нервно теребили молнию на куртке.

— Я могу его увидеть?

— Отделение травматологии, шестой этаж, из лифта прямо и направо.

Надетые поверх обуви темно-синие бахилы противно шелестели на каждом шагу.

Врачи сообщили, что Тойе чудом удалось отделаться всего лишь легкими переломами и травмой головы: тот грузовик зацепил машину с противоположной стороны. А если бы ему повезло меньше? Кабина медленно поползла вверх, пока желтый огонек на табло отсчитывал цифры — один, два, три… Хикару нервно сглотнул. Если бы ему повезло меньше, то последнее, что Тойя бы о нем помнил, это то, как Хикару снова наорал на него из-за очередной попытки выбить из него, Хикару, дурь, обозвав Тойю напоследок проклятым занудой.

Кривые, едва понятные кандзи на табличке. Приоткрытая дверь, голоса врачей, неразборчивые, как и их почерк, волосы, разметавшиеся по подушке, а в голове мысль, что ему всегда хотелось узнать, какова она на ощупь — струящаяся волна ночной черноты.

— Можно войти?

— А вы…

— Шиндо Хикару, — по привычке чуть было не добавил «пятый дан». — Мне позвонили и попросили приехать.

Врач что-то говорил, но мозг уцепился лишь за информацию, что Тойя скоро очнется; лицо бледное, осунувшееся, глаза, обметанные тенями — и почему их стало так сильно видно сейчас, их и эту резкую болезненную усталость? Дверь бесшумно закрылась за спиной; жесткий больничный стул отозвался тихим скрипом.

В фильмах герои приходят в больницу навестить своих близких и держат их за руку, пока те не очнутся; взгляд Хикару зацепился за тонкое запястье с выступающими ниточками вен, и он не удержался — подсел ближе, накрыв ладонью прохладные пальцы. Тишина давила на уши, непривычная, пугающая: тишину между ним и Тойей Хикару мог выносить лишь во время игры, вовлекающей в свой мощный поток их обоих, заставляя нырять с головой, то и дело скрываясь в бурлящих водоворотах, чтобы вынырнуть под конец, кашляя и отплевываясь от попавшей в рот соленой воды, когда на доску будет поставлен последний камень.

— Мы ведь еще не доиграли… — сказал он с глупой нервной улыбкой. — Пока рано сдаваться.

— А кто… сказал… что я… сдаюсь?

Хриплый шепот резанул лезвием, вспарывающим ткань безмолвия; веки дрогнули, и Тойя медленно открыл глаза.

Между ними врачи, свет от фонарика, направленного проверить реакцию зрачков, какие-то вопросы, писк аппарата, считывающего жизненно важные показания, биение кардиограммы на экране — Хикару мог поклясться, что слышит стук его сердца, неровный и нервный. Но облегчение не наступало, тревога не спешила втягивать когти, а руки продолжали едва заметно дрожать.

— Необязательно было… приезжать.

Как это по-тойевски: говорить из чистого упрямства, когда тяжело даже дышать из-за плотной повязки, сдавливающей сломанные ребра.

— Ну прости, что мой номер записан в твоем телефоне как контактный на случай непредвиденных обст…

Хикару осекся на полуслове. Тойя отвернулся в сторону; слишком быстро — поморщился, закусив губу. Если Тойя выбрал для этой цели человека, которого другом-то можно назвать с натяжкой — это о взаимном соперничестве криков было столько, что хоть ведром черпай, а с дружбой как-то не сложилось, — значит, больше некого. Логично. Логично же?

— Шиндо, раз уж ты… здесь, — он приподнялся на кровати, не отрывая взгляда от струй воды, льющихся по оконному стеклу, — принеси мне… мои вещи.

Только после этих слов Хикару увидел лежащую на стуле в углу сумку. Тойя вынул из нее черный ежедневник и начал медленно, будто нехотя перелистывать страницы.

— Позвони… Отмени… все это. Пожалуйста.

Хикару в недоумении уставился на исписанные страницы. Четверг, девять утра, третий круг отборочных за титул Мэйдзин, противник Хироши Мидзутани, восьмой дан, Нихон Киин. Четыре часа дня, урок в го-салоне, Хиросэ-сан. Пять часов, Китаджима-сан. С шести тридцати до девяти тридцати — курсы корейского языка. Пятница, десять утра, урок… Он прочел записи лишь на завтрашний день, а ему уже стало дурно. Планы. Всегда планы. Глаз невольно зацепился за «суббота, два часа дня, го-салон, Шиндо». Жалкая строчка в забитом графике. Раздражающий стук ливня эхом отдавался в мозгу, и Хикару, подойдя к окну, одним резким движением задернул штору, продолжая сжимать в ладони потрепанный блокнот.

Нужно было сообщить в Нихон Киин, но поднять трубку своего телефона и набрать номер административного отдела почему-то стало невыносимо трудно. Мобильник Тойи нашелся в той же сумке; Хикару отстраненно заметил, что от передней панели откололся кусок, а объектив камеры треснул, но список контактов, к счастью, открылся к тому моменту, как он оставил сообщение на автоответчике и сбросил вызов.

— Шиндо… не говори никому, что… я в больнице, — хриплый шепот, лицо, на секунду исказившееся гримасой боли.

— Сказать, что ты просто заболел?

Кивок в ответ; Тойя устало откинулся на подушку, машинально ощупав повязку под больничной рубашкой и подтянув зафиксированную гипсом до колена ногу, чтобы ее полностью закрыло одеяло. Увидев его попытки, Хикару дернулся было, чтобы помочь, но вид Тойи, даже не смотрящего на него и не говорящего ни слова, буквально кричал: «Я справлюсь сам!» — и Хикару казалось, что он слышит в голове его вибрирующий от злости голос.

— Я позвоню из коридора, — буркнул он и вышел из палаты.

Острый кусок обломанного пластика царапнул ладонь.

Ичикава-сан долго причитала в трубку, напрашиваясь навестить Тойю, где бы он ни находился, и Хикару стоило больших усилий от нее отвязаться: неудивительно, что тот попросил его солгать. Он вздохнул, зачеркнув в ежедневнике еще одну каллиграфическую строчку. Врать, в отличие от убийственно прямолинейного Тойи, он всегда умел отлично.

От представшей по возвращении картины внутри что-то сжалось; свилась тугая пружина, впилась тонкой проволокой. Он все так же полусидел на кровати, сложив на животе руки, и смотрел на оставшийся между тяжелыми шторами просвет, сквозь который каплями пробивался проклятый осенний дождь, из-за которого несколькими часами ранее потерял управление грузовик, снесший с дороги легковушку такси. А перед глазами стояли шестнадцать контактов в телефонной книге и полупустой журнал звонков, и через трехмерную сетку пространства, в один момент сжавшегося до боли, сочилось одиночество, тоскливое, неизбывное, горькое. Мобильник опустился на тумбочку с тихим стуком.

— Ты не сказал, что твои родители переехали в Китай, — брякнул Хикару первое, что пришло на ум.

Тойя встрепенулся, и на экране пульсом задрожала светящаяся красная нитка-линия.

— Ты…

— Я что, идиот — говорить с ними?

Он вздохнул с видимым облегчением; Хикару же внезапно подумал: а что, если бы он сам оказался на больничной койке? Кому позвонил бы фельдшер, если бы пришлось выбирать из нескольких сотен имен в списке? Кого он сам, придя в сознание, хотел бы увидеть рядом? Маму, суетящуюся вокруг кровати, дедушку, хватающегося за сердце, шумную компанию молодых профи, нервничающую Акари, с которой он столкнулся на станции буквально пару дней назад? Тойя поднял руку, сложил средний палец с указательным, будто держа камень, сделал легкий короткий взмах. Играть нельзя категорически — первое, что сказал ему врач. Первое, о чем он спросил, едва открыв глаза. Неожиданно пришла дурацкая идея, и Хикару снял с телефона звенящую колокольчиком подвеску с двумя камнями, сто лет назад купленную в магазине на втором этаже Нихон Киин, и протянул ему, чуть вздрогнув, когда ладони неуверенно коснулись чуткие пальцы.

Снова молчание, неуютное, чуждое, безрадостное. Тойе говорить больно. Хикару — не о чем.

— Я в магазин схожу. Не уходи никуда.

Тойя покосился на ногу в гипсовом сапоге и выразительно приподнял одну бровь — и почему при нем он всегда выставляет себя полнейшим идиотом? С этой мыслью он быстрым шагом вышел, чуть не упав по дороге, споткнувшись о собственные развязавшиеся шнурки.

Хикару клал в корзину для покупок все подряд, словно заранее решил подчистить все полки в супермаркете. Посмотрев на несколько упаковок замороженных гёдза, он внезапно подумал, найдется ли где-то в больнице микроволновка, да и можно ли приносить еду больным вообще. А кухня там, интересно, есть? В памяти всплыл образ Тойи, сидящего за доской с чашкой горячего зеленого чая, изящно держа изогнутую ручку, и Хикару, вспомнив о розетках у тумбочки, пообещал себе завтра купить ему в палату кружку и маленький электрический чайник.

Только теперь, по десятому разу обойдя весь зал, Хикару смог ощутить, что страх и паника наконец-то отступили, втянув острые когти, временно, ненадолго, однако и такой передышке он был рад. Тусклая фиолетовая кисточка уныло свисала с рукоятки веера, закачалась подобно маятнику, стоило чуть пошевелить рукой; когда он, наконец, научится действительно заботиться о дорогих ему людях? И почему даже после Сая… — тут мысль будто споткнулась — он вспоминает об этом, лишь едва их не потеряв? На пачку гёдза приземлился картонный стакан с раменом быстрого приготовления. Если бы в качестве контактного телефона Тойя указал номер кого-то другого, то накануне игры в го-салоне Хикару получил бы очередное внезапное смс об отмене запланированной ранее встречи, так и не узнав, что было тому причиной. Встав в очередь к кассе, он достал мобильник и, пролистав журнал звонков, утопил кнопку вызова.

— Мама? Привет. Прости, я не приду сегодня на ужин.

Короткое объяснение. Испуганное ответное оханье. Внезапно начавшие гореть уши и запоздалые угрызения совести. Приоритеты расставлены слишком давно, чтобы помнить, когда все было иначе.

Тойя отвернулся от окна, услышав шуршание бахил и тихий скрип открываемой двери; Хикару положил на стул объемистый пакет и встряхнулся, как уличный пес — с мокрой челки летели брызги.

— Знаешь, завтра обещали солнечную погоду, — зачем-то сказал он, выкладывая на тумбочку покупки. — Я прогноз слышал.

Усталый вздох в ответ.

— Тебе нужно… домой, Шиндо.

Хикару стиснул ручку пакета так сильно, что ногти вонзились в кожу, оставив на ней полумесяцы вмятин. Конечно. Стену, что вокруг себя настроил Тойя, и за годы ни проломить, ни перепрыгнуть, так почему что-то должно измениться? Потому, что он до сих пор не смирился?

— А ты хочешь, чтобы я ушел?

— Ты… — он кашлянул, едва не взвизгнув от последующей за этим боли, — должен.

— Я не спрашиваю, что я должен, а чего не должен! — Хикару все же сорвался на крик и теперь стоял перед койкой, яростно сверкая глазами. — Я спросил, чего ты хочешь!

Не менее яростный взгляд Тойи будто пригвоздил его к полу, на котором он стоял. Не лучший момент, чтобы вспомнить, как от подобных убийственных взглядов, коими соперник его регулярно награждал — надо сказать, всегда за дело, — незаметно встают дыбом волосы на затылке.

— Это просто. Если ты не хочешь меня видеть, так и скажи.

Тойя молча стиснул зубы.

— Ты настолько мне не доверяешь, что даже помощь мою не желаешь принять? — выпалил Хикару.

Выпалил — и по его лицу понял, что попал в яблочко. С одной поправкой. Тойя не доверял никому.

— Дело не… в этом.

— А в чем тогда?

В гордости до колюче-злого упрямства? В вечном «я-все-выдержу-сам-не-надо-за-меня-волноваться»?

— Я доверяю тебе… больше, чем кому-то… чем кому-то еще. Поэтому…

— Поэтому гуляй отсюда, а я тут как-нибудь один пострадаю? — фыркнул Хикару, усевшись на кровать поверх покрывала. — Ты и правда тупой.

Тойя дотянулся до блокнота и в качестве ответа с размаху врезал ему по голове, зашипев, когда повязка вновь сдавила потревоженные ребра. Хикару отобрал ежедневник и, кинув его поверх покупок, растянулся на одеяле.

— Я остаюсь здесь. И это не обсуждается.

— Шиндо, ты…

— Да-да. Безответственный аморальный идиот, это я уже слышал.

Пауза, и эхо от дыхания разносится к стенам, как круги от дождевых капель по поверхности воды.

— Я хотел сказать… спасибо.

Хикару молчал, уткнувшись лицом в наволочку подушки, хранящую стойкий запах больницы.

— Вот бы завтра… увидеть радугу, — тихо протянул Тойя, сосредоточенно всматриваясь в мутную темно-серую хмарь за оконным стеклом. — Раз солнце… обещали.

Он открыл было рот, но из коридора донесся звук приближающихся шагов, и с кровати его как ветром сдуло. Вовремя: лечащий врач, войдя в палату, неодобрительно покосился на покачивающуюся гору покупок на тумбочке, но, к счастью, тактично промолчал.

— Вам нужен покой, Тойя-сан, — он поправил очки и, достав ручку из кармана халата, сделал в своих бумагах какие-то пометки. — Легкое снотворное не помешает.

Тот согласно кивнул; когда в комнате показалась молоденькая медсестра, Хикару проводил иголку шприца недобрым взглядом.

Тойя вскоре заснул, кое-как улегшись и пристроив больную ногу; Хикару вслушивался в мерный ритм его спокойного дыхания, не сводя с его лица настороженных глаз. Раньше ему не приходилось задумываться, какой жизнью живет Тойя: он участвовал в той части, что касалась го, и этого было более чем достаточно. Только вот не подозревал, что другой жизни у него не было вовсе, а контраст с жизнью собственной неожиданно вышел столь сильным, что эту разницу уже нельзя было спустить на тормозах. Хотя нет, подозревал, но при этом ничего не сделал. Да и что вообще он знал о Тойе? Точнее… что удосужился узнать за парой секунд пролетевшие, ускользнувшие годы? Вздохнув, Хикару протянул руку, чтобы отбросить густую мешающуюся челку с его лба, чуть вздрогнув перед тем, как коснуться черных волос, оказавшихся мягкими на ощупь, и слабо улыбнулся, понимая, что сегодня ночью не сомкнет глаз.

Он все же задремал под утро, убаюканный шумом ливня, безуспешно стучащегося в окна; спина и шея затекли от неудобной позы, но, проснувшись, Хикару понял, что в ушах звенит тишина, а сквозь тонкую щелку между тяжелым шторами робко просачиваются лучики рассветного солнца. Мир за стеклом искрился брызгами под очистившимся от ватных облаков небом; он покосился на Тойю, безмятежно спящего на кровати. Радуга… к тому моменту, как тот проснется, от недельного дождя останутся лишь воспоминания, какая уж тут радуга. И Хикару вдруг замер на месте, вцепившись в пальцами в плотную ткань штор.

— Я скоро вернусь, — прошептал он, закрывая за собой дверь.

Последним, что он перед этим увидел, была свернувшаяся на одеяле под изящными пальцами Тойи сиреневая кисточка.

На дедушкином чердаке, как всегда, было темно и душно; Хикару невольно закашлялся, когда из ящика, что он перетряхивал, взметнулась туча пыли. Где же эта чертова… ага! Через несколько минут сунув добычу в рюкзак, он привычно опустился над колени перед гобаном и бережно провел ладонью по золотистой деревянной поверхности, покрытой причудливыми разводами, мысленно пообещав Саю в следующий раз задержаться подольше.

Хикару знать не знал, каким образом эта рухлядь попала к дедушке, равно как и большая часть того, что копилось в недрах чердака, но в кои-то веки старая хрустальная люстра с подвесками смогла ему пригодиться. Когда он юркнул в палату, Тойя все еще спал, ухватив во сне рукоятку веера; шторы разъехались с почти бесшумным шорохом. Если на улице нет радуги, значит, надо сделать ее самому — так думал Хикару, нанизывая подвески на найденную в том же пыльном ящике бечевку и ругаясь, когда они то и дело выскальзывали из рук.

Подоконник выглядел неустойчивым и доверия не внушал, но дотянуться до карниза по-другому не получалось, и он все же поставил ногу на узкую полоску пластика, стараясь удержать равновесие, пока привязывал концы веревки к тонкой металлической балке. «Не разбить бы ничего», — пронеслось в голове, как только был завязан последний узел. Нога в носке соскользнула, и Хикару, чудом не сорвав шторы вместе с карнизом, с воплем грохнулся на пол. И зажмурился, когда свет выглянувшего из-за высотки напротив солнца ударил в окно, распадаясь, рассыпаясь по комнате яркими радужными пятнами.

— Шиндо…?

Тойя сел на кровати, удивленно покосившись на зажатый в ладони веер, и широко распахнул глаза, наблюдая за разноцветными солнечными зайчиками, прыгающими по комнате, стоило подвескам колыхнуться от дующего из приоткрытой фрамуги ветерка.

— Ты же хотел увидеть радугу, — Хикару шмыгнул носом, продолжая сидеть на холодном полу.

Что было, разумеется, совершенно не важно. Потому что Тойя… смеялся, радостно, по-детски, обхватив свободной рукой повязку на груди.

— Ты придурок, Шиндо, — выдавил он сквозь смех и смахнул выступившие слезы.

— Тебе вообще смеяться нельзя, — буркнул Хикару. — Ребра же.

— Мне… все равно. Мне хочется.

Он не заметил, как его губы растянулись в ответной улыбке.

— Лучшее утро в моей жизни, — пробормотал Тойя себе под нос, но Хикару все равно услышал.

Солнце отражалось в каплях, разлеталось цветными мотыльками. Каждое утро можно сделать радужным. И в это, пожалуй, стоит верить.