1915 (гет)

Страшные слова Матиаса вскоре забылись, Генрих никогда не помнил плохое. Кроме того, отец вдруг предложил поехать всем вместе в Берлин на следующий день, остаться там до конца лета, и эта новость вытеснила из головы все другие мысли. Берлин был шумным большим городом, Генрих не любил его за духоту и суету, зато дорогу в столицу обожал.

Ехали, как и всегда, поездом. Мимо быстро пролетали деревья, поля и маленькие домики, а в лазурном небе вслед за ними стремительно неслись белоснежные барашки облаков. «Пятый океан» — так называли авиаторы небесную высь. О, как бы и он, простой парень из маленького курортного городка, хотел покорить его! Он бы отдал все, чтобы летать!.. Генрих подпер голову кулаком и устремил мечтательный взгляд вдаль.

Поезд мерно стучал колёсами по рельсам. Затем он вдруг остановился, пропуская встречный состав, и Генриху открылась поразительная картина: солнце, оказавшись прямо за трубой старого дома, окружило её ореолом, и она вмиг прекратила быть страшной и уродливой. Казалось, будто это она светилась изнутри изумительным светом, словно в ней зажгли белый огонь. Генрих перевёл взгляд на семью. Феликс читал какую-то книгу по астрономии, Миа разглаживала складки на платье, а отец о чем-то тихо спорил с Матиасом.

— Посмотрите, какая красота! — обратился он к ним.

Миа подняла голову, посмотрела в окно и насмешливо приподняла брови.

— Генри, ты что, смеёшься? — она постучала по виску тонким аристократичным пальчиком. — Эта облезлая труба — красивая?

Феликс лишь чуть улыбнулся и снова углубился в чтение, а отец и Матиас даже не взглянули,только бросили быстрый взгляд.

— На чем я остановился?.. Ах да, «Belle époque»! Старая добрая Европа и Россия — это бочка пороха со вставленным в неё фитилём, — Матиас зевнул. — Последние новости не вселяют надежд, Отто. Все сплелось в гордиев узел; нужно чудо, чтобы его разрубить без жертв.

Генрих вздохнул. «Вот оно, чудо, перед вами, а вы не видите... Как странно... Неужели им интересны эти скучные разговоры?..».

* * *

На второй день в Берлине Генрих откровенно заскучал. Миа бегала по магазинам в поисках перчаток или шляпок, Феликс пропадал в библиотеках, отец и Матиас постоянно спорили о политике, а ему ничего больше не оставалось, как снова рисовать. Генрих рисовал упоенно, день и ночь, почти не спал.

— Ты опять за кофе?! — обиделась Миа, когда брат пошёл мимо неё уже в двадцатый раз, так и не заметив обновок. — А потом что будешь делать? Воробьям дули крутить? Опять рисовал свои дурацкие самолёты?

Генрих с улыбкой кивнул, потянувшись за кофейником.

— Почему дурацкие, он неплохо рисует, — возразил Матиас, протянув Герниху свою чашку, чтобы он налил кофе и ему. — Знаешь, Генри, ты с раннего детства так хочешь летать...

Да, летать Генрих хотел всегда. Он даже однажды решил спрыгнуть с простыней с крыши дома и сломал руку. Удивительно, но это не отбило у него желания претворить мечту в жизнь, он бы спрыгнул и ещё раз, если бы не сообразил, что ничем хорошим прыжок не кончится.

—... Поэтому я предлагаю тебе записаться здесь в авиаклуб. Лето длинное, учёба у тебя начнется нескоро, так почему бы нет?

Генрих чуть не вылил на себя всю чашку горячего кофе. Записаться в авиаклуб!

— Я буду подвозить тебя, а ты взамен будешь давать уроки математики моему младшему сыну. Ты же без пяти минут инженер, — Матиас усмехнулся. — Ну так что, по рукам?

О, Генрих согласился бы, даже если для этого ему пришлось бросить учебу. Конечно, отец не одобрил бы, но сам Генрих никогда не хотел быть инженером, так что приоритеты были расставлены.

Авиаклуб требовал высокой физической подготовки, почти военной дисциплинированности, сосредоточенности и постоянной работы над собой. Генрих наивно полагал, что в первое же посещение его посадят в кабину, а вместо этого он на протяжении недель каждый день изучал строение различных аэропланов и вздыхал, глядя, как высоко над головой летают его учителя.

Зато с каким же новым, неизведанным удовольствием он теперь рисовал самолёты! Зная каждую детальку, каждый винт, он часами сидел над чертежами и даже пытался создать собственную модель. По мнению Генриха, она была просто отменной, но герр Штратенберг, его инструктор, покачал головой.

— Не взлетит, — хмыкнул он, постучав по бумаге. — Друг мой, вы уж решите, куда хотите полететь: вверх или вниз? Конструкция будет очень тяжёлой и не сможет оторваться от земли.

— Совсем? — печально вздохнул Генрих.

— Совсем, — резюмировал герр Штратенберг. — Однако, я полагаю, вам действительно пришла пора полететь. Пойдёмте, Геттингер, там был свободный учебный самолёт.

У Генриха бешено заколотилось сердце. Лететь! Сегодня! Сегодня он исполнит мечту! Сегодня все его сны станут явью! Он почти бегом бросился догонять инструктора, бросив мельком взгляд на календарь, висевший на стене. На нем красивыми готическими цифрами было выведено: двадцать седьмое июня.

Самолёт, выкрашенный темно-зеленой краской и напомнивший Геттингеру этажерку, стоял на поле. Герр Штратенберг терпеливо ждал, пока Генрих осмотрит его, с суеверным трепетом прикоснется к крыльям, погладит винт, и скомандовал:

— Ну, по коням.

Генриху отводилось место на пассажирском сидении. Он залез в кокпит с большим трудом: руки тряслись, а колени подгибались. Сердце было готово выскочить из груди. Страшно ему не было, наоборот, волнительно-радостное чувство охватило душу. Он с трепетом наблюдал за всеми приготовлениями, запоминая каждое движение герра Штратенберга, чувствуя ногами, как двигаются учебные педали, и всё равно все в голове перепуталось, стоило только самолету, чуть подскочив, оторваться от земли.

В лицо ударил поток свежего холодного воздуха. Генрих был уверен: сейчас он просто задохнётся от нахлынувших чувств. Казалось, что ничего чудеснее он ещё не испытывал.

— Следите за управлением, Геттингер, запоминайте, как это влияет на полет, — словно издалека донёсся до него голос Штратенберга.

Выражение лица у Генриха было столь глупым, что он бы и сам устыдился его, если б увидел себя в зеркало. Да ведь это просто замечательно! Летать!.. Пожалуй, он и не слышал герра Штратенберга. Тот не настаивал. Первый полет — всегда эйфория.

Вместо положенных пятнадцати минут летали двадцать пять. Каждый раз, когда инструктор говорил: «На посадку», Генрих мотал головой и смотрел на него с такой мольбой, что герр Штратенберг разрешал ещё минуточку. И невозможно было отказать, глядя в глаза этого парня, для этого надо было иметь вместо сердца камень. Приземлились, лишь когда Генрих начал чихать и шмыгать носом.

— Заморозили себя и меня, тьфу, — ворчал герр Штратенберг, помогая ему вылезти из кабины. — Зачем так затянули? Первый раз летаете, не надо долго.

— Там запах лучше, — пояснил Генрих с блаженной улыбкой.

— Чего запах? — герр Штратенберг прищурился. Кто знает, может Геттингер от свалившегося на него счастья потерял некоторые шурупчики в голове. А голова без шурупчиков — что самолёт без винта.

— Неба, — пояснил Генрих серьёзно. — Там он настоящий, этот запах.

Инструктор махнул рукой, пожав плечами. «Странный этот Геттингер, но увлекающийся, — заключил он. — Авось толк выйдет». Генрих, задыхаясь от восторга, уже бежал по полю. Гремел в синем небе июнь, светило тёплое солнце, и пели птицы в изумрудных кронах деревьев. До выстрела в Сараево оставалось чуть меньше двадцати часов.