Казнить через повешение (джен)

— Как можно заметить, я наделила всех ОП-альтмеров еврейскими именами. В играх есть довольно много альтмерских имён, очень похожих на еврейские, не считая чисто еврейских, например, Нирии и некоторых других.

* * *

Довольно скоро в горле пересохло, голова заболела и закружилась, а ноги едва не начали трястись и подкашиваться. Девочка уже не могла плакать, только тихо хныкала. Нирания кинула на мостовую многострадальную шубу, рядом уронила узелок, потом опустилась коленями на порченый скатанный мех, достала маленькую Элисиф из одеяла и уложила перед собой. Немного повозившись с нею, попробовала кормить, но малышка, совсем ненадолго присосавшись, скоро выплюнула грудь и ни в какую не захотела взять обратно. Похоже, молока просто не осталось. Если она не поест или хотя бы не выпьет воды в ближайшие часы, то...

Совсем немного времени понадобилось одному из стражей, чтобы подойти к ней и потребовать убраться восвояси из столь чистого и приличного места. Она оглядела себя — да уж, вид, как у основательно потрёпанной бездомной нищенки — каковой она теперь и являлась. Причёсанные и убранные волосы всё равно выглядят как засаленная пакля, платье и передник изодраны и в пятнах, обуви вовсе нет, узелок и детское одеяло грязны и тоже заметно прохудились, да ещё и шуба эта облезлая... ужасно. Она побыстрее ушла — не хватало только привлекать к себе внимание.

С непривычки босые ноги разболелись, даже ступая по вполне ровным и гладким камням. Найдя скамейку в укромном месте среди берёз и кустов снежноягодника, она достала из узелка чулки, обмотала ими ступни, затем, подумав, оторвала две длинных широких ленты от одной из простыней и крепко замотала ноги ещё раз. Оставалось надеяться, что это немного поможет.

Впереди журчала вода. На небольшой площади перед особняком Жестокого Моря звенел заключённый в бело-розовый мрамор родник со статуей Мары над ним — простых колодцев здесь не водилось, только если в кухнях и во дворах за высокими стенами. Нирания достала из узелка кружку, не забыла сполоснуть, потом зачерпнула из родника и отчаянно приложилась к ледяной сладкой водице. Кажется, ничего вкуснее она в жизни не пробовала. Потом выпила ещё одну кружку и набрала под струёй полную флягу.

— Спасибо, милостивая Мара! Детка, вот у нас и вода появилась,— странно, за весь день она непривычно мало общалась с девочкой. Но утром говорить совсем не моглось, особенно когда рядом звенели ключами тюремщики, да и сейчас было не до того.

Пройдя мимо роскошных особняков за высокими оградами, мимо садов и по нарядным пустынным площадям со скамейками и цветниками — всё кругом напоминало о том, что здесь живут самые богатые и знатные люди владения, наивысшая скайримская знать, родичи ярлов и королей — Нирания добралась, наконец, до мест попроще. По пути ещё двое или трое стражей требовали шагать быстрее, снующие мимо слуги богатых господ то и дело оглядывались, а некоторые шумно, напоказ, принюхивались.

Нет, в таком состоянии ей работу точно не найти.

В ремесленных кварталах и рядом с рынками, вообще-то, стоит дюжина бань, где можно привести себя в порядок, но у неё нет денег и ценностей. Возможно, за кинжал или писчий набор пустят вымыться и постираться, а день ещё долгий, солнце ярко светит, ветры сильные — платье и детское бельё скоро высохнут, как и волосы.

Она поспешила прочь от неприступных особняков, прошла через купеческие улицы — здесь стояли дома попроще, хотя и обнесённые высокими заборами, окружённые садами, но слуги и господа по ним ходили и ездили в повозках не менее гордые и хорошо одетые, чем на тех, что остались позади. В здешние богатые, красиво обставленные бани её точно не пустят, хоть за сундук серебра.

Потом, ещё через несколько улиц, она остановилась, сама не понимая, что привлекло внимание. Повертела головой.

Кладбище. И большой древний, едва ли не ушедший в землю основанием Зал Мёртвых через дорогу.

Кладбище. А сейчас лето. Значит, там можно набрать цветов и трав на заброшенных могилах и вдоль дорожек.

В травницкой непременно купят цветы и травы, какие им надобны — может, даже по медной монетке за два или три десятка цветков. Или за сотню... Если только дети и нищие всё не обобрали, но кто знает?

Она подошла ко вратам. Ни привратника, ни смотрителя, ни жрецов Аркея в поле видимости, да и само скорбное место изрядно заброшено, будто люди не умирали в этом городе каждый день — как и в любом другом городе на свете. В Зале Мёртвых погребают лишь знатнейших, остальные довольствуются куском земли под открытым небом или местом в усыпальницах попроще.

Цветы и травы нашлись. Много печального сизо-алого паслена, вдоволь кустиков эльфийских ушей и морозной мириам, а ещё серебристой полыни, чернобыльника и совсем молодой пижмы, на которой лишь начали завязываться будущие соцветия. Похоже, в последние недели горожане были слишком заняты ожиданием и встречей ярла и войска, раз не пришли сюда оборвать все эти заросли.

Прежде чем заняться сбором, она посидела на одном из больших могильных камней недалеко от врат, развязав свою ношу и уложив ребёнка рядом. Напряжение и усталость в спине и ногах не пропали, но поутихли. Она налила себе ещё кружку воды, потом попробовала приложить малышку к груди, и та охотно присосалась. На открытом солнце в шерстяном зимнем платье вновь сделалось нестерпимо жарко, даже шёлковая рубаха не спасала, но ветер приносил и прохладу вместе с дорожной пылью.

Паслён ядовит, так что придётся немало осторожничать, чтобы не отравить ребёнка прикосновением перемазанных соком пальцев — да и себя тоже. У самой ограды росли лопухи. В их листья вполне можно будет завернуть ядовитые острые звёздочки паслёна, как и прочие цветы и травы.

Все облака разогнало ветром, так что солнце жарило беспощадно — небывалое дело для Истмарка. Пот катился по лицу и спине, а перед глазами плыли алые круги, и мелькала несуществующая мошкара. Пора уходить в тень, пока она не потеряла сознание, не ударилась головой об камень и не придавила собой ребёнка. Тогда уж им точно никто не поможет.

Скоро руки почти перестали слушаться, но она обмотала каждый свёрток ещё хотя бы одним широким листом и сложила в подол передника и подоткнула край за пояс.

У самых врат перед глазами поплыло и потемнело. Помотав головой и вздохнув поглубже, она хотела уже просить Ноктюрнал — покровительницу воров, Дочь Сумрака о милости, но вместо этого прошептала:

— Ауриэль, помоги мне.

Слёзы нежданно брызнули из глаз, а рот свело от напряжения. Горячие мокрые дорожки пролегли по щекам, голос сорвался в глухой плач. И нельзя смахнуть слёзы испачканными ядом руками. Маленькая Элисиф тоже захныкала, не в силах громко расплакаться.

— Потерпи ещё немного, детка. Ауриэль не оставит нас.

Следовало пойти в бани и выторговать мытьё за одну или несколько вещиц, а не выбиваться здесь из сил, вот что. Но дом Нурелиона совсем недалеко, всего через две или три улицы...

Совершенно не запомнилось, как они добрались. Кажется, по пути она набрала в одном подвернувшемся роднике кружку воды и выпила залпом, а вторую вылила себе на голову. Но это уже не имело значения, когда она стучала в двери лавки. Открыл ученик Нурелиона, почти совсем ей незнакомый.

— У меня цветы и травы на продажу. Возьмёте?

Тот посторонился, пропуская. Она прошла вперёд, взялась за подоткнутый за пояс край передника, чтобы раскрыть. Пальцы непослушно скользнули, ткань выпала, и всё свёртки попадали на пол. Нирания наблюдала за этим с равнодушной отстранённостью, зато ученик травника — как же его имя? — обречённо вскрикнул. Потом присмотрелся к ней, и, бормоча что-то невнятное, подвёл к ближайшему креслу, чтобы усадить. И принялся подбирать свёртки, почти каждый из которых просыпался или раскрылся, а Нирания вновь спросила:

— Вы купите эти травы?

— Да что с вами такое? Вы кто?

— А где господин Нурелион? Так купите?

Тот немного смутился, потом пролепетал:

— Мой учитель скончался почти год назад.

Подошёл к столу, ссыпал собранное в плетёную миску, потом взял ещё одну пустую и вновь принялся подбирать, достав для этого из поясной сумки длинные щипцы.

Запах здесь стоял тяжеловатый, густой и пряный, особенно сильно пахло полынью, лавандой и прочими летними цветами. Лавочка за полтора года как будто не изменилась: тот же травницкий стол в полном беспорядке, широкий деревянный прилавок, заваленный рогами, когтями, связками сухих и свежих цветов и трав, уставленный банками с грибами, со стрекозами, крылышками бабочек, жемчугом, перебранными листьями и лепестками, а также корзинками. Полки почти во всю дальнюю стену были так же плотно уставлены всевозможными баночками, мисочками, склянками, корзинками, книгами, стеклянными сосудами для варки зелий и мелкими безделушками. С круглых припотолочных вешалок свисало такое же множество трав и цветов, нанизанные на нити сушёные грибы, глаза, когти, связки перьев и всякое другое. Горел один из нескольких роговых светильников.

— Пожалуйста, вымойте руки с мылом несколько раз. Не то ребёнка отравите.

Она закивала и собралась уже подняться, чтобы подойти к стоявшему рядом с травницким столом умывальнику, но тут дверь отворилась.

— Квинт, представляешь, что там получилось на казни? Тех воров перевешали, как и положено, а вот Ниранию — помнишь, я упоминала про неё?..

И тут вошедшая оглянулась и проговорила:

— ...помиловали и отпустили. Ты уже здесь?!

Нирания отвечала на это:

— Здравствуй, Асенефа.

Дочь мастера Нурелиона, золотокожая, с янтарными глазами и светло-серебристыми косами, в дорогом тёмно-зелёном платье, в синем плаще с меховой опушкой, застёгнутым на драгоценные фибулы, нахмурила тонкие брови и поджала губы. Наконец, вздохнув, с заметной холодностью сказала:

— Здравствуй.

Потом прошла к прилавку, уложила на него сумку и развернулась:

— Что здесь происходит, Квинт?

Тот немного замялся, и Нирания ответила вместо него:

— Я пришла продать вам травы и цветы. Собрала на кладбище.

Асенефа внимательно оглядела её, потом обратилась к Квинту:

— Следи, дорогой супруг, чтобы она не утащила у нас чего-нибудь.

Ученик мастера Нурелиона женился на его дочери. Имперец женился на альтмерке. Довольно редкий союз, особенно в Скайриме. Но едва ли хоть кто-то из друзей и соседей вздумал бы осуждать их. Правда, ростом она была выше его почти на полторы головы, но кого это волновало?

Нирания, стараясь не цедить сквозь зубы, как можно ровнее ответила:

— Я поклялась Девятью на площади перед ярлом и всем городом, что больше никогда не совершу воровства.

Асенефа всплеснула руками:

— Разве эта клятва для тебя что-нибудь значит? Девятью поклялась, даже не Восемью?

— Ауриэлем, Марой, Стендарром, нашими саммерсетскими богами. И шестью людскими.

Асенет родилась в Скайриме и никогда не бывала на родине предков. Нурелион продолжал почитать альтмерских богов, а вот насчёт его дочери Нирания не знала, почитает ли она хоть кого-нибудь.

— И что с того? Знаешь, в каком расстройстве пребывал мой отец, узнав, что имел дела с воровкой, что покупал краденое? Подумай лучше, насколько ты виновна в том, что его здоровье оказалось окончательно подорвано! Это же надо! Квинт, ты ведь помнишь!..

Асенефа продолжала браниться, пока её муж мыл руки, и не унималась, пока руки мыла Нирания. Квинт суетливо повозился с весами и счётами, потом скрылся за горой трав и цветов. Ещё раз вымыл руки и принялся что-то собирать. Наконец, подошёл к Нирании и, сунув ей небольшой бумажный свёрток и бормоча извинения, проводил за дверь.

Дойдя до ближайшей скамейки, она размотала бечёвку и раскрыла тонкую жёлтую бумагу. Внутри оказались половина круглого хлеба и завёрнутые в кусочек кожи мелкие монетки, которых, возможно, хватит на обед в какой-нибудь дешёвой лавке. Что ж, не так уж и плохо для начала.

Идя по улицам ремесленников и высматривая бани, она раздумывала, чем расплатиться с банщиками. Похоже, выбор был совсем невелик.

Вообще-то, писчий набор из чернильницы, песочницы и перницы был из ворованных вещей, как и значительная часть её прежнего имущества. Когда скупаешь и перепродаёшь краденое, иногда есть возможность оставить себе кое-что из понравившегося. Красивые вещицы, медные с посеребрением, витиевато украшенные. Не хотелось бы отдавать их в первый же день на свободе. А хорошей ковки кинжал в совсем новых ножнах — уж тем более. Правда, чернила давно остались на шубе, перо поела моль, тряпичную перочистку тоже, а вот песок сохранился, где ему и положено.

Возможно, банщики пустят к себе и за какую-нибудь мелкую работёнку? Перед дверьми бани сидела на скамейке дородная, хорошо одетая женщина, назвавшаяся хозяйкой. Нирания поспрашивала её о мытье и возможности постирать и высушить вещи, о цене на всё это и на мыло с мочалками, но особенно о том, какую оплату с неё возьмут. Женщина засомневалась, однако появление в поле зрения изящных сосудов с крышечками и длинного тонкого стержня для перьев всё же возбудило её любопытство.

— Медь с серебром, надёжные крышки, и узор красивый. Взгляните, до чего тонкая работа и прекрасный рисунок! Я покупала это за два десятка золотых. Представляете, до чего приятно составлять письмо, пользуясь такой красотой?

Они сговорились на большой кусок мыла, мочалку, две кадки для стирки и даже на горячий травяной чай с мёдом, молоком и куском мясного пирога, и прекрасный писчий набор навсегда скрылся из виду. Хозяйка поспрашивала о причине столь неприглядного состояния, на что Нирания наплела чего-то, кажется, вполне вразумительного о долгом пути из Рифтена в Виндхельм и последних растраченных на еду деньгах. Женщина посочувствовала, и даже посюсюкала с маленькой Элисиф — похоже, хилость, золотисто-рыжие волосёнки и громадные человеческие глаза немало её растрогали. А шубу велела оставить во дворе, расстелить на земле, чтобы убить моль под солнечными лучами.

Мыло почти наполовину вышло, кружка с ложкой, нож с вилкой и прочие вещицы заблестели чистотой, а пелёнки, злополучные рубашка и кафтан Линви, её шёлковая рубаха, шерстяное платье и льняной передник, чулки и прочее бельё скоро полоскались под ветром на верёвке. Каждая вещь была изрядно прохудившейся и разодранной, а многие застарелые пятна так и не отстирались, да и запахи не пропали. Шерстяные платье и одеяло совсем нескоро высохнут, так что придётся подождать. После, в помещении с печкой и тёплой водой Нирания вымылась сама, вымыла малышку, и вместе с нею завернулась в банную простынь. Обрезала ногти на руках, очень пожалев, что не догадалась сделать этого заранее — половина обломалась при стирке. Затем подсушила и принялась разбирать волосы гребнем, наблюдая в окошко, как сохнут вещи. Усталость вновь навалилась, натруженные руки мелко дрожали, спина и ноги гудели и болели, даже зубы, и без того давно шатавшиеся, разнылись вдруг, но невозможно приятное ощущение чистоты всё перекрывало. Девочка тихо спала у неё на коленях.

Других посетителей в этот ранний час не было, так что хозяйка скоро пришла, даже удосужившись принести обещанные чай и кусок пирога, а также и немного козьего сыра. И внимательно смотрела, как Нирания ест. Неужели совсем редко видит эльфов? В торговых и ремесленных кварталах немало альтмеров и босмеров. На что же она тогда так пялится? На эльфийского младенца? Наконец, причина открылась:

— А ты красивая. Особенно как вымылась. Не видала альтмерок красивее, знаешь. Раз проблема с жильём, могу посоветовать пойти наняться в баню через две улицы в сторону мясного рынка, там у моей подруги, Рёгнвейг, трудятся девушки за хорошую плату. У меня работники обучены только на банные дела, ничего более, и лишних рук не требуется, а вот там учиться не надо, ты сразу сумеешь всё, что нужно.

Предложение было вовсе не внезапное, но от мысли об этом всё равно пробрала дрожь. Следовало солгать, что она замужем, просто муж... Нет, едва ли это избавило бы от такого предложения, к тому же у неё ни одного кольца на пальцах, да и ребёнок слишком похож на человеческого, что само по себе подозрительно.

Как можно вежливее она ответила:

— Спасибо, но это не по мне.

— С твоею красой ты быстро набрала бы денег, а затем подыскала бы что поприличнее.

Нирания помотала головой и отвернулась. «Поприличнее», скорее всего, означает непотребный дом богаче и с девицами искуснее и дороже. В другой раз Нирания по меньшей мере презрительно отчитала бы эту женщину за одно такое предложение, а скорее, хорошенько ударила бы её. Но сейчас придётся дождаться, когда высохнут вещи, так что лучше прикусить язык. Некоторое время они сидели в тишине, потом женщина встрепенулась:

— Как тебя зовут?

— Элеазар, — она назвала первое же вспомнившееся имя, хотя и мужское. — А дочку звать Дамарис.

— Красиво! А моё имя Гейрхильд. Самое обычное.

Потом Гейрхильд вздумалось поболтать о последних городских новостях. Нирания старательно делала вид, что о многом уже слышала, а кое-что даже видела своими глазами.

— Как брали Солитьюд, тебе уж верно известно? Сама каждый вечер тут узнаю новое, да с каждым разом всё более заковыристое. Народ любит придумывать.

Вообще-то, тюремщики много говорили о взятии столицы войском Братьев Бури, о том, как огромный дракон кружил над городом и дышал пламенем, о том, как выносили одни врата за другими, как захватывали улицы, крепостную стену и замки.

Нирании однажды довелось увидеть Солитьюд. Хорошо запомнились огромная устремлённая в небо скала, на которой, заключённый в ожерелье построенных на сиродильский лад высоких стен, лежал красивый чистый город, немыслимо древний, несчётно раз перестроенный, утопавший в роскоши. Несколько больших рынков, множество торговых лавок и трактиров, ювелирных, обувных, ткацких, швейных и прочих мастерских, кузниц, бань, школ, великолепно выстроенные особняки за нарядными оградами, знаменитая Коллегия Бардов, а также замки. Обнесённая отдельными стенами твердыня Имперского Легиона в самом сердце города, и дворец Верховных королей на вершине скалы.

Нирания всегда знала, что для воинов и боевых магов Альдмерского Доминиона нет ничего невозможного, да и сами норды страшны в своей силе и ярости, но, когда она смотрела на эти высокие крепкие стены и башни, казалось, что никакой силы и никаких ухищрений не хватит, чтобы повергнуть их и овладеть городом. Даже если войско Доминиона придёт сюда.

Но нет в мире стен, которые нельзя разрушить, и нет города, который нельзя взять.

— Некоторые болтают, словно бы Ульфрик затеял войну и убил молодого короля лишь чтобы забрать себе его королеву. И в самом деле женился на ней.

— Боги, какая чушь! — с неожиданной для себя резкостью ответила Нирания. — Те, кто так думает, просто глупы. Короли и ярлы по любви не женятся, для них их собственная власть важна, и ничего более. Элисиф ведь вдова предыдущего короля. Наверное, и понадобилась ему, чтобы надёжнее утвердить его власть в глазах остальных ярлов. Она всего лишь средство, не более.

Гейрхильд согласно кивнула:

— Это правда. Я уже и сказала этим сплетницам, что... Ну, не важно! А Элисиф-то красавица! Мельком видела её, как они ехали по главной улице к замку. Кожа — белый мрамор, глаза сияют, будто звёзды в небе! Уста словно розовые лепестки! А уж корона! И наряд — всё золотая да синяя парча, серебряные соболя да шёлк.

Богачи иногда заказывают безумно дорогих кукол с тонко расписанными лицами и глазами из хрусталя, с волосами из золотых нитей, в парчовых одеждах — в подарок детям или, например, для украшения покоев. А ещё бывают мраморные статуи с безупречными телами и лицами, и их тоже наряжают в роскошные ткани, чтобы они выглядели ещё дороже.

— Я тоже её видела, — отвечала Нирания. — Красивая женщина, действительно.

Гейрхильд всплеснула руками и принялась подробнее вспоминать впечатления от украшений, одежд и мехов всех тех, кто ехал во главе победоносного войска. Нирания кивала, делая вид, что тоже стояла в толпе и наблюдала всё это. Потом сходила проверить вещи. Одеяло и платье никак не хотели высыхать, так что придётся ещё наслушаться выдумок о жизни ярла и его окружения. То, что ей самой известно об обитателях Королевского Дворца Виндхельма, пожалуй, не стоило рассказывать — кто же поверит, что королева может оступиться и упасть на лестнице, спускаясь поутру из своих королевских покоев?

К счастью, Гейрхильд скоро отлучилась по делам. Время тянулось невыносимо медленно, но, наконец, они смогли покинуть уютную баню. Впереди лежали мясной рынок, улицы гончаров, ткачей, ювелиров, а следом вещевой рынок, на котором когда-то стояла и лавочка Нирании. Раз уж ей запретили торговать, то, возможно, получится наняться в помощницы к мяснику, гончару или в ткацкую? Прибирать в помещении после забоя, или месить и таскать глину, или красить ткани, например. Вряд ли, конечно — туда не примут просто так неизвестно кого, но попытаться стоит.

Хождение по мясным лавкам, гончарным и ткацким мастерским и впрямь ничего не дало. К ювелирам нечего и соваться — туда точно не возьмут незнакомку, да ещё в таком неприглядном виде и с младенцем на руках.

Далее следовал хорошо знакомый рынок. Она немного походила, сравнивая цены с ценами полуторагодичной давности, потом почти неосознанно вышла к тому ряду, где торговала сама. На том же месте стояла та самая палатка, и в тени серой холщины высокий крепкий незнакомец зазывал покупателей. На столе перед ним лежали во множестве деревянные и металлические ложки, кованые вилки и перочинные и обычные ножи в чехлах, стальные и железные противни, стояли медные миски, чашки, — точно такие же, как и на множестве столов с обеих сторон.

Захотелось поспрашивать его и других торговцев о ценах и источниках поставок, тем более что многие вокруг, судя по их взглядам, узнавали её.

Но не встретят ли её точно так же, как встретила Асенефа?

Плюнув на сомнения, она ушла. Монеты так и жгли кошель. Через две улицы она в чайной лавке купила кружку ежевичного чая с мёдом и молоком, а в соседней лавочке — пирог с ягнятиной и миску квашеной с морковью и клюквой капусты. И денег не осталось. От горячей сытной еды сил ощутимо прибавилось, хотя спина ныла, как и прежде, да и ноги продолжали трястись.

Потом Нирания устроилась на шубе под сенью молодых берёзок и осин, которым вздумалось вырасти посреди заброшенного пустыря на краю кузнечного квартала. Малышка вцепилась в грудь так, словно у неё тоже прибавилось сил, и ела, пока не насытилась. Довольно запищала, замахала ручонками. Проведя кончиками пальцев по её волосам и ушкам — таким же остроконечным, как и у любого альтмерского младенца — Нирания прошептала:

— Что же нам с тобой делать, Элисеб?

Та громко пискнула, потянулась ручкой к её ладони, и Нирания вложила указательный палец в крохотные пальчики. Хватка оказалась неожиданно сильной, и малышка залопотала, потом рассмеялась; Нирания невольно заулыбалась в ответ.

Синие глазищи неотрывно смотрели ей в лицо.

— Я найду работу, и мы устроимся, детка. Воровать мне теперь нельзя, даже ради тебя.

Да и не получится. Примеряясь стащить что-нибудь, она всякий раз замечала, как продавцы пристально следят за каждым её движением. Это не перепродажа краденого в собственной лавочке, не незаметное исчезновение товара на пристани, где от мешков, тюков и ящиков не протолкнуться, и никого, кроме счетоводов и владельца их сохранность не волнует. На рынке за карманную кражу или утащенный с прилавка товар поколотят и сдадут страже. У неё нет ни сил, ни ловкости, ни, тем более, свободы рук, чтобы попытаться. Да и брать на вещевом рынке особо нечего. Вот у кузнецов...

Ветер всё так же шумел в листве, густо цветущие высокие травы красиво перекатывались под порывами, а облака быстро бежали по яркому небу. В кустах снежноягодника щебетала пташка. Странно, что этот заросший уголок не обкосили, чтобы заготовить соломы на зиму. Наверное, те, кто мог это сделать, до сих пор не вернулись с войны. Или вовсе никогда не вернутся.

Убедившись, что рядом нет бродячих собак и случайных прохожих, Нирания улеглась на землю, насколько позволяла шуба, потом вытянула ноги. Прижала малышку к себе — совсем так, как укладывалась с нею в темнице, осторожно, чтобы не придавить и не удушить — и та почти сразу заснула. Глаза слипались, сознание на краткий миг то и дело словно проваливалось во тьму, так что приходилось постоянно мотать головой и закусывать губу. Нет, если она тут и впрямь заснёт, то последние вещи точно кто-нибудь утащит, а то и голодные собаки нападут. Так что скоро им пришлось покинуть приветливый тихий уголок.