Казнить через повешение (джен)

Примечание к главе:

На Фандомной Битве некоторые странные читатели почему-то решили, будто главный сюжетный ход, ради которого этот текст и сочинялся, это, оказывается, безобоснуйный внезапный рояль в кустах, над которым следует всячески удивляться. Надеюсь, здесь читатели будут более внимательны и поймут главную авторскую задумку.

* * *

Небо сделалось непроницаемо-голубым, а на юго-западе зацветал холодный жёлтый закат в тонких пёрышках сизых облаков, и слепящее злое солнце медленно катилось вниз, к холодной земле. Завтра будет ветрено. Из-за дальних крыш проступали башни и шпили Каменного Квартала, и чёрная громада древнего замка вспарывала, кажется, самое небо, а из нескольких высоких труб валил дым и стелился над городом.

Самое время обратиться к Дочери Сумрака, Императрице Теней, ведь скоро наступит её час. То есть, нет. На закате в силу вступит Азура, Лунная Тень, Королева Ночного Неба, ведь она царствует над сумерками, над рассветом и закатом... Владычицы Даэдра, похоже, никак не могут поделить между собой нравящееся им время суток, или просто красивые имена, которыми должны называть их смертные почитатели. Нет, это здесь, в обиталище тёмных эльфов, стоят в каждом доме жертвенники Азуре, Боэтии и Мефале, это их божества, не альтмерские вовсе, не говоря уж о Ноктюрнал, капризной и непостоянной дарительнице удачи, которой поклоняются лишь воры, плуты и мошенники.

И она прошептала:

— Ауриэль, Великий Дракон, не оставь нас, слышишь?

Слёзы вновь покатились по щекам, совсем как днём на кладбище. Ну да пускай. Всё равно никто не увидит. Разве только привяжется стражник или какой-нибудь пьяный дурак, а то и выскочит из-за угла вор или убийца.

Пора уходить отсюда. Прочь из этой грязной помойки, обиталища нерадивых нытиков и неудачников. Сами эти стены прокляты, пропитаны горем и ненавистью. Но ноги настойчиво не хотели идти, она никак не могла заставить себя отлипнуть от холодной шершавой стены и сдвинуться с места.

А в доме Атеронов сейчас, наверное, едят лососёвую икру, душистое пряное мясо, помидоры с сыром, ягоды и груши со сливками, и запивают золотистым бренди или каким-нибудь самым дорогим ценным вином или мёдом, какой только можно купить в этом городе.

Неважно.

Она помотала головой, вздохнула, потянулась к фляге. И тут издалека раздалось:

— Эй! Эй, слышишь? Альтмерка! Как там тебя?..

Повозка Суварис Атерон катилась мимо, быстро замедляя ход. Да, она ведь живёт где-то рядом...

— Ну, иди уже сюда, раз явилась.

Нирания не двигалась. Скоро к ней подошёл один из сопровождающих Суварис и повёл под руку. Когда её заталкивали в двери дома Атеронов, она только и прошептала:

— Нет... Я не пойду.

Суварис ответила:

— Сама ты уж точно никуда не пойдёшь. Посмотри на себя. Тихо. Отдай. Сухой?

Суварис вытащила детский свёрток из одеяла и перехватила настолько непринуждённо и естественно, будто все свои двести с чем-то лет только и занималась вознёй с младенцами. Потом позвала кого-то. А Нирания почти неосознанно потянулась свободной от вещёй рукой к свёртку, на что Суварис коротко рассмеялась и отвернулась от неё, потом вновь позвала:

— Да чем вы там заняты? Гудлауг! Самия!

В дверях прихожей показались две служанки — нордка и, кажется, босмерка. Одна из них забрала ребёнка у Суварис, другая подкатилась к Нирании и, оглядывая её, залопотала:

— В чём дело, госпожа Суварис? На стол накрыто. Что это за усталое создание?

— Самия, искупай и спеленай немедля этого младенца. Пришла наниматься к нам сегодня в контору. Там некуда пристроить. Поживёт здесь. Займитесь, приведите в приличный вид. Похоже, без зелий не обойтись. Да брось ты эту шубу! И узелок, ну!

Служанка-нордка забрала у неё вещи и просто кинула на пол. Ухватила её за плечи, провела ладонями по рукам, потом принялась ощупывать грудь, приговаривая:

— Миленькая, откуда ты? А худа! Одни кости. Хоть ела сегодня? Чем же ты кормишь?

— Я обошла весь город за этот день...

Суварис отстранила служанку, чтобы самостоятельно развязать, скинуть с её плеча и отбросить на пол одеяло.

— Не так уж и плохо. Волосы чистые, причёсаны, платье стираное. Подберём тебе новое.

— Днём я мылась в бане. И выстирала...

— Вот и хорошо. Сейчас вымоешься ещё раз,— она провела ладонью по её волосам, потом вдоль лица.— Красавица. Это ж надо!

Затем повернулась к прислуге:

— Накормите, для начала. Едва на ногах стоит, — уложила руки ей на ворот платья, потом пригладила лямки передника. — Красавица! Как это тебя выпустили с Саммерсета, понять не могу! Или это твой четвёртый ребёнок?

— Первый.

— Ну, ладно! Займитесь.

Потом обратилась к своим телохранителям, что ждали у входа:

— Чего застыли? Помогите вознице, ужинать позже явитесь, — и направилась к дверям в соседнее помещение. — Да они там на островах разума лишились. Вымирать собрались, не иначе!

Потом её привели на кухню и усадили за стол. Из соседней комнаты доносился младенческий плач. Судя по остальным звукам, малышку купали. Наверное, там помещение для стирки, готова тёплая вода в кадке или бадье.

Повариха почти сразу поставила перед Ниранией кружку с чаем и влила туда сливок чуть не до краёв. Разом выпив половину, Нирания поставила кружку на стол и немного осмотрелась. Небольшая, очень хорошо обставленная кухня с крепкими столами, новой сплошь медной и стальной посудой, свежевыбеленными стенами, потолком и печью. Свисали с круглых потолочных вешалок душистые венички лаванды, мяты и прочих трав, свежий кролик в блестящих брызгах крови со словно ещё живыми глазами и тушка дичи. Пахло яблочным пирогом и жареной рыбой, пряностями, острым сыром и чем-то тёплым и уютным.

Служанка забрала с собой полный поднос еды — очевидно, расставить перед хозяйкой за её столом, а когда вернулась, они с поварихой коротко пообсуждали, чем накормить Ниранию. Вышло, что одной лишь кашей, козьим молоком и варёной козлятиной.

С отчаянием, которого никак от себя не ожидала, Нирания прошептала на это:

— Дайте рыбы. Пожалуйста. И чего-нибудь сладкого.

Повариха весело хмыкнула, хлопнув себя по необъятным бокам, а служанка по имени Гудлауг строго сказала:

— Лучше бы не хватать, чего попало, ты ведь понимаешь. А то дитя захворает. Что ты ела сегодня?

Нирания отмахнулась, потом всё же ответила:

— Мочёное яблоко, кашу, кусочек сыра... больше не помню.

Перед нею всё же поставили тарелку с тремя кусками румяного парящего лосося, и она едва сдержалась, чтобы не наброситься на еду, как дикий зверь. Скоро тарелка опустела, и добрая повариха тут же наполнила её горячей кашей и даже не поскупилась на ломоть хлеба. Похоже, прислуга здесь и впрямь себя ни в чём не ограничивает, как и хозяева.

— Моё имя Рунафрид. Откуда ты взялась? Будешь помогать мне с готовкой и уборкой? Странно. Вроде не собирались никого нанимать. Как тебя зовут хоть?

— Нирания. Я... да, я хотела наняться в конторе на пристани, но... — язык едва ворочался от усталости, глаза по-прежнему слипались. Она помотала головой, потом допила чай. — Но госпожа Суварис решила, что понадоблюсь здесь.

Наверное, следует попросить зелье восстановления сил, не то она не сможет ровно сидеть и внятно разговаривать, когда это понадобится. Впрочем, зачем ей вообще сидеть и говорить, если достаточно будет просто лечь и молчать?

Доедая кашу, она начала придумывать, как бы забрать девочку и незаметно ускользнуть — или просто извиниться и уйти? Не станет же Суварис насильно удерживать? Но, судя по доносящимся из столовой распоряжениям, она так и собралась сделать:

— Сожгите все эти гадкие пелёнки. И одеяло тоже. Спеленайте младенца во всё новое. И чтобы она успела покормить, пока Авал не пришёл. Гудлауг, потом, как вымоется, подберём платье, и ты причешешь её красиво.

Рунафрид с пониманием хмыкнула и внимательно уставилась на Ниранию, но та сделала вид, будто не слышит слов хозяйки. Рунафрид зашептала:

— Значит, тебя привели для господина Авала. А ребёнок не от него?

— Нет. Не знаю, от кого.

Рунафрид промолчала, но потом всё же поведала:

— Днём на рынке рассказывали, как сегодня на казни воров ярл помиловал одну женщину, альтмерку. И у неё был младенец, рождённый в заключении, от тюремщика.

Ровным голосом Нирания уронила:

— Это имеет какое-то значение для тебя?

Та пристыжено замахала руками:

— Нет, конечно, нет!

— Вот и хорошо. Благодарю за еду.

С непривычки она больше не смогла съесть. Глаза слипались, дышалось часто и тяжело. Вело куда-то в сторону и вниз. Заметив это, она уложила руки на стол, чтобы не упасть.

Потом, кажется, бесконечное время спустя, её привели в комнатку с такими же выбеленными стенами и потолком, посреди которой стояла большая глубокая бадья, а на столиках и полках с вешалками располагались разномастные кадки, черпаки, мочала и миски с разноцветным душистым мылом. На низеньком очаге стоял огромный казан с водой, рядом на полу — второй такой же.

Забравшись в пустую бадью, она смогла вдоволь натереться пенным мочалом, и служанка облила её из черпака. Вода оказалась очень горячей — очевидно, готовили к мытью хозяйки. Подавая полотенце, Гудлауг вновь оглядела её:

— Что за мраморная роза! Хочешь, поразминаю спину? Ступай вон туда.

Она села, куда указали — на табурет с парчовой подушкой перед столиком, на котором, кроме витого подсвечника и зеркала в широкой драгоценной с каменьями оправе стояли разноцветные бутыли для масел, всякие мисочки и чашечки с крышками. Гудлауг налила немного масла из алой с золотыми и белыми прожилками бутыли себе на ладонь и принялась растирать Нирании плечи и спину. Сильно запахло розами.

— Раз уж ты — красивый цветок, умастим тебя соответственно.

Нирания промолчала. Она, наконец, пришла в себя настолько, чтобы вновь начать прислушиваться. Ребёнок затих, Суварис и её вторая служанка — тоже. Упоминалось что-то про новое платье — значит, бессмысленно надевать собственные вещи и идти разыскивать посреди незнакомых комнат ребёнка, если он заснул.

Гудлауг же вновь вылила масла на ладонь и провела ею по шее Нирании и дальше — по груди и к самому низу живота. Нирания дернулась на это и схватила её за запястье.

— Не надо.

— Почему же? А хотя да, ты ведь ещё не кормила.

Нирания собралась отстранить её и подняться, но тут явились Суварис со второй служанкой — последняя несла небольшую охапку одежды.

— Мои вещи тебе должны прийтись в пору. Бельё, рубахи, платье — всё совсем новое, едва сшитое.

Нирания отвечала:

— Извини, я не могу. Спасибо за трапезу, за остальное, но я пойду.

Суварис хлопнула в ладоши:

— Вот ещё! Куда ты пойдёшь? Ночь скоро! Думаешь дожить до утра в этом городе?

— Как подзаработаю денег, верну тебе за еду, за чай...

Суварис отмахнулась и невозмутимо подошла к ней:

— Одевайся. Примеришь сейчас платье с поясом. Покормишь. Затем причешем тебя.

— Нет. Я всё же пойду, — Нирания встала и собралась шагнуть, но Суварис ухватила её за плечи:

— Одевайся. И сразу покормишь своего малыша.

— Это девочка, — немного невпопад ответила Нирания.

— Ты ведь хочешь, чтобы она росла в тепле и сытости, так?

Она послушно надела бельё и украшенную кружевом и тонкой вышивкой шелковую рубаху — та оказалась до пят. Неужели Суварис выше её ростом?

— Ну вот, в самый раз! — Суварис оглядела её, расправила кое-где кружево, потом наклонилась к её уху. — Ничего страшного не случится, так ведь? Не робей. А то что это ты словно невинная дева перед свадебным ложем, м?

Нирания опустила взгляд, потом кивнула. Терпеть объятия данмера — это разве хуже, чем принимать каждый вечер одного или нескольких нордов? Про данмеров говорили, что они неутомимые и изобретательные любовники. Можно просто закрыть глаза и... А возможно, ей понравится, и она скоро привыкнет? Хотя, скорее всего, с ним будет нестерпимо жарко — ведь серая, словно пепел, кожа тёмных эльфов заметно горячее, чем у кого угодно другого, и пот, наверное, тоже. К тому же тут в комнатах хорошо натоплено, а окна, судя по духоте, держат закрытыми.

Наконец, после недолгих суетливых приготовлений Гудлауг привела её в небольшую комнату на втором этаже. Здесь стояла сплошь дорогая резная мебель, стены и пол прятались за роскошными коврами, на каждом кресле лежали пышные шёлковые и парчовые подушки, а с потолка свисали алые и багряные с жёлтым рисунком знамёна. Горели жаровни. Гудлауг кинула в одну из них щепотку благовоний, потом явилась вторая служанка с целым подносом кушаний, и они вдвоём принялись накрывать на стол.

Нирания, чувствуя скребущее беспокойство, теребила на шее золотое со светло-зелёными узорчатыми каменьями ожерелье. Малахит, как и в длинных золотых серьгах, что оттягивали уши непривычной тяжестью. Суварис выдала и замысловато разукрашенный платок — только не зелёный, а багрово-рыжий, с тонкой вышивкой. И сама повязала его на голову Нирании, долго прилаживала, потом закрепила маленькой фибулой. Кажется, ей просто понравилось возиться с нищей оборванкой, приводя её в приличный вид, наряжая, словно красивую маленькую девочку или дорогую куклу.

Как она пришла в себя, в груди проснулось некое тянущее беспокойство — точнее, это чувство, как она, поразмыслив, поняла, давно скреблось внутри, незаметное за другими тревогами и голодом. Словно ни в коем случае нельзя здесь оставаться, нужно идти дальше, искать ещё кого-то в вечернем полумраке. Наверное, у неё просто уже помутился разум, или краткая разлука с малышкой так действует — ведь с самого рождения она почти не выпускала её из рук.

На стол поставили небольшую супницу и ещё несколько прикрытых крышечками мисок и тарелок, блюдо с нарезанным хлебом и корзинку с грушами, потом принялись раскладывать ложки с вилками и полотенца для рук. Принесли кувшин с вином и кубки, а также чайник и чаши к нему.

Скоро двери отворились, впуская хозяев, и Нирания наконец увидела Авала Атерона. Обычное данмерское лицо, уже явно не молодое, жёсткое, в морщинах, с усиками и небольшой бородкой. Глаза светлее, чем у сестры, ярко-багровые.

Служанки испарились, а хозяева заняли свои места за столом. Авал почти не отрывал взгляда от лица Нирании.

Да, в точности это он — один из тех, кто сидел рядом с Ревином. Она сделала вид, что не узнала его. Зато он, похоже, её узнал, и вовсе не собирался этого скрывать:

— Сестра, и кого ты мне привела? Эту женщину сегодня освободили на казни. Это ты, так ведь? А где ребёнок?

Нирания глянула на Суварис, собралась уже ответить, но та опередила её:

— Авал, с чего ты решил вдруг...

— А с того, что Амбарис сейчас на весь зал во всех подробностях расписывал, чем она занималась с тюремщиками каждый вечер, как стонала и визжала, и как те трудились над ней, а потом смеялись и обсуждали каждое её движение.

Повисла тишина. Нирания с долгим вздохом закрыла глаза, а горячая кровь бросилась к лицу, забилась в висках. Челюсть свело от подступающих слёз, в носу защипало. Она вновь прерывисто вздохнула и изо всех сил закусила губу, потом прикрыла рот ладонью — только бы не отвернуться и не расплакаться. Наконец, Суварис всплеснула руками:

— А с чего вдруг этот недоумок так разболтался? Совсем никакого стыда!

— Она плюнула ему в глаза и заехала кулаком по роже, вот с чего. И тут же ушла, а он принялся рассказывать — и никак не мог заткнуться, пока ему вновь не помогли, на сей раз оплеухой и крепким словом.

Суварис растеряно хмыкнула, затем повернулась к Нирании:

— Ну и зачем ты, милочка, потащилась в «Новый Гнисис», а? Кем, кроме шлюхи, ты собиралась там работать? Но какое бесстыдство! Ни у кого в зале не хватило совести заткнуть этого дурака поскорее? Да его следовало не дважды ударить, а как следует уделать, чтобы и встать не мог. Так зачем ты туда пришла?

— Разыскивала Ревина Садри.

— Ревин ни за что с тобою не свяжется. Его несколько раз хорошо трясли с тех пор, как накрыли Саммерсетских Теней — и ещё потрясут.

— Да я поняла уже.

Голос дрожал, едва ли не срываясь на рыдания. Она вновь прикрыла рот ладонью и опустила глаза.

— Ну-ну, милая, прекрати. Не вздумай расхныкаться тут.

Суварис сунула ей в другую руку чашу с горячим чаем, потом отыскала среди посуды мисочку с шоколадом и поставила перед ней. Нирания залепетала:

— Нет. Мне же этого нельзя, молоко испортится, — хотя пальцы почти неосознанно потянулись к тёмному с кусочками орехов, сушёных фруктов и ягод кушанью.

— Да ешь уже, горе.

Пока Нирания ела, никто не ронял ни слова. Авал продолжал поглядывать на неё, попивая вино и заедая копчёным мясом и икрой, Суварис просто хмурилась и вертела в руках кубок — серебряный, изукрашенный тонким рисунком и каменьями.

Она съела лишь пару кусочков шоколада, затем быстро опустошила миску куриной похлёбки с морковью, луком и полосочками вкусного белого мяса.

Потом Суварис придвинула к Нирании блюдо с варёной козлятиной в золотистой подливе. Обратилась к Авалу:

— Что ещё он орал? Опять насчёт Братьев Бури? Про ярла что-нибудь?

— Под конец, вроде, что-то такое сказал, да... Щадят не тех. Альтмерам больше милости, чем нам.

Суварис фыркнула:

— И правда, хороша милость! Шестерых повесили — по заслугам, впрочем, а седьмую выкинули без ничего на улицу. Милость была бы, когда б её оставили при замке хоть на самой чёрной работе, но с куском хлеба, а не так. Но это всё неважно. Авал, давно пора заткнуть его, не то он всех нас приведёт на погибель. Поговори с друзьями насчёт его речей, и я обговорю, с кем следует. То имперскую броню на виду разбрасывает, то скуму, то ещё что-нибудь.

Авал устало прогудел:

— Он ведь служил в Легионе, ты знаешь.

— Да неужели? А кто не служил? Сам Ульфрик, почти все его Клинки Бури, все его таны, да половина нынешних ярлов. И что с того? Об этом теперь не принято вспоминать, а за измену или связи с имперцами могут не только этого дурака повесить, но и всех нас перерезать, слышишь?

О ней совсем позабыли. Нирания доела мясо и хлеб, допила чай, не переставая дивиться запутанности отношений между эльфами Квартала Серых. Беспокойство по-прежнему скреблось внутри, тревожно звенело на краешке сознания. Когда хозяева ненадолго смолкли, она сказала:

— Я всё же пойду.

Суварис удивлённо вздохнула:

— Куда ты пойдёшь? Темно на дворе. Оставайся. Авал?

— Что? Я с нею не лягу. Да она и не хочет. Но нечего её выпускать в ночь, разумеется.

— Нет, я пойду... Где мой ребёнок? Ничего не возьму у вас, видите? Я не воровка. Только ребёнка заберу, — она встала, принялась вытаскивать серьги из ушей, потом расстегнула фибулу, сняла платок и ожерелье. Наконец, когда сложила всё это перед собой на стол, Авал накрыл горячей серой ручищей её ладони:

— Довольно, дитя. Не суетись. Раз уж тебе так неймётся, можем обыскать, как будешь уходить утром.

Ей досталось место в комнате прислуги. Малышка спала в глубоком корытце рядом, спелёнутая во всё новое. Несмотря на усталость, сон долго не приходил. К тому же, она беспокоилась, как теперь обойтись без сожжённых одеяла и простыней. Рубаху Линви тоже успели сжечь, а вот кафтан оставили.

Но утро пришло, и Нирания покинула дом Атеронов, неся малышку в перекинутом через плечо одеяле, кажется, ещё более древнем, чем прежнее. Служанки отыскали для неё и разношенные ботинки, и ветхую наплечную суму. Суварис изумлялась этим вещам, уверяя, что знать не знала, что в её доме такое запрятано, но милостиво дозволила всё это забрать, а также велела накормить гостью в дорогу.

Светило радостное тёплое солнышко, быстро бежали по небу пышные облака, ветер трепал красные и рыжие знамёна на стенах домов Квартала Серых. Вчерашнее неизъяснимое беспокойство поутихло, но не пропало. Нирания постаралась не думать о нём, однако, когда обиталище тёмных эльфов осталось позади, причина странного чувства нашлась сама собой.

Двое, мужчина и женщина, подошли к ней. Оба в дорогих кожаных доспехах, с мечами. Женщина без лишних слов объявила:

— Нирания с Саммерсета. Узнала тебя. Это тебя вчера помиловали на казни, так?

— Да. Это я.

— Долго мы тебя искали. Ускользала каждый раз. Господин Брунвульф едва не разгневался на нас вчера.

— Я не понимаю.

Брунвульф? Тан Истмарка, герой войны, один из известнейших и самых уважаемых обитателей Скайрима? Нет, наверное, какой-то другой Брунвульф...

— Покажи дитя.

Нирания откинула край простыни, скрывавший лицо маленькой Элисиф, и женщина чуть наклонилась к ней:

— Девочка с синими глазами, светлой человеческой кожей и острыми эльфийскими ушками. Верно. Это должен быть тот самый ребёнок.

— Разумеется, это мой ребёнок! Девочка, так и есть, — Нирания невольно рассмеялась.

Женщина же подхватила её под руку:

— Идём. Ни о чём не беспокойся. Мы уж думали, ты или нашла себе место, или погибла. Но среди трупов, которые свозят утром со всего города, никого похожего сегодня не нашлось.

— В чём же дело? Ты совсем не объяснила.

— Господин Брунвульф вчера велел разыскать ту самую альтмерку, которую отпустили на казни. Не уточнял, почему именно ты ему понадобилась. Но уж наверняка не для чего-то дурного, правда же?

Мужчина добавил:

— Сказал обходиться вежливо при встрече, накормить, если попросишь. Идём. Он сейчас в трактире у Эльды.

Нирания неопределённо хмыкнула, продолжая удивляться. Но, похоже, дальнейшие расспросы окажутся бессмысленны, пока она не предстанет перед тем, кто её искал.

В трактире стояла тишина, не слышалось ни музыки и пения, ни весёлых голосов. Пахло теплом и уютом. Хозяйка где-то пропадала. В большом зале на втором этаже сидели лишь Адонато и Луаффин за дальним столиком, да крепкий широкоплечий мужчина в дорогой одежде и с громадной седеющей бородой — за одним из ближних. В самом деле, Брунвульф Зимний Простор, тан Истмарка и прославленный воин.

Спутники Нирании коротко поведали о встрече с нею на выходе из Квартала Серых. Брунвульф взмахнул рукой, приглашая садиться:

— Госпожа Элисиф вчера много беспокоилась о женщине по имени Нирания, которую помиловали на казни Саммерсетских Теней. Рассказала, как подошла взглянуть на её дитя, но не догадалась подать денег. Хотя монет у неё при себе всё равно не было.

Как же такое диво возможно — у облачённой в золото, парчу и жемчуга королевы нет при себе денег? С другой стороны, ей ведь вовсе не нужно платить за трапезу и жильё — в её честь устраивают целые пиры, и ей принадлежит весь Королевский Дворец Виндхельма со множеством слуг, что только и стараются во всём угодить.

Нет, Дворец принадлежит ярлу, который взял приступом и разграбил город, где она правила, и привёз её сюда, едва ли спросив согласия.

— Госпожа на втором обеде попросила разыскать тебя и помочь устроиться в городе или хотя бы дать денег на первое время. Ведь более ни с кем здесь она не знакома, вот и обратилась ко мне. А я вернулся из пригорода вчера лишь ко второй половине дня. Отправил людей на поиски, и те несколько раз едва не догоняли тебя, судя по расспросам прохожих. Но всё равно ускользнула. А вечером госпожа Това упомянула за столом, что её управительница отказала тебе в работе на пристани, и ты направилась в Квартал Серых.

Слёзы вдруг покатились из глаз. Захотелось хоть разрыдаться навзрыд, завыть громко, словно ветер зимней ночью, но она сдерживалась, стискивая зубы, кривясь и морщась. Потом срывающимся голосом прошептала:

— Добрая госпожа Элисиф. Чем же я заслужила её внимание?

Вместо ответа Брунвульф вытащил из сумы на поясе перстень с ярким камнем и протянул Нирании:

— Элисиф отдала мне это, когда просила найти тебя. Не хотел брать, но она настаивала. Мне, в общем-то, ни к чему. Возьми.

Нирания, помявшись, всё же взяла. Искусно сделанный тяжёлый золотой перстень тускло переливался в пламени светильников, и огромный сапфир в обрамлении тонкого рисунка играл слепяще-яркими многоцветными огоньками. Сколько же эта вещь стоит? Наверное, больше, чем всё прежнее имущество Нирании, вместе взятое.

Но насколько же Элисиф Солитьюдская не доверяет никому и ни в чём, раз, прося о небольшой помощи известного своей безупречной честностью человека, уговорила принять за эту помощь драгоценность в подарок?

— Добрая госпожа... Знаете, я даже назвала дочку в её честь. И словно чувствовала вчера весь вечер, что меня кто-то ищет. Да, в самом деле, это было то самое чувство.

Брунвульф коротко улыбнулся, потом отпил из своей кружки. Вернул ту на стол:

— Ты, говорят, уже успела разругаться с Эльдой из-за работы. Если хочешь, приму тебя на службу. Отдохнёшь несколько дней и приступишь. Подумаем, чем тебе заняться.

— Всем, чем вы прикажете. Могу хоть прибирать за лошадьми на конюшне. Не думайте, я не воровка. Только скупала и продавала краденое. Но у вас не возьму ничего, знайте.

Разумеется, за ней будут следить, и туда, где можно что-то украсть, просто так не допустят. Брунвульф же вновь улыбнулся:

— Хорошо-хорошо. Эльда отругает меня, конечно, за такую нежданную доброту, но, думаю, у тебя получится не показываться ей на глаза достаточно долго, чтобы она позабыла.

Нирания рассмеялась в ответ:

— Да, несомненно, получится.