Мистические рассказы (джен)

Студент Иванов возвращался домой промозглым ноябрьским вечером, поёживаясь от ветра с дождём. «Ветер всегда дует в лицо, — думал Иванов, — куда бы я ни направлялся. Всегда так».

Фонари уже зажгли. Навстречу ему прошла угрюмая баба, и, глянув на Иванова, перекрестилась. Студент попытался принять важный вид, но тут ветер дунул ему в лицо с такой силой, что чуть не сорвал шляпу. Ругнувшись чёртом, студент согнулся навстречу ветру и, придерживая шляпу рукой, ещё торопливей зашагал между луж.

Иванов жил тем, что давал уроки истории и математики, и этих несчастных грошей едва хватало на хлеб да на тёмную каморку, которую он снимал уже третий год. «Ничего, вот напишу книгу, — думал, бывало, студент, — и тогда меня оценят по праву. О, тогда…»

Но написание книги всё откладывалось, и до поры до времени Иванов довольствовался своим скромным образом жизни.

— Ба, Василий! — раздался знакомый голос, и рядом с Ивановым невесть откуда появился приятель, Ефрем Муравин. — Приветствую!

— Привет и тебе, Муравин, — отвечал Иванов, а сам подумал: «Только тебя мне сейчас и недоставало».

Правый сапог его давно просил каши, и Иванов старался не наступать в воду.

— Как жизнь? Учительствуешь? — не отставал Муравин, ухватив Иванова под руку и приноравливаясь к его скорому шагу.

— Учительствую, — сказал Иванов. — А там, глядишь, книгу напишу.

— Дело хорошее, — протянул Муравин.

«Он того и гляди потащит меня в кабак, — подумал Иванов, — а я не смогу отказаться. Человеческий дух слаб. А денег-то мало!»

— Слушай, брат, а не зайти ли нам в кабак? — предложил Муравин с самым деловитым видом.

Иванов горько вздохнул.

— Да ты не боись, я угощаю! Я сегодня богатый, — и Муравин похлопал себя по карману, где отчётливо зазвенело.

— Ненадолго, ладно? — робко попросил Иванов, и Муравин с радостным хохотом повернул его на девяносто градусов и через всю улицу потащил к раскрытой двери «Чеснока».

Они едва не угодили под колёса, и пьяный извозчик обложил их бранью.

Народу в тот день в «Чеснок» пришло немного, и Иванов был рад, что не видно знакомых лиц. Они с Муравиным выбрали столик в углу и заказали жареной свинины с картошкой.

— И пива! — завопил Муравин.

Друзья разговорились о том, о сём. Пиво было прескверное — оно шибало одновременно и в ноги, и в голову, и Иванов, как человек утончённый, не преминул заметить это вслух.

— Да, пивцо не ахти, — проговорил Муравин, явно думая о чём-то своём.

По мере опорожнения кружки он всё мрачнел и мрачнел, в отличие от Иванова, в котором серьёзности не осталось и следа. Желая развеселить приятеля, Иванов рассказал о своём последнем визите к Лизаньке и Сонечке и как они облили его шоколадом, но скорбный лик Муравина не озарился улыбкою.

— Ефрем, да что с тобой? — спросил наконец Иванов. — На тебе лица нет.

Муравин посмотрел на него так отчаянно, что студент перепугался.

— Спрашиваешь? — прошептал он. — А отчего не спросишь, откуда у меня богатство? Откуда у меня, писаря Муравина, такие деньги? — и, видя, что Иванов говорить не собирается, а только таращит глаза в изумлении, Муравин треснул кружкой по столу и громко потребовал ещё пива.

— Ох, напьюсь, брат! — сказал Муравин. — Ох и напьюсь!

Кривая и задастая девка принесла пиво. Муравин проводил её красными от хмеля глазами.

— Так откуда ж у тебя деньги, Ефрем? — спросил студент.

— Дом продал, — страшным голосом ответил Муравин и залпом выпил полкружки.

— Да как же, да ты что? — забормотал Иванов, вскочил со своего места, но потом опять сел.

— А вот так. Взял и продал. Живу теперь в каморке навроде твоей. Понял? — и он подмигнул приятелю.

— Но почему ты это сделал?

— А потому, что мне там жизни не стало, — Ефрем затравленно посмотрел по сторонам. — Куда ни глянешь — везде она, — вполголоса продолжал Ефрем, нагнувшись через стол к Иванову. — Сидит и смотрит. И, что страшно, я её вижу, а остальные нет.

— Да кто она, говори толком?

— Собака. Чёрная, немецкой породы, здоровенная… И незлая, даже добродушная, но от этого ещё жутче.

— А нельзя ли её пристрелить?

— Ха! Пристрелить! — Муравин презрительно фыркнул. — Много ты понимаешь! Её нельзя пристрелить, не то я бы давно уж…

Иванов отставил кружку и подумал, уж не тронулся ли умом его приятель, а Муравин рассказывал дальше о своей беде.

— Она везде за мной следит. Я на службу — она за мной бежит, я домой — и она за мной. И всё смотрит, смотрит, а иногда поскуливает — тоненько так, жалобно.

— И давно это у тебя? — сочувственно спросил Иванов.

— Почитай, уж полгода. Сперва издалека показывалась, а потом всё ближе, ближе… Под конец от неё спасу не стало. Ложусь спать — а из-под стола она глядит, и глаза светятся! И как она в дом-то пробиралась, стерьва? На три засова запирал… Не стало мне от неё житья, и продал я дом.

Иванов тронул его за руку.

— Ты болен, брат. Нет никакой собаки. Чем деньги пропивать, пойди лучше к хорошему доктору и потрать их на лечение. Я знаю одного по душевным болезням, хочешь, отведу тебя? Итальянский доктор, Чезаре его зовут, фамилию забыл...

Муравин медленно покачал головой.

— Спасибо, Василий. Не помогут мне доктора. Думаешь, у меня галлюцинации? — он сардонически усмехнулся. — Галлюцинации грязных следов на ковре не оставляют, — добавил он таким обречённым голосом, что Иванов вмиг протрезвел. — Ну ничего, нового моего жилища она покамест не нашла, — сказал Муравин чуть тише.

Они посидели немного молча, потягивая пиво.

— Куда-т, паршивая! — закричал вдруг хозяин «Чеснока» возле дверей. — Господа хорошие, кто с собакой пришёл? Заберите её прочь!

Услышав слово «собака», Муравин разинул рот и, должно быть, побелел как полотно, но при керосиновых лампах того было не разглядеть. И он, и Иванов так и вперились глазами в дверь прихожей.

В кабак с визгом вбежала пёстрая шавка, а за ней с веником гнался хозяин. Муравин перевёл дух и утёр пот со лба: собака была не та. Гости «Чеснока» дружно захохотали при виде хозяина, гоняющегося за шавкой.

Бедный толстяк не поспевал за увёртливой собачонкой, и его нелепые движения доставляли завсегдатаям истинную радость. Выгнав-таки наконец шавку, хозяин погрозил кому-то кулаком, ругнулся и скрылся на кухне.

— Посидели, и хватит, — сурово сказал Муравин, вставая. — Пора по домам.

Он был единственный, кому происшествие не показалось смешным.

— Твоя правда, — согласился Иванов.

Муравин расплатился с кривой задастой девкой, с неким сожалением на лице ущипнув её на прощанье, отчего девка взвизгнула, и друзья покинули кабак.

— Ты ко мне заходи на чай, — пригласил Муравин. — Знаешь, где я теперь обитаю? — и он назвал адрес.

— Зайду, — пообещал Иванов, наскоро записывая адрес карандашом на обрывке счёта.

На улице было совсем уж темно. Через четверть часа Иванов был дома.

— Во набрались-то, — проворчала хозяйка, костлявая старуха лет тридцати шести, укутанная поверх платья в шерстяной платок по причине ревматизма. — Не угодно ли супчику откушать?

Иванов буркнул в ответ нечто невразумительное, прошёл к себе и, не разуваясь, повалился на койку. Секунду спустя он уже храпел.

Так завершился этот странный день.

* * *

Время шло, и Иванов уже позабыл о разговоре с приятелем — повседневность, как водится, взяла верх.

Иванов собирался на урок: его дожидался сопливый паршивец Николенька, который учиться не учился, а только и делал, что ковырял в носу да плевал бумагой.

— Марьяна Платоновна! Галстух-то погладили? — громко спросил Иванов, с неудовольствием разглядывая в осколке зеркала свою хмурую физиономию.

— Галстух, — сварливо отозвалась хозяйка. — За квартиру, почитай, две недели неплочено, а оне — галстух! Вам бы не галстухи носить, а тюки разгружать.

«Фу, какая вредная баба», — подумал Иванов и завязал неглаженый галстух, а вслух сказал:

— А что, Марьяна Платоновна, в газете пишут ли чего о вчерашнем происшествии на площади?

— Мы люди тёмные, газет не читаем, — с обидой поджав губы, процедила хозяйка и грохнула кастрюли об пол. — Про площадь-то вы хорошо помните. А вот что за квартиру неплочено, это у вас, видать, из памяти выскочило.

— Эк заладила, — буркнул себе под нос Иванов и вышел из комнат. Вослед ему донеслось ворчанье хозяйки.

Сопливый Николенька в тот день занимался особенно плохо, а безобразничал более, чем обычно. Студент Иванов под конец уроков доведён был до крайнего состояния.

— Ваше поведение меня весьма удручает, — сказал Иванов своему ученику. — Не выучившись в молодости, на что растратите вы зрелые годы?

Николенька не ответил: он лизал край стола.

— Засим я вас покидаю, прощайте, — откланялся Иванов и вышел из классов в гостиную, где имел непродолжительный, но тяжкий разговор с родителями Николеньки.

— Вы чрезмерно строги с ребёнком, — сказала маменька, нацелив на студента пенсне. — Если так пойдёт дальше, вы знаете, чем это может вам грозить.

— А ежели вам невдомёк, то я поясню, — добавил папенька, — что вам это может грозить увольнением.

Иванов, скрипя от злости зубами, склонил голову и признал свою неправоту. Из классов послышался злорадный хохот Николеньки.

Сгущались сумерки. В расстроенных чувствах студент Иванов шагал по улице, быстрой ходьбой надеясь развеять дурное настроение. «Будь неладен этот мальчишка, — думал Иванов, — а также всё его семейство». Иванов не заметил, как ноги сами принесли его на центральную площадь города.

— Дядя, дай алтын! — прицепился к Иванову городской попрошайка.

— Пшёл вон, — сказал Иванов.

Начали зажигать фонари. Вокруг площади шёл народ: бабы и мужики, иногда дети. Проезжали извозчичьи коляски с бледными дамами и толстыми господами. Некоторые люди останавливались у вчерашней воронки и с уважением глядели вниз. Иванов тоже заглянул: на дне уже успела скопиться дождевая вода. Иванов подивился глубине воронки, покачал головой и пошёл дальше.

Проходя площадью, Иванов будто случайно оглянулся, и его внимание привлекла большая немецкая овчарка, бегающая неподалёку. Она разительно отличалась от мелких и беспородных собачонок, снующих под ногами у горожан. Собака крутилась, нюхала землю, виляла хвостом и с надеждой смотрела на прохожих, но её ровным счётом никто не замечал, что весьма удивило Иванова: она была крупная, ухоженная и совершенно чёрная. Как можно не заметить столь видное животное?

«А ведь её продать можно, — смекнул Иванов. — Породистая скотинка-то. Хлебом бы её приманить». Он порылся в кармане, но хлеба не нашёл — последний сухарь был сгрызен им самим накануне вечером. Студент свистнул, и собака вильнула хвостом. Он встретился с ней глазами.

— Га-га-га! — разразился хохотом городской дурачок, которому Иванов только что отказал в подаянии и для которого собака, стало быть, незаметной не была. — Ей же в глаза нельзя смотреть, ты что, дядя, не знаешь? Теперь она твой след взяла!

— Пшёл вон! — крикнул на него студент, обернулся на собаку и покрылся испариной.

Ему на память вдруг пришли слова Муравина, с которым он не виделся уж полторы недели: собака, чёрная, немецкой породы, здоровенная…

Иванов резко повернулся и торопливо пошёл прочь. Пару раз он толкнул кого-то из прохожих и, пробормотав слова извинения, спешил дальше. У арки он оглянулся: собака бежала следом. Плохо соображая, что делает, Иванов остановил первого попавшегося извозчика и, сунув ему рубль, велел гнать со всей мочи. Вместе с рублём он нечаянно вытащил какую-то бумажку. Это оказался адрес Муравина, лежавший в кармане с того памятного вечера.

Извозчик что-то пробурчал вопросительно.

— Чего? — отозвался Иванов.

— Куды гнать-то? — повторил извозчик.

Иванов начал было говорить свой адрес, но тайное движение души велело ему назвать адрес приятеля. Он не хотел признаваться себе, что боится показывать собаке свое жильё. Извозчик гнал лошадь, студент трясся в коляске и время от времени поглядывал назад, и раз или два ему померещилось чёрное животное, бегущее за ними.

— Врёшь, не догонишь, — сквозь зубы процедил Иванов, и извозчик глянул на него угрюмо и косо.

— Приехали-с, барин, — сказал он наконец, остановив лошадь.

Иванов соскочил с коляски и, не помня себя, замолотил в дверь убогого одноэтажного домишки, где, согласно утверждению Муравина, тот коротал свои дни с тех пор как продал дом.

— Открывай! Открывай же! — прокричал Иванов, потом повернулся спиной к двери и начал стучать каблуком.

Ему отворил заспанный Муравин в шлафроке и со свечой в руке.

— Иванов? — удивился приятель. — В такой час?

Студент отстранил его и прошёл внутрь.

— Да что случилось-то? — возмущённо, почти обиженно, спросил Муравин, проходя за ним в комнаты.

— Она взяла мой след, — громко прошептал Иванов.

— Кто о… — начал было Муравин, но осёкся и зажал себе рот ладонью.

Они оба одновременно повернули головы в сторону прихожей, откуда раздался тихий скрип двери.

— Я, кажется, не закрыл дверь, — глухо сказал Муравин.

— Ну так поди и закрой!

Муравин испуганно помотал головой и отступил в глубь комнаты.

— Нет, брат, ей замок не помеха.

Воск со свечи капал на серый дощатый пол. Приятели переглянулись, и в этот миг в прихожей явственно послышалось топанье со стуком когтей.

— Что ты наделал! — тихо взвыл Муравин. — Сгубил ты меня!

Он поставил свечу на старый дубовый стол, занимавший середину комнатушки, и с ногами взобрался на высокий топчан, служивший ему кроватью. Иванов попятился, не в силах оторвать взгляда от чёрного проёма двери.

Из прихожей донеслось тихое поскуливание, и Муравин схватился за голову. Вновь застучали когти, и в тесную комнату Муравина вошла чёрная собака. В дрожащем пламени свечи её глаза мерцали зелёным светом. Иванов медленно переместился за кресло.

А она махнула хвостом и, нагнув голову и вытянув морду вперёд, стала приближаться к Муравину мелкими шажками. Он отпрянул. А собака улеглась калачиком у топчана, но тут же встала и закрутилась, не находя себе места. Она виляла хвостом, повизгивала и с надеждой смотрела на Муравина.

— Как будто зовёт тебя куда, — чуть слышно прошептал Иванов.

— Она и зовёт, — загробным шёпотом откликнулся Муравин. — Да только я не пойду.

— Куда зовёт-то? — спросил Иванов, лишь бы не молчать, но вместо ответа Муравин посмотрел на него так выразительно, что Иванов сконфузился.

Собака вела себя так, будто хотела что-то сказать Муравину. Она вертела головой и скулила, и эти невинные движения почему-то заставили Муравина забиться в самый дальний угол. В собаке было нечто особенное. Она и впрямь выглядела добродушной, но одна мысль о том, чтобы протянуть к ней руку, пугала Иванова.

Собака юлила, бегала по комнате и один раз даже схватила зубами бахрому на покрывале и потянула, но Муравин только крестился и стучал зубами.

Так прошло около часа, и это был самый тоскливый час в жизни Иванова. Он так и стоял за креслом, вцепившись пальцами в спинку сиденья. Чёрная собака, видимо, поняла, что Муравин не пойдёт за ней, села в углу и грустно посмотрела на него. Иванова она словно не замечала.

— Пошла вон, — одними губами произнёс Иванов, и собака, будто услышав, встала и побежала к выходу.

В открытую дверь потянуло ветром, и тут только друзья заметили, что дом весь выстужен. Иванов сходил закрыть дверь и вернулся с победной улыбкой.

— Убралась, — сообщил он. — И больше уж, чую, не вернётся.

— Знаю, что не вернётся, — уныло согласился Муравин.

— А чего ж тогда не радуешься? — удивился Иванов, но Муравин только махнул рукой. В его глазах была обречённость.

— Давай, что ли, в кабак зайдём? — предложил Иванов, хотя денег при себе имел немного. — Поди, и полуночи нет.

— Нет, брат, — прерывисто вздохнув, ответил Муравин. — Не желаю.

— Тогда пошли к Лизаньке и Сонечке, они, чай, соскучились!

Муравин покачал головой.

— Нет, брат. Иди-ка, пожалуй, к себе, у тебя небось дела.

— Дела? Оно конечно… Да только ты меня беспокоишь, нехорошо у тебя здесь.

— Нечего за меня бояться, — сказал Муравин. — Мне теперь уже… — он не окончил фразы.

— Как знаешь, — пожал плечами Иванов. — Ну, брат, до свиданья!

— Прощай, — кивнул ему Муравин, и Иванов вышел на улицу.

Вскоре он уже ехал домой на извозчике.

* * *

Через пару дней Иванов, совершая пеший путь к сопливому паршивцу Николеньке, купил у разносчика газету, чтобы отвлечься от тяжких дум. Но, едва он развернул её, как ему в глаза бросилась заметка в правом нижнем углу: «Таинственная смерть».

Стоя посреди улицы, Иванов начал читать.

«Вчера вечером в питейном заведении «Чеснок» был обнаружен труп, в коем свидетели опознали конторского писаря Ефрема Муравина. Причину смерти установить не смогли. В кулаке покойника была записка: "Завещаю свой капитал в две с половиной тысячи рублей моему другу студенту В. Иванову". Ведётся следствие».

Иванов скомкал газету, кинул её в подворотню и продолжил свой путь. Его ждал сопливый паршивец Николенька.

Но если бы студент в тот миг посмотрел назад, то увидел бы, как в сотне шагов бежит по его следу, опустив морду к земле, большая чёрная собака.