Мистические рассказы (джен)

Это произошло в семьдесят шестом году в одной из деревень Черноземья. Асфальт тогда клали не везде, дороги в сельской местности были грунтовые, а гужевой транспорт считался обычным делом. Нередко можно было увидеть — и услышать — телегу на деревянном ходу. В деревнях ложатся спать засветло, потому что к половине четвёртого утра нужно быть уже на ногах: выгнать корову в стадо, почистить хлев, выйти в огород, а потом успеть на работу… Телевизор тогда был не у всех, зато в каждом доме целый день звучало радио.

В старом деревянном домишке на окраине села семья заканчивала ужинать, когда, перекрывая симфоническую музыку, за окном загремела телега и послышались мужские голоса. В деревне любое движение на улице — событие, и все домочадцы: молодые супруги, трое детей и бабушка — посмотрели в сторону окна.

— Приглуши радио, — попросил муж, и жена убавила звук.

В дверь постучали. Хозяйка пошла открывать, дети с топотом побежали за ней, не обращая внимания на гневные окрики бабушки.

На пороге стоял усталый грибник с двумя кошёлками белых.

— Добрый вечер, хозяюшка. Вот заплутался и на автобус опоздал. Не пустите переночевать?

— Проходите, — пригласила хозяйка. — Сейчас что-нибудь придумаем.

Опоздал на автобус — ничего странного, с кем не бывает. Вскоре гость уже сидел за столом и распивал с хозяином бутылку самогона. Грибы отнесли в погреб, чтобы не зачервивели. Поскольку погода была тёплая, было решено, что гость заночует на сеновале.

Обе хозяйки, молодая и старая, возились на кухне и тихо переругивались. Детям было велено спать. В деревне мама никогда не подойдёт к детской кроватке и не скажет «спокойной ночи», там и теперь не принято баловать детей, а что уж говорить про семидесятые, когда в воспитании главенствовал принцип: «Любить ребёнка нужно, но так, чтобы он об этом не догадывался». «Убирай игрушки и ложись спать!» — вот что слышали дети перед сном. Двое младших уже лежали в постели, а старшая девочка засиделась за книжкой в углу, не обращая внимания на беседу отца с новым приятелем. Мужчины говорили о грибах, лошадях, огороде и прочих важных делах.

Вдруг на колени гостю прыгнула кошка. Он отшвырнул её с криком:

— Брысь!

— Извините, — сказала молодая хозяйка, выходя из кухни. — Муська, Муська!

Она вынесла кошку на улицу, и мужчины рассмеялись.

— Дядя, не обижай Муську, — сказала девочка. — Кто кошку обидит, у того в доме заведётся Мурлыка.

— Кто ж её обижает, — вступился за товарища отец. — Её просто согнали.

— Я их терпеть не могу, — признался гость. — Я из-за этих кошек семью потерял, не поверишь. Вот такая же кошатина на стол залезла, ну, я её и… того. Об этот стол. А жена на меня осерчала, детей забрала и уехала в тот же день. Насовсем. Вот и живу теперь бобылём.

Девочка со страхом смотрела на него. Книга её больше не интересовала.

— К тебе Мурлыка придёт, — шёпотом сказала она.

— Чего зря не болтай, — проворчала бабушка, ставя на стол графин с компотом. — Вы, мил человек, её не слушайте, она дитё малое.

— И вообще ей спать пора, — заявил отец. — Марш в кровать!

Девочка убежала. Хозяин с гостем прикончили бутылку, поговорили ещё немного, и гость отправился на сеновал. В доме погасили свет, и воцарилась тишина. Утром гость уехал на рейсовом автобусе, и в той деревне о нём больше не вспоминали.

* * *

Семён Шипов по прозвищу Шипун разменял четвёртый десяток, когда его бросила жена, а новую жену он так и не нашёл. Хозяйничал один, сажал огород, а если случался выходной — ходил за грибами. Работал он шофёром у лесничего, так что много выпивки себе не позволял. Графика в такой работе почти что нет: в любой момент могут вызвать на начальственную рыбалку или, не дай бог, на пожар.

В тот воскресный день он привёз домой целую гору грибов. Собирать грибы — это одно, а мыть и обрабатывать — совсем другое, и Шипун в который раз посетовал, что нет в доме хозяйки. Грибы он сушил — другие способы заготовки были ему не по плечу. Полдня ушло на обработку добычи. Вечером позвонил начальник и велел завтра быть с машиной к семи утра: предстояло ехать в Управление. К семи так к семи. Шипун отставил початое вино, покурил на крылечке и завалился спать.

Снилась ему сцена из детства: будто бы горит на столе керосиновая лампа, родители с гостями играют в лото, а они с сестрой лежат на печи и гладят кошку, и кошка умиротворённо мурлычет. Внезапно Шипун проснулся, словно его выдернули из сна. Что-то в доме было не так. Он чиркнул спичкой, но ничего странного не увидел: комната как комната… Вот только звук кошачьего мурчания ему не приснился. Шипун ругнулся, вылез из койки и, натыкаясь на мебель, прошёл через всю комнату к выключателю. Хлопнул по нему рукой, зажмурился от света. Мурчание оборвалось.

— Ты где, проклятая?

Он прошёлся по дому, заглядывая во все закоулки, но кошки не нашёл.

— Поймаю, убью, — пообещал он, выключил свет и снова улёгся. И только сейчас вспомнил, что никаких кошек в родительском доме не было. Отец не позволял.

Понедельник прошёл суматошно, поездка растянулась на весь день, а на обратном пути они чуть не влетели в аварию из-за дурака на старом буханке. У этого буханка не работали поворотные огни, и перед поворотом направо дурак резко затормозил. Шипун, ехавший сзади на начальственной «волге», чудом не вылетел на среднюю полосу под колёса огромной «колхиде».

— …! — во всю глотку прокричал Шипун из окна, но дурак на буханке его не услышал. Он благополучно повернул и теперь газовал по грунтовке куда ему было надо.

— … — добавил лесничий, злобно оглядываясь на буханок.

Больше в тот день происшествий не было. Когда Шипун загнал машину в гараж, на часах было девять вечера. «Чёрт с ним», — подумал Шипун и налил себе стакан красного. На ужин сегодня, как и вчера, была яичница с помидорами, да ещё и без хлеба. Вчера вроде осталось полбулки, но сегодня он почему-то не нашёл в буфете ни крошки. Трапеза, прямо скажем, не ахти. «Чертова тварь», — подумал он. Если бы не та наглая кошка, сейчас он был бы не один и ел на ужин домашние котлеты с картофельным пюре.

Телевизора у Шипуна не было, и вечера он коротал, слушая симфонии по радио. Где-то на середине стакана он осознал, насколько противна ему такая музыка, и выдернул штепсель из розетки. Воцарилась тишина — но ненадолго. Не успел он закончить с ужином, как за спиной его раздалось довольное урчанье. Шипун замер. На этот раз звук был низкий, больше похожий на гуденье мотора на холостых оборотах, и слишком громкий для кошки. Захмелевшему Шипуну это очень не понравилось, но нужно было как-то реагировать, и он яростно заорал:

— А ну, пошла прочь, окаянная!

Он вскочил, перевернул скамейку, отодвинул драный диван, но кошки нигде не было. Звук раздавался из стены. Шипун перебежал в зал. Там было тихо.

— Что за чертовщина, — трезвым голосом сказал Шипун, и в этот момент всплыло воспоминание о позавчерашней ночёвке у чужих людей.

Что там девочка маленькая говорила? Вроде как у всех, кто обидел кошку, дома заводится какая-то Мурлыка — или какой-то. Бред, выдумки, бабьи сказки! Ему ли, здоровому мужику, в это верить? Перепил, вот и померещилось. Да и день был тяжёлый. Сегодня они с лесничим едва остались живы, после такого что угодно может померещиться.

Он вернулся на кухню и зажёг свет. Мурчанье смолкло, но не вдруг, а постепенно понижая обороты, словно выключили мотор. Шипун протёр глаза. Нужно было выспаться перед рабочим днём, но засыпать в обществе этой чертовщины не хотелось. В конце концов он оставил свет включённым и улёгся в кухне на диване лицом к стене. Сны ему снились отвратительные: он то и дело просыпался от явственного ощущения, что по спине ходит кошка.

Через неделю односельчане начали замечать, что с Семёном Шиповым творится неладное. Он стал злобным и раздражался по пустякам, а пить стал вдвое больше против обычного, и лесничий сделал ему замечание:

— Гляди, Семён, уволю.

Как-то выдался отгул посреди недели, и сосед-пенсионер пригласил Шипуна на весь день на рыбалку. Семён не раздумывая согласился. Ехали на «козле». Официально машина числилась за лесничеством, но фактически принадлежала соседу, бывшему водителю. Такой номер иногда проворачивали в организации: заказывали для директора новую машину, а старую якобы списывали. Сосед всю дорогу ворчал, какая у него жена змея, и Семён вяло поддакивал.

— Тебе повезло, что твоя сбежала!

Тут Шипун смолчал. Кабы сосед знал, как ему, Шипуну, повезло! Но часами двумя позже летнее марево и яблочное вино развязали ему язык, и он выложил соседу всё как на духу.

— Оно ходит по мне, понимаешь? Словно кошачьи лапки переступают — сперва по полу, потом на койку вспрыгивает, потом по мне идёт. Когда к голове подбирается, я не выдерживаю, стряхиваю его. Каждую ночь. И продукты со стола пропадают. Всё метёт — и хлеб, и объедки. По ночам кости грызёт, а как нажрётся — так мурлычет. Уже две недели, почитай, сплю со светом. Да что ему свет. Это оно раньше боялось, а теперь и при свете мурлычет. С каждым днём всё громче и громче, уже и на мурлыканье не похоже — что твой мотор рокочет. Загонит оно меня в гроб, помяни моё слово.

Сосед недоверчиво покачал головой.

— А не заливаешь, брат? Может, у тебя с перепою белка приключилась?

— А из-за чего я, по-твоему, пью? — обиделся Шипун. — За брехуна меня держишь?

— Да верю, верю. На свете чего только не бывает. Мне бабка рассказывала…

Погожий безветренный день, проведённый на берегу озера, заставил Шипуна забыть о Мурлыке, и на обратном пути они с соседом, оба поддатые, травили политические анекдоты и дружно хохотали. Быстро темнело, и, выезжая с грунтовки, сосед включил фары. Шипун по привычке смотрел на дорогу и завидовал: повезло же человеку прикарманить списанный «козёл».

Вдруг под колёса кинулось что-то тёмное, и сосед резко затормозил. Машина вильнула.

— Ушла, не попала, — с облегчением произнёс сосед и выругался.

— Кто?

— Да кошка, чтоб ей пусто было. Я животных никогда не давлю. А то вдруг у меня тоже что-нибудь заведётся, — поддел он Шипуна и загоготал.

— Пошёл ты, — пробурчал Шипун.

— Чего злишься-то? — хохотнул сосед. — Это ж шутка такая! Тебе не из-за фамилии прозвище дали, а оттого, что шипишь на всех. Добрей надо быть — и к людям, и к животным, тогда и не будет ничего заводиться под печкой.

Шипун неуклюже отшутился, но больше разговор не поддерживал. В одиннадцатом часу он вернулся домой, светя под ноги рыбацким фонарём. В другой руке нёс ведро с карасями. Ещё с порога услышав дребезжанье телефона, чертыхнулся, поставил ведро в сенях и в сапогах протопал по половику. Звонил лесничий, велел завтра подъехать к девяти утра, а заодно спросил, как рыбалка.

— Штук двадцать карасей, — похвастался Шипун. — Крупных. Мелочь не брал.

— Ну и добро. Гляди, не пей сегодня.

Семён побожился, что, кроме чая, ничего не пьёт, и положил трубку. И решил, что и вправду не мешает вскипятить чайку. В буфете оставались сухарики и нетронутая с прошлого года баночка мёда — самое то, что надо! Переобулся в тапки, пошёл на кухню, набрал воды… Порадовался, что наконец-то провели водопровод, а то сейчас пришлось бы тащиться через всю деревню к колодцу. Поставил чайник и невзначай отметил, что баллон пора менять — огонёк был красный и еле горел.

Он включил радио, слегка убавил громкость и под музыку Римского-Корсакова вымыл вчерашнюю посуду, потом поставил на стол нехитрые сладости и белый заварник с отбитым носиком. Там был крепкий чёрный чай, заваренный в понедельник. Когда чайник закипел, Шипун налил себе полную кружку и предался раздумьям о своей невесёлой жизни. Может, его судьба сложилась бы иначе, не убей он тогда злосчастную тварь.

По радио начали читать какой-то роман, и Шипун заслушался, но внезапный звон и грохот в прихожей заставили его бросить всё и вскочить. Он дёрнул шнур приёмника. «Чёрт, я же забыл положить рыбу в морозилку!» — вспомнил он и побежал в сени, но тут из-за двери раздалось низкое урчанье вперемешку с чавканьем, и Шипун замер на полпути.

Он простоял столбом несколько минут, покрываясь холодным потом и лихорадочно придумывая разумные объяснения. Наверняка он забыл закрыть входную дверь, и в сени пробралась лиса или собака. Для кошки урчание было слишком мощным — разве что это была очень большая кошка. С колотящимся сердцем Семён понял, что звуки изменились, став ещё более густыми и громкими, словно тот, кто жрал рыбу, одновременно с этим увеличивался в размерах. «Растёт, — отметил Шипун точно во сне, — растёт на хорошей жратве».

По полу заскребли аршинные когти. В одну секунду Шипун понял, что надо бежать — но как? Маленькие скруглённые наверху окна не открывались, как и в большинстве старинных домов, а рамы были вмурованы так, что с размаху не высадишь. Просто бить стекло бесполезно, в такую крошечную ячейку пролезет только ребёнок. Можно отсидеться в подвале. Нужно как-то обмануть эту… это… В сенях раздался стук упавшей мебели, потом оглушительный хлопок, и свет погас. Потянуло горелой изоляцией, и Шипун, вполголоса матерясь, попятился, наткнулся на табуретку и чуть не полетел на пол.

А потом он услышал скрип открываемой двери. Этот домашний и знакомый звук поверг Шипуна в панику: он нашарил в кармане спички и стал зажигать одну за другой, роняя на пол, но никого не видел. Пробираясь вдоль стены к подвальному люку, он отчётливо слышал тяжёлое дыхание, будто кто-то принюхивается. На миг Семёну показалось, что на высоте человеческого роста в дверном проёме сверкнули два зрачка, и он выронил спичку. На потёртом коврике из нейлонового волокна тут же образовалась дыра, но Семён этого не видел: он пытался нашарить ногой железную петлю в полу.

Оно заурчало и шагнуло вперёд. По полу застучали когти. Семён судорожным движением выхватил сразу несколько спичек и чиркнул по коробку, выкрикивая проклятия, сел на карачки и стал искать люк рукой. Огонь обжёг его, и он с шипеньем отбросил спички, но темноты больше не было. Пламя взвилось по нейлоновой занавеске, быстро охватывая обои и деревянные карнизы.

Семён сорвал с дивана покрывало и с криками начал бить по пламени, в помрачении рассудка отбиваясь также от невидимой жути, которая не боялась огня и подходила всё ближе — он уже слышал низкий рокот её урчания в шаге от себя.

Шипун так и не увидел, что это было. Последнее, что он почувствовал, были острые клыки, сомкнувшиеся на его шее.

Деревенские жители очень бдительны. Соседи заметили пожар почти сразу и вызвали наряд. В лесничестве всегда имеется снаряжённая пожарная машина, так что огонь был потушен в считанные минуты. Дом не пострадал, но хозяина так и не нашли.

И ещё долго по окрестным деревням гулял слух, что будто бы милиция обнаружила в доме Шипова обгрызенный кусок человеческой кости…

Студент Иванов возвращался домой промозглым ноябрьским вечером, поёживаясь от ветра с дождём. «Ветер всегда дует в лицо, — думал Иванов, — куда бы я ни направлялся. Всегда так».

Фонари уже зажгли. Навстречу ему прошла угрюмая баба, и, глянув на Иванова, перекрестилась. Студент попытался принять важный вид, но тут ветер дунул ему в лицо с такой силой, что чуть не сорвал шляпу. Ругнувшись чёртом, студент согнулся навстречу ветру и, придерживая шляпу рукой, ещё торопливей зашагал между луж.

Иванов жил тем, что давал уроки истории и математики, и этих несчастных грошей едва хватало на хлеб да на тёмную каморку, которую он снимал уже третий год. «Ничего, вот напишу книгу, — думал, бывало, студент, — и тогда меня оценят по праву. О, тогда…»

Но написание книги всё откладывалось, и до поры до времени Иванов довольствовался своим скромным образом жизни.

— Ба, Василий! — раздался знакомый голос, и рядом с Ивановым невесть откуда появился приятель, Ефрем Муравин. — Приветствую!

— Привет и тебе, Муравин, — отвечал Иванов, а сам подумал: «Только тебя мне сейчас и недоставало».

Правый сапог его давно просил каши, и Иванов старался не наступать в воду.

— Как жизнь? Учительствуешь? — не отставал Муравин, ухватив Иванова под руку и приноравливаясь к его скорому шагу.

— Учительствую, — сказал Иванов. — А там, глядишь, книгу напишу.

— Дело хорошее, — протянул Муравин.

«Он того и гляди потащит меня в кабак, — подумал Иванов, — а я не смогу отказаться. Человеческий дух слаб. А денег-то мало!»

— Слушай, брат, а не зайти ли нам в кабак? — предложил Муравин с самым деловитым видом.

Иванов горько вздохнул.

— Да ты не боись, я угощаю! Я сегодня богатый, — и Муравин похлопал себя по карману, где отчётливо зазвенело.

— Ненадолго, ладно? — робко попросил Иванов, и Муравин с радостным хохотом повернул его на девяносто градусов и через всю улицу потащил к раскрытой двери «Чеснока».

Они едва не угодили под колёса, и пьяный извозчик обложил их бранью.

Народу в тот день в «Чеснок» пришло немного, и Иванов был рад, что не видно знакомых лиц. Они с Муравиным выбрали столик в углу и заказали жареной свинины с картошкой.

— И пива! — завопил Муравин.

Друзья разговорились о том, о сём. Пиво было прескверное — оно шибало одновременно и в ноги, и в голову, и Иванов, как человек утончённый, не преминул заметить это вслух.

— Да, пивцо не ахти, — проговорил Муравин, явно думая о чём-то своём.

По мере опорожнения кружки он всё мрачнел и мрачнел, в отличие от Иванова, в котором серьёзности не осталось и следа. Желая развеселить приятеля, Иванов рассказал о своём последнем визите к Лизаньке и Сонечке и как они облили его шоколадом, но скорбный лик Муравина не озарился улыбкою.

— Ефрем, да что с тобой? — спросил наконец Иванов. — На тебе лица нет.

Муравин посмотрел на него так отчаянно, что студент перепугался.

— Спрашиваешь? — прошептал он. — А отчего не спросишь, откуда у меня богатство? Откуда у меня, писаря Муравина, такие деньги? — и, видя, что Иванов говорить не собирается, а только таращит глаза в изумлении, Муравин треснул кружкой по столу и громко потребовал ещё пива.

— Ох, напьюсь, брат! — сказал Муравин. — Ох и напьюсь!

Кривая и задастая девка принесла пиво. Муравин проводил её красными от хмеля глазами.

— Так откуда ж у тебя деньги, Ефрем? — спросил студент.

— Дом продал, — страшным голосом ответил Муравин и залпом выпил полкружки.

— Да как же, да ты что? — забормотал Иванов, вскочил со своего места, но потом опять сел.

— А вот так. Взял и продал. Живу теперь в каморке навроде твоей. Понял? — и он подмигнул приятелю.

— Но почему ты это сделал?

— А потому, что мне там жизни не стало, — Ефрем затравленно посмотрел по сторонам. — Куда ни глянешь — везде она, — вполголоса продолжал Ефрем, нагнувшись через стол к Иванову. — Сидит и смотрит. И, что страшно, я её вижу, а остальные нет.

— Да кто она, говори толком?

— Собака. Чёрная, немецкой породы, здоровенная… И незлая, даже добродушная, но от этого ещё жутче.

— А нельзя ли её пристрелить?

— Ха! Пристрелить! — Муравин презрительно фыркнул. — Много ты понимаешь! Её нельзя пристрелить, не то я бы давно уж…

Иванов отставил кружку и подумал, уж не тронулся ли умом его приятель, а Муравин рассказывал дальше о своей беде.

— Она везде за мной следит. Я на службу — она за мной бежит, я домой — и она за мной. И всё смотрит, смотрит, а иногда поскуливает — тоненько так, жалобно.

— И давно это у тебя? — сочувственно спросил Иванов.

— Почитай, уж полгода. Сперва издалека показывалась, а потом всё ближе, ближе… Под конец от неё спасу не стало. Ложусь спать — а из-под стола она глядит, и глаза светятся! И как она в дом-то пробиралась, стерьва? На три засова запирал… Не стало мне от неё житья, и продал я дом.

Иванов тронул его за руку.

— Ты болен, брат. Нет никакой собаки. Чем деньги пропивать, пойди лучше к хорошему доктору и потрать их на лечение. Я знаю одного по душевным болезням, хочешь, отведу тебя? Итальянский доктор, Чезаре его зовут, фамилию забыл...

Муравин медленно покачал головой.

— Спасибо, Василий. Не помогут мне доктора. Думаешь, у меня галлюцинации? — он сардонически усмехнулся. — Галлюцинации грязных следов на ковре не оставляют, — добавил он таким обречённым голосом, что Иванов вмиг протрезвел. — Ну ничего, нового моего жилища она покамест не нашла, — сказал Муравин чуть тише.

Они посидели немного молча, потягивая пиво.

— Куда-т, паршивая! — закричал вдруг хозяин «Чеснока» возле дверей. — Господа хорошие, кто с собакой пришёл? Заберите её прочь!

Услышав слово «собака», Муравин разинул рот и, должно быть, побелел как полотно, но при керосиновых лампах того было не разглядеть. И он, и Иванов так и вперились глазами в дверь прихожей.

В кабак с визгом вбежала пёстрая шавка, а за ней с веником гнался хозяин. Муравин перевёл дух и утёр пот со лба: собака была не та. Гости «Чеснока» дружно захохотали при виде хозяина, гоняющегося за шавкой.

Бедный толстяк не поспевал за увёртливой собачонкой, и его нелепые движения доставляли завсегдатаям истинную радость. Выгнав-таки наконец шавку, хозяин погрозил кому-то кулаком, ругнулся и скрылся на кухне.

— Посидели, и хватит, — сурово сказал Муравин, вставая. — Пора по домам.

Он был единственный, кому происшествие не показалось смешным.

— Твоя правда, — согласился Иванов.

Муравин расплатился с кривой задастой девкой, с неким сожалением на лице ущипнув её на прощанье, отчего девка взвизгнула, и друзья покинули кабак.

— Ты ко мне заходи на чай, — пригласил Муравин. — Знаешь, где я теперь обитаю? — и он назвал адрес.

— Зайду, — пообещал Иванов, наскоро записывая адрес карандашом на обрывке счёта.

На улице было совсем уж темно. Через четверть часа Иванов был дома.

— Во набрались-то, — проворчала хозяйка, костлявая старуха лет тридцати шести, укутанная поверх платья в шерстяной платок по причине ревматизма. — Не угодно ли супчику откушать?

Иванов буркнул в ответ нечто невразумительное, прошёл к себе и, не разуваясь, повалился на койку. Секунду спустя он уже храпел.

Так завершился этот странный день.

* * *

Время шло, и Иванов уже позабыл о разговоре с приятелем — повседневность, как водится, взяла верх.

Иванов собирался на урок: его дожидался сопливый паршивец Николенька, который учиться не учился, а только и делал, что ковырял в носу да плевал бумагой.

— Марьяна Платоновна! Галстух-то погладили? — громко спросил Иванов, с неудовольствием разглядывая в осколке зеркала свою хмурую физиономию.

— Галстух, — сварливо отозвалась хозяйка. — За квартиру, почитай, две недели неплочено, а оне — галстух! Вам бы не галстухи носить, а тюки разгружать.

«Фу, какая вредная баба», — подумал Иванов и завязал неглаженый галстух, а вслух сказал:

— А что, Марьяна Платоновна, в газете пишут ли чего о вчерашнем происшествии на площади?

— Мы люди тёмные, газет не читаем, — с обидой поджав губы, процедила хозяйка и грохнула кастрюли об пол. — Про площадь-то вы хорошо помните. А вот что за квартиру неплочено, это у вас, видать, из памяти выскочило.

— Эк заладила, — буркнул себе под нос Иванов и вышел из комнат. Вослед ему донеслось ворчанье хозяйки.

Сопливый Николенька в тот день занимался особенно плохо, а безобразничал более, чем обычно. Студент Иванов под конец уроков доведён был до крайнего состояния.

— Ваше поведение меня весьма удручает, — сказал Иванов своему ученику. — Не выучившись в молодости, на что растратите вы зрелые годы?

Николенька не ответил: он лизал край стола.

— Засим я вас покидаю, прощайте, — откланялся Иванов и вышел из классов в гостиную, где имел непродолжительный, но тяжкий разговор с родителями Николеньки.

— Вы чрезмерно строги с ребёнком, — сказала маменька, нацелив на студента пенсне. — Если так пойдёт дальше, вы знаете, чем это может вам грозить.

— А ежели вам невдомёк, то я поясню, — добавил папенька, — что вам это может грозить увольнением.

Иванов, скрипя от злости зубами, склонил голову и признал свою неправоту. Из классов послышался злорадный хохот Николеньки.

Сгущались сумерки. В расстроенных чувствах студент Иванов шагал по улице, быстрой ходьбой надеясь развеять дурное настроение. «Будь неладен этот мальчишка, — думал Иванов, — а также всё его семейство». Иванов не заметил, как ноги сами принесли его на центральную площадь города.

— Дядя, дай алтын! — прицепился к Иванову городской попрошайка.

— Пшёл вон, — сказал Иванов.

Начали зажигать фонари. Вокруг площади шёл народ: бабы и мужики, иногда дети. Проезжали извозчичьи коляски с бледными дамами и толстыми господами. Некоторые люди останавливались у вчерашней воронки и с уважением глядели вниз. Иванов тоже заглянул: на дне уже успела скопиться дождевая вода. Иванов подивился глубине воронки, покачал головой и пошёл дальше.

Проходя площадью, Иванов будто случайно оглянулся, и его внимание привлекла большая немецкая овчарка, бегающая неподалёку. Она разительно отличалась от мелких и беспородных собачонок, снующих под ногами у горожан. Собака крутилась, нюхала землю, виляла хвостом и с надеждой смотрела на прохожих, но её ровным счётом никто не замечал, что весьма удивило Иванова: она была крупная, ухоженная и совершенно чёрная. Как можно не заметить столь видное животное?

«А ведь её продать можно, — смекнул Иванов. — Породистая скотинка-то. Хлебом бы её приманить». Он порылся в кармане, но хлеба не нашёл — последний сухарь был сгрызен им самим накануне вечером. Студент свистнул, и собака вильнула хвостом. Он встретился с ней глазами.

— Га-га-га! — разразился хохотом городской дурачок, которому Иванов только что отказал в подаянии и для которого собака, стало быть, незаметной не была. — Ей же в глаза нельзя смотреть, ты что, дядя, не знаешь? Теперь она твой след взяла!

— Пшёл вон! — крикнул на него студент, обернулся на собаку и покрылся испариной.

Ему на память вдруг пришли слова Муравина, с которым он не виделся уж полторы недели: собака, чёрная, немецкой породы, здоровенная…

Иванов резко повернулся и торопливо пошёл прочь. Пару раз он толкнул кого-то из прохожих и, пробормотав слова извинения, спешил дальше. У арки он оглянулся: собака бежала следом. Плохо соображая, что делает, Иванов остановил первого попавшегося извозчика и, сунув ему рубль, велел гнать со всей мочи. Вместе с рублём он нечаянно вытащил какую-то бумажку. Это оказался адрес Муравина, лежавший в кармане с того памятного вечера.

Извозчик что-то пробурчал вопросительно.

— Чего? — отозвался Иванов.

— Куды гнать-то? — повторил извозчик.

Иванов начал было говорить свой адрес, но тайное движение души велело ему назвать адрес приятеля. Он не хотел признаваться себе, что боится показывать собаке свое жильё. Извозчик гнал лошадь, студент трясся в коляске и время от времени поглядывал назад, и раз или два ему померещилось чёрное животное, бегущее за ними.

— Врёшь, не догонишь, — сквозь зубы процедил Иванов, и извозчик глянул на него угрюмо и косо.

— Приехали-с, барин, — сказал он наконец, остановив лошадь.

Иванов соскочил с коляски и, не помня себя, замолотил в дверь убогого одноэтажного домишки, где, согласно утверждению Муравина, тот коротал свои дни с тех пор как продал дом.

— Открывай! Открывай же! — прокричал Иванов, потом повернулся спиной к двери и начал стучать каблуком.

Ему отворил заспанный Муравин в шлафроке и со свечой в руке.

— Иванов? — удивился приятель. — В такой час?

Студент отстранил его и прошёл внутрь.

— Да что случилось-то? — возмущённо, почти обиженно, спросил Муравин, проходя за ним в комнаты.

— Она взяла мой след, — громко прошептал Иванов.

— Кто о… — начал было Муравин, но осёкся и зажал себе рот ладонью.

Они оба одновременно повернули головы в сторону прихожей, откуда раздался тихий скрип двери.

— Я, кажется, не закрыл дверь, — глухо сказал Муравин.

— Ну так поди и закрой!

Муравин испуганно помотал головой и отступил в глубь комнаты.

— Нет, брат, ей замок не помеха.

Воск со свечи капал на серый дощатый пол. Приятели переглянулись, и в этот миг в прихожей явственно послышалось топанье со стуком когтей.

— Что ты наделал! — тихо взвыл Муравин. — Сгубил ты меня!

Он поставил свечу на старый дубовый стол, занимавший середину комнатушки, и с ногами взобрался на высокий топчан, служивший ему кроватью. Иванов попятился, не в силах оторвать взгляда от чёрного проёма двери.

Из прихожей донеслось тихое поскуливание, и Муравин схватился за голову. Вновь застучали когти, и в тесную комнату Муравина вошла чёрная собака. В дрожащем пламени свечи её глаза мерцали зелёным светом. Иванов медленно переместился за кресло.

А она махнула хвостом и, нагнув голову и вытянув морду вперёд, стала приближаться к Муравину мелкими шажками. Он отпрянул. А собака улеглась калачиком у топчана, но тут же встала и закрутилась, не находя себе места. Она виляла хвостом, повизгивала и с надеждой смотрела на Муравина.

— Как будто зовёт тебя куда, — чуть слышно прошептал Иванов.

— Она и зовёт, — загробным шёпотом откликнулся Муравин. — Да только я не пойду.

— Куда зовёт-то? — спросил Иванов, лишь бы не молчать, но вместо ответа Муравин посмотрел на него так выразительно, что Иванов сконфузился.

Собака вела себя так, будто хотела что-то сказать Муравину. Она вертела головой и скулила, и эти невинные движения почему-то заставили Муравина забиться в самый дальний угол. В собаке было нечто особенное. Она и впрямь выглядела добродушной, но одна мысль о том, чтобы протянуть к ней руку, пугала Иванова.

Собака юлила, бегала по комнате и один раз даже схватила зубами бахрому на покрывале и потянула, но Муравин только крестился и стучал зубами.

Так прошло около часа, и это был самый тоскливый час в жизни Иванова. Он так и стоял за креслом, вцепившись пальцами в спинку сиденья. Чёрная собака, видимо, поняла, что Муравин не пойдёт за ней, села в углу и грустно посмотрела на него. Иванова она словно не замечала.

— Пошла вон, — одними губами произнёс Иванов, и собака, будто услышав, встала и побежала к выходу.

В открытую дверь потянуло ветром, и тут только друзья заметили, что дом весь выстужен. Иванов сходил закрыть дверь и вернулся с победной улыбкой.

— Убралась, — сообщил он. — И больше уж, чую, не вернётся.

— Знаю, что не вернётся, — уныло согласился Муравин.

— А чего ж тогда не радуешься? — удивился Иванов, но Муравин только махнул рукой. В его глазах была обречённость.

— Давай, что ли, в кабак зайдём? — предложил Иванов, хотя денег при себе имел немного. — Поди, и полуночи нет.

— Нет, брат, — прерывисто вздохнув, ответил Муравин. — Не желаю.

— Тогда пошли к Лизаньке и Сонечке, они, чай, соскучились!

Муравин покачал головой.

— Нет, брат. Иди-ка, пожалуй, к себе, у тебя небось дела.

— Дела? Оно конечно… Да только ты меня беспокоишь, нехорошо у тебя здесь.

— Нечего за меня бояться, — сказал Муравин. — Мне теперь уже… — он не окончил фразы.

— Как знаешь, — пожал плечами Иванов. — Ну, брат, до свиданья!

— Прощай, — кивнул ему Муравин, и Иванов вышел на улицу.

Вскоре он уже ехал домой на извозчике.

* * *

Через пару дней Иванов, совершая пеший путь к сопливому паршивцу Николеньке, купил у разносчика газету, чтобы отвлечься от тяжких дум. Но, едва он развернул её, как ему в глаза бросилась заметка в правом нижнем углу: «Таинственная смерть».

Стоя посреди улицы, Иванов начал читать.

«Вчера вечером в питейном заведении «Чеснок» был обнаружен труп, в коем свидетели опознали конторского писаря Ефрема Муравина. Причину смерти установить не смогли. В кулаке покойника была записка: "Завещаю свой капитал в две с половиной тысячи рублей моему другу студенту В. Иванову". Ведётся следствие».

Иванов скомкал газету, кинул её в подворотню и продолжил свой путь. Его ждал сопливый паршивец Николенька.

Но если бы студент в тот миг посмотрел назад, то увидел бы, как в сотне шагов бежит по его следу, опустив морду к земле, большая чёрная собака.

Вам когда-нибудь бывало страшно так, что кровь застывает в жилах и весь мир перестает существовать? Мне — было, и я никому не пожелаю пережить такой ужас.

Моей старшей сестре Янне не везло в личной жизни: мужья ей доставались или пьяницы, или дурни, и после нескольких её разводов мы все привыкли к мысли, что Янна живёт одна и ведёт свободный образ жизни, так что когда она прислала телеграмму, что выходит замуж, для нашей семьи это было как снег на голову.

На свадьбу я не попала — они отметили торжество на скорую руку и в узком кругу друзей, и Георгия, Янниного мужа, не видела. Мама, навещавшая Янну вскоре после свадьбы, привезла самые радужные впечатления.

— Он такой галантный, — восторгалась она, — а уж умный — слова лишнего не скажет. И такой красавец!

По её словам выходило, что у Янны и Георгия такая любовь, что Ромео с Джульеттой могли бы позавидовать. «Я никогда не видела её такой счастливой!» — то и дело говорила мама.

В течение полугода мама настойчиво приглашала их к нам, но у Янны одно за другим появлялись неотложные и важные дела. Как-то раз она приехала буквально на сутки — одна, без мужа, — и я её едва узнала.

Моя сестра прямо светилась счастьем. Все ее разговоры были только о Георгии. Янна действительно любила мужа! Что странно, в этих разговорах не было ни одного конкретного слова, а лишь одни дифирамбы. Лично я не поняла, чем он ценен.

Мама считала, что они обязаны приехать вместе и пожить у нас некоторое время. Меня тоже разбирало любопытство, что это за птица такая — Георгий, и я написала сестре письмо с приглашением.

Янна продолжала находить причины, чтобы не ехать, словно не хотела, чтобы мы лишний раз видели её мужа. Может быть, это ревность ко мне? От подобных предположений мое любопытство только усилилось, и я отправила ей одно за другим три письма.

Наконец, пришёл долгожданный ответ: Георгий и Янна собирались погостить у нас неделю. Сестра сообщила в письме дату, когда они приедут, и мы начали готовить для них комнату.

В тот день я с утра была как на иголках. Мама поехала на вокзал встречать их, домработница ушла за покупками, и я осталась одна во всём доме. Я не знала, чего именно жду, и слонялась по дому, поминутно заглядывая в зеркало — мне хотелось хорошо выглядеть.

Только я присела почитать книгу, как за окном раздался пронзительный сигнал автомобиля. Я бросилась к окну и посмотрела вниз.

Из черной лаково блестящей машины вышла мама и начала суетиться с сумками. Водитель такси помогал ей отнести их в дом. Мне полагалось тоже выйти, но что-то меня останавливало. Я смотрела и ждала, когда выйдут Георгий и Янна — мне было интересно, подаст он ей руку или не подаст, но они, оказывается, успели выйти раньше. Янна в развевающемся светлом платье выбежала из подъезда к машине, а за ней вышел рослый человек в чёрном костюме.

Лица его я не видела, он всё время поворачивался ко мне затылком. Я сразу отметила неестественность его движений, но в чём она проявлялась, я бы сказать не смогла. Уже тогда, из окна, он показался мне однозначно чужим, причём гораздо более чужим, чем, скажем, иностранец или даже помешанный. Нечто невыразимо чуждое и пугающее исходило от его фигуры — словно животное из зоопарка встало на задние ноги и надело человеческую одежду.

Георгий взял из багажника ещё два чемодана и вошёл в подъезд, и у меня сжалось сердце: я не хотела, чтобы это существо входило в наш дом. Уезжая, такси ещё раз посигналило. Мама добилась своего — Янна и Георгий наконец-то были у нас в гостях, и надо было встречать их. Поправив причёску перед зеркалом, я вышла в коридор.

Мама и Янна весело щебетали и без конца обнимались. Георгий стоял столбом. Здесь я смогла рассмотреть его лучше, чем из окна. Мне бы и в голову не пришло назвать его красивым, у него были очень грубые черты лица. Мамина симпатия легко объяснима — такой тип актёров был очень популярен в Голливуде в сороковые годы. Янна представила нас друг другу. Георгий холодно улыбнулся, и на лице его обозначились глубокие морщины, выдающие возраст.

Весь остаток дня они провели в своей комнате и даже не вышли к ужину. Янна спускалась за едой на кухню. Всю ночь я плохо спала и утром пожаловалась матери. Она сказала, что это из-за лунного света, который вреден для спящих девушек, и велела задёргивать на ночь шторы.

К завтраку Георгий не вышел. Янна сказала, что ему нездоровится. Зато сама она буквально цвела: со времени замужества похорошела, поправилась, и счастье так и сияло на её лице. За завтраком она рассказывала, как они ведут хозяйство, что купили, что собираются купить, и мама слушала, затаив дыхание.

Днём я перебирала платья, которые привезла мне Янна, так как ей они все стали малы. Мама хлопотала на кухне и поминутно спрашивала сестру, не вызвать ли врача — её беспокоило, что Георгий так и не вышел. Янна отвечала, что он просто устал с дороги.

Вечером он появился-таки в гостиной, и Янна тут же погасила верхний свет и зажгла свечи — для романтики, как она сказала. Георгия она усадила в кресло в самом тёмном углу, и за весь вечер он не произнёс ни слова и не пошевелился. «Такой умный — слова лишнего не скажет!» — вспомнила я мамины восторги. Вот уж правда, гений интеллекта. Мама и Янна беседовали фактически вдвоём, и никогда ещё мамин голос не звучал так жизнерадостно и фальшиво. Не знаю, как закончился ужин, я ушла раньше, сославшись на головную боль.

Я заперлась у себя в комнате — так чувствовала себя уютней, хотя никогда прежде не запиралась, немного почитала фантастику, а потом погасила свет. Уснула почти сразу, и снилась разная чепуха: платья Янны, домашняя уборка и учёба в институте.

Проснулась я внезапно, как от электрического разряда, и замерла. На кровати сидел Георгий. Было темно, так как я по совету матери задёрнула шторы, и он выглядел как чёрная фигура со смазанными очертаниями, но я не сомневалась, что это он. Георгий сидел совсем близко, я касалась его ногой сквозь одеяло, и это вызывало отвращение. Я захотела отодвинуться, но почему-то не смогла.

Его глаза я видела как два светящихся кружочка, неотрывно направленные на меня. Это было невыносимо, я хотела закричать, но к ужасу своему обнаружила, что парализована. Я не могла пошевелиться, не могла даже закрыть глаза, чтобы не видеть эти кружочки — такого страха я не испытывала даже в детстве, отбывая наказание в тёмной комнате.

Георгий заговорил. Это был железный голос, чей угодно, только не человеческий, и говорил что-то мерзкое — к счастью, я не запомнила ни слова. Его чудовищные глаза светились всё ярче, пригвождая меня к постели. Я начала задыхаться.

— А теперь можешь спать, — проговорил он и ушёл. И я провалилась в забытье.

Когда я, проснувшись, взглянула на часы, то испытала лёгкий шок — было около одиннадцати дня. Мне же влетит от матери! Я раньше никогда не залёживалась в кровати. После кошмарного сна осталась тяжесть в голове, и я подумала: как хорошо, что это был всего лишь сон.

Погода испортилась, и от перепада давления у меня начались головные боли, к тому же было полнолуние. Два дня я почти не выходила из комнаты и с Георгием не встречалась, а сестру видела только мельком. Ночные кошмары не повторялись, хотя, может, я их просто не помнила.

На третий день я почувствовала себя лучше. Мама сказала, что вечером придут в гости наши соседи, и велела помочь ей на кухне с угощениями. Я поняла, что она будет хвалиться Георгием.

Янна убедила маму, что сегодня домработница может уйти пораньше, и мы провозились до вечера. У меня оставался всего час до прихода гостей, чтобы уложить волосы.

Это был обычный званый ужин. Женщины говорили каждая о себе, а сосед пытался завести с Георгием разговор о политике, но больших успехов не добился. Георгий ограничивался кивками и ответил соседу вслух всего один раз и невпопад. Но мне и этого хватило, чтобы похолодеть. Впервые я услышала голос Георгия здесь, в нашем доме, и не узнать его не могла. Да, это был тот самый гнусаво-железный голос, который я слышала в кошмарном сне. Получается, это был не сон? Но как тогда он... оно пробралось в мою запертую комнату?!

Сестра внесла блюдо с пирожными, но я потеряла аппетит, мне даже сладкого не хотелось. Сосед растерялся и замолчал, услышав невнятный ответ Георгия. Сестра пристально наблюдала за мужем, и её руки чуть заметно дрожали.

— Георгий такой стеснительный, — с гордостью извинилась мама. — Он не слишком разговорчив.

После чая вытащили карты, и пока мы с мамой убирали со стола, соседка раздавала на шестерых. И тут случилась такая вещь, что даже вспоминать об этом не хочется. Я собирала тарелки, внутренне сетуя, что должна выполнять чужую работу, и слава богу, что я не успела взять их в руки, иначе бы уронила. Бросив случайный взгляд на Георгия, я увидела, что на одной его щеке кожа сползла, обнажая серую поверхность под нижним веком — не то щетину, не то чешую. И Янна, моя родная сестра, своим пальчиком быстро подтянула его кожу на место — ну словно пылинку смахнула с лица своего возлюбленного. Теперь я поняла, почему она отослала домработницу. Зачем в доме лишние глаза?

Это уже было свыше моих сил. Я ушла, сказав, что мне опять плохо, но прежде попросила Янну зайти ко мне перед сном. Мама и соседи огорчились, что без меня не удастся сыграть трое на трое, но я не могла больше оставаться там ни секунды. Я поговорю с сестрой и сделаю все, чтобы распался этот ужасный брак.

Скоро Янна постучалась в мою комнату.

— Заходи.

— Спасибо, что отказалась от игры, — сказала Янна, садясь в

кресло. — А то Георгию пришлось бы тоже участвовать.

Меня передёрнуло.

— Прошу тебя, не называй это Георгием!

— Я сама дала ему это имя, оно красивое и мне нравится, — невозмутимо ответила сестра, но блеск в её глазах потускнел. — Я знала, что ты догадаешься...

— Ты его не боишься?

— Я люблю его. И если ты расскажешь матери — никогда тебя не прощу.

— Что расскажу? — крикнула я почти в истерике. — Что твой муж — инопланетянин?!

— Называй как угодно.

— Янна, ты привела в нашу семью нежить!

— Не понимаю, за что ты так зла на него, — чуть тише произнесла Янна.

— Он чуть не убил меня позапрошлой ночью. Пролез в мою комнату и всю ночь нашёптывал разные гадости... Я думала, что умру.

— Да, у него есть такая особенность, он иногда подпитывается живой энергией, — как ни в чём не бывало объяснила Янна. — Заметь, я сама не хотела привозить его сюда, но вы так настаивали, что я рискнула.

— Да если бы и не это — он же во всех отношениях чудовище! Он даже разговаривать не может, как человек. Меня бросает в дрожь при одном взгляде на него!

— Послушай, — терпение Янны было безгранично. — Я ни с кем из людей не была так счастлива. Я уже потеряла надежду на личное счастье, когда вдруг встретила Георгия.

— Но ты соображаешь, что у тебя никогда не будет детей от этого монстра? Чтобы родить ребенка, тебе придётся искать другого мужчину! — в отчаянии выпалила я последний аргумент.

— Я ни за что не изменю мужу, — твёрдо сказала Янна.

— Значит, тебя никто не назовёт матерью! — не сдавалась я.

— У меня, наверно, такая судьба, — пожала плечами она.

— И ты говоришь об этом так спокойно? Ну, хорошо, а если вашу тайну раскроют?

Тут Янна впервые за весь вечер улыбнулась.

— Насчет этого не беспокойся, не все так проницательны, как ты, сестрёнка. Разве мама догадалась? Для неё он просто молчаливый и потому умный. Разве гости догадались? Они смотрели на него в упор, хуже того — говорили с ним, и он даже не показался им странным. Ты не представляешь, до чего слепы люди! Георгий может каждую ночь выжимать всю энергию из соседа по подъезду, заявившись к нему сквозь стену, но тот упрямо будет считать это сном. Люди слепы и невнимательны. Даже если они увидят явное нарушение законов физики, то спишут это на свои больные глаза, а скорее всего, просто ничего не заметят. Мы даже не особо скрываемся.

— От меня вы не скрылись, — угрюмо проворчала я.

— Думаю, что это из-за книжек, — рассмеялась сестра. — Обещай, что больше не притронешься к научной фантастике! Девушка твоего возраста не должна читать ничего, кроме женских романов.

Видя, что я молчу, сестра пожелала мне спокойной ночи и вышла. Утром они уехали, несмотря на протесты мамы. Позже она навещала их несколько раз, я — никогда.

Наверно, я скоро выйду замуж, за мной ухаживает один парень. Я его не люблю, но он состоятельный и из хорошей семьи. Я бы давно приняла его предложение, но у него глаза какие-то странные. Кто знает, кем может оказаться человек с такими глазами?