Черная кошка (джен)

Иногда это было похоже на сонный паралич, когда все осознаешь, но не можешь пошевелиться. Он просыпался среди ночи и лежал, глядя в потолок, думал — почему все так вышло? Анализировал свои действия и сам себя не понимал. На утро ничего не помнил о том, что просыпался, что тщетно боролся с отчаянием. Иногда по ночам подскакивал на мокрой от пота постели, объятый ужасом, и пытался докричаться до того бездушного целеустремленного субъекта, который занял его место. И утром, конечно, опять ничего не помнил.

Потом начались настоящие провалы в памяти. Вот он обнаруживает себя посреди фразы о том, что Шеридан возомнил себя богом. Что же он делает? Дает интервью журналисту. «Заткнись, сукин сын!» — кричало все внутри, но его голос продолжал и продолжал говорить какие-то чудовищные вещи.

Почему-то ему казалось, что именно Шеридан виноват во всем, что с ним происходит. В том, что он так одинок, не понимает себя, ведет себя, как агрессивный идиот. Виноват в том, что их дружбы больше нет, что есть только миссия, цель, призвание, а люди — и он сам — просто винтики в каком-то ужасающем, страшном, огромном механизме судьбы, и колеса крутятся, и скорость все нарастает.

После возвращения из двухнедельной черноты и беспамятства он чувствовал себя здесь иначе, не так, как все эти годы. «Вавилон 5» всегда был домом — давно желанным и наконец обретенным. Здесь можно было шутить, грустить, ничего не боясь и никого не стесняясь. Можно было нарушать правила, оставаясь честным и благородным, — или безалаберным, оставаясь ответственным и деловым. Здесь всегда было много работы — а он обожал свою работу. Он знал каждый закуток, каждый уголок этой большой неуклюжей станции. Он любил ее так, словно родился здесь. А теперь он чувствовал себя совершенно чужим. Все были чем-то заняты. Озабочены этой их великой войной против Тьмы. Никто не думал ни о себе, ни о других. Он знал, что с ним произошло что-то плохое, но не мог ни с кем поговорить — не о чем было говорить, ведь память ничего не сохранила.

И тогда всю свою ненависть он направил на Шеридана. Ненависть приносила минутное облегчение, но больше опустошала. А еще эти провалы в памяти и собственное необъяснимое поведение. Он вдруг обнаруживал себя в кабинете Шеридана, слышал, как выходит в отставку и не мог остановить уверенную речь с обоснованными аргументами про нежелание участвовать в непонятных ему войнах до конца своих дней. Иногда он думал о Лиз и о том, как же так вышло, что теперь он работает на ее очередного мужа. Вдруг рисовал равнодушный смайлик на зеркале — и опять все проваливалось в черноту забвения. Все чаще он просто ненавидел себя. Себя и Шеридана.

Наконец он оказался на Марсе у Эдгарса и услышал, как соглашается сдать Шеридана властям. «Нет, ты же несерьезно, ты не сделаешь этого. Ты говоришь так просто для отвода глаз, ты что-нибудь придумаешь — как узнать информацию и как не предать друга и командира…»

Но в следующий раз он очнулся в темном баре в злачном районе Марсе и увидел рядом Шеридана, который спрашивал:

— Что я должен сделать?

«Бежать отсюда как можно скорее», — кричало все внутри, но он услышал собственный голос, который сказал:

— Ты все уже сделал.

Невыносимо мерцал свет, выхватывая из темноты чьи-то лица, решительное лицо капитана, сопротивлявшегося до тех пор, пока его не свалили с ног, какие-то обрывки, осколки, обломки, лоскутки, и что из этого было частью настоящего, а что прошлого — он уже не понимал. Он говорил сам себе, повторял снова и снова:

— Ты все уже сделал. Ты только что сделал все. Сделал что-то непоправимое. Ты все уже сделал.