Черная кошка (джен)

Они встретились наедине впервые после того, как Шеридана вытащили из камеры на Марсе. Он тогда смотрел несфокусированным взглядом и пытался сказать что-то вроде: «О, привет, Майкл, я хотел за что-то набить тебе морду, но не могу вспомнить, за что…»

А дальше была гражданская война, возня с замороженными телепатами, рождение Межзвездного Альянса и хитрая рокировка, взбесившая президента Лученко. Крайне довольный собой, Шеридан утер всем нос.

И вот они наконец встретились. За их спинами были два года безоблачной дружбы и тяжелой службы, когда они поддерживали друг друга во всем, хранили тайны, проворачивали заговоры, совершали невозможное. Был секрет, связанный с полетом Джона на За’Ха’Дум. Было много непонимания, злосчастное интервью и, наконец, предательство. Самое настоящее, хрестоматийное, новозаветное предательство. Чем бы ни руководствовался Майкл, чем бы ни оправдывались его действия, как бы сильно не пошарил Пси-Корпус в его голове — факт предательства теперь стоял между ним и Шериданом.

Джон был спокоен и великодушен. Это взбесило Майкла, но свое бешенство он закопал глубоко-глубоко внутрь. Он уже давно понял, что дело не в Бестере, не в промывке мозгов, которые только усилили его настоящие чувства. Дело было в том, что он на самом деле испытывал к Джону с тех пор, как тот вернулся с планеты Теней. Но им надо было как-то жить дальше, и жить вместе. «Вавилон 5» продолжал вращаться вокруг Эпсилона-3, на станцию прибывали новые люди и инопланетяне, появлялись новые проблемы, в общем, жизнь продолжалась. Впереди еще много дел, как любил говорить Джон. И Майкл был ему нужен.

Оба сильно изменились. С этого момента, несмотря на временное перемирие, их пути начали расходиться.

— Майкл… — слишком хрипло, почти шепотом сказал Джон, когда они остались вдвоем в его кабинете. Так говорят после долгого молчания, когда голос отвык звучать. Между ними накопилось слишком много молчания, подумал Гарибальди, слишком много всего.

— Да, Джон.

— У нас не было возможности обсудить все, что с нами произошло. Я хочу и дальше работать с тобой, я понимаю, что твоей вины нет…

— Есть, Джон. Моя вина в этом есть.

Снова воцарилось молчание.

— Я буду работать с тобой и дальше, но мы не можем делать вид, будто между нами никогда не пробегала черная кошка, ты же понимаешь.

Джон все еще молчал. Слишком многое давило на него. Он больше не чувствовал близости с Гарибальди, хотя простил ему предательство. Остался неприятный осадок и ушло полное доверие, но он знал, что теперь Майкл не предаст и будет хорошо выполнять свою работу. Теперь Джон мог думать только о работе — когда не думал о Деленн.

Став президентом огромной межзвездной организации, он за многое стал нести ответственность, слишком много важных вещей теперь постоянно занимали его — он больше не мог фиксировать внимание на душевных проблемах окружавших его людей. Когда-то он был капитаном корабля, знал всю команду по именам, знал обстоятельства их жизни, и каждого мог утешить, подбодрить, успокоить. Капитан линкора — все равно что отец своей команды, глава большой семьи, блуждающей в космосе и ежедневно рискующей жизнью. Тогда он умел быть душевным, со всеми шутил и уделял внимание каждому. Потом он стал командиром космической станции с четвертью миллиона населения. Здесь было множество незнакомцев и каждый день приносил новые задачи и проблемы. Свое душевное тепло капитан мог сосредоточить лишь на самых близких — своих офицерах и тех, с кем имел дело каждый день. Наконец, он получил должность Президента Межзвездного Альянса и почувствовал, что взвалил на свои плечи непосильный груз. Теперь его человечности хватало разве что на Деленн и еще парочку самых близких людей. Гарибальди в это маленькое число больше не входил.

— Майкл, не зацикливайся на этом. Я предложил тебе отличную работу, с которой ты справишься. Может, мы больше никогда не будем задушевными друзьями, но мы все еще можем делать общее дело.

— Мне по душе твоя откровенность и то, что ты ценишь меня как профессионала. Конечно, это отличная работа как раз для такого парня, как я. Я просто хотел, чтобы ты знал: я действительно считал, что ты зазнался и возомнил себя богом. Я ошибался. Но не Бестер, сняв блок, открыл мне на это глаза. Я сам понял.

Он хотел сказать еще что-то про холодное высокомерие Джона, которое исходит от него до сих пор, но понял, что это лишнее. Вряд ли Джон замечает это за собой. И, как он верно подметил, они больше не друзья. Пусть об этом ему скажет кто-то, кому он доверяет и кого послушает.

— Я могу понять и представить, возможно, у тебя были основания так считать. Но тот Майкл, которого я знаю столько лет, не стал бы совершать все те поступки, которые совершил Майкл, запрограммированный Пси-Корпусом. Поэтому я не виню тебя — что бы ты ни чувствовал, это всего лишь чувства, пока они не осложняются действием. А действия совершал не совсем ты. Или даже совсем не ты.

Теперь Гарибальди погрузился в молчание. Внутри него шла борьба, но он знал, что лучшее — заткнуться, сказать «да, сэр» и уйти делать свою работу. К счастью, Шеридан сам прервал затянувшееся молчание.

— Я рад, что мы поговорили об этом. Ты будешь отличным начальником разведки. С тобой новорожденный Альянс в надежных руках. Спасибо, Майкл, что согласился, — несмотря на всех наших с тобой черных кошек.

Майкл усмехнулся.

— Да, сэр. Спасибо за ваше доверие.

Джон, было, нахмурился, но стряхнул неприятное ощущение. Кивнул, пожал Майклу руку.

Когда Гарибальди вышел, он долго смотрел перед собой и размышлял о произошедшем, о Майкле, об их угасшей дружбе. В последние месяцы ему редко удавалось остаться наедине с самим собой, чтобы просто подумать о чем-либо, не имеющем отношения к делу.

«Может, он и прав, — думал Шеридан. — Ровные деловые отношения пойдут нам на пользу. Однажды мы снова станем друзьями и еще будем смеяться над этим временем».

Утешив себя маленькой ложью, Джон вернулся к горе бумаг на столе.

Иногда это было похоже на сонный паралич, когда все осознаешь, но не можешь пошевелиться. Он просыпался среди ночи и лежал, глядя в потолок, думал — почему все так вышло? Анализировал свои действия и сам себя не понимал. На утро ничего не помнил о том, что просыпался, что тщетно боролся с отчаянием. Иногда по ночам подскакивал на мокрой от пота постели, объятый ужасом, и пытался докричаться до того бездушного целеустремленного субъекта, который занял его место. И утром, конечно, опять ничего не помнил.

Потом начались настоящие провалы в памяти. Вот он обнаруживает себя посреди фразы о том, что Шеридан возомнил себя богом. Что же он делает? Дает интервью журналисту. «Заткнись, сукин сын!» — кричало все внутри, но его голос продолжал и продолжал говорить какие-то чудовищные вещи.

Почему-то ему казалось, что именно Шеридан виноват во всем, что с ним происходит. В том, что он так одинок, не понимает себя, ведет себя, как агрессивный идиот. Виноват в том, что их дружбы больше нет, что есть только миссия, цель, призвание, а люди — и он сам — просто винтики в каком-то ужасающем, страшном, огромном механизме судьбы, и колеса крутятся, и скорость все нарастает.

После возвращения из двухнедельной черноты и беспамятства он чувствовал себя здесь иначе, не так, как все эти годы. «Вавилон 5» всегда был домом — давно желанным и наконец обретенным. Здесь можно было шутить, грустить, ничего не боясь и никого не стесняясь. Можно было нарушать правила, оставаясь честным и благородным, — или безалаберным, оставаясь ответственным и деловым. Здесь всегда было много работы — а он обожал свою работу. Он знал каждый закуток, каждый уголок этой большой неуклюжей станции. Он любил ее так, словно родился здесь. А теперь он чувствовал себя совершенно чужим. Все были чем-то заняты. Озабочены этой их великой войной против Тьмы. Никто не думал ни о себе, ни о других. Он знал, что с ним произошло что-то плохое, но не мог ни с кем поговорить — не о чем было говорить, ведь память ничего не сохранила.

И тогда всю свою ненависть он направил на Шеридана. Ненависть приносила минутное облегчение, но больше опустошала. А еще эти провалы в памяти и собственное необъяснимое поведение. Он вдруг обнаруживал себя в кабинете Шеридана, слышал, как выходит в отставку и не мог остановить уверенную речь с обоснованными аргументами про нежелание участвовать в непонятных ему войнах до конца своих дней. Иногда он думал о Лиз и о том, как же так вышло, что теперь он работает на ее очередного мужа. Вдруг рисовал равнодушный смайлик на зеркале — и опять все проваливалось в черноту забвения. Все чаще он просто ненавидел себя. Себя и Шеридана.

Наконец он оказался на Марсе у Эдгарса и услышал, как соглашается сдать Шеридана властям. «Нет, ты же несерьезно, ты не сделаешь этого. Ты говоришь так просто для отвода глаз, ты что-нибудь придумаешь — как узнать информацию и как не предать друга и командира…»

Но в следующий раз он очнулся в темном баре в злачном районе Марсе и увидел рядом Шеридана, который спрашивал:

— Что я должен сделать?

«Бежать отсюда как можно скорее», — кричало все внутри, но он услышал собственный голос, который сказал:

— Ты все уже сделал.

Невыносимо мерцал свет, выхватывая из темноты чьи-то лица, решительное лицо капитана, сопротивлявшегося до тех пор, пока его не свалили с ног, какие-то обрывки, осколки, обломки, лоскутки, и что из этого было частью настоящего, а что прошлого — он уже не понимал. Он говорил сам себе, повторял снова и снова:

— Ты все уже сделал. Ты только что сделал все. Сделал что-то непоправимое. Ты все уже сделал.

Когда в той бездне на За’Ха’Думе прозвучал вопрос: «Есть ли что-то, ради чего ты остался бы жить?», Джон не сразу вспомнил. После он корил себя за это минутное замешательство (кто знает, минутное ли? там вообще не было времени, может быть, та минута была равна вечности, а вечность — мгновению). Просыпался среди ночи, осторожно дотрагивался до ее волос, смотрел, как она спит — теплая, родная, такая сильная и хрупкая, — и вспоминал ту минуту (или вечность).

Но если бы он не вспомнил ее тогда, пусть и с заминкой, через паузу, равнявшуюся ли вдоху или тысячелетию, он никогда не вернулся бы на «Вавилон 5». Не довел войну до победы, не создал Альянс, не выполнил бы свое предназначение. Когда начинал думать о предназначении, вспоминал инквизитора, его горящий больной взгляд, а еще собственную готовность умереть в темноте и безвестности. Умереть за нее. Это было похоже на то, что он пережил на За’Ха’Думе. Он мог умереть в темноте и умер бы. Если бы не вспомнил о ней и не захотел жить. Он понял многое — прежний опыт сложился с новым, и все стало на свои места. Ради нее он готов на все — готов умереть и готов жить. Но жить — важнее. Умереть он всегда успеет. И тогда он воскрес. Ее светлый образ помог Лориену воскресить его. Можно разжечь гаснущее пламя — но осталась бы хоть одна искра, если бы не его любовь к Деленн?

После этого все изменилось — вокруг и внутри него. Он стал более жестким, упрямым, принципиальным. Главное — сделать дело, выполнить свою миссию как можно лучше. Он стал чувствовать, как идет время, как безвозвратно умирают минуты. Тик, так, тик, так. Он вдруг понял, как хрупка жизнь и как важно бороться за нее, за мир, за любовь. Однажды он снова умрет — но умрет спокойным, уверенным, что оставил после себя что-то важное. Умрет подготовленным к смерти. А пока у него есть в запасе пара десятков лет, самое важное — идти вперед.

Многое стало мелким и неважным после пережитого на За’Ха’Думе. Будто он вдруг встал во весь рост и расправил плечи, стряхнув ненужное, пустое. Большая цель затмила ежедневные радости и дела, а любовь к Деленн стала важнее отношений с другими людьми. Кто-то этих перемен даже не заметил — Иванова, например, потому что была такой же. У русских это чувство смертности, исчезающего времени — оно в крови. Дело выше человека — их так воспитывали долгие века. Сьюзан стала даже как будто ближе и роднее после его возвращения с За’Ха’Дума. Кого-то принесенное им из небытия равнодушие ранило — Литу, Майкла… Они реагировали по-разному. Лита просто почувствовала себя ненужной, незаслуженно забытой, но ничего не сказала. Они не были близки по-настоящему, но их объединял Кош. Может быть, Лита знала, что здесь нет ничего личного, а ее обида безосновательна. Поэтому она сносила все неприятности почти без жалоб. Но Литу теперь одолевали собственные демоны и тревоги, и мстить она собиралась отнюдь не капитану. А Майкл… Майкл страшно разозлился. И в этой злости Джон не смог различить обиду. Наверное, из-за этого и начались все проблемы.

Когда они с Джоном виделись в последний раз, Майкл не без основания считал себя самым доверенным его лицом и близким другом. Всю жизнь Гарибальди тяжело сходился с людьми и, если находил кого-то стоящего, постоянно жил в страхе совершить непоправимую ошибку. Довериться тому, кто не заслуживает доверия. Или незаслуженно обидеть того, кто любит его по-настоящему. Взрывной характер, нажитая за годы службы в органах безопасности паранойя и пагубная склонность чуть что топить горе в выпивке — все это заставляло Майкла не доверять самому себе. Он сам для себя был словно пороховая бочка. Вел вечную войну с самим собой — бурные разрушительные сражения сменялись напряженными периодами тишины. При этом он почти маниакально цеплялся за тех, кто смог оценить его дружбу. Ради этих людей он готов был пойти в огонь, воду и вакуум.

Первым таким человеком стал Джеффри Синклер. Гарибальди едва смирился с его переводом на Минбар, когда грянула новая беда — пришлось расстаться с другом навсегда. Но к этому времени он достаточно сблизился с новым капитаном. С Джоном они прошли через многое, и Майкл готов был поддерживать его во всем. И вот они оказались каждый в своем чистилище и резко, сильно изменились. Джон стал более собранным, холодным, менее душевным и человечным. Как будто оставшегося в нем тепла теперь хватало только на Деленн, ради которой он вернулся и которой отдавал все без остатка. Не изменись сам Гарибальди, он бы все это понял и принял, преодолев эгоистичную обиду и детское желание не отпускать того, кто дорог. Но Майкл и сам побывал в бездне, которая изменила его. Он оказался в разладе с собой, перестал понимать себя — где ему было понять Шеридана!

Когда Майкл вырвался из маленькой тесной клетки, в которой был заперт все это время, когда освободился от чужого вмешательства в свой разум, все наконец разъяснилось: и непонимание собственных поступков, и провалы в памяти. Понемногу отходя от пережитого шока, Гарибальди начал понимать одну важную вещь — об этом и Бестер сказал ему, когда снимал блок: все, что он делал, он делал сам. Где-то в глубине души он по-настоящему верил в свою правоту и действительно ненавидел Джона за его высокомерие.

Лита помогла ему все вспомнить, помогла доказать невиновность. Лита была словно анти-Шеридан, полная его противоположность с очень похожим опытом. Майклу она всегда нравилась. В ней была некая ущербность из-за воспитания, забитости, навязанной ей покорности, поэтому она часто поддавалась чужому влиянию и как будто совсем не имела собственного мнения. Но была в ней и скрытая агрессия, и одновременно удивительная душевная теплота. Она была из тех, кто, страдая, понимает и жалеет других больше, чем себя.

У них было много общего. Главное, что их сближало, — «Вавилон 5» был их единственным домом.

Когда Лита сканировала его — так глубоко,больно, страшно, что его голова едва не раскололась, — она увидела правду. Она была единственной, кто знал всю правду о его предательстве. И Майкл знал, что она никогда никому эту правду не откроет. Потому что испытывала похожие чувства — ненависть к Бестеру и Пси-Корпусу, который низводил личность до безвольного инструмента, перекраивая живые мозги под собственные утилитарные нужды. И сложную гамму чувств к Шеридану, делавшему то же самое, но под маской благородства и спасения мира. Им обоим не оставалось ничего другого, кроме как направлять эти сильные мучительные эмоции куда-то мимо целей.

Когда Лита совсем слетела с катушек после смерти Байрона, Майкл почувствовал, что тоже однажды сорвется. Поэтому заключил с ней сделку — на будущее. Он знал, что однажды может бросить бизнес, Лиз, бросить вообще все — чтобы перерыть галактику и найти Бестера. Ему нужна была эта надежда, это было чем-то вроде далекой мечты, которая держит на плаву в самые тяжелые минуты.

А Шеридан… Они оба оставили его в покое. Хотя объектом их ненависти на самом деле был именно он.

Шеридан, к счастью, ничего этого не знал и не понимал. Предательство Гарибальди сильно ударило по нему, но он вернулся и продолжил начатое. Надо было сражаться, принимать решения, идти вперед. Он плыл в облаке дел, окутанный ими, как туманом. По-настоящему его волновала только Земля — и Деленн.

Соприкосновение с ворлонцем в то время, когда война только начиналась, когда зарождались его чувства к Деленн, словно расширило душу — он стал чем-то большим, чем просто человек. Но когда Кош оставил его, он стал иным. С его душой произошло то же, что с телепатом, который слишком часто сканирует умирающих. Дверь в какую-то часть, возможно, лучшую, захлопывается навсегда. Джон стал более простым, опустошенным, жестким. Его вела вера в единственную высокую цель, и он готов был жертвовать собой и другими ради нее.

С тех пор, как ушел Кош, он потерял связь с Литой — исчезла призрачная ниточка, соединявшая их. Каждый из них предпочел остаться наедине с пережитым опытом — уникальным, неповторимым. А после ухода древних и Лориена Джон потерял и живое напоминание о том, что прежде был иным, что изменился, что прошел не совсем прямой и обычный человеческий путь.

Майкл оправдал себя, доказав свою невиновность, и искупил грех тем, что вернул капитана в строй в очень важный для Сопротивления момент — когда войска подошли к Земле, а Иванова получила смертельные раны. Шеридан с головой ушел в новые проблемы и радости, создание Межзвездного Альянса, свадьбу с Деленн. Гарибальди он великодушно простил и вернул в команду. Хорошие специалисты всегда нужны.

Он даже не заметил, как его подход к людям, к тем, кого он воспринимал, как свою команду, стал более практичным, утилитарным. Когда Лита устроила шоу в «Зокало», заставив всех плясать под свою дудку, он не почувствовал ни раздражения, ни злобы. Он увидел проблему и решил ее. Только он мог приструнить Литу, поэтому сделал все, чтобы разрешить кризисную ситуацию. Ему были непонятны слова Локли, относившейся к Лите, как к чужой, как к источнику проблем, что ее надо пристрелить, так как другого шанса может не выпасть. Лита была частью его команды, и пистолет у виска был просто напоминанием ей — не зарывайся, не выходи из себя. В тот момент сама Лита уже мало что ощущала, ей было плевать и на Шеридана, и на «Вавилон 5». Но она знала, что Шеридан не причинил бы ей вреда. Знала и то, что у него больше нет внутренних ресурсов, чтобы утешать, сочувствовать или даже хотя бы выслушивать своих людей.

Но Майкл ощущал иначе. Сначала он чувствовал неловкость. Он не понимал, что Шеридан теперь видит все по-другому, просчитывает ходы и решает задачи практичным мозгом политика. Потом, когда Гарибальди поймал себя на том, что действительно недолюбливает и не понимает этого нового Шеридана, пришло огромное чувство вины. Потом оказалось, что он не может отомстить Бестеру. И тогда… Он сделал то, от чего давно отказался. Напился. Почему-то стало одновременно легче и тяжелее. Он напился снова. И снова. И снова. И снова подвел команду.

В тот момент — даже раньше, чем приехала Лиз и поставила точку в его запое, он понял, что его время на «Вавилоне 5» закончилось. Это место больше не дом, Шеридан больше не друг, а их дело — больше не его дело.

С тех пор, как Майкл взял на себя управление «Эдгарс Корпорейшн» и женился на Лиз, его закрутила совсем другая жизнь. Пережитое на «Вавилоне 5» постепенно стиралось из памяти, подергивалось зыбью. Он сблизился с Франклином, бывало, созванивался с Заком, пересекался по делам с Шериданом, а время, проведенное на станции, вспоминал с нежностью и теплотой. Водоворот происходивших тогда событий слился в памяти в одно замечательное приключение, а сложности, дрязги, проблемы позабылись. Не позабылось только, как его низвели до инструмента, игрушки в чужих руках, как отняли волю. И пусть они с Джоном остались приятелями и боевыми товарищами, из-за злой шутки Бестера Майкл так и не смог обрести покой.

Наладив бизнес и поставив на ключевые места верных людей, все свободное время Майкл посвящал поискам Бестера, пропавшего после разгона Пси-Корпуса, отдаваясь этому делу настолько, насколько прежде, бывало, отдавался бутылке. Лиз была недовольна, но ради собственного спокойствия Майкл собирался довести дело до конца. Бестер был тем, кто отнял у него друга и заставил всю жизнь терзаться ощущением вины, неполноценности и страха из-за возможных скрытых внутри «сюрпризов». Кто знает, как глубоко покопались тогда у него в мозгу?

Выследили Бестера далеко не сразу. Пришлось попотеть, потрудиться и даже прибегнуть к помощи других телепатов. Шесть лет ему удавалось бегать от агентов, а заодно от бывших подчиненных, теперь свободных от власти Корпуса и люто его ненавидевших, и от самого Гарибальди, который незадолго до поимки принял решение не убивать его, а сдать властям и стать национальным героем. Какая ирония! Когда-то Майкл сдал Шеридана и стал героем на искаженной Кларком Земле — не без «помощи» Бестера. Какая красивая параллель! Нехорошее, злое и по-своему очень приятное чувство росло в душе Гарибальди, когда он сопоставлял эти ситуации. Наконец-то бывший начальник Пси-полиции попался и пожизненно сел в тюрьму.

С тех пор Гарибальди избавился и от страхов, и от зависимостей, но душевного спокойствия было не вернуть. До самого конца он с горечью вспоминал ту точку невозвращения, которая навсегда развела его судьбу с судьбой Шеридана. Так они и шли разными, но параллельными дорогами, уважая друг друга, но никогда не забывая о той маленькой черной кошке со знаком Корпуса Пси, которая однажды пробежала между ними.

Был замечательный день, и в резиденции Гарибальди гостил старый-добрый дружище Стивен. Уже такая взрослая, Мэри гоняла жилистого и ловкого, но уже стареющего доктора по корту. Игра в теннис явно удалась — оба вернулись в самом лучшем настроении. И тут пришло приглашение.

— Билеты для двоих? — спросил Франклин немного неуверенно.

— Да. У нас с ним было всякое, но Шеридан мой друг.

Было странно, ужасно, нелепо и немыслимо ехать на прощание с еще живым человеком. Невозможный случай: тело знало точную дату собственной смерти. Все эти годы энергия, данная когда-то Лориеном, огонь, раздутый из искры любви, истончалась, покидая Джона, и он несомненно чувствовал приближение момента, когда она иссякнет совершенно.

Посиделки прошли душевно и ненадолго вернули их всех — Сьюзан, Джона, Деленн, Майкла, Стивена, Вира — в обстановку старого-доброго «Вавилона 5». Майкл веселился и рассказывал всякие истории, все смеялись, а он вдруг посмотрел на Джона и подумал: «Все-таки он замечательный». Хороший, душевный, добрый и очень простой, несмотря на высокое положение и все то важное, что сделано им для мира в галактике. Гарибальди не мог понять, как он мог так ошибаться в этом великодушном человеке, как мог разрушить их добрую дружбу. Сейчас он был рад, что по крайней мере встретил его однажды. Джон был камертон, ориентир, образец — его уверенность, умение находить выходы из самых отчаянных ситуаций, дурацкие шутки, которыми он умел разрядить напряженную обстановку… Он был действительно хорошим человеком, и как никогда раньше Майклу стало это очевидно.

Когда вспоминали погибших, Гарибальди невольно вспомнил Литу. Она погибла уже давно, при взрыве одной из баз Пси-Корпуса, который положил конец войне телепатов. Он вспомнил, что когда-то сравнивал ее с Шериданом, думая, что она — противоположность его командира. Сейчас он подумал, как много у них общего — и одновременно, как мало. Но до их сознания когда-то дотронулся Кош, этот загадочный ворлонец, который просил Шеридана не лететь на За’Ха’Дум… Они оба — Лита и Джон — самоотверженно служили делу, в которое верили. До самоотречения. До гибели. Ничего не боясь и все отдавая ему.

Майкл, наверное, так не умел. Когда-то Бестер запрограммировал его, усилив природные задатки: подозрительность, вспыльчивость, мятежность, упрямство. Это те качества, которые нужны были Бестеру для его целей. Но он невольно усилил и другие: неприкаянность, желание вырваться из замкнутого круга и жить только для себя. Перестать жертвовать собой ради абстрактной идеи и малопонятной сверхзадачи.

Бестер тогда сказал: «Мы не ожидали, что вы выйдете в отставку, но это и сделало вас идеальным кандидатом для службы у Уильяма Эдгарса». Получается, что все эти мелочи — учтенные и неучтенные — вели его прочь от Шеридана и «Вавилона 5». И теперь он смотрел на обветренные временем, родные лица старых друзей и думал — как жаль, что однажды я свернул не туда. Бестер еще жив где-то там в заключении. Он принимает «сон пси», мучаясь от отсутствия силы, власти, голосов и информации. Наверное, он скоро умрет — просто высохнет без всего этого, как высыхает дерево без воды. Туда ему и дорога, зло подумал Майкл о своем злейшем враге.

Размышляя, Майкл не заметил, как Деленн ушла на балкон поговорить с Ивановой, Вир задремал на диване, Франклин куда-то вышел. Они остались с Джоном вдвоем.

— Майкл, я хотел поговорить с тобой напоследок.

— Я ценю это, Джон. Спасибо, что позвал меня сюда.

Помолчали.

— Я хотел сказать, что давно простил тебя. Не так, как тогда, когда мы говорили об этом после моей инаугурации. Я совершенно тебя простил, без всяких «но», безоговорочно. Даже если ты действительной считал меня зазнавшимся выскочкой, во-первых, ты был прав, во-вторых, все это давно не имеет значения.

— Значит, черной кошки больше нет? — улыбнулся Майкл.

— Кошка сдохла, хвост облез, — улыбнулся Шеридан в ответ.

Прощались они как старые друзья. На всех нахлынули воспоминания о тех временах, когда проскочивший на борт наркодилер казался самой большой проблемой станции, когда все они ходили в мундирах армии Земли и никаких черных кошек не было ни между ними, ни между человечеством и древними, ни между «Вавилоном 5» и Землей, ни между Корпусом, нормалами и нелегальными телепатами. Неужели когда-то то тихое время они принимали за хаос и думали, что в нем полно проблем?

* * *

Спустя недолгое время после ухода Шеридана и ликвидации станции «Вавилон 5» скончался в тюрьме Бестер. Майкл и Лиз без тревог жили на Марсе, их дочь Мэри делала карьеру тенисистки, иногда в гости приезжал Франклин. Гарибальди ничего больше не тревожило. И где-то в глубине сердца он хранил память о капитане Шеридане, хорошем друге и великом человеке.

Майкл проснулся. Не мог понять, где находится и какое время суток. Встал с кровати и в полной темноте пошел куда-то наугад. Ему представлялось, что он все еще на «Вавилоне 5», что станцию окружили Тени и ему скоро вылетать на фурии в неравный бой. Он знал, что не вернется.

— Свет, медленно, — сказал он тихонько, чтобы не разбудить спящую Лиз.

Почему он подумал о ней? Что ему снилось? Было чувство, будто он только что прожил целую жизнь, совершил все задуманное, состарился. Что-то еще…

При неярком свете он увидел, что действительно находится в своей каюте на «Вавилоне 5». Ему что-то снилось, но он не мог вспомнить, видение ускользало, кажется, снилась Лиз и их уже взрослая дочь. Надо же, дочь! Но ведь Лиз сейчас замужем за самым могущественным человеком Марса! Приснится же такое.

Майкл глянул на часы. Надо бежать снова заступать на вахту. Спать больше не хотелось. Последние дни он спал урывками по два-три часа то днем, то ночью, как придется. От этого немного мутилось в голове.

Джон уже должен быть на За’Ха’Думе. Это беспокоило его. Зря он сделал выбор в пользу дружбы и помог Джону улететь с двумя бомбами на борту, ох, зря. Надо было сказать Ивановой и Деленн, отговорить его, надавить, заставить остаться! Но сделанного не воротишь. «Ты уже все сделал», — прозвучал внутри мрачный голос, от которого мурашки пошли по коже. Слава богу, в этот момент зазвонил интерком.

— Гарибальди, беги скорее сюда, Тени окружили станцию! Нам нужны все пилоты, какие есть!

Спешно одеваясь, Майкл смутно вспомнил, что и об этом тоже было в том странном сне. А потом воспоминания о приснившемся совершенно исчезли.

Это был его последний день перед провалом в черную бездну.