Летит мотылёк на адский огонь... (гет)

Ночные сумерки сменились выкатывающимся из-за горизонта солнечным диском. Ещё по-летнему тёплый ветерок просачивался в окно штандартенфюрера и теребил лежащие на письменном столе бумаги. Рассматривая их и что-то записывая, Ягер сонно зевнул, прикрыв рот рукой. Он так и не сомкнул глаз этой ночью. Сначала изучение новой местности и фронта работы, потом недонападение, затем допрос беглянки.

Лишь украдкой кинув взгляд на личную карточку заключённой S1030385, он ухмыльнулся. Их разговор в камере не был похож на пытку — это было скорее подобием дружеской беседы. На удивление Клауса, немая русская оказалась даже слишком болтливой, исписав половину его новенького блокнота, купленного совсем не для этого.

Уже покидая её камеру, штандартенфюрер вспомнил о таком приёме в психологии, как пытка тишиной. В концлагерях он, конечно же, не применялся, оставаясь популярным только во взаимоотношениях между людьми. Так называемая игра в «молчанку» по-взрослому. Это-то и заставило немую болтать как не в себя.

За месяц нахождения в концлагере её лишь мучили и избивали, пытаясь вытащить хоть слово, но с её стороны это рассматривалось лишь как акты агрессии. Она не понимала, что от неё хотели. В те же редкие моменты, когда к ней так же приходили с переводчиками, Оливия, превозмогая боль, пыталась показать на пальцах хоть что-то, но не была услышана. Запуганные переводчики вроде Анны боялись даже глаза поднять, что уж говорить о поиске смысла в жестах заключённой? Та же с каждым днём теряла надежду быть услышанной, лишь вяло отмахиваясь от всех вопросов и ожидая новую порцию пыток.

Она едва ли не сошла с ума, не имея возможности поговорить хоть с кем-то. Когда же Ягер проявил к ней свой интерес, та оказалась на седьмом небе от счастья. Её наконец-то услышали! Опережая его вопросы, она старательно, хоть и торопливо выводила буквы на бумаге, высунув при этом кончик языка. Штандартенфюрер лишь ухмылялся при виде этой картины. Заключённая рассказала, как попала в концлагерь, как её пытали, как она предпринимала тщетные попытки ответить всем, кто задавал ей вопросы, как её снова пытали, как она решилась на побег.

— Герр Ягер, я не хочу умирать, — прочитала Анна с блокнота. — Дайте мне любую работу, я готова делать всё, что скажете!

— Чем ты занималась до войны? — поинтересовался штандартенфюрер у Оливии.

— Я закончила медицинский институт, — вновь вывела она на бумаге, позволяя озвучить её сегодняшнему голосу в лице переводчицы. — Была фармацевтом, но при необходимости могу вытащить пулю, зашить рану, наложить гипс.

Что ж, желание жить было полезной чертой. Вернув себе свой блокнот и пролистав, Клаус нашёл заметки относительно лазарета: бардак, антисанитария и нехватка рабочих рук. Не удивительно, что прошлый врач умер от лихорадки, которую умудрился подцепить от больного. Сейчас же там остались лишь старшая медсестра — злобная женщина за сорок и санитар, не блещущий знаниями, но с ручищами, которыми, казалось, можно танк на полном ходу остановить.

Поразмыслив немного, Ягер велел вычеркнуть заключённую S1030385 из списка на расстрел. Хоть пленные и были расходным материалом, но материал тоже различался по качеству. Зачем же, спрашивается, выкидывать новые хорошие ботинки, отдавая предпочтение тем, что держатся на честном слове и вот-вот развалятся? Вот и с людьми было так же. Если девка рукастая, то пусть работает, а расстрелять ее всегда успеют.

Распорядившись выделить ей охрану, чтоб не наделала глупостей, заключённую вместе с переводчицей отправили привести себя в порядок: посетить лазарет, отмыться от уже въевшийся в неё грязи и вони камеры и сменить полосатую форму на одежду поприличнее. Анна должна была ей в этом помочь, а после проводить в кабинет нового командующего концентрационным лагерем. На том и разошлись.

Вернувшись в свой кабинет, Ягер решил изучать личное дело каждого, кто был приговорён к расстрелу. Он был уверен, что эта девица не единственная, чей потенциал обошли стороной. Возможно, ему попадутся не менее интересные экземпляры. Устало откинувшись на спинку кресла, Клаус потёр сонные глаза, прикрыв их на пару секунд, позволяя отдохнуть, и сам не заметил, как начал проваливаться в манящую тёплую дрёму.

Сон, явившийся ему в подсознании, грел душу. Ему снился дом. Родной маленький домишко, в котором прошла вся его жизнь до момента, пока он не ушёл на войну. Снилась мать. Он часто видел её покрасневшие от слёз глаза во сне и не раз просыпался из-за них в холодном поту. Когда его матушка узнала о том, что её единственный ребёнок решил уйти на фронт, чтобы отдать долг своей стране, её горю не было предела. Она кричала навзрыд, вырываясь из крепких рук мужа и не желая отпускать сына на войну. Мать похоронила его ещё до того, как Клаус переступил порог отчего дома, нацепил эту чёртову форму и взял в руки автомат. Она не хотела получить однажды привезённый гроб с остывшим и изувеченным телом, но была уверена, что ждало ее именно это. Сейчас же она улыбалась. Впервые за все годы разлуки Ягер увидел её счастливой, хоть это и был лишь сон. Она нежно провела тыльной стороной ладони по его изувеченной щеке. Ядер чувствовал тепло её руки, и ему на секунду показалось, что ему это вовсе не снилось. Что вот она, матушка, прямо сейчас стояла перед ним и так ласково смотрела… Ощущения были слишком яркими. Слишком, чтобы быть видением…

Резко открыв глаза, штандартенфюрер перехватил чужую руку, прикасающуюся к нему, за запястье. Некто нарушил его личное пространство без его разрешения. Отогнав остатки сна, Ягер поднял взгляд на незваного гостя. Заключённая S1030385. В нём тут же вспыхнула ярость от столь глупой шутки судьбы. Стиснув зубы, Штандартенфюрер унял безумное желание прострелить слишком наглой особе голову и, сильнее сжимая кулак, сдержано улыбнулся.

— Ещё раз выкинешь что-то подобное, пристрелю на месте, — произнёс он, наблюдая за жалкими попытками русской освободиться из его стальной хватки. — Надеюсь, ты меня услышала? — договорив, Ягер небрежно отбросил её руку в сторону.

Стоящая неподалёку Анна быстро перевела сказанное Оливии, на что та нахмурилась, потирая здоровой рукой ноющее запястье, на котором точно появится новый синяк. Она жестом попросила дать ей возможность ответить. Раздраженно вздохнув, штандартенфюрер передал ей лист с карандашом и велел обеим сесть за стол.

Когда они выполнили приказ, Оливия тут же принялась выводить что-то на бумаге, а он уже с большим интересом глянул на её. Тёмные, как ему показалось в камере, волосы, сбитые в колтуны и свисавшие до плеч, теперь отсутствовали. На их месте была светлая пушистая копна слегка вьющихся коротких волос. Всё, что не получилось расчесать после душа, пришлось срезать. С новой причёской она была похоже на мальчишку. Принадлежность к прекрасному полу выдавали нежные черты лица, но, к сожалению, немало пострадавшие. Ссадины, гематомы и порезы ещё не скоро затянутся. Для менее внимательных отличительным признаком служило тёмно-синее платье, такое же, как у переводчицы, с нашивкой «OST». Оно так же хорошо выделяло торчащие рёбра, совершенно не маскируя ужасную худобу. Казалось, выйди она на улицу, её точно сдуло бы ветром. Время, проведённое в концлагере, брало своё…

— Если вам неприятны мои прикосновения, герр Ягер, простите, но я так общаюсь, — от созерцания хотя бы немного ставшей похоже на человека заключённой его отвлёк голос Анны. — Бумага не может передать всех чувств и эмоций, поэтому я общаюсь языком тела. Иногда это даже лучше слов.

— Мы на войне, милая, — улыбнулся штандартенфюрер зловеще. — Тут эмоции только мешают.

— Ваше право думать так, как вам хочется, — вновь заговорила Ярцева после минутной паузы, пока заключённая S1030385 думала, что написать. — Но, по-моему, только они отличают нас от животных.

С опаской глянув на Ягера, Аня ждала его гнева после перевода. Она всегда его ждала. От всех. Прибывая в концлагере на протяжении почти двух лет, Ярцева успела запомнить главное и единственное правило: «Подчиняйся или умри». Каждый раз переводя чьи-либо не самые лестные высказывания в сторону немцев, она ждала удара. Где-то на задворках сознания жило понимание, что она лишь проводник, и за хамство наказан будет тот, кто себе его позволил, но не могла перестать бояться.

Вот и с этой девчонкой всё было точно так же. Даже зайдя в кабинет и обнаружив штандартенфюрера спящим, Анна бы предпочла простоять на одном месте несколько часов, ожидая, когда он проснётся, но Оливия сделала всё по-своему. Отбившись от рук переводчицы, что пыталась её остановить, и отмахнувшись на все её предостережения, Мартынова приблизилась к нему. Помахав рукой перед его лицом, она было потянулась к плечу, чтобы растормошить его, но остановилась.

В камере у неё не было возможности разглядеть своего спасителя. Оливия не видела этих шрамов. Теперь она знала, что он был знаком с войной не понаслышке в отличие от тех, кто всю войну просидел в этом месте, издеваясь над беззащитными. Не удержавшись, она коснулась розоватых борозд на щеке немца, словно пробуя весь пережитый им ужас на вкус.

Ей стало так грустно и тоскливо из-за того, что эта страшная и беспощадная война творила с людьми. Не только с русскими, но и с немцами. Ведь они тоже теряли близких и родных, лишались ног и рук, попадали в плен. Оливия была уверена, что и у русских есть подобные лагеря, где так же страдали немецкие пленные. Она не могла знать наверняка, но предполагала их существование. Возможно, именно эти мысли и не позволяли ей ненавидеть их нацию, сколько бы они её не пытали и сколько бы боли ей не принесли. Они ведь такие же жертвы обстоятельств.

За этого человека ей было особенно обидно. Клаус, после её глупых угроз самодельным ножом и неудачной попытки побега, сохранил ей жизнь, хотя мог бы прикончить на месте или позволить и дальше истекать кровью в холодной камере в ожидании расстрела, но он этого не сделал. Мартынова чувствовала, что под серой формой скрывалось гораздо больше, чем можно было себе вообразить.

Оливия могла бы ещё долго созерцать безмятежно спящего Ягера, но её прервали. Ледяные глаза впились в неё испепеляющим взглядом, а рука начала страшно ныть от стальной хватки, но даже новая агрессия была не в силах посеять в ней злобу. Она понимала, что он поступил так неосознанно. Ведь если бездомную собаку пинать и обижать, со временем она сама начнёт кидаться на других. Не потому, что ей этого будет хотеться, а потому, что лучше уж так, чем в очередной раз довериться и получить ботинком по морде. Этому учила и война — не доверяй никому! Клаус так искусно прятал за маской равнодушия и напускного дружелюбия свои эмоции, но ему не удалось скрыть их от Оливии полностью. Она была убеждена, что самого главного глазами не увидеть, нужно чувствовать сердцем… И Мартынова чувствовала.

— Не хами мне, милая, — сдержанно заметил он. — Может, я и освободил тебя от расстрела, но друзьями нас это не делает.

Заключённая S1030385 подняла свои серо-голубые глаза на собеседника и, быстро черкнув что-то на бумаге, улыбнулась.

— Я всё равно вам благодарна, герр Ягер, — прочитала Ярцева.

От её неподдающихся логике поступков штандартенфюрера уже начинало потряхивать. Он тут же вспомнил слова подчинённого о ней. Возможно S1030385 и правда слегка не от мира сего? Это пока было единственным подходящим под ситуацию объяснением. Ему не нравилось поведение русской. Может, это было параноидальное чувство поиска подвоха от любого из их нации, а, может, Оливия действительно была… особенной. Решив не зацикливаться на этом сейчас, он направился к двери, велев девушкам следовать за ним. Мартынова предусмотрительно прихватила лист с карандашом с собой.

Путь к лазарету был не быстрым, пришлось пройти практически через всё здание из одного крыла в другое и спуститься на этаж ниже. По пути Клаус не проронил ни слова, Оливия не успевала писать на бегу, а Анна лишь продолжала любоваться полом, который уже успела выучить во всех деталях. Только дойдя до пункта назначения, заключённая S1030385 прислонила лист к ближайшей стене и написала:

— Как же я буду общаться с больными? — за спиной Ягера раздался голос переводчицы.

— Ты правда думаешь, что я подпущу к своим солдатам человека, который пытался меня убить? — повернувшись к заключённой S1030385, совершенно искренне поразился Клаус, слегка вздёрнув одну бровь. — Сегодня она под твоим присмотром, Ярцева, — обратился он уже к переводчице. — Поможешь освоиться, вечером проводишь в столовую, покажешь ей её комнату. Дальше разберётся сама.

Быстро кивнув, она перевела сказанное Мартыновой, затем последовала за штандартенфюрером к письменному столу, за котором сидел медперсонал. Перекинувшись с ними парой фраз, он направился к кладовке, достал ведро со шваброй и, торжественно вручив их заключённой, заговорил:

— Знакомьтесь, на ближайшее время это твои лучше друзья и товарищи, — Анна тут же поспешила перевести сказанное, а штандартенфюрер, подойдя к подоконнику, провёл пальцем по оконной раме и показал оставшийся на нём серый налёт. — Вот этого здесь быть не должно.

Ягер видел, как скуксилась заключённая S1030385, явно ожидая другого. Продиктовав всё, что от неё требовалось сделать, и ухмыльнувшись на прощание, он поспешил покинуть лазарет, отдав команду сопровождающему их солдату не спускать глаз с русской. Одной проблемой стало меньше — может хотя бы теперь в этом свинарнике станет чище.

— Нечего так смотреть! — прорычал санитар, когда Оливия мимолётно кинула на него взгляд, рассматривая помещение. — Тебе дали задание, вот и выполняй! — медсестра лишь брезгливо фыркнула, наблюдая за коллегой.

Стоящая рядом с девушкой Анна перевела слова парня и предложила помочь. Поняв, что доверять с первого же дня ей никто не собирался, Мартынова насупилась и поплелась набирать воду. Медсестра на пару с санитаром, заварив новую порцию чая, продолжили о чём-то трепаться. Не удивительно, что в лазарете не хватало рук! Ведь они были заняты перемыванием костей обитателей сего места.

Фронт работы был не мал. Две объединённые между собой аркой палаты, в каждой из которых стояло по десять коек. Плюс ко всему пыль на полках, давно не поменянное постельное бельё, немытые годами окна, полный хаос в шкафчиках с медикаментами, половина из которых уже были просрочены. Девушки провозились до самого вечера. Оливия была безумно благодарна за Анину помощь, ведь без неё она бы не справилась так быстро. Повесив последнюю простыню сушиться в отдельно отведённом для стирки помещении, они поплелись обратно.

— Всё сделано, — произнесла Ярцева, а Мартынова обвела помещение рукой, подтверждая.

Санитар даже присвистнул, оглядывая палату, словно видел её впервые. Он даже не ожидал такого результата, ведь сам никогда не занимался подобным. Вправить кому-то вывих или перелом — без проблем, но вот вытереть пыль… Медсестра же только в очередной раз фыркнула, отмахиваясь от девушек, как от мух.

— Пусть проваливает, — словно выплюнула она, косясь на Оливию.

Сообщив девушке о том, что на сегодня она свободна, Аня повела её в столовую. Помещение было небольшим и, к сожалению, единственным, предназначавшимся для трапезы. По этой причине офицерам, солдатам и принужденным к работе на Третий Рейх приходилось есть вместе. Это не нравилось ни первым, ни вторым, ни третьим, но решать вопрос никто не хотел. Этот факт тоже не прошёл мимо Ягера, появившись в его блокноте.

Получив свою порцию еды, девушки окинули столовую взглядом, но свободного стола не нашли. Ярцева в таких случаях предпочитала отходить к дальней стене и, сидя на корточках, есть, но и этот её поступок Оливии был не по душе. Завидев знакомое лицо, она направилась к столику, за которым сидели штандартенфюрер Ягер и офицер Тилике. Потупив взгляд, она подсела к ним и принялась за поглощение безвкусной пресной каши, которую ей вручила повариха, в то время, когда у офицера и штандартенфюрера ужин состоял из двух блюд и компота. Мартынова и не рассчитывала на что-то подобное. Кормят — уже хорошо. По крайней мере, она была счастлива наконец не ощущать на себе побоев, от которых до сих пор ныло всё тело.

Потрясённый до глубины души столь наглым поступком русской, Тилике демонстративно спихнул её миску на пол, от чего та раскололась. Каша тут же растеклась по полу и немного попала на его обувь. Сидевшие за соседними столиками офицеры обернулись на непривычный шум и с интересом наблюдали за зрительной дуэлью своего коллеги и заключённой.

— Знай своё место, S1030385! — вытерев салфеткой носок ботинка, на который попала каша, Тилике продолжил непринуждённо есть.

Поджав губы и запрятав желание разрыдаться куда подальше, Оливия подняла полный надежды взгляд на Ягера. Хоть он и придерживался мнения «война войной, а обед по расписанию», но заступаться за нее не торопился, полностью игнорируя ситуацию. Мозгами она понимала, что глупо было полагаться на его доброту снова. Мартынова лишь наивно надеялась, что хотя бы с ним можно будет найти точки соприкосновения и сосуществовать в относительно неплохих отношениях, но, похоже, зря. Съев кашу, оставшуюся на ложке, Оливия поднялась со стула и спешно покинула столовую.

Позже, проходя мимо её комнаты после ужина, Клаус лишь краем уха уловил едва различимые в вечерней тишине всхлипы. На секунду остановившись, он бросил взгляд в щель между приоткрытой дверью и косяком, случайно столкнувшись с серо-голубыми глазами, в которых так отчетливо читался вопрос: «За что?»