Порядки Величин (джен)

Лондон

Невилл был уставшим. Он всегда был уставшим, когда приходил домой с работы. Его работа была физически и умственно изматывающей, и он был рад быть дома. С другого конца квартиры доносились скрипучие звуки мелодии: он оставил радио включенным. Он делал это время от времени. Невилл направился прямиком в свой кабинет, и музыка медленно плыла по воздуху вслед его движению.

...Подай мне тот небольшой милый пистолет, моя родная, моя дорогая⁽¹⁾

Чистильщики идут один за другим, ты не захочешь даже, чтобы они начали свою работу...

Он перебрал несколько бутылок в своем мини-баре и выбрал бренди. Откупорил бутылку и кратко прикинул объем мерного стаканчика, лежащего рядом. Хотя нет. На самом деле, он просто смотрел на него, без мысли в голове. Он начал наливать бренди в стакан, который услужливо сам наполнялся льдом. Бульк. Бульк. Один палец. Два пальца. Три пальца. Четыре.

Он посчитал, что прямо так пить напиток не стоит, и плеснул в стакан немного содовой. Ему было лень заморачиваться и нарезать лимон, поэтому он просто достал вишенку из банки в холодильнике и положил ее в коктейль. Он размешал напиток пальцем и сел в свое кресло.

...Они уже стучат в твою дверь, они меряют комнату, они знают счет

Они чистят пол в бойне наших разбитых сердец...

Он уже почти наполовину прикончил напиток, прежде чем действительно осознал это. Его разум был в другом месте; он думал о своем пути и куда ему идти дальше. Что ты делаешь после победы?

Никто никогда не говорил ему, что месть совсем не похожа на то, как описывается в книгах. В них всё, что вы можете увидеть, это момент прекрасного финального возмездия. Вы победно вскидываете кулак и аплодируете свершившейся справедливости, и вам становится тепло и хорошо внутри себя. В историях не показывают, что происходит после финала. Они не показывают пресловутое «долго и счастливо». Невилл гадал, будет ли когда-нибудь и у него свое «долго и счастливо».

...О дети... Простите нас за то, что мы наделали; сначала это было немножко забавно

Вот возьмите, пока мы не ушли; это ключи от гулага...

Ему не было тепло и хорошо. Да, это было приятно, на мгновение. Она заслужила то, что получила, несмотря на все, что сказал Гарри. Тот факт, что она когда-то была милой, хорошей девушкой, ничего не изменил. Никакая трагическая предыстория ничего не изменит. Она сделала то, что сделала, и за это она заслуживала смерти. Это было так просто. Но ее смерть.... Ее смерть не изменила ничего.

Его родители все еще были мертвы.

Он завидовал Драко. Память о Люциусе Малфое была сохранена, цельная и нетронутая, написанная где-то в глубине мира. Фрэнк и Алиса Лонгботтом же просто продолжали существовать; их старая, чистая сущность была переписана этими разбитыми, поврежденными оболочками, что остались от них. Драко повезло, что его отец действительно умер. Драко уверовал в Гарри, и Гарри избавил его от мучений.

...О дети, кричите громче, кричите громче...

К этому моменту он закончил пить. Он грыз кубики льда и размышлял над тем, почему мир такой, какой он есть. Почему всё должно быть именно так? Он подошел к мини-бару и попытался найти другую бутылку, чтобы наполнить стакан. На этот раз никакого притворства, только чистая водка, разлитая по растаявшему льду, небрежно заполненная до краев. Он посмотрел на себя в зеркало, установленное за барной стойкой.

Алкоголь притуплял его чувства, но где-то в глубине его сознания две независимые, разрозненные идеи объединились, чтобы создать совершенно новую концепцию. Это была крохотная искра, но она привлекла внимание Невилла, и он не позволил ей погаснуть. Разглядывая свое лицо, он увидел, как слезы начали заполнять глаза и стекать с его щеки. Но то не были слезы горя или жалости к себе. То были гневные, горячие слезы решимости.

Почему мир должен быть именно таким?

Нечто в бесконечных поучительных лекциях Гарри внезапно стало ясно Невиллу. Гарри и Гермиона бросили вызов всему, что Невилл знал о понятии смерти. Когда Гермиона вернулась в мир живых, она нарушила все правила. Но по какой-то причине разум Невилла просто изобрел новые, чуть измененные правила, чтобы заменить предыдущие. Но зачем вообще эти правила?

На самом деле, нет никаких причин, чтобы мир был таким, каким он есть. Нет никаких причин, по которым он не мог бы вернуться в глубины Времени и вернуть своих родителей такими, какие они есть, какими они должны быть. Это будет его настоящей местью; он не будет доволен тем, что просто съел вражеского слона. Нет, он поставит мат самому Черному Королю.

...О дети, веселитесь, веселитесь...

Невилл вылил содержимое стакана и резко развернулся. Он даже не остановился выключить радио или смыть остатки льда из раковины. Ему предстояло многое сделать, и нельзя было терять ни минуты.

Усадьба Малфоев

Драко в одиночестве сидел в своем кабинете, делая пометки на пергаменте. Комната была освещена несколькими факелами, чьи постаменты были утоплены в стенах, и мерцающим серебристым светом Патронуса, лениво скользящим вокруг его стола. Война закончилась, и они практически "победили". Остальное было просто формальностью. Несколько политических маневров, но они будут сделаны. Эта глава в их истории могла бы быть завершена, и они могли бы перестроить мир, вместе.

Было поздно, хотя ночь только начиналась. Маггловская радиопередача о сводках дня закончилась. В ней говорилось об ужасах и войнах по всему миру; миру, который был временно безумен, но который был восстановлен. Они отстраивали разрушенное — так же, как и Драко. Новости сменились разнообразными поп-песням, но Драко было лень их выключать.

...Приходят Фрэнк и бедняга Джим, они собрали вместе всех моих друзей

Мы стали старше, свет потускнел, а вы всё еще только начинаете...

Кое-что, что Гарри сказал ему однажды, застряло в его голове на долгие годы. Это было когда он пересказывал историю своего последнего противостояния с Лордом Волдемортом. То, что Альбус Дамблдор сказал Тому Риддлу: "Любой, кто способен сыграть роль Волдеморта, и есть Волдеморт".

Он играл роль монстра уже почти полдесятилетия. Он играл роль кого-то, кто активно противостоял жизни, того, кто защищал застой, энтропию и смерть. Маска, которую он носил, не была ложной, она опиралась на истинные эмоции, которые скрывались глубоко внутри него, эмоции, которые он должен был стремиться подавить. Он не мог лгать самому себе; он ощущал странное чувство свободы, когда позволял этим чувствам разгораться, наполнять его действия.

...О дети... У нас есть причины для всех ваших страхов. Все легко, просто и яснее ясного.

Все лежит на поверхности, все здесь, проигравшие среди наших побед...

Вот почему он наслаждался обществом своего Патронуса. Он служил напоминанием, гарантией, своего рода краеугольным камнем. Счастливые, жизнеутверждающие воспоминания все еще существовали. В Драко было достаточно Добра, чтобы он мог вызывать мягкий, серебристый свет, который теперь отбрасывал смутную тень от стола, в то время как радио продолжало бормотать в окружающем безмолвии комнаты.

Он знал, что сказал бы Гарри. Гарри бы сказал, что ты не можешь быть своим собственным мерилом добра. Гарри бы сказал, что каждый считает себя героем своей истории, и, конечно, ты будешь думать, что поступаешь правильно. Иначе зачем бы тебе вообще так поступать? Драко знал, что это правда, безусловно. Но Патронус утешал его не взирая ни на что.

Драко посмотрел на факелы на стенах. Он щелкнул пальцами один за другим, и факелы погасли. Единственный свет, оставшийся в комнате, был от его Патронуса, который медленно поднял голову, чтобы взглянуть на него. Это было все равно что смотреть на потрескивающий камин; закрученные, фрактальные формы тумана и тени, извивающиеся под формой змеи... Это практически гипнотизировало.

"Я хороший человек?"

...О дети, кричите громче, кричите громче.

О дети, веселитесь, веселитесь...

Он знал, глупо было спрашивать вслух. Но никого не было рядом, кто мог бы услышать. Патронус казался таким… разумным, когда смотрел на него. Драко знал, однако, что не его собственное суждение имело значение. Потому что Гарри был прав. Ему нужен был кто-то еще; кто-то, кто послужил бы в качестве резонатора, а не эхо-камеры. Он положил голову на стол.

Через некоторое время он поднял голову и вновь посмотрел на своего Патронуса, который все еще смотрел на него своим странным взглядом. Когда настроение Драко изменилось, Патронус начал мерцать и тускнеть, а затем растворился в висящем в воздухе тумане. Нет, он не позволит ему погаснуть. Только не сейчас. Это было слишком важно. Его глаза наполнились слезами; но то не были слезы горя или жалости к себе. То были гневные, горячие слезы решимости.

Он стиснул зубы, и он боролся, он думал обо всем хорошем, обо всем счастливом, обо всем, ради чего стоит жить и бороться. Серебристый туман не рассеивался, но и не восстанавливался. Он продолжал вливать свое сердце и душу в этот туман, отчаянно пытаясь сохранить всё то, что этот туман олицетворял. Через некоторое время туман начал сливаться обратно в телесную форму.

Он воссоздался ... как выдра?

..Чистильщики поработали над тобой, они в этом знают толк, приятель, для них это привычно

Они окатили тебя из шланга, и теперь ты совсем как новенький, и они начнут за тобой следить...

Это было ... Странно. Он никогда раньше не видел, чтобы Патронус так делал. Это не было совсем неслыханным; людские Патронусы иногда меняли форму в ответ на эмоции своих хозяев. Выдра весело плыла сквозь невидимую воду, которая была воздухом в комнате. Несколько раз она покружилась вокруг Драко, а затем подплыла до уровня глаз и прошептала единственное слово:

"Драко..."

Сердце Драко остановилось. Это был не голос его Патронуса. Это было... Это была она? Его Патронус бросился вперед, в грудь Драко, наполняя его прекрасным неземным светом. Он не понимал, что происходит. Но опять же, нужно ли было понимать? Каким-то образом, хоть он и не знал, что это и как оно работает, каким-то образом он понимал, что этот серебряный свет приведет его в то место, где он должен быть.

Он встал, вобрал в себя весь свет и с негромким хлопком аппарировал.

...О дети, веселитесь, веселитесь...

Тауэр

Гарри сидел за терминалом и печатал, печатал, печатал. Его глаза воспалились и налились кровью. Он работал почти двенадцать часов подряд. Предстояло еще так много сделать. Конечно, он вернулся, Гермиона знала, что он вернется. Они с Профессором многого добились, но им требовалось несколько рабочих прогонов, чтобы гарантировать воспроизводимость результатов за пределами их песочницы.

Было так много проектов, как краткосрочных, так и долгосрочных, так много слабых звеньев, которые нужно было укрепить, так много переплетений, которые до сих пор отключались при работе с ним в качестве центрального ядра. Существовал так же физический аспект, биологический, ментальный, метафизический, логический и многие другие. В этом драгоценном камне их работы было еще столько граней, нуждающихся в шлифовке.

Прямо сейчас он работал над проблемой рекурсии, включавшей его самого. Он решил ее несколько лет назад, но лишь относительно более простой системы. Магия была проста по своей сути, но она выросла до чего-то умопомрачительно бестолкового. Например, было достаточно легко симулировать крупную физическую систему. Вы можете отслеживать траекторию брошенного шара, или течение воды через трубу под давлением, или таяние льда, и так далее, и так далее. Но симуляция физики, настоящей физики, с требуемой точностью, ради достижения своей цели? Это было просто невозможно по условию. Он должен был найти способ обмануть систему.

Но казалось, вселенная не хочет, чтобы он ее обманул. Она хотела, чтобы он умер, старым добрым способом. Продолжал бежать, пока все не увянет, и затем сложился в большое, пустое Ничто.

Разумеется, он не станет так поступать. Он будет продолжать бороться.

Он боролся сегодня часами и даже не заметил, как утро медленно перешло в полдень, а полдень сменился вечером. Он не замечал ни звука радиоприемника в углу, ни резкого хлопка, который раздался из Приемной Комнаты несколько минут назад, ни мягкого стука в дверь его кабинета.

...Бедняга Джим бледен словно приведение, он нашел ответ, который был потерян

Теперь мы все плачем, мы плачем потому, что мы не сможем ничего сделать, чтобы защитить вас...

Постукивание стало более настойчивым. "Войдите", — сказал он.

Дверь открылась, и Гермиона вошла внутрь. "Это несколько грубо вот так приветствовать гостей, не думаешь?"

Гарри был погружен в себя и не поднял глаз. Он все еще смотрел на бесконечные строки кода, заполнявшие его экран. «А? О. Да. Извини. Эээ... Привет, Луна".

Гермиона кашлянула. "Привет, Гарри".

Он наконец посмотрел на нее и смутился. Гарри пробормотал слабые извинения и снова повернулся к компьютеру. Она оглядела комнату, вдумчиво разглядывая всё вокруг. Пока она наблюдала за работой Гарри, на ее лице застыла мягкая, спокойная улыбка. Он продолжал печатать, печатать и печатать дальше, пока она молча стояла. В конце концов он снова почувствовал ее присутствие, и набор текста замедлился, потом совсем прекратился, и Гарри наконец-то выжидательно обернулся на нее.

Гермиона ничего не сказала. Она подошла к его столу, наклонилась и выключила монитор компьютера.

"Гермиона, что..."

Она взяла его за руки и потянула с кресла. Несмотря на то, что этот жест был чисто символическим, он возымел эффект. Несколько отстраненно, Гарри почувствовал, будто бы нёс тяжелый груз на шее. С выключенным монитором стало казаться, что вес временно снят. Он посмотрел на Гермиону.

Она все еще ничего не говорила. Гарри выглядел уставшим, очень уставшим. Очень уставшим и очень одиноким. Он находился в собственноручной одиночной камере, в прямом и переносном смысле, много долгих лет. Гермиона слабо улыбнулась тихой музыке, эхом раздававшейся из радиоприёмника.

"Эта песня немного не подходит, не так ли?" — заметила она.

...О дети, кричите громче, кричите громче...

Она держала обе его руки и сделала шаг назад. Начала раскачивать плечи взад-вперед в такт музыке.

...О дети, веселитесь, веселитесь...

Она склонила голову к Гарри, который неохотно присоединился к ней. Они держали друг друга за руки, двигаясь в неловком маленьком танце. Это немного напомнило ему неуклюжих четверокурсников, которых он видел на Святочном Балу много лет назад, во время его первого года в Хогвартсе. Гарри не умел танцевать, никто никогда не учил его, и конечно, у него никогда не было опыта или повода для практики.

Гермиону, похоже, это не волновало. Она подняла его руку и развернула его.

...Эй, паровозик! Мы садимся на поезд, который идет в Королевство

Мы счастливы, мама, мы веселимся, а поезд еще даже не тронулся...

Он тихо смеялся, пока они вальсировали по комнате, иногда совершенно не в такт мелодии, которая начала немного набирать темп. Внезапно, он почувствовал себя виноватым. Это было время, которое он мог потратить на работу, но он тратил это на легкомыслие. Гермиона, казалось, почувствовала этот сдвиг в эмоциях Гарри и притянула его ближе.

...Эй, паровозик! Подожди меня! Когда-то я был слеп, теперь я вижу

У тебя есть местечко для меня? Или это лишь полет фантазии?..

Он не мог отказаться от своего стремления спасти мир. Но опять же, разве она не была частью этого мира? Огромность всего этого, пути, который лежал перед ним, и пути, по которому он уже прошел, казалось, обрушилась на него в один миг.

Что он собирается делать?

Он сделал единственное, что смог придумать, уткнулся головой в ее плечо и стал тихо плакать. То не были слезы горя или жалости к себе. То были гневные, горячие слезы решимости. Он почувствовал руку Гермионы на макушке, нежно гладившие его волосы. Он был солдатом на войне. Важным солдатом, но, тем не менее, всего лишь солдатом. И ни один солдат не может сражаться на линии фронта двадцать четыре часа в сутки.

...Эй, паровозик! Подожди меня! Я был закован в цепи, но теперь я свободен

Я застрял здесь. Неужели ты не видишь? Я застрял в этом процессе ликвидации...

Он поддался, временно поддался этому короткому моменту передышки. В глубине души он знал, что никогда не сдастся в битве, что один перерыв для одного глупого танца не станет концом света и что, на самом деле, даже этот танец может сделать мир по-своему чуточку лучше.

...Эй, паровозик! Мы садимся на поезд, который идет в Королевство

Мы счастливы, мама, мы веселимся, несмотря на мои ужаснейшие предчувствия...

Они продолжали медленно вальсировать под музыку туда и обратно, их головы лежали на плечах друг друга. Они держались за руки, и мелодия постепенно начала утихать. Слезы высохли.

...Эй, паровозик! Мы садимся на поезд, который идет в Королевство

Мы счастливы, мама, мы веселимся, а поезд еще даже не тронулся...

Мелодия окончательно стихла, и Гарри и Гермиона разошлись, продолжая смотреть друг на друга — так много недосказанного; так много того, что и не нужно было говорить.

"Гермиона, я… Спасибо тебе за это. Мне стало лучше. Мне действительно лучше".

Она улыбнулась: "Я знаю, Гарри". Она наклонилась вперед и поцеловала его в лоб: "Ведь для этого и нужны друзья. Никогда не забывай об этом".

1) здесь и далее цитаты из песни Nick Cave & The Bad Seeds — O Children

Вернуться к тексту