Дочь Диких Земель (гет)

Генриетта задумчиво смотрела на гоблинов, неспешно и размеренно чертящих ритуальный круг. Всё было так, как надо. Только на сердце была неимоверная тяжесть, такая, будто в грудь вместо миокарда засунули огромный многотонный булыжник или свинца залили. Она знала, что поступает правильно, но не могла свыкнуться с мыслью, что с ней так поступили. Бросать этот мир было не жаль: скорая смерть, предательство, вечная память и боль от того, что с ней сделали, знание о том, что никуда не скрыться — и тяжкий груз вины за невольно обманутых, втянутых в это и убитых по её вине… Всего этого она не смогла бы стерпеть, ведь, как известно, мир тесен. Тут ей все бы напоминало о том, что с ней случилось. А новый мир, новая жизнь — для неё были не только спасением от смерти, но и шансом. Шансом на то, что в новой жизни она старых ошибок не повторит!..

Наконец гоблины закончили огромную многолучевую звезду и призывно окликнули последнюю из Певерелл. Жаль было, конечно, уничтожать такой славный род, чья история тянется сквозь века, но… Этот мир, прогнивший насквозь, и собственно Великобритания — саркома на теле земли — они всё это заслужили. Улыбнувшись и решительно сжав кулаки, Поттер шагнула в один из рунических кругов на пентаграмме, и под сводами зала зазвучали старинные катрены давно позабытого языка древних шумеров.

Она наблюдала, как один за другим в ритуальные рунические круги встают гоблины, подхватывая древнюю песнь-прошение к Первозданным — Жизни, Смерти и Магии. Постепенно руны напитывались силой, начинали сиять, как Патронус, странным мертвенно-голубым светом, от ритуальных кругов и в стороны. Гоблины, разодетые до ужаса странно и непривычно, поочередно входили в ритуал: сначала гоблин, стоявший в малой восточной пентакле, странно подвывая, прокричал какую-то фразу и разрезал себе запястье ритуальным обсидиановым атамом; за ним поочередно те гоблины, что занимали, соответственно, северную, западную и южную пентакли. Поттер почувствовала, как внутри неё натянулась какая-то струна, пока ещё слабо, но уже чувствительно. В груди разгорался пожар, как будто она была костром с кучей веток, на который старательно направляли потоки воздуха, раздувая пламя ещё больше. В глазах начали летать чёрные мушки, а в голове появился тихий звон. Сжав зубы, она гордо вскинула голову, читая свою часть ритуальных слов, и магия закружила вокруг неё, пока не видимая, но уже ощутимая. Затем, повторяя за первыми четырьмя гоблинами, синхронно и слитно прозвучала уже другая гортанная, более длинная и запутанная фраза — это сделали три круга гоблинов, стоявших внутри этого своеобразного квадрата.

Поттер тихо охнула, но прочла свою ритуальную фразу. Магия вокруг взвихрилась, став видимой, и ринулась к ней. С неё сорвало одежду и посекло обнажённую кожу, но пожар, разросшийся в груди, и натянувшаяся ещё больше струна внутри отвлекли от стыда смущения. Руки мелко дрожали, тело подрагивало, а в глазах плясали цветные пятна. Звон в голове усилился, и бело-синие жгуты магии начали оплетать голову Генриетты, как кокон, постепенно спускаясь ниже и оплетая всё тело. За гоблинами, стоящими тремя кругами, свои движения и слова повторила вторая четверка, стоящая в центре этого круга и образовавшая ещё один квадрат, повернутый под углом в сорок пять градусов к первому, внешнему. Гоблины надрезали себе запястья и затянули одну протяжную заунывную ноту, как бы не заканчивая фразу, а растягивая её.

Внезапно звон в голове стих, успокоившись. В глазах уже не плясали цветные пятна — Поттер как будто находилась в каком-то течении, недвижимая, и лицом ловила неясные струи, слепящие глаза. Больше всего это было похоже на то, как если бы она могла пропускать заклинания через себя и стояла под каким-нибудь заклинанием постоянного действия. Магия, ставшая не только видимой, но и вполне реальной на ощупь, тугими жгутами сдавливала тело, как будто бы выталкивая её душу из тщедушного тельца. Боли не было — точнее, сознание отторгало этот факт.

Гоблины видели, как Поттер, пропевшую — нет, прошептавшую — свою часть слов в ритуальной песне, резко подкинуло в воздух, метра на три. Хорошо, что потолки в зале Ритуалов были просто невероятно огромными!..

Опутавшая тело последней Певерелл магия, сдавливающая её в своём коконе, бушевала и вокруг, не выходя, впрочем, за черты центрального квадрата, в котором Генриетта и стояла до недавнего времени. Шелест и свист магических потоков оглушал, многоголосый шёпот путал, но гоблины слитно прокричали последнюю, заключительную фразу-ключ, на последнем издыхании залечивая свои раны, чтобы магия не могла подпитываться от них и дальше. Гоблины могли наблюдать, как тело Поттер сначала увеличилось в размерах, заняв почти весь центральный квадрат и став как будто пять метров в высоту, а затем резко уменьшилась, став, казалось бы, ещё меньше, чем было. Послышался треск, вся магия устремилась к кокону и послышался странный хруст — так бывает, если вода замерзает в мгновение ока.

Кокон перестал двигаться, волосы Генриетты, развеваемые заклинанием, тоже как будто попали под взгляд василиска, и на мгновение в ритуальном зале повисла мертвая тишина. А затем — с оглушительным звоном лопнул кокон, разлетаясь в мелкую пыль, открывая вид на сияющую белоснежным холодным светом фигуру бывшей Поттер. Сияние набирало силу, слепило всё больше и распространялось от Генриетты по всему ритуальному залу. Вскоре оно стало настолько сильным, что даже в паре сантиметров от глаз нельзя было ничего рассмотреть. Сияние поглотило ритуальный зал от стенки до стенки, поглотило низкорослые сморщенные фигуры зеленокожих хранителей золота, пробилось из щелей в двери наружу и…

Банк Гринготтс сотрясло до самого основания. Истошно взвыли защиты на самых древних сейфах, взревел яростно дракон, охраняющий их. Посыпалась пыль с потолка в приёмном зале, несколько гоблинов упали, волшебники же — все поголовно приземлились на пятую точку. Пол содрогнулся, по нему прошла волна, затем вторая, сопровождаемые волной дикой, сырой магии, пронёсшейся вихрем по залам, коридорам и кабинетам гоблинов.

В ритуальном зале, находящемся в самом сердце Гринготтса, резко, как будто кто-то нажал на рубильник, исчезло сияние. Пентаграмма начала стремительно таять, как будто впитываясь в пол, а гоблины лежали в отключке, не способные пошевелиться. Генриетты не было, — ни тела, ни волоска, ни остатков одежды, которые магическим всплеском разметало по помещению. Ни-че-го. Только искристый звонкий смех с тех пор порой бегал от стены к стене, заставляя содрогаться охранников.

* * *

Она была в ничто, она была частью этого ничто — бесконечного темного пространства со странными цветастыми всполохами и проносящимися мимо искрами Силы. Она была частью этого ничто — осмысленной, осознанной частью, имеющей своё собственное сознание. Она не имела эмоций, не хотела говорить, не хотела плакать и биться, хотя на душе — где? — у неё было паршиво. Она знала, что ей надо идти дальше, но не хотела — хотелось навсегда остаться частью ничто и слиться с ним, раствориться в этой Вечности, с её равнодушным спокойствием и размеренностью.

— Смотри, какая смешная!

«Голос. Откуда? Я же тут одна? Или не одна? Кто это?.. Голос… неясный. Вроде бы он принадлежит ребенку, а вроде бы и старухе, а может, молодой женщине, или кряхтящему деду, или юноше, или… Или все они говорили это разом? Или все они — это и есть этот Голос?..»

— И правда! Может, поможем ей? Всё же наше дитя?..

«Голос. Такой же? Или нет?.. Нет, другой…»

Если первый голос был звонким, переливчатым, наполненным каким-то волшебством — а вокруг тогда что?.. — живым, то этот — глубоким, тихим, вкрадчивым и так же похожим на многоголосое эхо. Этот голос был загадочный. Он так и манил к себе…

— Конечно, поможем!

«Не слова. Образ. Это не голос, это — Сознание, и оно настолько могучее и большое, что хочется прижаться к нему — к чему прижиматься-то?! — и слушать, слушать, ловить каждый отзвук, каждое слово или смешинку…»

— Смешное дитя. 

Они говорили все втроём. Это было так странно, так волнующе… Можно, она останется тут? Можно? Можно-можно-можно?.. она сделает всё! Все-всё! Только пусть и дальше будет так спокойно, хорошо… Так… ро́дно… Просто — так. Она не хотела дальше! Она?.. Она! Там, дальше, снова будет страшно, больно и обидно, снова будет тело — тело? какое такое тело? — невзрачное, ничего не умеющее, болеющее, испытывающее боль, страх, гнев, ненависть, другие эмоции… Доверчивое, глупое тело, неспокойное сердце… И Сила. Сила? Спокойная, тёплая, убаюкивающая сила… Которая дарила такое же ощущение, как и тут!

«Может, всё же — туда, дальше?»

Нет-нет-нет, она хотела быть тут! Она?.. Она?.. Она! Она… Кто?

— Внемли нам, дитя. Аз есмь Альфа и Омега, Начало и Конец; причина всего, что было, суть всего, что есть, создатели того, что будет. Мы — Первые. Ты — дитя наше, но мир твой обречен. Уходя, ты дала ему еще немного времени — незаслуженный милосердный дар. И за то мы одарим тебя, ибо всё, что есть, имеет право на жизнь. Внемли же нам, дитя!..

Перед ней из ничто, притягивая к себе сияющие осколки-звёзды — так осколки или все же звёзды? — соткались три фигуры. Они все были высокими, такими одинаковыми и такими разными! Они были одновременно тремя мужчинами и тремя женщинами, тремя детьми и тремя старухами, они были порознь и неотделимы друг от друга.

«Это как?.. Как так?»

Первая фигура, светившаяся более тепло и мягко, так, как светится солнце в медовых облаках на закате или рассвете, как выглядит рой светлячков лунной ночью; напоминающая материнскую любовь — так вот какая она! — и искреннюю дружбу, шагнула...

«Как? Чем? Или полетела? Или… что?»

Но к ней.

— Имя мне — Жизнь. Я есть светлое Начало, дарующая жизнь, творящая и созидающая. Ты — дитя моё, лучшее моё творение, едва не затопленное в грязи, пороке и боли. За всё, перенесенное тобой с честью и доверием, я даю тебе свой Дар. Мир, в который ты направляешься, тонет в Хаосе, но ещё не обречен. В беде находится моё второе дитя — помоги же ему! А чтобы сие получилось у тебя, я дам тебе Силу. Отныне и навеки, Дитя моё, звери и птицы, твари неразумные — ползучие, плавающие, летающие и недвижимые — друзья тебе и помощники, суть спутники твои, куда бы ты ни пошла. Таково Слово моё и есть оно — Закон!

«Мягкое, нежное, тёплое… Что? Что это?.. Оно теперь часть меня… Это значит, я не одна теперь? Правда? Не одна! Спасибо! Спасибо-спасибо-спасибо! Я не подведу, обещаю!.. Ой! Стойте! Куда вы? Куда? Не надо. Куда?..»

Фигура таяла, и рой осколков-звёздочек разлетался во все стороны. Приблизилась вторая фигура. Она тёмная, но такая же сильная, запоминающаяся и родная. Родная? Почему? Что?..

— Внемли мне, дитя. Имя мне — Смерть. Я есть Конец всего, забирающая жизнь, умерщвляющая и отнимающая. Ты — дитя моё, последний потомок смертного возлюбленного. Ты — частичка его, поступившая так же, как поступил Он. В память о возлюбленном своём я одариваю тебя. Отныне имеешь ты власть над Плотью, Кровью и Духом, властвуешь над временем тех, кто встретится тебе на пути. Нарекаю тебя Истинным Некросом, дитя моё, и Сила моя отныне и вовек пребудет с тобой. Таково Слово моё!

«Ой! Спасибо! Спасибо-спасибо-спасибо! Стойте! Куда же?.. И вы тоже?.. Останьтесь… Прошу… Тёплый рой тёмных звёздочек-кристалликов впивается в меня. В меня?.. Что я? Кто я?.. Но я есть! Я себя ощущаю! В меня, да! Да, в меня! Больно… больно-больно-больно! Но так надо, это приятная боль. Она — это я. Мне хорошо, потому что так должно быть. Да, должно! Спасибо! Спасибо-спасибо-спасибо…»

Третья фигура не подлетала — как будто перетекала вокруг. Она была непостоянна, изменчива. В ней было всё, и в то же время она казалась настолько… великой, наверное, что казалось, что она и есть — всё.

«И что я — это тоже она. Трепещу и бьюсь. Страх, как хочется, чтобы Она меня похвалила, приласкала, как своё Дитя! Пожалуйста, останьтесь подольше! Прошу-умоляю-пожалуйста!»

— Внемли мне, дитя. Я — Магия, суть всего, что подвластно сёстрам моим. Я есть причина и следствие, дар и проклятие, я есть Ядро всего Сущего. С меня всё началось, мною всё и закончится. Ты ценишь дар мой, любишь то, что я даю тебе, и покорно принимаешь потери. Прими же Дар мой! Да пребудут с тобой память и души тех, кто был до тебя, да пробудится кровь твоя, Дитя моё. Будь той, кто ты есть. Знай о том, кто есть ты и кто предки твои. Сие — дар мой. И таково Слово моё!

И третья фигура тоже растаяла.

«А я слышу колокольчики. Я слышу звон колокольчиков, хрустальных. И капель, весеннюю, веселую. И топот тысяч ног. И меня окутывает незнакомое доселе тепло, радость, счастье, Сила… Этому нет имени, это просто… наверное, Счастье. Я не знаю. И я падаю вниз, как те звёздочки-осколки, что проносились мимо меня, пока я была в Ничто. Кто — я?.. Я?.. А правда, кто я? Кто Я? КТО ЭТО — Я?!..

Тьма поглощает меня вместе с болью и облегчением. Получилось! Теперь Генриетта Лилиан Певерелл канет в небытие, а те, кто загубил целый мир, получат по заслугам. А я… Я… я…»

* * *

Флемет было неспокойно. Дикие Земли обуяла тревога, в них ощущалось что-то чужеродное. Что-то, что не несло угрозы, но будоражило обитателей диких мест к Юго-западу от Остагара. Тучи, собиравшиеся на горизонте, видные только тем, кто умеет смотреть, слегка посветлели. Полегчало и на сердце у старухи. Она вышла на крыльцо избы и глянула в небо. Небо, пасмурное небо над Дикими Землями, с редкими просветами солнца. Грозы не будет, дождя — тоже, но солнышка не дождаться. Флемет взглянула на медитирующую Морриган и криво усмехнулась. Девочка будет совсем, совсем другой… Не такой, как она, жестокий дракон в старушечьей шкуре. Флемет покачала головой. Надо было выяснить, что же так взбудоражило Дикие Земли. Руки крыльями вскинулись к пасмурному небу. Глаза засветились, следом — вся фигура женщины с длинными седыми волосами, и вот уже на месте старухи возник дракон. Взмахнув крыльями, отталкиваясь в прыжке от земли перед хижиной, она взлетела в небо. Нырнула за тучи, вынырнула из-за них. Золотисто-желтые глаза с вертикальным зрачком внимательно осматривали земли, простирающиеся внизу. Беспокойство шло от старого поста Серых Стражей, давно съеденного временем и разоренного Дикими Землями.

Флемет приземлилась, обращаясь на ходу. Под опасно накренившимся куском стены, в тени, на примятых травах и сломленных молодых деревцах лежало тело.

Подойдя ближе, Флемет тихо охнула. Уж чего только не видела в своей жизни древняя Аша’белланар, но такого — ни разу. Девчонка, ровесница её Морриган. Только эльфийка, да ещё и неправильная какая-то. Иссиня-чёрная, матово блестящая кожа, уши чуть более вытянутые, чем у эльфов, но лицо больше человеческое, нежели эльфийское*. Глаза прикрыты — спала или без сознания… Без сознания. Волосы короткие, кое-как обкромсанные, такого белого цвета, что больно смотреть. Одежды почти никакой — только повязанное вокруг тела на манер плаща покрывало да перчатки без пальцев на когтистых руках. Рядом — посох, который девчонка прижимала к себе, как самое сокровенное. Посох простой, на первый взгляд: узловатое на вид и гладкое на ощупь дерево чёрного цвета с неширокими кольцами из белого металла по всей длине, да лезвие из того же металла внизу. Навершия не было — просто обрубок дерева. Присмотревшись, Флемет заметила тонкие линии шрамов-татуировок на девичьем теле. Кое-как выкатив его из-под готовящейся рухнуть стены, Флемет обратилась в дракона, аккуратно взяла безжизненное тело беловолосой девчонки и полетела обратно в хижину. Морриган обрадуется компании. А то, что девушка останется у них, Флемет почему-то не сомневалась.

— Маменька, принесли вы из леса кого? Неужто добыча для ритуала, что в книге я вашей видала?.. — спросила Морриган, когда Флемет уложила беловолосую на лавке в той же комнате, где жила.

— Памятуй, что допрежь разобраться надо, а после сплеча рубить, — и никогда не забывай. Сие — твоя компания на годы вперёд, — Флемет аккуратно вынула из намертво сжатых пальцев посох и укрыла девушку покрывалом.

— Неужто вы считаете, что тело сие нам пользу принесёт большую, будучи разумным и в сознании, маменька?.. Мы, коль памятуете, в люда глазах — страшные ведьмы Диких земель, что живьём съедают путников! Благодарна ли будет она за спасение жизни своей?..

— А видела ли ты таких же, как она, Морриган, дочь моя?.. Она — особенная, так же, как и ты. Присмотри за ней. Как откроет глаза — сообщи мне.

— Хорошо, маменька. Полагаю, что к ужину у нас будет ещё одна особа, хотя лучше бы — ни одной, — и Морриган устроилась рядом с девушкой, приложив ей одну руку на лоб, а вторую, поверх покрывала, на живот и что-то беззвучно нашёптывая.

— Что же будет с этим миром?.. — спросила Флемет у неба, разжигая костёр. Небо, как водится, не ответило.