Проверено на грамотность 
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Альбус Дамблдор… «Светлейший Маг столетия» и «Величайший Светлый Волшебник», носитель длиннющего имени, сопровождаемого кучей титулов… А на самом деле — грязный, продажный, тщеславный и эгоистичный идеолог, добивающийся своей цели, несмотря ни на какие преграды. И этот самый человек, которого она считала наставником, едва ли не отцом — он предал её! Всё было бы намного проще и приятнее, убей её Тёмный Лорд, не вернись она в этот чёртов проклятый и прогнивший до самого основания мир!.. Как же она ненавидела всё то, что её окружало! Было ощущение, что она упала в болото, полное дерьма и отборных помоев, с камнем на шее, и выбраться нет никакой возможности.
Безжизненно глядя в одну точку перед собой, не замечая ни сочувствующего взгляда гоблина-управляющего, ни вихрей магической энергии, что кружили вокруг, девушка пыталась осознать жестокую правду.
Правду о том, что вся её жизнь была всего лишь спектаклем, глупым, бессмысленным и построенным на лжи, интригах и запудривании мозгов одним жутковатым манипулятором. Альбусом-хрен-его-в-мясорубку-Дамблдором. Тем, кого она считала за отца — и тем, кто нанёс едва ли не добивающий удар в самое сердце.
Как же больно было узнать, что одиннадцать лет в чулане под лестницей, среди побоев и голодовки, среди унижения и презрения, которым её обливали ежечасно и ежесекундно, каждую минуту, когда не надо было говорить с кем-то другим… Каждая капля боли, которую она безропотно глотала не только в первые годы жизни, но и в последующие — во время летних каникул… Всего этого ведь могло и не быть!..
Но, увы, не срослось.
Родители, отсекшие «ненужное отродье, неспособное даже нормально сдохнуть во имя всеобщего блага» от рода, пошедшие на поводу у старого белобородого манипулятора… Разрушившие её жизнь от начала и до основания, проклявшие так, что оставалось только удивляться тому, как она выжила. Долгих семнадцать лет надежды на то, что удастся увидеться с родителями, хотя бы там, за Гранью… И жестокая реальность — с презрительным взглядом матери и брезгливо искривленными губами отца — при виде её безмолвных слёз, пролитых впервые за долгое время. Обидные, режущие не хуже пресловутой Снейповской Сектумсемпры слова, попадающие в самое сердце, раздирающие душу на клочки…
Отец, с презрительным пренебрежением отзывающийся о Сириусе, ставшем таким родным. Пренебрежительно брошенные слова о том, что она даже не смогла отличить оплачиваемую дружбу от искренней. Смех, глумливый и жестокий, матери — над ней, над её внешним видом, над шрамами, которые только и могли показывать всем, что эта сучка — ничто и звать её никак, ведь денег на излечение шрамов нет и не предвидится… Боль от осознания, что она — сирота при живых родителях, перекати-поле, потерявшее свой дом, унесенное ветром от родной земли туда, где пылает огонь пожаров и земля пропитана кровью на много метров вниз...
Пощёчина, не обжёгшая кожу — опалившая душу, вытрясшая всё, что могло остаться светлого и чистого в этом тщедушном тельце, и слова, сказанные на прощание теми, кто дал ей жизнь и её же — отнял, ничтоже сумняшеся.
— Сдохни, падаль.
Боли больше не было. Она перегорела, устала, растворилась в этом едком мареве из крови, лжи, лицемерия и предательства — так, что осталась одна оболочка, наполненная желанием отомстить пополам с безразличным равнодушием.
Сколько всего произошло с того момента, как Хагрид, утирающий слёзы на пороге, сказал, что она, Генриетта Лилиан Поттер, волшебница!
Сказка, обернувшаяся кошмаром. Косой Переулок — место, где она могла бы выпутаться из ожидающего её ада, но отвергла дружбу Панси и Драко и обрекла их на смерть от рук «победителей», которые были ничуть не лучше, чем те, с кем сражались. А то и хуже. Хогвартс — замок волшебников, оказавшийся всего лишь театральной сценой, за кулисами которой кровь лилась рекой, а интриги плелись не хуже, чем паутина акромантулов.
Первый курс — и ей пришлось стать убийцей. До комнаты с зеркалом Еиналеж, в которой её поджидал одержимый Квиррелл, она считала всё это не более, чем приключением. Она ощущала себя эдакой героиней очередной игрушки Дадлика, этаким героем на белом коне, который спасет мир. А когда под её руками плавилась и обугливалась плоть волшебника, а в ушах набатом стучал истошный вопль боли, предсмертная агония раздирала на части того, кто был частью её персональной сказки… Сказка обратилась ужастиком.
Коралина нашла свою страну кошмаров, но так и не смогла из неё выбраться, навеки оставшись там.
И тогда — в самый первый раз — броня из дружелюбия и покорности дала трещину. Первую, но далеко не последнюю и далеко не самую большую из тех, что она получила впоследствии. Она понимала, что не может надоедать преподавателям целый год, от Рождества и до Рождества, — а потому просто покорно приняла возвращение в персональный локальный филиал Ада, в дом на Тисовой Улице, 4.
Второй курс. И снова отчаянная, нелепая и бессмысленная надежда на то, что в этот раз сказка всё же будет. А потом — кошмар с окаменевшими учениками, зловещий и страшный голос василиска, тысячелетней твари, которую она убила. По уши в крови и слюне этого чудовища, не в состоянии даже связать несколько слов, не понимающая, где небо, а где земля, с дрожащими от нервного напряжения руками и ногами, пытающаяся сдержать поток рыданий, рвущийся из горла. И страх. Липкий, всепоглощающий страх, боязнь того, что на её месте могла быть другая девочка, что кто-то мог не справиться… Она могла не справиться, подвести, и тогда… тогда… Что было бы, если бы «тогда», — она не хотела думать.
Боль снедала сердце, а внутренности горели — и горят до сих пор — адским пламенем, ведь резонирующий со слезами феникса яд василиска сжигал её, тут же восстанавливая. Она научилась жить с этим пламенем внутри, смирилась с постоянной болью, с постоянным напряжением и внутренней борьбой. Борьбой за право дышать, любить, чувствовать… жить. Так же, как было в её кошмарах после первого курса — казалось, что раз за разом она становится убийцей, и вот в очередной раз стала нею. Стала причиной смерти Джин, маленького солнышка с яркими голубыми глазами. Было больно, страшно, неприятно, а ещё — пусто.
С тех пор внутри разрасталась пустота, которая с каждым годом поглощала её всё больше и больше.
Лето снова превратилось в филиал Ада, и только огромный черный пес, её собеседник и вечный спутник вне дома на Тисовой, когда она могла выплакаться, вцепляясь в его толстую и тёплую шкуру, был её отрадой. А потом — третий курс, дементоры в поезде, панический страх при виде Люпина и желание немедленно удрать куда подальше — которое она почему-то не реализовала. Боялась потерять свой персональный кошмар, когда-то казавшийся сказкой?.. Тогда она впервые подумала, что она — мазохистка, и, наверное, так и было.
Именно на третьем курсе Сириус научил её чарам иллюзий, позволявшим скрывать шрамы, которых у неё хватало. Она больше не пряталась от сокурсниц, не ходила словно призрак, пряча лицо за длинными чёрными волосами, непослушными расчёске. Сириус был недолгим счастьем — четвёртый курс ей было не до общения с крестным, выжить бы! А на пятом его не стало… От заклинания Дамблдора, брезгливо брошенного в спину.
Она пыталась забыть. Честно пыталась. И пыталась быть такой, какой её хотели видеть, пыталась угодить всем, напрашиваясь на хотя бы крупицу тепла и одобрения. Вскоре даже крестный перестал её понимать, отдаляясь всё больше и больше и в редкие мгновения какого-то странного как будто просветления вымаливая у неё прощение пьяным голосом.
Долго так продолжаться не могло, но… Куда ей, недоученной волшебнице с синдромом жертвы, тягаться с сильными мира сего? Персональный Ад сменялся Адом «общественным», и только и получалось, что ночами тихо скулить на луну с вершины Астрономической башни, отчего-то не решаясь прыгнуть вниз. Казалось: один шаг, и проблем не станет, но… ничего не изменилось бы. Уж лучше она, никому не нужная и забитая, чем тот, кто знает, что такое счастье. Зависти не было — была только всё разрастающаяся пустота, пожар в крови и всепоглощающая боль от осознания собственного бессилия, от которого хотелось оборотнем выть на Луну и прогрызть себе вены в отчаянно попытке завершить наконец-то эту эпопею. Но то ли духу не хватало, то ли что-то мешало…
Тремудрый Турнир, смерть Седрика у неё на глазах, возрождение монстра…
Духу не хватало бросить всё и бежать. Тут был хоть кто-то, кто дарил заботу. Да и не знала она за стенами Хогвартса и Косого Переулка хоть что-то подобное. Презрение, ненависть, восхищение и брезгливость, раболепие и боль — всего она видела в избытке. И всего нахлебалась сполна.
Пятый курс. Голова, вечно раскалывающаяся от визитов Тёмного Лорда, страшные видения, желание защитить — и незнание, как это сделать… Дамблдор, прячущий взгляд. Макгонагалл, презрительно кривящая губы. Травля и идолопоклонничество, такой резонанс — и это на фоне постоянной боли и кошмаров, а потом — Амбридж, министерство и заклинание Дамблдора, ударившее прямо в грудь Сириуса, теснящего Беллатрикс.
Падение тела крестного в Арку и боль, безграничная и всепоглощающая, отражающаяся в глазах цвета океана и в зеленых, цвета Авады, за нелепыми очками-трапециями. И истошный вой, от которого на душе не стало легче. Запытанная Круциатусом Беллатрикс, потому что если бы не она, то Сириус отразил бы заклинание Дамблдора… Страх, прятки, гляделки со смертью и бой с Волдемортом… Всё то, что было так нужно, так и не было получено.
А дальше — страх, что её разоблачат, что сотрут память, что сделают из неё бездушную марионетку… И какое-то отчаянно-безбашенное доверие к Снейпу, которого она вдруг начала понимать, как саму себя. Его служение двум господам и такие незаметные, словно у невидимки, попытки спасти её. Всё то, что так и не было показано…
Шестой курс пролетел как-то… невзрачно. Затуманенный болью и отчаянием разум пытался выплыть из глубин кошмаров — и не мог. Как ни брыкалась Поттер, а ничего у неё не получалось!.. И, что самое обидное, она уже не хотела выбираться из Тьмы. Хотелось только утонуть в ней, раствориться — и больше никогда никого не видеть и не слышать. Стать никем и ничем, чтобы больше не было ничего, кроме той Тьмы, в которую она проваливалась в редкие моменты беспамятства.
Седьмой курс. Крестражи, осознание и какая-то бешеная радость от того, что она должна умереть. Что у неё будет шанс, наверное, родиться где-то там, где лучше. Что это было не искупление за свои собственные грехи — это была своеобразная оплата наперед за то, что будет дано ей где-то там, в будущем. Знала бы она, как ошибалась! Мгновение счастья обходились годом боли, и она почти смирилась с этим.
И когда Волдеморт, глумясь, выпустил не Аваду, а обыкновенное «Секо» — она не защищалась. Она просто опустила палочку и подставила шею.
Шрам от заклинания до сих пор белел ужасной странгуляционной бороздой на её нежной смуглой шее, выделяясь среди других. Как она выжила, кто её спас — загадка, да и только. Оживший Дамблдор, выскочивший как чёрт из табакерки и нанесший решающий удар по Волдеморту. Фарс, превративший праздник Победы и день траура в нелепое сборище тупых оголтелых проходимцев и дележку шкуры неубитого медведя. А потом — шутливый совет кого-то из министерских чинуш написать завещание — и правда, обрушившаяся громом среди ясного неба и добившая-таки всё еще трепыхающуюся душонку.
Жить ей осталось — всего-то пара месяцев. Умерла бы от сердечного приступа или шею бы свернула — не важно. Гоблины, сочувствующе глядя на Поттер, поведали, чья именно магическая подпись прослеживается на проклятии. Наставник и Отец, убийца и манипулятор, Альбус Дамблдор. Это был первый гвоздь в гроб. Первый, но далеко не последний, замуровывающий её в темном гробу наедине с персональным дементором и немезидой-памятью.
Статус… тут она едва не рассмеялась. Как же! Статус! Громкое и пафосное название для её положения. С одной стороны… Отреченная от рода, бастард, проклятая породившими её на свет лишь за то, что была неугодна и неудобна директору Хогвартса. Родители, так больно ударившие и вогнавшие далеко не один — с десяток — ножей в спину. Почти заколотившие её гроб. Наследие… Другая сторона медали. Хоть одна радость — она имела права на титул Леди Певерелл, и это казалось ей шансом. Мизерным, маленьким, но всё же шансом. Не утереть нос, не отомстить — сил на это не осталось. Просто несколько месяцев до полного развоплощения побыть собой, обычной семнадцатилетней девочкой, и попытаться забыть все те ужасы, что преследовали её по ночам в кошмарах. Правда, помешать этому мог ядрёный коктейль из зелий в крови… Но это были сущие мелочи перед шансом побыть «обычной» хоть немного.
Правда, был еще один вариант. Ритуал, дающий второй шанс. Ритуал, позволяющий начать с чистого листа — не отправиться в прошлое, нет. Изменить имя, расу и не то что место жительства — поменять родной мир, жестокий и жёсткий к своим детям, на другой, который, может, и будет не менее тяжёлым для жизни, но, по крайней мере, там не будет вечного напоминания о том, что она стала пешкой. Там не будет смерти, внезапной и болезненной, лишающей права на посмертие. Там не будет… Много чего не будет. Но главное — там у неё будет шанс начать всё сначала, без известия о том, кто она и что она натворила, пусть и не по своей вине.
— Я согласна, — безжизненный голос разлетелся по кабинету.
— Что, простите? — вздрогнул гоблин, уже отчаявшийся достучаться до бедняги, которая стала разменным козырем в партии в покер на жизнь.
— Я согласна, — уже громче и твёрже повторила она, возвращая взгляду осмысленность. — А чтобы не казалась жизнь кому-то мёдом… с моим имуществом поступайте так, как хотите. Я, Генриетта Лиллит, бастард Поттер, наследница Певерелл, завещаю всё, что останется после меня, банку Гринготтс без права возврата, и пусть засвидетельствует слова мои Мать наша, Магия! — откуда взялась формулировка, не понятно, но гоблин лишь рассеянно кивнул, принимая клятву, и звон от магических струн заполнил зал.
— А теперь… попробуйте сделать то, что задумали. Я надеюсь на удачный исход… — и она горько усмехнулась. Это был шаг, важный шаг в новую жизнь, в которой не будет места тем, кто так жестоко с ней обошёлся. Ведь больше она своих ошибок не повторит и никого к себе не подпустит. Хватит, надоверялась. В новом мире и жизнь должна быть… другой. В её случае это означало жизнь волчицы-одиночки.
Генриетта задумчиво смотрела на гоблинов, неспешно и размеренно чертящих ритуальный круг. Всё было так, как надо. Только на сердце была неимоверная тяжесть, такая, будто в грудь вместо миокарда засунули огромный многотонный булыжник или свинца залили. Она знала, что поступает правильно, но не могла свыкнуться с мыслью, что с ней так поступили. Бросать этот мир было не жаль: скорая смерть, предательство, вечная память и боль от того, что с ней сделали, знание о том, что никуда не скрыться — и тяжкий груз вины за невольно обманутых, втянутых в это и убитых по её вине… Всего этого она не смогла бы стерпеть, ведь, как известно, мир тесен. Тут ей все бы напоминало о том, что с ней случилось. А новый мир, новая жизнь — для неё были не только спасением от смерти, но и шансом. Шансом на то, что в новой жизни она старых ошибок не повторит!..
Наконец гоблины закончили огромную многолучевую звезду и призывно окликнули последнюю из Певерелл. Жаль было, конечно, уничтожать такой славный род, чья история тянется сквозь века, но… Этот мир, прогнивший насквозь, и собственно Великобритания — саркома на теле земли — они всё это заслужили. Улыбнувшись и решительно сжав кулаки, Поттер шагнула в один из рунических кругов на пентаграмме, и под сводами зала зазвучали старинные катрены давно позабытого языка древних шумеров.
Она наблюдала, как один за другим в ритуальные рунические круги встают гоблины, подхватывая древнюю песнь-прошение к Первозданным — Жизни, Смерти и Магии. Постепенно руны напитывались силой, начинали сиять, как Патронус, странным мертвенно-голубым светом, от ритуальных кругов и в стороны. Гоблины, разодетые до ужаса странно и непривычно, поочередно входили в ритуал: сначала гоблин, стоявший в малой восточной пентакле, странно подвывая, прокричал какую-то фразу и разрезал себе запястье ритуальным обсидиановым атамом; за ним поочередно те гоблины, что занимали, соответственно, северную, западную и южную пентакли. Поттер почувствовала, как внутри неё натянулась какая-то струна, пока ещё слабо, но уже чувствительно. В груди разгорался пожар, как будто она была костром с кучей веток, на который старательно направляли потоки воздуха, раздувая пламя ещё больше. В глазах начали летать чёрные мушки, а в голове появился тихий звон. Сжав зубы, она гордо вскинула голову, читая свою часть ритуальных слов, и магия закружила вокруг неё, пока не видимая, но уже ощутимая. Затем, повторяя за первыми четырьмя гоблинами, синхронно и слитно прозвучала уже другая гортанная, более длинная и запутанная фраза — это сделали три круга гоблинов, стоявших внутри этого своеобразного квадрата.
Поттер тихо охнула, но прочла свою ритуальную фразу. Магия вокруг взвихрилась, став видимой, и ринулась к ней. С неё сорвало одежду и посекло обнажённую кожу, но пожар, разросшийся в груди, и натянувшаяся ещё больше струна внутри отвлекли от стыда смущения. Руки мелко дрожали, тело подрагивало, а в глазах плясали цветные пятна. Звон в голове усилился, и бело-синие жгуты магии начали оплетать голову Генриетты, как кокон, постепенно спускаясь ниже и оплетая всё тело. За гоблинами, стоящими тремя кругами, свои движения и слова повторила вторая четверка, стоящая в центре этого круга и образовавшая ещё один квадрат, повернутый под углом в сорок пять градусов к первому, внешнему. Гоблины надрезали себе запястья и затянули одну протяжную заунывную ноту, как бы не заканчивая фразу, а растягивая её.
Внезапно звон в голове стих, успокоившись. В глазах уже не плясали цветные пятна — Поттер как будто находилась в каком-то течении, недвижимая, и лицом ловила неясные струи, слепящие глаза. Больше всего это было похоже на то, как если бы она могла пропускать заклинания через себя и стояла под каким-нибудь заклинанием постоянного действия. Магия, ставшая не только видимой, но и вполне реальной на ощупь, тугими жгутами сдавливала тело, как будто бы выталкивая её душу из тщедушного тельца. Боли не было — точнее, сознание отторгало этот факт.
Гоблины видели, как Поттер, пропевшую — нет, прошептавшую — свою часть слов в ритуальной песне, резко подкинуло в воздух, метра на три. Хорошо, что потолки в зале Ритуалов были просто невероятно огромными!..
Опутавшая тело последней Певерелл магия, сдавливающая её в своём коконе, бушевала и вокруг, не выходя, впрочем, за черты центрального квадрата, в котором Генриетта и стояла до недавнего времени. Шелест и свист магических потоков оглушал, многоголосый шёпот путал, но гоблины слитно прокричали последнюю, заключительную фразу-ключ, на последнем издыхании залечивая свои раны, чтобы магия не могла подпитываться от них и дальше. Гоблины могли наблюдать, как тело Поттер сначала увеличилось в размерах, заняв почти весь центральный квадрат и став как будто пять метров в высоту, а затем резко уменьшилась, став, казалось бы, ещё меньше, чем было. Послышался треск, вся магия устремилась к кокону и послышался странный хруст — так бывает, если вода замерзает в мгновение ока.
Кокон перестал двигаться, волосы Генриетты, развеваемые заклинанием, тоже как будто попали под взгляд василиска, и на мгновение в ритуальном зале повисла мертвая тишина. А затем — с оглушительным звоном лопнул кокон, разлетаясь в мелкую пыль, открывая вид на сияющую белоснежным холодным светом фигуру бывшей Поттер. Сияние набирало силу, слепило всё больше и распространялось от Генриетты по всему ритуальному залу. Вскоре оно стало настолько сильным, что даже в паре сантиметров от глаз нельзя было ничего рассмотреть. Сияние поглотило ритуальный зал от стенки до стенки, поглотило низкорослые сморщенные фигуры зеленокожих хранителей золота, пробилось из щелей в двери наружу и…
Банк Гринготтс сотрясло до самого основания. Истошно взвыли защиты на самых древних сейфах, взревел яростно дракон, охраняющий их. Посыпалась пыль с потолка в приёмном зале, несколько гоблинов упали, волшебники же — все поголовно приземлились на пятую точку. Пол содрогнулся, по нему прошла волна, затем вторая, сопровождаемые волной дикой, сырой магии, пронёсшейся вихрем по залам, коридорам и кабинетам гоблинов.
В ритуальном зале, находящемся в самом сердце Гринготтса, резко, как будто кто-то нажал на рубильник, исчезло сияние. Пентаграмма начала стремительно таять, как будто впитываясь в пол, а гоблины лежали в отключке, не способные пошевелиться. Генриетты не было, — ни тела, ни волоска, ни остатков одежды, которые магическим всплеском разметало по помещению. Ни-че-го. Только искристый звонкий смех с тех пор порой бегал от стены к стене, заставляя содрогаться охранников.
* * *
Она была в ничто, она была частью этого ничто — бесконечного темного пространства со странными цветастыми всполохами и проносящимися мимо искрами Силы. Она была частью этого ничто — осмысленной, осознанной частью, имеющей своё собственное сознание. Она не имела эмоций, не хотела говорить, не хотела плакать и биться, хотя на душе — где? — у неё было паршиво. Она знала, что ей надо идти дальше, но не хотела — хотелось навсегда остаться частью ничто и слиться с ним, раствориться в этой Вечности, с её равнодушным спокойствием и размеренностью.
— Смотри, какая смешная!
«Голос. Откуда? Я же тут одна? Или не одна? Кто это?.. Голос… неясный. Вроде бы он принадлежит ребенку, а вроде бы и старухе, а может, молодой женщине, или кряхтящему деду, или юноше, или… Или все они говорили это разом? Или все они — это и есть этот Голос?..»
— И правда! Может, поможем ей? Всё же наше дитя?..
«Голос. Такой же? Или нет?.. Нет, другой…»
Если первый голос был звонким, переливчатым, наполненным каким-то волшебством — а вокруг тогда что?.. — живым, то этот — глубоким, тихим, вкрадчивым и так же похожим на многоголосое эхо. Этот голос был загадочный. Он так и манил к себе…
— Конечно, поможем!
«Не слова. Образ. Это не голос, это — Сознание, и оно настолько могучее и большое, что хочется прижаться к нему — к чему прижиматься-то?! — и слушать, слушать, ловить каждый отзвук, каждое слово или смешинку…»
— Смешное дитя.
Они говорили все втроём. Это было так странно, так волнующе… Можно, она останется тут? Можно? Можно-можно-можно?.. она сделает всё! Все-всё! Только пусть и дальше будет так спокойно, хорошо… Так… ро́дно… Просто — так. Она не хотела дальше! Она?.. Она! Там, дальше, снова будет страшно, больно и обидно, снова будет тело — тело? какое такое тело? — невзрачное, ничего не умеющее, болеющее, испытывающее боль, страх, гнев, ненависть, другие эмоции… Доверчивое, глупое тело, неспокойное сердце… И Сила. Сила? Спокойная, тёплая, убаюкивающая сила… Которая дарила такое же ощущение, как и тут!
«Может, всё же — туда, дальше?»
Нет-нет-нет, она хотела быть тут! Она?.. Она?.. Она! Она… Кто?
— Внемли нам, дитя. Аз есмь Альфа и Омега, Начало и Конец; причина всего, что было, суть всего, что есть, создатели того, что будет. Мы — Первые. Ты — дитя наше, но мир твой обречен. Уходя, ты дала ему еще немного времени — незаслуженный милосердный дар. И за то мы одарим тебя, ибо всё, что есть, имеет право на жизнь. Внемли же нам, дитя!..
Перед ней из ничто, притягивая к себе сияющие осколки-звёзды — так осколки или все же звёзды? — соткались три фигуры. Они все были высокими, такими одинаковыми и такими разными! Они были одновременно тремя мужчинами и тремя женщинами, тремя детьми и тремя старухами, они были порознь и неотделимы друг от друга.
«Это как?.. Как так?»
Первая фигура, светившаяся более тепло и мягко, так, как светится солнце в медовых облаках на закате или рассвете, как выглядит рой светлячков лунной ночью; напоминающая материнскую любовь — так вот какая она! — и искреннюю дружбу, шагнула...
«Как? Чем? Или полетела? Или… что?»
Но к ней.
— Имя мне — Жизнь. Я есть светлое Начало, дарующая жизнь, творящая и созидающая. Ты — дитя моё, лучшее моё творение, едва не затопленное в грязи, пороке и боли. За всё, перенесенное тобой с честью и доверием, я даю тебе свой Дар. Мир, в который ты направляешься, тонет в Хаосе, но ещё не обречен. В беде находится моё второе дитя — помоги же ему! А чтобы сие получилось у тебя, я дам тебе Силу. Отныне и навеки, Дитя моё, звери и птицы, твари неразумные — ползучие, плавающие, летающие и недвижимые — друзья тебе и помощники, суть спутники твои, куда бы ты ни пошла. Таково Слово моё и есть оно — Закон!
«Мягкое, нежное, тёплое… Что? Что это?.. Оно теперь часть меня… Это значит, я не одна теперь? Правда? Не одна! Спасибо! Спасибо-спасибо-спасибо! Я не подведу, обещаю!.. Ой! Стойте! Куда вы? Куда? Не надо. Куда?..»
Фигура таяла, и рой осколков-звёздочек разлетался во все стороны. Приблизилась вторая фигура. Она тёмная, но такая же сильная, запоминающаяся и родная. Родная? Почему? Что?..
— Внемли мне, дитя. Имя мне — Смерть. Я есть Конец всего, забирающая жизнь, умерщвляющая и отнимающая. Ты — дитя моё, последний потомок смертного возлюбленного. Ты — частичка его, поступившая так же, как поступил Он. В память о возлюбленном своём я одариваю тебя. Отныне имеешь ты власть над Плотью, Кровью и Духом, властвуешь над временем тех, кто встретится тебе на пути. Нарекаю тебя Истинным Некросом, дитя моё, и Сила моя отныне и вовек пребудет с тобой. Таково Слово моё!
«Ой! Спасибо! Спасибо-спасибо-спасибо! Стойте! Куда же?.. И вы тоже?.. Останьтесь… Прошу… Тёплый рой тёмных звёздочек-кристалликов впивается в меня. В меня?.. Что я? Кто я?.. Но я есть! Я себя ощущаю! В меня, да! Да, в меня! Больно… больно-больно-больно! Но так надо, это приятная боль. Она — это я. Мне хорошо, потому что так должно быть. Да, должно! Спасибо! Спасибо-спасибо-спасибо…»
Третья фигура не подлетала — как будто перетекала вокруг. Она была непостоянна, изменчива. В ней было всё, и в то же время она казалась настолько… великой, наверное, что казалось, что она и есть — всё.
«И что я — это тоже она. Трепещу и бьюсь. Страх, как хочется, чтобы Она меня похвалила, приласкала, как своё Дитя! Пожалуйста, останьтесь подольше! Прошу-умоляю-пожалуйста!»
— Внемли мне, дитя. Я — Магия, суть всего, что подвластно сёстрам моим. Я есть причина и следствие, дар и проклятие, я есть Ядро всего Сущего. С меня всё началось, мною всё и закончится. Ты ценишь дар мой, любишь то, что я даю тебе, и покорно принимаешь потери. Прими же Дар мой! Да пребудут с тобой память и души тех, кто был до тебя, да пробудится кровь твоя, Дитя моё. Будь той, кто ты есть. Знай о том, кто есть ты и кто предки твои. Сие — дар мой. И таково Слово моё!
И третья фигура тоже растаяла.
«А я слышу колокольчики. Я слышу звон колокольчиков, хрустальных. И капель, весеннюю, веселую. И топот тысяч ног. И меня окутывает незнакомое доселе тепло, радость, счастье, Сила… Этому нет имени, это просто… наверное, Счастье. Я не знаю. И я падаю вниз, как те звёздочки-осколки, что проносились мимо меня, пока я была в Ничто. Кто — я?.. Я?.. А правда, кто я? Кто Я? КТО ЭТО — Я?!..
Тьма поглощает меня вместе с болью и облегчением. Получилось! Теперь Генриетта Лилиан Певерелл канет в небытие, а те, кто загубил целый мир, получат по заслугам. А я… Я… я…»
* * *
Флемет было неспокойно. Дикие Земли обуяла тревога, в них ощущалось что-то чужеродное. Что-то, что не несло угрозы, но будоражило обитателей диких мест к Юго-западу от Остагара. Тучи, собиравшиеся на горизонте, видные только тем, кто умеет смотреть, слегка посветлели. Полегчало и на сердце у старухи. Она вышла на крыльцо избы и глянула в небо. Небо, пасмурное небо над Дикими Землями, с редкими просветами солнца. Грозы не будет, дождя — тоже, но солнышка не дождаться. Флемет взглянула на медитирующую Морриган и криво усмехнулась. Девочка будет совсем, совсем другой… Не такой, как она, жестокий дракон в старушечьей шкуре. Флемет покачала головой. Надо было выяснить, что же так взбудоражило Дикие Земли. Руки крыльями вскинулись к пасмурному небу. Глаза засветились, следом — вся фигура женщины с длинными седыми волосами, и вот уже на месте старухи возник дракон. Взмахнув крыльями, отталкиваясь в прыжке от земли перед хижиной, она взлетела в небо. Нырнула за тучи, вынырнула из-за них. Золотисто-желтые глаза с вертикальным зрачком внимательно осматривали земли, простирающиеся внизу. Беспокойство шло от старого поста Серых Стражей, давно съеденного временем и разоренного Дикими Землями.
Флемет приземлилась, обращаясь на ходу. Под опасно накренившимся куском стены, в тени, на примятых травах и сломленных молодых деревцах лежало тело.
Подойдя ближе, Флемет тихо охнула. Уж чего только не видела в своей жизни древняя Аша’белланар, но такого — ни разу. Девчонка, ровесница её Морриган. Только эльфийка, да ещё и неправильная какая-то. Иссиня-чёрная, матово блестящая кожа, уши чуть более вытянутые, чем у эльфов, но лицо больше человеческое, нежели эльфийское*. Глаза прикрыты — спала или без сознания… Без сознания. Волосы короткие, кое-как обкромсанные, такого белого цвета, что больно смотреть. Одежды почти никакой — только повязанное вокруг тела на манер плаща покрывало да перчатки без пальцев на когтистых руках. Рядом — посох, который девчонка прижимала к себе, как самое сокровенное. Посох простой, на первый взгляд: узловатое на вид и гладкое на ощупь дерево чёрного цвета с неширокими кольцами из белого металла по всей длине, да лезвие из того же металла внизу. Навершия не было — просто обрубок дерева. Присмотревшись, Флемет заметила тонкие линии шрамов-татуировок на девичьем теле. Кое-как выкатив его из-под готовящейся рухнуть стены, Флемет обратилась в дракона, аккуратно взяла безжизненное тело беловолосой девчонки и полетела обратно в хижину. Морриган обрадуется компании. А то, что девушка останется у них, Флемет почему-то не сомневалась.
— Маменька, принесли вы из леса кого? Неужто добыча для ритуала, что в книге я вашей видала?.. — спросила Морриган, когда Флемет уложила беловолосую на лавке в той же комнате, где жила.
— Памятуй, что допрежь разобраться надо, а после сплеча рубить, — и никогда не забывай. Сие — твоя компания на годы вперёд, — Флемет аккуратно вынула из намертво сжатых пальцев посох и укрыла девушку покрывалом.
— Неужто вы считаете, что тело сие нам пользу принесёт большую, будучи разумным и в сознании, маменька?.. Мы, коль памятуете, в люда глазах — страшные ведьмы Диких земель, что живьём съедают путников! Благодарна ли будет она за спасение жизни своей?..
— А видела ли ты таких же, как она, Морриган, дочь моя?.. Она — особенная, так же, как и ты. Присмотри за ней. Как откроет глаза — сообщи мне.
— Хорошо, маменька. Полагаю, что к ужину у нас будет ещё одна особа, хотя лучше бы — ни одной, — и Морриган устроилась рядом с девушкой, приложив ей одну руку на лоб, а вторую, поверх покрывала, на живот и что-то беззвучно нашёптывая.
— Что же будет с этим миром?.. — спросила Флемет у неба, разжигая костёр. Небо, как водится, не ответило.
Где оказалась, она сказать не могла. Да и имени своего толком не знала. Только оставалась память, что когда-то, в прошлой жизни, её звали «Генриетта». Да, «Генриетта Лилиан Поттер, отречённая Поттер, последняя из Певереллов». И была память о том, кто и что с ней сделал. Сожаления не было, даже боли не было — только предвкушение нового приключения. Новой жизни.
— Хм, так вот какой у нас потомок! Смотри, Мора, она в тебя пошла! — она резко развернулась, чисто интуитивно приседая — уходя от возможной магической атаки — и выставляя самый мощный доступный щит, который знала. Перед ней стоял… Ну, наверное, это был мужчина. Когда-то — или нет?.. Высокий, с матовой пепельно-серой кожей, даже на вид казавшейся очень прочной, с серо-белыми когтями на руках и, поменьше, на босых ногах, с длиннющим хвостом и… Рогами?! Демон?! «Не уверена», — подумала она.
Глаза-то были обычными, совсем-совсем. Разве что необычно-яркими, зелёными, как изумруд или первая весенняя зелень…
«Или Авада», — вспомнилось ей.
— Ещё и немного обученная и наверняка воинственная! — рассмеялась та, кого назвали Морой. — Она и на тебя похожа, особенно характером. Сам посмотри, — кивнул на неё мужчина.
«Обсуждают меня так, как будто меня тут нет. Ну я им устрою!» — пронеслось в голове. Беззастенчиво и настороженно разглядывая парочку, ещё мгновение назад стоявшую за её спиной, продолжая держать щит, она размышляла, что это, куда она попала и тот ли это мир, в котором ей надлежит найти дитя Смерти и помочь ему.
Мужчина с серой кожей был почти не одет, — если можно назвать одеждой боевой тартен(1) и мирно спящую за спиной двуручную секиру, по размерам большую самой бывшей Поттер где-то в два раза. На руках у него были слегка потрепанные перчатки без пальцев, видимо, из кожи, а на голове, помимо рогов — уложенные в спираль белоснежные, с красными, как кровь, прядками, волосы. Рядом с ним стояла девушка-совершенство: не больше метра семидесяти пяти ростом, ладно сложенная, пропорциональная, с фигурой «песочных часов», длиннющими белоснежными, даже седыми волосами, матовой чёрной кожей… Её глаза были чисто чёрного цвета и больше походили на Тьму, чем на обычные глаза. Острые кончики ушей — не «локаторов», как у других эльфов с картинок, а именно почти человеческих, заострённых — выглядывали из причёски. На ней был надет топ из кожи какого-то чёрного чешуйчатого создания, такой же тартен, как и у рогатого — правда, хвоста у неё не было, — и она тоже стояла босиком. За её спиной покоился лук, тул(2) с налучьем(3), а на поясе висела плеть.
— Вы кто такие? — настороженно спросила она. Ответом прозвучал смех: мужской, бархатистый и мягкий, и женский, мелодичный и переливчатый.
— Здравствуй, Дитя. Я — Мораг, а это мой муж — Азирафаэль. Мы — основатели рода Певерелл и, по совместительству, те, кому выпало несчастье быть заодно ещё основателями Поттеров.
— Как это так? — убрав щит и плюхнувшись от усталости на пятую точку, благо вокруг была какая-то подозрительно мягкая трава, она во все глаза уставилась на своих «именитых предков». — Ведь легенды гласят…
— Легенды — сказочки, придуманные предком Дамблдоров, — сплюнул на землю Азирафаэль. — Хочешь знать, как всё было на самом деле?
— Да, конечно, хочу! — почему-то не доверять этим двоим было… невозможно. Харизма, видимо…(4)
Далёкое-далёкое прошлое
Внемли, Дитя наше. Потому что это — история твоего Рода, пусть и в погибшем мире. Погибающем, но это дело времени…
Меня звали, зовут и, надеюсь, будут ещё долго поминать шёпотом — Азирафаэль. Я не ангел, я — Демон, из дома Каленхад. Мой Дом берёт своё начало в том мире, куда тебя отправила Покровительница Дома, Смерть. Я был воином, лишь только набирающим опыт, и для этого отправившимся в странствие по мирам. Как кандидат в Каратели Дома, из этого своеобразного «паломничества» я должен был вернуться с женой — или мужем, — оставив потомство во многих мирах, дабы Дом процветал и никогда не угас. Мир Пардос — тот, откуда тебя вышвырнуло ритуалом — был далеко не первым моим миром. На момент моего прибытия туда шла кровопролитная война между обнаглевшей, но многочисленной расой людей, и теми, кто нёс в себе магию. Это были эльфы, дроу, трау, берсеркеры, ульфхендары, огеры, урук-хаи, гоблины, гномы, кентавры, русалки, сирены, Истинные драконы, вейлы, фаэри, немногочисленные мелкие демоны, атланты и многие, многие другие… Основное противостояние шло между двумя на тот момент существовавшими континентами — Атлантидой, центром и опорой магии в том мире — и Пандорой, континентом Хаоса, который постепенно отступал под напором Магии. Я решил ввязаться в войну — конечно же, на стороне твоей матери, чистокровной Принцессы Крови из Дома Сумеречного Тумана, Мораг Элладриэль, третьей и самой любимой дочери могучей волшебницы Дану, которую люди ошибочно считали сидхейкой.
Магия для таких, как мы, — священна, и попытка людей если не подчинить, то уничтожить все её порождения была ужасна. В моих глазах — так тем более. Ввязавшись по дурости в стычку на Звёздных Островах — ныне их остатками являются Японские острова, — я сразу определил себя как лютого врага людей. Да и ввязался я лишь потому, что толпа людей, не меньше пятидесяти, теснила группу из трёх дроу и атланта с признаками некроманта, защищавшими двух беременных трау. По неопытности я не заметил отличий благородного на одном из не более, чем… м… Как же это у них?.. А, сержантов. Походя отрубив ему голову, стерев в кровавую пыль ещё с пять-семь людишек и положив немало подчинённых, порабощённых и лишённых самосознания магиков(5), я обратил отряд в бегство. А после занялся лечением раненой дроу, которой и оказалась твоя мать. Естественно, сразу мне не поверили, так что под конвоем — к слову, состоящем из твоей матери и её родного брата, Принца Крови Нуады — меня отвели на Атлантиду, к тогдашнему её правителю, последнему из оставшихся в том мире Божественному Дракону, Кетцалькоатлю. Да, тому самому, которому впоследствии поклонялись шумеры, ацтеки, инки и майя. Лишь взглянув на меня, он предложил мне вступить в их войну и оттянуть победу людей на как можно больший срок, дав время всем, кто пожелает и сможет — уйти. Я согласился. Только я не учёл того, что у любого дракона странная логика, а у Божественных она и вовсе непонятная. Следующие его слова и для меня, и для моей жены, на тот момент ещё даже не знавшей о своей горькой участи, были очень… м… неожиданными.
Кетцалькоатль сказал мне: «А для того, чтобы ты и не подумал сбежать, я свяжу тебя узами нерасторжимого вечного брака. Мораг, дитя Да́ну, подойди ближе».
Вот так. С бухты-барахты, Владыка его задери, я был вынужден жениться! И на ком?! О том, что Мораг — Принцесса Крови, любимое дитя высшего светлого демона с генами дракона и слуа, что в принципе сочетается мало, с толикой признаков фаэри… Я не знал. И, пока я осознавал услышанное, натворил немного глупостей. На автомате я начал возмущаться: меня, демона-карателя дома Каленхад, истинного наследника Кун — а это ещё один Божественный Дракон — связать узами брака не пойми с кем, не дав узнать даже имени своей жены?! Да не бывать такому! За что и получил хвостом. По всей серокожей тушке, без излишних предисловий и сомнений. Кетцалькоатль мне ответил абсолютно спокойно, даже ласково, как нашкодившему ребёнку, пока я пытался с колен подняться да дыхание после его «а-та-та» выровнять. Он сказал: «Радуйся, несмышлёный, что тебе достаётся в жены дитя светлого высшего демона, любимица фортуны, имеющая в себе гены слуа! Ты берёшь в жены Принцессу Крови из Дома Сумеречного Тумана, и это не подлежит обсуждению». А потом обратился в дракона, обвил нас с Мораг кольцами своего по-змеиному длинного тела и дохнул огнём. Зелёным. С черными прожилками.
Мы с Мораг там и отрубились. А наутро, проснувшись в отдельных, выделенных нам в Казармах, покоях, первое, что сделали — подрались. Вся Атлантида с огромными глазами и еле сдерживаемым смехом наблюдала, как два полуголых, лохматых, не выспавшихся существа со следами очень бурно проведенной ночи, лупасят друг друга чем придётся, при этом обвиняя в смешных вещах. Хотя нам они смешными не казались. Это уже потом — и до сих пор — вспоминая, как Мораг, крича на меня: «Да у тебя член больше, чем боевой посох атланта! Мне БОЛЬНО было, ты, серокожая рогатая крыса!!!», бросала в меня проклятие гниющей плоти, и в ответ слышала что-то вроде: «Да ты даже нашей первой брачной ночи не помнишь! Откуда знаешь, что больно было, раз сейчас бегаешь, как таракан за кусочком сыра?!» — и всё в таком духе. По Атлантиде мы бегали почти весь день, абсолютно голые, а потом как-то резко успокоились. Поговорили по душам и утром уже вернулись в Казармы. А на следующий день пришлось спешно отражать наступление инфери, некоторые каким-то чудом умудрились подобраться к самой Атлантиде.
Не буду тебе рассказывать, как проходила война и эвакуация всех, кто не сражался, — но одно скажу: за время войны мы с твоей праматерью стали единым целым. Совместные бои сближают, тем более, когда нежелательным исходом боя может быть кое-что похуже смерти. А потом… Потом, честно говоря, пришёл тот самый момент, которого я очень сильно боялся. Люди, захватив достаточное количество «наших», провели какой-то ужасный ритуал. И пленили у себя, в самом центре Пандоры, Кетцалькоатля. Без поддержки его Божественной сущности материк, который и был-то по сути магией, начал распадаться. Все, кто мог, ушли через Межмировые Зеркала, захлопнувшиеся впоследствии. А те, кто ещё мог сражаться, ушли на Пандору — за Драконом. Мы уже не хотели просто закончить бессмысленную войну — у нас в головах не укладывалось, как можно даже думать о том, чтобы причинить вред Дракону. Для нас это было кощунством.
И потому мы не жалели ни себя, ни других. Некроманты под началом одного из немногих атлантов, Каратели под моим началом, Диверсанты — под началом моей несравненной Мораг, Целители — под началом предводительницы сирен, Ударное Крыло — под началом Нуады верхом на потерявшем в битвах своё «я» Драконе…
Нас было много, — небольшая армия. Но за одного своего мы брали с противника хорошо если всего несколько сотен убитыми. Мы не оставляли за собой ничего. Только оплавленную до состояния стекла землю, кратеры и кровавое месиво. Но когда мы дошли до Кетцалькоатля, поняли, что опоздали.
Уж не знаю, откуда они узнали и как смогли исполнить это, но был один, в принципе, несложный ритуал, требующий огромной энергии и позволяющий на время развоплотить любое существо Божественного ранга. Тот ритуал, что они провели над Кетцалькоатлем, был придуман специально для драконов. Когда мы ворвались в город людей, всё было уже кончено. С развоплощением Божественного Дракона уровень магии в мире резко упал, и мы, не готовые к такому перепаду, приняли основной удар перераспределяющейся Магии на себя. Естественно, это — жуткая боль, обморок, кома… Люди воспользовались этим. Хаос временно отступил, затаившись, а смерть Кетцалькоатлся расколола Пандору на три части. Мы с Мораг, большая часть Дроу, вместе с Нуадой, и ещё с пять-семь десятков магиков остались на самой большой, центральной части расколовшейся Пандоры, впав в магичекую кому. Очнувшись, мы очутились… в жуткой для нас реальности.
Мы проснулись рабами.
Это было даже смешно! Мы, столпы магии, опора и поддержка этого мира — рабы. Подчинённые людишкам, слабым и немощным, мало живущим, испорченным и эгоистичным, зараженным скверной Хаоса… Мы были их вещами. Игрушками. Нас с Мораг не смогли разлучить — больше, чем на десять метров, нас растащить было невозможно. А потому нас, как диких зверей, заперли в клетке и куда-то увезли. Мораг впадала в отчаяние, я, как мог, пытался её развеселить и принимал наши наказания на себя. Нас довезли до замка какого-то явно влиятельного и богатого человека и продали ему. А уж он отрывался на нас по полной! Мы, скованные рабскими ошейниками, завязанными на кровь, магию и Дух поработителя, занимались любовью у него на глазах и — порой — не только друг с другом, корчась от боли магических откатов. Терпели измывательства, побои, но главное… Наши знания и силы — он использовал их!.. В своих интригах, подковерных играх, грязных делах… Мы чувствовали по нарастающему грузу магии на наших плечах, что нас становится всё меньше — тех, кто несёт бремя Опор. Для одной из своих интриг человек, владевший нами, приказал создать четыре артефакта. Первый — посох, который был бы не длиннее локтя дроу и в разы уменьшал бы распыление магической энергии при колдовстве, увеличивая тем самым количество тратящейся на дело магической энергии. Вторым был артефакт, невзрачный с виду — огранённое вулканическое стекло, — который позволял бы задерживать в этом мире души умерших или призывать их в местах истончённой завесы. Третьим должен был стать плащ, убирающий существо, укрывшееся под ним, из материального плана этого мира. И самый важный, четвёртый — путеводная нить, сплетенную из сухожилий ритуально растерзанных детей магиков. Не имея возможности воспротивиться, мы вынуждены были подчиниться. И все четыре артефакта оказались у людей. Мне до сих пор страшно представить, что они творили с их помощью… Но то, что ни одному своему владельцу артефакт не принёс счастья, это точно. Ведь в основу каждого из них я заложил достаточно сильное, скрытое среди других плетений, рунное заклинание чистоты помыслов.
А потом будни рабства продолжились, сливаясь в единое кровавое марево… Многих из нас заставляли сношаться — по-другому и не скажешь — с людьми, порождая полукровок, становившихся, как и мы, рабами. Привилегированными, но всё же рабами. Хотя многие не доживали даже до малого совершеннолетия. Так погибли первые три ребёнка Мораг и первые пять — моих. А потом Мораг понесла от меня.
Решив сделать всё, что возможно, для нашего спасения, я на свой страх и риск нарушил слово моего хозяина и провёл совершенно не тот ритуал, которого он от меня хотел. В итоге все, кто нёс кровь магиков в себе, в одночасье взорвались фонтаном Силы, очищающим и карающим. В тот день три континента снова раскололись, а я больше, чем на двести долгих лет стал не сильнее выдающегося человека, почти опустошив не только свой магический резерв, но и изрядно потратив жизненные силы.
Из трёх частей образовалось семь. Многие люди погибли, многие — переродились. Так, например, появились авгуреи, домовые эльфы, сирин, фениксы, гиппогрифы, гипокампы, нюхлеры, дементоры, садовые гномы, пикси и многие другие. А моя жена, взяв бразды правления теми, кто остался в живых, на себя, ушла далеко в горы того острова, на котором мы оказались, и за те десять лет, пока я находился в отключке, построила в горах, позже названных Шотландскими, замок. Люди, присоединившиеся к ней и давшие ей полную вассальную клятву, назвали Мораг «Пер-Варуэл», что на их языке означало «Тёмный Свет». Когда я очнулся, моим детям было уже по девять лет — Мораг подарила мне трёх незабываемых детей. Двух мальчиков и девочку. Мальчики пошли в мать, а девочка — в меня. Я, как мог, принимал участие в их становлении, как магов, магиков и просто Людей. Именно с большой буквы — со всеми теми качествами, что были присущи лучшим из нас и наших вассалов.
Шло время… Наш род, основанный мной и Мораг после второго раскола Пандоры, рос и развивался. Мы осваивали всевозможные науки, учили им наших детей, вассалов, детей вассалов, строили города, собирали осколки былого… Люди всё же плодились очень быстро, и через какое-то столетие-другое все семь материков были, по большей части, заселены людьми. Магики тоже размножались, но не так быстро. Полностью восстановившись, не желая повторения того кровавого пиршества, что было после гибели Кетцалькоатля, я начал готовить уход в Тедас, свой родной мир. Мораг и первые три поколения детей, а так же часть вассалов из магов, магиков и обычных людей пожелали пойти со мной. Остальные же остались там, желая и дальше славить род Пэр-Варуэл, «Тьмы, Несущей Свет». Я периодически наведывался в тот мир, желая вновь увидеть Кетцалькоатля и поблагодарить его за заключение брака с Мораг, и только через четыре тысячи лет, когда ему, едва воскресшему, ещё не окрепшему, поклонялись шумеры, ацтеки, инки и майя, я смог это сделать. Заодно узнал, что наш род распространился по всему миру и славится своими некромантами, боевиками, артефакторами, зельеварами и целителями. Один из наших правнуков, Солас Арсл Изрин, имя которого позднее перекроили в «Салазара Слизерина», основал свой род, в котором рождались преимущественно зельевары и целители. Наша правнучка, Рэйя Винн-Клостреман, которую позже переименовали в известную тебе Ровену Равенкло, основала род ритуалистов-демонологов. Брат Соласа, Гард Риггриф Изидор, позже названный Годриком Гриффиндором, основал свой род, славящийся впоследствии своими боевиками, а их троюродная кузина, Хелль Гердахаф Фелпахф, названная известной тебе Хельгой Хаффлпафф, основала род целителей и друидов. Наши потомки распространились по всему миру, основав множество побочных ветвей: Кощеи, Горынычи, Слизерины, Гриффиндоры, Хаффлпаффы, Рэйвенкло, Поттеры, Ра, Озирисы, Сеты, Хор, Шендет, Семерхет, Неферхара, Кахеджет, Хеопс, Унас, Менунхотеп, Минамото, Тайри, Абэ, Отомо, Токугава, Ширакин, Микицуками, Аббас, Аскар, Шайтан, Сиу, Виннебагао, Инну, Чероки, Навахо, Варао...(6) Со временем они, пользуясь постепенно забывающейся технологией перехода, уходили на разные планы бытия, в иные миры… Оставляя после себя небывалый след. Со временем многие из них прервались, многие — слились, образуя единую ветвь. Прямые наши потомки все ушли в иные миры, многие — разошлись по иным планам, а потом начался геноцид наших потомков. Оказалось, что моего ритуала хватило не на всех.
Колдун, выживший в том буйстве магии, с частью своей свиты, был опасным соперником и хорошим другом моего убитого Хозяина. Это был человек-паразит, могущественный Некрос и опасный интриган, которого многие знали под псевдонимом Белый Шмель(7). Он выжил, обосновавшись в заледеневших и пустующих территориях одного из полярных материков, и со временем перебрался в «цивилизацию», продолжив своё черное дело. К десятому веку, когда было закончено строительство Школы моими изрядно постаревшими правнуками, вскоре после этого ушедшими вслед за мной, он имел имя и вес в обществе, а так же множество союзников, даже не подозревавших о том, что они — рабы. Переселяясь из тела в тело, продолжая своё гнусное дело, он начал выкашивать наших с Мораг потомков как спелую пшеницу. И одной из первых он убил остававшуюся в том мире и до тех пор нашу дочь — Серегвезрин(8). А потом он принялся за остальных. Сначала прервав все прямые рода, он взялся за побочные ветви. И как-то так случилось, что последним нашим потомком оказалась ты. Не выдержав интриг этого хрыча, пусть посмертие его будет ужасным, скованная самыми жуткими из существовавших ограничителей, почти мёртвая — ты дожила до малого совершеннолетия. Это дало возможность главе моего Дома воззвать к Первозданным, прося у них милости для тебя, ведь сам Кун был их ребёнком, а это немало значит. Мы рассчитывали на более раннее твоё появление, но так уж сложилось — хорошо, что ты тут, ещё и таким способом. Как сказал мне глава Дома, ты — раз за разом перерождавшаяся, моя единственная дочь, Сэра. И со временем память о прожитых жизнях пробудится в тебе. Останется лишь подогнать тело под воспоминания. Согласна ли ты? Согласна вспомнить, кем была, что пережила и всё то, чему научилась за долгие жизни?..
Она задумалась. Рассказ поражал и тем более давал пищу для размышлений. Давая ответы на множество вопросов, возникавших ещё в той, прошлой жизни, он порождал множество новых. Но, не будучи глупой, она улыбнулась родителям. Знания и навыки лишними не будут точно, особенно учитывая то, что этот мир поражён Хаосом, но ещё не обречён. Дав обещание Смерти помочь её потомку, чем сможет, она не знала, будет ли её помощь продуктивной, но если она примет себя, со всеми прожитыми жизнями, навыками и опытом, станет частью Дома Кун… У неё появится шанс. Шанс спасти мир, который уже считала своим домом.
— Я согласна… отец.
— Я и не сомневался в тебе! Поверь, мы сделаем всё, что можем, — и бывшая — а почему, собственно, бывшая? — Певерелл радостно улыбнулась. Она и не рассчитывала обрести семью, а тут — такое!
* * *
И потянулись долгие дни, наполненные тренировками. Девушка, с подачи родителей иначе как Серегвезрин себя больше не называвшая, тренировалась до упаду. Она впитывала знания, как губка, дорвавшись до нормальных учителей и понятных объяснений, схватывала всё на лету и хотела ещё. Мораг и Аз смеялись, что она ни капли не изменилась, а та только кивала с загадочным видом, с каждым днём меняясь всё больше. Ведь дни были наполнены тренировками, а ночи — возвращающейся памятью. Проведённый родителями Ритуал Пробуждения только облегчил процесс, запущенный Смертью, и за одну ночь Серегвезрин проживала одну жизнь. Она узнавала всё больше и больше: что сейчас Дом Каленхад находится в немного ином плане, чем ей предстоит находиться, и что этот план зовётся Тенью. Она узнавала всё, что могла, о Доме, об устройстве Тени и Тедаса в целом, о том, что такое атака Хаоса и чем она грозит; о том, как правильно составлять рунные цепочки, как колдовать с проводником и без него; почему боевой посох, правильно сделанный, лучше любого клинка, и какие книги что могут в себе таить…
Обучение подходило к концу, а в хижине хассиндки Флемет, опекаемая Морриган, изменялась и тихо стонала в волшебном сне неожиданная гостья, уже год как не просыпающаяся, но и не проваливающаяся в Тень окончательно. Её белые, даже седые волосы заметно отросли; удлинились и стали прочнее когти, зажили раны, оставив после себя лишь серовато-белые шрамы, но главное — изменился посох девушки, так и не пришедшей в себя. И вот в ночь, когда долийские эльфы, памятуя заветы своих предков из Арлатана, праздновали и привечали приход бога Фен’Харела в этот мир, беловолосая гостья с матовой чёрной кожей(9) открыла глаза, взглянув на мир яркими изумрудными глазами.
До знаменитой бойни при Остагаре оставалось чуть меньше трёх лет. До обнаружения начала Мора — полгода. До возвращения в Дом — целая жизнь впереди, полная радостей, печалей, смертей, но самое главное — любви.
1) Тартен — это доспешная юбка, сшитая из тяжёлой проклёпанной кожи, полосами нашитой на широкий, часто дублёный или легкометаллический пояс. Скрывает движения ног, а краями такой юбки, при удачном и умелом использовании, можно кому-то что-то порезать или сломать.
2) Тул — сумка для стрел.
3) Налучье — крепление на спину для лука.
4) П.а.: ага, и старая привычка со времён Дамблдора.
5) Магик — магическая раса
6) Потомки Азирафаэля и Мораг, точнее, имена родов, основанных ими, нагло содраны из списков египетских фараонов, знатных японских и арабских родов, названий племён индейцев, русской мифологии и книги Роулинг. Прошу сильно за это не бить.
7) Кто помнит, фамилия Дамблдора — или имя? — переводится, как "Белый Шмель".
8) Серегвезрин — взято из разговорника высокой речи по "Ведьмаку". Означает — ассасин-убийца. Почему так — не знаю, специализация-то у персонажа немного другая будет, если уж по классификации Эры Дракона.
9) https://img.ifcdn.com/images/57ab9410ffa2753202ff73e5161849b8082ec338fed497c6ff838c470f790bea_1.jpg
Морриган в очередной раз коротала своё время у постели нежданной гостьи, год назад принесённой матерью в стены их хижины. Расчёсывая и заплетая белоснежные волосы в сложную косу с ленточками, монистами и бусинками, она всматривалась в лицо гостьи. За это время Морриган выучила её наизусть: матовая чёрная кожа, иногда светящаяся изнутри фиолетовым; шрамы на правом предплечье, один — как будто от клыков огромного животного, излучающий ужасную ауру смерти и жизни одновременно, второй — от ножа, от которого несло магией крови; шрамы на спине, как будто девушку хлестали плетью или ремнём; шрамы на запястьях, как будто она пыталась выбраться из оков; шрам на лбу в виде странной руны, тоже несущий магический след…
Морриган заочно знала это беловолосое чудовище. Воспитанница Диких Земель была убеждена, что эта девушка участвовала не в одной и не в двух магических битвах, и выходила оттуда победителем. За время, что Морриган провела у постели беловолосой, она научилась заплетать её шикарную снежную гриву; делать массаж почему-то растущим, а не атрофирующимся мышцам, которые ощущались, словно та постоянно тренировалась; кормить при помощи магии, напевая ей что-то из того, что придумала сама или слышала от матери… И, порой, непроизвольно засыпая у постели гостьи, которую считала уже сестрой, и проваливаясь в Тень, Морриган замечала исчезающий где-то вдали силуэт беловолосой. Не зная её имени, Морриган называла не приходящую в себя «спящую Красавицу» Сварта, что на её родном языке означало «Чёрная звезда»(1). Да и вообще Морриган часто думала, что будет, когда Сварта проснётся. Ведь так много хотелось узнать! Так много показать!.. Так о многом расспросить и рассказать!.. И потому, когда Морриган опустила взгляд со стены, увешанной самодельными шторами, на лицо Сварты и столкнулась с осмысленным, настороженным, изумрудным взглядом, первой реакцией было удивление.
— Эм-м… Привет?.. — Морриган терялась не часто, но когда терялась, становилась очень милой.
— Пх… кх-кх-кх… — гостья закашлялась. Морриган бросила недоплетеную косу и принесла ей воды. Та с благодарностью на неё взглянула и мелкими глотками, смакуя, выпила весь стакан. — Привет.
— Ты говоришь на ферелденском?! — обрадовалась Морриган. Вместо ответа она получила только кивок.
Пока Морриган всматривалась в гостью, сама Серегвезрин тоже рассматривала свою нежданную компаньонку. Высокая, немногим выше неё самой, брюнетка с аристократически-бледной, почти алебастровой кожей. Ладно сложенная, пропорциональная фигура, с тугими жгутами мышц, явно тренированных. Длинные, как у пианистки пальцы, с аккуратными ногтями тёмно-фиолетового цвета. Длинные черные волосы завязаны в хитромудрую причёску, с вплетенными лентами, бусинами и монистами. Одежда странная, но понятная, магически создающая щит вокруг тела, прикрывающая самое важное и не стесняющая движений. У стены — посох, скорее всего, даже этой девушки. Живые чёрные глаза внимательно рассматривали её саму, и когда их глаза встретились, чёрные как ночь у Морриган и зелёные, холодные, как изумруды у Серегвезрин — они улыбнулись друг другу.
— Морриган имя мне. В гостях у нас ты год уже. В Тени ты время это потратила из жизни, всё время это я пригляд несу за тобой. Маменька моя в руинах Серых Стражей форпоста нашла тебя, в обличье дракона принеся сюда. Ты без сознания была, и были при тебе лишь посох да то, что было одеждой когда-то. По матери моей поручению смотрю я за тобою. До Остагара от хижины нашей неделя ходу пешего, ты в Диких землях Коркари. Что я, что мать моя — отступницы, и нас народ не любит… Коль хочешь, — оставайся, а нет — никто не держит, я дорогу укажу. Коль хочешь ты остаться, прошу тебя к вечернему костру! — невесело усмехнулась Морриган, ожидая неприятной реакции.
— Спасибо, — вместо этого услышала она, и чёрные глаза распахнулись в удивлении. Голос у гостьи был приятный, мелодичный, с хрипотцой — возможно, после такого длительного состояния «в отключке», — с мурчащими нотками. — Меня зовут Серегвезрин, я тоже маг-отступник, точнее, тут такой магии я ещё не встречала. Я — некромант и безмерно благодарна вам с матерью за то, что приютили меня и заботились обо мне. Если предложение твоё — искреннее, то я останусь.
— Останешься, конечно, дитя! Ты молода ещё, чтоб самой в мир выходить, да и опасно там.
От двери послышался старушечий голос, и в хижину вошла… наверное, женщина. Седые волосы были убраны в странную причёску, образующую как бы рога на голове. Она сама была достаточно высокой и худой, а оранжевые глаза светились мудростью и хитростью, до которых самой Эрин было ой как далеко. Серегвезрин удивлённо посмотрела на женщину. — Не смотри так на меня, Флемет я, Ведьма из Диких Земель. Морриган — дочь моя.
— Приятно познакомиться с вами лично, Аша-белланар. Моё имя Серегвезрин.
— Серегвезрин? Ха-ха-ха! — Флемет рассмеялась. — Что же, проходи к костру.
С некоторым трудом поднявшись, опираясь на руку Морриган, Серегвезрин прошла к костру. Похлёбка с грибами, травами и заячьим мясом, что приготовила Флемет, была на удивление вкусной и питательной. Серегвезрин с удовольствием наконец-то съела нормальную пищу, а не ту, которой её кормили в Тени — смесь Лириума и какого-то ещё минерала, который был на вкус, как чуть подгнившее яблоко, но утолял голод, жажду и убирал чувство неправильности из организма, который частенько бунтовал. Флемет подождала, пока та наестся, и жестом пригласила её к холму за хижиной. Когда за ними пошла и Морриган, Флемет сурово взглянула на неё.
— Но мама! Сдаётся мне, что право я имею знать…
— Молчи, дитя, и пусть сама решает гостья наша, кому при разговоре стоит быть.
— Пусть будет, — покачала головой Серегвезрин.
Обнаружив у своей постели девушку, которая наверняка привыкла так проводить время за целый-то год, она сочла её кем-то вроде близкого человека и считала, что в таком маленьком и скромном обществе, как у них, тайн и секретов быть не должно. Знала по прошлой жизни — до добра это не доводит…
— Ну, что же, дитя, садись, нам многое обговорить предстоит, — Аша-белланар махнула рукой, и из воздуха соткались три больших красивых кресла, столик со стоящими на нём чайничком, тремя чашками и печеньем. — И ты, дочь моя, садись. И слушай внимательно.
Когда все трое расселись, Флемет внимательно посмотрела на них и тяжело вздохнула. Серегвезрин устроилась в кресле в достаточно странной, на неопытный взгляд, позе. С одной стороны, она как будто свернулась калачиком в кресле, забравшись в него с ногами, одну руку спрятав под коленями, а другой, опираясь на них же, положив на сгиб локтя наклонённую голову. Но, если взглянуть на это с другой стороны…. Кресло Флемет загораживало ей обзор на поляну сзади, и, наклонив голову, Серегвезрин улучшила себе обзор. Такая поза к тому же позволяла ей мгновенно уйти с возможной линии атаки, как открывая простор для действий Морриган и Флемет, так и оберегая себя от возможной опасности. Морриган же села немного по-другому, слегка вычурно, так, как будто находилась в каком-то поместье, среди своих слуг и подчиненных, но Флемет, зная дочь, как облупленную, знала: такая поза — лишь защитная реакция. Морриган волновалась.
— Итак, дитя, — обратилась Флемет к Серегвезрин. — Я знаю, что ты и душа твоя не из этого мира. Не знаю, что ты пережила там и насколько это было ужасно, но здесь, сейчас, похоже, ситуация не лучше. Начинается война, я чувствую это, хоть и не знаю, с какой стороны идёт опасность, — она властно подняла руку, когда Морриган хотела что-то сказать. — Молчи. Дитя, сначала я расскажу то, что смогла выяснить. Ты, — обратилась она к дроу, — пробыла в нашем мире уже год. Год, который ты провела на постели в нашем доме без сознания. Ухаживала за тобой моя дочь, Морриган, и её стоит благодарить за то, что тело твоё в полном порядке и даже больше. Морриган рассказала мне, да и я сама видела — на твоём теле шрамов больше, чем должно быть у такого ребёнка, как ты. Знаю, что в твоих жилах течёт кровь очень сильного и древнего Дома, но об этом ты и сама мне можешь рассказать. Я не заставляю. Я лишь хочу знать о тебе то, что ты позволишь, чтобы помочь тебе в будущем.
— Что же, Флемет… Вы правы, я не из этого мира. То, как я сейчас выгляжу… Мои шрамы… Это очень долгая история, достаточно жестокая и несправедливая. И она может показаться тебе не совсем правдивой, ведьма Диких Земель.
— Дитя, я чувствую ложь. И я чувствую твоё спокойствие. Так что говори — и мне, и дочери моей будет интересно узнать о тебе.
— Так и быть, Флемет, Ведьма Диких Земель, слушай. Имя мне тут — Серегвезрин Каленхад, но когда-то давно, когда я ещё не отчаялась окончательно, ещё до того, как ты нашла моё тело в руинах форпоста Серых Стражей… Меня звали Генриеттой. Я была Наследницей Певерелл, одного очень могущественного рода некромантов. Мои родители — Лорд и Леди, но уже другого рода — отреклись от меня, а тот, кто был наставником, проклял так, что я вряд ли бы дожила до совершеннолетия. Я была в отчаянии, ведь всё, что я видела до этого, вся моя жизнь — они оказались сплошными ложью, фарсом и обманом. В нашем мире существуют такие… создания… Раса, которая никогда не вмешивается в дела людей. Их называют гоблинами. И, когда я пришла, чтобы немного прояснить ситуацию и узнать о том, кто я и что я…. Меня постигла страшная правда.
Мой отец… если я ещё могу так звать это бесхребетное низкое ничтожество… Наследник, так и не ставший Лордом, но гордо себя им именующий. Низкая подлая тварь, не имеющая понятия о чести, долге, справедливости и честности. Существо настолько жестокое, чтобы использовать ребёнка как приманку для сильнейшего Тёмного мага столетия, с которым на тот момент шла война. Жестокий настолько, чтобы этого самого ребёнка обречь на одиннадцать лет ада, персонального. С теми, кто ненавидел магию и всячески пытался истребить её. В ребёнке. С теми, кто этой магии не имел, но хотел избавиться всеми силами. Одиннадцать лет побоев, голода, страха, боли и существования в постоянном ожидании удара. С любой стороны. А потом — откровение и сенсация — я маг. Волшебник. И еду в школу. Открытие за открытием: я богата, у меня есть власть, у меня есть Титул. Правда, как я потом узнала, совсем не тот, который мне говорили. А потом — ещё семь лет приключений, из которых я почему-то всегда выходила победителем.
Три года пришлись на войну. Кровавую, жестокую и бесчеловечную. Ту, которую я же и закончила. Ту, которую развязал якобы мёртвый наставник, учитель и тот, кто должен был хранить жизни детей, а не подставлять их под удар, толкая на передовую. Знаешь, откуда эти шрамы? — Сварта взглянула почему-то на Морриган, а не на Флемет. Та покачала головой неопределённо. — Вот этот, — она приподняла рубаху, показывая след от стёртой кожи на боку, — остался от дубинки горного тролля. Мне тогда сломали позвоночник в пяти местах. Вот этот, — она показывала испещренные ямочками ладони, — от человека, сгоревшего заживо от моего прикосновения. Я стала убийцей в одиннадцать лет, по воле своего наставника, прятавшего меня от мира и мир — от меня. Вот этот, — она показала предплечье, где красовался рваный сероватый шрам, на чёрной коже смотрящийся очень странно, — от укуса василиска, который я пережила в двенадцать лет. И выжила лишь благодаря тому, что рядом был феникс, поплакавший на мою рану.
Флемет только хмурилась, а Морриган сидела, зажав рот руками и почти не дыша. Серегвезрин рассказывала страшные вещи.
— Вот этот шрам, — та показала странгуляционную, почти белую борозду на шее, — от проволоки, которой мне пытался мой обычный, не-маг, кузен перерезать горло. Только потому, что после того, как он сломал мне руку, она почти сразу же зажила. Вот этот, — она показала на разодранное плечо, напоминающее плохо зажившие порванные мышцы, — от когтей оборотня. Этот, — она показала на чуть неправильно и как бы в стороне стоящий мизинец на левой руке, от которого тянулась длинная полоса почти до самого локтя, — от дяди, который пытался отрубить мне руку за воровство, которого я не совершала. Вот этот шрам, — Сварта указала на шрам от ритуального кинжала, аккуратный розовато-серый рубец, — от ритуального ножа, при помощи которого воскресили моего злейшего врага, сильнейшего Тёмного Мага, страх всей страны, в которой я жила. Тогда же я получила этот, — две аккуратных заросших уже ямочки над левой ключицей, — и этот, — как будто бы аккуратный прокол между шестым и седьмым рёбрами, — шрамы. Один — от укуса акромантула, огромного арахнида, а другой — от проклятия человека, чей разум подчинили. Вот этот шрам, — блёклая надпись на неясном языке на тыльной стороне левой ладони, — я получала на протяжении почти всего года от проклятого артефакта, которым пользовалась в качестве наказания наша учительница. Этот шрам, — несколько рваных полос, оставшихся на правом боку, бедре и немного — ноге, — я получила на шестом курсе своего обучения от врага, который мог бы быть другом. Остальные шрамы… Большую часть из них я получала на протяжении всей жизни.
— И те, что на спине твоей?.. — дрожащим голосом спросила Морриган.
— И те — в том числе. Ты сидела у моей постели почти год… Скажи, тебя не удивило такое количество шрамов?
— Удивило, но маг ты сильный и в битвах многих побывала. Пусть не легка жизнь была твоя, но знаю я тебя заочно, и помочь готова, чем скажешь. Но примешь ли ты помощь мою?..
— Приму, как ни странно. И твою, и матери твоей. — Серегвезрин мрачновато улыбнулась. — Мой мир пал, поглощённый Хаосом. Этому миру грозит опасность, но он ещё не обречён. И я тут для того, чтобы помочь избранному Первозданными спасти этот мир. Вы со мной?
— С тобой, дитя, — кивнула Флемет, внутренне гордясь и собой, и своей дочерью, и гостьей, которую почему-то считала своей если не дочерью, то родственницей точно.
— Я с тобою, — кивнула Морриган и, встав, обняла беловолосую Серегвезрин. С тех пор время понеслось вскачь.
Флемет обучала девушек, проводя с ними очень много времени. И для Морриган, и для Серегвезрин время летело как бешеное. Заполненное тренировками, беготнёй по Диким Землям, когда в хижине они не появлялись неделями и месяцами, охота с волками, с хасиндами… Да с кем только они ни охотились и чего только ни делали!
* * *
На следующий день после того судьбоносного разговора Флемет проверила обеих девушек. Странное заклинание и физические упражнения, которые она заставляла делать девушек, дали свои плоды. Флемет тогда ещё сказала, что, мол, всё так, как я и думала. Что это значило, она не хотела рассказывать, но вняла доводам Эрин и рассказала. Это было старинное заклинание хасиндов, которым пользовались для того, чтобы определить, к чему лежит склонность мага и человека вообще. Оказалось, что обе девушки — просто кладезь талантов.
Морриган, как истинная дочь своей матери, имела невероятно сильный дар к травам и минералам, а значит, не только могла заставить их расти или засыхать, изменять свои свойства или не проявлять их, но и при должной тренировке могла стать отличной травницей-зельеваром. Флемет сказала, что со временем та станет варить отличные лечебные зелья, станет отличным ядоделом и сможет распознать почти любую травинку или камешек под своими ногами.
Морриган обрадовалась такой перспективе и уже рванулась было к книгам, но Флемет остановила её — это было не всё. Унаследовав от матери способность к обороту, Морриган, тем не менее, пока что не могла оборачиваться драконом. Да и не её это было «животное», как сказала Флемет. Как она сказала, при должной тренировке помимо уже имеющихся в арсенале обликов волка, паука и медведя, Морриган сможет оборачиваться роем ядовитых пчёл, огромной змеёй из легенд Хасиндов и, что самое интересное и главное, она сможет становиться виверном, потому что именно этому родственнику дракона Морриган соответствует больше всего.
Также Флемет обнаружила у Морриган склонность к магии духа, энтропии и рунной магии.
Когда же Флемет провела то же заклинание-ритуал для Сэры, она только тихо выдохнула и несколько минут собиралась с мыслями, прежде чем начать свой рассказ.
У Серегвезрин обнаружилось способностей не меньше, чем у Морриган. Как минимум, у неё была природная предрасположенность к созиданию, и не как к типу магии, а как к ремеслу. Всевозможные артефакты, амулеты и всё, что могло считаться зачарованной вещью — было именно её стезёй. На это Серегвезрин только кивнула со словами: «артефактор…» Также Флемет поведала, что помимо склонности к некромантии, точнее, врождённому и очень сильному дару, она имеет дар следопыта, то есть возможность приручать и призывать всевозможных зверей. Помимо этого, Сэре так же подчинялась боевая магия, а ещё та с лёгкостью, при должных тренировках, конечно, могла овладеть техниками сновидцев, которые самой Флемет, к великому её сожалению, так до конца и не дались.
После этого начались долгие изнурительные тренировки.
Узнав, что Эрин — Некромант, Флемет показала ей хасиндское кладбище, на котором могла часами тренировать её. Почти год пролетел незаметно, и, по уже сложившейся традиции, каждый день был чем-то похож на предыдущий. С самого утра зарядка и разминка, в том числе, с доделанными боевыми посохами. После — завтрак и занятия магией. Потом — перерыв на обед, история Тедаса, всё, что им стоит знать о той опасности, которая может перерасти в войну, и снова занятия магией. Где бы девушки ни были, куда бы ни пошли, насколько далеко не отдалялись бы от хижины — их распорядок дня был неизменным. Несмотря ни на что.
По прошествии года Морриган овладела почти всеми видами оборота, наловчилась разбираться в травах и минералах и готовить из них лечебные зелья, притирания, яды и отравы, как и противоядия. Дочь Флемет изучила всё что могла по вопросам магии рун, духа и энтропии. И, пусть пока ещё не все три школы подчинялись посоху Морриган, та уже по праву считалась сильным соперником, мало в чём уступая своей матери, как в силе, так и в боевом опыте. Серегвезрин же была… сама собой.
Чернокожая белогривая девушка со множеством шрамов, со сверкающими, как изумруды, зеленеющими глазами, большими настолько, что казалось, будто они занимают пол-лица, сразу же приковывала к себе внимание. Сэра стала ходить в плаще с глубоким капюшоном, скрывая себя от остальных, но когда она была рядом с Морриган… Серегвезрин с головой погрузилась в изучение некромантии и магии сновидения. И пусть последняя ей давалась тяжело, зато некромантия шла, как раскалённый нож по маслу!
Серегвезрин уже через месяц обучения поднимала простейших умертвий, а к концу года обеих девушек сопровождала следующая по Тени стая Призрачных Гончих, созданных ей; Более того, у каждой девушки появился свой… Ну, наверное, Зверь. Потому что чёткого определения оборотню, скрещённому с неизвестно как и где найденным скелетом грифона и иглоспином, не находилось. Это «чудо некромантской мысли», если не-мёртвого неживого можно было так назвать, имело свой собственный, раболепно подчинённый хозяйке разум и выглядело… странно(2). Огромный волк, который при нужде выпускал грифоньи крылья или, при опасности для всадницы, ощеривался веером чёрных шипов, полных смертоносного яда, как бы укрывая им всадницу. Его шкура была очень прочной, а когти рвали сталь доспехов и ломали камень, словно он был мокрой глиной.
Со временем Морриган научилась самостоятельно управлять своим Зверем и Сэра, которую Мори продолжала называть «Сварта», полностью перекинула управляющую нить своей сестре.
Да, именно сестре. За год девушки мало того, что стали абсолютно неразлучны и научились понимать друг друга с полувзгляда, так ещё и провели обряд, делающих их кровными сёстрами. Неразговорчивая, замкнутая и недоверчивая Сварта(3) отлично вписалась в компанию чуть диковатой, но любопытной как кошка Мори(4), да и вообще они были как две стороны одной медали — одинаковые, но разные.
За год обе девушки изменились. Обе вытянулись, мышцы их окрепли, фигуры стали плавными и соблазнительными, а движения — плавными и грациозными, как у хищниц. Каждая девушка имела при себе пару кинжалов, с которыми обращались достаточно неплохо, боевой посох, поясную суму — с зельями, ядами, минералами, травами, и всем, что было необходимо, а так же обе они полюбили плащи с глубокими широкими капюшонами(5). Так что, никто во всех Диких Землях уже не удивлялся, видя две фигуры с развевающимися полами огромных бесформенных плащей, скачущих на своих странных Зверях куда-то вдаль. Капюшоны, несмотря ни на что, не падали с лиц, только порой пряди выбивались наружу — когда белоснежные, будто бы даже седые, а когда и чёрные как смоль, немного волнистые.
* * *
Прошёл год. Год, наполненный тренировками, исследованиями Диких Земель, провалами и успехами, знакомствами и битвами. И вот в тот момент, когда во время вечернего чаепития в ожидании двух сорвиголов Флемет вскинула голову, почуяв кровь Порождения Тьмы и Серого Стража, что её пролил, перед ней, буквально камнем упав с небес, приземлились два абсолютно одинаковых Зверя. Чёрные шкуры, с кое-где проступающими пепельно-серыми пятнами, светлое брюхо у каждого, крылья, которые прятались в складках кожи этих существ, когтистые лапы и головы странной формы, оканчивающиеся не то клювами, не то пастями. Две одинаковых фигуры спрыгнули из сёдел, подходя к той, что заменила им мать. Флемет окинула их внимательным взглядом.
Вот её дочь. Изящные, плавные движения. Плащ скрывал их, как и фигуру, но вот отлетел на спину капюшон, открывая копну рассыпавшихся по спине и плечам чёрных волнистых волос. Чёрные глаза на аристократически-белой коже смотрелись странно, но завораживающе-красиво. Полные алые губы чуть изгибались в мягкой тёплой улыбке. Плащ соскользнул с плеч, и изящная рука с тонкими, как у пианистки, пальцами, обтянутая полупрозрачной тканью перчатки из паутинного шёлка, сплетенного с таким количеством вложенных заклинаний, что становится страшно, повесила его на луку седла, и потрепала Зверя по лобастой башке. Волосы, сейчас распущенные, обычно были забраны в высокую прическу. На шее — широкое наборное ожерелье, сделанное из позолочённых костей всевозможных магических созданий. В ушах — серьги-артефакты, зачарованные Свартой с помощью Флемет и очень затратного ритуала, в качестве комплекта к ожерелью, сделанному таким же способом. Накидка прикрывала только самое важное — шею, грудь, немного живот и бока. Открытая спина, не оставляющее простора для фантазии декольте, и магическая плёнка, способная выдержать удар двуручного топора хасинда. На бёдрах — широкий клёпаный пояс, тоже артефакт работы Эрин. На нём — несколько кармашков, ножны для кинжалов — двух ритуальных Атамэ, сделанных из белой стали и железной коры. Пояс поддерживал широкую тканевую юбку, скрывающую ноги. При резких движениях полы юбки разлетались и открывали вид на стройные прямые ножки её дочери. Морриган была обута в высокие сапоги из оленьей кожи, мехом вовнутрь и наружу, внутри обтянутые паучьим шёлком и снаружи — покрытые вставками из хитина арахнидов. В сапоги заправлены обтягивающие брюки из того же паучьего шёлка, пришитого к внутренней стороне паучьей шкуры. К тому же каждую деталь одежды Морриган вместе с сестрой зачаровывали, да так, что потом сутками валялись с магическим истощением — сил не жалели. Костюм подобного кроя, типа и силы служил не хуже, а то и лучше, чем тяжёлый доспех, при этом, не стеснял движений и был лёгким. В руках Морриган держала посох: позвоночник виверна — и где только нашли?! — с нанесёнными на него рунами, заключённый в своеобразный чехол из железной коры, кое-где перетянутый паучьим шёлком и переклёпанный белой сталью. Ближе к концу, там, где была использована изгибающаяся часть, хвоста виверна, был вставлен кристалл-концентратор, а сам серповидный верхний конец заточен не хуже антивской стали. Низ посоха — заостренные с двух сторон, заточенные в форме лезвия позвонки виверна, усиленные изменённым магией и сплавленным с костью хитином непонятного — явно не арахнидского — происхождения.
Флемет гордилась дочерью и тем, какой она стала.
Впрочем, гордилась она и второй своей «дочерью», пусть и приёмной. Серегвезрин ненамного отставала от своей названой сестры. Широкие кожаные полосы, внутри обшитые паутинным шёлком, закрывали большую часть груди, проходили под ней, прятали шрамы на ключицах и соединялись на спине, как майка. «Погоны», сделанные из шкур арахнидов и их хитина, соединялись тонкой цепочной из белой стали, хотя и так не упали бы. Куртка из шкуры арахнида, со вставками из его же хитина, покрытая рунами, скрывала спину до талии, а длинные рукава закрывали шрамы на руках, постепенно переходя в перчатки без пальцев. То ли они были спрятаны под курткой, то ли к ней крепились — неизвестно. «Погоны» крепили к куртке накидку из шкуры какого-то чешуйчатого, спадавшую до попы. На талии были закреплены… ну, условно это можно было назвать очень короткими шортами, из всё того же паутинного шёлка, пришитого с внутренней стороны шкуры какого-то чешуйчатого. К ним, как подтяжки, крепились полосы кожи, оплетающие высокие чулки из очень плотного, многослойного паутинного шёлка — видимо, обеим девочкам нравился это материал. Полоски кожи, сшитые между собой, с приделанными ремешками и пряжками, образовывали своеобразную «сетку» до самых сапог. На поясе, который придерживал шорты и достаточно длинную юбку из шкуры арахнида, с нашитыми на неё же частями хитина, с разрезом с одной стороны, были прикреплены ещё и кармашки. Такие же, как у Морриган. Ножны с кинжалами крепились не на бёдра, а ниже, к ногам, к тем самым полосками кожи, которые были своеобразными подтяжками. Сапоги были из чьей-то шкуры, с тем же хитином арахнида, внутри — с паутинным шёлком. И — точно такой же плащ с глубоким капюшоном, не имеющий никакой формы. Точно такой же, как у Морриган. Разве что — крепление для посоха. Очень своеобразного посоха, на самом-то деле. Из костей какого-то неведомого зверя, точнее, из его позвоночника, была набрана странно изгибающаяся рукоять, обтянутая чьей-то чешуйчатой кожей. Внизу посох оканчивался не то жалом, не то просто чьим-то причудливым хвостовым наконечником, острым настолько, что нечаянно задетое дерево развалилось на части. Руны уходили под кожу, змеясь по кости рукояти, и переходили плавно к навершию, слабо мерцая синим. Навершие посоха было тоже достаточно необычным — череп какой-то птицы или, скорее, какого-то демона, уменьшенный магически, из пасти которого, сделанное из чьей-то очень длинной, плоской и широкой кости, выходило лезвие, крепясь так же и к рукояти. Лезвие, покрытое рунами и знаками настолько мелко и плотно, что само по себе, даже не активированное, светилось сине-фиолетовым.
Флемет снова окинула взглядом своих дочерей — родную и приёмную. Девочки были целы и невредимы, а внимательные взгляды зелёных и черных глаз точно так же искали повреждения на матери. Не найдя, все трое выдохнули. А нахмуренная Флемет, предложив девушками присесть, со вздохом выдала:
— Началось…
1) Swarte stjer — (фризский, "Swarte stjer") — "Чёрная звезда", спасибо гугл переводчику.
2) Зверь, чудо некро-мысли. http://zhurnal.lib.ru/img/a/arrantarra/sonya/8a722725a9f1fbcd53265b498e1d6faa.jpg
3) Самое приблизительное, Серегвезрин https://i.pinimg.com/originals/d6/9b/19/d69b1942298698aadb5567faa75c2084.jpg
4) Это Морриган, к вашим услугам http://img05.deviantart.net/2aea/i/2013/025/0/f/morrigan___the_witch_of_the_wilds_by_thedurrrrian-d5sopjl.jpg
5) Так выглядят плащи девушек http://dreamworlds.ru/uploads/posts/2013-04/1367235819_6ab9e6c4f7368b5865bb17d51e47d113.jpg
 |
|
|
Очень любил читать "Гарри в Азкабане" или "Гарри-все-предали-Уизли-гады-Дамблдор-сволочь-но Гермиона-ван-лав!!!"
Но после прочтения вашей главы и тех помоев, что сваливается на героиню, у меня стойкое отторжение. И потом, я такой думаю - "Не, стар я, для всего этого дерьма". Поэтому, не МОЕ! Автору, респект, удачи, блага и большой фантазии в написании сие фанфика. Отправлюсь-ка, на поиски нового фанфика. Адью! 1 |
|
|
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
|
Популярное
VKontakte
WhatsApp
Telegram
Отключить рекламу