Тот самый день (гет)

Речушка, извивавшаяся среди сухой травы, терялась в тумане. Облака, весь вчерашний день наползавшие с гор, растеклись серой мутью с горько-сладким запахом дождя и прелой листвы. Это было тихое время, сонное и одновременно до болезненного настороженное — Эовин казалось, что она различает среди шелеста осиновых ветвей и шепота воды на каменистых уступах биение собственного сердца. В городе сейчас по-другому: там готовятся к Самайну, и все пестрит оранжевым, красным и желтым, переливается цветными огоньками, бьет по ушам рваными ритмами песен, смешавшихся в странный напев без конца и без начала. Город готовился к Самайну, а у Эовин был день рождения, и никому не было до нее дела.

Отчасти она сама была в этом виновата. Если бы у нее были друзья, они бы ее поздравили, приволокли гору подарков, но друзей у нее нет, потому что она не понимает, зачем они нужны. Если бы она попросила дядю забыть хотя бы на один день в году про вечные проблемы на работе, они могли бы поехать куда-нибудь вместе или, может быть, навестили бы в полицейской академии Эомера, но она не попросила. Если бы были живы ее родители, они бы… Впрочем, в этом она не была виновата. Это все Саурон — всегда, побери его Унголиант, Саурон и его война со всем миром, которая никак не закончится. Эовин уже знала, что, закончив школу, поступит в полицейскую академию вслед за Эомером. Так же, как в свое время туда поступили ее родители, и их родители, и дядя Теоден, и его родители тоже… Он, конечно, будет спорить, ругаться, даже, наверное, попытается снова запереть ее дома, но никакого толка из этого не выйдет. Все уже решено, так уж повелось. Война — у них война, череда сражений, которая иногда казалась Эовин чем-то вроде традиции. Остара, Самайн, Саурон, и никак нельзя иначе, потому что если иначе, то что-то возьмет и сломается.

Эовин порылась во внутреннем кармане куртки, выудила из припрятанной там пачки сигарету, чиркнула зажигалкой и, кашлянув, сделала неглубокую затяжку. Сигареты она украла у дяди. Вдвойне бессовестно, учитывая, как он пекся о ее здоровье, но выхода не было. Где ей купить себе сигареты, если каждый в городе знает ее, знает, чья она племянница и чья дочь, и что ей нельзя ни курить, ни пить, ни задерживаться допоздна на улице, ни ездить на пустоши… Приходилось постоянно идти на сделки с собственной совестью и от этого чувствовать себя еще большим дерьмом, чем обычно, но иначе Эовин просто не могла. Вот и сегодня она уехала сразу же, как только увидела, что дядина машина скрылась за поворотом. Торчать в пустом доме просто не было сил.

— Закажи себе пиццу, что ли, или позови ребят из школы. Помнишь, пару лет назад вы играли в мяч с какой-то девочкой, как ее…

— Да, конечно. Я ей позвоню. Езжай, ты опоздаешь. Ребятам привет.

Дым щипал глаза, и она прикрыла их, оставшись так на несколько минут — в обманчивом спокойствии и полном равновесии. В пустоте, где была только она одна, и ничего больше. Ни воспоминаний, ни мыслей, ни вечного ощущения того, что у нее будто колючки в кроссовках или джинсы натирают задницу, а она ничего не может с этим поделать. Чертовски…

— Неосторожно.

Эовин подскочила с камня, на котором сидела, выронив сигарету и с трудом удержав равновесие. Сердце билось где-то в горле: тук, тук, тук, тук, а в голове лихорадочно метались мысли, сплетаясь в маленькое колючее торнадо. Говорили тебе, не выезжай на пустоши, потому что перемирие закончилось. Говорили тебе, не сваливай из дома, никому не сказав, куда тебя понесло, потому что никто не будет знать, где тебя потом искать и из-под какой коряги выковыривать твое расчлененное тело. Говорили тебе…

Он тоже вынул сигареты, так же, как она сама, пошарившись во внутреннем кармане куртки, закурил, щуря глаза, выпустил струйку дыма. Ветер, трепавший короткие светлые волосы, донес до замершей в нескольких метрах Эовин запах дорогих сигарет и какого-то парфюма, разумеется, тоже дорогого. Призрак не смотрел на нее, подчеркнуто делая вид, что его больше интересует мокнущий в речушке туман, чем ее скромная персона, а она пялилась во все глаза, подмечая каждую черту и убеждаясь, что запомнила все слишком хорошо. И что в нем ничего не изменилось. Она не видела его больше двух лет и не хотела видеть — вообще не собиралась даже думать о нем, задаваться вопросами, читать его с трудом раздобытую биографию, в которой было до смешного мало пунктов и до смешного же много тюрем… Подумаешь, бандит. Что такого. Просто обыкновенный…

— Твой дядя в курсе, где и как ты проводишь свободное время? — прервал он поток мыслей Эовин. Она непонимающе взглянула на него, невольно вздрогнула, представив себе, что последует за этим вопросом, кивнула и заговорила так, как обычно говорила, когда врала о том, почему не написала очередное школьное эссе.

— Да, разумеется. Он как раз едет за мной, чтобы забрать меня домой, и…

Назгул усмехнулся одним углом рта, и Эовин с неудовольствием поняла, что слишком хорошо помнит эту усмешку.

— И поэтому ты куришь. Конспирация для нас все, верно? Или, может, Теоден в курсе твоих увлечений? Он это одобряет?

Эовин молчала, сверля его ненавидящим взглядом. Издевается? Разумеется, издевается. Сейчас свистнет, и из-за кустов выскочат с десяток головорезов, скрутят ее по рукам и ногам, и она попадет прямиком к Саурону. Ну почему сейчас и почему именно так, а? Патрули, которые регулярно прочесывали окрестности, никого не обнаруживали, в участке отчитывались о том, что Саурон засел далеко в горах, занявшись вплотную контролем заграничного наркотрафика, так что…

— Мда. Разговор не клеится, — прервал молчание Назгул. — Так когда приедет Теоден?

Эовин выпрямилась, пряча руки в карманах.

— Что тебе это даст?

— Ты о чем? — поинтересовался он, чуть нахмурив брови. Эовин нетерпеливо дернула плечом: страх перед ним и тем, чем ей грозила эта встреча, глупо и странно смешивался с другим, совершенно неуместным страхом. Она снова, сама тому не веря, боялась выглядеть глупо. И перед кем?

— Как это о чем? Не делай из меня дуру!

— Может, все-таки…

— Ты же зачем-то сюда заявился? Вряд ли для того, чтобы покурить в одиночестве и полюбоваться окрестностями, так? — торопливо и зло заговорила она. — Ты меня выслеживал? Почему сейчас? Я ведь и раньше тут бывала. Учти, дядя с вами торговаться не будет, так что, если уж собрался, можешь меня похищать, но не думай, что это принесет вам какую-нибудь пользу, и вообще…

Она проглотила остаток своей сбивчивой речи вместе с дымно-табачным комком в горле, замерла, бестолково шаря глазами то по россыпи камней на берегах, то по голым красным ветвям карабкавшихся по ним зарослей шиповника. Назгул на периферии ее зрения покачал головой, вздохнул и вдруг протянул руку.

— Давай, иди сюда. Сейчас снова польет.

— С чего бы вдруг мне облегчать тебе задачу?

— Думаешь, сумеешь удрать? Не очень разумно, учитывая, что я не один, а ты плохо знаешь окрестности.

— С чего это ты решил, что я их плохо знаю? — насупилась Эовин. Он пожал плечами.

— С того, например, что ты тащилась лишних полкилометра по грязи, хотя могла обогнуть вон там холм и за пять минут сюда подняться.

— Так ты за мной следишь?

Он снова подчеркнуто тяжело вздохнул.

— Вынужден, потому что, судя по всему, у нашего общего друга Теодена хватает других забот. Тебе разве не говорили, что глупо шататься одной по пустошам?

— Разумеется, говорили, — бросила Эовин, вздернув подбородок. — Нельзя и носа высунуть из города, чтобы не наткнуться на тебя или еще какого-нибудь Сауроновского бандюгу.

Назгул вдруг помрачнел и пригвоздил ее к месту взглядом, в котором темнела зеленая болотная муть.

— На самом деле тебе сказочно повезло наткнуться именно на меня, Эовин. Так что не трать мое время попусту и слазь с горки. Или, может, послать сообщение Теодену?

Эовин зависла на пару минут, тщетно пытаясь вдуматься в услышанное. Он вынул из кармана телефон и показал ей.

— Не поняла. Ты что, серьезно угрожаешь мне моим же дядей?

Назгул снова усмехнулся.

— Скорее предоставляю тебе выбор.

Черный Джип лихо петлял по грунтовой дороге, разбрызгивая по сторонам жидкую грязь из растущих на глазах луж. Дождь зарядил такой, что Эовин успела промокнуть насквозь, пока тащилась за Призраком до припаркованной в паре сотен метров машины, в которой обнаружилась пара недоуменно взиравших на нее мужиков в камуфляжных куртках. Назгул усадил ее на переднее сидение, а велосипед кое-как затолкали в багажник его спутники. Ехали в гробовом молчании: Эовин боялась даже дышать слишком громко, чтобы не умереть от и без того зашкаливавшей неловкости. Командир Девятки, заботливо решивший подбросить ее до города — да этому никто ни в жизнь не поверит. Даже дядя. А если поверит, то прикончит ее собственноручно, разрядив зиг-зауэр в ее пустую голову. И правильно сделает…

Назгул остановил машину возле билборда с изображением логотипа сети местных супермаркетов, стоявшего невдалеке от въезда в город.

— Придется выкинуть тебя здесь. Дождь стихает, так что доберешься.

— Д…да, наверное. То есть нет, конечно, доберусь, — бестолково пробормотала Эовин. С заднего сидения послышался сдавленный смешок, который, впрочем, тут же оборвался.

— Уверена? — уточнил Назгул. Эовин кивнула и потянулась было к ремню безопасности — он настоял на том, чтобы она пристегнулась. Однако ее остановили.

— Стой.

— Что?

— Давай сюда.

— Что? — переспросила она.

Он взглянул на нее, угрожающе прищурившись. Эовин шепотом выругалась, достала из кармана промокшую пачку сигарет и опустила на протянутую ладонь.

— Вот теперь все. Идем, достанем твой велосипед.

Она помедлила у багажника, пытаясь различить его черты в быстро сгущавшихся сумерках. Ей казалось, что он тоже смотрит на нее. Она много дала бы, чтобы увидеть выражение на его лице, но у нее ничего не получалось. Тогда она заговорила — снова не думая и быстро, как в тот раз.

— Почему? Зачем тебе это надо?

— Не выезжай одна на пустоши, Эовин, — сказал он негромко. — Ты же сама понимаешь, перемирие окончено, и, хотя мы — пока что — держимся в стороне от города, всякое может случиться. Думаешь, кто-нибудь упустит шанс воспользоваться таким преимуществом?

— А ты?

— А я не воюю с детьми. И с женщинами тоже.

Джип, мигнув фарами, сорвался с места и растаял в дождливом мраке. Эовин несколько минут простояла неподвижно, глядя в темноту, а потом пошла по обочине, таща по лужам велосипед. Она не замечала ни холода, ни крупных капель, которыми швырялся налетевший ветер. Перед глазами плыли, подергиваясь рябью, цветные картинки, которые она когда-то постаралась стереть до белизны и запрятать поглубже, но у нее все-таки ничего не получилось. Завтра она сделает это снова, теперь уже раз и навсегда, но сейчас она смотрела и не могла насмотреться, до боли вглядываясь в каждую деталь. В конце концов, у нее день рождения. Можно позволить себя одну большую глупость и целых ворох маленьких.