Крылья радуги (джен)

Гости должны были прибыть ближе к вечеру, так что Гарри спокойно занялся своими привычными делами: сходил на травологию, после неё пообедал, набросал наметки эссе по трансфигурации и отправился на зельеварение.

С профессором Снейпом у Гарри были нейтральные отношения, во всяком случае, таковые он старался поддерживать, так как видел, что Снейп несколько неадекватен. Ещё с первого курса. Ещё тогда, на самом первом своем уроке, Гарри обнаружил, что профессор его за что-то невзлюбил, потом, чуточку позже, пришлось уточнить: профессор Снейп его не просто невзлюбил, он его возненавидел. А раз так… первокурсник Поттер избрал тактику наименьшего зла — начал старательно избегать злобного профессора. От греха подальше, кто его знает, может, он кукухой того… поехал? Ведь чтобы кого-то ненавидеть, надо иметь ба-а-альшие такие основания. А Гарри ему точно ничего не сделал, иначе бы помнил. А так он был в искренних непонятках — за что его профессор-то так ненавидит? Автоматически Гарри попробовал возненавидеть профессора в ответ, но не получилось — мотива не было: чтобы кого-то запрезирать, надо знать — за что.

Профессор знал и за что-то гнобил Поттера, старательно топил его на всех уроках. Гарри не знал причин, сам он не имел мотивации и поэтому… жалел Снейпа. И желал ему отпусков в хороших санаториях, самых лучших психологов-психиатров и крепкого здоровьица. А то ж на зомби похож: желтая кожа, жирные волосы, не очень белые зубы, кисло-брюзгливое выражение лица да к тому же ещё и наглухо задрапирован в сто одежек, на все пуговицы застегнут по самое горлышко, мерзнет, поди, бедолага…

Итак, вне уроков Гарри избегал профессора Снейпа, а на уроках это было довольно затруднительно, потому что профессор отчего-то бесился, если Гарри прятался от него за самым дальним столом в конце класса или притворялся тихой беззвучной ветошью. Снейпа это не устраивало, ему надо было, чтобы Гарри был на глазах и поближе, так, чтоб слышал его неудовольствие. А Гарри что? Ну ладно, он мальчик понимающий, пойдет навстречу больному, ему это несложно, закалился, знаете ли, на Дурслях.

Вот и сейчас. Гарри, придя в класс, привычно занял стол перед профессорским, Снейп при виде Поттера тут же привычно налился желчью и начал кипеть и плеваться ядом. Слушая его уничижительное шипение, Гарри стоял с самым скорбным лицом и покорно кивал на каждое высказывание профессора в его адрес. Набор слов за три года не изменился, был тот же, что и в первый год:

— Поттер, вы несносный разгильдяй, такой же, как и ваш никчемный папаша! Такой же самовлюбленный, разнузданный, жадный до славы, ленивый бездарь!

Ну, с тем, каким был его папаша, Гарри ещё мог согласиться, так как подозревал, что профессор знал его папу лично, а значит, имеет право судить о нем, как ему виднее. А вот с ленивым бездарем… Себя он бездарным лентяем не считал, но на профессора не обижался, просто понимая, что тот его не знает.

Прочие ученики боязливо ежились за своими столами, кроме слизеринцев, те глумились и счастливо хихикали, слушая, как профессор пропесочивает Поттера. Шло время, отмечаемое тиканьем часов, варили зелья ученики, злобное брюзжание Снейпа постепенно сошло на нет, потому это не очень интересно — ругать того, кто никак не реагирует на ворчание, а спокойно и мирно трудится, склонив голову над котлом. Да и взгляд у Поттера что-то больно странный, смотрит на него с непонятной жалостью и, что самое любопытное, с пониманием и сочувствием. И вообще…

Северус мрачно посмотрел на лохматую макушку. Что-то Поттер не похож на Поттера. С прошлого года он начал сторониться рыжего, а ведь весь первый курс с ним протаскался — дружки неразлучные. Второй курс вроде тоже вместе держались, но только теперь наоборот — Уизли за Поттером бегал, всё время за рукав дергал, окликал, тормошил… А старший Поттер, помнится, как задружился с Блэком-Петтигрю-Люпином, так и не расставался с ними до самого выпускного, проучился от звонка до звонка. А этот… на третьем курсе откровенно избегал Уизли, всё больше с Грейнджер и Долгопупсом время проводил, а стоило рыжему к ним подсесть, так Поттер тут же удирал куда-нибудь под каким-либо предлогом.

Интересно, почему?

Северус так задумался, что и не заметил, как урок подошел к концу, а студенты, оставив на его столе пробирки с образцами, спешно покидают класс, пока он где-то в облаках витает и не замечает, кто что сварил. Ну и что, что пробирки подписаны, всё равно, пусть оценивает зелья без них, нервы целее будут.

Гарри не успел слинять, голос профессора настиг его у самой двери, холодный и желчный:

— Поттер, задержитесь.

Гарри, привычно втянув голову в плечи, нехотя вернулся в класс и подошел к учительскому столу. Снейп прожег его взглядом и задал неожиданный вопрос:

— Что у вас с Уизли?

Гарри растерянно выпрямился и недоуменно ответил:

— Н-ничего, сэр. В-вы про Рона?

Снейп кивнул, Гарри приободрился:

— Рон ведет себя как собственник, сэр. С самого первого дня нашего знакомства, с тех пор, как подсел ко мне в купе, он как будто заявил на меня права, словно я какая-то вещь. И всех от меня оттирает, не дает толком с другими людьми пообщаться. Мне это, в конце концов, надоело, я ж не его личная собственность, мне, может, с Невиллом интереснее быть или с Гермионой, сэр, она такая начитанная, так много знает, а у Рона в голове только квиддич и еда.

— А квиддич вам, стало быть, не столь интересен? — вкрадчиво спросил Северус. Ответ Гарри ввел его в ступор.

— Нет, сэр, он никогда не был мне интересен. Меня заставили в него играть, да ещё и на первом курсе, когда я с метлой-то едва познакомился…

Северус еле удержался от того, чтобы не почесать в ухе — он не ослышался, мальчишка на самом деле не рвался в квиддич?

— Кстати! — тем временем вдруг спохватился Гарри. — Должен поблагодарить вас за то, что спасли меня, когда моя метла взбесилась. И за то, что прикрыли нас от оборотня в июне, мы с Гермионой никогда этого не забудем. Большое вам спасибо, сэр.

Онемевший Северус только и смог, что кивнуть. На вопрос Гарри, может ли он идти, Снейп снова кивнул и молча проводил парня взглядом до двери. Определенно, этот Поттер совершенно точно не похож на своего папашу.

Настал вечер. Вылизанный Хогвартс сиял и переливался, от ослепительного блеска доспехов резало глаза, повсюду висели гирлянды и спирали серпантина, с потолка сыпалось мелкое конфетти, доводя Пивза до радостной истерики — такого праздничного беспорядка во внеурочное время он никак не ожидал! Учителя волновались и нервничали, нервируя и без того вздрюченных учеников, то и дело слышалось:

— Не толпитесь, не толпитесь, ровнее встаньте, ровнее!

— Первокурсники, вперед! И не толкайтесь, ради Мерлина!

Колонны и шеренги студентов собрались на ступенях парадной лестницы, ежась от октябрьского морозца и жарко дыша в затылки впереди стоящим. Мелкота оживленно переговаривалась:

— Интересно, а на чем они приедут?

— Может, на метлах?

— Не, далековато для метел, у меня бабушка во Франции живет, мы к ней порталом перемещаемся…

— Поездом?

— А если поездом, то почему мы тут, а не на станции их встречаем?

— А может, они тоже порталом сюда, а?

Прошло полчаса, разговоры давно смолкли, стали слышны другие звуки: дрожливое дребезжание костей и стук зубов — знатно похолодало и стемнело. Гарри тоже начало потряхивать, он тоскливо всматривался в густеющие сумерки и печально размышлял о своем Патронусе: почему-то о нем сейчас думалось лучше всего в наступающей темноте и резком похолодании, как будто снова слетелись дементоры… как тогда, в июне, после скачка на три часа назад во времени. При Люпине это была просто воронка света из кончика палочки, во всех остальных случаях — бесформенное облачко, а тогда, на озере, когда он думал, что видит отца, появился телесный Патронус.

Гарри украдкой покосился по сторонам — не видит ли кто его мыслей? — и вздохнул. С какого-то перепугу директор Дамблдор запел об олене, дескать, ах мой дорогой мальчик, ты позвал отца в своем сердце, и Сохатый этой ночью вновь вышел в поле… Ну, может, издалека директор и увидел в окно своей башни что-то четвероногое и большое, но перепутать коня с оленем — это надо очень хорошо уметь.

Гарри невольно улыбнулся, вспоминая серебряного рыцарского коня, точно такого же, как его любимая игрушка с рыцарем. Мохноногий, мощный, с крутой шеей, широкогрудый и высоченный — настоящий шайр!

А директор… ну пусть, наверное, он видит то, что хочет видеть. Бывает. Когда очень эгоистичный человек считает, что в мире существуют только два мнения — его и неправильное. А Дамблдор и есть такой эгоист.

— Вот они! — раздался крик, и Гарри переключил внимание на происходящее: с неба над Запретным лесом спускалась… спускалось что-то большое и длинное. Когда это что-то приземлилось и с грохотом въехало в освещенный круг перед замком, у Гарри чуть сердце не выскочило из груди. Двенадцать крылатых коней!!! Да чтоб я так жил! Стайка белокурых француженок и мадам Максим как-то прошли мимо его внимания: не отрываясь, он смотрел на коней и видел только их — огромных, золотистых, белогривых и крылатых. Они яростно храпели, сверкали красными глазами, всплескивали гигантскими крыльями и месили слякотную грязь крепкими ногами с копытами приличного такого диаметра — с поднос, не меньше!

Французы ушли в замок, а коней, к огорчению Гарри, куда-то в темноту увел Хагрид. Наскоро уточнив у Гермионы, как долго тут пробудут гости из Франции и услышав, что до лета, Гарри успокоился — успеет налюбоваться на лошадок! — продолжил ожидание болгар.

Прошло ещё полчаса. Продрогшие дети устали гадать — какие кони у болгар? Оказалось — никакие: подлые болгары прибыли на корабле, который вдруг ни с того ни с сего вынырнул со дна Черного озера и подплыл к причалу, весь в люминисцентной слизи и огнях святого Эльма (Гарри при этом мысленно похвалил себя за знание), до ужаса неприятный и призрачный, пришвартовался и замер, покачиваясь на волнах и источая вонь гнилых мидий. С высокого борта на камни пирса перекинули трап, и по нему сошли на берег некие толстяки, рослые и лохматые. Которые, войдя в круг света, превратились в обычных людей в меховых шубах и шапках.

Человек, шедший первым, был одет в другие меха — гладкие, блестящие, серебристые, под стать волосам. Гарри поморщился — шуба из нутрии, так себе зверек, крыса водяная…

— Дамблдор! — радостно воскликнул прибывший, поднимаясь по склону. — Как поживаете, любезный друг?

— Благодарю, прекрасно, профессор Каркаров.

Каркаров говорил бархатным голосом, с льстивой ноткой. Высокий, худой, как и Дамблдор, но седина короткая, а козлиная бородка с завитком на конце едва скрывает безвольный подбородок. Подойдя к Дамблдору, он взял его руки в свои и крепко тряхнул.

— Старый добрый Хогвартс, — улыба­ясь, он посмотрел на замок. Зубы у него желтоватые и длинные, как у мула, а улыбка не вя­жется с холодным, проницательным взглядом. — Как хорошо снова быть здесь… Как хорошо… Виктор, иди сюда. В тепло. Вы не против, Дамблдор? Виктор немно­го простыл…

Каркаров поманил одного из учеников, тот подошел. Крупный, с горбинкой нос, густые черные брови… Рон дернул друга за локоть, что-то зашептал на ухо. Но Гарри и сам узнал гостя. Это был Крам.

Удивляться уже не хотелось, было слишком холодно, да и что с того, что Краму оказалось семнадцать? Можно подумать, это какая-то сенсация. Отмахнувшись от Рона, Гарри заторопился в Большой зал, лелея только две мысли — согреться и покушать.

Болгары сели за стол Слизерина, в то время как французы давно уж расположились за столом Когтеврана. Гарри криво усмехнулся, глядя, как Рон вертится на лавке и завидует слизеринцам, в особенности Малфою, возле которого сел знаменитый квиддичист.

Дамблдор произнес короткую приветственную речь, объявил, что официальное открытие турнира состоится после ужина, и пожелал всем приятного аппетита. Гарри, увидев среди английских блюд заморские кушанья, с интересом попробовал фаршированные перцы, французский суп из морепродуктов, попил соку из того-сего и остался доволен опытом — всё было очень вкусно.

После пира Дамблдор представил организаторов турнира, Людо Бэгмена и Бартемиуса Крауча. Гарри внимательно оглядел последнего: похож на сушеного карася с тараканьими усами. Бэгмена он уже видел на чемпионате мира по квиддичу и составил о нем конкретное такое мнение — ненадежный и легкомысленный пижон с замашками шоумена. А вот Крауч запомнился по истерике, устроенной по своевольной домовушке, мол, как она посмела его ослушаться?! Ах ты ж тварь, у-во-ле-на-а-а! Получишь одежду!.. Хотя лично у Гарри сложилось впечатление, словно Винки кто-то невидимый волок за собой, а она упиралась и дергала невидимку назад. К сожалению, Гарри не знал, у кого ещё есть мантия-невидимка и кто под ней прятался там, в лесу… Тем временем Дамблдор пригласил завхоза.

— Филч, — улыбнулся он, — ларец сюда, пожалуйста.

Филч, который до этой минуты прятался где-то в даль­нем углу зала, тут же явился к профессорскому столу, неся в руках старинный деревянный ларец, инкрустирован­ный жемчугом. Зал, зашумев, всколыхнулся. Филч осторожно поставил ларец перед Дамблдором, и тот продолжил объяснения:

— Инструкции к состязаниям мистером Краучем и мистером Бэгменом уже проверены. Для каждого тура все готово. Туров — три, состязания основаны исключи­тельно на школьной программе. Чемпионам предстоит продемонстрировать владение магическими искусства­ми, личную отвагу и умение преодолеть опасность.

При последних словах зал притих, затаив дыхание. А Дамблдор невозмутимо продолжал:

— В Турнире, как известно, участвуют три чемпиона, по одному от каждой школы-участницы. Их будут оце­нивать по тому, как они справились с очередным состя­занием. Чемпион, набравший во всех турах самое боль­шое число баллов, становится победителем. Участников Турнира отбирает из школьных команд беспристраст­ный выборщик — Кубок огня.

Дамблдор вынул волшебную палочку и стукнул по крышке ларца три раза. Крышка медленно, со скрипом открылась. Дамблдор сунул внутрь руку и достал боль­шой, покрытый грубой резьбой деревянный Кубок. Ни­чего примечательного — не будь он до краев наполнен пляшущими синеватыми языками пламени. Дамблдор закрыл крышку, осторожно поставил на нее Кубок, что­бы все хорошо его видели.

— Желающие участвовать в конкурсе на звание чем­пиона должны разборчиво написать свое имя и назва­ние школы на куске пергамента и опустить его в Кубок, — сказал он. — Им дается на размышление двадцать четы­ре часа. Кубок будет выставлен в холле. И завтра вечером выбросит с языками пламени имена чемпионов, которые примут участие в Турнире Трех Волшебников. Конечно, избраны будут достойнейшие из достойнейших. Кубок на всю ночь останется в холле и будет доступен всем, кто хочет участвовать в Турнире. К участию в Турнире будут допущены только те, кто достиг семнадцати лет. А чтобы те, кому нет семнадцати, не поддались искушению, я очерчу вокруг него запретную линию. Всем, кто младше указанного возраста, пересекать эту линию запрещено. И последнее: желающие участвовать в конкурсе, прими­те к сведению — для избранных в чемпионы обратного хода нет. Чемпион будет обязан пройти Турнир до кон­ца. Бросив свое имя в Кубок, вы заключаете с ним маги­ческий контракт, который нарушить нельзя. Посему хо­рошенько подумайте, действительно ли вы хотите уча­ствовать в Турнире. Ну, а теперь, кажется, самое время идти спать. Всем, всем доброй ночи.

Эх, ну что за досада! Имена чемпионов будут только завтра. С этими мыслями Гарри выбрался из-за стола и, ни на кого не обращая внимания, покинул Большой зал, отправляясь к себе. Стычка в дверях между Каркаровым и Грюмом едва коснулась его сознания — Гарри мечтал о том, что завтра с утра он сможет полюбоваться на чудесных крылатых лошадок…