Крылья радуги (джен)

Гарри перевернулся, стараясь не потревожить спящую под боком кошку. Эта кошка всю его жизнь, сколько он себя помнил, была рядом.

В первый раз он её увидел, помнится, в три года. Она сидела на низеньком заборе, огораживающем дурслевский дом номер четыре, милая и смешная киска, состоящая как будто из заплаток — белых, рыжих и черных. Потом, с течением времени, он часто видел трехцветную кошку, особенно когда тётя гнала его работать в сад.

Как зовут кошку, Гарри не знал, и потому, не особо мудрствуя, называл её Заплаткой. О том, что это его собственная кошка, Гарри узнал совершенно случайно из подслушанного разговора дяди и тёти.

Придя с работы, дядя Вернон сел на банкетку в прихожей и привычно велел снять с него ботинки. Гарри, как всегда, подчинился, стал расшнуровывать дядины башмаки, слушая, как тот одышливо пыхтит над ним, колыхаясь огромным пузом. Не обращая внимания на мальчишку, Вернон гулко пробасил:

— Может, живодеров вызвать, наконец? Эта кошка уже все глаза мне замозолила, сидит и сидит, как приклеенная, семь лет подряд!

Тётя бросила на Гарри неприязненный взгляд и поджала губы. Гарри ещё ниже наклонил голову, кожей ощущая её неприязнь. Но как только Дурсли удалились на кухню, тут же прилип к двери, собираясь подслушать всё, что только можно. К его радости, разговор, начавшийся в коридоре, продолжился:

— Я уже вызывала их, но эта тварь слишком хитрая, так спряталась, что с меня чуть штраф не содрали за ложный вызов! — злобно прошипела тётка.

— Так надо хозяевам ейным сказать, чтоб забрали кошатину, — недоуменно прогудел дядя. — Кстати, чья она хоть?..

— А в том-то и дело, что ничья! — изошла злобой Петунья. И выплюнула: — Мальчишкина.

— Как так? — удивился Вернон.

— А вот так. Она с ним на пороге была, когда я их нашла. Кошку я, конечно, шуганула, не хватало мне всякой заразы в доме, а племянника, к сожалению, пришлось оставить.

Улыбнувшись в темноте, Гарри осторожно погладил спящую кошку и потек воспоминаниями дальше…

Вот так, урывками, от случая к случаю, нарочно или нечаянно подслушивая, Гарри постепенно и узнал всё о себе. Ну или почти всё — крупицы информации были довольно скудными. Про магию в себе Гарри догадался сам. Потому что надо быть дауном, чтобы не понимать, как называется то, что он умеет, а Гарри не был идиотом. Если вещь летит по воздуху и при этом меняет форму и расцветку, то это что? Телекинез? Нет-нет-нет, скажите это каналу Икс-уай, а у него это — магия.

Мама и папа разбились в автокатастрофе. Почему? Папа сел за руль пьяным? Ну, наверное, а как ещё люди попадают в автокатастрофы и погибают? К тому, что тётя нашла его на пороге, Гарри относился со здоровым таким пофигизмом, так как не помнил этого, а значит, и переживать не о чем. То, что его не любят, Гарри тоже не колыхало, потому что они родственники.

Родственники не обязаны были его любить и становиться для него отцом и матерью. Они его не рожали, а следовательно, он не их отпрыск. И он тоже не обязан их любить — по тем же причинам. А вот родители — это совсем другое дело. У сироты нет с этим проблем — не с чего печалиться, ведь родителей-то нет. Да, иногда нападает тоска по матери и отцу, мысли о том, как бы было хорошо, если бы они были рядом и любили его, своего родного сыночку. Но, увы, их нет. Они давно умерли. Это данность, этого не изменить, не переставить на другие рельсы, именно так началась его жизнь, без родителей, вот и всё. Просто так сложились обстоятельства, и они оказались сильнее его, и совершенно естественно было то, что тётя и дядя его не любили, а он совершенно спокойно отвечал им тем же — не любил их в ответ. И чихал он на всякие там постулаты и правила, дескать, старших надо уважать, почитать, слушаться и бла-бла-бла…

Так было поначалу, потом эта нелюбовь просто стала привычкой, самой сутью его бытия, таким же неотъемлемым от целого, как, скажем, дыхание или умение читать — человек ведь не задумывается над тем, как дышать и как называется та или иная буква.

А поняв, что Дурсли боятся его ненормальных магических взбрыков, он вынужден был укрощать свои экстрасенсорные чудачества, сообразив, что так меньше рискует нарваться на неприятности. Начал поколдовывать втихую, без посторонних свидетелей, просто для того, чтобы разобраться с собой и понять, что он вообще такое. Что ж, разобрался, перелопатив кучу книг по эзотерике в публичной библиотеке, по нескольку часов не вылезая из читального зала — записываться туда Гарри не рискнул, вовремя додумавшись, что родственникам его интерес к магии точно не понравится.

Книги же снабдили его самой разнообразной информацией — нужной и ненужной, Гарри узнал из них столько мудреных слов… Феномен, хиромантия, Бермудский Треугольник, огни святого Эльма, левитация, телекинетика, психосоматика, йога… Последняя, кстати, помогла ему выработать гимнастику дыхания, познать нирвану, улучшить свою карму и до ушей наесться праны так, что она изо всех щелей потекла, а не только из ушных отверстий.

Со сковородкой и горячим маслом Гарри познакомился в пять лет. Сперва было трудно и страшновато орудовать тяжелой чугунной сковородой и пугаться обжигающих брызг кипящего масла, но каждодневная практика привела к тому, что Гарри просто-напросто приноровился, накачал мышцы рук и пресс живота и выработал стойкое спокойствие ко всяким неожиданностям вроде летящих в лицо раскаленных капель. И к восьми годам Гарри мог не опасаться, что помрет от голода, потому что это было уже просто нереально: прибежав из школы, он хватал сковородку, брякал её на плиту, разогревал до нужной температуры, кидал кусок сливочного масла, потом туда же с ножа скидывал пару яиц, и вуаля — через минуту готова отличная глазунья. Которую пацан в два счета проглатывал с ломтем хлеба прямо с горячей сковородки, после чего, тщательно вымыв посуду, заныривал к себе в чулан.

А Дадли, хи-хи, до вечера ждал маму и встречал её голодный и злющий от того, что она где-то задержалась! Не умел Дадлик готовить, совсем не умел.

Чулан… Да, Гарри жил в чулане, что поделать, тётя с дядей совсем не планировали второго ребёнка, а когда его, паршивца эдакого, подкинули на порог, им только и осталось, что запихнуть лишнего мальчишку в чулан, как ненужную вещь, каковой он и был, впрочем. И так во всем: обноски с плеча Дадли отдать Гарри, объедки со стола — тоже Гарри: а чего, и так лишний рот, пусть подбирает. Но, положив руку на сердце, всё же стоит признать, что Дурсли не были совсем уж отморозками — до четырех лет Гарри жил в одной комнате с Дадли, куда ему поставили вторую кроватку.

Потому что неразумного младенца не закроешь в чулане — своим бесконечным плачем он сведет с ума даже терпеливого ангела, не говоря уж об обычных усталых людях. А вот когда Гарри достиг четырехлетнего, вполне сознательного, возраста, его тут же отселили от Дадлика. А сам Гарри с радостью переселился на отдельную жилплощадь. Ведь чуланчик был единственным, что принадлежало лично ему, Гарри Поттеру, у которого никогда не было ничего своего. А эта маленькая и уютная комнатка стала совсем-совсем его, даже дядя с тётей говорили ему: «убирайся в свой чулан, мальчишка!» Вы только вслушайтесь в это чудесное слово «свой»!

Всё остальное в доме было не его, а тётино, дядино и дадликино. Общей была только крыша над головой.

В школу Гарри пошел вместе с Дадли и вместе с ним постигал азы науки и знаний, вместе они знакомились с буквами, учились писать-читать-считать. По малолетству завидовал Дадлику, которого мама с папой хвалили за каждый хороший балл, ему казалось, что противный Дадка учится лучше его… Потом он, конечно, разобрался, в чем тут дело, и перестал стараться, чтобы заслужить похвалу от тёти, понял, что не дослужится — его не любят и никогда не похвалят.

Дни рождения Гарри дядя с тётей отмечали через не хочу, но надо. Дешевенький бисквитный кексик и какой-нибудь мелкий подарок вроде пластмассовой лошадки ценой в два пенса, вот и всё. К восьми годам у Гарри на полочке стояли семь лошадок, одна даже с рыцарем! Свой нечаянный табунок Гарри о-бо-жал, трепетно ухаживая за ним, вытирая пыль и закрашивая акриловой краской царапинки.

Вот так, поневоле, Дурсли привили мальчику любовь к лошадям и бережное отношение к вещам — Гарри очень ценил то, что имел. Зато Дадли поступал с точностью до наоборот — он не ценил ничего, всё ломал и рвал, да так, что Петунье приходилось выбрасывать сломанное и порванное в мусорку и озабоченно подсчитывать семейный бюджет, волей-неволей признавая, что нелюбимый племянник обходится им куда дешевле. Но с другой стороны, экономить на собственном ребёнке — нонсенс.

На девятый день рождения Дурслям пришлось раскошелиться на очки, так как врач-офтальмолог пригрозила, что если они не примут меры, то им придется водить за руку ослепшего племянника всю его дальнейшую жизнь. Сами понимаете, такая перспектива их отнюдь не обрадовала, и с тех пор Гарри проходил регулярный осмотр у окулиста и получал по мере необходимости новые очки.

На все праздники, когда Дурслям приходилось уезжать из дома, они спихивали Гарри соседке, миссис Фигг. Нельзя сказать, что она особенно радовала Гарри, потчуя маленького гостя несладким чаем и твердыми засохшими кексами и показывая альбомы с кошками. Чай Гарри портил, «забывая» в нем размокший кекс, кошек скоро начал узнавать в морду и, поныв, выклянчивал у бабки телевизор, по которому мог — наконец-то! — часами смотреть мультики.

После очков Гарри перестали покупать лошадок, но зато подарили пятипенсовую монетку! И на свой десятый день рождения Гарри сбегал в минимаркет и сам — сам! — купил двух лошадок, и именно таких, которых сам захотел и выбрал. Его маленький табунок увеличился на две головки — теперь у него было целых девять лошадок!!! На оставшийся пенс Гарри купил леденец на палочке, отчего день рождения вышел по-настоящему праздничным.

К одиннадцатому году это был ехидный и драчливый мальчишка, по малейшему поводу распускающий кулаки и язык. Свой городок, Литтл Уингинг, он исходил вдоль и поперек, знал все закоулки и все самые глухие места старого парка. В этом парке Гарри воплощал все свои мальчишечьи фантазии: играл в бандитов, пиратов и разбойников, его воображаемыми врагами становились густые заросли крапивы и репейника. И, конечно, были настоящие враги — Дадли и его дружки, которых Гарри с удовольствием метелил, заманив в самые непроходимые дебри в глубине парка. Тощий и юркий, как угорь, пацан реально нагонял страху на банду Дадли. Так что репутация хулигана и драчуна была им вполне заслуженной.

Но это только среди своих сверстников — для всех взрослых он был паинькой, скромным лапушкой и тихим добрым очкариком, который и мухи-то не обидит: из-за круглых прозрачных стеклышек на тётеньку из соцопеки взирали печальные изумрудные, вечно наполненные непролитыми слезами, глазки невинного и ласкового ангелочка.

Письма из какого-то Хогвартса Гарри не впечатлили. Удивило его другое — неадекватная реакция Дурслей на письма: они прямо до ужаса испугались. Правда, потом, когда весь дом завалило через трубу камина посланиями, Гарри и сам начал их бояться. Ведь и в самом деле такое количество конвертов с одним и тем же, как из-под копирки, содержимым, действительно попахивало сумасшествием.

Бегство по Англии, остров и грозовая ночь, нашествие великана… Его заявление о том, что он, Гарри, волшебник. Жаль, он до конца был уверен, что является настоящим медиумом. Пение Хагрида раздражало неимоверно: и на папку-то он похож, и глаза-то у него мамкины… И чё, гордиться? Папой-пьяницей? Ах, он волше-е-ебник, и мама тоже ведьма? Ну спасибо, Хагрид, никогда в жизни его так не оскорбляли!

Косой переулок нагнал тоску своей средневековой вонью, особенно пятачок перед аптекой, заставленный бочонками со слизью и гнилью… они воняли смесью бензина и тухлых яиц. На гоблинов из Гринготтса Гарри честно протаращился всё время, пока Хагрид что-то там доставал из сейфов, что именно, Гарри не видел, был занят — глазел на чудиков-юдиков, а когда ещё доведется-то?

Остролистовая палочка Олливандера, сестра-близнец кого-то там безымянного. Дикий август с очень нервными Дурслями и спятившим от страха Дадли, который при виде Гарри убегал с плачем, прикрывая толстый зад руками. Приручение гордой совы, подарка Хагрида, которую Гарри назвал Букля, потому что она напомнила ему судейский парик, такой же белый, как сова, только в завитых буклях.

В школе Гарри оробел и покорно протаскался за Роном: куда тот потащит, туда и шел в течение всего года, вплоть до подвалов с Квирреллом. Смерть преподавателя, к счастью, прошла мимо восприятия Гарри просто потому, что он упал в обморок и не видел, как тот умирал. Пение Дамблдора в больничной палате довело Гарри до ручки, ему стало казаться, что милый дедок старается внушить ему чувство вины за гибель учителя. Дамблдора после этого Гарри невзлюбил.

Второй курс. Гарри всё ещё робок, но к Рону начал присматриваться и заметил, что тот точно так же отшивает всех, кто хотел поздороваться-подружиться с героем, как в прошлом году. Это заставило его задуматься.

Череда окаменения: кошка Филча, Колин, Джастин и Почти Безголовый Ник, Гермиона и Пенни. Арест Хагрида, пауки, дневник Тома Реддла. Похищение Джинни Уизли, противной рыжей малявки…

Трусливая попытка профессора Локонса сбежать, пленение его мальчишками, спуск по трубе и нападение Локонса, обратное заклинание сломанной палочки Рона, призрак-воспоминание Тома и василиск. Шипящий приказ:

— Убей!

Убегать с закрытыми глазами сами знаете, какое удовольствие. А змейка, кстати, не торопится его убивать, ползет неспешно где-то позади, шипит-посвистывает. Бег Гарри всё медленней, шаг всё короче, пока совсем не остановился, уперевшись в стену. Бежать попросту некуда. И близко-близко подползает змея.

Прилет и атака феникса, ослепленный василиск… Распределяющая Шляпа и меч. Увидев меч, Гарри чуть очки не сломал, так крепко приложился ладонью к лицу… Ну и чего ему с этой зубочисткой делать? Клыки Васе почистить? Ладно, будь по-вашему, счас поиграем в дантистов, поковыряем железкой в зубках. Гарри неловко машет легоньким мечиком, змей лениво уворачивается, подныривает под меч и кусает Гарри в предплечье, после чего неспешно уползает прочь, оставив клык в ране. Том хихикает и начинает издеваться:

— Умираешь, Гарри Поттер?..

А Гарри кажется, что у него сейчас голова взорвется — шрам на лбу так жгло и палило, что хотелось выть, но в то же время почему-то было не больно. Какая-то странная была боль, сторонняя, как под местной анестезией, когда ты смотришь, как врач зашивает рану, видишь, как игла прокалывает кожу, протаскивая сквозь плоть нить, а тебе не больно. Так и сейчас: лоб болел и в то же время нет. А когда боль прошла, Гарри рванул из раны клык и пронзил дневник, подброшенный ему фениксом.

Том сгинул, а красная птица залечила Гарри руку и кровоточивший шрам на лбу. Проснулась Джинни, порыдала-покаялась, Гарри её выслушал, стараясь улыбаться как можно милее.

Потом, много позднее, в кабинете МакГонагалл, Дамблдор снова довел Гарри до ручки, распевая о его доблести и храбрости, при этом даже не подумав отправить раненого, смертельно укушенного василиском, мальчика в больницу.

Третий курс прошел галопирующим дурдомом со скачками во времени и чехардой из предателей, преступников-беглецов, толпами незарегистрированных анимагов и преподом-оборотнем. Крестного отца Гарри не увидел, а только тощего грязного бомжа, вонючего, в драной тюремной робе и плаще с чьего-то чужого плеча. Фу-ты ну-ты, так занят был в течение года, что негде и некогда было помыться-побриться-переодеться!

Восторга у Гарри Сириус Блэк не вызвал. Особливо после слезного рассказа о том, как он, бедный-разнесчастный, двенадцать лет просидел в застенках Азкабана, а стоило ему крысу в газете увидеть, так сразу же нашлась щелочка на свободу. Не, ради крестника зачем стараться, лучше за предателем побегать, всяко веселее, а за ребёнком как-никак пригляд нужен.

В общем, скептиком вырос Гарри, ехидным с ног до головы. И вот сейчас этот ехидный человек снова заворочался в постели — пора спать, завтра прибудут гости из иностранных школ, надо выспаться, чтобы встретить их как положено. Четвертый курс пока никаких сюрпризов не доставил, учебный год только начался, а он сам осмелел настолько, что рискнул привезти в Хогвартс свою кошку по кличке Заплатка. Спрятав её от дяди Вернона в рюкзаке.