Ещё шампанского! (гет)

Утро было пасмурным; клонило в сон, Элла стояла у самого окна и помешивала ложечкой сахар в кофе. Кофе был крепкий, совсем чёрный. Она такой не любила да и не пила почти никогда, но этой ночью почти не удалось поспать и Элла чувствовала, что без него она просто свалится от изнеможения. Ей же надо было как-то держаться, хотя плечи гнулись.

— Будешь? — она отвернулась от окна, по которому пока ещё одиноко скользила капля дождя, и взглянула на Тома. Он закалывал рукава мантии запонками.

Багровый отблеск его глаз был почти незаметен в черноте радужке; но когда Том целовал её, Элла помнила, как кроваво мерцали его глаза. Ей хотелось коснуться губами его век.

— Нет, благодарю, Друэлла, — отозвался он, бросая на неё беглый взгляд. Его голос отдавал равнодушным холодом. Элла слабо улыбнулась и отхлебнула кофе. Количество капель на стекле увеличивалось, Тому оставалось только поправить воротник. По сравнению с ним, в одном халате Элла чувствовала себя обнажённой.

Ей не хотелось его отпускать, но это желание было таким измотанно-слабым, что Элла бы ничего не сделала, чтобы его задержать. Прежде она обвивала его шею руками и целовала в губы, не давая отстраниться, просила не уходить и предлагала встретиться ещё. Сейчас ей хотелось больше поспать или выпить другой кофе: воздушно-лёгкий, с карамелью и нарисованным сердечком на пенке. И покурить — Том ненавидел запах сигарет, поэтому она всегда старалась не курить день до его визита. Сейчас её потряхивало от желания сжать в зубах сигарету.

— Красивые.

Белые розы — подарок Сигнуса перед отъездом — стояли в вазе у зеркала. Том протянул руку и коснулся их лепестков. Элле казалось, что под его тонкими пальцами они иссохнут и осыпятся трухой. Но они остались невинно-белыми, по-прежнему свежими.

— Да, точно, — кивнула она. О себе она такого сказать не могла. Прикосновения Тома её истощали. Уходя, он словно забирал её всю с собой, не оставляя ей ничего, кроме усталой оболочки тела. Раньше была боль, жгущая грудную клетку. И надежда, находящая смысл для нового вздоха. Но теперь и того не было. — Сигнуса не будет всю неделю, — произнесла Друэлла, сделав глоток, чтобы набраться сил. — До пятницы.

— Учту, — только обронил Том. И она поняла, что он вряд ли придёт. Её это не удивило. С ним с самого начала не то, что не было будущего, не было гарантии ни на завтра, ни на через неделю. Было только «здесь и сейчас», рассыпающееся синяками по её коже, — когда он всё же отзывался на приглашения.

Он достал палочку из кармана мантии. Элла сглотнула, вспоминая, как он рисовал ею узоры шрамов у неё на коже. Она закусывала губу, чтобы не скулить, а он собирал капли крови с её плеч. От запястий вились тонкие нити царапин, которые она даже не прятала под широкими рукавами халата.

— До встречи, Друэлла.

Он смотрел на неё тяжёлым внимательным взором, и она, отставив чашку на подоконник, подошла к нему, подставляя губы для короткого прощального поцелуя, и закрыла глаза. Его губы были сухими и холодными. Он трансгрессировал почти сразу же.

Она тяжело вздохнула, оглядываясь; было около одиннадцати часов, но в комнате было темно и серо. Её привычное, но не сказанное «я буду ждать» разлилось горечью во рту. Её собственная палочка лежала на столе около букета роз, Элла взяла её подрагивающими пальцами и вновь прикрыла веки.

— Экспекто Патронум, — её голос был настолько слаб, что ей казалось, будто бы она едва шептала. Маленькая серебристая бабочка взмыла к потолку, шелестя узорчатыми крылышками. И Элла чуть улыбнулась, наблюдая за ней.

На шестом курсе ей удалось вызвать Патронус со второй попытки. Ей сказали, что это удивительно. Однокурсники учились этому ещё два занятия, а хрупкая бабочка неизменно вспархивала ей на плечо.

— Как у тебя это получается? — спросил Сигнус, подсаживаясь рядом. — Что ты вспоминаешь?

Элла негромко рассмеялась. Она и сама не помнила всего до конца. Только то, что они отмечали сдачу экзаменов: она — СОВ, а семикурсники — ЖАБА. Сигарету в руках Долохова, у которой был очень странный привкус, пролившееся на её мантию шампанское, ощущение лёгкости и поцелуи, от которых болели губы.

На утро она чувствовала себя самой счастливой, даже несмотря на то что Том сказал, что ей пора уходить. И весь день больше на неё не смотрел. В тот вечер она соврала ему, что не относится ко всему произошедшему серьёзно, чтобы он перестал её избегать. И он склонил голову набок, ей показалось, что он её презирал.

Об этом Элла не вспоминала. Она думала о том, как впервые увидела его на первом курсе: он был таким красивым, и о его скулы она боялась порезать пальцы. Он помог ей выбраться из подземелий Слизерина, когда она потерялась, и она смотрела на него расширившимися глазами и не могла понять, как он мог быть полукровкой. Сейчас она усмехалась, думая об этом: в её голове никак не вязалась его чарующая красота и статус крови. Она надеялась, что Лукреция ей соврала, ведь он ей так нравился.

Теперь он был далеко не так красив, но её это уже не волновало. Она не была напуганной девочкой, державшейся за его руку, чтобы не потеряться вновь. Не была глупенькой девушкой, которая боялась попросить у него конспекты за пятый курс, потому что брат отказался отдавать ей свои тетради из-за глупой шутки. Девушкой, которая попросила его позаниматься с ней Защитой от тёмных сил только, чтобы почаще оставаться с ним наедине, но страшащейся этих уроков сильнее боггартов. Молодой женщиной, что думала сбежать из-под венца к нему, ни о чём не подозревающему и находящемуся где-то далеко: Долохов писал ей тогда в последний раз из Германии. Но между ними было одно общее — любовь к нему.

Даже, когда её целовал Сигнус или обнимал Рабастан, она думала о нём — всегда. Хотя спустя четыре года после свадьбы ей казалось, что она забыла его. Она вспоминала его всё реже, прижималась к другим всё чаще. Ей говорили, что она красива, и иногда — действительно, иногда — она спрашивала себя, а скажет ли ей об этом Том, когда они встретятся вновь. О чём он подумает, когда увидит её. И сердце в её груди сладостно замирало.

А потом он вернулся — они встретились у Вальбурги. И Элла с трудом его узнала: по багрянцу в глазах, ставшему более ярким, черты его лица будто бы переменились и заострились ещё сильнее, кожа смертельно побледнела и натянулась.

— Том? -Элла едва не вскрикнула, прижав ладони к губам, когда он обернулся. Он улыбнулся, чуть насмешливо, чуть снисходительно, высокомерно.

— Теперь меня зовут Лорд Волдеморт, — отозвался он, качнув головой в сторону кресла напротив него, будто бы позволяя ей присесть. Хотя сам в доме Вальбурги был лишь гостем. — Ты изменилась, Друэлла.

В тот же вечер она, едва не плача от боли, выводила синяки со своих рук к приходу Сигнуса, но чувствовала себя очень счастливой. Том целовал её в плечо; он не говорил ей, что она красива, но по страстному блеску его глаз она понимала, что он об этом думал. И почти смеялась, счастливо-счастливо и очень звонко.

— Ты же придёшь завтра? — спросила она, обнимая его и втягивая запах крови, исходивший от его кожи. Том улыбнулся.

— Там видно будет, — ответил он и не пришёл. Он отозвался согласием лишь на одно её письмо из всех — через пару недель. Элла могла бы избавиться от Сигнуса каждую ночь. Достаточно было подлить пару капель снотворного в его бокал, и она была бы абсолютно свободна.

Том усмехнулся, когда она сказала ему об этом. Точнее, когда она сказала, что может встретиться с ним в любое время, и он увидел эту картинку в её мыслях. Тогда ли он понял, как сильно она его любила? Он смеялся над любовью всегда; Элла знала его отношение к любви ещё на пятом курсе, когда он помогал ей готовиться к СОВ. Они говорили об амортенции, однажды мама показывала её Элле. И она пахла мятой, карамелью и Томом. У Тома она ничем, ничем не пахла. И Элла подумала, что он просто не был влюблён. Но мог влюбиться в неё.

Теперь она понимала, что он никого никогда не любил. И, наверное, и не мог.

— Я подумала о том, как перекрасила Валентину волосы в синий пару лет назад. Забавно, правда? — сказала она на шестом курсе Сигнусу и задорно улыбнулась.

Каждый раз она прикрывала глаза, вспоминала об укусах Тома на своих ключицах — и серебристая бабочка хлопала невесомыми крыльями у неё над ухом.