Вопросы и ответы (джен)

Тема:

Поступок не в характере персонажа.

Nightcall — Dead V

Небо скрылось за полотном серых туч стального оттенка, из которых редко выпадали капли дождя. Капли разбивались о плечи людей и расползались мокрыми пятнами по черной одежде. Люди не обращали внимания на дождь — их взгляды были прикованы к отшлифованому куску камня, который венчал могилу их общего знакомого. Для кого-то из людей мертвец был сыном, для кого-то товарищем, коллегой, а кому-то он был близким другом. Почти у всех в глазах стояли слёзы — слишком тяжело было чувство потери, терзавшее душу каждого, слишком внезапна была его смерть. Ещё вчера он был живым: усталым, подавленным, слабым — но всё-таки живым. А сегодня его безжизненное тело положили в гроб и закопали в землю. Лишь один человек, высокий беловолосый юноша с янтарными глазами, не плакал. Не плакал он вовсе не потому, что не чувствовал жгучего отчаяния и печали, а потому, что, несмотря на долгие беседы, полные одинаковых вопросов, так и не смог понять, зачем, почему и ради чего его друг умер. Даже сейчас, уже в одиночестве стоя у надгробия под мелким дождём, юноша в тысячный раз переживает в голове свою последнюю встречу с покойным.

* * *

Молодой человек с поникшей головой уже пять минут стоял у входа в одиночную палату номер 312, одну руку он положил на ручку двери, а во второй держал пакет с фруктами. Глубоко вдохнув и натянув на лицо улыбку, юноша со скрипом распахнул дверь и вошёл в палату:

— Привет, Акааши! Как поживаешь? А я вот тебе фруктов принёс: яблок, апельсинов — я знаю, ты их любишь! Прости, пожалуйста, что давно не навещал! — парень, ни на секунду не переставая улыбаться, положил пакет на тумбочку рядом с кушеткой, которая стояла под окном.

— Здравствуйте, Бокуто-сан. Спасибо за фрукты. — Акааши сидел в кровати, опираясь спиной на большую подушку, и смотрел в окно, думая о чём-то своём. Его голова была обмотана огромным количеством бинтов, а неестественно бледное лицо застыло, словно каменная маска — на нём не было ничего, даже привычной страдальческой гримасы. Услышав скрип двери, Кейджи обернулся в сторону вошедшего, изображая удивление, хотя на самом деле слышал приближающиеся шаги и шелест пакета ещё до того, как Котаро наконец решился открыть дверь. — В последний раз мы виделись позавчера, за что мне вас прощать? — окинув Бокуто взглядом и обратив внимание на странную улыбку, Акааши тяжело вздохнул и указал рукой на стул, стоявший около стены. Отводя взгляд обратно к окну, он тихо сказал: «Ваша улыбка всё менее и менее правдоподобна».

Бокуто немного успокоился, когда зашёл в палату и увидел друга в сознании. Котаро пододвинул стул ближе к кровати и расслабленно уселся на него, но последние слова Кейджи заставили его вновь напрячься:

— О чём ты, Акааши? Что-то не так с моей улыбкой?

— Вы прекрасно понимаете, о чём. Я догадываюсь, что со мной сейчас происходит. И почему вы стараетесь приходить ко мне как можно чаще, но каждый раз стоите под дверью около пяти минут, прежде чем войти, тоже догадываюсь. А почему вы по-прежнему мне улыбаетесь, даже через силу, я не понимаю. Почему вы мучаете себя, приходя снова и снова, задавая один и тот же дурацкий вопрос, вместо того чтобы один раз попрощаться и смириться? Мне больно на это смотреть! — голос Кейджи был спокойным и холодным в начале фразы, но к концу он стал взволнованным и хриплым. Поймав себя на повышении тона, Акааши мгновенно умолк, продолжая упорно вглядываться в пейзаж за окном.

— Никогда не думал, что настанет день, когда я увижу тебя настолько взволнованным и вышедшим из себя. — голос Бокуто звучал на удивление ровно, хотя сам он был ошарашен таким поведением. Улыбка сошла с его губ, выражение лица стало серьёзным. — Хотя, если подумать, это уже второй такой день. Первый был тогда. Акааши, ты же умный, но почему ты никак не поймёшь, что я задаю вопрос, потому что хочу знать ответ? Перестать улыбаться — значит сдаться, а я не должен сдаваться, особенно сейчас, когда ты на грани смерти! — Котаро вскочил со стула. — Ты хоть представляешь, как все за тебя волнуются? Понимаешь, как сложно заходить в эту палату, боясь увидеть в ней не тебя, а твой труп?! Знаешь, как страшно с облегчением видеть тебя живым, но без капли эмоций на лице, как будто ты готов уйти в любую секунду? Я боюсь, боюсь до чёртиков, что каждая наша встреча может стать последней! Что мне делать? — Бокуто уже не говорил, он кричал, расхаживая из стороны в сторону и держась за голову. — Ну же, посмотри на меня и скажи хоть что-нибудь! — он остановился и присел на корточки прямо напротив Кейджи, который слушал его, сидя к нему спиной, но повернулся лицом, когда от него потребовали ответа.

— Именно этот случай — тот, в котором нужно сдаться. Для меня надежды нет. Я совершил ошибку, которую уже невозможно исправить. А вы должны смотреть вперёд и двигаться дальше. Ни вы, ни кто-либо ещё не виноваты в случившемся. Тот мой поступок был совершенно осознанным. Да, я слишком увлёкся и забыл о безопасности — даже для меня это стало шоком, но изменить что-либо сейчас невозможно. — Акааши говорил тихо, глядя Бокуто прямо в глаза, не повышая тон, но и не тем холодным голосом, которым пользовался обычно для сокрытия своих эмоций. — Я действительно умираю, но вы-то продолжаете жить. Так почему же вы тратите своё драгоценное время на поддержание иллюзий? Впереди вас ждёт множество свершений, так чего же вы ждёте? Идите скорее, а я буду наблюдать за вами. Вообще-то это чудо, что после такого удара я не умер на месте. Благодаря этому чуду у нас есть возможность попрощаться, так почему бы ею не воспользоваться? — губы Кейджи сложились в слабую, но мягкую улыбку. — Я хочу поговорить с вами. Обо всём, о чём захотите. Но пообещайте мне, что уйдёте отсюда с искренней улыбкой и больше не будете меня навещать.

Следующие несколько часов прошли в активном разговоре. Бокуто и Акааши говорили обо всём, что приходило в голову: погода, звёзды, волейбол, начинки для онигири, способы приготовления мяса, марки красок для волос, предпочтения в девушках, любимая музыка, цвета, одежда, животные, учёба и многое другое. Временами они смеялись, а иногда Котаро внезапно начинал плакать, но Кейджи успокаивал его. Темы для разговора иссякли только поздним вечером. В палате повисло молчание, но оно было не напряжённым, а, напротив, очень лёгким и естественным. Взглянув на часы, Акааши сказал:

— Бокуто-сан, тебе пора идти. Через пять минут в палатах не должно быть посетителей.

— Хорошо, Акааши, я уйду, но сначала ты ответишь на мой последний вопрос. На тот самый «дурацкий вопрос».

— Ты всё ещё не понял, зачем я дал тебе тот пас в тот день? Я думал, это очевидно.

— Ошибаешься. Это ни разу не очевидно. Обычно ты такой спокойный и внимательный, ходишь с каменным лицом, думаешь обо всём вокруг, просчитываешь свои шаги наперёд и никогда не делаешь необдуманных поступков. Но ты так рванул за тем мячом тогда, как будто от этого твоя жизнь зависела. У тебя в глазах горел дикий огонь, а на лице было такое выражение… живое. По тебе было видно, что ты хочешь достать этот мяч здесь и сейчас во что бы то ни стало. А когда ты оглянулся и молча на меня пальцем показал, я понял, что это будет пас и что я должен забить. — голос Бокуто постепенно становился более громким и возбуждённым. — Не хочется этого признавать, но это был лучший пас, который я когда-либо пробивал! Я до сих пор помню ощущение мяча в моей руке! Ты ударился головой очень сильно и этого не видел, но я забил, причём в первый метр! Все аж рты разинули, такой шикарный острый съём был! — Котаро замолчал, чтобы перевести дыхание и продолжил более спокойным тоном. — Но каким бы шикарным ни был пас, он не стоит твоей жизни. Я понимаю, что это был матч-пойнт чужой команды, но такой безрассудности от тебя никто не ожидал, даже я. Так зачем ты это сделал?

— Именно для того, чтобы ты смог забить. Ситуация была критическая — на какие бы хитрости я ни шёл, тебя постоянно блокировали. В какой-то момент я начал думать, что это происходит из-за того, что кто-то из наших противников просчитывает игру на пару ходов дальше, чем я. Разрыв в очках рос, а я ничего не мог с этим поделать. Пробовал и менять тактику, и отказываться от неё вообще — ничего не помогло. А твоё состояние становилось всё хуже и хуже. Последней каплей стал финт в той ситуации, в которой обычно ты пробиваешь блок-аут. Я понял, что ты начинаешь бояться блокирующих. Этот страх имел все шансы перерасти в психологическую травму, а я не мог этого допустить. Я думал, чем могу тебе помочь, как вдруг осознал, что очко, которое мы разыгрываем, может стать последним в этом матче. И в этот момент весь остальной мир для меня исчез. Исчез счёт, исчезли победа и поражение, осталось только какое-то чёрное пространство, в котором были только я, ты и мяч, улетавший куда-то вбок после неудачного приёма. Естественно, я кинулся за ним, и, кажется, я впервые в своей сознательной жизни не думал абсолютно ни о чём, кроме паса. Это было удивительное чувство — я видел всё словно в замедленной съёмке: как мяч летит ровно в ту точку, в которую я хочу, чтобы он летел, как блокирующие не успевают среагировать, как ты уже взлетаешь вверх, а на лице у тебя полная уверенность, что ты забьёшь. И тогда я понял, что справился, что не зря сделал этот пас. Помнишь, ты говорил Тсукишиме, что когда-нибудь настанет момент, из-за которого он подсядет на волейбол? Думаю, это был как раз такой момент, только для меня. Одна-единственная удачно проведённая атака, но как же много радости она мне принесла. Тебя устраивает такой ответ?

— Наверное, да. Я не всё понял, но почему-то мне стало легче. Понимаешь, ведь тот матч…- Бокуто нахмурился, ему было тяжело закончить фразу.

— Я знаю. Но это не делает мои усилия бессмысленными. Для меня главное, что ты забил именно тогда. Я рад, что ты смог преодолеть свой страх, поэтому ни о чём не жалею. Постарайся не жалеть и ты.

Последняя реплика Кейджи осталась без ответа, потому что вошедшая в палату медсестра прогнала Котаро прочь — часы посещения закончились. Когда дверь за ними закрылась, Акааши последний раз взглянул в окно, поправил подушку, выключил свет и заснул с улыбкой на лице, чтобы больше никогда не проснуться.

* * *

Мелкий дождь превратился в ливень, а Бокуто всё стоял и стоял перед надгробием. Все его размышления и переживания воплотились в короткой фразе из трёх слов:

— Смотри на меня.