История Канхи: индийские приключения Сиэля (джен)

Лилавати считала себя умницей и красавицей и замечательной невестой.

Конечно, первой красавицей и умницей Барсаны была дочь старосты Вришбхана-джи Радха. Но Радха, как и другие девушки, хлопотала по дому, носила воду и пасла в лесу коров, в ожидании свадьбы с дураком-Аяном. А Лилавати с недавнего времени работала в доме у сахибов служанкой мэм сахиб Элизабет и приносила в дом родителей не только подарки от доброй щедрой госпожи, но и настоящие деньги, а в деревне не каждый мужчина мог похвастаться, что когда-либо за неделю не самой тяжелой работы зарабатывал так много.

Родители не могли нарадоваться на Лилавати, ставили ее в пример сестрам и соседским дочкам, и всем было ясно, что скоро ее любимый Сундар пришлет замечательные свадебные подарки.

Да и жилось в доме у сахибов замечательно, вставали сахибы поздно, палкой слуг не били, а также имели чудесную сахибскую традицию — за мелкие поручения дарить уже нанятым слугам монетку-другую, чтоб поощрить и ускорить процесс исполнения дела.

И люди в доме в качестве слуг были наняты хорошие, свои же, деревенские, а свои, как известно, не обидят.

Единственным нанятым из пришлых был молодой мужчина по имени Канха.

А единственным, кого Лилавати мечтала бы не видеть в доме сахиба был местный деревенский лодырь Акил по прозвищу Сучий потрох. Он ухитрился пролезть в "бои" самого сахиба Сиэля и теперь страшно надмевался и задирал нос перед другими слугами. Кроме того был он не только лентяй, но и пакостник, для которого удовольствием было сделать кому-то гадость. Например, когда Канха пришел наниматься на работу, Акил ему подгадил просто так — взял и перевел сахибу, что Канха бранит прежнего хозяина.

Конечно, сахиб Сиэль рассердился и велел Канхе не являться ему на глаза без рекомендательного письма от прежнего господина. Спасибо, добрые люди помогли — добыли Канхе такое хорошее письмо, что сахиб как прочитал, так сразу того на работу принял, да не просто так, а вторым своим "боем". Акил обозлился страшно и с тех пор старался на Канху при всяком удобном случае жаловаться. Но Канха только смеялся — сахибы не слепые, видят, кто работает, а кто даром свой хлеб ест.

Так что все в доме у сахибов, за исключением вражды Акила с Канхой было славно.

А ведь совсем недавно Лилавати вместе со всеми горевала, что сахиб Сиэль приехал в деревню надолго. Раньше в деревне было две беды — бедные поля и дурак-Аян. С полями все понятно. А вот Аян... Если бы он был просто дурачком, его бы в деревне любили. Но Аян был сыном деревенского жреца Уграпата, носил у бедра саблю и мечтал о мятеже против сахибов.

Когда Аян только родился, староста деревни Вришбхан-джи поклялся богам, что выдаст за сына своего доброго друга жреца Уграпата свою дочку Радху. Но чем старше становился Аян, тем дальше откладывалась свадьба. Потому что жена Уграпата, красотка Джатила, прежде чем сбежать в гарнизон замуж за сахиба-офицеришку, совершенно сына избаловала. И вместо того, чтоб вырасти честным тружеником, Аян рос с мыслью, что будет великим воином, который поднимет мятеж против сахибов. После того, как его мать сбежала от мужа в гарнизон, а сына с собой не взяла, ненависть его к сахибам только окрепла.

И вот, когда ему было четырнадцать лет, Аян первый раз учудил историю.

Надев все черное и взяв свою саблю, рано утром в базарный день проник он в гарнизонную крепость чтоб начать свою месть. План у него был таков — он напугает и выпустит слонов и лошадей и, пользуясь переполохом, проберется в спальню к дочери полковника миззи сахиб мисс Китти, отрежет той голову и принесет ее полковнику. Полковник начнет рыдать и обнимать голову дочери, а Аян тогда убьет и полковника, отрежет его голову и отнесет капитану Буну. Тот увидит, что его невеста и его будущий тесть мертвы, розорвет на себе одежду, начнет бить себя по щекам и рыдать. А Аян будет торжествующе смеяться. А потом убьет и капитана Буна. Так он убьет по одному всех сахибов в крепости, начнется великий мятеж, Аян будет героем и женится на красавице Радхе, а Вришбхан-джи будет жалеть, что не ценил до свадьбы своего зятя — великого воина.

Всполошить лошадей и слонов у него получилось, но когда он зашел в спальню мисс Китти та, напуганная шумом и криками солдат, встретила Аяна револьвером.

Аян удрал от нее через балкон и по карнизу пролез на крепостную стену. Там его заметили солдаты и погнались за ним. Аян попытался убежать от них через базар, переворачивая у добрых людей лотки и портя товар. Там улепетывающего по базару от солдат Аяна увидел старый охотник Балдео. Поняв, что сейчас сахибы начнут стрелять в глупого мальчишку и могут покалечить толпящихся перед прилавками людей, он резко заступил Аяну дорогу, оглушил того прикладом верного ружья и получил от сахибов вознаграждение за поимку лазутчика.

А Аяна отволокли в крепость и хорошенько побили, пытаясь от него узнать, зачем он проник в гарнизон.

Но гордый Аян молча сносил побои и, решив, что не вымолвит ни слова, иногда грозно рычал на сахибов, чтоб показать, что их не боится.

Тогда полковой доктор решил, что солдаты поймали дикого человека — ребенка, воспитанного волками или обезьянами.

И началось для Аяна настоящее позорище.

Для начала сахибы раздели Аяна донага и, хотя тот кричал и кусался, вымыли с вонючим сахибским мылом и керосином в большом чане. Затем нарядили в сахибское платье, привязали к стулу и стали повторять ему звуки сахибского алфавита, показывая при этом Аяну яблоко как дрессируемой обезьянке.

Поняв, что так просто ему от них не отделаться, Аян решил перехитрить сахибов. Он послушно повторил алфавит, съел яблоко и дал уложить себя в постель. А когда сахибы ослабили бдительность улизнул к своей мамке Джатиле и стал ей жаловаться на то, что с ним приключилось. На его беду, их слышал слуга Джатилы и скоро вся округа уже знала, как Аян поднимал мятеж. Уграпат и его новая жена Ачьюта побили Аяна, а староста деревни Вришбхан-джи мало что сильно расстроился, что такое учинил его будущий зять, но еще и испугался, что всей деревне несдобровать, если сахибы решат, что это все-таки был не "дикий человек", мятежник.

Потом Аян в шестнадцать лет взялся провожать двух проезжих сахибов через лес в соседнюю деревню.

На этот раз его планом было завести их в болотистые дебри у реки, улизнуть и подождать, пока те там сгинут, а потом присвоить их вещи как первый капитал для будущего мятежа.

Однако он и сам заблудился, и если бы все тот же старый охотник Балдео, который услышал от угольщиков, что сахибов вместе с Аяном понесло черт знает куда, не нашел бы их и не вывел из лесу, пропасть бы им всем.

Уграпат и Ачьюта снова побили Аяна, а староста Вришбхан-джи проклял тот день, когда дал клятву богам, что Аян станет его зятем.

Недавно, правда, все тот же Пришлый Канха при большом скоплении народа сказал Вришбхану-джи, что у доброго старосты есть надежда. Слышал он от своего прежнего хозяина, покойного сахиба, что сахибы, мол, потому почитают Белого Бога, что это Бог над всеми богами. И сказал этот Белый Бог не клясться даже головой, ибо без его воли ни один волос с той головы не упадет, и потому всякая клятва есть дерзость перед богом. Но поэтому также он может и освободить человека от любой клятвы.

Вришбхан-джи был в таком отчаянии, что его единственная дочь красавица и умница Радха должна рано или поздно выйти за дурака-Аяна, что решил немедля ехать в ближайший храм Белого Бога. Ведь если сам Шива почитает как любимого бога Нараяну, а Нараяна молится Шиве как любимому богу, а царь богов Индра почитает и Шиву и Нараяну — то все боги могут почитать Белого Бога и не станут карать Вришбхана, если тот снимет с Вришбхана ненавистную клятву.

Правда, Канха тут же отговорил старосту ехать в абы какой храм, а посоветовал сперва узнать, где есть правильный. Потому что сахибы, объяснил Канха, потому творят так много зла, что забыли как выглядит Белый Бог. А в правильном храме стоят, как полагается в приличном святом месте, статуи Белого Бога и его Матушки Мадонны, а еще яркие картины с изображениями чудес, монахов и аскетов.

Все согласились, что такой храм должен быть правильным. А Вришбхан-джи пообещал хорошо наградить того, кто узнает для него, где есть такой храм.

Но Аян был в такой ярости, что Радха ему не достанется, что выхватил саблю из ножен и при всех напал на Канху. И опять оказался в дураках, ибо Канха от сабли только уворачивался и хохотал. А когда добрые люди скрутили Аяна и повели к Уграпату, Канха рассказал оставшимся, что рос сызмальства сиротой у чужих людей, а его приемный отец был веселый человек. За провинность лупил палкой, но разрешал уворачиваться — сколько не увернулся, все тумаки твои, а если достаточно ловок, то уж так тому и быть.

Так что теперь Аян ненавидел сахибов и Канху.

А в деревне опасались, как бы Аян в доме сахиба Сиэля чего не учудил. Мало ли, что дураку в голову придет, а всех потом того и гляди в гарнизоне повесят...

Но если с полями и Аяном все ясно, то отчего же третьей бедой деревни считался приезд сахиба Сиэля?

Дело в том, что сахиб Сиэль не просто приехал в Барсану с женой мэмсахиб Элизабет и дочерью миззи сахиб Зиглиндой — он привез с собой страшную машину трактор и бумагу от самой Белой Королевы.

Староста деревни Вришбхан-джи на собрании объявил новость, что сахиб Сиэль "агроном" и "мелиоратор" — это значит, что он может забрать любые поля и ездить по ним трактором, а еще будет устраивать засуху на берегу священной реки. Жрец Уграпат сказал, что засуху может послать только бог Индра, если его прогневать, и крестьяне не на шутку обеспокоились. Но еще большее беспокойство вызывала идея сахиба ездить на тракторе по полям, ведь близилось время пахоты и сева.

Опасения были небеспочвенны — трактор страшно рычал, вонял соляркой, дымил как асурская кузница, и переворачивал почву могучими пластами. Жрец Уграпат всерьез опасался, как бы богиня Матушка-Земля не ответила на такое противоестественное насилие неурожаем. Ведь одно дело, когда пашут на священных коровках, а также копают мотыгой с молитвой своими руками — так было веками и всем известно, что так от века земля родит.

Но вскоре стало известно о новой напасти — сахибу Сиэлю показалось мало трактора. Он похвастался старосте Вришбахану, что заплатил немыслимые деньги и скоро из страны под названием "Джомани" приедет новая машина по имени "Рейнегольд фон Гутенберг", которая больше трактора, может пахать, боронить, сеять и жать. Деревенские жители совсем приуныли и стали молиться богам, чтоб проклятый Рейнегольд сгинул где-нибудь в пути.

А воинственный Аян решил быть героем деревни и ночью прокрался к трактору с пилой, чтоб распилить его — но только перебудил страшным лязгом всю округу. И позорно бежал, потому что сахиб Сиэль выбежал из дома в одном исподнем и стал стрелять в темноту из револьвера, надеясь напугать воров.

Тогда Аян решил поступить хитрее — ночью снова прокрался к трактору и щедро облил тот маслом, что утром сахиб полез в кабину, оскользнулся, упал с высоты и свернул себе шею.

Но и тут у него вышла неувязка — масло за ночь стекло с трактора на землю и сахиб поскользнулся и упал, не дойдя до машины. Обозлившийся сахиб вызвал к себе старосту и жреца и, показывая на блестящий от масла трактор спросил, кто в деревне такой умник, что решил молиться трактору и умасливать его как шивалингам? После чего прочитал Вришбхану-джи и Уграпату целую лекцию, что богов нет и души нет, и колеса перерождений тоже нет, а когда человек умирает, из него вырастет лопух, но и у лопуха не будет души. И у трактора души нет, молиться ему не надо.

Уграпат и Вришбхан-джи покорно слушали это кощунство, а потом пошли искать того, кто вылил дорогое масло на чертов трактор. Словом, Аян был опять бит, но дух его не был сломлен и он поклялся, что что-нибудь придумает и избавит деревню от мерзкой машины до начала пахоты и сева.

Хотя, несмотря на трактор и другие неприятности, тем, кто работал у сахиба Сиэля в доме, жилось-то как раз неплохо.

Сахиб был хоть и молод совсем еще, но так богат и родовит, что его уважали и заискивали перед ним даже полковник Брайдон из гарнизона и его будущий зять, капитан Бун, а это были первые люди среди сахибов в округе.

Соответственно и слуги сахиба сразу в округе стали пользоваться уважением.

А жена сахиба мэмсахиб Элизабет, оказалось довольно доброй госпожой — служанок по рукам и по щекам за провинности не била, а еще часто угощала то рахатом, то сушеными фруктами, то дарила цветной сахар, а иной раз и монетку-другую. И сама из себя была красавица — волосы цвета меда и глаза как изумруды.

Была, правда, и за ней оплошность — в первые дни хотела она, чтоб служанки, что ей прислуживают, носили сахибское платье. И бедные девушки пытались ходить на каблуках и в страшных утяжках — корсетах — в которых ни вздохнуть, ни повернуться. К счастью, видя их страдания, госпожа Элизабет разрешила в обычные дни работать в нормальной одежде, а сахибское надевать только когда придут к сахибам в гости какие-нибудь знатные особы.

И, помогая утром мэмсахиб затягивать корсет, Лилавати всякий раз вспоминала, как после этого случая девушки в деревне, посовещавшись, решили, что сахибские женщины могут как змеи и выдры, не дышать часами, а дышат впрок ночью, когда переодеваются в ночное платье.

Вспоминая это, Лилавати вышла во двор и стала выбивать циновки, когда вдруг увидела, что в ворота вошел человек в странном костюме — на нем были обычные штаны, но сверху красовалась сахибская клетчатая рубашка, а на шее яркий красный платок. Лицо же человека было вымазано черным, а губы и вокруг губ жирно обведено красным. В руках, также вымазанных черным, он сжимал большой конверт сахибской почты.

Приглядевшись, Лилавати ахнула и прыснула со смеху.

Это несомненно был Аян!

— Что это ты удумал? Уграпат и Ачьюта тебя давно не лупили тебя? — спросила у Аяна Лилавати, подходя к нему.

Но тот сделал вид, что не узнает ее и важно сказал:

— Я — негОр. Африка живайт, хинди не понимайт!

И помахал конвертом:

— Зови сахиб! Почта!

Лилавати решила, что, видно, Аяну поручили принести сахибу Сиэлю какую-то записку, но он был слишком горд, чтоб отнести ее лично, потому нарядился чернокожим, ведь сахибам, как известно, все цветные на одно лицо.

А потому, давясь смешками, поспешила к сахибу.

Сахиб Сиэль нашелся в комнате, которую велел называть "кабинет" — он сидел там за столом и как раз заканчивал чистить револьвер.

— Там... — Лилавати не удержалась от смешка. — НегОр! Почту принес!

— Что? — сахиб Сиэль строго сощурил на нее свой глаз (второй всегда скрывала повязка). — Кто?

— Не-гОр. — повторила Лилавати, стараясь сохранить серьезность и предвкушая большое веселье. — Черный! Блэк фэйс!

— Что ж... — проворчал сахиб, вытирая руки, вставая из-за стола и направляясь к двери. — Сейчас разберемся, кто там гор, а кто не гор...

Аян по прежнему стоял во дворе, но уже в окружении других слуг, и по прежнему делал вид, что никого не знает.

— И правда, "блэк фэйс"... — пробормотал сахиб Сиэль, едва того увидел. — Ты! Да, ты! Это что?!

— Почта! — важно сказал Аян, протягивая тому конверт, на котором явно были следы перемазанных черным пальцев.

Сахиб Сиэль брезгливо взял конверт, глянул адрес и нахмурился.

— Значит та... Как тебя там... НегОр! — сказал он. — Жди, я сейчас напишу ответ, а ты отнесешь это письмо и ответ в гарнизон!

И обратился к слугам:

— А вы приглядите, чтоб этот "африканец" не сбежал до того как я вернусь!

Сахиб ушел в дом, бормоча под нос что-то подозрительно похожее на "чертовы обезьяны, уморить меня хотят".

А слуги охотно обступили Аяна, скаля зубы в улыбках и тоже предвкушая развлечение, как Аян в таком глупом виде пойдет через всю деревню и через всю ярмарку в гарнизон.

Какое-то время в домке было тихо, а потом послышался шум и на крыльцо выбежала встревоженная Чандравали — тоже служанка госпожи Элизабет.

— Беда! — закричала она Лилавати и другим слугам. — Большая беда! У Сахиба револьвер пропал!

Лилавати ахнула:

— Что ж ты стоишь, Чандравали! Бегом к Канхе!

Первой бросилась в обход дома к пристройке, для слуг. где в одной из комнат жил Пришлый Канха.

В доме с недавних пор и правда пропадали всякие мелкие вещи, причем чаще всего вещи сахибов.

То принадлежности для шитья у мэмсахиб Элизабет, то чашки, то ложки...

Слуги грешили друг на друга, сахибам же говорили, что виноваты шаловливые обезьяны, а сахиб говорил в ответ, что если он поймает хоть одну обезьяну на краже, а на обезьяне будут штаны и чалма, то он все равно пристрелит ту и сделает чучело на колесах, на котором будет кататься его дочь Зиглинда.

Слуги боялись, что всех в итоге высекут и выгонят без жалования, и наймут других, благо, желающих хватало.

К счастью выручал их Канха . Оказалось, что пришлый слуга "знает слово" — то есть, скажи ему, что пропало, а он походит по дому, побормочет непонятные мантры, и потом вдруг найдет пропавшую вещь в неожиданном месте — то в щели, то за стрехой.

И вот теперь, конечно же, при такой важной пропаже надо было бежать к Канхе.

Лилавати и Чандравали уже почти были у двери его комнаты, когда оттуда раздался заполошный крик Акила:

— Держите вора!

И веселый крик Канхи:

— Держу!

И глазам Лилавати — а также подбежавших остальных слуг — предстала странная картина:

Канха и Акил стояли друг перед другом, Канха держал Акила руками за запястья, а Акил голосил, что Канха вор и под подушкой у него револьвер!

Пропавший револьвер и правда обнаружился под подушкой, а потому слуги потащили без разбора и Акила и Канху, а заодно и "негОра" к сахибу.

Сахиб сидел в кабинете и был мрачнее тучи.

Увидев толпу, пистолет на подушке, он помрачнел еще больше, встал из-за стола и прошелся по комнате.

— Итак. Я слушаю. — сказал он веско.

И Акил, расправив плечи и указывая пальцем на Канху, выдал целую речь.

Из речи следовало, что вернейший и преданнейший из слуг сахиба добрый Акил давно подозревал Канху в воровстве. И вот, заметив, какими жадными глазами этот грязный пёс Канха смотрит на сахибов револьвер, добрый Акил заподозрил неладное. И, когда револьвер остался без присмотра, пока сахиб пошел встречать письмоносца-негра, он увидел, как мерзавец-Канха схватил револьвер, сунул за пазуху и спрятал под подушку. Тогда добрый Акил схватил негодяя-Канху и стал звать людей, так что пусть теперь Сахиб судит злодея-Канху самым справедливым судом!

Сахиб снова прошелся по комнате перед толпой, сердито посмотрел на Канху и спросил:

— Ну, а ТЫ что скажешь?

— Что завелся в вашем доме сахибский шаловливый дух. — улыбаясь, ответил Канха. — Мне мой прежний покойный сахиб рассказывал, что есть такая нечисть у сахибов — Тус Фэйри! Зубная фея, значит. Она людям зубы выбивает по ночам, а потом всякие предметы под подушку кладет, вроде как извиняется. И вот чудеса — зубы на месте, но начал я у себя под подушкой находить всякие вещи. То чашку, то ложку, то наперсток мэмсахиб Лиззи! И вот решил я фею выследить — залез на стреху, сижу тихо, и тут смотрю, заходит моя фея, один в один на Акила похожа, прячет мне револьвер под подушку. Ну, я ее схватил, а тут и люди прибежали...

Сахиб вздохнул.

— Оригинальная версия. — сказал он. — Но противоречит первой. Так кто же из вас прав...

Он протянул руку и распахнул рубаху на груди у Канхи.

— Странно, как же Канха револьвер за пазухой нес, а смазкой оружейной не перепачкался?

— А он его в подушку завернул! — быстро сказал Акил. — Вся подушка в смазке!

— Завернул в подушку и сунул под подушку? — удивился кто-то из слуг.

Но тут прочие слуги рванули рубаху у Акила на груди и оказалось, что вся грудь у того и весь живот в грязных разводах.

— Молодец, Канха. — сказал сахиб с недоброй улыбкой. — Канха — сильный! Канха завернул револьвер в Акила, потом в подушку, потом сунул за пазуху и унес, чтоб сунуть под подушку! Так что ли выходит, да, Акил?

Тут Акил побледнел и затрясся, упал на колени и заголосил, что все-все расскажет, пусть только его не судят строго. И поведал честному собранию, что виноват во всем Аян — это он соблазнил Акила выставить Канху вором, чтоб, пока Аян приносит почту, Акил украл револьвер и отнес к Канхе в комнату.

На этих словах все повернулись к Аяну, который даже под слоем краски заметно сбледнул.

— Аян! — ахнул Канха, который только теперь его заметил. — Ты это что же, мамкин синдур спер, чтоб губы накрасить?! Ох, Ачьюта тебе задаст! Только не говори, что ты у нее и сурьму в таком количестве утащил!

— Я негОр. — повторил Аян упрямо. — Африка живат, хинди непонимат!

Лилавати пригляделась и ахнула:

— Это же на нем... гутаГлин! Которым обувь сахиба марафетят!

Слуги недовольно заворчали, а Аян под слоем гутаГлина сбледнул еще больше. Что и говорить, это было прямое святотатство — мешать священную краску синдур, которым наносят тилаки, а такдже красят пробор невестам и замужним женщинам, с обувным сахибским гутаГлином, не изветсно из какого асурьего дерьма сделанным.

— Значит так! — сахиб Сиэль поднял руку, призывая к молчанию. — Сейчас я отдам этому... негОру письмо для полковника, а вы проследите, чтоб он его отнес и не сбежал по дороге. А ты, Чандравали, беги к Радхе и скажи, чтоб позвала своего отца мистера Вришбхана как можно скорее сюда придти.

Чандравали убежала и Аяна с письмами увели, а в комнате остались сахиб, слуги, Канха с Акилом и сама Лилавати.

Но вскоре послышался шум большой толпы и в комнату вошел староста Вришбхан-джи, с ним и жрец Уграпат, а с улицы в окно стали заглядывать изнывающие от любопытства деревенские люди.

— Присаживайся, мой дорогой мистер Вришбхан. — пригласил того за стол сахиб Сиэль. — И ты садись, мистер Уграпат. Знаете ли вы, что я уважаю традиции этой земли?

Уграпат и Вришбхан переглянулись.

Они первый раз такое слышали от тракторного сахиба, но на всякий случай кивнули.

— Отлично. — Сахиб показал им на лежащий на подушке револьвер. — А потому мне важно узнать, как бы ты поступил, мистер Вришбхан, если бы у тебя дома работал Акил — и он решил бы украсть у тебя такую дорогую вещь, да еще и обвинить в краже другого слугу?

Вришбхан-джи потемнел лицом.

— За такую вину отрубают руку. — тяжко вздохнув, сказал он.

И обратился к Акилу:

— Что же ты наделал?! Когда ты был ребенком — я держал тебя на коленях! Если б я знал, что руки, которые меня обнимают — руки вора! И теперь мне нужно разлучить тебя с одной из них! Что ты наделал, какой же позор ляжет на меня и на всю нашу деревню!

Акил зарыдал и затрясся, и попытался пасть к ногам Вришбхана, но его удержали.

Сахиб Сиэль меж тем велел одному из слуг угостить старосту и жреца виски.

— Я уважаю традиции этой земли. — важно сказал он. — И если бы Акил украл револьвер у тебя, я бы посоветовал тебе немедля лишить его руки, мистер Вришбхан. Но я подданный Английской Королевы, эта земля — одна из британских колоний, поэтому я должен поступить с ним по Английскому закону...

Акил издал страшный крик и чуть не лишился чувств.

Да и все зашептались, потому что по английскому закону вора следовало отвести в гарнизон и там на рассвете повесить.

Сахиб Сиэль явно наслаждался произведенным эффектом, когда Акил вдруг рванулся из державших его рук и припал к ногам Канхи.

— Канха, прости меня! — закричал он. — Канха, спаси меня! Ты слово знаешь, спаси меня, Канха!

Канха распахнул широко свои раскосые глаза, а потом вдруг хитро прищурился и взглянул на Сахиба:

— Добрый господин Сиэль, разрешите Канхе слово сказать?

Наступило недолгое молчание, прерываемое лишь всхлипами Акила.

— Говори. — наконец вздохнул сахиб. — Что там у тебя?

— Прежний покойный сахиб говорил, что английский суд — самый справедливый суд в мире! — сказал Канха. — Так?

— Так. — кивнул сахиб Сиэль. — Англия гордится своей судебной системой.

— А еще покойный сахиб говорил, что прежде чем казнить преступника, надо выслушать его "адвоката", такого мудрого защитника, что знает всю историю всех судов. Так?

— Так. — усмехнулся сахиб Сиэль. — И ты, Канха, хочешь быть его адвокатом?

— Нет, добрый господин Сиэль! — Канха широко улыбнулся. — Но Акил хорошо заработал у вас — он может попытаться найти и нанять себе адвоката!

Сахиб с минуту помолчал — все затаили дыхание — а потом кивнул.

— Так и быть. Мистер Вришбхан я поручаю вам арестовать его руку, чтоб он больше ей ничего не украл, и проследить за ним, чтоб он не сбежал — и даю ему неделю на поиски адвоката.

— Спасибо вам, добрый сахиб. — кивнул Вришбхан-джи, допил залпом виски и вышел прочь — дальше находиться в одном помещении с Акилом, который так опозорил деревню, ему было невыносимо.

Следом за ним поспешили и все остальные.

А любопытная Лилавати услышала, как Канха негромко сказал Акилу на прощанье "Все, что имеешь, отдай охотнику Балдео — пусть выследит для тебя в лесу Архата, что ездит верхом на тигре, понял? Это и будет твой адвокат!".

Слова Канхи насмешили Лилавати.

Какое дело богам до глупого ворюги Акила?

Да и как можно выследить простому старику-охотнику бога, пусть даже ездящего по лесу верхом на тигре?

Видно решил пошутить над Акилом напоследок Канха.

Но Лилавати недаром считала себя не только красавицей, но и умницей — за всеми этими событиями она не забыла, что ее ждут недочищенные циновки, а потому отправилась доделывать дело.

Архаты архатами, а работа не тигр и в лес не убежит.

В качестве постскриптума могу сказать, что сахиб Сиэль недаром читал и любил Шекспира и даже участвовал когда-то в благотворительной постановке "Гамлета" для сирот. А потому направил вместе с Аяном полковнику Брайдону письмо, что сего "негОра" следует высечь, за то что пытается заниматься конкуренцией британской почте, а затем хорошенько вымыть и тогда в практике полкового доктора будет, помимо "дикого человека" еще и удивительный случай, как негр внезапно стал индусом.