История Канхи: индийские приключения Сиэля (джен)

Охотник Балдео как раз закончил историю о том, как Белая Королева захотела выстлать тигриными шкурами все полы во всем своем дворце, главном из десяти тысяч принадлежащих ей дворцов, чтобы даже последняя грязная кухарка на ее кухне ходила как царица по спинам владык джунглей, а потому сахибы со всей Индии бросили маршировать и строить железную дорогу, и стали нанимать лучших охотников и проводников для великой охоты на тигров, а Балдео хоть и был тогда куда моложе, но уже тогда был лучшим из охотников Индии, можно сказать, царем охотников...

Словом, он как раз закончил эту историю и раскуривал трубку, чтоб дать рту отдохнуть от разговоров, а слушателям, наоборот, заговорить, споря между собой, сколько в рассказе правды, а сколько для красного словца приукрашено, когда к собравшимся подошел Пришлый Канха и махнув рукой приветственно по новой моде, подцепленной у слуг сахибов, направился прямо к Балдео.

Пришлым Канху звали потому, что он совсем недавно пришел в соседнюю деревню, надеясь там узнать, нет ли в гарнизоне доброго сахиба, которому нужен ушлый "бой", поскольку прежний сахиб Канхи сгорел от лихорадки, едва успев с Канхою расплатиться. Балдео питал к Канхе симпатию потому, что тот был по складу человек дороги, которого вперед зовет сердце и нет на свете ничего дороже странствий. А еще тем, Канха уважал стариков — пьянству и повесничанью с молодежью предпочитал посидеть под деревом и послушать их разговоры и рассказы, а еще тем, что на оставшиеся от покойного сахиба деньги щедро одаривал тех стариков табаком и сладостями.

Правда, на этот раз по всему виду Канхи было ясно, что он пришел не слушать, а говорить. Так и случилось.

— Здравствуй, царь охотников, друг мой Балдео, величайший из рассказчиков, здравствуйте и вы, добрые люди! — полным нескрываемого огорчения голосом, в котором к тому же слышались нотки праведного негодования. — Послушайте, какая со мной случилась история!...

И дальше поведал собравшимся, что раз в Гарнизоне на каждое место "боя" по три желающих, то решил он пойти в Барсану, наняться к тамошнему сахибу Сиэлю Фантомхайву, который хоть и самодур, но в скупости его еще никто не мог обвинить. И вот пришел он к дому сахиба и стал ждать, когда сахиб выйдет на веранду пить чай, чтоб к нему обратиться. А на веранде стоял этот сын свиньи и пьяного раджпута, этот лентяй и пакостник Акил по прозвищу "Сучий потрох", ожидая, когда ему нужно будет за чаем сахибу прислуживать. И вот попросил Канха по хорошему, представить его сахибу, чтоб Канха получил добрую работу, а Сучий Потрох, когда сахиб вышел чай пить, не то что не представил, а еще и подгадил. Стал Барсанский сахиб требовать Канху показать какое-то письмо от прежнего сахиба, а Канха возьми и скажи Сучьему потроху, мол, какое письмо, помер прежний сахиб, черти в ад забрали и на том свете кочергой в жопу жарят. А тот возьми и переведи это сахибу на сахибский. И тот Барсанский сахиб обиделся за соотечественника и прогнал Канху, мол, нет письма, нет работы. А Сучий потрох еще вослед возьми и скажи, мол, пусть черти на том свете покойному сахибу выходной дадут, чтоб он письмо написал, а то без письма его теперь ни один сахиб не наймет.

Закончив свой невеселый рассказ, Канха перевел дух и посмотрел на Балдео. Но Балдео не спешил с ответом, давая слушателям — почтенным старикам и старухам, а также пришедшим отдохнуть от работы слугам деревенских богачей вдоволь поругать потерявшего совесть лентяя Акила из Барсаны, который с тех пор как устроился в дом к сахибу Сиэлю совсем забыл что такое работа, только знай сахибу чай греет и деньги с того получает за то что спит целыми днями. А ведь скоро таким манером разбогатеет и начнет над честными людьми куражиться, при деньгах-то...

Наконец, выкурив трубку, Балдео громко сказал:

— А что, есть ли тут кто, кому Канха не дарил доброго табачку?

Собравшиеся дружно загудели, что Пришлый Канха хороший малый, каждый тут курил его табак, ел его сладости, да и выпивкой Канха их уже не раз за свой счет побаловал, хоть недавно в этих краях появился. Словом, славный малый Канха, хоть и пришлый, нельзя просто так оставить, что его обидели, может, сделать что можно, или собраться вместе в потемках, а того Акилу хорошенько п р о у ч и т ь...

Балдео усмехнулся и снова возвысил голос:

— А есть ли тут кто, не слышавший, что Старик Балдео, лесной человек, все еще может добыть любую дичь, на какую ему приходилось охотится?

Собравшиеся снова согласно зашумели.

А Канха поднял руку в превозносящем жесте:

— Друг Балдео, ты не только лучший из рассказчиков — ты царь охотников! На кого же ты решил охотиться на этот раз?

Балдео хитро прищурился, наслаждаясь всеобщим вниманием и интересом, а затем значительно произнес:

— Сейчас Балдео встанет и пойдет в гарнизон, а когда вернется, расскажет, как приходилось ему охотиться на и на письма сахибов, иные из коих писем стоили всех денег всех окрестных деревень! А Канха пойдет в гарнизон и своими глазами увидит, что старик Балдео еще может добыть письмо, если захочет!

После чего закинул на плечо верное ружье, поднялся на ноги и важно пошел прочь размашистым шагом.

— Великий охотник Балдео! — догнал его воспрявший духом Канха и весело прищурился. — За простой табачок вынул из сердца бедного Канхи стрелу печали и возлил на рану масло радости! Воистину, теперь я готов поверить, что ты можешь спуститься в ад и договориться с самими чертями, чтоб те отпустили покойного сахиба написать письмо для бедного Канхи!

— Индия велика, откуда такому юнцу знать, с кем только не приходилось договариваться старику Балдео! — гордо расправил Балдео усы и приосанился на ходу. — Черти покажутся пустяком. Приходи слушать и однажды услышишь историю, как Балдео помог на исходе восстания аскетов Генералу Гловеру договориться с князьями раджпутов!

Канха распахнул свои раскосые глаза пошире, показывая, как он поражен, и воздел руку в жесте восхищения.

— Великая история и великий рассказчик! Но скажи скорее, как мне отблагодарить тебя, добрый мой друг Балдео, за то, что ты делаешь для скромного Канхи? Что я могу доброго сделать для тебя за твою великую услугу?

Балдео насмешила его торопливость, но он нарочито сурово сдвинул брови и назидательно произнес:

— Как старший брат все сделает для младшего, как Балдев все сделает для Канхи...

Он сделал паузу, чтоб тот понял, что речь идет о самих Балараме и Кришне и оценил красоту и значимость удачной игры слов, а затем продолжил:

— ... так и Балдео, старый охотник, лесной человек, сделает все для тебя. Ты же будешь смотреть своими глазами, слушать своими ушами, запомнишь все это в сердце, и потом, может быть, однажды расскажешь о том, как видел охоту на письма! А теперь резвее чем языком шевели своими ногами, чтоб придти в гарнизон до заката!

"Гарнизон", а также "гранезон", "сахибятник" и "пьянь шатомая", как называли ее в окрестных деревнях местные жители, был старой княжеской крепостью и селом вокруг нее, в которых располагался гарнизон британской армии. Это место служило своеобразным культурным центром, куда первым делом прибывали новые люди, куда стекались и откуда расходились новости, где почти каждый день был как сельская ярмарка и где можно было достать привозимые сахибами редкости и деликатесы.

Заранее радуясь тому, какое важное впечатление он произведет на Пришлого Канху, охотник Балдео повел его прямиком в саму крепость, где его хорошо знали как лучшего проводника через джунгли, сотрудничающего с британскими военными не первый десяток лет.

Спросив, как полагается, о здоровье хозяина дома, в данном случае начальника над крепостью, доброго сахиба полковника Джефри Брайдона, а также его драгоценной дочери миззи сахиб Китти, и ее жениха, будущего полковничьего зятя, доблестного сахиба капитана Буна, выслушав сплетни за парой трубок табака, а также передав слугам сахибов приветы от родственников и родителей из дальних лесных деревень, Балдео поймал за плечо "боя" той самой миззи сахиб Китти — молоденького парнишку по имени Шука, который, послушав сплетни как раз собрался улизнуть дальше по своим делам.

— Ну, что, не забыл еще твой отец, как старик Балдео в разлив реки провел его, его лошадь и ехавшую на лошади молодую Саджиду в ашрам к мудрецам, чтоб те выгнали из ее тела змеиный яд?

Шука вздрогнул и закивал так, что казалось, у него сейчас отвалится голова:

— Матушка Саджида и мой милый любимый папа никогда не забудут этого, о мудрый дедушка Балдео! Не отведи вы их тогда к мудрецам, не быть бы на свете ни мне, ни моим братьям и сестрам!

— Хорошо. — Балдео прижмурился, на краткий миг перенесясь в воспоминаниях в тот грозный день, когда по грудь клокочущей мутной воде двое изможденных мужчин пытались провести на другой берег дрожащую от страха лошадь с умирающей женщиной на спине.

— Так вот, раз ты знаешь эту историю, тебе будет не в тягость сослужить старику Балдео, лесному человеку, легкую службу.

Шука подобрался, изображая всем видом живейшую готовность бежать хоть на край света по поручению Балдео — сказывалась работа у сахибов "боем".

Балдео усмехнулся:

— Мы сейчас с другом Канхой пойдем отдыхать у моего доброго приятеля — повара Нарендры. А ты нам принесешь туда — запоминай, глупая твоя голова, и не вздумай ничего забыть — сахибской бумаги и сахибских чернил, дорогой конверт британской почты, стальное перо, сургуча с лихвой, а еще у Ловкача Бабура попроси "удачу". Скажи, она нужна Балдео для доброго дела.

Шука шевельнул пухлыми губами, запоминая необходимое, и бросился прочь.

— А расскажи мне, глупому юному Канхе, о какой удаче шла речь? — блестя глазами от любопытства спросил Пришлый Канха, отправляясь за Балдео следом вкушать плодов поварского гостеприимства.

— Увидишь. — усмехнулся в усы старый охотник. — Своими глазами увидишь "удачу", не каждому это удается, только имей терпение.

Успело совсем стемнеть, когда Шука наконец явился, принеся узелок со всем необходимым. Балдео степенно, наслаждаясь тем, с каким уважением на него смотрели Канха, Шука и повар капитана Буна Нарендра, разложил по столу бумагу и письменные принадлежности, сделал светильник поярче, и сказал:

— Сейчас, от лица твоего умирающего сахиба, лежащего на смертном одре, я буду писать письмо Барсанскому сахибу Сиэлю Фантомхайву письмо, именуемое сахибами "Референс Леттер", что значит поручительное. Что твой сахиб как джентельмен поручается за тебя своей честью перед другим джентельменом, что ты хороший слуга, служил ему верой и правдой, не продал и не предал, а теперь будешь также служить и другому сахибу.

Нарендра и Шука со знанием дела кивнули, а вот Канха, по юношеской своей горячности, не удержался и, наклонившись над столом, взял в руки принесенный Шукой конверт.

Глаза Канхи расширились явно от восхищения тонкой гайдзинской работой, нежным цветом бумаги и водными знаками.

— У миззи сахиб Китти спер. — похвастался перед ним Шука, задрав курносый нос.

Но тут же опасливо добавил:

— Только конверт потом лучше вернуть. Я его в клочки порву и к ее попугаю в клетку кину, скажу, это он испортил. А то как бы не заметила и не взгрела меня наша Мисс Китти!

— Мозгов вам с тем попугаем одинаково отмерено. Только он умнее. — беззлобно проворчал Балдео.

А Наренда хохотнул над шуткой, ибо, как известно, мудрого попугая Кришны звали Шукой, но был он, если судить по легендам, поумнее своего тезки "боя" Мисс Китти.

— Как звали твоего сахиба, друг Канха. — строго напомнил им о деле Балдео.

Канха на миг замялся, видно, припоминал подробнее.

— Винсент Фантомхайв. — наконец сказал он.

— А. Значит, родственник Барсанского сахиба Сиэля. — Балдео кивнул. — Это хорошо. Значит так...

Он наклонился и очень красивым почерком — он потратил многие месяцы своей жизни, упражняясь в изображении сахибских букв неотличимо от того, как их пишут сами сахибы, когда хотят произвести друг на друга впечатление — вывел на листе первую фразу, степенно диктуя вслух:

— Ит из ёр трежер перент Винсент Фантомхэв.

— Это значит, пояснил он для зрителей. — "Я, твой драгоценный родственник Винсент Фантомхайв." Хм. Фантом... хэв... Значит, "имеющий призрак" по сахибски. Одухотворенный человек, значит. Так вот...

Он снова склонился над листом.

— Филинг май ёрли трагик дес...

И подумав, уточнил в круглых скобках — мёрдер.

— Это значит, "находясь на смертном одре и предчувствуя скорую кончину"...

Балдео поднял глаза и посмотрел в пламя светильника, перебирая слова сахибского наречия.

— "...ай райт ю эбоут зыс гуд янг калор мен — пишу я тебе, значит, об этом добром юноше-индусе". Давай, Канха, говори теперь, что ты умеешь делать и как на своего сахиба работал.

Канха радостно кивнул и стал перечислять, как готовил чай, приносил его сахибу, будил того по утрам, бегал по поручениям и чистил одежду.

— "Хи кен гуд мейк ти, мейк бринг ти, ран эвэй, ран э лонг вей" — диктовал сам себе Балдео. — Канха, ты ведь по сахибски два слова связать умеешь? Хорошо. Значит пишем "понимает по английски"... это будет... хм "андестенд ер харт май свит". Одежду чистить... да-да, это, следовательно "мейк шаур то ёр тюник энд коат". По утрам будил и завтрак готовил... "вейк ю ап виз ти энд кофи"...

Балдео сделал паузу, припоминая все, что знает о Барсанском сахибе Сиэле. Слуги говорили, что тот любит чай, выглядеть щеголем, чистить свой пистолет, а еще чтоб утра сразу двое слуг марафетили ему до блеска обувь на каблуках. Прямо чтоб сразу двое одновременно каждую туфлю чистили и к его выходу было все готово, иначе быть грозе.

Балдео вздохнул и дописал:

— "Энд клин ёр экспенсив кристал шуз."

— А разве Кристал это не сахибское женское имя? — перебил ход его мыслей любопытный Шука.

— Тьфу, дурная твоя голова, точно любой попугай умнее тебя! — ругнулся сердито охотник Балдео, встопорщив усы. — Имя — это Кристина, что значит, посвященная Белому Богу! А кристал — это значит "блестящий и сверкающий, как зеркало". Любит он, чтоб у него обувка блестела, целая коробка черного блеска для этого из самой Британии привезена им, "гутаГлин" называется. Канха вот с этой гута-глиной скоро познакомится, как работать начнет.

Фыркнув еще раз над невежеством юного "боя" мисс Китти, он сказал:

— На этом твой сахиб прощается — " виз зис ай кисс ёр айз" — и письмо кончается...

— Э, погоди! — спохватился вдруг Канха. — А как же с чертями-то! Подгадил мне тот Сучий Потрох, перевел мои слова сахибу Сиэлю, может, можно в письме написать, что это не я сам придумал, а мой сахиб Винсент перед смертью так говорил?

— Тьфу, Канха, должен будешь! Вот теперь точно должен будешь! — Балдео с сожалением глянул на красивые сахибские письмена, но подвинул к себе новый лист, переписал все до слов про "кристал шуз" и надолго задумался, как бы похитрее, а главное, правильно, написать про чертей.

— "Ай вери скэр оф май мени-мени синз". — наконец написал он. — Думаю, значит, со страхом, о своих многочисленных тяжких грехах и дурной карме. И о чертях. Это будет "энд синк эбоут терибл кристиан девилс". Хм. И во сне... да, именно, и во сне — "энд ин май илнес дримс зей тэйкед ми даун инто зе Хел" — снилось мне во сне как они утаскивали меня в Ад. "...энд шоу ми биг колдрон" — показывали мне там большой котел, в котором будут меня варить и... хм... Нет, как ни крути, а не станет один джентельмен другому про кочергу и жопу писать. Кто тебя только за язык тянул, Канха, бедовая твоя голова...

Балдео основа поглядел в пламя светильника и пошевелил усами в раздумьи, а потом махнул рукой.

— "энд мени азер сынгс". Это значит — много что еще показывали. Мда. А теперь можно и заканчивать — "виз зис ай кисс ёр айз энд рест ин пис ин май мёрдер бед." Написал, значит, сие, простился и упокоился.

Он подождал, пока чернила письма высохнут, старательно и придирчиво осматривая свое творение в поисках ошибок или недочетов, но в итоге нашел его совершенным. Взял так приглянувшийся Канхе конверт, убрал в него письмо и развернул лежащую среди письменных принадлежностей неприметного вида тряпицу, извлекая из нее спрятанный до поры предмет.

— Гляди, Канха, гляди своими глазами и не говори потом, что не видел, как выглядит у д а ч а!

Канха наклонился, разглядывая вещь в руках у Балдео и широко распахнул глаза:

— Это... полковая печать!

— Нет, не она. — усмехнулся Балдео, грея сургуч и запечатывая конверт. — Государыня Полковая Печать живет у доброго сахиба полковника Брайдона в покоях. А это ее младшая сестра — "Удача", местными мастерами изготовленная. Все двери, которые государыня Полковая Печать закрыла, ее младшая сестра открывает!

— А за теми дверями — виски, табак, деньги, ткани, порох, сахар... — прижмурился от удовольствия повар Нарендра, вспоминая, сколько всего они увели прямо из под носа у сахибов. — Большая удача — открыть такие двери хоть раз, а, юноша?

— Большая! — покачал головой в восхищении Канха, тоже представляя, как все-таки славно живется ловким людям при гарнизоне.

Балдео, который считал, что знает цену богатству, а потому его не ищет, хотя мог бы жить не хуже иных сахибов, посмотрел на Канху с усмешкой и протянул ему конверт.

— А это вот твоя "большая удача", друг Канха. Держи ее крепко, да помни, что твой сахиб перед смертью сказал тебе, что это "референс леттер" и беречь его надо пуще глаза, а ты от вида Барсанского Сахиба Сиэля так оробел, что не решился сразу ему показать твою главную память о покойном добром господине Винсенте.

— Спасибо, царь охотников, величайший из рассказчиков, добрый мой друг Балдео! — Канха взял письмо двумя руками и прижал к груди.

Казалось, он так тронут, что вот-вот утрет невольные слезы.

Это совсем растопило сердце охотника Балдео.

— Ну-ну, должником будешь... — проворчал он, вставая из-за стола. — Как хорошо заживешь — не забывай старика Балдео, лесного человека, приходи другой раз как и раньше послушать его истории...

— Непременно приду и лучший табак в Индии принесу для твоей трубки... — Канха обнял Балдео в порыве чувств. — Всем сам расскажу, как искусен Балдео в охоте на письма — от дохлого сахиба с того света письмецо достать может!...

Шука и Наренда усмехнулись шутке и стали поскорее прибирать со стола следы потусторонней корреспонденции.

В качестве эпилога следует сказать, что Пришлый Канха получил работу в доме Сахиба Сиэля, но вот чувства Сахиба Сиэля, когда он получил дамский конверт с полковой печатью и письмом от его покойного отца Винсента которому христианские дьяволы в болезненных снах показали большой котел и много что еще, неописуемы.

Лилавати считала себя умницей и красавицей и замечательной невестой.

Конечно, первой красавицей и умницей Барсаны была дочь старосты Вришбхана-джи Радха. Но Радха, как и другие девушки, хлопотала по дому, носила воду и пасла в лесу коров, в ожидании свадьбы с дураком-Аяном. А Лилавати с недавнего времени работала в доме у сахибов служанкой мэм сахиб Элизабет и приносила в дом родителей не только подарки от доброй щедрой госпожи, но и настоящие деньги, а в деревне не каждый мужчина мог похвастаться, что когда-либо за неделю не самой тяжелой работы зарабатывал так много.

Родители не могли нарадоваться на Лилавати, ставили ее в пример сестрам и соседским дочкам, и всем было ясно, что скоро ее любимый Сундар пришлет замечательные свадебные подарки.

Да и жилось в доме у сахибов замечательно, вставали сахибы поздно, палкой слуг не били, а также имели чудесную сахибскую традицию — за мелкие поручения дарить уже нанятым слугам монетку-другую, чтоб поощрить и ускорить процесс исполнения дела.

И люди в доме в качестве слуг были наняты хорошие, свои же, деревенские, а свои, как известно, не обидят.

Единственным нанятым из пришлых был молодой мужчина по имени Канха.

А единственным, кого Лилавати мечтала бы не видеть в доме сахиба был местный деревенский лодырь Акил по прозвищу Сучий потрох. Он ухитрился пролезть в "бои" самого сахиба Сиэля и теперь страшно надмевался и задирал нос перед другими слугами. Кроме того был он не только лентяй, но и пакостник, для которого удовольствием было сделать кому-то гадость. Например, когда Канха пришел наниматься на работу, Акил ему подгадил просто так — взял и перевел сахибу, что Канха бранит прежнего хозяина.

Конечно, сахиб Сиэль рассердился и велел Канхе не являться ему на глаза без рекомендательного письма от прежнего господина. Спасибо, добрые люди помогли — добыли Канхе такое хорошее письмо, что сахиб как прочитал, так сразу того на работу принял, да не просто так, а вторым своим "боем". Акил обозлился страшно и с тех пор старался на Канху при всяком удобном случае жаловаться. Но Канха только смеялся — сахибы не слепые, видят, кто работает, а кто даром свой хлеб ест.

Так что все в доме у сахибов, за исключением вражды Акила с Канхой было славно.

А ведь совсем недавно Лилавати вместе со всеми горевала, что сахиб Сиэль приехал в деревню надолго. Раньше в деревне было две беды — бедные поля и дурак-Аян. С полями все понятно. А вот Аян... Если бы он был просто дурачком, его бы в деревне любили. Но Аян был сыном деревенского жреца Уграпата, носил у бедра саблю и мечтал о мятеже против сахибов.

Когда Аян только родился, староста деревни Вришбхан-джи поклялся богам, что выдаст за сына своего доброго друга жреца Уграпата свою дочку Радху. Но чем старше становился Аян, тем дальше откладывалась свадьба. Потому что жена Уграпата, красотка Джатила, прежде чем сбежать в гарнизон замуж за сахиба-офицеришку, совершенно сына избаловала. И вместо того, чтоб вырасти честным тружеником, Аян рос с мыслью, что будет великим воином, который поднимет мятеж против сахибов. После того, как его мать сбежала от мужа в гарнизон, а сына с собой не взяла, ненависть его к сахибам только окрепла.

И вот, когда ему было четырнадцать лет, Аян первый раз учудил историю.

Надев все черное и взяв свою саблю, рано утром в базарный день проник он в гарнизонную крепость чтоб начать свою месть. План у него был таков — он напугает и выпустит слонов и лошадей и, пользуясь переполохом, проберется в спальню к дочери полковника миззи сахиб мисс Китти, отрежет той голову и принесет ее полковнику. Полковник начнет рыдать и обнимать голову дочери, а Аян тогда убьет и полковника, отрежет его голову и отнесет капитану Буну. Тот увидит, что его невеста и его будущий тесть мертвы, розорвет на себе одежду, начнет бить себя по щекам и рыдать. А Аян будет торжествующе смеяться. А потом убьет и капитана Буна. Так он убьет по одному всех сахибов в крепости, начнется великий мятеж, Аян будет героем и женится на красавице Радхе, а Вришбхан-джи будет жалеть, что не ценил до свадьбы своего зятя — великого воина.

Всполошить лошадей и слонов у него получилось, но когда он зашел в спальню мисс Китти та, напуганная шумом и криками солдат, встретила Аяна револьвером.

Аян удрал от нее через балкон и по карнизу пролез на крепостную стену. Там его заметили солдаты и погнались за ним. Аян попытался убежать от них через базар, переворачивая у добрых людей лотки и портя товар. Там улепетывающего по базару от солдат Аяна увидел старый охотник Балдео. Поняв, что сейчас сахибы начнут стрелять в глупого мальчишку и могут покалечить толпящихся перед прилавками людей, он резко заступил Аяну дорогу, оглушил того прикладом верного ружья и получил от сахибов вознаграждение за поимку лазутчика.

А Аяна отволокли в крепость и хорошенько побили, пытаясь от него узнать, зачем он проник в гарнизон.

Но гордый Аян молча сносил побои и, решив, что не вымолвит ни слова, иногда грозно рычал на сахибов, чтоб показать, что их не боится.

Тогда полковой доктор решил, что солдаты поймали дикого человека — ребенка, воспитанного волками или обезьянами.

И началось для Аяна настоящее позорище.

Для начала сахибы раздели Аяна донага и, хотя тот кричал и кусался, вымыли с вонючим сахибским мылом и керосином в большом чане. Затем нарядили в сахибское платье, привязали к стулу и стали повторять ему звуки сахибского алфавита, показывая при этом Аяну яблоко как дрессируемой обезьянке.

Поняв, что так просто ему от них не отделаться, Аян решил перехитрить сахибов. Он послушно повторил алфавит, съел яблоко и дал уложить себя в постель. А когда сахибы ослабили бдительность улизнул к своей мамке Джатиле и стал ей жаловаться на то, что с ним приключилось. На его беду, их слышал слуга Джатилы и скоро вся округа уже знала, как Аян поднимал мятеж. Уграпат и его новая жена Ачьюта побили Аяна, а староста деревни Вришбхан-джи мало что сильно расстроился, что такое учинил его будущий зять, но еще и испугался, что всей деревне несдобровать, если сахибы решат, что это все-таки был не "дикий человек", мятежник.

Потом Аян в шестнадцать лет взялся провожать двух проезжих сахибов через лес в соседнюю деревню.

На этот раз его планом было завести их в болотистые дебри у реки, улизнуть и подождать, пока те там сгинут, а потом присвоить их вещи как первый капитал для будущего мятежа.

Однако он и сам заблудился, и если бы все тот же старый охотник Балдео, который услышал от угольщиков, что сахибов вместе с Аяном понесло черт знает куда, не нашел бы их и не вывел из лесу, пропасть бы им всем.

Уграпат и Ачьюта снова побили Аяна, а староста Вришбхан-джи проклял тот день, когда дал клятву богам, что Аян станет его зятем.

Недавно, правда, все тот же Пришлый Канха при большом скоплении народа сказал Вришбхану-джи, что у доброго старосты есть надежда. Слышал он от своего прежнего хозяина, покойного сахиба, что сахибы, мол, потому почитают Белого Бога, что это Бог над всеми богами. И сказал этот Белый Бог не клясться даже головой, ибо без его воли ни один волос с той головы не упадет, и потому всякая клятва есть дерзость перед богом. Но поэтому также он может и освободить человека от любой клятвы.

Вришбхан-джи был в таком отчаянии, что его единственная дочь красавица и умница Радха должна рано или поздно выйти за дурака-Аяна, что решил немедля ехать в ближайший храм Белого Бога. Ведь если сам Шива почитает как любимого бога Нараяну, а Нараяна молится Шиве как любимому богу, а царь богов Индра почитает и Шиву и Нараяну — то все боги могут почитать Белого Бога и не станут карать Вришбхана, если тот снимет с Вришбхана ненавистную клятву.

Правда, Канха тут же отговорил старосту ехать в абы какой храм, а посоветовал сперва узнать, где есть правильный. Потому что сахибы, объяснил Канха, потому творят так много зла, что забыли как выглядит Белый Бог. А в правильном храме стоят, как полагается в приличном святом месте, статуи Белого Бога и его Матушки Мадонны, а еще яркие картины с изображениями чудес, монахов и аскетов.

Все согласились, что такой храм должен быть правильным. А Вришбхан-джи пообещал хорошо наградить того, кто узнает для него, где есть такой храм.

Но Аян был в такой ярости, что Радха ему не достанется, что выхватил саблю из ножен и при всех напал на Канху. И опять оказался в дураках, ибо Канха от сабли только уворачивался и хохотал. А когда добрые люди скрутили Аяна и повели к Уграпату, Канха рассказал оставшимся, что рос сызмальства сиротой у чужих людей, а его приемный отец был веселый человек. За провинность лупил палкой, но разрешал уворачиваться — сколько не увернулся, все тумаки твои, а если достаточно ловок, то уж так тому и быть.

Так что теперь Аян ненавидел сахибов и Канху.

А в деревне опасались, как бы Аян в доме сахиба Сиэля чего не учудил. Мало ли, что дураку в голову придет, а всех потом того и гляди в гарнизоне повесят...

Но если с полями и Аяном все ясно, то отчего же третьей бедой деревни считался приезд сахиба Сиэля?

Дело в том, что сахиб Сиэль не просто приехал в Барсану с женой мэмсахиб Элизабет и дочерью миззи сахиб Зиглиндой — он привез с собой страшную машину трактор и бумагу от самой Белой Королевы.

Староста деревни Вришбхан-джи на собрании объявил новость, что сахиб Сиэль "агроном" и "мелиоратор" — это значит, что он может забрать любые поля и ездить по ним трактором, а еще будет устраивать засуху на берегу священной реки. Жрец Уграпат сказал, что засуху может послать только бог Индра, если его прогневать, и крестьяне не на шутку обеспокоились. Но еще большее беспокойство вызывала идея сахиба ездить на тракторе по полям, ведь близилось время пахоты и сева.

Опасения были небеспочвенны — трактор страшно рычал, вонял соляркой, дымил как асурская кузница, и переворачивал почву могучими пластами. Жрец Уграпат всерьез опасался, как бы богиня Матушка-Земля не ответила на такое противоестественное насилие неурожаем. Ведь одно дело, когда пашут на священных коровках, а также копают мотыгой с молитвой своими руками — так было веками и всем известно, что так от века земля родит.

Но вскоре стало известно о новой напасти — сахибу Сиэлю показалось мало трактора. Он похвастался старосте Вришбахану, что заплатил немыслимые деньги и скоро из страны под названием "Джомани" приедет новая машина по имени "Рейнегольд фон Гутенберг", которая больше трактора, может пахать, боронить, сеять и жать. Деревенские жители совсем приуныли и стали молиться богам, чтоб проклятый Рейнегольд сгинул где-нибудь в пути.

А воинственный Аян решил быть героем деревни и ночью прокрался к трактору с пилой, чтоб распилить его — но только перебудил страшным лязгом всю округу. И позорно бежал, потому что сахиб Сиэль выбежал из дома в одном исподнем и стал стрелять в темноту из револьвера, надеясь напугать воров.

Тогда Аян решил поступить хитрее — ночью снова прокрался к трактору и щедро облил тот маслом, что утром сахиб полез в кабину, оскользнулся, упал с высоты и свернул себе шею.

Но и тут у него вышла неувязка — масло за ночь стекло с трактора на землю и сахиб поскользнулся и упал, не дойдя до машины. Обозлившийся сахиб вызвал к себе старосту и жреца и, показывая на блестящий от масла трактор спросил, кто в деревне такой умник, что решил молиться трактору и умасливать его как шивалингам? После чего прочитал Вришбхану-джи и Уграпату целую лекцию, что богов нет и души нет, и колеса перерождений тоже нет, а когда человек умирает, из него вырастет лопух, но и у лопуха не будет души. И у трактора души нет, молиться ему не надо.

Уграпат и Вришбхан-джи покорно слушали это кощунство, а потом пошли искать того, кто вылил дорогое масло на чертов трактор. Словом, Аян был опять бит, но дух его не был сломлен и он поклялся, что что-нибудь придумает и избавит деревню от мерзкой машины до начала пахоты и сева.

Хотя, несмотря на трактор и другие неприятности, тем, кто работал у сахиба Сиэля в доме, жилось-то как раз неплохо.

Сахиб был хоть и молод совсем еще, но так богат и родовит, что его уважали и заискивали перед ним даже полковник Брайдон из гарнизона и его будущий зять, капитан Бун, а это были первые люди среди сахибов в округе.

Соответственно и слуги сахиба сразу в округе стали пользоваться уважением.

А жена сахиба мэмсахиб Элизабет, оказалось довольно доброй госпожой — служанок по рукам и по щекам за провинности не била, а еще часто угощала то рахатом, то сушеными фруктами, то дарила цветной сахар, а иной раз и монетку-другую. И сама из себя была красавица — волосы цвета меда и глаза как изумруды.

Была, правда, и за ней оплошность — в первые дни хотела она, чтоб служанки, что ей прислуживают, носили сахибское платье. И бедные девушки пытались ходить на каблуках и в страшных утяжках — корсетах — в которых ни вздохнуть, ни повернуться. К счастью, видя их страдания, госпожа Элизабет разрешила в обычные дни работать в нормальной одежде, а сахибское надевать только когда придут к сахибам в гости какие-нибудь знатные особы.

И, помогая утром мэмсахиб затягивать корсет, Лилавати всякий раз вспоминала, как после этого случая девушки в деревне, посовещавшись, решили, что сахибские женщины могут как змеи и выдры, не дышать часами, а дышат впрок ночью, когда переодеваются в ночное платье.

Вспоминая это, Лилавати вышла во двор и стала выбивать циновки, когда вдруг увидела, что в ворота вошел человек в странном костюме — на нем были обычные штаны, но сверху красовалась сахибская клетчатая рубашка, а на шее яркий красный платок. Лицо же человека было вымазано черным, а губы и вокруг губ жирно обведено красным. В руках, также вымазанных черным, он сжимал большой конверт сахибской почты.

Приглядевшись, Лилавати ахнула и прыснула со смеху.

Это несомненно был Аян!

— Что это ты удумал? Уграпат и Ачьюта тебя давно не лупили тебя? — спросила у Аяна Лилавати, подходя к нему.

Но тот сделал вид, что не узнает ее и важно сказал:

— Я — негОр. Африка живайт, хинди не понимайт!

И помахал конвертом:

— Зови сахиб! Почта!

Лилавати решила, что, видно, Аяну поручили принести сахибу Сиэлю какую-то записку, но он был слишком горд, чтоб отнести ее лично, потому нарядился чернокожим, ведь сахибам, как известно, все цветные на одно лицо.

А потому, давясь смешками, поспешила к сахибу.

Сахиб Сиэль нашелся в комнате, которую велел называть "кабинет" — он сидел там за столом и как раз заканчивал чистить револьвер.

— Там... — Лилавати не удержалась от смешка. — НегОр! Почту принес!

— Что? — сахиб Сиэль строго сощурил на нее свой глаз (второй всегда скрывала повязка). — Кто?

— Не-гОр. — повторила Лилавати, стараясь сохранить серьезность и предвкушая большое веселье. — Черный! Блэк фэйс!

— Что ж... — проворчал сахиб, вытирая руки, вставая из-за стола и направляясь к двери. — Сейчас разберемся, кто там гор, а кто не гор...

Аян по прежнему стоял во дворе, но уже в окружении других слуг, и по прежнему делал вид, что никого не знает.

— И правда, "блэк фэйс"... — пробормотал сахиб Сиэль, едва того увидел. — Ты! Да, ты! Это что?!

— Почта! — важно сказал Аян, протягивая тому конверт, на котором явно были следы перемазанных черным пальцев.

Сахиб Сиэль брезгливо взял конверт, глянул адрес и нахмурился.

— Значит та... Как тебя там... НегОр! — сказал он. — Жди, я сейчас напишу ответ, а ты отнесешь это письмо и ответ в гарнизон!

И обратился к слугам:

— А вы приглядите, чтоб этот "африканец" не сбежал до того как я вернусь!

Сахиб ушел в дом, бормоча под нос что-то подозрительно похожее на "чертовы обезьяны, уморить меня хотят".

А слуги охотно обступили Аяна, скаля зубы в улыбках и тоже предвкушая развлечение, как Аян в таком глупом виде пойдет через всю деревню и через всю ярмарку в гарнизон.

Какое-то время в домке было тихо, а потом послышался шум и на крыльцо выбежала встревоженная Чандравали — тоже служанка госпожи Элизабет.

— Беда! — закричала она Лилавати и другим слугам. — Большая беда! У Сахиба револьвер пропал!

Лилавати ахнула:

— Что ж ты стоишь, Чандравали! Бегом к Канхе!

Первой бросилась в обход дома к пристройке, для слуг. где в одной из комнат жил Пришлый Канха.

В доме с недавних пор и правда пропадали всякие мелкие вещи, причем чаще всего вещи сахибов.

То принадлежности для шитья у мэмсахиб Элизабет, то чашки, то ложки...

Слуги грешили друг на друга, сахибам же говорили, что виноваты шаловливые обезьяны, а сахиб говорил в ответ, что если он поймает хоть одну обезьяну на краже, а на обезьяне будут штаны и чалма, то он все равно пристрелит ту и сделает чучело на колесах, на котором будет кататься его дочь Зиглинда.

Слуги боялись, что всех в итоге высекут и выгонят без жалования, и наймут других, благо, желающих хватало.

К счастью выручал их Канха . Оказалось, что пришлый слуга "знает слово" — то есть, скажи ему, что пропало, а он походит по дому, побормочет непонятные мантры, и потом вдруг найдет пропавшую вещь в неожиданном месте — то в щели, то за стрехой.

И вот теперь, конечно же, при такой важной пропаже надо было бежать к Канхе.

Лилавати и Чандравали уже почти были у двери его комнаты, когда оттуда раздался заполошный крик Акила:

— Держите вора!

И веселый крик Канхи:

— Держу!

И глазам Лилавати — а также подбежавших остальных слуг — предстала странная картина:

Канха и Акил стояли друг перед другом, Канха держал Акила руками за запястья, а Акил голосил, что Канха вор и под подушкой у него револьвер!

Пропавший револьвер и правда обнаружился под подушкой, а потому слуги потащили без разбора и Акила и Канху, а заодно и "негОра" к сахибу.

Сахиб сидел в кабинете и был мрачнее тучи.

Увидев толпу, пистолет на подушке, он помрачнел еще больше, встал из-за стола и прошелся по комнате.

— Итак. Я слушаю. — сказал он веско.

И Акил, расправив плечи и указывая пальцем на Канху, выдал целую речь.

Из речи следовало, что вернейший и преданнейший из слуг сахиба добрый Акил давно подозревал Канху в воровстве. И вот, заметив, какими жадными глазами этот грязный пёс Канха смотрит на сахибов револьвер, добрый Акил заподозрил неладное. И, когда револьвер остался без присмотра, пока сахиб пошел встречать письмоносца-негра, он увидел, как мерзавец-Канха схватил револьвер, сунул за пазуху и спрятал под подушку. Тогда добрый Акил схватил негодяя-Канху и стал звать людей, так что пусть теперь Сахиб судит злодея-Канху самым справедливым судом!

Сахиб снова прошелся по комнате перед толпой, сердито посмотрел на Канху и спросил:

— Ну, а ТЫ что скажешь?

— Что завелся в вашем доме сахибский шаловливый дух. — улыбаясь, ответил Канха. — Мне мой прежний покойный сахиб рассказывал, что есть такая нечисть у сахибов — Тус Фэйри! Зубная фея, значит. Она людям зубы выбивает по ночам, а потом всякие предметы под подушку кладет, вроде как извиняется. И вот чудеса — зубы на месте, но начал я у себя под подушкой находить всякие вещи. То чашку, то ложку, то наперсток мэмсахиб Лиззи! И вот решил я фею выследить — залез на стреху, сижу тихо, и тут смотрю, заходит моя фея, один в один на Акила похожа, прячет мне револьвер под подушку. Ну, я ее схватил, а тут и люди прибежали...

Сахиб вздохнул.

— Оригинальная версия. — сказал он. — Но противоречит первой. Так кто же из вас прав...

Он протянул руку и распахнул рубаху на груди у Канхи.

— Странно, как же Канха револьвер за пазухой нес, а смазкой оружейной не перепачкался?

— А он его в подушку завернул! — быстро сказал Акил. — Вся подушка в смазке!

— Завернул в подушку и сунул под подушку? — удивился кто-то из слуг.

Но тут прочие слуги рванули рубаху у Акила на груди и оказалось, что вся грудь у того и весь живот в грязных разводах.

— Молодец, Канха. — сказал сахиб с недоброй улыбкой. — Канха — сильный! Канха завернул револьвер в Акила, потом в подушку, потом сунул за пазуху и унес, чтоб сунуть под подушку! Так что ли выходит, да, Акил?

Тут Акил побледнел и затрясся, упал на колени и заголосил, что все-все расскажет, пусть только его не судят строго. И поведал честному собранию, что виноват во всем Аян — это он соблазнил Акила выставить Канху вором, чтоб, пока Аян приносит почту, Акил украл револьвер и отнес к Канхе в комнату.

На этих словах все повернулись к Аяну, который даже под слоем краски заметно сбледнул.

— Аян! — ахнул Канха, который только теперь его заметил. — Ты это что же, мамкин синдур спер, чтоб губы накрасить?! Ох, Ачьюта тебе задаст! Только не говори, что ты у нее и сурьму в таком количестве утащил!

— Я негОр. — повторил Аян упрямо. — Африка живат, хинди непонимат!

Лилавати пригляделась и ахнула:

— Это же на нем... гутаГлин! Которым обувь сахиба марафетят!

Слуги недовольно заворчали, а Аян под слоем гутаГлина сбледнул еще больше. Что и говорить, это было прямое святотатство — мешать священную краску синдур, которым наносят тилаки, а такдже красят пробор невестам и замужним женщинам, с обувным сахибским гутаГлином, не изветсно из какого асурьего дерьма сделанным.

— Значит так! — сахиб Сиэль поднял руку, призывая к молчанию. — Сейчас я отдам этому... негОру письмо для полковника, а вы проследите, чтоб он его отнес и не сбежал по дороге. А ты, Чандравали, беги к Радхе и скажи, чтоб позвала своего отца мистера Вришбхана как можно скорее сюда придти.

Чандравали убежала и Аяна с письмами увели, а в комнате остались сахиб, слуги, Канха с Акилом и сама Лилавати.

Но вскоре послышался шум большой толпы и в комнату вошел староста Вришбхан-джи, с ним и жрец Уграпат, а с улицы в окно стали заглядывать изнывающие от любопытства деревенские люди.

— Присаживайся, мой дорогой мистер Вришбхан. — пригласил того за стол сахиб Сиэль. — И ты садись, мистер Уграпат. Знаете ли вы, что я уважаю традиции этой земли?

Уграпат и Вришбхан переглянулись.

Они первый раз такое слышали от тракторного сахиба, но на всякий случай кивнули.

— Отлично. — Сахиб показал им на лежащий на подушке револьвер. — А потому мне важно узнать, как бы ты поступил, мистер Вришбхан, если бы у тебя дома работал Акил — и он решил бы украсть у тебя такую дорогую вещь, да еще и обвинить в краже другого слугу?

Вришбхан-джи потемнел лицом.

— За такую вину отрубают руку. — тяжко вздохнув, сказал он.

И обратился к Акилу:

— Что же ты наделал?! Когда ты был ребенком — я держал тебя на коленях! Если б я знал, что руки, которые меня обнимают — руки вора! И теперь мне нужно разлучить тебя с одной из них! Что ты наделал, какой же позор ляжет на меня и на всю нашу деревню!

Акил зарыдал и затрясся, и попытался пасть к ногам Вришбхана, но его удержали.

Сахиб Сиэль меж тем велел одному из слуг угостить старосту и жреца виски.

— Я уважаю традиции этой земли. — важно сказал он. — И если бы Акил украл револьвер у тебя, я бы посоветовал тебе немедля лишить его руки, мистер Вришбхан. Но я подданный Английской Королевы, эта земля — одна из британских колоний, поэтому я должен поступить с ним по Английскому закону...

Акил издал страшный крик и чуть не лишился чувств.

Да и все зашептались, потому что по английскому закону вора следовало отвести в гарнизон и там на рассвете повесить.

Сахиб Сиэль явно наслаждался произведенным эффектом, когда Акил вдруг рванулся из державших его рук и припал к ногам Канхи.

— Канха, прости меня! — закричал он. — Канха, спаси меня! Ты слово знаешь, спаси меня, Канха!

Канха распахнул широко свои раскосые глаза, а потом вдруг хитро прищурился и взглянул на Сахиба:

— Добрый господин Сиэль, разрешите Канхе слово сказать?

Наступило недолгое молчание, прерываемое лишь всхлипами Акила.

— Говори. — наконец вздохнул сахиб. — Что там у тебя?

— Прежний покойный сахиб говорил, что английский суд — самый справедливый суд в мире! — сказал Канха. — Так?

— Так. — кивнул сахиб Сиэль. — Англия гордится своей судебной системой.

— А еще покойный сахиб говорил, что прежде чем казнить преступника, надо выслушать его "адвоката", такого мудрого защитника, что знает всю историю всех судов. Так?

— Так. — усмехнулся сахиб Сиэль. — И ты, Канха, хочешь быть его адвокатом?

— Нет, добрый господин Сиэль! — Канха широко улыбнулся. — Но Акил хорошо заработал у вас — он может попытаться найти и нанять себе адвоката!

Сахиб с минуту помолчал — все затаили дыхание — а потом кивнул.

— Так и быть. Мистер Вришбхан я поручаю вам арестовать его руку, чтоб он больше ей ничего не украл, и проследить за ним, чтоб он не сбежал — и даю ему неделю на поиски адвоката.

— Спасибо вам, добрый сахиб. — кивнул Вришбхан-джи, допил залпом виски и вышел прочь — дальше находиться в одном помещении с Акилом, который так опозорил деревню, ему было невыносимо.

Следом за ним поспешили и все остальные.

А любопытная Лилавати услышала, как Канха негромко сказал Акилу на прощанье "Все, что имеешь, отдай охотнику Балдео — пусть выследит для тебя в лесу Архата, что ездит верхом на тигре, понял? Это и будет твой адвокат!".

Слова Канхи насмешили Лилавати.

Какое дело богам до глупого ворюги Акила?

Да и как можно выследить простому старику-охотнику бога, пусть даже ездящего по лесу верхом на тигре?

Видно решил пошутить над Акилом напоследок Канха.

Но Лилавати недаром считала себя не только красавицей, но и умницей — за всеми этими событиями она не забыла, что ее ждут недочищенные циновки, а потому отправилась доделывать дело.

Архаты архатами, а работа не тигр и в лес не убежит.

В качестве постскриптума могу сказать, что сахиб Сиэль недаром читал и любил Шекспира и даже участвовал когда-то в благотворительной постановке "Гамлета" для сирот. А потому направил вместе с Аяном полковнику Брайдону письмо, что сего "негОра" следует высечь, за то что пытается заниматься конкуренцией британской почте, а затем хорошенько вымыть и тогда в практике полкового доктора будет, помимо "дикого человека" еще и удивительный случай, как негр внезапно стал индусом.

Радха возвращалась домой с полным кувшином воды сквозь густые сумерки.

Обычно девушки ходили за водой все вместе, перешучиваясь и напевая, поскольку так было веселее и безопаснее, но Радха была не из пугливых и, принеся воды вместе со всеми, решила сходить еще раз.

Кувшин с водой она ловко несла на голове и ступала плавно и бесшумно, так что только ее браслеты едва слышно позвякивали в такт шагам. Именно поэтому она еще издали услышала чей-то негромкий, но страстный спор на краю деревни и ей стало любопытно, о чем речь.

Она прокралась кустами до ближайшего дома, прошмыгнула в густой тени стены и, скрываясь за циновками навеса, приблизилась к разговаривающим.

Вообще Радха была очень гордой, потому что она была единственной и безмерно любимой дочерью деревенского старосты Вришбхана, которого за мудрость и доброту его люди называли не иначе как царем деревни, а Радху из любви к нему — царевной Барсаны. Она очень ценила это прозвище и потому старалась не делать ничего, что ему бы не соответствовало. Она стремилась быть лучшей хозяйкой в доме, во всем помогать матушке и радовать отца, лучше всех готовить и шить, плести на праздники самые красивые гирлянды, без страха ночами пасти коров, а также мирить подруг и не прощать обид насмешникам.

И подслушивать чужие разговоры было не к лицу царевне, но сколь она была гордой, столь же и в той же мере она была любопытной. Поэтому обычно она первая узнавала деревенские слухи, догадывалась о том, о чем люди предпочитали умалчивать, а также делала из этого выводы, поэтому деревенские жители называли ее умной не по годам.

Вот и в этот раз любопытство ее не подвело: спорщиками оказались ни кто иные как старый охотник Балдео и его друг, пришлый Канха, что работал в доме у Сахиба Сиэля «боем».

Судя по жестам, Канха о чем-то просил Балдео, а старик сердился и отказывался.

— Не возьму! — повторял Балдео, и даже в потемках было заметно, как он сердито топорщит свои пышные седые усы. — Не возьму и помогать не буду!

— Но, друг Балдео, не один он просит, вместе с ним и я прошу! — говорил ему, видно уже в который раз, Канха. — Человек на краю смерти стоит, веревка уже затянута на его шее, свет у него в глазах уже померк…

— Поделом шакалу! Одним сучьим потрохом на свете будет меньше! — отмахивался Балдео.

Радха догадалась, что речь идет об Акиле, который хотел подставить Канху, украв револьвер у Сахиба Сиэля, но попался на краже и был приговорен к повешенью в гарнизоне через неделю. Очень скверная была история, тем более, что сообщником Акила был Аян, обещанный Радхе в женихи. В глубине души Радха жалела, что Аяна не повесят за компанию с Акилом, что избавило б ее от неминуемой и ненавистной свадьбы с этим дураком и мамкиным мятежником.

Но еще больше ее тревожило, в какой печали из-за всей этой истории был ее обожаемый отец Вришбхан. Прежде он гордился тем, что у него в деревне живут честные, добрые и трудолюбивые люди. А теперь над ними будет смеяться вся округа, а другие старосты будут говорить, что Вришбхан разбаловал людей своей добротой, пора его погнать из старост, раз у него по деревне воры среди бела дня гуляют.

Радха ломала голову, как же помочь отцу, но всего ее юного острого ума не хватало на то, чтоб разрешить эту ситуацию. Ведь не избежать ее отцу насмешек и позора, если Акила повесят, но также если Акил сбежит из-под стражи, то неприятностей будет еще больше.

Канха, правда, говорил, что Акилу нужно нанять адвоката, но никто во всей округе не стал бы говорить ни слова, ни полслова в защиту вора, который так глупо попался, да еще и воровал не от бедности, а от подлости.

Видимо, Канха просил стать адвокатом старика Балдео, догадалась Радха, но ошиблась, потому что Канха дальше сказал:

— Даже демонам-асурам благой Нараяна дает шанс раскаяться и искупить грехи. Неужели же мы у человека отнимем возможность совершить покаяние? Прошу, возьми эти деньги и найди Архата, что ездит верхом на тигре!

— Дураком меня на старости лет выставить хочешь? — устало и сердито спросил Балдео с обидой в голосе. — Нет в наших лесах тигров, всех сахибы выбили еще в великую охоту! Не говоря уж об Архатах — их видали еще в те времена, когда мой дед был ребенком! Хочешь, чтоб завтра вся округа говорила, что старый Балдео выжил из ума, что пошел в лес ловить бога как зайца? А что до денег, то повторю — я скорее у паршивого шакала возьму из пасти кость, чем приму хоть рупию от Акила!

Канха вздохнул так горестно, что Радха на миг ему посочувствовала — он-то был пришлый, а вся округа знала, что пытаться переубедить старого охотника было так же легко, как поднять гору.

Но Канха, видно, не привык сдаваться:

— Ты — царь охотников, Балдео! Ты царь охотничьих троп, царь звериных следов, царь рек и гор кругом Барсаны, царь дорог по всей Индии! Ты водил сахибов по топям, когда мятежные аскеты посылали свое колдовство против вас, ты добывал письма, что стоили тысячи голов и жизней, ты уговорил раджпутов придти с поклоном к Генералу Гловеру и остановил великое кровопролитие! Я, Канха, перед тобой простой мальчишка, как я могу настаивать на своем? Но если бы сам Генерал Гловер сказал бы тебе тогда «Райт, Балдео, гуд джоб, иди и найди архата верхом на тигре, май олд френд!» — разве ты не пошел бы и не отыскал, что требуется, будь то хоть на небесах, хоть в преисподней?

Радха услышала впотьмах, как Балдео сердито кашлянул несколько раз.

Видимо, эти слова Канхи все-таки пошатнули его уверенность.

— Это правда, Генерал Гловер не презирал нас, простых проводников, и всех называл друзьями. — сказал он в задумчивости. — И его солдаты были не чета другим сахибам, а настоящие бледные черти с огненными глазами, не знающие усталости, не знающие страха…

— А разве ты забыл уже, как от одного из них я принес тебе письмо из самой Англии? — подхватил Канха. — От того одноглазого, что звали Дэниэлом! Он ведь тебе прислал кисет хорошего табаку!

— То была добрая весть и добрый табак. — усмехнулся Балдео. — Но не заговаривай мне зубы, мальчишка, я твои хитрости вижу насквозь!

— Ничего не скроется от тебя, великий охотник. — смиренно отвечал Канха. — Но, скажи, разве не ты обещал, что как старший брат все сделает для младшего, как Баларама все сделает для Кришны, так и ты, Балдео, сделаешь все для меня?

Балдео вскинул подбородок и сердито топнул ногой.

Радха аж втянула голову в плечи — не хотела б она оказаться на месте Канхи в этот миг, ведь за такую дерзость можно отхватить лихих тумаков от вздорного старика.

Но вместо того, чтоб взгреть Канху, Балдео всего лишь хлопнул того по плечу.

— Твоя взяла, глупый наглый ты мальчишка! Я пойду искать твоего тигриного Архата. И буду всю неделю ходить по горам, ровно до тех пор, пока Акила не повесят в гарнизоне! Но денег его не возьму, то дрянные деньги, люди скажут, что жадность совсем спекла старику Балдео мозги.

— А надо взять! — возразил Канха. — Не для себя! Тот Акил много подмять успел, а теперь отдаст все, что есть, за жизнь-то! А есть в Барсане человек, которому эти деньги очень нужны, ведь скоро ярмарка перед началом сева, а устроить ее не на что!

Радха вздохнула и зажала себе рот рукой, потому что оба мужчины оглянулись по сторонам, заподозрив неладное. Не хватало только выдать свое присутствие — позора не оберешься! Но и как было удержаться от вздоха — ведь они говорили об ее отце, старосте Вришбхане! Прошлые годы поля родили бедно, но ярмарка выручала, а в этот год еще и проклятый Сахиб Сиэль со своим трактором и мелиораторством грозил сорвать сев, так что и вовсе не на что будет жить. И на ярмарку отчаянно не хватало средств.

Радхе было так тяжело смотреть, как отец раз за разом перебирает бумаги и советуется с друзьями, что же делать, а матушка Киртида иной раз во время готовки еды возьмет, да и всплакнет, что у Барсаны этот год совсем черный и придется отдаться в руки кровопийц-ростовщиков…

Но теперь у них есть надежда!

— Ладно, будь по-твоему, глупый младший брат Канха. — проворчал Балдео. — Возьми деньги за меня ты и поступай, как знаешь. И скажи утром всей деревне, что Балдео, лесной человек, видно спятил, но пошел искать тигра, который возит Архата. Я сказал. Бывай!

И размашистым шагом пошел прочь, очень быстро скрывшись в окружавших деревню лесных зарослях.

Канха тихо рассмеялся сам себе, кивнул головой — Радхе на миг показалось, что головой он кивнул именно ей, таящейся под навесом — и тоже зашагал прочь, но в противоположную сторону, к сахибскому дому.

А Радха, не помню себя, подхватила кувшин с водой и бегом бросилась домой, так что только браслеты зазвенели.

— Папа! -, закричала она с порога. — Мой дорогой папа! Ложись спать скорее, не сиди долго за делами! Завтра будут добрые вести!

Ее отец, сидящий в глубине дома за столом и разбирающий бумаги, поднял голову и устало потер глаза.

— Радха, доченька… — он улыбнулся и ласковые морщинки собрались у него на щеках. — О чем ты говоришь? Хочешь меня рассмешить? Но мне не до игр…

— Нет, папа! — Радха поставила кувшин и поспешила подбежать и обнять отца. — Это не игры, я тебе обещаю, завтра будут добрые вести!

Отец с нежностью заглянул в ее лицо.

— Радха моя Радха, отрада моя и гордость. — проговорил он и голос его дрогнул. — Когда ты родилась, я был счастливейшим человеком Барсаны! Я мечтал, что люди со всей округи однажды придут на твою свадьбу и месяц будут петь и плясать, кушая и веселясь, а твой паланкин будет в цветах и зеркалах как колесница махарани. А теперь я не знаю, не то что как накормить гостей из окрестных деревень — я боюсь, что мои бедные люди будут голодать и дети в моей деревне будут плакать и болеть! Что же мне делать, моя милая Радха, видно, правы другие старосты, плохой из меня правитель! Завтра я пошлю к ростовщикам, заложим нашу землю…

У Радхи перехватило горло от горя и жалости к отцу, а вместе с ней плеснулась в груди неудержимая ярость на тех, кто смеет говорить такие мерзкие вещи о ее замечательном папе.

— Клянусь, завтра тебе не придется посылать к ростовщикам! — крикнула она, сверкнув глазами. — Клянусь, что ярмарка будет и никто не посмеет сказать дурного слова о том, как ты ее устроил!

Вришбхан утер слезу, выступившую в уголке глаза и погладил ее по голове:

— Не клянись, моя Радха, не надо. Однажды я поклялся, думая, что сделаю тебя счастливой, но обернулось все горем и позором. Боги не любят дерзкие языки. Я не хочу, чтобы на тебя пала их кара.

Радха мотнула головой, так что длинные косы сердито хлестнули по спине.

— Канха придумал, как нам снять эту клятву! — сердито напомнила она. — Нужно найти правильный храм, там тебя от нее освободят и ты выберешь мне другого жениха, доброго и умного! А сейчас скорее ложись спать и жди завтрашних новостей! Обещай, что немедленно ляжешь спать!

— Можно обещать лечь, но нельзя обещать уснуть. — вздохнул Вришбхан, но улыбнулся и поцеловал Радху в лоб. — Беги, дочка, к маме, обними ее и скажи, чтоб готовилась ко сну, я скоро приду.

Радха кивнула и пошла сказать матушке, что скоро их беды — ну, хоть часть бед — будут позади.

Спалось ей тревожно, все мерещилось, что ветер шумит слишком громко, то скрипнет стреха крыши, то вдруг зашуршат мыши слишком громко.

А утром она невольно заспалась и разбудил ее только крик отца, звавший ее и маму:

— Киртида! Радха! Киртада моя! О, моя Радха! Боги милостивы, это чудо! Киртида, скорее, сюда! Сюда, моя Радха!

Не успев заплести волос и набросить на них покрывало, выбежала Радха из спальни и увидела, что отец на коленях стоит перед божницей, а рядом с ним и ее матушка Киртида. А между ними и алтарем лежат кошели с деньгами — большими и мелкими, простыми и сахибскими.

— Я пришел утром молиться и увидел это! — восклицал ее отец вне себя от радости. — Боги смилостивились, они увидели наши бедствия и послали нам этот дар на устройство ярмарки! О, моя Киртида, мне не придется валяться в ногах у ростовщиков! О, моя Радха, моя милая Радха! Ты была права, дочка! Это чудо! Дети не будут плакать от голода и болеть в моей деревне! О, Киртида! Это ли не счастье?!

И матушка Киртида тоже плакала от радости, то утирая краем покрывала слезы, то начиная собирать обратно в кошели рассыпанные деньги по своей привычке к прядку.

Радха, не помня себя, подбежала к родителям, обняла за шеи и тоже заплакала от радости. Она-то думала, что Канха заставить при всех негодяя Акила отдать деньги ее отцу — и папу придется упрашивать взять эти средства от подлеца и вора. Но Канха придумал хитрее и теперь никто не будет ни в обиде, ни в сомнениях.

Правда, одно удивило ее — денег было слишком много.

Явно больше, чем стоило все неправедное имущество Акила.

Но, видно, это и старик Балдео добавил от себя, ведь многие знали что тот, хоть и вел жизнь аскетичную, а при себе имел только кисет да ружье, но когда-то щедро получал вознаграждения от сахибов, а потом не менее щедро выручал на эти деньги простых людей в трудные годы.

Правда, долго думать ей об этом не пришлось — отец спохватился и велел ей скорее одеваться и звать жреца Уграпата организовывать большую благодарственную пуджу богам за это чудо.

В деревне поднялась суматоха, все спешили придти в дом Вришбхана и поздравить его, улыбались и радовались, что ярмарку можно будет хорошо устроить и выручить в несколько раз больше, чем этот «дар богов».

Отцы семейства и их жены предвкушали, как будут продавать и покупать, девушки воображали, каких браслетов и других украшений им накупят женихи, дети ждали сластей и развлечений, даже коровки, кошки и собаки повеселели и крутились вокруг, подчинившись общей радости…

И даже Сахиб Сиэль в полдень подъехал на своем тракторе и высунувшись из кабины выслушал историю о чуде, на что прочитал краткую лекцию, что это дело рук не божественных, а «тайно спонсирующих пейзан благородных меценатов». Жрец Уграпат поплевался на такое кощунство и сказал, что однажды богам надоест самонадеянное злословие сахиба и тогда его хорошенько проучат.

Сахиб Сиэль отличался хорошим слухом и сказал, что лучше бы на эти деньги вместо бесполезной ярмарки они бы поставили мельницу — ветряную по голландскому образцу, а не мололи зерно первобытным способом каждый на своем дворе. И попал в цель, потому что слава о таких мельницах пришла издалека и была очень велика — деревня, в которой была такая мельница, быстро богатела, но чертежи и механизмы нужно было покупать у сахибов. И эти слова сахиба, конечно, слегка подпортили радость, но увы, видно, боги не хотели слишком баловать Барсану, ведь «божественных» средств хватало только на ярмарку.

За всем этим весельем как-то даже померкла новость, которую рассказал Канха — о том, что Балдео таки пошел искать для Акила лучшего адвоката, который есть Архат, что ездит верхом на тигре. Прах с ним, с Акилом и его воровскими бедами, ведь ярмарка-то важнее!

Одна Радха ухмылялась и задирала нос.

Ее очень распирало рассказать, как все было на самом деле, но она недаром заслужила славу мудрой не по годам. Ведь не важно, какие дороги выбирают боги для своих божественных игр и какие орудия в них используют. Вот и Канха с Балдео стали просто носильщиками для денег, которые боги послали их деревне как чудо!

Но Радха еще не знала, что чудеса только начинаются.

Когда она вечером пошла вместе с другими девушками пасти коров в лес (ведь коровок пасут по ночам, когда травы слаще, а еще чтоб солнце не сожгло спины кормилиц), откуда-то издалека запела флейта.

Никто в деревне не играл так на флейте — так нежно, так сладко, так чУдно и чуднО! Напевы были непривычными, но столь приятными, что девушки не удержались, стали смеяться и танцевать. Флейта вела их в танце то хороводами, то парами, флейта смеялась и пела вместе с ними. И так было почти до рассвета, но когда они стали звать флейтиста отблагодарить за музыку, никто не пришел, какими ласковыми именами они его ни звали.

Правда, днем уже, когда те девушки похвастались, то их старые бабушки оттаскали некоторых за косы и велели, если флейта вновь зазвучит, не плясать, а хвататься за палки — мало ли, кто по ночам в лесу может играть, а ну как какой-то оборотень стал на время пригожим парнем с мягкими губами и томными глазами и хочет подманить себе невесту, а потом утащить в свое горное логово в чаще, чтоб там уж показать свое мерзкое звериное рыло.

Но девушки смеялись над старухами и, едва стемнело, снова убежали в лес, ждать флейту с нездешними напевами.

И флейта снова пела, и на третью ночь тоже.

А на третий день пришел в Барсану охотник Балдео и велел людям собираться под деревом на главной площади, послушать, что он скажет.

— Что, нашел Архата? А тигра? А сколько у архата рук? А сам синий?- спрашивали его наглые деревенские мальчишки, но тот только курил трубку и ждал, когда соберется побольше народу.

Наконец, когда пришли и староста со жрецом, охотник Балдео спросил у собравшихся:

— Скажите, люди, было дело, что б я врал про лес?

Народ зашумел, но довольно дружно и в том ключе, что про всякую нечисть и про сахибов Балдео может и привирал, а про лес всегда правду говорил, не раз выручал и угольщиков, и горшечников, да и простых охотников, рассказывая, где какие тропы стали непролазны.

— Хорошо. — кивнул Балдео. — Так вот, был я в лесу по одному делу, которое не вашего ума дело, но видел то, что моему уму оказалось в диковину.

Толпа снова зашумела, но быстро умолкла, потому что было любопытно, что могло удивить бывалого охотника в хоженых-перехоженых лесах.

— Пришел к нам новый зверь. — веско сказал Балдео. — Откуда — не ведомо. Какой, не знаю. По стати похож на тигра, след похож на тигриный, но не видел я во всю Великую Охоту тигра с такими следами!

По толпе прокатился дружный вздох изумления и тревоги.

— Что же за следы у него? — спросил поспешно жрец Уграпат, которому полагалось оберегать деревню от всякой потусторонней беды. — Неужели, то человечьи, то звериные?!

— Насчет человечьих врать не буду. — сумрачно сказал Балдео. — Но не лазил этот тигр — если то тигр — по горам, не загонял дичь, не обдирал кору. Когти и следы у него такие, будто только по мягким коврам ступал. Может, из чьего питомника сбежал — сахибы разное зверье держат. Потому далеко в лес ночью коров не водите пастись, да и сами стерегитесь. А я в Гарнизон пойду. Как бы не пришлось нам эту диковину с сахибами ловить.

Мужчины завздыхали, а женщины заохали, дети же, поняв, что к чему, заревели.

Диковинный сахибский зверь, размером с тигра и с тигриными следами, что сбежал из клетки, а потому не боится людей и не умеет охотиться на дичь — это большая беда, это готовый безжалостный людоед.

Вечером девушки не пошли пасти коров и танцевать, хотя казалось, что издали ветер доносит нежные звуки флейты. Но люди заперли дома и допоздна шептались и жгли свет, прислушиваясь к звукам на улице. Все казалось, что зверь уже пришел в деревню и крадется где-то в сумерках.

А после полуночи в ночной тиши вдруг грохнул выстрел!

Радха с бешено колотящимся сердцем выбежала из спальни и увидела, что ее отец Вришбхан уже стоит на пороге, сжимая одной рукой оружие, а другой светильник.

— Радха, Киртида! Запритесь дома! — приказал он.

Но разве могла Радха удержаться, не схватить свою пастушескую палку и не побежать следом за отцом!

На улице уже было полно народу, с факелами и оружием, все тревожно перекрикивались, что случилось, а потом устремились на главную площадь.

А там, под священным деревом, опустив ружье, стоял охотник Балдео.

Он стоял ровно, подняв одну руку над головой, а в этой жилистой почти черной от старости руке матово мерцала отраженным светом факелом будто бы белая звезда.

Протиснувшись ближе, Радха увидела, что это цветок, похожий на лотос, но какой-то незнакомый ей, не водный.

Балдео не отвечал на вопросы и окрики, а хранил гордое молчание, пока к нему не подошли Вришбхан, а с ним его друг — жрец Уграпат.

Только тогда Балдео с величайшим почтением протянул этот цветок Уграпату в чашечке сложенных ладоней, как если бы передавал священный огонь для праздника.

— Вот. — сказал Балдео. — След Бога.

— Не понимаю, дорогой друг охотник! — сказал Уграпат по возможности почтительно. — Что случилось и почему ты разбудил нас среди ночи. Расскажи скорее!

— Сперва прими это! — сказал Балдео сердито. — Недостоин я своими грязными руками, что в крови зверей и людей по плечи, держать такую святыню. Это — СЛЕД БОГА!

Что-то такое было в его тоне, что жрец замолчал и поспешно подставил ладони, принимая цветок из рук Балдео.

Тот явно перевел дух и ссутулился, словно с него сняли тяжелую ношу, но потом снова расправил плечи и голосом громким, так что аж эхо между домами аукало, сказал:

— Слушайте, слушайте, люди, бог ступил в наши леса! Шел я в сумерках к Гарнизону, но вдруг среди деревьев увидел ясный свет, словно полная луна плясала на широкой воде, а все звезды водили вокруг хоровод! Я решил узнать, что же там, и свет стал яснее, а с неба пошел дождь из цветов! Но цветы таяли, едва касались земли, как снег в горах тает, стоит ему коснуться огня. А перед собой увидел я следы — и в каждом следе был цветок! Словно одержимый, бросился я по этому следу, забыв обо всем, но сияние померкло, а следы оборвались этим цветком! Смотрите на него, это след бога!

На этих словах жрец Уграпат вскрикнул и благоговейно упал на колени, держа цветок над головой, как величайшую святыню.

Все же остальные жители, увидев его реакцию, стали славить Махадэва и Нараяну, что послали им такое знамение и спасли деревню от голода чудесными деньгами.

Радха стояла растерянная, нахмурившись и соображала, что ей думать и делать.

Она знала секрет Балдео и Канхи, но не было похоже, что эти двое сговорились морочить людям голову цветком. Уж больно серьезен и почти страшен был взор старика Балдео, горевший верой и торжеством.

— Я знаю все травы этих лесов и гор. — меж тем громко сказала вторая жена Уграпата травница и знахарка Ачьюта. — Я знаю травы со всей Индии и лекарства Тибета! Но таких цветов здесь не растет!

Она подошла к коленопреклонному мужу и сощурилась, разглядывая цветок.

— Я видела его лишь в одной книге — в китайском трактате у святого монаха, что искал Реку Исцеления, следуя стопам своего Учителя.- сказала она. — Китайцы верят, что он целебен и ядовит, а сахибы говорят, что это один из семи цветов рая, что остался на земле! Он редко цветет и его невозможно развести в неволе, он как дикий жень-шень, сам выбирает землю!

— След бога! — повторил Балдео торжественно. — В каждом следе был такой, но я не решился их коснуться — и не коснулся бы, если б не знал, что без него вы, деревенские дураки, не поверите лесному человеку!

— Прости нас, Балдео! — сказал с чувством Вришбхан, обнимая его. — Прости нас, что смеялись над тобой иной раз! Ты — великий человек, что тебе открылось такое чудо. Боги смилостивились — может ли это быть знаком, что урожай будет хороший?

— Почем мне знать! — фыркнул Балдео смущенно. — Я сказал, вы увидели.

— Нужно провести пуджу! — опомнился Уграпат. — И отнести цветок в храм, чтоб каждый мог ему поклониться! И рассказать всем как можно скорее! Ведь тогда на ярмарку придут и паломники, чтобы его увидеть!

Хоть он и был деревенским жрецом, но также он был другом Врижбхана и не раз тому помогал поправить деревенские дела.

Деревенские люди одобрительно зашумели и снова стали восхвалять Махадэва и Нараяну за их доброту к Барсане.

Но тут через толпу протолкался все тот же неугомонный жулик Акил и упал к ногам охотника Балдео.

— А Архат-то, Архат! — голосил он. — Я все-все отдал — все до рупии! А Канха-плут, даже то, что зарыто, велел выкопать и отдать! А Архат-то мой где?

Балдео сердито сплюнул и закинул ружье на плечо.

— Весь мир молился, а шакал искал падаль. — проворчал он. — Думаешь, дерзну я теперь идти в лес искать тебе Архата? Может, тот зверь — это тигр, что его возит!

Акил завыл не своим голосом и бросился обнимать ноги Балдео, целовать их и умолять найти Архата, чтоб тот мог вступиться за грешника-Акила, которого скоро-скоро уже повесят в гарнизоне.

Радха отвела взор и и закусила губу, до того жалкое и гадкое было зрелище.

А ведь еще совсем недавно этот Акил даже с ее отцом через губу разговаривал и задирал нос выше всех!

Вот уж лучший пример того, что карма существует и никогда не надо делать другим зла!

Балдео брезгливо отступил от Акила, явно едва удержавшись, чтоб того не пнуть, как паршивую псину.

— Ради тебя ни за что б и шага не сделал! — громко сказал он. — Но ради своего друга Канхи, которого ты, сучий потрох, так обидел, а он за тебя так просил, пойду я в лес и еще поищу тигриных следов! Я сказал!

И, не прощаясь, пошел прочь, а толпа почтительно расступилась перед ним.

Уграпат унес цветок в храм, жители провели пуджу и успокоились.

Все стали готовиться к ярмарке и даже не слишком ругали Сахиба Сиэля, что ездил на своем тракторе по полям и что-то мерил на берегу священной реки.

И девушки осмелели и снова стали ходить в лес пасти коров — а иногда даже танцевать под дивную флейту. И Радха тоже ходила с ними и плясала лучше всех, в тайне мечтая, что это для них играет какой-нибудь добрый бог, благословляя на счастливую жизнь.

Но вот однажды на рассвете возвращались они вместе с коровами через лес в деревню и увидели бегущего путника. В утренних лучах они ясно разглядели его фигуру — высокую, костлявую и сутулую — а также верное ружье на плече.

То был охотник Балдео.

Он бежал.

А когда он подбежал к девушкам, то смог вымолвить только:

— Идет! Идет!

На большее старику не хватало дыхания.

Девушки забеспокоились, напоили его молоком и затараторили, расспрашивая, но Радха — ее недаром звали царевной Барсаны — велела им умолкнуть и они послушались.

— Кто идет, добрый дедушка Балдео? — спросила она, когда он перевел дух.

И испугалась тому, как посмотрел на нее старик.

Он плакал и слезы текли у него по щекам.

И взгляд его был сияющим и молодым.

— Бог идет, дочка. — сказал он тихо. — Господь идет в Барсану!

Радха нахмурилась.

— Как это может быть? И зачем? Шутите…

Но осеклась на полуслове, ведь никогда она еще не видела сурового Балдео таким.

— Увидишь, дочка, увидишь. — тихо сказал Балдео. — Вы — пастушки, вам его и встречать. А я дальше пойду. Нужно в деревне всех поднять, чтоб вышли встретить господа!

А потом возвысил голос:

— Слушайте! Шел я в ночи, пока не увидел впереди путника — мне показалось, что это Канха. Я стал его нагонять, но вдруг он исчез. И снова пошел дождь из цветов и был дивный свет — и выехал он — Архат и господь! — верхом на тигре и в венке из цветов!

Он на миг умолк, глядя в даль, но, сглотнув, поспешно продолжил:

— И Господь спросил меня, ну что, нашел? И я пал к его ногам, моля простить дурака-старика, а он сказал — встань и беги, скажи всем, что я приду. И я, старый дурак, побежал! Я никогда так не бегал, но мне еще нужно в деревню!

Девушки ахнули и запереглядывались, но Балдео не обращал на них внимания.

— Старый я дурак. — сказал он. — Мнил себя хитрецом, а меня перехитрил величайший из обманщиков!

— Кто тебя перехитрил? — спросила Радха тревожно и заботливо.

— Поймешь, дочка, поймешь, когда его увидишь. — сказал Балдео.

И снова возвысил голос:

— Бегите же и вы! Бегите, встречайте его!

И бросился в сторону деревни, забыв даже свое ружье в руках у одной из растерянных девушек.

Радха не знала, что и думать.

Но она была храброй — может быть, самой храброй из девушек Барсаны.

И, взяв покрепче свою пастушью палку, она побежала прочь от деревни все быстрее, чтоб узнать и увидеть, о чем говорит старый охотник. А за ней, перехватив свои пастушьи посохи, побежали, шумя юбками и звеня браслетами и другие девушки.

И увидели они на дороге впереди всадника.

И ехал тот верхом на огромном тигре, золотом в лучах рассвета.

И всадник играл на флейте, а с неба один за другим летели лепестки цветов, и у дороги цвели цветы, и в волосах всадника были цветы и рисунками цветов были опоясаны его голые руки и плечи.

И девушки узнали его — того, кого зовут прекрасноволосым и ясноглазым, плутом из плутом и хитрецом из хитрецов — и запели и засмеялись, пустившись вокруг в пляс, не боясь тигра и не помня самих себя.

И когда въехал он в ворота деревни, таким и увидели его разбуженные старым охотником жители Барсаны — веселящегося в окружении пастушек, зрелого и юного, простого и неземного, знакомого каждому и непостижимого…

Мудреца и Архата верхом на тигре — Пришлого Канху.

Чандравали была служанкой в доме у сахибов, но регулярно отпрашивалась ночевать к родителям.

Отец ее был зажиточный человек ( у него было несколько коров, которых раньше Чандравали ходила пасти вместе с другими деревенскими девушками), но он любил маму Чандравали и не хотел брать в дом еще одну жену, хотя мог бы себе это позволить. И матушка Амрита была дома полновластной хозяйкой, но одним рукам со всем по хозяйству управиться все-таки очень тяжело, поэтому при всяком удобном случае Чандравали убегала домой ей помогать.

К счастью, жена сахиба Сиэля мэмсахиб Лиззи была хоть и ровесницей Чандравали, но очень доброй и умной хозяйкой, которая, в отличие от заносчивых сахибских женщин из Гарнизона, быстро научилась понимать нужды своих деревенских служанок и прощала им мелкие провинности и отлучки в гости к родителям или на посиделки и пляски с подругами. Она даже специально дарила им для родителей и посиделок гостинцы — нитки для рукоделия, разноцветный фруктовый сахар и рахат, и даже иногда бутылку-другую восхитительной содовой воды!

Иногда Чандравали даже думала, что не будь мэмсахиб Лиззи сахибской женой, а родись в деревне, из нее бы вышла хорошая подруга и даже, наверное, отличная пастушка, что не боится джунглей, ночной темноты и волков — такая же, как они с Радхой.

Вот и теперь, ясным солнечным утром Чандравали торопилась закончить дела по хозяйству в родительском доме, чтобы, прежде чем отправиться в сахибский дом, успеть встретить возвращающихся с ночного выпаса девушек, а главное, Радху, с которой они дружили ближе всего с самого детства.

Но от чистки овощей для завтрака ее оторвали громкие крики, пение флейты и стук барабанов.

Каждый в деревне знает — барабан зазвучал, бросай все дела и беги узнать, что случилось.

И она поскорее вытерла руки и выбежала из дома — чтобы увидеть, как по главной улице движется удивительная процессия!

Впереди всех, неистово распевая имя Нараяны, кружилась в танце ее милая Радха!

Ее длинные косы то летели по ветру, то обвивали ее тело черными змеями, ее юбка, сверкая блестками, раскрылась как колокол, ее ноги мелькали так часто, что едва за ними мог уследить глаз, ее руки в такт словам изгибались в жестах благословения, радости и восторга!

Она то приседала, то играла плечами и бедрами, флиртуя со всем миром, дерзкая, как воплощенная красота!

Браслеты Радхи звенели, а взор ее сверкал, как у дикой пантеры!

Чандравали распахнула рот от восхищения — Радха была лучшей танцовщицей деревни, но еще никогда она не плясала так прекрасно!

Следом за ней в танце бежали другие девушки.

Они тоже кричали и пели, стуча по земле и по крышам навесов окрестных домов пастушьими палками.

А следом за ними по улице верхом на тигре ехал господь Кришна.

Чандравали сразу узнала его — как узнает любой, кому с детства рассказывали о нем — и захлопала в ладоши от восторга, как он был прекрасен!

Его длинные волосы были распущены по плечам, украшены прекрасными цветами и павлиньими перьями.

Его смуглая кожа была расписана цветами, волнами и золотом.

Его украшения сверкали, но еще ярче сверкали его веселые глаза.

Господь Кришна ехал верхом на тигре, тигр ступал степенно и важно, а бог играл на флейте так сладко, что сердце всякого вот-вот готово было выпрыгнуть из груди.

Но самое главное, его лицо было лицом, что знакомо каждому в деревне — лицом весельчака и хитреца Канхи, который пришел в деревню какое-то время назад и нанялся к сахибу боем, а потом куда-то также внезапно запропал…

И это было чудесно и прекрасно, а главное именно так правильно, как и должно быть.

Всякий, кто слышал о господе Кришне, сказал бы, что именно так и бывает!

Рядом с тигром по правую руку от Кришны шел старик Балдео.

Он шел, расправив плечи и тоже иногда начинал приплясывать от радости, как молодой, поводя худыми руками по воздуху в превозносящих священных жестах и откидывая ногами коленца.

За ними, трубя в раковины и стуча в барабаны, валил народ.

Чандравали захохотала в голос от переполнившей ее радости и, не помня себя, бросилась плясать вместе с подругами, как не плясала никогда раньше.

Так процессия дошла до главной площади, где росло священное дерево и стоял деревенский храм.

Перед храмом их уже ждали жрец Уграпат, его вторая жена, знахарка Ачьюта, и его сын Аян, а еще сам староста деревни Вришбхан-джи.

Вид у них всех них был растерянный.

— Господи, прости, что не узнали тебя! — обратился к Кришне Вришбхан-джи благоговейно сложив руки. — Прости нашу слепоту и неверие, мы так благодарны…

— Дядюшка Вришбхан, разве вы не узнали меня? — засмеялся тот и спрыгнул с тигра. — Это же я — Канха! Канха, который пришел в вашу деревню и которому вы дали стол и кров и свое покровительство! Это я должен благодарить вас за вашу доброту и гостеприимство!

Чандравали заулыбалась — ей очень это понравилось.

А ее подруга Радха гордо вскинула голову и посмотрела вокруг сияющим взглядом — теперь никто на свете не посмеет упрекнуть в чем-либо ее любимого папу, когда сам господь сказал о нем такие чудесные слова!

— Но в каком доме ты остановишься теперь? — растерянно спросил Вришбхан-джи.

— Но я уже у себя дома! — сказал Кришна, поводя рукой. — И ты, и все другие столько раз были у меня в гостях! Каждый праздник у меня отмечали!

И жрец Уграпат просиял — это было правдой, господь всегда был с ними в своем доме — в храме! — и каждый праздник они отмечали с ним.

Он собрался что-то сказать, но не успел — его перебил истошный крик.

— Архат! Архат! — кричал кто-то. — Наконец-то!

На площадь запыхавшийся и жалкий вбежал Акил и парни, что его стерегли по ночам, чтобы он не сбежал до той поры, когда его отведут в гарнизон.

— Архат, помоги! Я… — крикнул Акил, но, взглянув в лицо Кришны умолк с открытым ртом.

Узнал Канху.

И все вокруг, не удержавшись, захохотали и захлопали в ладоши, так это было смешно — именно так, как с детства бабушки и дедушки им рассказывали в любимых историях, как всякие злыдни чинили Канхе козни, а он только за нос их водил, да выставлял на посмешище.

Но Акилу было вовсе не до смеха. Он тоже знал эти истории и знал, что за всякое злодейство следует неминуемая карма.

Он затрясся всем телом, а потом грохнулся на колени, всхлипнул и заревел, как маленький мальчик.

— Прости меня-я-я-я, господи-и-и-и! — выл он. — Прости-и-и-и! Не смотри на меня-я-я-я!

Канха подошел к нему, но Акил, скуля, закрыл лицо руками от стыда.

— Акил-Акил, сучий ты потрох, бедовая голова… — с улыбкой сказал Кришна. — Разве не ты просил спасти тебя? Разве не ты звал меня быть твоим защитником-адвокатом? Смотри — я пришел помочь тебе очиститься от грехов.

— М-меня завтра повеся-я-ят… — заикаясь, всхлипнул Акил. — Это мокша, д-да?

По толпе прошел ропот — да, всякий знал и истории, как даже асуров Кришна прощал и давал им разрешение на благое перерожение, но для освобождения — мокши — нужно было умереть.

— Мокшу еще заслужить надо. — строго сказал Канха. — Поэтому я приехал быть твоим адвокатом и спасти от веревки твою шею. Но если ты нарушишь свое покаяние…

— Нет, нет, господи! — заголосил Акил, обнимая его ноги. — Никогда я не буду прежним!

— Вот и славно! — Кришна улыбнулся легко и ясно, словно речь шла о каком-то простом и решенном деле. — А теперь слушайте, люди Барсаны…

Наступила тишина, люди затаили дыхание и, казалось, даже птицы перестали петь свои утренние песни.

И в этой тишине раздался противный рычащий звук и лязг, ненавистный и знакомый всем и каждому в деревне.

Мерзкая какофония стремительно приближалась и вот на главной улице показался трактор сахиба — видно тот решил тоже узнать, что такое стряслось в деревне на рассвете.

Кришна прищурился на трактор и поднял красивую расписанную цветами руку:

— Ну-ка , стой.

Сказал он это негромко, но услышал его каждый.

А трактор вдруг замер как вкопанный, так что сахиба едва не вытряхнуло из кабины!

Восторженный ропот прошел по рядам людей и умолк.

Сахиб повозился в кабине, попереключал какие-то рычаги, но трактор заглох и безмолвствовал.

Тогда сахиб распахнул дверь и высунулся из кабины.

— Ты кто такой? — грозно спросил сахиб Сиэль у архата.

— Это наш господь — Кришна! — поспешил объяснить жрец Уграпат, боясь, как бы божество не прогневалось.

— Чушь! — отрезал сахиб. — Богов не существует. Кто это?!

— Кешава! — весело отозвался Кришна, отбрасывая за спину прядь своих черных украшенных цветами и перьями павлина волос.

И девушки невольно заулыбались — воистину, того можно было назвать прекрасноволосым.

— Камаланаяла! — еще веселее воскликнул он и состроил девушкам взгляд зоркий и нежный, а глаза его воистину стали в этот миг подобны лотосам.

Пастушки зарделись и заиграли глазами в ответ.

— Гопиприяджана! — добавил довольный их реакцией Кришна и девушки восторженно засмеялись еще громче, ведь это была правда, Кришна — любимец пастушек-гопи!

— Не похож! — отрезал сахиб сердито, которому видно это надоело.

— Кто же я по-твоему? — распахнул Кришна в дурашливом притворном удивлении раскосые глаза.

— Мой беглый бой — Канха! — сказал сахиб надменно. — Прохвост и балабол!

— Все верно! — не стал спорить тот. — Я Бихари — шалун и ловкач, Манмохана — очаровывающий умы мудрыми речами! И я же — Динанатха — прибежище обездоленных!

На этих словах староста Вришбхан-джи снова молитвенно сложил руки — видно было, что он собирается просить Кришну помочь делам Барсаны.

Но Кришна не дал ему вставить и слова.

— Все так запутано стало в маленькой Барсане, что я приехал разрешить споры и развеять печали! — сказал он. — Но с какого же спора мне начать?

Акил весь подобрался и обратил к Канхе умоляющее лицо, но Канха сделал вид, что и его не заметил.

— Слышал я несколько дней и ночей назад, как спорил сахиб со жрецом Уграпатом…

— …Что богов нет и души нет, все это мракобесие! — немедленно подхватил сахиб Сиэль. — И колеса перерождений нет — после смерти из человека вырастает лопух, а такие плуты как он и ты только морочат людям голову!

Толпа задохнулась от возмущения и грозно зароптала, добрый жрец Уграпат сжал кулаки и стиснул зубы, чтоб не осквернить уста каким-нибудь неподобающим ответом при боге, а жена Уграпата Ачьюта вскинулась, сверкнув глазами и перехватила клюку так, словно сейчас же готова была бежать и задать палкой трепку сахибу будто простому мальчишке за оскорбление мужа!

— О, сахиб! — с притворным смирением, в котором было столько яда, сколько не найдется у всех кобр Индии, сказал Канха. — Мы уважаем твою веру в бездушный лопух столь же сильно, сколь ты уважаешь наши традиции!

Чандравали не выдержала и засмеялась.

А с ней захохотали и другие, потому что сказано было очень метко.

Сахиб нахмурился — видно было, что он силится понять, в чем же его подкузьмили.

— Но я говорю о другом споре! -продолжал Канха все тем же елейным тоном. — Совсем недавно ты сказал нашему доброму жрецу Уграпату «Держу пари, что ярмарка, которую хочет устроить Вришбхан-джи, принесет куда меньше пользы, чем если бы вы на эти деньги построили мельницу по Голодранскому образцу…»

— По Голландскому! — поправил сахиб Сиэль. — И это правда, от мельницы было бы куда больше пользы!

— Мой покойный господин Винсент Фантомхайв был очень одухотворенный человек. — сказал Канха и прошелся так, мягко ступая с пятки на носок, как прокрадывается кошка, заметившая зазевавшегося цыпленка. — Он говорил, что слова джентельмена крепко и нерушимо, верно?

— Верно. — кивнул сахиб Сиэль. — И что с того?

— Мой покойный господин говорил… — Каришна прищурился совсем уж лукаво. — … что джентельмен не пожалеет никаких средств, чтобы выиграть пари! Это дело чести, говорил покойный господин Винсент!

— Ах, ты расписная обезьяна! — возмутился сахиб Сиэль, сообразив, что к чему. — Мне что, по твоему на свои деньги мельницу ставить?!

— Пари есть пари, господин сахиб! — развел руками Канха. — Слово есть слово! Вы построите мельницу, а мы устроим ярмарку. А после сравним, кто больше выручит и кто был прав — наш добрый любимый дядюшка Вришбхан — или вы!

Несколько мгновений толпа восхищенно молчала, а потом хором издала вскрик восторга. Так ловко поймать агронома и мелиоратора на слове!

Чандравали поняла, что у нее колотится сердце.

Ведь не важно, кто выиграет — если Сахиб построит мельницу, то не придется ей и ее маме, а также мамам подруг и самим подругам надрываться с домашними тяжелыми жерновами, а с разных окрестных деревень богачи будут возить в Барсану муку для лучшего помола и будет цвести торговля, а дальше — со временем — мельницу можно будет у сахиба выкупить и тогда жизнь в Барсане и вовсе станет чудесной!

Воистину, Кришна -хитрейший из хитрецов, помощник обездоленных!

На сахиба, которого только что при всех разули на большие деньги, было очень смешно смотреть — он покраснел пятнами, сжимал и разжимал кулаки, а потом хлопнул дверью кабины.

— Ладно! Мельница будет! — крикнул он оттуда, собираясь явно завести свой трактор и уехать.

— Э, добрый мой господин, подожди! — крикнул ему Кришна. — А как же еще один спор?

Сахиб замер в кабине, а потом снова открыл дверь и высунулся.

— Ну, что еще?! — крикнул он раздосадовано. — Какой такой спор?

— Что делать с другим твоим боем — с вот этим вот Акилом. — невозмутимо сказал Канха.

Акил затрясся и завсхлипывал, понимая, что сейчас решится его судьба.

— Ах да… — Сахиб нахмурился. — Так ты все-таки решил быть его адвокатом?

— Все-таки решил. — кивнул Кришна. — Сейчас буду держать речь в его защиту. Только мне для этого нужен большой таз с водой.

— Я принесу! — крикнула Чандравали, чей дом был совсем неподалеку.

Она поспешила наполнить водой большой медный таз и принесла его, изнывая от любопытства, что же придумал Кришна.

— Спасибо, моя красавица! — улыбнулся ей Канха, ласково и в глазах у него сверкали веселые искры. — Встань рядом с Акилом, обещаю, долго тебе не придется держать эту тяжесть.

— Скажи, Сахиб, правда ли, что законы Британской Короны, что записаны в книгах законов, священны? — спросил Канха, обернувшись к трактору.

— Правда. — кивнул оттуда мелиоратор. — И Акил нарушил один из них.

— А правда ли, что потому этот закон с в я т, что сахибы верят, что получили закон «не укради» от самого Белого Бога? — снова спросил у него Канха.

— Есть такая легенда. — снова кивнул Сахиб.

— А правда ли, что на книге, в которой это записано, сахибы клянутся в суде и она была первой книгой законов у сахибов Британской Империи? — спросил Канха в третий раз.

— Правда. — надменно сказал Сиэль. — То, что я атеист не отменяет того, что я уважаю традицию клясться в суде на Библии.

— Слышали, слышали? — сказал Канха. — Сахиб Сиэль признает, что уважает книгу законов, полученную от Белого Бога.

Люди закивали — и Чандравали вместе со всеми.

И тут Канха схватил Акила за голову и трижды макнул в чан, выкрикнув какие-то незнакомые слова — должно быть заклинания.

Наступила озадаченная тишина.

А потом сахиб Сиэль издал вопль возмущения.

— Ах ты…! — видно было, что у него не сразу получается даже найти от гнева подходящие выражения. — Чурка крашеная! Ты кем себя возомнил?! Миссионером?!

— Но Сахиб! — развел руками крайне довольный Канха. — В первой книге законов сказано, что тот, кто покается и будет таким образом посвящен Белому Богу, делается чист от всех своих грехов и преступлений! Ты сам сказал, что эта судебная книга и эти законы для тебя священны!

— Отвести бы тебя в гарнизон и там высечь! — в ярости прокричал сахиб. — Чтоб не лез в проповедники!

Но толпа только разразилась злорадным хохотом и градом насмешек — и второй раз поймал сахиба на слове хитрый Канха! И Акила при всех от грехов очистил — добрый господь, мудрый и славный Кришна!

Сахиб, мрачнее тучи, снова хлопнул дверью трактора и стал дергать его рычаги, но Канха опять его окликнул.

— Подожди-подожди, а как же третий спор? — спросил он громко.

— Третий? — сахиб высунулся из кабины, бледный от гнева. — Смеешься, мальчишка?!

— Третий — и первый из споров! — сказал Канха серьезно. — Каким методом лучше поля пахать! Сахибскими машинами, как велит Белая Королева — или плугом, как от века пашем мы!

— Так это же очевидно! — крикнул сахиб Сиэль. — Скоро сюда прибудет из Германии комбайн Рейнегольд фон Гуттенберг и расставит все точки над И!

— Хорошо, сахиб! — развел руками Канха, словно не видя его гнева. — Так и быть, подождем твоего «рейнегольда», тогда и проверим!

Сахиб спрятался в кабину, завел трактор, и, дымя, поехал прочь.

Но Канха опять поднял руку и совсем уж негромко сказал:

— Стой, асур-машина.

И трактор — вот чудо — опять вздрогнул и встал, как вкопанный.

Слышно стало, как чертыхается сахиб — видно, он там себе что-то отшиб.

Наступила тишина, а потом люди стали смеяться.

А потом еще громче — сахиб Сиэль напрасно бранился и копошился в кабине — трактор стоял молчаливой глыбой.

Наконец Сахиб Сиэль распахнул дверь кабины и спустился по лесенке вниз — стало сразу видно, что он еще почти мальчишка, да и росту в нем совсем не много!

— Какого черта?! — грозно крикнул сахиб и пнул колесо. — Что не так?!

— То, что трактор сделан поля возделывать, а не праздно по улице кататься. — любезно просветил его Канха. — Если использовать вещь не по делу — она всегда ломается, разве не так, сахиб?

— Убирайся! — огрызнулся тот, крутясь вокруг бесполезной теперь машины.

Чандравали и другие жители деревни чуть животы не понадрывали от смеха.

— Просто совпадение! — наконец крикнул сахиб с обидой в голосе, развернулся на каблуках и пешком зашагал прочь в сторону сахибского дома.

Вслед ему неслись насмешки и улюлюканье.

Канха довольно качнул головой и повернулся к Вришбхану и Уграпату.

— А давайте-ка за завтраком обсудим, как нам лучше провести ярмарку? — предложил он и те согласно закивали.

Канха улыбнулся и взмахнул рукой, благословляя всех.

А потом указал пастушкам на мирно развалившегося в пыли площади под священным деревом тигра.

— Гопы мои чудесные, дайте моему тигруле вдоволь молока! Он издалека меня вез, устал!

И ушел прочь, вместе со старостой и жрецом обсуждать важные дела, отдавая должное стряпне Киртиды и Радхи.

Чандравали рассмеялась и побежала скорее относить домой уже не нужный больше для спора таз, чтоб еще успеть увидеть, как ее подруги будут поить молоком чудесного божественного тигра, до того как она побежит на свою работу — в дом сахиба, узнать, как-то гордец Сиэль Фантомхайв переживает произошедшее, а также послушать, что-то он скажет своим дочке и жене.

Это ведь тоже сулило очень большое веселье, грехом было бы такое упустить!

Маленькая Рати была самой младшей из служанок в доме сахиба Сиэля и прислуживала его дочери, миззисахиб Зиглинде.

Да и взяли ее в дом позже всех — по совету Канхи, служившего тогда боем у сахиба. Канха сказал сахибу, что миззисахиб Зиглинде будет веселее видеть рядом миленькое личико ровесницы, а некоторые нужды девочки лучше всех поймет только такая же девочка.

И на такую хорошую работу, на которой не надо мыть полы и трясти тяжелые циновки или сутками сидеть за маслобойкой, взяли не кого-то из младших дочерей богатых крестьян, а сиротку Рати, у которой из всей родни осталась одна бабушка, что в своем вдовьем горе день деньской проводила на поденной работе, чтобы прокормить себя и внучку.

Когда Канха пришел звать Рати работать в сахибский дом — бабушка от радости зарыдала и попыталась упасть тому в ноги, Словно Канха был знатным господином или мудрецом из ашрама, а не простым слугой, пришедшим откуда-то с гор на заработки. Но Канха тогда не дал бабушке кланяться, удержал ее за руки и сказал, что если на то пошло, это он должен склониться перед ней, восхищаясь ее мужеством и усердием. И бабушка зарыдала еще сильнее, обнимая Канху за голову, целуя в обе щеки и говоря, что видно сами благие боги Кайлаша послали того к отчаявшимся ним помочь в их беде.

И маленькая Рати с радостью пошла работать, а ей за это платили настоящие деньги, как взрослому мужчине, да еще и в самый первый день дали большой задаток, как сказала мэмсахиб Лиззи, «на булавки — ярких ленточек купить». Ох, не до ленточек было Рати — они с бабулей купили козу и жить стало куда как чудесней! В доме снова появились масло и сыр! И бабуля снова могла хлопотать хозяйкой по своему дому, а не горбатиться у чужих людей и сносить попреки от чванливых богатых господ!

И сама работа у Рати была замечательной — заботиться о больной миззисахиб, а ведь тот, кто помогает больным приобретает большую заслугу перед богами! А миззисахиб Зиглинда была с детства больна ногами и ходила только с тростью, и днем все больше сидела в просторном кресле за книгами. А потому нужно было приносить ей все, что она просила, а еще бегать по всяким мелким поручениям. У Рати даже появилось время играть в куклы, пока миззисахиб читает свои книги.

Сначала Рати стеснялась миззисахиб, но скоро они подружились — мизззисахиб бойко говорила на местном языке, знала много удивительных вещей, показывала в своих толстенных книгах-энциклопедиях рисунки с чудесными животными, сценами жизни иноземцев и предметами их обихода. Сначала Рати казалось, что миззисахиб интересуется только слишком умными вещами, но скоро оказалось, что она изучает, как появились те или иные истории о богах и героях в разных землях — и Рати стала с огромным интересом слушать ее рассказы. Например, как асуры-карлики создали клад, как его охранял страшный наг-дракон и как герой Зигфрид пошел добыть клад, а карлик-асур ему строил козни, делая вид, что помогает, а прекрасная рани Кримхильда платила дорогими подарками за песни о подвигах героя-Зигфрида, влюбляясь в героя из песен.

Рати страшно переживала за то, как Зигфрида погубило то, что он не взял второй женой рани-воительницу, а рани-воительница узнала про обман и задумала месть. И очень волновалась, когда миззисахиб рассказывала о мести овдовевшей рани Кримхильды. А еще ей очень понравилась история, как три богини из далекой страны Греции поспорили, кто из них прекраснее всех — как будто не знали, что прекраснее всех несравненная Лакшми — и пришли к слепому юноше Парису, вернув ему зрение, чтобы первое, что он увидел, была их божественная красота, а красота других женщин не мешала ему судить о красоте богинь. И как одна из богинь подарила тому Парису любовь рани Елены, а другие разозлились и сперва сделали его раджой в городе Трое, а затем собрали воинов и героев со всех краёв, чтобы погубить Трою и Париса.

Но больше всего маленькую Рати привлекла история, как все та же богиня Афродита, которую назвали самой красивой, решила погубить прекрасную девушку Психею, а бог любви Эрот влюбился в ту и похитил ее и сделал своей женой — конечно же это бог любви Кама и его возлюбленная Рати-богиня, в честь которой и назвали саму маленькую Рати, приняли облик Эрота и Психеи, чтобы проучить гордую богиню Афродиту и научить ее любви и смирению, потому что в смиренных поисках мужа Психея стала воистину самой прекрасной не только телом, но и душой, настолько, что перед ее красотой истаял даже гнев богини Афродиты.

Рати очень хотелось узнать, как боги наказали и других чванливых богинь, погубивших город Трою, но она запаслась терпением — ведь, помимо историй о богах, миззисахиб Зиглинда читала привозимые из-за моря чудесные толстые журналы с рассказами о дальних странах, а также о жизни в самой Британии, где живет в самом прекрасном из тысячи своих дворцов Белая Королева. И они вместе с Рати листали эти журналы и миззисахиб Зиглинда пыталась объяснить, так, чтоб было понятно, суть рассказываемых в журналах новостей.

А Рати в свою очередь показывала миззисахиб Зиглинде, как играть в куклы — оказалось, что у мудрой и ученой не по годам миззисахиб совсем не было кукол и она не знала, что с ними делать. И Рати объясняла ей, как наряжать куклу так, чтобы было похоже на невесту, или служанку, или жениха, или как играть в то, что Равана пытается выманить из дома Ситу пока Рама на охоте за золотым оленем…

И они чудесно проводили время вместе, становясь все более дружны. И скоро Рати знала о других землях и их сказаниях больше, чем кто-либо в деревне, разве, что, кроме знахарки Ачьюты, которая училась у мудрецов и читала даже китайские и тибетские книги. И в часы отдыха, когда Рати убегала поиграть в куклы и салки с другими деревенскими девочками, она рассказывала им истории о Зигфриде и Кримхильде, о лиле Камы и Рати в образе Эрота и Психеи и о том, как герои сражались под стенами Трои. И подруги стали ее больше любить за эти замечательные сказки, охотнее звали ее в свои игры и забавы и меньше задирали нос перед ней, как перед сиротой.

* * *

Словом, когда бой сахиба Канха вдруг однажды утром въехал в деревню верхом на тигре, прекрасный как рассвет и играющий на флейте так, что ноги сами пускались в пляс, да еще и окруженный танцующими пастушками и бьющей в барабаны и трубящей в раковины радостной толпой — маленькая Рати не слишком удивилась. Они-то с бабушкой уже давно подозревали, что с гор в Барсану пришло в облике Канхи доброе божество помочь бедным людям в неурожайный год — ведь Канха только появился в деревне, а его уже все полюбили, стольких он помирил и стольких рассудил, стольким находил пропажи и выручал деньгами... Нет, они, конечно, Рати с бабушкой не ожидали, что это сам благой Вишну в обличие Кришны пришел в Барсану! Но все же удивились они не так сильно, как прочие люди — ведь они были теми из бедняков, кого, занятые причудливыми лилами, забыли простые боги — и только Великому Махадэву, да Мудрейшему Вишну до них маленьких и было дело.

Конечно же, маленькая Рати поспешила рассказать своей госпоже и подруге миззисахиб Зиглинде радостную новость про приехавшего в Барсану бога верхом на тигре, а также о том, как Канха остановил трактор, спас от виселицы ворюгу Акила и заключил пари с отцом Зиглинды, что больше принесет денег — ярмарка или мельница.

Миззисахиб Зиглинда выслушала с большим вниманием и не стала высмеивать Рати или подвергать ее слова сомнению — все-таки чтение книг о богах и героях разных земель сделало ее очень мудрой. Но происходящее необычайно заинтересовало ее и она попросила Рати идти к Канхе и слушать, что тот еще скажет и какие чудеса явит, а потом пересказывать все в подробностях миззисахиб Зиглинде, чтобы она могла записать все это как целую историю и отправить в Лондон, чтобы в землях Белой Королевы об этом напечатали в журнале или даже издали целую книгу. Чтобы всему свету стало известно о чудесах в Барсане!

Рати очень понравилась эта идея, а еще больше понравилось, что можно быть рядом с Канхой , как и другие девочки и девушки деревни, не занятые работой в доме сахиба, и смотреть, какие чудеса и лилы еще покажет господь Кришна.

А еще потому что там был тигр!

Нет, раньше Рати тигров очень боялась.

Но ездовой тигр Кришны был, судя по всему в прошлой жизни каким-то добрым аскетом, за свои молитвы заслужившим честь возить бога, потому что был кроток и мирен, позволял себя гладить и ласкать, вплетать ленты в золотой мех и украшать шею венками. Девушки-пастушки спорили и соревновались между собой, кто из них принесет тигру молока и сливок от своей лучшей коровы! А тигр с достоинством и благодушием вкушал их подношения и громко урчал от удовольствия, а затем валялся по земле под священным деревом и перекатываясь на спине и потягиваясь.

И вообще в деревне теперь было замечательно.

Люди воспряли духом, готовились к ярмарке и ставили палатки для торга, девушки собирали цветы, низали гирлянды и украшали ими дома и прилавки.

На холме над рекой, где раньше девочки забавлялись, пуская воздушных змеев, кипела работа, стучали топоры — возводилась мельница по сахибским чертежам.

Сахиб Сиэль который регулярно отправлялся лично присмотреть за тем, как идет работа, не имея теперь возможности разъезжать на тракторе, пешим оставался недолго и теперь катался верхом на молодой норовистой лошадке. А лошадка та была, несомненно, очень породиста и стоила немыслимых денег, но любила проявить характер и регулярно не слушалась сахибских окриков на потеху всей деревне, а к главной площади, где под деревом обитал тигр, так и вовсе отказывалась подходить. Трактор же с приезда Канхи так и стоял на площади возле храма ярким напоминанием о том, что самых гордых божество смирит, а самых печальных развеселит! И, пробегая мимо трактора, Рати всякий раз украдкой показывала ему язык — знай, мол, асур-машина, свое место!

А Канха дни напролет сидел под навесом на ступенях храма и болтал с людьми — со старостой Вришбханом, как лучше устроить ярмарку, с жрецом Уграпатом о том как боги бывают правы и не правы и о чудесах Белого Бога, о котором сахибы знают, но старательно забывают каждый раз, когда надо сделать гадость, а еще с женой Уграпата знахаркой Ачьютой о травах и средствах для лечения болезней у людей и домашней скотины…

А люди собирались вокруг и слушали его речи — такие веселые, полные шуток, и такие верные, полные мудрости. И всем было приятно его слушать, потому что говорил он и со старостой и со жрецом просто и вежливо — словно все еще был тем самым пришлым с гор Канхой, который прислуживал у сахиба боем.

И всякий раз, как Рати прибегала посмотреть, что творится на площади, Канха приветливо махал ей рукой и разрешал сесть у своих ног на нижней ступени храма, прямо рядом со стариком Балдео, который утверждал, что он теперь будет учиться у своего господа, который его так прекрасно одурачил, и внимать всем его речам, чтобы потом пересказать их во всех окрестных деревнях.

Именно благодаря этому Рати, пожалуй, лучше всех в деревне расслышала разговор Канхи и Аяна, когда тот пришел и обратился к Канхе:

— О, Ишава (Верховный повелитель), воистину ты Апараджит (Тот, кого невозможно победить), потому что великие воины тебе не соперники!

А Канха широко распахнул свои раскосые как у горцев глаза и сказал со смехом:

— Воистину, о Аян, в себе едином собравший целое войско, прав ты, зовя меня Кешава Апараджит, ибо нет никого, кто сравнится со мной в красоте волос и победит меня в искусстве их украшать!

Сидящий рядом с Рати старик-охотник Балдео захохотал. Засмеялись и занятые низанием гирлянд устроившиеся неподалеку под навесом девушки и стали посылать Канхе улыбки и ласковые взгляды.

А Аян сердито раздул ноздри и сжал кулаки — ему явно не по душе пришлось, что его возвышенную речь тот превратил в шутку.

Но он смирил свою злость и сказал:

— Я гневался на тебя и даже напал с оружием — я был не прав. Я понимаю теперь, почему ты хотел, чтобы Вришбхан отказался от клятвы отдать мне в жены Радху. Когда ты поведешь нас убивать сахибов и я стану великим героем мятежа, Радха сама захочет стать моей женой — это будет гораздо правильнее.

Взволнованный гул прошел по толпе народа, собравшегося слушать речи Канхи — они-то готовились к ярмарке и совсем не думали ни о каком мятеже.

Неужели ярмарка — это только повод к восстанию?

Но Канха поднял руку, призывая к молчанию — и разговоры стихли.

— Аян, Аян, кем ты себя возомнил? — сказал Канха все еще улыбаясь, но Рати показалось, что улыбка эта теперь вовсе не ласкова. — Могучим Арджуной? Думаешь, я пришел только затем, чтобы повести твою боевую колесницу на новую Курукшетру? Или ты не разглядел тигра — а вместо него померещился тебе подо мной белый конь?

Аян, которому тоже не понравился тон Канхи, невольно сердито сжал кулаки.

Но Канха будто этого и не заметил, продолжая:

— А может быть Аян забыл, что он сын жреца, а не воина? И что его дхарма — это творить молитвы богам, а не воевать! Парадхармо бхавая, Аян — опасно жить чужой дхармой! Сам не заметишь, мня себя Арджуной, как станешь Ашваттхамой. Или ты забыл, что всякое убийство человека есть — адхарма?

— У сахибов нет дхармы! — возмущенно выкрикнул Аян. — Они творят только зло и грех!

— Дхармы у них может и нет. — качнул Канха красивой головой. — Зато у сахибов есть танк. Знаешь ли ты об этом, Аян? Видел ли ты когда-нибудь — танк?

Рати не знала, что такое «танк», но ей не понравилось, как Канха говорит это короткое звонкое слово. Словно что-то тревожное и опасное в нем крылось.

Но Аян тоже не знал, что это такое, поэтому насупился и нахмурился, не желая выдать своего невежества.

— А я вот видел. — сказал Канха, посерьезнев. — Танк — это сахибская машина размером больше трактора, даже больше комбайна Рейнегольд. Вся в толстенной железной броне, словно древний воин, а на ней поворотная башня и на башне — пушка. Как могучий бык сквозь траву, так танк идет сквозь лес — малые деревья подминает, а большие ломает. Кто устоит перед танком?

Рати невольно передернула плечами, представив это жуткое чудище, люди испуганно зашептались, старик Балдео сердито кашлянул в пышные усы, а Вришбхан-джи аж зажмурился, представив, что такая напасть может постигнуть его деревню!

— Нет, не пройдет сюда танк! — возразил Аян, хоть и не очень уверенно. — Трактор у реки завяз в глине — всей деревней вытаскивали! Танк в болотах утонет!

— Трактор завяз, а танк по болоту идет как по ровной земле. — вздохнул Канха невесело.

Люди снова испуганно зашептались — слыханное ли то дело!

— Нет, нам танк не страшен! — выпалил наконец Аян, блеснув глазами. — Он далеко в Британии охраняет Белую Королеву! Она его от себя не отпустит!

— А ты думаешь, что он у Белой Королевы один? — спросил Канха, прищурившись.

Аян растерянно открыл рот, чтобы что-то сказать, но нахмурился, а потом мотнул головой:

— Такая машина немыслимых денег стоит! Откуда другому взяться?!

Рати всплеснула руками — уж чего-чего, а денег у сахибов всегда было как раз именно что немыслимо много, тут Аян маху дал!

А Канха вдруг рассмеялся и снова поднял руку, привлекая к себе внимание:

— Слушайте, слушайте! Не нужна Аяну Радха!

Люди вытянули шеи, ожидая, что же скажет их архат.

— Слушайте! — повторил Канха. — Вот среди нас стоит великий господин — Аян, муж Белой Королевы!

Балдео захохотал, видно первым понял шутку, но быстро унялся, а Канха, как ни в чем не бывало, продолжал:

— Конечно, Аян — муж Белой Королевы! Он велит Белой Королеве «Эй, жена! Танк дорогой, иметь много танков расточительно!» Только она старенькая совсем, не знали мы, что Аяну старушки нравятся!

Аян задохнулся от возмущения, люди засмеялись и захлопали в ладоши, а Канха подмигнул сидящим под священным деревом почтенным деревенским старухам:

— Ай, красавицы, берегитесь! Помрет Белая Королева — Аян новую жену искать начнет, станет к вам приставать!

Те захохотали и стали грозить Канхе пальцами и кулаками, а еще смеяться, что они же даже старше мачехи Аяна знахарки Ачьюты, куда им такой муж, у которого еще молоко на губах не обсохло!

Аян стоял, сжимая кулаки, раздувая ноздри, красный от злости!

Потом схватился за рукоять своей сабли, словно снова желая напасть…

А потом вдруг плюнул Канхе в лицо!

— Ты лжец! — крикнул он в исступлении. — Ты не бог — ты лжец и колдун!

Люди с возмущенными криками схватили Аяна за плечи и хотели побить за такое святотатство, но Канха велел властно:

— Пустите его, пусть идет!

Поэтому Аяна с неохотой отпустили — и он быстрыми шагами ушел прочь с площади…

Но напоследок вдруг обернулся и крикнул:

— Я разоблачу твой обман перед всеми! Все увидят, что ты лжец!

— Выдрать бы Аяна хорошенько! — проворчал сердито ему вслед охотник Балдео. — Да только поздно уже!

— Поздно. — согласился Канха с грустью в голосе. — Ослепленный гордыней, теперь любые колотушки он принимает не как карму за свои дела, а как несправедливость по отношению к героическому герою. Жаль Уграпата-джи, когда он узнает о сегодняшнем…

Балдео нахмурился и встопорщил усы — тоже, видимо, жалея в душе жреца Уграпата, которому достался сын Аян.

А Рати осмелилась спросить:

— Скажи, Канха, ты же победил танк своей золотой сударшаной?

Канха печально покачал головой:

— Нет, маленькая. Мне пришлось от него бежать. Пока длится калиюга, я не могу сражаться в полную силу.

Рати огорчилась, что их любимому господу вместо того чтобы уничтожить сахибское злодейское колдовство, пришлось уносить ноги. Но, увы, таковы правила, установленные самими богами и не будет в мироздании порядка, если боги не будут сами соблюдать эти правила.

Конечно, когда Рати пересказывала эту историю госпоже Зиглинде, она постаралась во всех подробностях передать. Как злился Аян и как Канха рассказал, что у сахибов есть жуткая машина — танк!

Но миззисахиб Зиглинда не слишком была впечатлена новостью о существовании танка — может быть, уже читала о нем в каком-нибудь сахибском журнале. Гораздо больше ее заинтересовало то, как разозлился Аян, когда Канха отказался поднимать мятеж.

— Да, это закон п с и х о л о г и и, — сказала она. — Когда божество отказывается исполнять их прихоти, люди дикие и неумные объявляют черное белым, а бога демоном — и обращаются в а т е и з м.

Несмотря на умные слова, Рати поняла, о чем говорит ее белая подруга и кивнула:

— Да, Аян — дикий дурак! Не понимает, что если будет мятеж — людей будут убивать!

— Нет, понимает. — возразила миззисахиб Зиглинда. — Ему просто все равно. Он уже счел их смерти приемлемой платой за то чтобы стать великим героем. Но он дурак и не думает, что в первых рядах могут убить и его самого. Он уверен, что с ним-то ничего не случится.

— Какой же он мерзкий! — скривилась Рати. — Бедная наша Радха, поскорей бы Вришбхан-джи освободился от клятвы! Будь такой негодяй моим женихом — я бы людям в глаза смотреть не могла бы!

— Мерзость Аяна — только Аянова. — снова возразила миззисахиб. — Радха правильно делает, что не принимает на себя бремя стыдиться за безумные затеи Аяна и их печальные последствия.

Рати подумала и согласилась, что, пожалуй, это правильно, и порадовалась, какой умной сделало ее подругу чтение сахибских книг — а еще больше того то, что госпожа Зиглинда дружила с Канхой, когда тот изображал слугу ее отца сахиба Сиэля. Ведь Зиглинда часто посылала Рати привести Канху, чтобы тот рассказал что-нибудь интересное, а тот с радостью приходил и называл Зиглинду всякими добрыми ласковыми словами, а особенно «маленьким гением». Видимо, она достаточно успела у него научиться божественной мудрости, что теперь так справедливо судит о людях!

Дома перед сном она поделилась этими мыслями со своей бабулей и та кивнула.

— Да, — сказала бабуля. — Добро делает мудрым, а мудрость добрым. Твоя маленькая госпожа — очень добрая девочка. Могла бы воображать себя принцессой и помыкать тобой, а она учит тебя уму разуму, рассказывает истории об играх богов и деяниях героев. Если бы она стала играть в принцессу — это зло сделало бы ее глупой и противной.

Рати согласилась с бабушкой, что это было бы очень печально.

А бабуля покачала головой:

— Много ругают в деревне сахиба Сиэля, а ведь он не злой и не дурной сахиб. Если б все сахибы были такими, как он! Но увы, больше среди них алчных негодяев и горько нашей матушке-родине у них в плену. Только вот прав господь Канха — не время для мятежа. Сахибы сильны, а мы слабы, мы голодаем и болеем, потому нужна ярмарка, нужно работать, чтоб стать сильнее. Тогда злу не устоять!

Рати обдумала эти слова и согласилась с бабушкой.

В конце концов, Сита долго пробыла в плену у Раваны, пока Рама собирал воинов, чтоб ее освободить! И она могла бы бежать оттуда с Хануманом, но тогда зло не было бы уничтожено и демоны продолжали бы творить свои жестокие дела! Значит, нужно уметь ждать, когда придет назначенный срок для избавления от власти злых сахибов.

Но на всякий случай она решила спросить это у самого Канхи.

Поэтому утром Рати встала как можно раньше и побежала на площадь к храму — и стала ждать прихода Канхи.

Там ее заприметил сидящий под священным деревом старик Балдео и окликнул.

Она подошла к нему без страха — раньше она его побаивалась, ведь про него деревенские девчонки поговаривали, что он в своем лесу научился всякому колдовству от оборотней и духов. Но старика Балдео любил Канха, называл старшим братом и рассказывал всем, что тот ему оказал замечательную услугу.

Поэтому Рати очень скоро перестала того пугаться.

— Добрый дедушка Балдео, я пришла спросить Канху. — объяснила она на всякий случай. — Это по поводу мятежа — когда ему быть.

Балдео усмехнулся в пышные усы:

— Что, захотела как Аян, померяться силами с сахибами в гарнизоне? Не рановато тебе в мятежники?

— Нет. — сказала Рати серьезно. — Когда приходит время спасать Ситу из плена Раваны, даже самая малая помощь не будет лишней. Но мне важно узнать у Канхи, правильно ли я все поняла.

Балдео взглянул на нее с удивлением, пробормотав "ну и ну" и видимо собирался сказать что-то еще, когда вдруг послышался частый перестук копыт и на площадь влетела взмыленная лошадь.

Всадник осадил ее перед священным деревом, спрыгнул и подбежал к Рати и старому охотнику.

— Беда, — выпалил он. — Беда идет, о Балдео!

Тот поспешно вскочил на ноги.

— Что за беда и кто ты такой? — спросил он сурово.

— Я — Сахасрайони, племянник твоего друга Нарендры, что служит в гарнизоне поваром! — выпалил прискакавший на лошади юноша. — Нарендра и отец послали меня рассказать, как в гарнизоне взбесилась лошадь!

— А мне до того какое дело? — удивился Балдео. — Вот кабы лошадь взбесилась и убежала в джунгли — меня имело бы смысл звать. Только теперь мне не до глупых лошадей глупых сахибов — я сижу у ног моего господа и слушаю его мудрые речи!

— Так не просто она взбесилась! — воскликнул Сахасрайони. — Когда стала она с пеной во рту бросаться и кусать людей, бить их копытами и беситься как дикая, прибежал к Нарендре слуга красотки Джатилы и рассказал вот что! Пришел к Джатиле накануне ее сын Аян и стал кричать, что ваш барсанский господь — обманщик! Слуга затаился за дверью — он хотел послушать, не натворил ли дурак-Аян опять чего-то смешного. Но Аян стал просить мать помочь ему раскрыть обман Канхи! И тогда Джатила сказала — если Канха лжец и колдун, то и тигр у него не божественный, а просто дрессированный зверь. Но есть одна китайская травка, от которой и самые смирные звери становятся безумны. Если Аян подольет отвар этой травки в молоко, которое девушки понесут тигру, то тигр взбесится и нападет на людей, а затем убежит в лес. И обман Канхи будет раскрыт — тогда его побьют камнями и обида, нанесенная Аяну будет отомщена!

— Ах, ах он стервец! — изумился Балдео. — Не того сучьим потрохом люди прозвали!

Но он был недаром лучшим из охотников, а потому крепко взял за плечи Рати и внимательно глядя ей в глаза сказал:

— Вот что, «маленькая помощь», раз ты все слышала, так беги бегом в лес к пастушкам-гопам скажи, что Аян хочет отравить священного тигра и пусть они без благословения Канхи молока тигру не дают. А я дождусь нашего господа и расскажу ему, что мы узнали, а потом пойду приглядеть за этим… мстителем.

Рати кивнула и опрометью помчалась в лес у реки, куда девушки гоняли пастись коров. Ей повезло — пастушки как раз собирали стадо, чтобы отвести в деревню.

— Радха, Радха, беда! — закричала Рати, увидев главную из гоп, дочь старосты Радху.

— Что случилось? — нахмурила та красивые брови, над которыми по лбу были нарисованы узоры и цветы. — Твоя бабушка заболела? Тогда надо звать Ачьюту, а не меня!

— Нет! — Рати мотнула головой. — Аян хочет отравить тигра!

Но не успела она продолжить, как Радха сжала в руках свою пастушью палку и сердито топнула ногой.

— Слушай, что говоришь! — возмущенно сказала она. — Аян бы такого никогда не стал делать! Это опозорило бы всю деревню и моего отца Вришбхана.

Рати почувствовала, как у нее колотится сердце, а к горлу подступают невольные слезы — что же делать, если ей не верят и вот-вот назовут лгуньей!

— Я своими ушами слышала! — крикнула она, собрав свое мужество. — И дедушка Балдео велел вам следить за молоком и не давать его тигру без благословения Канхи!

Радха снова сердито топнула ногой, но тут ей на плечо легла рука, расписанная цветами и волнами, а всем уже знакомый голос произнес:

— Малышка Рати говорит правду. Она не стала бы врать — она хочет уберечь моего тигрулю от беды.

То был Канха!

Видно, он в лесу ночь напролет играл для пастушек веселые мелодии на флейте, чтобы они могли плясать среди деревьев свои колдовские волшебные танцы, а теперь вместе с ними собирался вернуться в деревню.

Рати бросилась к нему, не помня себя, обняла и, наконец, залилась слезами — ей было очень обидно, что Радха, которой она так восхищалась, ей не поверила и ее отругала.

Канха положил ей одну руку на плечо, а другой стал гладить по голове, что-то ласково шепча. Радха же так и стояла, нахмурившись и надув губы. Но потом она вдруг отбросила палку, и обняла Рати, опустившись на колени.

— Прости меня, Рати! — сказала она. — Гнев меня ослепил. Я сердита на Аяна, но еще больше сержусь на тех, кто говорит о нем дурное. Прости, я не подумала, что его обида может его так далеко завести! Давай будем подругами — вот, возьми и не плачь.

Она сняла с запястья красивый браслет с розовыми и алыми цветами из шелка и протянула Рати в знак примирения.

Рати мгновенно утешилась — она и мечтать не могла, что Радхв предложит ей свою дружбу и такую красивую вещь! Потому она вытерла слезы, обняла Радху в ответ и надела браслет на запястье. Конечно, сейчас он был ей еще велик — но ведь однажды она до него дорастет!

А Канха велел гопам идти вперед, гоня стадо, сам же подхватил Рати на руки и пошел следом. Так они прошли по главной улице, а потом, когда девушки подоили коров, Канха попросил у одной из девушек покрывало, набросил на голову, взял в руки горшок и — Рати даже распахнула рот от изумления — вдруг совершенно потерялся в толпе пастушек.

Казалось, идет еще одна девушка, кокетливо прикрывая пологом покрывала лицо. И то, какой была походка, и как поводили в так шагам плечи, и как крутое бедро поддерживало тяжелый горшок — все было неотличимо от того, как вели себя другие девушки.

Пряча улыбки и иногда невольно хихикая, а также отпуская шутки, что у Радхи, видно, появилась соперница по изяществу и красоте, девушки пестрой толпой двинулись к главной площади, а Рати побежала среди них, ожидая, что же будет.

И вот вдруг путь им преградил Аян!

— Молоко несете, да? — спросил он приветливо. — У меня пересохло в горле с дороги — я ходил в гарнизон. Дайте хоть глоток!

Девушки запереглядывались — но укрытый покрывалом Канха едва заметно им кивнул.

И тогда одна из них протянула Аяну кувшин.

Тот сделал вид, что пьет — если бы Рати не следила за ним во все глаза, она бы нипочем не заметила, как что-то у него выскользнуло из рукава и упало на дно кувшина — а потом вернул кувшин, утирая рот.

— Э, нет, Аян-джи! — сказал нежным девичьим голоском Канха из толпы. — Так не пойдет — пей до дна, великий воин! Иначе не пустим!

— Да-да, пей до дна! — девушки окружили Аяна, не пуская уйти. — Пей до дна, Аян-джи! Иначе не пустим!

— Я не хочу! — Аян отталкивал кувшин, словно в нем спряталась змея. — Я сыт!

— Ах, что тут? — громко сказал Канха уже своим голосом.

Рати увидела, что он успел отдать кому-то покрывало и горшок и теперь не таится.

— А, Аян меня вызывает на соревнование, кто быстрее выпьет кувшин молока, да? — спросил Канха.

— Да, да! — закричали девушки. — Аян тебя вызывает, пей скорее, Аян, а то Канха тебя победит!

Аян толкнул кувшин из рук девушки так, чтобы тот упал и разбился, но та оказалась ловчее и перехватила его — в конце концов деревенские мальчишки подобными шалостями не раз забавлялись и девушки стали очень ловкими.

Канха же принял из рук пастушек свой кувшин и стал из него пить под радостные крики «Скорей, скорей!»

Аян с яростью посмотрел на Канху, потом с обреченным ужасом на кувшин в своих руках и таки сделал оттуда неуверенный глоток…

После чего вдруг упал как подкошенный и молоко из кувшина разлилось по земле.

— Ах! — прижала Радха руки ко рту. — Правда яд!

Девушки перестали смеяться и испуганно запереглядывались — им не приходило в голову до этой минуты, что Аян хотел отравить тигра, но теперь отравился сам.

— Да. — кивнул Канха невесело. — Там и правда яд — в том первом кувшине, который теперь завернут в мое покрывало. Но я подменил тот кувшин с молоком — и Аян выпил совсем другого молока! Посмотрите, он просто спит!

Девушки наклонились к Аяну и облегченно рассмеялись — да, Аян спал, растянувшись в пыли, и даже храпел во сне!

— А! Я знаю! — крикнула Радха. — Он же всю ночь, наверное, глаз не сомкнул, потом из гарнизона сюда спешил, а это его свалила жара! Как маленького!

— Да, точно! Как маленького! — засмеялись девушки.

Тут у них за спиной послышалось лошадиное ржание и фырканье и к Канхе подъехал на своей молодой норовистой лошадке сахиб Сиэль.

— Что это тут такое? — сердито спросил он. — Канха, ты! Опять проповедуешь?!

— Никак нет, добрый сахиб! — улыбнулся Канха весело. — Аяну вот плохо от жары!

Сахиб посмотрел на лежащего Аяна и скривился.

— Это называется «санстроук». — сказал он важно. — Солнечный удар. Немедленно положите его в телегу и отвезите в гарнизон к полковому лекарю — там ему дадут замечательных германских капель, которые живо приведут его в порядок.

Девушки побежали относить тигру молоко и звать повозку, а Рати осталась посмотреть, не скажет ли Канха сахибу Сиэлю еще что-нибудь веселое, как тогда на площади.

— Это действительно солнце постаралось? — спросил Сиэль у Канхи сурово.

— Конечно, я же солнышко! — засмеялся Канха.

— А я серьезно спрашиваю, что это с ним?! — резко спросил сахиб, забывшись и привставая в стременах, от чего его норовистая лошадка под ним заплясала и зашалила.

— Ну, немного снотворного и немного слабительного. — усмехнулся Канха, наблюдая, как сахиб пытается удержаться на лошади. — Но это секрет. Да, малышка?

Рати вздрогнула — последние слова Канха опратил к ней и еще подмигнул — и кивнула в ответ.

Тут ее заметил и сахиб.

— Так. — сказал он еще более сердито. — А не этой ли босоногой мартышке я плачу деньги за то, чтобы она прислуживала Зиглинде?

— Да, сахиб, я служанка вашей дочери. — поклонилась ему Рати.

— Тогда почему все еще не на рабочем месте?! — спросил у нее сахиб гневно. — Марш работать, или я и от тебя потребую «референс леттер»!

— О, я охотно помогу сделать замечательное рекомендательное письмо и для нее! — радостно подхватился Канха.

Но сахиб только сплюнул и дал шенкелей своей лошади — которая немедленно унесла его прочь, периодически норовя поддать задом и сбросить.

— Не бойся, малышка, он тебя не выгонит. — улыбнулся Канха Рати. — Он только для порядка шумит, а на самом деле терпит куда менее старательных слуг, чем ты.

— Да, моя бабушка тоже так говорит! — улыбнулась ему Рати в ответ. — Жаль только, что вы больше не навещаете миззисахиб Зиглинду! Она, наверное, скучает…

— Ничего, скоро придет время ей меня навестить. — загадочно ухмыльнулся Канха и прижмурил свои раскосые глаза. — Скоро увидишь! Скажи ей, чтоб взяла тебя с собой! Вы ведь подруги?

— Ага! — кивнула Рати. — Лучшие! Ну, я к ней!

И поспешила в дом сахиба — ведь ей предстояло рассказать своей маленькой подруге-госпоже, что она узнала сегодня — о кознях Аяна, о том, что Канха умеет превращаться в девушку и о том, что Радха подарила ей в знак дружбы замечательный браслет!...