Сквозь кости (гет)

Веки разлепляются вяло и несут ко лбу тугую боль, словно волной. В полутьме предрассветной спальни Какаши невидяще всматривается в мутно-бежевый потолок. Кажется, будто бы потолок этот настолько близко, что вот-вот обмякнет и сольётся с неподвижным телом.

Какаши будит не мужской голос, доносящийся из-за глухих стен спальни, и даже не щебет надоедливой птицы за зашторенным до слепоты окном, а витающий в доме неприятный запах, от которого хочется поскорее натянуть на лицо маску: кто-то запекает омурайсу, и в сознании сплывает мысленный образ сворачивающегося и шваркающего на сковороде белка.

Запах тошнотворно смешивается с другим — порошковым, исходящим от твёрдой, режущей кожу простыни.

Какаши напрягается всем телом и привстаёт на затёкших локтях. Тёмно-коричневая тумба в дальнем конце полупустой комнаты тут же плывет и сливается с серостью двери. Кости ломит так, словно их всю ночь подряжали Райтоном, а из-за головной боли мужской голос, сливающийся в диалог с тихим щебетанием — нет, не птицы, Сакуры, — начинает казаться далёким и надуманным миражом.

Неужели вырубило настолько, что не заметил, как кто-то зашёл в дом?

«Теперь нам всегда нужно быть рядом», — щебечет в голове надоедливым воспоминанием.

Какаши думает: никакой связи быть не может. Думает: мы и раньше друг друга касались.

Думает — и встаёт с постели под тупую боль в каждой косточке.

Болезненные ощущения не отпускают даже под вспарывающим горечью душем. Он слепо глядит на облупившийся акрил ванны секунду, две, три, после чего отстранённо замечает не до конца смытую со вчерашнего грязь чахлого леса и бледно-розовые — до чего же символично — следы собственной отхарканной крови.

Какаши глушит кипучие воду и злость. И только после того, как натягивает на шаринган свежий хитайате и закрывает нижнюю половину лица безопасностью текстильной маски в небезопасности собственной спальни, он чувствует себя лучше — ненамного, но лучше: теперь, по крайней мере, глазница не пульсирует ноющей болью от активированного додзюцу, а в нос не ударяют ранее неизвестные старому особняку запахи.

Дверь захлопывается за спиной коротким ударом. Годами нераздвигаемые сёдзи других комнат обступают Какаши в безлюдном коридоре и ведут к источнику чужих звуков и запахов.

И когда он возникает на пороге провонявшей стряпней Сакуры кухни:

— Итачи-кун, Саске и Наруто не должны… — на губах Сакуры застывает невысказанное «знать».

— Что тут происходит?

— Какаши-сан, — Итачи встаёт из-за стола, и стул за ним стыдливо отодвигается назад, — простите за вторжение.

Какаши беззвучно втягивает воздух через рот и отвечает:

— Всё в порядке, — потому что понимает, что проигнорировать Итачи и сказать Сакуре «какого чёрта ты творишь» при свидетелях — невоспитанно даже для него.

Он действительно ничего ей не говорит, но не сводит с неё выразительного взгляда. Она в ответ вся в себя вжимается, как в детстве, под опоясывающей угловатую фигуру бесформенной рубахой-платьем (он так и не понял, что она на себя нацепила), сутулится, и палочки застревают в воздухе — над свернувшимся на сковороде белком-омурайсу.

Пока дымится завтрак и иссыхает Сакура, Какаши хмурится, стискивает зубы и отчаянно осознаёт, что кости постепенно перестаёт ломить.

Он переводит взгляд на сосредоточенного, сосредоточившего в себе всю вежливость этой кухни Итачи и говорит:

— Что привело с утра пораньше, капитан?

— Мне доложили, что на задании вам нездоровилось. Как вы себя чувствуете, Какаши-сан?

— Моё самочувствие не стоит твоего испорченного утра. Я в порядке.

Итачи не садится и продолжает возвышаться у блестящего в бессолнечной серости стола. Глядит на Какаши своим цепким, вязко-чёрным взглядом, словно видит всех и вся насквозь, и Какаши довершает собственную догадку: Сакура уже обо всём рассказала.

— Какаши, я…

— У тебя завтрак, — даже не поворачивается к ней, — подгорает. Капитан, может, сядешь?

— Хокаге-сама знает?

— Сакура, ты не могла бы нас оставить?

— Какаши, я правда…

— Сакура, — отдёргивает Какаши и взглядывает на неё без грамма эмоций, — заканчивай готовку и выйди, пожалуйста.

Её ответный взгляд сочится затравленностью и недовольством. Она поджимает бесцветные губы в тонкую линию, сдавленно кивает и глушит трескучий огонь непослушными пальцами. Прежде чем выйти, одаривает оцепеневшего Итачи взглядом «у меня всё под контролем, я сама решила вас покинуть».

— Какаши-сан, — начинает тот, когда тихие шаги Сакуры затихают в дали пустынного коридора, — я вынужден буду доложить Пятому.

Какаши подходит к столу, останавливается напротив Итачи и под скрипучие звуки отодвигаемого стула произносит:

— Он знает. — Добавляет без перехода: — Не уверен, стоит ли предлагать тебе подгоревший завтрак.

— Он был не для меня.

Итачи садится напротив осторожным движением скрывающего свою истинную сущность хищника, и Какаши невольно пытается вспомнить, когда в последний раз видел его без катаны за спиной, как сейчас.

Тонкие кисти рук ложатся на стол. Спина натянута, как перед прыжком.

Какаши не в пример тому облокачивается на спинку стула и вяло улыбается.

— Ты пришёл справиться о моём самочувствии в такую рань?

— Я был удивлён, застав у вас Сакуру. Она сообщила, что вы устали и спите.

Не уйди он от ответа, зародились бы сомнения, точно ли перед Какаши не кто иной, как Учиха Итачи.

— Постучался вежливо в дверь или прошмыгнул через окно, застав её врасплох?

Итачи выпад игнорирует. Даже бровью не ведёт и вежливо говорит:

— Какаши-сан, боюсь, мне придётся отстранить вас от миссий.

— В этом нет нужды, — спокойно отзывается Какаши. — Четвёртый уже должен был вернуться. Он поможет нам найти выход. К тому же, прежде чем принимать решение о моём отстранении, тебе стоит посоветоваться с Хокаге, капитан.

— У меня нет ни малейших сомнений в том, что Хокаге-сама так же, как и я, не намерен рисковать жизнью Сакуры. Сколько часов вы можете находиться вдали друг от друга?

— Не могу поверить, что ты принял решение о моём отстранении до того, как задал этот вопрос. Разве не ответ на него определяет дальнейшую судьбу моей службы?

Или дальнейшую судьбу Харуно Сакуры, которой все вокруг так обеспокоены.

Итачи терпелив, несмотря на очевидное несерьёзное настроение Какаши.

Если быть точным, Итачи всегда терпелив и к тому же — расчётлив до стратегической точности. Отчасти поэтому Какаши настоял на его повышении до капитана АНБУ.

— Прошу вас ответить, Какаши-сан.

Отвечает он не сразу: сначала отстраняется от спинки стула, устало разминает шейные мышцы, стирает с лица расслабленную ухмылку — и только потом говорит:

— Мы пока не знаем точно. Но если судить по последнему заданию, спустя двое суток запас чакры достигает минимума. Полагаю, трёх суток достаточно, чтобы умереть от истощения.

— Ощущения Сакуры были такими же? Если ваши слова верны, то истощение наступает быстрее у того, чей запас чакры ниже.

— Я у неё не спрашивал.

Хотя и задумывался об этом.

Вчера вечером он заключил: до того, как станет известно, точно ли они с ней связаны чакрой, его взаимодействие с Сакурой вполне может ограничиться молчаливыми проводами до самой дальней спальни особняка и передачей, не глядя, чистого постельного белья.

Она даже спасибо сказать не успела — Какаши уже сдвигал тонкие, полупрозрачные сёдзи в беспросветной темноте коридора.

— Хотя Сакура и обладает хорошим контролем чакры, у неё невысокий запас, — сухо констатирует Итачи. — Она ирьёнин и не справится с работой АНБУ.

— Я знаю.

— Сегодня я буду настаивать на вашем отстранении.

Какаши чуть подаётся вперёд, и тонкое основание стола упирается ему в солнечное сплетение. Теперь он может дышать полной грудью без перебоев — запах еды больше не ощущается.

Он может дышать — Сакура ненадолго была рядом.

За закрытым наглухо окном хвойные кроны вяло пропускают лучи солнца, и те плывут по столу неровными отсветами.

— Вчера вечером я просил Хокаге передать тебе, что непригоден для миссий. На несколько недель. Об отстранении думать рано. Поэтому, если ты будешь просить об этом Пятого, вы сойдётесь на маленьком перерыве.

На лице Итачи не дрожит ни единый мускул. Длинные ресницы опускаются под тяжестью немигающего взгляда.

— Вам прекрасно известно, что перерыв не является выходом из сложившейся ситуации. Так же, как известно о том, что вы с Сакурой теперь связаны чакрой. Связь эту не оборвать. Четвёртый-сама не разрешит ситуацию.

Какаши внимательно рассматривает неподвижное лицо Итачи, а затем, расплываясь снова в ухмылке, добродушно бросает:

— Капитан, неужто безопасность Сакуры заставила тебя забеспокоиться с подобной силой?

— Я пришёл сюда, не зная, что обнаружу Сакуру в вашем доме.

— Хорошая игра слов…

Итачи с непривычной порывистостью перебивает — и выцеживает каждую букву, умудряясь по-прежнему звучать вежливо:

— Сакура — товарищ моего младшего брата. Я не могу допустить, чтобы с ней что-либо произошло.

— А разве я говорю, что уже сейчас готов броситься на очередное задание, прихватив её с собой? Я говорю, что мне нужно время. А ты отчего-то нерационален. Не похоже на тебя, капитан.

Итачи смаргивает. Длинные пряди, выбившиеся из хвоста, с двух сторон обрамляют бледное лицо.

Он проговаривает с осторожной резкостью:

— Ранее вы сильно её обидели. Теперь вам стоит быть с ней вежливым. В сегодняшнем разговоре с Хокаге-сама я постараюсь сделать так, чтобы мы сошлись на условиях, которые устроили бы всех.

* * *

Сакура встречает их у выхода. Стоит, скрестив руки на груди, и припирает спиной стену. Поднимает взгляд, прохладно сталкивается им с Какаши, а затем переводит — радушно — на Итачи. Говорит: «Итачи-кун, скоро я обязательно вас навещу» — и улыбается тонкой, натянутой услужливой вежливостью улыбкой.

Какаши никогда не видел, чтобы Итачи с кем-нибудь, кроме Саске, был не то чтобы мил, но по крайней мере искренен. И сейчас Какаши наблюдает, как он проявляет участие к другому человеку, но не может про себя не усмехнуться: бедная, улыбчивая до блеска на натянутых губах Сакура и не подозревает, что стоящему напротив человеку нет до неё дела — для него всё в очередной раз сводится к младшему брату.

Когда за Итачи захлопывается входная дверь, Какаши говорит Сакуре, чтобы она поскорее собиралась: через полчаса они направляются в резиденцию. Сакура никак ему не отвечает, даже кивком, и столь же безмолвно идёт на кухню. А через полчаса всё-таки встречает Какаши у порога, опять на том самом месте, где прощалась, радушно, с Итачи, но теперь одетая в форму: платье цвета почти как отхарканная им вечером кровь, короткие лосины, протектор в блёклых от безэлектрической темноты волосах и набедренная сумка, забитая боевыми принадлежностями.

Какаши обувается, после чего молча проходит мимо, открывает входную дверь, которой заменил старые сёдзи несколько лет назад, и ступает на энгаву — в преддождливое осеннее утро.

Коноха ещё не проснулась — не рядится звуками. Какаши и Сакура тоже молчат, пока идут вместе к резиденции.

Идут — как на казнь. И Какаши ощущает, в довершение тому, цветочно-фруктовый запах её волос. Столь же простой, как и сама Сакура.

Дело, наверное, в её шампуне. И такими, наверное, пользуются гражданские. Это как раз в духе Сакуры — выбрать что-то, не подходящее шиноби по всем параметрам.

В кабинете Хокаге их встречают Минато-сенсей и Обито. Минато-сенсей сидит на диване, всё ещё одетый в джонинскую форму после миссии, и, завидев Какаши и Сакуру, тут же встаёт и идёт к ним навстречу. Обито тем временем остаётся за своим столом, подперев закрытую тканью половину лица рукой.

Сакура заговаривает первой:

— Здравствуйте, Минато-сан.

Минато встаёт напротив них с ободряющей улыбкой и с видом человека, готового справиться с любыми сложностями.

Какаши в это верит. Какаши всегда в это верил.

— Привет, Сакура. Как ты себя чувствуешь?

— Неплохо, спасибо. Хорошо, что Какаши предложил остаться у него. Думаю, если бы я ночевала у себя, чувствовала себя гораздо хуже.

— Рад это слышать. Какаши, а ты?

В самой глубине себя Какаши теряется: не ожидает, что с таким вопросом обратятся и к нему тоже.

Но ответ получается сухим:

— Отлично. Сенсей, мы надеемся на вас. — И выдаёт свою мантру: — Мы и раньше друг друга касались. Возможно ли, что это какое-то дзюцу?

Взгляд Минато всё ещё сочится ободряющей улыбкой. Голубые глаза облепляются у оснований заломленными морщинами.

Надежда обрубается на корню двумя простыми и конкретными вопросами:

— После чего возникла связь? Вам известно?

— Мы столкнулись случайно до того, как Какаши отправился на задание, — выпаливает Сакура.

Она бежала, счастливая, по вибрирующим в стылом воздухе металлическим ступеням, ведущим из резиденции, и ничего не видела вокруг. Чему-то радовалась. А затем — упала в хмурые объятия Какаши. Они больно столкнулись лбами, и она больно опалила его тёплым, проседающим влагой на его подбородке дыханием, а он отстранённо, заторможенно подумал, что кожа на её предплечьях морознее осеннего воздуха. Миновало застывшее мгновение — и Сакура отшатнулась, увидела, что это он, Хатаке Какаши, тот самый Хатаке Какаши, и потому, думается, покраснела, потому быстро пролепетала замороженное «прости» и, обежав его, понеслась дальше.

А дальше — дальше было простейшее задание на пару с Тензо — выследить какого-то жалкого политического оппонента даймё и выведать все его гнилые тайны. На таких миссиях чакра не растрачивается, но тут она почему-то расходовалась, как под действием яда, пробравшегося в самую его, Какаши, суть — до самых костей.

— Я слышал об одной особенности этой связи, — звучит в искажённой реальности голос Минато, и Какаши видит, как Обито отводит взгляд в сторону, на стену. Как напрягаются его плечи.

— Что ещё за особенность?

Минато смотрит на Какаши странным, нечитаемым взглядом. Затем декламирует так, словно всё в порядке, ничего не произошло, выход обязательно найдётся:

— Я слышал это от бывшей сокомандницы моего сенсея. Она ирьёнин. Говорят, что для возникновения связи чакры — или, как её называют иначе, связь жизненной энергии — предначертанные для неё шиноби должны друг друга коснуться. Но это не единственное условие. Связь не возникнет, если на момент касания оба не достигли определённого уровня зрелости.

— Уровня зрелости? — непонимающе переспрашивает Сакура. — И как это понимать?

— Имеется в виду, — не медлит Минато, и его голос спокоен как никогда, — что оба шиноби должны иметь опыт полового контакта. Иначе от соприкосновения связь не возникнет.

Повисает пауза.

Обито глядит в стену. Минато добродушно смотрит на Сакуру и Какаши, пока она багровеет, а он — пригвождается к полу и даже не меняется в лице.

— Какая-то глупость… — лепечет Сакура. Она всё ещё красная, но пытается выдать слова так, чтобы они звучали профессионально, строго и сдержанно: — Мужская девственность не проявляется анатомически, а те изменения, которые происходят в женском организме, вряд ли… вряд ли могут быть связаны с возникновением связи чакры…

Её несёт, но, к счастью, она вовремя останавливается.

Какаши продолжает благоразумно помалкивать: ему странным образом неприятно от происходящего — все здесь присутствующие, кроме Сакуры, понимают, что именно, помимо прочего, означают слова Минато-сенсея. Как раз Сакуру это прочее и касается.

— Понимаю твоё удивление, Сакура. Но связь чакры не поддаётся научным методам познания. Нам мало что о ней известно.

— Есть какой-либо выход? — сдержанно проговаривает Какаши.

И несдержанно думает: «Пожалуйста, сенсей».

Он не может — не может — бросить всё ради Сакуры. Он слишком долго шёл к своей цели.

Когда-то это была их с Обито общая цель. Но затем в жизни Обито появилась Сакура — и он отступил назад.

И теперь Какаши, стоя здесь, пригвождённый правдой, думает: вселенная словно специально сотворила Харуно Сакуру, чтобы та сбивала их обоих с намеченного пути.

— Мне о нём неизвестно, — отвечает Минато. Его голос, как и всегда, спокоен. Взгляд, обращённый на Какаши, как и всегда, видит Какаши насквозь. — Тебе нужно быть готовым к любому исходу. Единственное, что я могу вам посоветовать, это отправиться на поиски бывшей сокомандницы моего сенсея, о которой я говорил — ей должно быть известно больше нашего. Она внучка Первого Хокаге и одна из трёх легендарных Саннинов. Её зовут Цунаде Сенджу.

Вам — то есть Какаши и Сакуре.

Какаши и Сакуре — вместе.

И во всей этой ситуации он почему-то не находит ничего другого, кроме как спросить у Обито:

— Итачи к тебе заходил?

Во всей этой ситуации Какаши не знает, зачем задаёт этот дурацкий неуместный вопрос: неясно, действительно ли ему необходимо узнать информацию о своём отстранении; или же нужно проследить за тем, каким будет прозвучавший наконец голос Обито — станет ли он обиженным, дрогнувшим, самодовольным из-за услышанных от Минато-сенсея слов об одной маленькой особенности связи чакры.

— Ушёл не так давно. Мы сошлись на небольшом перерыве. Так что можете отправляться с Сакурой на поиски Цунаде-сама, но не задерживайтесь.

Голос то ли бесцветный, то ли стальной.

Благодаря этому голосу Какаши находит ответ только на первый свой вопрос.

Он убеждает себя, что ему этого достаточно.

Он во многом себя убеждает, но, когда они с Сакурой возвращаются домой, с безжалостной обрывистостью говорит:

— Почему ты рассказала Итачи о нашей связи? — и тут же злится на себя за свою злобу, за высказанный не к месту припозднившийся упрёк.

Сакура шагает медленно, в такт с ним. Смотрит вперёд и коротко, без эмоций отвечает:

— А что в этом такого? Он твой капитан и мой давний друг.

— Может, объявление повесим? На главной улице. Чтобы все знали.

— Что именно тебя опять злит?..

Какаши резко обрубает:

— Ты что, не понимаешь, что о связи должно знать как можно меньше людей?

Она взглядывает на него снизу вверх — и подтверждает своим рассеянным выражением, что правда ничего, ни единого последствия не понимает и не видит. Яркие даже от коротких проблесков осеннего солнца ресницы врезаются в тонкую кожу верхнего века. Там же он наблюдает ломкие прожилки бледных, розово-фиолетовых капилляров.

— И что ты предлагаешь мне сказать людям? Что Хатаке Какаши воспылал ко мне чувствами и предложил жить у него?

— Мне нет дела до того, что ты всем скажешь в оправдание. Но, сообщая каждому о связи, ты рискуешь нашими жизнями. Ведь твоя смерть влечёт мою. И наоборот.

Прежде чем Сакура успевает что-то произнести — слова извинения, благодарности за беспокойство, чего угодно, что слетает с этих её тонких губ показной неестественностью, — Какаши рушит её надежды на нормальный диалог:

— Враги могут захотеть меня убить через тебя.

Земля под ногами Сакуры хрустит изменившимся ритмом шагов.

Глаза округляются и мерцают под солнцем. Тонкие прожилки капилляров на верхнем веке мутнеют и усиливаются.

— Да, как же я не подумала, — цедит она, не скрывая злобного сарказма и безуспешно скрывая тем самым острую обиду, — простите, Какаши-сама. Простите, пожалуйста, что подвергла вашу жизнь опасности.

Какаши силится выдрать её едкую попытку самоуверенности целиком и полностью:

— Или же ты рассказала Итачи из-за характера ваших с ним отношений? — И вдавливает: — Хотя, быть может, это был не он, а Саске? — И словно не видит, как она тормозит, шкрябнув по сухой земле сандалиями, и словно не тормозит сам тоже — мигом, за ней: — Неужто Обито?

Сакура снова дрожит рядом с Какаши каждой клеткой, каждым проломанным вдохом, а Какаши бесчувственно, учительским тоном добивает:

— Тебе следовало держаться подальше от любого из них и ждать меня до конца своей жизни, как ты и обещала. Тогда, может, мы не оказались бы в этой ситуации. Потому что, и ты это знаешь, я бы до самой смерти на тебя не взглянул.

Она не плачет, но Какаши видит неестественную микромимику в области подбородка, видит неестественную бледность лица — и понимает: он добился того, чего хотел.

Он сообщил вселенной, богам, небу, да кому угодно: Харуно Сакура не собьёт его с намеченного много лет назад пути, как сделала это с Обито.