Дом в саквояже (гет)

Согреть чье-то сердце зимой — настоящая победа.

Неизвестный автор

Никто точно не знал, когда именно в городе появился чужак.

Шёл ли снег, дул ли промозглый ветер, висело ли над головой холодное декабрьское солнце, он шатался по улицам в своём потрёпанном пальто и прохудившихся ботинках, держа в руках облепленный засохшей грязью клетчатый саквояж. Чужак гулко кашлял и хромал на одну ногу, его волосы, казалось, не видели мыла месяцами, как и лицо — бритвы. Смотрел он на всех исподлобья, с прищуром, будто вид каждого человека, будь то добропорядочный гражданин или пропойца ему под стать, слепил его своей чистотой. Что-то жуткое было в чужаке, странное и чуждое, и местные жители при виде бродяги косо озирались и задерживали дыхание, кладя руку на портмоне в кармане или прижимая к себе сумочку.

Почтенные дамы, испуганно прикладывая свои облачённые в перчатки ладони к груди, тут же переглядывались и громко шептались между собой, стоило оборванцу показаться им на глаза.

— Что только этот бродяга забыл в нашем городе? — говорила одна, в шляпке с пышным цветком на боку.

— Уверена, он вор или убийца. Ты только взгляни на его глаза! — отвечала ей подруга с помадой цвета фуксии.

— Молодая миссис Лестер рассказывала, что однажды он прошёл в паре футов от неё, и она готова поспорить, что от его саквояжа несло смертью, — встряла третья старушка, полная и низенькая, едва достававшая до плеч своих собеседниц.

— Миссис Лестер пока не похоронила своего семидесятилетнего мужа, откуда ей знать, как пахнет смерть? — проворчала женщина с розовыми губами.

— И то правда, но я уверена, что он очень опасен.

Чужак слышал кое-какие из этих разговоров, но лишь нагло ухмылялся в ответ на них и продолжал идти туда, куда шёл, не сбавляя шага.

* * *

Кристина была хорошей девочкой: всегда слушалась своих родителей, ходила в церковь каждое воскресенье и никогда не перечила старшим. Кристина была самой обычной: всегда в окружении пары подруг, таких же хороших и обычных, как она сама, всегда с туго заплетёнными косами, из которых к концу дня выбивалась пара волосков чёлки, всегда с вежливой улыбкой на лице и детским смущением во взгляде. Распорядок её дня, как и всей её жизни, был чётко выверен и ни на один миг не отклонялся от заданного курса. Она должна была окончить школу с высоким баллом, на выпускном балу она не стала бы королевой, но зато без проблем поступила бы в колледж, после него стала бы преподавать литературу в старшей школе, вышла бы замуж, нарожала детей и умерла на руках у собственного мужа.

Однако жизнь Кристины пошла по иному маршруту, и виной тому стала её любовь к пирожным в кафе мистера Аппера.

Это произошло в пятницу. Стоял погожий зимний денёк, солнце, ярко сверкая, слепило глаза, а по улице, шагая неровным строем, двигалась троица девчонок с портфелями в руках и широкими счастливыми улыбками на лицах. Как обычно по пятницам Кристина вместе со своими подругами, Элизабет и Дороти, направлялась в кафе, чтобы взять десерт и выпить по чашечке чая в честь окончания ещё одной учебной недели. Жизнь била ключом, приближалось Рождество, вслед за ним наступали долгожданные каникулы, и всё вокруг казалось таким приветливым и радостным, будто было не реальностью, а сказкой. Снег хрустел под их ногами, из раскрытых ртов вырывались клубы пара, а сердца бились как заведённые от быстрой ходьбы.

Кафе встретило подруг уютом и теплом. Выбрав свободный столик у окна, они плюхнулись на диванчики и с нетерпением принялись выпутываться из плена варежек, шарфов и шапок, попутно обсуждая, что хотели бы попробовать на этот раз.

— Я хочу торт. Большо-о-ой, и чтобы много-много взбитых сливок, — воображала Элизабет, руками показывая, насколько много хочет она сливок на торте. Её запросам соответствовало как минимум целое ведро, а то и два.

— А я хочу шоколадный, — коротко отозвалась Дороти.

— Наполеон, как давно я о нём мечтаю, — прошептала Кристина, уложив подбородок на сложенные ладони и задумчиво глядя в окно.

— Ты заказывала его в прошлый раз, — ответила Дороти, улыбнулась подошедшей официантке и взяла у неё меню.

— А я уже успела соскучиться. Мне кусочек наполеона и зелёный чай, пожалуйста.

Они сидели и ждали своих заказов, когда Элизабет испуганно пробормотала, глядя куда-то вперёд:

— Какой же он страшный...

Кристина обернулась. У витрины, приложив руку к стеклу и едва не вжимаясь в него носом, стоял чужак. Прежде она видела его лишь издали, но теперь он находился достаточно близко, чтобы можно было разглядеть его наружность. Одежда на нём была сильно потрёпана, а волосы свисали на чумазое лицо сосульками. Чужак, по всей видимости, оглядывал выставленные на витрине торты. От этой картины в животе у Кристины неприятно заныло, будто это она жила на улице и изголодалась по нормальной пище. Она знала, что пялиться некрасиво, но отчего-то не могла перестать смотреть.

Однако всего спустя пару мгновений мистер Аппер, грузный мужчина с тремя толстыми складками на затылке, заметил чужака и вышел на улицу, нахмурив брови и состроив самое грозное выражение лица, на которое был способен. Мистер Аппер был человеком добрым, и мухи бы не обидел, но напугать он мог, и именно этим он и занялся — припугнул чужака, чтобы тот не шатался у витрин и не смущал посетителей своим видом. Сердце Кристины сжалось от сочувствия, в её глазах начали закипать слёзы, и даже когда чужак ушёл, а мистер Аппер вернулся обратно в кафе, она никак не могла отвернуться от окна и выбросить из головы произошедшее.

— Крис, Крис, очнись! — одёрнула её Дороти, и Кристина обернулась к подругам.

— Десерты несут! — тихонько взвизгнула сладкоежка Элизабет, и желудок Кристины снова сжался. Стоило официантке поставить тарелки на стол и уйти, как она, ещё толком не понимая, что делает, стала заворачивать свой кусок торта в салфетки, а затем подскочила и наспех надела куртку и шапку.

— Ты куда? — хором спросили удивлённые Элизабет и Дороти.

— Я скоро, — пробормотала Кристина и, не оборачиваясь, выскочила прочь из кафе.

Она бросилась вслед за чужаком, надеясь, что тот не успел уйти слишком далеко и найти его не составит труда. Теперь хрустящий неубранный с тротуаров снег уже не казался ей таким прекрасным: ноги подкашивались, увязая в месиве, а дыхание сильно сбивалось, но заметив вдалеке чужака, она ускорила шаг.

— Постойте! — прокричала Кристина, догоняя незнакомца и на ходу протягивая ему кусок торта. — Я видела вас у кафе. Держите.

— Не стоило, — отрезал чужак своим скрипучим, но не слишком ужасным голосом.

— Но вы так смотрели на витрину. Вы голодны?

— Нет.

— Тогда почему вы…

— Ты задаёшь слишком много вопросов. Спасибо, — сдавленно прохрипел он, выхватил у неё из рук торт, развернулся и ушёл, не сказав больше ни слова.

На пару секунд Кристина замерла. Поведение чужака казалось ей странным, будто он пытался избежать её и общения с ней, будто в ней, в Кристине, было что-то ужасное и отталкивающее, но и выглядела она прилично, и разговаривала с незнакомцем вежливо. Тогда с чего он отреагировал так, будто она ему не торт дала, а одни лишь грязные салфетки?

— Подождите! — крикнула Кристина и снова быстрым шагом кинулась за чужаком. — Постойте!

— Чего ещё? — он остановился и медленно, будто это давалось ему с трудом, повернулся к ней.

— Я вам чем-то не понравилась? Откуда вы пришли к нам в город? Как вас зовут? — вопросы сами сыпались у неё изо рта, будто Кристину никогда не учили, что разговаривать с незнакомыми и чужими людьми не следует. Особенно с такими, как он. Кристина не раз слышала от соседей, подруг, да что уж там, от собственных родителей, что незнакомец очень опасен, что его подозревают в убийствах, воровстве и насилии и что его клетчатый саквояж наверняка таит в себе что-то ужасное. Лита, близкая подруга матери Кристины, говорила: «Этот чужак, пришедший к нам в город, — маньяк, будьте уверены. Загляните только ему в глаза! Сколько злобы, презрения. Хотя лучше не смотрите, ужас неописуемый. От него пахнет смертью и кровью, мне даже показалось, что я заметила пару капелек крови на его саквояже, прямо по центру! Только представьте себе! А в самом саквояже наверняка спрятаны отрезанные головы, пальцы или другие части тела».

Кристина пригляделась к саквояжу, но не нашла на нём никаких следов крови, лишь грязь. Затем она подняла взгляд, посмотрела в глаза чужака и застыла как заворожённая. Они напомнили ей волны моря, на котором она отдыхала этим летом. Они были такими же голубыми, ласковыми, глубокими и невероятно печальными. Такими же печальными, как волны, разбивающиеся о прибрежные скалы и жалостливо лижущие кромку берега.

Кристина не знала, откуда в её голове появились такие мысли. Что-то странное было в этом человеке, непонятное. Кристине казалось, будто она упускает что-то очень важное. И его глаза... Что в них таилось, какая тайна, почему они были такими печальными? Кристина, сама не понимая, почему, хотела разгадать их загадку.

Чужак долго молчал, придирчиво оглядывая её, но всё же ответил.

— Да ни чем ты мне не понравилась. Девочка как девочка. А остальное тебя не касается, — также коротко и немного грубо ответил он. — И вообще, тебя не учили, что с незнакомцами не стоит разговаривать? Особенно с теми, о ком ходят нехорошие слухи.

— Я привыкла доверять своим глазам, а не ушам. Да и ты не похож на дьявола, которым тебя все считают. Мне кажется, ты хороший человек.

— Не слишком ли ты маленькая, чтобы о людях судить?

— Ничего не маленькая, в этом году восемнадцать стукнет.

— Маленькая, — он усмехнулся, — и очень любопытная.

— Так откуда ты? — принялась она засыпать его вопросами снова.

— Издалека, — ответил он, прищурив глаза.

— А тут что делаешь?

— Живу.

— Где?

— В своём доме.

— А где он?

Вместо ответа незнакомец поднял саквояж и постучал по нему указательным пальцем.

— Тут? — переспросила Кристина и смахнула жутко мешавшую снежинку с ресницы. В ответ она получила лишь утвердительный кивок. — То есть ты бездомный?

— Я не бездомный, я бродяга.

— А есть разница? — удивилась Кристина.

— Конечно, — усмехнулся он, чуть наклонив голову вперёд.

Его голос уже перестал казаться Кристине скрипучим. Напротив, думала она, довольно приятный голос.

— Ты, кажется, была в кафе с подругами? — спросил бродяга.

— Да, мы туда часто ходим.

— Возвращайся к ним, а то они наверняка волнуются за тебя, думают, где ты ходишь.

— Так ты скажешь, как тебя зовут? Иначе, как мне тебя называть? Бродяга? — Кристина улыбнулась. На сердце стало как-то тепло и спокойно, несмотря на холод, стоящий на улицы. Всё же середина января... Но казалось, что колючие пальцы холода не пробирались к Кристине, несмотря на расстёгнутую куртку и криво надетую шапку, едва достававшую до кончиков ушей.

— Можешь звать меня Бродягой. Всё равно, я думаю, мы не встретимся больше.

— Хорошо, Бродяга. Я Кристина. До встречи, — Кристина снова улыбнулась, в последний раз взглянула на Бродягу и отвернулась от него, как вдруг услышала его тихий ворчливый голос.

— Куртку хоть застегни. Холодно. И шапку поправь.

«Неужели заботится?» — подумала Кристина, и почему-то эта мысль согрела её. Также сильно, как голос Бродяги, как взгляд его глаз.

Она ушла, и он тоже не остался на той улочке, где они пересеклись. На удивление безлюдной в тот момент улочке. И никто из них так и не заметил, что место, где они стояли, озарял золотой луч солнца, а холодные, бесчувственные снежинки обходили то место стороной. Просто в тот момент там не суждено было царить зиме. Ни той, что снаружи, ни той, что внутри.

* * *

— За что меня задержали, если не секрет? — спросил он, ёрзая на стуле и почёсывая затылок отросшими ногтями. Вся эта ситуация немного напрягала его, но всё же гораздо больше забавляла. В крупных городах к таким как он — бродягам — относились спокойно. Там они были неприятной, но вполне терпимой частью жизни горожан и самого города, как прыщи на лицах подростков. Но маленькие городки неизменно встречали бродяг неприветливо, так, будто бездомные одним своим присутствием призывали все казни египетские.

Шериф устало взглянул на него поверх своих прямоугольных очков, недовольно вздохнул и вернулся к заявлению, не в первый, не во второй и даже не в третий раз перечитывая его, а затем вновь принялся со всех сторон рассматривать его немногочисленные документы: паспорт и приказ об отчислении из университета. Подобная реакция заставила его усомниться в адекватности представленных обвинений и почти в открытую разухмыляться от того, насколько одинаковыми везде были люди. Он припомнил всё встречи с шерифами и с полицией, и все эти служители закона делали одно и тоже, и волновало их только одно — документы. Ничего нового.

В последний раз вздохнув, шериф нервно провёл рукой по лицу, приглаживая свои густые неухоженные усы, и, прокашлявшись, произнёс:

— Одна из горожанок утверждает, что имеет основания полагать, будто вы, мистер Хьюз, совершили убийство.

— А поконкретнее?

— Она утверждает, что, проходя мимо вас пятнадцатого декабря этого года, почувствовала запах гниющего мяса, исходящий от вашего саквояжа.

— У вашей горожанки нюх, которому не позавидовала бы даже самая старая ищейка.

— Я попросил бы вас воздержаться от комментариев, — раздражённо рявкнул шериф и ещё раз тяжело выдохнул. — Заявление подано без каких-либо нарушений, и я обязан проверить, имеются ли основания для возбуждения уголовного дела.

— Постановление о производстве обыска имеется? — Хьюз уже развалился на стуле и самоуверенно сверлил шерифа наглым взглядом. Если обвинения заключается лишь в этом, думал он про себя, то горожанке, подавшей заявление, придётся закатать губу. Никого он не убивал и никакого гниющего мяса в его чемоданчике нет и в помине.

— Я думаю, если вам и впрямь нечего скрывать, нам не понадобится постановление, — шериф чуть наклонился над столом и доверительно взглянул на задержанного. — Просто покажите.

— Вы не слишком верите тому, что написано в заявлении, ведь так? Иначе бы не были таким любезным.

— Гражданка, подавшая заявление, — начал объяснять шериф, подбирая слова, — женщина очень впечатлительная. Но пропустить мимо ушей подобное я не могу. К тому же, атмосфера в городе после вашего прихода накалилась, и, думаю, вы уже заметили это. Я не хочу паники в городе, поэтому да, я был бы рад, если бы вы убедили меня в том, что беспокоиться не о чем.

Хьюз кивнул и хмыкнул себе под нос. Ну, этот тип ещё нормальный, думал он про себя, бывали и похуже шерифы.

— Можете убедиться, — прокряхтел Доран, вставая со стула, а затем открыл саквояж и показал его содержимое.

— Что это? — пробубнил себе под нос шериф и поднял обескураженный взгляд на бродягу. — Зачем вы это храните?

— Это память. И, как вы видите, никаких признаков разлагающихся трупов.