Жизнь вечная (джен)

Однажды, еще в самом начале войны, приютских воспитанников, среди которых был и Том, привлекли к работам, которые носили в тот год прямо-таки массовый характер. Нужно было проверять подвалы, погреба, приводить их в порядок: вычищать, выносить мусор и прощупывать стены — а после отчитываться перед констеблем о выполненной работе, чтобы тот мог внести в отчет. Официальная версия гласила, что делается это ради порядка в учете, но на деле все прекрасно понимали, откуда ветер дует. Тому достался приютский подвал с плесенью по стенам — штукатурка там осыпалась местами и вечно отсыревала ближе к осени. Запах в подвале стоял специфический, и никто не рискнул бы хранить там съестное, а потому Том не удивился, не обнаружив среди хлама ничего, чем можно было поживиться или обменять на что-нибудь полезное. Он помнил, как сидел на перевернутом бидоне, разглядывая узоры плесени и думая про тщетность их усилий, про новости с континента, про то, что солнце восходит и заходит вне зависимости от того, сколько людей уже умерло — и сколько умрет... А потом Том вытряхивал за порогом сор, немного похожий на прах или пепел, и солнце улыбалось ему, и дышалось очень легко, несмотря на поднявшуюся в воздух пыль, и птицы щебетали с крыши ничуть не хуже, чем в мирное время. Вернувшись в подвал, Том окинул взглядом старательно прибранное и даже будто бы посветлевшее помещение — и вдруг впервые по-настоящему допустил мысль, что умрет так.

Речь шла не про конкретное место, само собой, но ведь все убежища одинаковы. И в действительности не так надёжны, как все привыкли считать. Дело в самом факте, в неустойчивости и хрупкости существования, в том, что жизнь ничего не стоит, а вот обходится дорого, так дорого, что в какой-то момент становится тебе не по карману. И если еще мгновения назад ты считал себя кем-то — личностью воображал, с силой духа, с каким-то там предназначением, характером! — то уже в следующий миг, под бомбардировками или обстрелами, ты вдруг осознаешь, что ты ничто — кусок бесполезного мяса, цепляющегося за жизнь как за единственное, что у него на самом деле есть. Остальное — иллюзии, защитный механизм психики. И грош тебе цена, и тот убогий подвал с плесенью по стенам стоит в это ужасное мгновение больше, чем десяток таких, как ты.

В попытке заглушить невеселые мысли работой, Том принялся за стены и почти с отвращением вспоминал себя-циника,  разбалованного успехами мальчишку, в мыслях замахнувшегося на убийство, но ничего не смыслящего в настоящей жестокости. В тот день это казалось настоящим просветлением, но спустя месяц так ничего и не случилось — ни налетов, ни воздушной тревоги — и Том вернулся в школу, где за учебой, крепким, спокойным сном и сытой жизнью те мысли позабылись, истерлись из памяти, словно их тоже вынесли за порог и вытряхнули, как до того сорье.

Он был ребенком тогда. Стоит ли брать в расчет размышления впечатлительного сопляка?

* * *

Хагрида он выловил только после обеда, когда холл почти опустел и можно было не бояться, что кто-нибудь ненароком подслушает. К тому времени Том напился кофе, но ожидаемой бодрости так и не дождался; вероятно, потому, что кофе при ближайшем рассмотрении оказался вовсе не кофе, а отдаленно похожей на него бурдой — «цикорием», как просветил их Эйвери. И пока все жевали резиновую картошку, отдающую старым-добрым маргарином, добавил: привыкайте.

Из других малоприятных происшествий — Слагхорн перехватил у выхода, пожурив (скорее для виду) за отсутствие на утренней линейке и опоздание на первый урок. Под конец, правда, исправился и пригласил на новую встречу своего клуба, где обещал быть один крайне перспективный джентльмен, который… а который, Том не запомнил, потому что быстро потерял интерес и лишь кивал, когда нужно.

— Ты выглядишь ужасно, мальчик мой, — заключил Слагхорн, оглядев Тома с ног до головы. — Что-то случилось?

— Нет, сэр.

— Все-то у тебя нет! Ну и скромный молодой человек! Ты же помнишь, что задолжал мне ответ с нашей беседы по профориентации? Ты подумал над моими словами?

— Ах да, — рассеянно отозвался Том, пожалев, что не сбежал, пока была возможность. — Профориентация… Нет, сэр. Не подумал. Я вам в следующий раз скажу.

— И как долго ты собираешься кормить меня завтраками?

Том выдавил из себя виноватую улыбку.

Профессия.

Неужели еще день назад подобные материи занимали его мысли? А ведь точно, занимали… Не прошло и двадцати четырех часов с того момента, как он вошел в этот же зал, размышляя, какой бы ответ дать Слагхорну, чтобы звучало в меру правдоподобно. Казалось, те мысли принадлежали какому-то другому Тому Риддлу, с которым нынешний Том по забавному стечению обстоятельств делил одно тело. Он помнил — но не мог поверить, что это правда. Что в мире еще остались люди, которым есть дело до профессии, которые ведут себя так, будто ничего не случилось, и Слагхорн улыбается ему, приобнимая за плечо…

«Простите, сэр, мне было не до того»

«Причина самая что ни на есть уважительная… Да, в самом деле. Я убил грязнокровку и разбирался с последствиями. Прошу отнестись с пониманием»

«Ну правда… с кем не бывает, ха-ха!»

Обнимает — как ни в чем не бывало. Сей момент не сравнить по напряженности с допросом у Дамблдора, но почему-то именно сейчас его захлестнуло тоской по тому прежнему Риддлу, которому не нужно было ни о чем тревожиться, которому не было неловко от того, что его обнимают так. Тянуло сбросить с себя чужую руку, но Том терпел, поневоле вернувшись в те дни, когда священник обнимал его похожим жестом. Выходит, в его намерениях все-таки не было ничего дурного. А толку, если Тому от этого не легче? Все равно приходилось быть настороже, в напряжении — вот как сейчас, например. Где-то там, в зале — Дамблдор. Никуда не делся и наблюдает исподтишка. А здесь Слагхорн и другие беззаботные, дружелюбно настроенные люди, но насколько хватит их дружелюбия, если они узнают правду? То-то и оно. В жизни он не сдался им со своей правдой. Потому что без влияния или силы он никто — приятная картинка, образ, не больше. Они не знают его. Тот священник не знал его. А в приюте его ненавидели.

Кое-как отвязавшись от декана, Том дождался Хагрида, который, как назло, засиделся до самого конца перерыва, методично поглощая одну сосиску за другой. Когда Тому вконец надоело созерцать эту картину, Хагрид все же соизволил оторваться от стула и вразвалочку направиться к выходу.

— Ну, как дела?

— Не знаю я, — приуныл Хагрид. — Я всю ночь думал, как бы его получше в лес переправить, да только ни одной толковой мысли в голову не пришло. И Арагог не помогает. Представляешь, просил, чтобы я с тобой дел не имел.

— Вот как? Почему?

— А кто его знает. Я это, думаю, он людей, кроме меня, не видел, вот и… — Хагрид пожал богатырскими плечами.

— Как бы то ни было, лучше тебе поторопиться. Твой декан знает, что ты бродишь по замку по ночам.

— Профессор Дамблдор? — Хагрид рассеянно почесал в затылке. — Так это еще ничего, если только Дамблдор. Он нестрашный.

Том промолчал. А вечером засел за дневник — исписал три страницы, на четвертой порисовал змей, чтобы немного отвлечься. Вышло так себе — рисовать Том не умел. Всегда криво-косо выходило, да и надоедало быстро. За этим занятием его застал Лестрейндж, вернувшийся со своей квиддичной тренировки. Он был взъерошенный и веселый, и от него так здорово пахло дождем и ветром, что Тому стало еще тоскливей, чем было.

— Ты в порядке?

— Нет, — ответил Том и, отвернувшись, затолкал дневник в чемодан. — Не в порядке.

Лестрейндж растерянно потер нос.

— Ну хочешь, поживешь у нас, пока все не уляжется? Места хватит, это я тебе обещаю. У нас и парк есть. И лес.

— Не хочу я так, Лестрейндж, — процедил Том. Наивность Лестрейнджа была сродни Слагхорновой: тот тоже верил, что Тому ничего не мешает податься в политику. Что бы он ни говорил, все отмахивались, словно все это минутная блажь, словно он в любой момент передумает, но тот Том Риддл, который мог передумать, который менял мировоззрение по щелчку пальцев, не имел к реальному Тому Риддлу никакого отношения. — Жить у вас, чтобы каждый день чувствовать на себе эти взгляды, чтобы унижаться… не спорь, пожалуйста, я же видел твоих родителей. Они у вас очень похожи, даже если искренне готовы пожалеть беспородного сиротку. Думаешь, мне нужна их жалость?

— Нет, конечно, но…

— Нет, все должно быть иначе… — Том невидяще уставился на торчащий из-под мантий дневник — грошовую тетрадку, за которой пришлось идти в маггловский квартал, чтобы сэкономить. Цены на канцелярию после Блица взлетели до небес. — Если и входить в чей-то дом, то не безымянным приживалой, если и искать власти, то не в роли полукровного выскочки Риддла, который выцарапывает себе путь наверх, попутно замеряя… скажем, толщину котлов или… Господи, какой бред! Не хочу, чтобы меня запомнили таким.

— Но я думал… Ты же сам говорил, что к власти стоит стрем…

— Это убьёт меня, — продолжил Том, будто не слыша. — Добьет все, что осталось. Но этому не бывать, Лестрейндж. Вот увидишь! И все увидят… Он хочет вышвырнуть меня обратно в Лондон, да без волшебной палочки — палочку ведь уничтожают после исключения, верно? — но этому тоже не бывать, я не позволю, я…

— Том! — Лестрейндж придвинулся, со всем своим дождем и ветром, и глазищами на пол-лица. — Ты чего? С чего бы тебя исключать?

Том осекся, побледнев. Медленно перевёл взгляд на Лестрейнджа, но ответить не успел: в спальню ввалился задыхающийся от смеха Эйвери, и вид его был таков, что волей-неволей переключишься на него. Грандиозный вид.

— Счас сдохну… Староста, там тебя спрашивают. Мое дело сообщить, хотя не представляю, что ты можешь… — И он сложился пополам от хохота.

— В чем дело?

Эйвери махнул рукой, мол, «сам увидишь», и испарился так же стремительно, как до того вбежал. Том переглянулся с Лестрейнджем.

— Это я так, на самом деле… Не обращай внимания. Просто мы с Дамблдором малость повздорили. Только и всего.

— Он грозился тебя исключить?

— Нет, но снова пытался читать. — Том взлохматил волосы, отметив про себя, что даже по ощущениям голова тяжеленая; в зеркало он все-таки глянул, как вернулся: ничего особенного, и вполовину не так худо, как ожидал. — От легилименции крыша едет. Посмотрим, что там в гостиной?

Гостиная обернулась сущим бедламом. Не только Том заинтересовался, что здесь происходит — другие слизеринцы тоже высунулись из спален, привлеченные странным шумом, и шум этот напоминал не что иное, как смесь воя банши и визга. Гадая, что за существо способно издавать такие звуки, Том оглядел присутствующих и сообразил, что все смотрят в сторону девчачьих спален. И неспроста — доносился вой оттуда. Визг, насколько Том мог судить, тоже. А уже в следующую секунду с лестницы скатилась красная, как гриффиндорский флаг, Оливия Хорнби, и все стало очевиднее некуда.

За Хорнби следовала Миртл, невесомая и лёгкая, как дымка, и такая же прозрачная, как любое другое привидение. Следовала неотступно, то взмывая к потолку, то вновь налетая на жертву, не забывая при этом чудовищно, надрывно завывать — так, что закладывало уши.

— Не забуду! Это все ты виновата! Ты-ы-ы!

— Отвали от меня, поехавшая! — заорала Хорнби и, схватив со стола учебник, запустила им в Миртл. Книжка пролетела насквозь и угодила в портрет Герпия Злостного, незамедлительно разразившегося грязной, но безнадежно устаревшей бранью.

Слизеринцы заржали.

— Что ржете? — окрысилась Хорнби, закрывая голову руками — Миртл вновь перешла в наступление. — Позовите Слагхорна, ну! Есть здесь старосты? — Тут ее взгляд остановился на значке префекта. — Риддл! Сделай что-нибудь!

Том вздрогнул. Обернулся: Лестрейндж не смеялся, но едва сдерживал улыбку, наблюдая за ними. В эту короткую секунду Том поразился, что и сам мог бы сейчас быть на его месте — улыбаться слегка высокомерно, без участия, и взгляд был бы отстраненный и равнодушный. Но секунда эта прошла, и Том заставил себя шагнуть к Оливии и ее обидчице. Происходящее казалось сюрреалистичным, попросту ненастоящим. Какой шанс, что Миртл заявится сюда, и именно его, Тома Риддла, попросят разобраться? Никакого — но вот она здесь, в гостиной Слизерина, и все взгляды обращены на него.

— Миртл.

Ее зареванное лицо повернулось к нему. И вдруг Том вспомнил тот день, о котором говорил Эйвери. Да, он и правда испугался тогда, на Распределении, когда увидел их — не живых и не мертвых, не людей даже — безликих теней без тела. И про цепляние за рукав правда, и про испуганное бормотание тоже, было такое, было!

Миртл просто смотрела на него, и неожиданно для самого себя Том обнаружил, что растерялся.

— Сходить за Слагхорном? — спросили откуда-то сбоку.

Том кивнул. За спиной раздались шаги, за ними — скрип двери, но все это потонуло во всеобщем гоготе. Определённо, Оливия Хорнби не пользовалась популярностью даже среди своих.

— А я тебя помню, — сказала Миртл, сощурив слезящиеся глазки, из-за очков казавшиеся еще меньше, чем были на самом деле. — Ты Том Риддл с пятого курса и однажды сказал вот им, — она кивнула в сторону веселой толпы, — чтобы отстали от меня. Помнишь?

Нет, Том не помнил.

— Ну да, конечно, — надулась Миртл. — Где тебе помнить! Незаметная Миртл, никому не нужная Миртл и…

— Прыщавая Миртл, — пробормотала Оливия Хорнби, которую, на самом деле, было, за что не любить.

Взвыв, как раненый зверь, Миртл обрушилась на нее, к всеобщему и неподдельному восторгу. Зазвучали аплодисменты.

— Хватит, Миртл, — снова подступился Том и сам не заметил, как в руке оказалась волшебная палочка. Машинальное движение — против призрака толку от нее не было никакого.

— Заклинанием ее, заклинанием! — заорал Эйвери, заметив его жест. — Леди и джентльмены, все внимание на Риддла! Яви нам свою могучую магию, о величайший!

И, свесившись с перил, по которым елозил чуть ли не животом, заржал как молоденький жеребец на выпасе.

Аплодисменты усилились.

Краска бросилась Тому в лицо. Если против привидений и существовали заклинания, они были ему не известны. И не то скверно, что он не знал (все-таки они абсолютно безвредны для живых, безопасны и безобидны), а то, что даже если бы захотел… Том не удержался — наградил Эйвери мрачным взглядом, но почти мгновенно пересилил себя и вернул палочку в карман.

Он чувствовал на себе чужие взгляды и старался смотреть лишь на Миртл — а это оказалось просто, если позволить пай-мальчику Тому его вести, и говорить за него, и улыбаться чуть смущенно. Он даже улыбаться умел — в точности так, как нужно, и слова у него всегда находились правильные, и жесты. Он бы не стал хвататься за палочку. И внимания на разочарованный свист он бы не обратил — что ему эти дети, в самом деле?

— Миртл, пожалуйста, успокойся. Оставь Оливию в покое.

— Это все из-за нее, — хлюпнула Миртл, зависнув над Томом. Ему пришлось слегка запрокинуть голову, чтобы видеть ее лицо. Вблизи было видно, что оно действительно сплошь в прыщах, и даже после смерти девчонка норовила натянуть воротник до самых щек, чтобы скрыть хотя бы часть из них.

«Абсурд, — подумал Том, пока ощущение неправильности, сюрреализма разрасталось в нем, подбираясь к той ментальной границе, где начиналась паника (он окклюмент, не пропустит лишнего, но придется держать у границы, и терпеть). — Да понимает ли она, что умерла?»

Миртл всхлипнула.

— Я теперь всю жизнь буду ей являться! Я же из-за нее плакала в туалете, когда все случилось. Это она виновата!

— Это не так.

— Тогда кто? — вскинулась Миртл, и маленькие глазки за стеклом сверкнули обиженно и зло. — Ты знаешь?

— Никто не виноват. Это был несчастный случай. Ужасная, несправедливая случайность. Есть в мире вещи, которые сильнее нас. И поскольку уже слишком поздно что-то исправить, тебе придется взять себя в руки… и отпустить Оливию, — добавил он, потому что Миртл подозрительно напряглась, увидев, что ее соперница бочком пробирается к выходу.

— Мне так плохо, — пожаловалась Миртл, вытирая слезы — неудобно, должно быть, когда руки проходят насквозь. — Я ничего не понимаю, и никто не хочет объяснять. Это навсегда? Я так не хочу возвращаться туда, — прибавила совсем тихо, никто, кроме Тома, и не разобрал бы.

— Куда?

— Ну, туда, — растерянно пробормотала Миртл и вдруг ойкнула, сообразив, что выпустила воротник. Сразу поспешила исправиться, подтянув до лица. — Не смотри!

— Куда, Миртл? — Том подступил ближе, но девчонка лишь затрясла головой, отчего мышиные хвостики разметало по плечам.

— Такие прыщи никаким снадобьем не выведешь, — забормотала она себе под нос. — Они думают, я виновата, что не могу от них избавиться? Я и в Косой аллее ходила к травнице, и в больничное…

— Ты умерла! — вышел из себя Том и замер, сообразив, что все смотрят на него. Миртл так и вовсе выпучилась, как на диво, сделавшись похожей на лягушку с урока трансфигурации. Том сглотнул и продолжил гораздо тише: — Я хотел сказать… Тебе нужно успокоиться, Миртл. Ты же и сама понимаешь, что все это больше не имеет значения.

— Все? — переспросила она, и водянистые глазки наполнились слезами. — А что имеет значение? Что мне теперь делать?

«Что ты теперь можешь», — подумал Том. Казалось, еще немного — и голова закружится, но все стояли и смотрели на него, а значит, и он продолжал стоять как ни в чем не бывало.

— Тебе лучше вернуться, — сказал Том. — Здесь ты не найдешь ответов.

Миртл недовольно засопела. Огляделась по сторонам, поверх чужих голов: Оливии Хорнби и след простыл.

— Слышишь?

Поколебавшись с секунду или две, Миртл неохотно, но все же подчинилась — втянула голову в плечи и поплыла прочь, провожаемая взглядами приунывших зрителей. Без Оливии все их веселье быстро сошло на нет.

— Улетела, — объявил Эйвери и, шустро перегруппировавшись, спрыгнул с перил. — Жалко. Зануда ты, Том Риддл. Аль так душа болит за магглокровочку?

Том ничего не ответил. Вышел в коридор, остановился над уходящей вниз лестницей, и что-то происходило с ним, да только не разобрать что. С головой или кровью — шумит в преддверии ледяного прилива. Словно море. И только черных скал не хватает, и криков.

Крики пришлись бы кстати. Не исключено, что одной из причин, по которым ему так нравилось слушать их детские вопли, был тот факт, что ему самому хотелось кричать. Это как с плачем — Том не мог себе этого позволить, зато другие могли; он не умел там, где другие умели.

Покойники и острые скалы пугали его ничуть не меньше.

Покойники…

Ладонь метнулась к лицу.

Василиск поднял треугольную голову, медленно повернулся к нему. Неподвижное тело темнело за ним, похожее на груду вымоченного для стирки тряпья.

Могу я ее съесть?

Как там говорят? Нету тела — нету дела?

Нежное молодое мясо. Как у хозяина. Хозяин позволит? Хозяин разрешит?

Том стоял, глядя вниз, не убирая от лица руку, пока дыхание не выровнялось, пока воспоминания не отступили вместе с приливами-судорогами.

Как это жалко.

Он жалок.

Он жалок?..

Том все стоял, пригвожденный к месту этим открытием, а там его и нагнал Лестрейндж.

— Здорово ты завернул, — сказал он. — И Слагхорн не понадобился. А откуда ты знаешь, что это был несчастный случай?

— Дамблдор сказал.

— А-а.

— Они смеялись, Лестрейндж, — пробормотал Том, вцепившись в холодный камень балюстрады. Ему и самому было холодно, несмотря на кровь, прилившую к лицу. Чертов румянец — лезет когда надо и когда не надо, выдает с потрохами! Это и Дамблдор однажды подметил: ну прям как девица. И добавил, примирительно разулыбавшись: не в обиду, Том, просто подумалось… очень мило. — Будто произошло что-то смешное, или ничего не значащее, или… я не понимаю, что они там думали. И ты тоже… смеялся. То есть не смеялся, конечно, но…

— А что не так? Идиотское было зрелище.

Том поднял на него глаза. Вообще-то он не собирался смотреть со значением, ничего такого, но Лестрейндж мигом переменился в лице, как если бы увидел что-то пугающее. На дне глаз собирались тени, как всегда бывает от беспомощности или страха.

Почти красиво. Не хватает малости, чтобы замкнуть этот круг.

— Том, ты…

Том рассмеялся, заставив того вздрогнуть, как от удара. Тени всколыхнулись, сгущаясь.

— Нет, ну ты слышал меня? Вещи, которые сильнее нас… и нужно смириться… уступить! — Он покачал головой. — Ну и бред! Я сам не понял, что сказал. А ты?

— Я прямо сейчас не понимаю, о чем ты.

— Ну да, — улыбнулся Том и будто бы сразу повеселел. — Разумеется. Рассказать кое-что забавное? В детстве — имею в виду, до школы — я умел подчинять животных силой мысли. Умел летать. Мог причинить человеку боль, и вовсе не прикасаясь к нему. Можешь себе представить?

— Ого, — выдохнул Лестрейндж, который, судя по всему, не особо понимал, какой реакции от него ждут.

— Самое забавное здесь то, что я умел все это, а потом приехал в Хогвартс и все позабыл. Я проверял в прошлом году и в этом тоже… У меня ничего не вышло.

— С детской магией всегда так.

— Лестрейндж, Лестрейндж, да ведь я не об этом. Я качусь вниз, и мне это не нравится. Я долго думал, в чем же причина, прежде чем меня осенило. Может быть, ты и сам догадался?

Тот пожал плечами.

— Она в голове, эта причина, прямо здесь. — Том коснулся лба и поразился, какой он тёплый, почти горячий. — Я изменился, и моя магия изменилась вместе со мной. Она подстроилась под того заурядного волшебника, которого я пытаюсь изображать… Примерного тихоню-скромника. Много ли ему надо?

Лестрейндж неуверенно рассмеялся.

— Ты не тянешь на скромного.

— Спасибо за поддержку, — серьёзно кивнул Том. — Но не волнуйся: я знаю свой путь. Ведь на самом деле у меня ничего нет, кроме моей магии. И в зависимости от того, как разыграть карты, это либо ничтожно мало, либо больше, чем ты можешь себе представить.

— Ладно, — вздохнул Лестрейндж. — Я только одного не пойму: при чем тут Миртл?

— О, она очень даже при чем! — Том резко развернулся, подался к нему — тот рефлекторно попятился, но Том удержал за плечо. — Постой немного смирно. Хочу попробовать, получится ли у меня, как у Дамблдора…

В сознании у него оказалось скользко и путано, а воспоминания цеплялись друг за друга, норовя увлечь не туда. Как и ожидалось, до Дамблдора было далеко, и нужный образ вертко уворачивался от взора. Но вот Том нашел себя, стоящего напротив Миртл, и его собственное лицо было спокойно, и голос звучал рассудительно, и ни единый жест не выдал волнения или страха. Приятное, похожее на облегчение чувство зародилось в груди… Да, очень хорошо. Он и был спокоен. Ну и позже… а что позже? Мимолетное помутнение!

Удовлетворенный увиденным, Том покинул чужое сознание и добродушно улыбнулся обалдевшему Лестрейнджу.

— Получилось? Как у Дамблдора?

— Почти, — слукавил Том. — Но над техникой еще работать и работать. Голова не болит?

— Да нет вроде, — пробурчал Лестрейндж, потирая лоб. — Но в следующий раз выбери кого-нибудь другого.

«Сегодня, — решил Том. — Я сделаю это сегодня. Хотя бы попытаюсь! Что бы там ни задумал Дамблдор, по крайней мере у него не будет власти над моей жизнью. Это в худшем случае. А в лучшем… что ж, не будет лишним и в лучшем… »

Рассудив, что разумнее дождаться, когда все заснут, он вернулся в спальню, забрался в кровать и поделился своими планами с дневником. Казалось важным сделать эти последние записи в преддверии столь важного шага. Скоро их вытеснит нечто большее, чем чернильные почеркушки… Им на смену придут настоящие воспоминания, настоящий живой разум — Том плохо представлял себе, как оно должно выглядеть, но в любом случае это будет что-то невероятное. Настоящая маленькая жизнь, но не из плоти и крови, а чего-то совсем невесомого (еще неосязаемого и невидимого), способного удержать на этом свете несмотря ни на что.

«Интересно, это больно?» — промелькнула детская мысль.

«Вряд ли. Там и нервов-то нет».

«Где — там?»

«Ну… в душе»

«А в душе — это где?»

«Здесь, внутри», — ответил сам себе Том и тут же нахмурился. Если внутри, то нервы там имелись. Все на месте, как положено. Может, имеет смысл использовать обезболивающее? Ничего себе вопрос!

— Слушай, — подал голос Лестрейндж — шепотом, чтобы не услышали остальные. — Тебе бы все-таки в больничное крыло, а? Отпирайся сколько хочешь, но я же не слепой. Тебя вон как температурит.

— Завтра меня не будет температурить.

— Откуда такая уверенность?

— Просто знаю. Или ты думаешь, что я сам не в состоянии справиться с подобной ерундой?

— Хм. Может, и в состоянии.

— Тогда к чему все это?

— А помнишь, как на первом курсе расквасил морду и пошел так на урок? Слагхорна чуть удар не хватил.

— Да оно просто-напросто из головы вылетело, я и в зеркало в тот день не глядел…

— Угу. — Лестрейндж протянул руку и задернул полог. — Вот про это я и говорю.

— Ну что, закончил со своими мемуарами? — поинтересовался Эйвери с соседней кровати. — Я гашу свет.

И когда свет погасили, а на спальню опустилась тишина, Тому вдруг вспомнилось, что это не он расквасил себе лицо, а ему в этом хорошенько помогли, и не кто-нибудь, а свои, которые тогда еще не были «своими». Давно это было, и Том был другим, ан нет — все равно помнится…

Он снова брел вдоль щербатых стен с потрескавшейся штукатуркой, и вдалеке звучал знакомый детский плач. Звук отталкивающий, вне всяких сомнений, однако сегодня к брезгливости примешивалось что-то еще… Тревога? Не слишком ли часто она преследует его в последние дни? Ну и к чему она, если он уже все решил и в груди расправляет крылья непоколебимая уверенность в своей правоте, если мир становится проще, когда отбрасываешь ненужную мишуру из бестолковых треволнений?

Том толкнул дверь, раздосадованный, если не сказать обескураженный… Что-то было не так. Для младенца этот был чересчур настойчивым. Приютские груднички быстро затыкались, если их приучить, что никто не будет срываться с места по первому же зову, никто не будет у них на побегушках, как то бывало с домашними. Этот же надрывался так, будто его резали. Может, и впрямь резали? Тома бы это не удивило: в конце концов это его сон, а детей он терпеть не мог. Но подступая ближе, он с внезапной, непонятно откуда взявшейся твердостью осознал, что не хочет, чтобы с младенцем случилось что-то плохое. Не на этот раз.

Вокруг было белым-бело, будто и пол, и стены замело снегом.

Перебор.

Аж глазам больно.

Младенец обнаружился тут же: его оставили прямо на голом полу, без лишних сантиментов задвинув подальше с глаз долой. Предчувствие не обмануло: страшным он был, изуродованным до невозможности, до стертой кожи и оголенного мяса, и орал под стать.

Том просто смотрел и ничего больше.

Он уже все понял, но пока отказывался верить. И что делать, не представлял, да и не умел он — с детьми, он всегда ненавидел детей…

— Vita aeterna, — прозвучало совсем рядом, и Том обернулся, ожидая увидеть Дамблдора — кого ж еще? И точно: тот вышагивал вдоль белоснежной пустоты, расступающейся перед ним, словно почетный караул перед поступью высочайшей особы. Он и сам был бел, стар и сед, с длиннющей серебристой бородой, как у маггловского Санта-Клауса. Как ни странно, старость была ему к лицу. Такое редко о ком можно сказать, но Дамблдор и здесь не преминул отличиться. — Ты знаешь, что означают эти слова, Том? Они означают — жизнь вечная.

Том отвернулся, не желая глядеть на него.

Сердце было готово выпрыгнуть из груди.

Ребенок орал как резаный, но он и был изрезан, искромсан и изранен, а Тому ничего не оставалось, кроме как смотреть. Ничего другого он не умел. И, как намедни поделился с Лестрейнжем, все это лишь в голове; как же это ничтожно мало, как же это бесконечно, непреодолимо много!

Младенец задыхался, глядя на него из-под слипшихся от крови ресниц. На багровом лице застывали слезы, и Том знал, что это лицо — его.

Он открыл глаза и увидел над собой ухмыляющегося Эйвери.

— Чего орешь? Кошмар приснился?

Том сел на кровати (забытый дневник тут же проехался по одеялу и шлепнулся на пол) и обнаружил, что остальные тоже не спят, а смотрят на них.

— Вроде того. Я что, кричал?

— Еще как! А что тебе снилось?

— Да так… младенец снился, — прошептал Том, по-детски простодушный спросонья, и запоздало сообразил, как глупо это прозвучало. Но поздно — ребята прыснули как один.

— Ну ты даешь, величайший. Разве это дело — младенцев бояться?

— Хорош уже. — Он потянулся за дневником и долго не мог нашарить в полутьме — тот как сквозь землю провалился. — И хватит так меня называть.

— А как тебя называть? — Эйвери склонился в шутливом поклоне и, подхватив дневник, чинно передал Тому. — Ваша милость?

— Светлость, — подсказал Блэк, более искушенный в такого рода тонкостях.

Эйвери пришел в восторг.

— Светлость! Ну какая же из тебя светлость, если…

— Ложитесь все спать, — перебил Том, заткнув того на полуслове. Эйвери скорчил недовольную гримасу и повторил:

— Зануда ты. А если нет? Накажешь, что ли? Посадишь строчки писать? Оставишь после уроков?

— Может, и накажу. — Том держал дневник, разрываясь между тем, чтобы оставить под боком, и тем, чтобы запрятать подальше; а картинка из сна все еще стояла перед глазами, отчего собственные здоровые, неободранные руки казались чем-то почти странным, инородным. Тело радовалось отсутствию боли, словно и впрямь испытав ее, и Том не мог обманывать себя, радуясь вместе с ним.

Разочарованный Эйвери плюхнулся обратно на кровать.

— Срань. Боюсь представить, какой из тебя будет начальник. А Слагхорн еще разливался…

— Забудь про то, о чем Слагхорн разливался, — неожиданно зло отрезал Том. — Ничего не будет так, как он сказал. Помните, как он больше всех разорялся, когда Чемберлен вернулся с той своей писулькой? Он просто видит то, что хочет видеть.

Том обвел спальню тяжелым взглядом.

«И вы… тоже».

Отвернулся, промолчал.

И до последнего держался за дневник, эту маленькую невзрачную тетрадку, купленную в маггловском магазине на маггловские деньги. Но когда все легли, не выскользнул в коридор, даже с кровать не встал, а вместо этого накрылся одеялом с головой и, подсвечивая себе палочкой, зачем-то взялся писать письмо Диппету. Жалостливое такое письмо, директору должно понравиться. И Дамблдору, с которым тот, возможно, возьмётся его обсудить. Дамблдору…

Отрубился прямо так — лицом на пергаменте, и на этот раз сны не пришли, не иначе как смилостивившись.

Это пробуждение было из тех, когда закроешь глаза — и вот уже утро, солнце и шумная возня обрушились на тебя как ушат ледяной воды. Том подскочил как ужаленный, вне себя от отчаяния.

Заснул! В его распоряжении была целая ночь, а он…

— А, ты проснулся. — Мальсибер остановился над ним, поправляя галстук. И вдруг хмыкнул. — Извини, просто у тебя на лице… Вспомнилось, как мы тебя на первом курсе… — Он замялся и поспешно исчез.

Подойдя к зеркалу, Том увидел, что на щеке и подбородке отпечатались чернила, что, впрочем, совсем неудивительно для того, кто заснул на незаконченном письме, и, наверное, стоило бы рассмеяться, только смеяться не хотелось, а хотелось, чтобы все поскорее закончилось: и это нелепейшее состояние, и сомнения, и Дамблдор… то есть Дамблдор, конечно, не мог закончиться, но и им Том был сыт по горло. Пробраться в сны — это уже ни в какие ворота…

Том придвинулся к зеркалу, не веря своим глазам. Была ли тому виной игра света или они правда…

… совсем как в том сне.

Он был один в спальне. И что-то в происходящем — поди пойми что — стало последней каплей.

На звон стекла вбежал Мальсибер, на ходу вправляя запонки в петли манжет. Галстук, к слову, как был криво завязан, так и остался.

— Ты чего? Ты чего?

Том выпрямился, опустив палочку. А уже в следующую секунду расплылся в улыбке — ну и видок, будто дракона в спальне увидел!

— Ерунда. Просто психанул. Я уже все починил. — Том кивнул на зеркало, безмятежно помахал рукой. — Видишь? И даже кровь не течет.

— Ты психанул и разбил нам зеркало? — на всякий случай уточнил проницательный Мальсибер.

— Ну да. — Палочка перекочевала в карман. — Вот как бывает.

— Правильно Блэк говорил: ты псих, — благоговейно выдохнул Мальсибер. — И не больно?

— Это Блэк так говорит? — Том легонько провел по невидимым швам, где, как он знал, они сходились, удерживая кровь запертой под кожей. Прежде ему не доводилось использовать это заклинание, но стоило попробовать на живом, горячем и раскроенном до крови, как все получилось. Само получилось, без толики колебаний. — Конечно, больно. Какой смысл, если не больно? А так отлично прочищает мозги… Ну-ка, иди сюда. Скажи, что у меня с глазами?

— А что с твоими глазами? — озадаченно поскреб в затылке Мальсибер. — Ну, красные они у тебя. Ты же ни хрена не спишь нормально.

— Не сплю нормально, — повторил Том.

— Ага. Слушай, а ты научишь меня, как залечить глубокие порезы? На уроках такого не расскажут, а с зельями у меня, сам знаешь…

— Почему бы и нет?

Мальсибер прямо расцвел.

— Правда?

— Правда. Если согласен послужить подопытным, почему нет? — Мальсибер замер, и Том добавил еще серьёзнее, внимательно глядя ему в глаза. — Нам понадобится материал и определенное число попыток, ты же понимаешь. В таких вещах без практики наживую не обойтись. А боль, как я уже сказал, отлично прочищает мозги.

И, не дожидаясь внятного ответа, подхватил полотенце, щетку и вышел из комнаты.

* * *

За завтраком Эйвери передал ему проверенный реферат по трансфигурации. В правом верхнем углу красовалось жирное «превосходно». То самое, каким там и не пахло. Том разглядывал его почти с минуту, а налюбовавшись, подтолкнул Мальсиберу:

— Можешь списывать. Дамблдор его все равно не читал.

Самого Дамблдора за завтраком не было, что показалось Тому подозрительным, но куда более подозрительным стало отсутствие Слагхорна и других деканов. Завеса тайны приоткрылась позже, когда всю колонну пятикурсников развернули по дороге на урок Зелий. Коренастый волшебник в синей министерской мантии сновал между сдвинутых парт, то и дело покрикивая на входящих:

— Палочки на стол, молодые люди, палочки на стол… Сохраняем спокойствие, простая предосторожность… Мы проверим их на последние использованные заклинания. Пожалуйста, не толпитесь и подходите по одному.

— О нет, — зашептал стоящий рядом гриффиндорец своему соседу. — Я на днях пытался увеличить… кое-что. Если будет видно…

— Речь про Приори Инкантатем? — поинтересовался взволнованный Слагхорн, пока остальные деканы молча созерцали министерского служащего с таким видом, будто на его месте был флоббер-червь. Тот кивнул:

— Именно. Как и было сказано — простая предосторожность!

Том нахмурился.

Они что же, рассчитывают найти следы особо мощных чар оцепенения? Тогда к чему были разговоры про смерть «животного происхождения»? Или Дамблдор в своем репертуаре — напустил многозначительного туману, а перед остальными отмолчался?

Взгляд невольно задержался на профессоре трансфигурации. Лицо Дамблдора было непроницаемо и едва ли обещало хоть какую-нибудь подсказку. Он не смотрел на Тома.

Что ж, уже кое-что.

Приори Инкантатем оказалось презанятной находкой: благодаря этому заклинанию можно было отследить последние действия волшебника, попросту проверив его палочку. Буквально: каждому заклинанию сопутствовало соответствующее визуальное сопровождение, будь то простая вспышка или полноценная сценка, демонстрирующая эффект во всей его красе. Например, у уже упомянутого гриффиндорца сопровождение было столь эффектным, что министерский работник был вынужден прервать процедуру проверки.

— Так, все успокаиваемся! — прикрикнул он, хотя его голос был не в состоянии перекрыть дружный гогот. — Чья палочка? Кто у нас следующий?

— Риддл. — Том выступил вперед, пока его волшебную палочку вертели так и этак, как если бы следы преступлений могли отпечататься на темной древесине.

— Риддл. — Коротышка сверился со списком. — Очень хорошо. Приори Инкантатем.

Том не мог не заметить, как расслабился Слагхорн, а Дамблдор, напротив, малость придвинулся, подобравшись. Самую чуточку. Не знаешь, куда смотреть — и не заметишь.

— Балуетесь самодельными заклинаниями, мистер Риддл? — осведомился проверяющий, когда дело дошло до событий двухдневной давности. Отголоски его небрежных экспериментов забрезжили в воздухе у всех на виду. Ничего толкового там не было, да и откуда толковому взяться, если со скуки, гордиться нечем…

Том быстро моргнул.

— Да, сэр. Балуюсь.

— В таком случае будьте любезны объяснить вот это… — Повинуясь мановению палочки, череда образов сменилась одним конкретным. Том узнал себя, накладывающего заклинание под самой крышей — пальцы побелели от напряжения, губы плотно сжаты. Короткий взмах — и все. Шла секунда за секундой, но ничего не происходило. Потом образ повторился, потом ещё и ещё. — Мне неизвестно это заклинание. Что оно делает?

— Очевидно, ничего, — тихо ответил Том.

— Прошу прощения?

— Вы же сами видите. Я действительно балуюсь время от времени… Но дело в том, что такие вещи не всегда дают результат. Я на пятом курсе, сэр, — добавил он, поглядев на министерского служку в упор.

Тот смешался.

— Разумеется. Я имел в виду… Кто-нибудь знает, как переводятся… э-э, слова?

— Это заклинание не имеет отношения к нападениям, — произнес Дамблдор, пряча в бороде позабавленную улыбку. — Оно совсем другого толка.

На секунду их взгляды встретились, и хотя никакой легилименции на сей раз не было, ему не стало легче от того, как запросто Дамблдор догадался, о чем идет речь. Это должно бы принадлежать Тому и только ему, вон и имя под стать…

— Прекрасные дезиллюминационные чары, мистер Риддл. — Нудный голос донесся будто издалека. Тому пришлось сделать над собой усилие, чтобы повернуться к тому, кто по-прежнему хозяйничал с его волшебной палочкой, просматривая одно заклинание за другим. Вспышка за вспышкой, образ за образом. Приори Инкантатем, нужно запомнить…

— Что?

— Я говорю, не у всякого аврора увидишь столь безукоризненное исполнение. — Чиновник несколько заискивающе развел руками. — Я угадал? Собираетесь стать аврором?

— Я не…

Том пригляделся к Приори Инкантатем и снова увидел себя, но на этот раз исчезающего по взмаху палочки — с тем мастерством, какого никогда не видел ни у одного из волшебников. Это было… когда, два дня назад? И сразу многое стало на свои места, а Том подался вперед, зачарованный, чувствуя, как по лицу расползается знакомое жадное выражение, которое, как он знал, многие находили отталкивающим, но не все ли равно!

Первая мысль — восторг. Вторая…

Он невольно обернулся к Дамблдору. Вот теперь сомнений не было — Дамблдор смотрел на него, смотрел неотрывно и без тени улыбки.

Он тоже понял.

— Ты не говорил, что владеешь дезиллюминационными чарами, — скажет Лестрейндж получасом позже, когда настанет черёд шестикурсников, а пятиклашек отправят восвояси. На зельях будет душно и шумно, от пара глаза заслезятся пуще прежнего. Будь сейчас времена попроще, Том сварил бы себе бодрящее зелье — делов-то — но сейчас каждый ингредиент на счету. Если обнаружат недостачу, такой крик поднимется!

— Я не знал.

— Как это?

— Там ситуация была не из простых, нужно было как можно быстрее смотаться… Я запаниковал тогда и, должно быть, попытался в спешке, а потом и забыл. И с исцеляющим так же… просто мне понадобилось залечить руку — и я залечил. А без настроя не получалось! — Том с голодным восторгом поднял к свету руку, на которой серебрились тончайшие швы; от пара ладони быстро взмокли, но это ничто в сравнении с вспотевшим как лошадь Лестрейнджем. Да и соседи выглядели не лучше. — Я тут подумал, а что, если Дамблдор блефовал, с самого начала блефовал, я так разнылся, а он…

— Том. У тебя зелье убежит.

— Ах да. — Он уменьшил огонь. — Хочешь еще один секрет? Я в детстве боялся темноты.

— Ты-то?

— Вот-вот. И именно поэтому полез в самую темную пещеру при первом удобном случае. И сейчас все то же самое. Понимаешь, к чему я клоню?

— Я понимаю, почему ты выбрал себе такое имя.

— Да. — Глаза Тома весело заблестели. — Интересно, что бы Эйвери сказал? Наверняка в его псевдонаучных книжках есть подходящее слово. Может, саморазрушение? Так это называется? Как думаешь?

— Угу, вроде того.

— Да что с тобой?

— Я думал, ты ищешь ключ к бессмертию. Мне это нравилось, Моргана нас побери.

— Так и есть. Это важная часть, — заверил Том. — Теперь-то я понимаю. Нужно себя довести, чтобы все получилось.

— Довести до чего?

Том рассмеялся. Рука, которой нарезал ингредиенты, все еще ныла, и это было по-своему приятно. Когда он ребенком карабкался по скалам, то ободрал не только ладони с коленками, но оттого лишь сильней раззадорился и детей обозвал слабаками, раз хнычут из-за того же.

«А я знаю, у кого ничего не болит. У мертвецов внизу. Что ты выберешь, Деннис? Что ты выберешь, Эми?»

— Не знаю. До края? До белого каления? До той самой черты, которую нужно переступить? А я переступлю, будь уверен. Веришь?

— Да, да. — Лестрейндж склонил голову на бок, ухмыльнулся совсем как Блэк — чуть снисходительно. — Иногда тебя так заносит.

— Знаю, знаю. — И вдруг вильнул в сторону, сменив тему, как ни в чем не бывало: — Хагрид — тот самый, с Гриффиндора — держит в наших подземельях акромантула.

— Что-о?

— Прямо за этой стеной. — Том постучал бледными пальцами по холодному камню. — Недавно перетащил.

— И ты молчал? Ни к Диппету не пошел, ни к Слагхорну?

— Да, молчал, и я…

Том задохнулся на полуслове. На дне чужих глаз плавали воспоминания: Хагридова нюхлера ловят по всему Залу трофеев, Хагридова шишуга запрыгивает на стол прямо посреди завтрака, да так, что комья овсяной каши разлетаются во все стороны, Хагрида распекают за очередную самовольную вылазку в Запретный лес, на Хагрида орет Диппет… тот Диппет, который никогда ни на кого не орёт — здоровье не позволяет — настолько устал от бедового Хагрида, что…

Том вынырнул, разжал пальцы, выпустив нож. Все вокруг, от котлов до учеников в защитных перчатках и масках, будто резко потеряло в цвете.

Лестрейндж поежился.

— Ну я же просил…

— Само вышло.

— Так ты не собираешься говорить директору? Акромантул… Что у Хагрида в голове, раз притащил сюда акромантула? Это даже не шишуга или…

— Подождешь? — пробормотал Том. — Хочу успеть, пока Хагрид не вернулся проведать…

— Ты куда? — обомлел Лестрейндж, но Том уже не слушал. Отпросившись в туалет (Слагхорн глянул с некоторым сомнением, но отпустил — правила правилами, но физиологию никто не отменял; к тому же Том подозревал, что Слагхорн, как и его ученики, не верил, что слизеринцам что-то угрожает), выбежал в коридор, но до туалета не дошел, остановившись у чулана, где были свалены пришедшие в негодность котлы, метлы и прочий хлам. Акромантул вёл себя тихо, а ещё, подумал Том, ему страшно — и чем ближе к подземельям, тем страшнее. Он ведь не может не слышать, что происходит внизу.

Том толкнул дверь и аккуратно затворил за собой. Подумав, добавил заглушающее заклятие — так, на всякий случай.

В чулане было темно, и паук, робко выглянувший из коробки в зловещей пародии на любопытного котенка или щенка, казался очередным тёмным пятном. Ожившей тенью. Увидев Тома, он тут же спрятался обратно — ну да, не Хагрид, что ж теперь?

— Опять он. Страшный человек.

— Это из-за василиска, верно? — Том подошел ближе, с палочкой наготове — тоже на всякий случай. — Что меня выдало? Запах? Или акромантулы обладают каким-нибудь феноменальным слухом?

Ответом ему послужил беспокойный скрежет, а следом — тихий присвист, похожий на вздох.

— Ты же понимаешь, что я говорю? — Том остановился в двух шагах. Не получив ответа, резко вскинул палочку и под яркую вспышку выбил из-под паука коробку, отчего тот свалился на пол бесформенной кучей и, наспех подобравшись, съежился у стены. — Ответь мне.

Даже напуганный и съежившийся, гигантский паук оставался гигантским пауком. Но несколько месяцев назад Том уже переборол этот страх — когда заставил себя подойти к василиску, когда стоял перед ним с высоко поднятой головой, когда отдавал приказы. Тогда было хуже. Василиск не боялся его, да и с чего бы? Сейчас же достаточно оставаться у границы, где собственный страх вытесняется чужим. Простое универсальное правило — или даже закон жизни, если угодно.

Проще некуда, но многие и до такой малости не способны дойти своим умом.

— Я… понимаю. Человек пахнет смертью.

— Это мы уже слышали. Василиском, ты хочешь сказать?

Акромантул вздрогнул.

— Х-хватит.

— В чем дело?

— Хватит называть его по имени, — проскрежетал паук. — Это страшное имя, и черному человеку не стоит разбрасываться словами так, будто они ничего не значат.

Том вскинул бровь.

— Откуда тебе вообще известно это название… то есть имя? — спросил он насмешливо. — Ты не так давно вылупился.

— Я сказал. Уже сказал. — Снова вздох, снова скрежет. С потолка сорвались капля-другая, и, скатившись по уродливой голове, влажно заблестели на черном хитине. — Человек не ведает, какую силу несут в себе имена. Он думает, что если родился с древней силой, то может смотреть свысока на то, чего не понимает.

— Я не понимаю? — развеселившись, Том подступил еще ближе, отчего все восемь отражений всколыхнулись, разрастаясь. Речистая тварь ощутимо занервничала. — Он подчиняется мне. Тот, чьё имя ты не в силах произнести, делает все, что я прикажу. Ты и меня боишься. И ты, и твой хозяин, и… остальные. Они просто этого еще не осознают. Что же я здесь могу не понимать?

— Хагрид мой друг, — сказал акромантул. — Когда я сказал, что от человека пахнет смертью, я не имел в виду древнее чудовище, живущее под замком. Не только его.

— Смертью, — протянул Том. Каким бы нелепым ни был тот факт, что он беседует с пауком как с равным, поэтичность их диалога не могла не увлечь его. Похоже, со многими темными существами так — василиск тоже был не дурак поболтать и в высокопарности ни на йоту не уступал Арагогу. Но он никогда не спорил с Томом. Откровенно говоря, все змеи, которых он когда-либо встречал, во всем с ним соглашались. — Это от меня-то пахнет смертью? Забавно, потому что я никогда не убивал.

— Ложь, — прохрипел акромантул, заставив Тома поперхнуться невольным смешком:

— Откуда тебе знать?

— Был бы человек так черен, если бы не убил? Нет. Даже мы, акромантулы, не убиваем себе подобных.

— Что значит «черен»? — спокойно спросил Том, зная, что не будет жалеть о своем визите, этом разговоре. Если таковы речи арахнидов, то неудивительно, как Хагрид так долго пребывал в неведении. — Что ты видишь?

Паук смотрел отражениями, смотрел россыпью лиц. Вода стекала на пол.

— Тьму.

— Это одно и то же.

Он покачнулся, затрепетав. И завел свое, уже знакомое Тому:

— Страшный человек. Темный. Пусть уйдёт.

— Я уйду, — пообещал Том. — Я лишь хотел убедиться, что ты не выдашь меня. А ты не выдашь, не так ли? Твой единственный шанс без проблем покинуть замок — не мешать мне. Ты же слышал: я сам попросил Хагрида отпустить тебя. Что касается василиска…

Арагог дёрнулся.

— Василиск, — повторил Том, склонив голову на бок. Просто потому что захотел, потому что мог, да и весело стало от одного только вида этой дергающейся твари, способной при иных обстоятельствах сожрать такого, как он, с потрохами. — Василиск. Мерлин, это нелепо. Что касается василиска, он всегда может впасть в спячку на ближайшие пару десятков лет.

— Зачем человек рассказывает мне все это?

— Временами я бываю болтлив, — сказал Том. — Тогда меня заносит. И да. — Он шагнул к двери, не выпуская паука из поля зрения. — У «черного человека» есть имя. Настоящее имя. Не акромантулу рассказывать волшебнику про силу, какую несут в себе слова.

«А идея на самом деле неплохая, — рассуждал Том по дороге на зелья — и после, как вернулся за парту к Лестрейнджу, чтобы закончить целебный эликсир (все это добро тщательно проверялось и после одобрения шло на фронт, как и львиная доля того, что им теперь приходилось зачаровывать на заклинаниях). — А уж если привязать к имени какой-либо негативный эффект вроде заклятия Табу, то когда-нибудь все поголовно… »

— Поздравляю, — подал голос Лестрейндж, заглянув в котел соседа. — Ты испортил зелье. Мешать нужно было две минуты, а не пять.

— О черт, — Том склонился над результатом трудов своих, чтобы убедиться в его правоте. — Увлекся.

Энтузиазм его несколько поутих. Табу — это все-таки очень сложно. Волшебнику-одиночке уж точно не по зубам, как бы неприятно это ни было, но стоит смотреть правде…

Том нахмурился.

— Сейчас что-нибудь придумаем. Исправим! Смоковница у тебя?

Не прокатило — зелье Слагхорн все равно забраковал, но Том, покидая подземелье с чувством выполненного долга в груди и «выше ожидаемого» — в табеле, заметно взбодрился. Впервые за последние два дня он видел перед собой четкую цель, в которой можно найти опору на случай, если земля вновь начнет уходить из-под ног. А в кармане ждал дневник — не раз и не два Том тянулся проверить на поводу у странной тревоги — и неизменно находил шероховатые, успокаивающие страницы.

Итак, все неплохо. У него был план на случай отказа Диппета, а в том, что отказ этот неминуемо последует, Том почти не сомневался. На свежую голову то ночное письмо показалось дрянным и бестолковым, но переписывать не хотелось. Какая разница? Диппет в любом случае не согласится. Единственное, зачем Том взялся за это письмо… о чем же он думал тогда, подсвечивая себе под одеялом, пока не уснул, выпустив потухшую палочку? Казалось, это как-то связано с желанием откупиться, со слабостью связано, но сейчас уже не получалось вспомнить. Для очистки совести? Нет, конечно, сродни за ним подобного не водилось…

— Так что там насчет Хагрида? — напомнил Лестрейндж, когда они вернулись в гостиную. Свалив учебники на стол, пятикурсники с унынием уставились на гору домашних заданий. Не до домашки было, и Том не мог их винить. Демонстративно отодвинув работу, тем самым призвав остальных последовать его примеру, Том откинулся на спинку кресла, обвел притихших ребят задорным взглядом.

— Хорошо, давайте поговорим про Хагрида. Как вам идея, что Хагрид — Наследник Слизерина?

Сказать, что они удивились, значит, ничего не сказать. Но удивление быстро сменилось весельем — похоже, решили, что это он так шутит. Том терпеливо выслушал все смешки, оценивая произведенный эффект.

— Хагрид? Хотел бы я на это посмотреть.

— Ничего глупее я в жизни…

— Он вообще умеет писать, этот Хагрид? Так и вижу, как он малюют на стенах кровищей…

Том дождался, когда позабавленный ропот стихнет, и продолжил как ни в чем не бывало:

— Неправдоподобно, да? А между тем именно Хагрид вырастил себе в каморке здоровенного акромантула и полгода развлекался тем, что разрисовывал стены. Теперь вот не уследил и девчонка погибла.

— Да, да, очень смешно.

— Я не шучу.

Ребята переглянулись.

— Ты это сейчас что, серьезно? — промямлил Мальсибер, как и все остальные, силясь разглядеть в лице Тома хоть единый намек на веселье. Но Том не собирался подыгрывать:

— Серьёзнее некуда.

— Хагрид!

— Именно.

— А откуда ты это…

— Я не просто так выбирался по ночам, — любезно пояснил Том. — Я вёл свое расследование. Да, как в твоей книжке. И вышел на него. Он отпирался-отпирался, но в конце концов во всем признался мне.

— Но зачем это Хагриду? — неубежденный Лестрейндж придвинулся к Тому, пока Эйвери просто хлопал глазами как дурак.

— Это должно было быть шуткой, просто малость вышло из-под контроля. — Том выдержал его взгляд, пожал плечами с самым непосредственным видом. — Акромантул стал неуправляемым.

— Но Том, это же какой-то бред, — сказал Мальсибер. — Столько шума, расследования эти… а наши гипотезы! И все из-за Хагрида?!

— Я тоже сначала не поверил. Когда я брался за это, то ожидал, что результат будет чем-то более… впечатляющим. Но увы. В жизни часто бывает, что реальность оказывается куда прозаичнее самого никудышного предположения.

Глядя на разочарованные, бледные лица, Том усмехнулся.

— Что, в голове не укладывается? Вот вам и Наследник Слизерина.

— Расскажешь подробнее?

— Расскажу, но сперва я должен попросить вас о небольшой услуге. Значит, так. — Он деловито выпрямился, извлёк из общей кучи обрывок пергамента и перо. — Нужно, чтобы кто-нибудь покараулил у выходов из подземелья. — Набросал схему: коридор, лестница, ведущая наверх, и два перехода. — Здесь, здесь и здесь. И вас как раз трое… Я почти уверен, что ваша помощь не понадобится, но чтобы быть полностью уверенным…

— О чем речь? — мигом загорелся Лестрейндж, однако остальные его энтузиазма не разделяли. Эйвери смотрел с кислым видом, да и Мальсибера явно не радовала перспектива высунуться из гостиной, наплевав на запрет.

— Я попытаюсь убить его, — спокойно сказал Том. — На тот случай, если у меня не получится и акромантул сбежит, вы сможете сообщить мне, где он. А у входа мы поставим барьер. Ничего особенного, из тех, которые ставят против животных — только человек сможет пересечь черту. Я сам об этом позабочусь.

— Ты с ума сошёл. Он нас прикончит!

— Не прикончит, — терпеливо возразил Том. — Он не сможет пройти сквозь барьер. К тому же вы будете под дезиллюминационным — чтобы учителя нам не помешали. Я, как недавно выяснилось, очень неплох в этом. Вам ничего не придется делать, нужно лишь позвать меня, если он попытается сбежать.

— Дурацкий план, — набычился Эйвери. — Зачем тебе к нему лезть? Почему бы не оставить это учителям?

— Пожалуй, дурацкий, — согласился Том. — Но я очень хочу покончить с этим сам, как сам докопался до сути, без помощи преподавателей или директора. И ты был прав: это бросает тень на весь Дом, кому с этим разбираться, как не нам? Представьте реакцию Диппета, когда мы поднесем всю эту историю ему на блюдечке.

— Так это ради баллов? Мерлин и Моргана, Риддл, это уже ни в какие…

— Нет, не ради баллов, — перебил Том. — Просто я хочу так. В чем же здесь проблема?

— А если он прикончит тебя? — тихо спросил Лестрейндж, и Том повернулся к нему, выгнув бровь. Убедившись, что тот не имел в виду ничего предосудительного, заставил себя улыбнуться:

— Пусть попробует. Да брось, я же видел его. Куда я, по-твоему, бегал сегодня на зельях? Это так называемое чудовище способно прикончить разве что малолетку Миртл. Не думаешь же ты, что нас можно сравнивать?

— Ты сильный, — кивнул Лестрейндж, и это так по-детски прозвучало, что Том рассмеялся, и друзья подхватили его смех.

— Да… Значит, договорились? Тогда давайте определимся, кто где будет…

— Погоди. — Теперь придвинулся уже Мальсибер. — Как мы сообщим тебе, если увидим этого… акромантула, правильно? Короче, этого паука. Хагридова паука… До сих пор не могу поверить, что во всем виноват этот олух!

Том достал из кармана палочку, окинул взглядом гостиную — не похоже, чтобы кто-то смотрел в их сторону. Корпевший над сочинением Блэк и тот скрючился в три погибели за горой учебников. Над «Продвинутой трансфигурацией» виднелся иссиня-черный, вихрастый затылок, но на том все.

— Дай мне руку.

Заинтригованный Мальсибер протянул ему руку — тем жестом, который предшествует рукопожатию. Покачав головой, Том перехватил запястье, одним движением закатал рукав до локтя.

— Э? Что ты дела-а-а! — Его первый доброволец спешно прикусил язык, чтобы не опозориться на всю гостиную. Прикусил вовремя: даже первоклашки у камина не обернулись, даром что сидели совсем рядом. И никто ничего не заметил.

Том почти сразу отвел палочку.

— Больно?

— Нормально, — выдохнул Мальсибер. — Это я от неожиданности. Предупреждать надо, что печет! А что это было?

— Протеевы чары. Все же в курсе, как они работают? Я их немного усовершенствовал, но принцип тот же. Смотри, я и себе такое поставлю. — Том провел по своему предплечью. — Это ненадолго, буквально на пару часов. Сведу сразу же, как закончим с акромантулом.

— Хорошая идея, — одобрил Лестрейндж, закатывая рукав.

— А мне все это не нравится, — буркнул Эйвери. — Лезем в какую-то сомнительную авантюру.

— Кончай ныть. — Ткнув в свою отметину палочкой, Мальсибер поморщился от эффекта — и Том разделил с ним эту боль: малоприятно, но в целом вполне терпимо. — Ну и уродливый же след у этой штуки.

— Я тебе не художник. — Том взялся за воодушевленного Лестрейнджа. — Могу змейку изобразить. И то кривую.

— Змеи — это хорошо, — пробормотал Мальсибер, пока кожа вокруг отметины наливалась красным. Том не стал ждать и снял отек одним движением палочки. — А художник у нас — Блэк.

* * *

Его история с самого начала была шита белыми нитками. Только закрыв за собой дверь, оставив позади шум толпы, оставив притворство, Том наконец выдохнул свободней. Заодно припомнил, как когда-то, ещё на первом курсе, все разговоры с теми-с-кем-обязательно-нужно-подружиться стоили ему ужасного напряжения. Вот как сейчас, например… нет, гораздо хуже. Теперь-то он, конечно, хорошо их изучил, но тогда все они казались чудными, пускай и похожими, как близнецы, и интересы у них были странные, и беседы ни о чем. А потом выяснилось, что это он странный, и забрасывать друг друга навозными бомбами, сползая на пол от смеха, — нормально, а убегать по ночам на мансарду, чтобы, оскальзываясь на черепице, забираться под самые шпили и смотреть туда, где начинается защитный купол (если тронешь — разойдется кругами, словно блинчики на воде) — нет.

«Им плевать, — думал Том, усевшись на перила и разглядывая отметины на коже. Это из-за тех слов, сказанных с утра, Мальсибер так дернулся, когда получал свою. — Главное — говорить громко, говорить уверенно, а насколько история правдоподобна или нет — плевать. У меня есть глупая ложь, но у них-то ничего нет, и им на самом деле все равно, чем заполнять пустоту. Лишь бы все закончилось, лишь бы ни о чем не думать, и можно было вернуться к своим бестолковым делам».

Диппет поверит ему, в этом Том не сомневался. Да что там: если расстараться, и сам Хагрид поверит — благо, наивен как ребенок. Разве что поплачет из-за смерти зверушки, глядишь, и похороны организует… это в его духе. Мир абсурден, но полон возможностей. Просто Хагриду не повезло встать у него на пути. И Миртл не повезло. Том прогнал ее, вот что он сделал. Было что-то чарующе символичное в том, как он выставил ее прочь, когда заявилась.

А в кармане ждал дневник…

Незнакомое, восхитительное чувство подхватило, словно порыв ветра, и Том спрыгнул с перил, окрыленный этим прорывом, сбитый с толку и в то же время вдохновленный, но не успел он хоть что-то предпринять, как в коридор ввалилась лохматая третьекурсница, чье имя он никак не мог запомнить.

— Вот ты где, — сказала, одернув воротник, одернув мантию. — Профессор Диппет просил передать…

Она протянула аккуратно сложенную записку. Быстро он! Том ожидал приглашения не раньше, чем через день, все же речь о Диппете, отнюдь не скором на подъем. Старость никого не красит. Кроме Дамблдора из сна, но на то он и сон.

— Спасибо, — поблагодарил Том, забрав записку. Их взгляды встретились, и девочка покраснела.

Да ну, вздор. И вовсе не похожа.

Дневник ждал, и Том тоже ждал чего-то; а за окном смеркалось, и древнее чудовище дремало под замком, готовое пробудиться, готовое убивать по его приказу. Да, Том стоял перед ним с высоко поднятой головой, но что случилось парой минут раньше, когда огромная тень впервые пошевелилась, распуская кольца, когда все, что Том знал, вылетело из головы, а палочка в одно мгновение превратилась в бесполезную деревяшку? Как легко он мог оказаться на месте тех, на кого указывал, чью жизнь мог забрать лишь потому, что… как там акромантул говорил? Родился с древней силой?

«Я забыл сказать ему, что ничего не бывает просто так, — думал Том, поднимаясь по лестнице. Каждая новая ступенька давалась тяжелее предыдущей. — И про судьбу ничего не сказал… Но чего уж там. Все равно он сегодня умрет».

«И тогда уж я… окончательно!»

Он завернул за угол — но тут же попятился, отступая обратно в тень. Высоченная нескладная фигура промелькнула впереди и скрылась за каменной гаргульей, охранявшей тайный ход. Точнее, призванной охранять — но охотно пропустившей, стоило человеку ласково потрепать по загривку.

Том стоял, прислонившись к стене, выжидая, когда шаги стихнут. Появление Хагрида стало для него неприятным сюрпризом. Он-то ждал его не раньше полуночи… Вы только посмотрите, и не боится! Не боится, что наведет на питомца, что попадется, ишь какой смелый!

Ну и ладно. Какая, в самом деле, разница — при нем или нет?

Даже лучше!

Том уставился на собственные подрагивающие пальцы. Холодно в подземельях, сколько б тут ни жил — все равно не привыкнешь.

Подумав, набросил на себя дезиллюминационное заклинание и последовал за Хагридом. Горгулья, однако, ощерилась, стоило поднести руку, и наотрез отказалась пропустить его. Тогда Том пошел в обход, но так и замер на пороге — невидимый и неслышимый — не решаясь войти.

— Местечко я присмотрел, тебе понравится, — донеслось из-за стены. — Там поляна во-от такая и… ну, что рассказывать, если сам все увидишь! Только как ни крути, придется просить помощи у Тома. Сам я в жизни не смогу незаметно тебя… Да знаю я, знаю! И не говори. Неловко, конечно, он и так нас выручил, хотя любой слизеринец на его месте… ух, не люблю я их. О тебе, кстати, справлялся. Неравнодушный, значит, интересуется… Хороший он человек, Том.

Позабыв про невидимость, Том опустил взгляд на свои руки. Провел по предплечью, где змеились следы Протеевых чар. Пальцы больше не дрожали. Все было хорошо.

Он еще немного постоял у двери, прислушиваясь к возне Хагрида и его питомца, а когда наконец опомнился и поспешил на встречу с директором, в голове было так ясно, так пусто, как бывает лишь во снах или в первые мгновения после пробуждения.