В чём ты ошибаешься (гет)

15 июня 2020 года

Помнишь тот отпуск, который мы провели на Капри? О Драко, ты тогда ужасно обгорел на солнце. Кожа на спине отслаивалась тонкими полосками и, скрученная спиральками, устилала всю кровать. Ты всё время отмахивался от меня. «Перестань волноваться, любимая, — повторял каждый раз, когда я настойчиво пыталась нанести крем от загара. — Я не собираюсь проводить на солнце много времени. Всё будет хорошо». В конце концов, я оказалась права. Ты ворчал, и мы препирались, игриво и легкомысленно, но я помню, что в ту ночь продолжала чувствовать себя неуютно, потому что именно такими сделал нас брак. В некотором смысле он изменил отношения между нами, вернул старое противостояние, пробудил во мне самодовольство от собственной правоты.

Моё отношение к спорам как к соревнованию уже многое говорит обо мне.

Однажды я спросила Джинни, бывало ли у них с Гарри то же самое, и она недоумённо на меня посмотрела.

— Если честно, я и половины из наших ссор не вспомню, — сказала она, рассмеявшись, и я тоже выдавила из себя смешок. Потому что я помню почти все наши, Драко.

Я веду счёт не ради того, чтобы копить злость, просто, возможно, нахожу это утешительным. Счёт позволяет мне отслеживать развитие наших отношений через разногласия, пути, пройдя по которым мы росли как партнеры. Позволяет понимать, как созревали источники наших конфликтов: от абстрактных, вроде идеологий и принципов, до вполне конкретных — детей и финансов.

Полагаю, из-за этого я нередко кажусь скучной, чрезмерно прагматичной. Когда мы только начали встречаться, я беспокоилась, что эти мои черты — прямолинейность, скрупулёзность, точность, которой я требую от жизни, — станут переломным моментом в наших отношениях. Способ доказательства противного оказался унизительным.

Я нервничаю из-за грядущей поездки, из-за всего, что может пойти не так. Рядом слышно твоё размеренное дыхание. Во сне у тебя подёргиваются пальцы на ногах. Я когда-нибудь говорила тебе об этом? Хотелось бы мне знать, о чём ты думаешь, если мы грезим об одном и том же. Если хотя бы раз в жизни это было правдой.

* * *

— Бли-ин, ну и жарища.

— Следи за речью, Скорпиус. — Голос звучит безэмоционально, как у робота, и мне не нужно смотреть на сына, чтобы догадаться о выражении его лица: презрительной гримасе, запечатлевшейся на лице каждого подростка. Иногда родительское воспитание ощущается примерно так: последовательность реакций на всевозможные нарушения правил. За нецензурной бранью следует упрёк. Насмешливый взгляд приводит к лекции. Насилие необходимо немедленно пресечь.

Я слышу, как он ворчит себе под нос, и меня охватывает раздражение.

— Что-то не так, Скорпиус? Ты хочешь что-то сказать?

— Здесь чрезвычайно, невыносимо тепло, мама, — говорит он тем высокомерным тоном, который я терпеть не могу, растягивая слоги, отчего Касси хихикает. Но её смех резко обрывается: полагаю, выражение моего лица слишком сурово.

— Разве ты не должен быть благодарен уже за то, что находишься во Франции? — Я поднимаю ножку бокала, натужно растягиваю уголки губ в улыбке и делаю глоток. — Сегодня замечательный день, и ты проводишь его вместе с семьёй.

Он проводит рукой по ладони.

— Не имею ни малейшего представления, как погода может быть связана с тем, где и с кем я нахожусь. Первое — как ты бы, мама, сказала — основано на фактах. Значимость другого, как и его предполагаемое влияние на мой опыт, субъективны.

Один из моих коллег, Август, однажды описал своего сына как «пожирателя смерти на выгуле». Мы сидели в пабе. Он раскраснелся от огневиски и, увидев выражение моего лица, поспешил извиниться. «Мерлин, Гермиона, — сказал он. — Я не это имел в виду». Он неопределённо взмахнул руками и жалостливо свёл брови в знак извинения. Я покачала головой, хотя это действительно изменило моё к нему отношение, пусть и не так, как он предполагал.

Меня не слишком волновали упоминания о Пожирателях смерти, как и общественно поддерживаемая ненависть, с которой мы росли. Скорее мне показалось отвратительным, что отец может так относиться к собственному сыну. «Пожиратель смерти на выгуле» — что именно это значило? Безжалостное дитя? Высокомерное? Жестокое? Дитя с искажёнными представлениями о морали? Социопат? Случаются дни, когда я задаюсь вопросом, не ошибочно ли я истолковала то сравнение. Может быть, Август всего лишь хотел показать мне, что подростковый возраст меняет детей так резко, что иногда не хочется ничего, кроме только увидеть конец этой метаморфозы? Тогда, по крайней мере, их жестокость можно было бы рационализировать как необходимость ради высшего блага.

Я слышу, как Драко вздыхает. Глотаю вино, его вяжущий, терпкий вкус обволакивает горло.

— Я бы хотела, чтобы хоть раз в жизни ты испытал искреннюю благодарность за то, что имеешь.

Скорпиус фыркает.

— И что же я такого я имею? Доставучих родителей? Помешанную на контроле мать…

— Скорпиус, прекрати. Ты не можешь так разговаривать с мамой…

Голос Драко ровный и спокойный, хотя он делает едва заметные паузы между слогами, что свидетельствует о раздражении. Мне неприятно, что я подвергаю сомнению искренность его замечания — хочет ли он наказать нашего сына по собственной воле или потому что считает, что этого желаю я?

— Я не понимаю, почему обязательно было пропускать вечеринку Питера, чтобы приехать сюда. Я уже говорил вам обоим, что достаточно взрослый, чтобы оставаться дома один, а вы всё равно притащили меня во Францию. Поэтому теперь пожинайте плоды моего отношения к вынужденным взаимодействиям…

Жужжание заглушает его голос, пульс подскакивает. Я опускаю взгляд, сосредотачиваюсь на салате с вялой, поникшей зеленью, края которой уже начинают загибаться от жары. На нескольких гренках поблёскивает приправа, и в груди начинает чесаться. Я чувствую, как в сознании формируются слова, вызывая тупую боль. У маглов есть такая игра под названием «Тетрис», разновидность динамической головоломки. Моя мама была его большой поклонницей. После работы она играла, чтобы расслабиться, а я наблюдала, как она соединяет фигурки вместе, образуя причудливый узор из квадратов. Иногда когда я пишу, то представляю, что мои слова подобны кусочкам тетриса, складывающимся в элегантную сбалансированную картину. В последнее время задержка между блоками увеличилась, форма исказилась. Они больше не подходят друг к другу так, как следовало бы.

— Гермиона?

Тот ли я родитель, которым хотела быть? Несколько месяцев назад, после ужина в «Норе», Флёр задала этот вопрос, чтобы завязать непринуждённую беседу. Почти все говорили о том, каким уничижительным было родительское отношение, как воспитание смирных ведьм и волшебников перечеркнуло их ожидания и планы. «Мерлин, клянусь, с каждым днём я всё больше и больше становлюсь похожей на свою мать», — сказала Джинни, чем заслужила шлепок от Молли и хохот за столом.

— Мама?

Мы с Гарри были единственными, кто сохранил молчание. Мои ожидания от родительства оправдались: как мать я стала продолжением собственного воспитания. Удивляла не моя точка зрения, а то, насколько неэффективными оказалось мои методы в условиях нашей семьи. В некотором смысле я надеялась, что воспитание сформирует характер. Чего я не ждала, так это того, что оно начнёт его отторгать. Однако именно это я видела в глазах Скорпиуса: отвращение и брезгливость. В такие моменты он отдалённо напоминал мне Люциуса.

— Гермиона? — Я вздрогнула от прикосновения. — С тобой всё в порядке, любимая?

Мне потребовалось мгновение, чтобы понять, где я нахожусь, звуки хлынули в голову одновременно. Однажды я попыталась описать это своему целителю: «Иногда я выпадаю из настоящего, как будто подо мной открывается люк». Целитель был озадачен. «Выпадаете? — переспросил он. — Что вы имеете в виду?». Тогда у меня тоже не нашлось слов, как описать это ощущение свободного падения. Я бы не назвала его неприятным, просто дезориентирующим: ты наблюдаешь, как жизнь разворачивается перед тобой, но не имеешь возможности повлиять на неё.

Геометрия стола нарушилась — три занятых стула вместо четырех.

— Куда делся Скорпиус? — спросила я. Я что, пропустила его уход? Смятая салфетка валялась в тарелке с салатом, а стул так и стоял отодвинутым.

Касси играла со скатертью, зажимая уголок большим и указательным пальцами.

— Наверное, вернулся в комнату, — пробормотала она.

Я сглотнула, почувствовав внезапную горечь во рту, а Драко неловко покашлял.

— Что ж, у него определённо есть талант к драматическому уходу.

Да, так я и думала. Настоящий Малфой.

* * *

— Как обстоят дела в министерстве, Гермиона?

Люциус медленно, педантично нарезает говядину и лишь на мгновение бросает на меня взгляд, задавая вопрос.

— Хорошо. — Мой голос высокий и фальшивый. Я думаю о тестах на детекторе лжи в магловских фильмах, о том, как можно их убедительно обмануть.

— Много работы, я полагаю? О вашем отделе довольно часто пишут в газетах. Вы, должно быть, очень гордитесь.

Когда Люциус задаёт вопросы, я никогда не уверена, беседует он или допрашивает. «Ты всегда предполагаешь худшее о моём отце», — закричал Драко во время ссоры, а потом мы оба застыли, потому что, конечно, так я и делала. Само собой, так я и делала. Негласный договор нашего брака состоял в том, чтобы не называть то, что нам было не под силу изменить: кровь.

Однако плечи Люциуса расслаблены, лицо ничего не выражает. Целитель предложил мне поработать над ответными эмоциональными реакциями. «Определи свои эмоции, — сказал он, — а потом погрузись в них».

Прямо сейчас я испытываю: тревогу, обиду, усталость. Я выигрываю время, делая глоток вина, медленный вдох. Кроме всего прочего, я: расстроена, раздражена, зла.

— Я не уверена, что гордость — подходящее слово для описания того, что я чувствую по отношению к работе. Возможно, стыд.

Люциус приподнимает бровь. Вокруг нас звякают столовые приборы, но разговоры между Драко и Нарциссой, Скорпиусом и Касси затихают. Должно существовать отдельное слово для того, насколько напряжённой может быть тишина, когда даже молекулы в воздухе предупреждающе вибрируют на запредельной частоте.

— Стыд? — Люциус недоумённо покашливает, на мгновение поджимая губы, но быстро принимает нейтральное выражение лица. — Я не уверен, что понимаю.

— Ну, я нахожу довольно постыдным, что, несмотря на войну и принесённые ею жертвы, мы всё ещё живём в обществе, которое делает мою работу необходимой. — Я думаю о случае на прошлой неделе: студентка университета, чуть за двадцать, в организме магия, а в животе — нож, нижнее бельё порвано и окровавлено. На её теле нет ни следа ДНК, да и с чего бы им там оказаться? В чём польза от магии, если не в облегчении жизни волшебников?

Когда Касси и Скорпиус были детьми, я пыталась объяснить им, чем занимаюсь. «Мы с моим отделом осуществляем посредничество между мирами маглов и волшебников», — вот на чём я в конце концов остановилась. На дипломатичном описании, не рисовавшем тех ужасных картин, которые мне часто приходилось наблюдать. Волдеморт ушёл, но человеческая способность к жестокости осталась: зло не нуждалось в лидере, чтобы существовать. Злу требовались только желание и смекалка. Магия сделала возможным последнее, а разум обеспечил первое.

Я прочищаю горло. Боковым зрением вижу руку Драко, сухожилия на которой вздулись, оттого как сильно он сжимает вилку.

— Мы до сих пор живём в обществе, Люциус, где волшебник входит в мир маглов и берёт силой — магией — то, что не может получить здесь.

К нашему столику подходит официант, но Люциус отмахивается от него, не давая сказать ни слова.

— Надеюсь, вы говорите абстрактно, чтобы соблюсти надлежащий этикет за ужином? — Его голос остаётся спокойным, но между бровями залегла морщина.

— Вы бы предпочли, чтобы я была более прямолинейна? Желаете узнать подробности?

Жертва жила одна в комнате общежития. Её не могли разыскать два дня, после того как её мать позвонила в университет, обеспокоенная молчанием дочери. «Она никогда так надолго не уходит, не поговорив со мной», — сказала женщина. В магловских новостях свидетели сообщили, что видели, как молодая женщина выходила из ночного клуба с красивым мужчиной постарше, держа его за руку. Влияние магии списали на действие бутирата, СМИ скормили стандартный сценарий ночного преступления, который они превратили в сенсацию. Начались бдения, возобновились призывы к усилению «безопасности кампуса», с передовиц газет не уходили нравоучения об угрозе «одноразовых интрижек».

Я чувствую руку Драко на лопатках и вижу, как пальцы Нарциссы скользят по руке Люциуса.

— Я бы предпочла, — говорит Нарцисса, — вместо этого обсудить наши планы на следующие пару дней. Гермиона, как ты смотришь на то, чтобы посмотреть местные достопримечательности, пока мы здесь? Я помню, что ты интересуешься историей.

Мне требуется слишком много времени, чтобы ответить, и Драко вставляет, мягко и уверенно:

— Звучит заманчиво, мама. Может, заодно пройдёмся по магазинам, купим что-нибудь для вас с Касси.

После этого разговор возобновляется, но дрожь воздуха не покидает меня, каждый его атом сотрясается от всего, что я хочу, но не могу сказать.

Ужин заканчивается, и после того, как Люциус с Нарциссой возвращаются в свои комнаты, Драко погружается в молчание. Мы вместе готовимся ко сну, и я слежу за движениями в зеркале.

— Ты расстроен тем, что я сказала за ужином, — наконец говорю я.

— Ты спрашиваешь или утверждаешь?

Я моргаю, отражение моргает в ответ — глупая женщина, которая всегда говорит не то.

— Я…

— Мне бы хотелось, чтобы ты попыталась, — говорит он. — Хотелось бы, чтобы ты проявила немного понимания и попыталась. — Отцовство притупило силу его гнева. Теперь возмущение, кажется, лишь утомляет Драко. — Они не идеальны, и они, конечно, не такие святые, как твои родители, но они стараются, если не ради нас, то ради Касси и Скорпиуса.

Снова та же горечь во рту стекает по горлу и образует ком, который приходится сглотнуть дважды, прежде чем я могу встретиться взглядом с Драко.

— Спокойной ночи, Гермиона, — наконец говорит он и, не дожидаясь ответа, закрывает за собой дверь ванной.

17 июня 2020 года

В первый раз, когда мне разбили сердце (Рон с Лавандой на четвёртом курсе), я написала маме, и она ответила загадочным письмом. «Чего ты не сможешь понять о любви, пока не повзрослеешь, — написала она изящным наклонным почерком, — так это того, насколько она бескорыстна. Не потому что эмоции по своей сути неэгоистичны, а потому что любовь делает тебя исключительно восприимчивым к потребностям другого человека, даже если они не совпадают с твоими желаниями».

Я не ответила — её ответ меня разозлил. Естественно, как и большинство её советов, он оказался правдой. Правдой было и то, что я не понимала его смысла до тех пор, пока десятилетия спустя не увидела смирение твоей матери перед лицом нашего брака, её принятие того, чего она когда-то не могла постичь. Мысли о твоей матери всегда напоминают мне о моей, понимаешь?

Нарцисса призналась, что сильнее всего она желала появления человека, который любил бы тебя за то, какой ты есть. За то, кто ты такой и что из себя представляешь. Я была тронута её просьбой, даже если она не учитывала неустойчивость или изменчивость: кем ты мог бы быть; кем ты можешь стать.