Пилигрим (гет)

Стараниями своего очаровательного врача больной быстро шел на поправку. Исааку и его дочери, взявшим раненого рыцаря под покровительство, настало время возвращаться из Ашби в Йорк. Утром Ревекка, осмотрев подопечного, с мягкой улыбкой сказала о том, что его состояние позволяет ему отправиться в дальнюю дорогу. Айвенго не хотел стеснять своих благодетелей и оттого просил найти для него другой приют, но красавица-еврейка убедила его в том, что ни среди саксонских, ни среди норманнских врачей не найдется лекаря, способного так скоро излечить его раны, как она, владеющая великими секретами врачевания своего народа. Айвенго согласился ехать — согласился с куда большей радостью, чем сам мог от себя ожидать.

Разместившись на носилках с пологом, Айвенго двинулся в путь через лес вместе с Исааком и Ревеккой в сопровождении нанятой ими охраны. В дороге ему вновь стало дурно, и он провалился в болезненный сон. Иногда он будто бы слышал снаружи тревожные возгласы, крики и лязг мечей, но после отгремевшего турнира с его ожесточенными схватками такие видения были нисколько не удивительны.

От забытья Айвенго очнулся уже в тесной комнате, более приличествующей отшельнику или заключенному, нежели раненому. Ее низкий каменный свод, голые толстые стены и единственное небольшое окно с решеткой, сквозь которое проникал дневной свет, указывали на то, что это, скорее всего, помещение внутри башни какого-то замка. Едва Айвенго открыл глаза, как возле его скромного ложа из шкур лесных животных, настеленных на полу, очутилась Ревекка. Она с такой заботой, с таким участием осмотрела его и расспросила о самочувствии, что раненый на несколько мгновений даже позабыл о своих тревогах, вызванных внезапной остановкой.

— Неужели мы в Йорке? — удивился он.

Радостная, нежная улыбка исчезла с лица Ревекки, уступив место горькой печали.

— Нет, Айвенго. Мы пленники.

— Пленники! Где? Как это случилось?

— На нас напали в дороге, — спокойно пояснила девушка. — Мы в замке Фрон де Бефа: вы, я, мой отец и… — она запнулась, словно не решаясь продолжать.

— Кто еще? — встревожился Айвенго.

— Ваш отец тоже здесь вместе со своими слугами, он тоже пленник. И Ательстан, и… леди Ровена.

— Ровена здесь! — с ужасом вскрикнул раненый. — О кары небесные!

Известие о возлюбленной так потрясло его, что он попытался подняться с постели, но сразу же повалился обратно, сморщившись от боли.

— Ради Бога, не утруждайте себя! — воскликнула Ревекка, помогая ему лечь. — Вам еще рано вставать, нужно набраться сил!

— Ах, какой от меня сейчас прок! — сбивчиво пробормотал Айвенго, покрывшись испариной. — Вместо того чтобы биться с врагами, я лежу здесь, как дряхлый старик или как расслабленный.

— Вы непременно выздоровеете, — ласковым, напевным голосом произнесла Ревекка и, придерживая голову больного, поднесла к его губам пузырек со снадобьем. — Вот, выпейте, это придаст вам сил.

— Если бы мне только знать, что она в порядке, что ей не нанесли никакого вреда и бесчестья… — прошептал Айвенго, покорно выпив лекарство. Заметив в глазах еврейки особую печаль, он с беспокойством поинтересовался: — Ревекка, тебя никто не обидел?

— Нет, Айвенго, со мной все в порядке, — она улыбнулась ему такой улыбкой, которая озарила бы его пребывание и в самой мрачной темнице. — Не тревожьтесь сейчас ни о чем.

— Милая, добрая дева, — вздохнул раненый, — если бы ты только знала, как тяжело мне в такую минуту лежать здесь, слабому и беспомощному! Я жив лишь твоими заботами. Чем я могу отблагодарить тебя?

— Я не требую от вас благодарности, — без ложного смирения отвечала Ревекка. — Вы оказали нам неоценимую услугу, взяв под свою защиту моего бедного отца, когда ему угрожала опасность. Этого достаточно, чтобы вы не чувствовали себя обязанным мне.

Айвенго промолчал, невольно любуясь красивыми, правильными чертами ее лица, ее величавой осанкой и мудрым — не по годам мудрым — взглядом ее дивных глаз. Она была смиренна, но лишена всякого низкопоклонства перед христианами, чем грешили некоторые из ее единоверцев. В ней чувствовалось гордое достоинство, но не было высокомерия, что часто встречалось среди благородных, знатных дам. Глядя на эту жемчужину Востока, сложно было не проникнуться хотя бы каплей уважения к тому племени, которому она принадлежала.

В самом деле, есть что-то несправедливое в том, что Господь дает нам только одну жизнь и одно сердце. Айвенго словно бы разрывало напополам: одна часть его души стремилась к Ровене и стенала при одной лишь мысли, что та может пострадать в зловещих стенах Торкилстона, где было пролито столько крови и опорочено столько дев, что мучения невинных жертв уже вопили к небесам об отмщении. Другая часть не хотела покидать Ревекку и отпускать ее от себя. Если бы только можно было иметь вторую жизнь и второе сердце, Айвенго ни минуты не сомневался, что и то, и другое он отдал бы этой удивительной девушке, с которой ему не посчастливилось принадлежать к одному народу и к одной вере.

* * *

Окрестности замка огласил протяжный, трубный звук охотничьего рога. Пленникам недолго пришлось томиться ожиданием — им на помощь пришло целое войско йоменов под предводительством таинственного Черного Рыцаря, который однажды спас Айвенго на турнире. В замке поднялась суматоха: весь гарнизон крепости, его окружавшей, был поднят на его защиту. По длинным темным коридорам гулко разносились голоса и быстрые, тяжелые шаги воинов и слуг. Люди Фрон де Бефа готовились к осаде вместе со своим господином, равно как и Морис де Браси с Брианом де Буагильбером — друзья и приспешники жестокого барона.

Айвенго изнывал на своей постели, будучи не в состоянии не то что участвовать в сражении, но даже наблюдать за его ходом. Ревекка, по совету рыцаря прикрывшись старым щитом, осторожно встала напротив окна и принялась рассказывать ему обо всем, что видела снаружи. Айвенго несколько раз нетерпеливо перебивал ее, пояснял некоторые тонкости боевого искусства и военной тактики. Ревекке хотелось зажмуриться, чтобы не видеть бесчеловечных ужасов, сопровождавших приступ замка, но она продолжала стоически наблюдать за смертельной битвой и озвучивать все, что происходило на стенах и внизу крепости. Когда были взяты центральные ворота, стало ясно, что удача отвернулась от защитников Торкилстона.

— Как пылает мое сердце! — воскликнул Айвенго, услышав радостные новости. — Как желал бы я сейчас быть там и плечом к плечу сражаться с доблестным воином, облаченным в черные доспехи! Клянусь, милая Ревекка, клянусь небом и землей, что только один человек в Англии способен так отважно и искусно биться, как он!

Ревекка посмотрела на него, покачав головой. Несмотря на слабость, Айвенго был очень взбудоражен: его глаза горели ярким пламенем, а на болезненном, обескровленном лице появился румянец.

— Почему вам так не терпится снова взяться за клинок, чтобы проливать чужую кровь, сэр рыцарь? — спросила она.

Это замечание, по-видимому, оскорбило его.

— Рыцари это не разбойники, Ревекка, они не «проливают кровь». Они доблестно сражаются в честном бою ради подвигов и славы!

— Слава! Не есть ли это идол, подобный Молоху или Ваалу, которому вы служите, принося в жертву свои и чужие жизни? Что останется от нее, когда разрушатся ваши кости? Только ржавая кольчуга над могилой в фамильном склепе и отголоски ваших историй в песнях менестрелей. Разве сравнится она с теплом семейного очага и теми радостями, которых вы намеренно себя лишаете? Разве мир хуже войны?

— Молю тебя, не рассуждай о том, чего не знаешь! Да будет тебе известно, милая дева, что рыцарство — это оплот духовной чистоты, достоинства и благородства! Ты хотела бы, чтобы погас его светильник, но как, скажи тогда, как отличать свет от тьмы, истину от неправды? Рыцарский дух отличает доблестного воина от простолюдина, мы служим опорой для угнетенных, защитой для обиженных, утешением для обездоленных! Свою дворянскую честь мы ценим несравненно выше светлых домов, теплых постелей и сытных трапез. Ревекка, ты не можешь понять чувств благородной девушки, ради которой рыцарь совершает подвиг, доказывая силу своей любви. Все равно ты не христианка, Ревекка.

Последние слова были произнесены им с таким горьким сожалением, что они пронзили сердце Ревекки подобно одной из тех стрел, что в великом множестве летали за окном в обе стороны, когда только начинался штурм замка. «Он никогда не предпочел бы меня своим идеалам, которым так беззаветно служит, — подумала она. — Для него я лишь презренная еврейка, не более. Зачем я позволила этому рыцарю завладеть моими мыслями и сердцем? Засмотревшись на его золотые кудри, я совсем позабыла о сединах моего бедного отца!»

— Вы правы, сэр рыцарь, я не христианка, — с большим достоинством отвечала Ревекка, сдерживая в голосе слезы. — Едва ли однажды хотя бы один рыцарь преломит в мою честь копье, и Иудею давно не оглашают звуки труб, это правда. Но видит Бог, сотворивший нас обоих, что я храбро пошла бы на смерть и отдала бы свою кровь по капле, если бы это помогло защитить мой народ и вернуть земли, некогда ему принадлежавшие.

Ее речь произвела на Айвенго сильное впечатление. Он, казалось, позабыл и о рыцарстве, и о сражении, которое по-прежнему шло у стен замка, и от которого зависело их спасение. Он улыбнулся Ревекке и протянул к ней руку.

— Я незаслуженно обидел тебя, милая Ревекка. Прости мою грубость и подойди ко мне, мой добрый лекарь, сядь подле меня.

Ревекка с радостью отбросила щит и ринулась к постели больного, точно между ними и не было никакой ссоры. Айвенго дотронулся пальцами до ее волос и нежно проговорил:

— Добрая дева, если бы мы только были с тобой одного племени! Ты была бы великим сокровищем, которым я дорожил бы до конца своей жизни. И все же мне никогда не забыть тебя, Ревекка, и ты тоже помни о рыцаре, которого спасла.

Веки раненого отяжелели — он отдал слишком много сил, переживая и душой присутствуя с войском, осаждавшим замок. Как ни крепился Айвенго, он очень быстро заснул беспробудным сном — таким глубоким, что его не могли разбудить ни шум, ни крики, доносившиеся снаружи.

Ревекка наблюдала за спящим с той болью, которая по обыкновению сопровождает неразделенную или безнадежную любовь. Она любовалась его благородными, мужественными чертами. Светлые кудри Айвенго еще сильнее выгорели под палящим солнцем Палестины, а его белая от природы кожа приобрела смуглый оттенок. На лице рыцаря лежала печать доблестно перенесенных им тягот и лишений, и даже если он в чем-то заблуждался, чистота его души оправдывала все его заблуждения. Ревекка, зная, что Айвенго сейчас не проснется, осторожно коснулась губами его запекшихся губ, орошая его лицо своими слезами.

Так она просидела у постели раненого не менее получаса. Сражение за окном то стихало, то возобновлялось, но вдруг Ревекка почувствовала запах дыма.

— Бог отцов наших! — с ужасом воскликнула она. — Неужели мы горим? Айвенго, просыпайся, в замке пожар!

Не успела она произнести это, как дверь настежь распахнулась, и Ревекка увидела Буагильбера. Его вид был страшен: доспехи изломаны и залиты кровью, с меча стекала и капала на пол вязкая алая жидкость, перо на шлеме обгорело.

— Ты пойдешь со мной! — он грубо схватил девушку за руку и потащил за собой.

— Ни за что! — сопротивлялась Ревекка. — Я не оставлю моего отца и Айвенго! Спасай прежде их!

— Безумная, ты сгоришь здесь!

— Я предпочту отдать себя пламени, чем в руки такого нечестивца, как ты, рыцарь Храма, презревший свои обеты и притесняющий беззащитных девушек!

— Довольно этих разговоров, гордая дочь Иуды! — вышел из себя Буагильбер. — Однажды ты заставила меня отступить, но теперь ты в моей власти! Я не стану долго тебя уговаривать!

Их крики разбудили спящего Айвенго. Он попытался помочь Ревекке и даже нашел в себе силы подняться с ложа, но крепкий удар храмовника в челюсть сбил его с ног.

Потеряв всякое терпение, Буагильбер схватил пленницу, взвалил ее себе на плечо, как тряпичную куклу, и помчался с ней прочь из замка.