Пилигрим (гет)

Ревекка горячо молилась на коленях в уединенной келье прецептории Темплстоу — обители рыцарей ордена Храма. Сюда ее как пленницу в строжайшей тайне привез Бриан де Буагильбер. Впрочем, ему надо было воздать должное хотя бы за то, что храмовник сдержал обещание, данное Ревекке в стенах замка Фрон де Бефа, и не принуждал ее к любви силой. Не силой, но одними лишь словами и уговорами он пытался сломить дух гордой еврейки, каждый раз доходя до исступления от ее твердого отпора.

Так или иначе, о греховной страсти храмовника стало известно гроссмейстеру ордена, который тут же поспешил учинить судилище над несчастной еврейкой, обвинив ее в колдовстве и приговорив к смерти. Ревекке оставался один путь к спасению: за два дня ей надлежало с помощью посланника отыскать человека, готового сразиться за нее в поединке с Буагильбером. Одолев его, защитник доказал бы невиновность Ревекки, и ее бы оправдали. Но где в Англии сыскать рыцаря, который мог бы рискнуть жизнью ради иудейки? Сражаться с Буагильбером — все равно что с самим сатаной, и единственный, кто был способен одержать над ним верх, единственный, чье имя заставляло сердце Ревекки трепетать, не мог прийти ей на выручку из-за своих ран, от которых еще не успел оправиться.

Но Бог велик — если на то была бы Его воля, Он воздвиг бы Ревекке надежного защитника и из числа крестьян или йоменов. Так, твердо уповая на покровительство Господа, Ревекка все же готовилась к переходу в вечность, которого сильно страшилась, несмотря на свое мужество.

В низкую дверь кельи постучались. Ревекка услышала знакомый голос своего мучителя:

— Ты позволишь мне войти?

— Разве я могу вам запретить, сэр рыцарь? — холодно отозвалась Ревекка.

Дверь отворилась. Буагильбер ворвался в маленькую комнату подобно вихрю, его белый плащ с красным восьмиконечным крестом разлетался, как парус на ветру. Храмовник был бледен, но его глаза лихорадочно блестели даже в полутьме.

— Ревекка, послушай меня внимательно, — он приблизился к пленнице с особой торжественностью. — Я могу тебя спасти!

Ревекка, отвернувшись, отвечала:

— Не в вашей власти более казнить меня или миловать. Теперь, когда надо мной состоялся суд вашего ордена, меня может спасти только Бог и острый меч защитника, которого Он мне даст.

— Оставь сейчас эти детские глупости! — Буагильбер развернул ее к себе за плечи и с болезненной страстью воззрился на нее. — Ревекка! Ревекка! Мы сбежим! Я все устрою, мы поедем туда, где ни тебе, ни мне никто не посмеет причинить вреда и сказать хотя бы одного худого слова! Мое могущество гораздо сильнее, чем ты можешь себе представить.

— Вы соблазняете меня напрасно.

— О упрямая, неблагодарная девица! Я рисковал и рискую ради тебя всем, что у меня есть, даже самой жизнью! Пока я спасал тебя из горящего Торкилстона, на меня могли обрушиться потолки, меня могли пронзить стрелы, я закрывал тебя щитом, подставляя себя под их град. Сейчас я готов отказаться от славы, почестей, своего места в ордене, я готов запятнать себя позором среди своих братьев, и все ради тебя одной! Рыцарь без чести все равно что тело без души, но я готов презреть рыцарскую честь ради тебя! Понимаешь ли ты, Ревекка, что это значит? Если не имеешь ко мне любви, то имей хотя бы благодарность!

— Велика ли заслуга — сначала бросить человека тонуть в реку, а после вытащить его оттуда? За что я должна быть благодарна вам, сэр рыцарь? — Ревекка отвечала ему без дерзости в голосе, но с таким достоинством, что храмовник, вероятно, предпочел бы услышать из ее уст самые страшные и грубые проклятья. — За то, что вы дважды похитили меня и держали пленницей? За то, что по вашей вине меня приговорили к сожжению на костре? Вы спасли меня от огня пожара, но ввергли в другой огонь, вольно или невольно. Такая забота больше похожа на заботу тюремщика о заключенном, чем на попечение любящего человека.

— Я не знал, что так получится! — разозлился Буагильбер. — Клянусь всем святым, что еще дорого для меня, я не хотел, чтобы в прецептории узнали о твоем присутствии, и тем более не хотел этого треклятого суда! Я собирался выступить твоим защитником, принять вызов, и если бы не глупое недоразумение по вине старого ханжи…

— Это лишь слова, — печально прервала его пламенную речь Ревекка. — Слова и ваши пустые грезы.

— Ревекка, если ты останешься здесь, у тебя не будет ни единого шанса избежать смерти! — девушке показалось, что храмовник был готов рухнуть перед ней на колени. — Пожалуйста, поедем со мной! Прими мою любовь, ты будешь царицей, королевой!

— Если мой жребий сгореть на костре или стать наложницей рыцаря-отступника, то лучше мне предать себя в руки Божии и погибнуть, — храбро сказала Ревекка недрогнувшим голосом.

— Да ты и впрямь ведьма! — отчаянно взвыл Буагильбер и закрыл лицо руками. — Прецептор был прав: ты околдовала меня, лишила рассудка! Пропади же ты пропадом, какое мне до того дело? Прощай, Ревекка, спасайся, как знаешь.

Он с силой хлопнул дверью, оставив в одиночестве пленницу, приговоренную к казни. Ревекка медленно опустилась на кровать, стоявшую посреди кельи, и тяжело вздохнула. Ей не на что было надеяться, и все же слабая искра надежды не гасла в ее исстрадавшемся сердце.

* * *

Айвенго мчался по дороге в Темплстоу во весь опор, постоянно шпоря и погоняя коня. Едва он получил известие от Исаака о том, что Ревекка попала в беду, как вскочил в седло и, невзирая на уговоры окружавших его людей и не оправившееся до конца здоровье, ринулся ей на помощь. Это выглядело безрассудством с его стороны, почти самоубийством, но для Айвенго это было делом чести. С тем же бесстрашием, с каким он отправился бы защищать Ровену, даму своего сердца, девушку, которой он посвятил свое непростое путешествие в Палестину, с тем же бесстрашием Айвенго рисковал собой и ради Ревекки.

Более того, он испытывал к ней какое-то новое, особенное чувство, в чем пока не осмеливался себе признаться. Перед Ровеной он преклонялся, как преклоняется паломник перед святыней: во всей наружности прекрасной саксонской девы было нечто царственное и величественное; нечто, что заставляло опускать перед ней взгляд долу подобно тому, как грешник смущается взглянуть на святой лик. Тому причиной, вероятно, была кровь короля Альфреда Великого, которому Ровена приходилась внучкой. Ревекка же вызывала в Айвенго иные чувства. То была совсем не похоть, упаси святой Иоанн, но все же при воспоминании о прекрасной еврейке сердце рыцаря жарко пламенело и мучилось тревогой за ее судьбу.

Мрачные стены Темплстоу Айвенго завидел еще издалека. Вскоре показалось и ристалище с помостом, наводненное фигурами рыцарей Храма в белых плащах, будто в погребальных саванах. Айвенго почувствовал слабость после быстрой скачки, но тут он увидел такое, что мигом вернуло ему силы.

На возвышении, под которым был сложен хворост, привязанной к столбу стояла, отвернув лицо от своих палачей, Ревекка. Услышав глас трубы, прозвучавшей при появлении на арене защитника, она вздрогнула и обратила взор к Айвенго. Ревекка смотрела на него так, будто он был самим архангелом Михаилом, посланным ей на помощь, но не без страха — она прекрасно понимала, что ее рыцарь еще не в силах сражаться в жестоком поединке.

Айвенго подъехал к ложе гроссмейстера и назвал свое имя и цель своего прибытия. Буагильбер, стоявший подле, насмешливо смерил его взглядом:

— Мне казалось, рыцарь, что ты должен еще лежать на одре болезни. Честь и рыцарский кодекс не позволяют мне биться со слабыми и увечными, а потому давайте подождем другого защитника.

— Неужели вы струсили, сэр Бриан де Буагильбер? — смело отвечал Айвенго. — Дважды я поражал вас своим копьем. Давайте же снова сойдемся на ристалище, и вы увидите, что моя рука по-прежнему тверда, а раны не так страшны, как вам казалось.

— Хвастливый мальчишка! — Буагильбер побагровел от злости, взбираясь на коня. — Ты сам вынес себе смертный приговор! Я проучу тебя как следует. Дайте мне мой шлем и копье! — сказал он оруженосцу.

— Стойте! — остановил их гроссмейстер и обратился к Айвенго: — Девица должна признать вас своим защитником, да свершится суд Божий.

Айвенго подъехал к месту будущей казни и с глубоким почтением спросил девушку:

— Признаешь ли ты меня своим защитником, Ревекка, дочь Исаака из Йорка?

Она посмотрела на него таким нежным, пронзительным взглядом, что у Айвенго перехватило дух. Будь перед ним сейчас хоть целый взвод сарацин, он, не колеблясь, один бросился бы в атаку.

— Да, — твердо ответила Ревекка.

Был дан сигнал к началу поединка. Противники, надев шлемы, помчались друг на друга на лошадях, выставив перед собой боевые копья. Удар Буагильбера оказался точен и силен, и Айвенго зашатался, но удержался в седле. Второй удар свалил его наземь. Зрители ахнули в тревожном ожидании развязки, но Айвенго предпринял усилие и поднялся на ноги.

Буагильбер отбросил копье, соскочил с коня, снял шлем и достал из ножен меч. Его противник сделал то же самое — они продолжали поединок как пешие воины. Силы стремительно покидали Айвенго. Он почти не нападал, только отбивался, выставляя перед собою то щит, то клинок. Сокрушительные удары храмовника обрушивались на него с такой нечеловеческой яростью, будто в того вселился бес. Однако не было похоже на то, что Буагильбер спешит расправиться с врагом: он, вероятно, хотел отомстить ему за предыдущие поражения и вдоволь насладиться его унижением, а затем уж убить.

Но вдруг, как по велению Провидения, рыцарь Храма замер. Свирепое лицо его сделалось испуганным почти до кротости — он завороженно смотрел на Ревекку. Айвенго воспользовался его замешательством, поднялся с колен и пронзил Буагильбера мечом насквозь. Их взгляды — победителя и побежденного — встретились. В жестоких, презрительно-надменных глазах храмовника теперь читалось не то сочувствие, не то благодарность. Умирающий словно бы говорил Айвенго: «И ты тоже поражен страстью к еврейке. Но я ухожу и освобождаюсь от ее оков, а тебе оставаться в ее власти до конца твоих дней». Веки Буагильбера сомкнулись, и он упал на рыхлую землю замертво. Поединок был окончен. Божественный суд вынес свой приговор и возобладал над судом человеческим.