Альберт Рудольштадт в тюрьме. Святой узник (гет)

Каждый вечер сострадательный, утешительный, нежный голос Консуэло — так, как будто она была рядом, стояла за плечами — говорил с ним. И таким образом он мог понять, что она тоже жива и по-прежнему томится жаждой встречи, не зная, не будучи уверена, произойдёт ли их воссоединение в этой жизни. Но одно Консуэло знала точно — им суждено быть вместе. На небесах или на земле, но суждено. Ему чудились её объятия, он брал её руки в свои, подносил к губам, был обуреваем порывом обнять её в ответ, крепко-крепко прижав к себе и не отпускать, ощущая её тепло, зарыться в её густые чёрные волосы, чтобы не видеть и не слышать больше ничего, почувствовать их аромат — порывисто оборачивался, открывал глаза — но сзади не было никого. И его настигало горькое понимание того, что его любимая, как и он — в тюрьме — и не может сейчас оказаться здесь.

А потом являлась его мать и произносила своим печальным, надтреснутым, тихим, сухим, жёстким, но глубоким и мужественным голосом, всё с тем же пылом — словно впервые — те истины, что проповедовали они оба, тем самым не давая Альберту забыть об их силе, о надежде и о том, что это обязательно закончится. Призывая его не сдаваться, она всякий раз подбирала самые нужные слова, убеждая Альберта в том, что они по-прежнему сильны и ничего не потеряно, что всё ещё впереди. И он также чувствовал её руки на своих плечах и груди, но не мог увидеть лица той, что подарила ему жизнь, которую господь, ведя извилистыми путями его дух, наполнил и вселенской скорбью о судьбах народов, и блужданием во мгле, где смутные силуэты были сплошь обманчивы, и зло часто выдавало себя за добро, причиняя тем самым в будущем страдания, и небесно, ангельски чистым счастьем.

Но, стремительно обернувшись, так же видел перед собой лишь пустое пространство каземата и с мучительным чувством понимал, что она далеко и не может быть с ним — их разделяет расстояние в несколько стран.

По ночам, если Альберт не мог заснуть, терзаем приближением кошмарных призраков или новым приступом отчаяния, бросающим на самое дно, когда он уже не надеялся на то, что сможет оттуда выбраться — Консуэло пела ему колыбельные — те прекрасные песни, что помнила из своего безмятежного детства, и волнение утихало в сердце Альберта, чтобы дать отдых душе, готовой утонуть в этом шторме.

Он всегда знал, что эти испытания предстоят ему, но оказался не готов к ним до конца. И в том числе для этого бог послал ему Консуэло.

"Говори со мной, не уходи ни на мгновение. Только так я смогу выжить здесь. Я должен чувствовать тебя рядом всё время, — молил он, — Мы будем живы благодаря друг другу. Только вы — моя Консуэло и та, что подарила мне жизнь — можете придать мне сил".

И она услышала его.

Теперь и его любимая и Ванда Подебрад были с Альбертом каждый миг. Они могли безмолвствовать, но он чувствовал их присутствие. Когда страдания становились особенно невыносимыми, они, ощущая, как он приближается к грани отчаяния, начинали говорить и обнимать, плакать вместе с ним.

— Нас нет здесь, но наши души всегда с тобой, — однажды осознав, к какому ужасному заблуждению привёл Альберта его подорванный рассудок, произнесли обе женщины.

И теперь он всегда знал, что физически они не присутствуют здесь, и не испытывал жестокого разочарования. Он не искал их взглядом. Он просто знал, что обе они рядом и никогда более не покинут его, пока не прекратится это самое беспощадное насилие, какое только оказался придумать человек — венец творения божьего. А потом произойдут две встречи, что соединят эти три души навеки. Сначала — первая — с его любовью. Потом — вторая — с той, что привела его в этот мир.