Терапевтический дневник, или Несколько историй, которые никогда не случались (гет)

После обеда было так трудно сосредоточиться, что я не успела выполнить свою работу вовремя. Когда из офиса уходил начальник, я отшутилась про приступ трудового энтузиазма, а он тактично не стал напоминать про отчёты, которые я должна была выслать ему до конца дня. Люблю его. Классный мужик, и даже заикание его не портит. Полагаю, он тоже меня ценит. Отчёты я, хоть и с опозданием, но отправлю. А главное — я никогда не подхожу к делу формально, в стиле "лишь бы отвязались". Да, я ненавижу переключаться с одной задачи на другую, прыгать в течение дня с темы на тему, но в порученных мне проектах разбираюсь досконально и на самом деле болею за них. С другой стороны, я периодически позволяю себе лентяйничать как сейчас и даже хуже. Я часто беру неофициальные больничные: просто предупреждаю по телефону, что меня не будет, но не иду в больницу. Таковы уж особенности моей физиологии, и к счастью, в этой конторе с ними мирятся, потому как в нормальные дни моя работоспособность с лихвой покрывает все пропуски.

Судя по ощущениям, приближался очередной "больничный". Я откинулась в скрипучем кресле и потянулась до хруста в суставах, сцепив вытянутые над головой руки в замок.

— Хватит тупить, — вслух пожурила я себя. — Надо сделать кофе.

Помимо профессиональных достижений, гордостью нашего отдела является купленная в складчину кофемашина. Наш футбольный менеджер (это я придумала), он же спец по всем вопросам (как думает большинство), он же секретарь начальника Томочка ежемесячно покупает кофе в зёрнах и сладости на деньги из общака. Вся эта радость располагается в "кухонном" уголке: раковина и пара столов под пёстрой клеёнкой у крайнего окна, отгороженных от основного пространства широким шкафом. Если порыться в шкафу, то можно найти что угодно. На уровне лица, с краю, стоит коньяк класса премиум, который парни иногда добавляют в чай, за ним — пара бутылок середнячковой водки, оставшейся с празднования юбилея большого начальства, дальше — разнообразное породистое вино, привозимое из командировок и отпусков. На той же полке складируются запасы одноразовой посуды и скромные и неуместные упаковки с кашей быстрого приготовления. На полках ниже тоже есть какие-то бутылки в пафосных картонных коробках, а ещё — бытовая химия для раковины, посуды и рук, кипа макулатуры типа брошюр по астрологии и огороду, журнальные биографии малоизвестных культурных деятелей, купленные в газетном киоске под эгидой многотомной энциклопедии, и даже чья-то стыдливо запрятанная зубная щётка с тюбиком пасты. Наверху располагается красная гвардия пакетов молока, разнообразный чай и прочая бакалея. В такие вечера, как этот, бывает забавно здесь порыться и откопать что-нибудь эдакое, вроде меховой шапки на антресолях, набитой новогодней мишурой и лавандой. Главное в этом деле — не провалиться случайно в Нарнию. Сегодня я усилием воли отказалась и от археологических раскопок, и от добавления коньяка в кофе. Запустила уснувшую машинку, дала ей профырчаться и отплеваться, потом подставила кружку и заказала самый слабый американо. В воронке под прозрачной крышкой зашевелились зёрна, раздался смущающе громкий звук мельницы, и через минуту горячий напиток был готов. Вообще-то я люблю кофе с молоком и сахаром, но сейчас пришлось ограничиться чёрной субстанцией.

Как и пять минут назад, на мониторе ждали те же упрямые графики, отрицающие любую закономерность в себе. Это было противно, я устала с ними бороться. Во рту сохло, голова отказывалась сотрудничать, и мысли настойчиво вертелись вокруг растущего под солнечным сплетением морского ежа. Я с мстительным удовольствием заглатывала горькую жидкость, принуждая своё естество дотянуть до конца, и желательно — победного. Покрутила данные так и эдак, но не получила хорошего результата. Наконец пришлось признать, что я который раз уже повторяюсь и выхода не вижу. Накидав для себя в блокноте хронологию своих боёв, чтобы не забыть, я сдалась, залпом допила противный кофе и создала отчёт с заголовком "На текущий момент", свято веря, что завтра при участии старших товарищей придумаю что-нибудь получше. Я отправила файл и выключила комп. От кофе и разочарования в себе дёсны начали зудеть. Вялость и апатия постепенно сменялись на озлобленность, а это значило, что пора торопиться домой.

В таком состоянии меня бесил уже ни много ни мало сам сентябрь: я надела кожаную куртку на тонкую блузку, но тряслась от промозглого холода, жалея, что не прихватила с собой тёплой кофты для прослойки. Повезло ещё, что на дне сумки затерялась помятая пачка Мальборо. Я разгладила сигарету двумя пальцами, закурила. С непривычки покалывающее ощущение на языке слегка развлекло меня, и дорога к метро быстрым шагом показалась в два раза короче. И всё-таки я не успевала: вместе с дымом из лёгких стало вырываться неудовлетворённое шипение. В подземке выяснилось, что дело дрянь, потому как в тёплом вагоне озноб не прекратился. Час пик прошёл, но людей в опасной близости было ещё предостаточно. Моим вниманием завладела девушка у дверей. Она казалась моей полной противоположностью: уложенные в простенькую, но симпатичную прическу волосы против моих растрёпанных, брусничная помада против моих бледных губ, тёплая курточка против косухи, синяя юбка-карандаш против джинсов, кожаная сумка против холщёвого рюкзака... А ещё у неё было то, чего у меня не было совсем. Шейный платок, слабо пахнущий сладкими духами. Пакет с продуктами. Кольцо на безымянном пальце. Фотография ребёнка на заставке телефона. Чем больше я об этом думала, тем сильнее погружалась. Её ждут дома. Там уютно. У неё тёплые руки, которыми она ласкает своих любимых. Её жизнь расписана и предсказуема. Она этим довольна. Из ежа во мне росли и боролись два болезненных желания. Я хотела попробовать её жизнь на вкус. И хотела занять её место. И эта тонкая грань разницы...

Вдруг что-то обожгло моё бедро. Я дёрнулась и заметила парня рядом, который раздвинул ноги так, что мы соприкоснулись. Уперевшись локтями в колени, он пролистывал групповой чат и тихо смеялся в ладонь. От него пахло сигаретами другой марки, не так, как от меня. Рукава толстовки были сильно закатаны, и на белых предплечьях выступали толстые голубые вены. Мне мучительно захотелось провести кончиками ногтей по этим венам...

"Хочу-у-у..." — проныл страдающий, растерянный голос в голове. Иглы изнутри дотянулись до каждого нервного окончания. Во мне будто бы разорвалась осколочная граната, истыкав каждый сантиметр полой непробиваемой оболочки. Пришлось на полпути к дому вылезти на поверхность, чтобы зайти в знакомый бар и закинуться парой стопок горячительного: я понадеялась, что к моему возвращению в метро будет поменьше народу. И с вот этим решением я просчиталась.

Он сидел прямо на ледяном полу в подземном переходе, не заботясь о своей щеголеватой одежде. Полы шерстяного пальто, как крылья подбитой птицы, лежали по обе стороны от сгорбленной фигуры. Прохожие не удостаивали его повторным взглядом — ну, перебрал человек после работы, с кем не бывает. Сложив руки и подбородок на коленях, он дремал в ожидании. Ощущение эйфории затопило меня, сознание помутилось, и я сделала несколько длинных шагов в его сторону. От желания кинуться на шею, обнять, зарыться пальцами в волосы и впиться долгим поцелуем буквально сводило скулы, но мне удалось остановиться. Надо было понять раньше, что он здесь, и не спускаться в этот чёртов переход. А теперь уже поздно бежать — меня заметили. Оставалось только сцепить зубы и пройти мимо, как будто ничего не было. Он поднялся и пошёл за мной на расстоянии двух шагов. Мне стоило огромного самообладания не обернуться. Мы шли молча, завороженные и обречённые.

Я подсела к барной стойке, он устроился рядом. Грохотала музыка, но мы могли разговаривать даже шёпотом. Я споказушничала и заказала Кровавую Мэри, он удвоил.

— Что ты здесь делаешь?

— Пришёл на зов.

— Но я не звала.

— Неправда.

Наконец я обратила внимание на его руки и сказала утвердительно:

— Ты не носишь кольца.

— Просто хотел тебя найти.

— Идиот, — это было первое слово, которое я произнесла, глядя ему в лицо.

И он послушно стал стягивать шарф.

Игнорируя трубочку, я отпила коктейль через край так, чтобы на верхней губе осталась комковатая плёнка томатного сока. Он с хрустом закусил первый перчёный глоток сельдереем:

— А ты не сбежишь?

— Надень их, пожалуйста.

— У меня нет их с собой.

Вероятно, у меня тряслись губы:

— Тогда я сбегу прямо сейчас.

— Встанешь с этого стула, и я вскрою себе вены.

— В таком случае ни один из нас не доживёт до утра.

— Мне говорили, этот оберег не уменьшит твоей жажды.

— Это так, но он приведёт тебя чувство и позволит уйти.

— Я не уйду.

— Чёрт побери, если действительно хочешь поговорить, а не покончить с нами, то будь, пожалуйста, трезвым!

Последняя фраза вышла чересчур эмоциональной и громкой. За моей спиной кто-то тонко хихикнул: пожалуй, странно требовать от собутыльника оставаться трезвым. Он пожал плечами, как будто предмет не стоил спора, и достал из внутреннего кармана пару узких серебряных колец. Одно надел на безымянный на левой, другое — на мизинец правой. Кольца абсолютно одинаковые, так что меня всегда забавляла его асимметрия, а ещё оперирующий хирург называется...

Близость собственного Донора — это очень тяжёлое испытание. Ещё не прикончив Мэри, я заказала стопку чистой водки. Огненный шар прокатился по пищеводу и дал начало уютному костру в районе диафрагмы, воюя с мёртвенной холодностью, захватившей тело. Я не могла оторвать взгляд от его обнажённой смуглой шеи, но знала, что должна держать себя в руках. Когда почувствовала, что начинаю портить ногтями столешницу, взялась терзать пробковый кругляшок подставки под стакан. К счастью, знакомая девушка-бармен крутилась с другими посетителями и обращала на нас внимание, только когда её громко подзывали.

— Ответь прямо: что ты от меня хочешь?

Он молчал, рисуя узоры на запотевших стенках высокого стакана.

— Ты искал и ждал меня так долго и не можешь объяснить зачем?

Он поднял свои по-собачьи преданные и грустные карие глаза, оторвавшись от увлекательного занятия:

— Ты перестала выкупать мои пакеты.

— Да ты издеваешься! Тебе денег, что ли, не хватает?

— Нет, но... Как ты тогда обходишься?

Вот ведь чёртов святоша, побоялся спрашивать в Ассоциации, потому что решил, что этим меня выдаст.

— Не бойся, я никого не убиваю. Есть и другие банки крови. Можешь перестать сдавать, если спроса нет, — съехидничала я.

Последняя шпилька была особенно глупой и бессмысленной, потому что он был моим Донором. Таким человеком, чья кровь слаще героина, которого ты всем естеством жаждешь убить, как только встретишь, но в конце концов прикладываешь все усилия, чтобы продлить срок его жизни. Ассоциация банков и система колец, помимо прочего, созданы именно для этого. Кольца защищают от зова, Ассоциация выступает посредником в купле-продаже.

Он поймал мою руку, прижал к своим губам.

— Я скучаю. Ты не берешь трубку, заставляешь меня переживать.

Я отдала бы очень многое за то, чтобы ему поверить. Проглотив литр слюны, ответила:

— Хорошо.

— Ты согласна? — переполошился он. — Но я же ещё ничего не рассказал! Или ты уже знаешь?..

Вот это выражение на его лице. Надежда. Сбывшаяся мечта. Абсолютное счастье. То, что я хотела бы видеть вне контекста этого разговора.

— Конечно знаю. Очередной маленький ангелочек без метастазов в лимфоузлах. Большая область поражения, с первого раза надо сделать чисто. Хорошо, я помогу.

Проблеск разума:

— Но раньше ты всегда отказывалась...

Я сдалась и уткнулась лбом в его плечо:

— Я тоже соскучилась.

Мы были любовниками даже после того, как он узнал, кто я на самом деле. То есть — через неделю после знакомства, дольше терпеть я не могла. Потом он прочитал, что мы различаем больные и здоровые ткани гораздо лучше, чем современные средства медицины. И началось. Он сразу решил, что раз я такая хорошая, то точно помогу.

— Но почему нет?! — искренность непонимания на его лице могло затмить только горькое разочарование во мне.

— Потому что всех не спасти.

— Я и не прошу обо всех, только...

— Нет, — перебила я. — Ты не знаешь, о чём просишь. Ты живёшь только сегодняшним днём и не думаешь о последствиях. Я не вправе решать, кому жить, а кому умереть.

Мы долго спорили с ним о судьбе. О том, что мы ничего не знаем о будущем наверняка. Кто из этих детей станет террористом, а кто — новым мессией? И кто из этих двоих опасней? Об ответственности. Равны ли поступок и бездействие? О чём приятней сожалеть? Спорили о тщетности попыток изменить мир. О том, прописаны ли наши роли в сюжете и является ли их отрицание частью игры. О смысле слов с противоположным значением, которыми мы называем одно и то же. Об осознании себя. И прочем. И прочем.

И я ушла, надев на него кольца. Он не отпускал. Я предложила ему зарегистрироваться в Ассоциации, превратив наши отношения в товарно-денежные. Он приносил мне новые фотографии и истории. Я переехала. Тогда он снял кольца, оставив себя наедине с голодной мной в баре, где чиркни зажигалкой под потолком — и всё загорится.

А в полночь мы лежали обнажёнными в его постели. Я гладила руки, лицо, торс, шею, бродила по нему пальцами и не могла остановиться. Я тихо рассказывала, какими долгими могут быть столетия. Как я проживала периоды азартной охоты и периоды разрушительного воздержания. Как хороши нынешние банки крови, и как трудно не сойти с ума от скуки. Как здорово бывает вжиться в человеческую роль. Как она наполняется мелочами, незначительными моментами, вроде лавандовой шапки на антресолях, или шейного платка, или запаха сигарет. Какие смешные и милые, на самом деле, эти короткоживущие люди. Как они сочувствуют бабочкам-однодневкам, от которых нисколько не отличаются. Я говорила о том, как редко можно встретить Донора. Своего возлюбленного. Просто — своего. И как больно с ним расставаться. Невыносимо больно.

Он остывал.