Не спрашивай, не говори (джен)

В средней школе Юстине понравилось. Во-первых, ненавистное рисование осталось в прошлом; можно было с чистой совестью зашвырнуть карандаши и краски в ящик стола и забыть, что они там... вообще-то Юстина с удовольствием бы их выкинула, но мама отговорила: мол, они напоминают не только о трудностях, но и о победах, которые помнить не грех, да и вообще — зачем выкидывать хорошие вещи, вдруг пригодятся? Юстина в ответ сделала страшные глаза и понадеялась, что отныне и впредь рисовать будет только на компьютере. Договориться с техникой было гораздо проще — вбить нужные цифры в поля "оттенок", "яркость" и "контраст" и получить то, что нужно. Легко запомнить: двести тридцать восемь, двести пять, сто двадцать пять — две насечки подряд на грани карандаша; тринадцать, двести сорок, пятьдесят — две насечки на соседних гранях; сорок, двести сорок, сто двадцать — две на противоположных... Цифры жили в специальной тетради, впрочем, довольно скоро Юстина выучила их наизусть и могла не бояться придурков вроде Лайонс — та могла отобрать у Юстины тетрадь, но не открутить голову. Во-вторых, общих уроков с другими фракциями стало гораздо меньше, и Юстина чаще могла расслабиться, точно зная, что вокруг свои и только свои. А в-третьих, в средней школе уже разрешалось носить украшения, и это было здорово: теперь различать своих и чужих стало гораздо проще...

Хотя когда Уиттиер в первый день заявилась в школу с распущенными волосами и с гирляндой бус на шее, Юстина так удивилась, что не успела прикусить язык:

— Ее родители-то не накажут за такой вид?

Николь удивленно покосилась на нее:

— А чего ее наказывать? Сегодня ж половина Дружелюбия фенечками обвесилась, а другая половина просто еще не проснулась...

Юстина стукнула себя кулаком по лбу, признавая ошибку. Проучиться с Уиттиер три года и не знать, из какой она фракции, конечно, надо было суметь... но какого ж черта балахоны Отречения и Дружелюбия шили такими одинаковыми! Она сделала себе пометку в голове: выучить дресс-коды фракций до мелочей, так, чтобы от зубов отскакивали. И если с Бесстрашием все было просто — они носили кожаные куртки и футболки, захочешь не спутаешь, — то Искренность с Эрудицией и Дружелюбие с Отречением Юстина путала до сих пор.

Теперь она таскала в сумке "Расширенные правила дресс-кода" и читала их на каждой перемене, ни от кого не прячась; поначалу удивлялась, почему никто не спрашивает, зачем ей это, затем рукой махнула. Мама говорила, что люди бывают поразительно слепы, даже когда суешь им правду под самый нос, и Юстина в очередной раз убедилась, что у нее очень умные родители. А книга оказалась дельная, благодаря ей Юстина быстро уяснила главное: видишь пиджак — смотри на руки, видишь балахон — смотри на волосы. Искренность — тяжелые кольца, крупные браслеты, для девушек возможны длинные ногти; Эрудиция — ничего на руках, кроме часов и иногда тоненьких колечек. Дружелюбие — длинные распущенные волосы, украшения на голову и шею, чем больше, тем лучше; Отречение — косы, пучки и короткие стрижки, почти как Эрудиция, только еще строже и с балахоном вместо пиджака. В книжке даже объяснялось, почему так, особенно Юстине про Искренность понравилось: "акцент на руки лишний раз показывает, что их обладателю нечего скрывать и он не боится привлечь внимание окружающих к тому, что он делает". Система была красивая и действительно помогала сориентироваться, особенно если постоянно тренироваться. Юстина и тренировалась, и когда на шестой ступени в школе появился новенький Синдзи Мимура, говоривший по-английски с чудовищным акцентом и вздрагивавший от каждого громкого звука, Юстина определила его новую фракцию как раз по рукам: предположила, что его засунули в Эрудицию, и не ошиблась.

Познакомиться ближе она не рвалась, но наблюдала с интересом. Новенькие, особенно беженцы, в школе появлялись нечасто — за шесть лет Мимура был вторым, и его, конечно, проверяли на прочность. После проверок он приходил в школу в мятом пиджаке, со сбитыми костяшками и свежими синяками на лице, но и противникам от него, видимо, доставалось крепко...

А проигрывать, как поняла Юстина, даже в Бесстрашии не все умели: если Деррик при всем классе пожал ему руку и больше не лез, то Лайонс, получив в глаз от "недомерка", только разозлилась. И не нашла ничего лучше, чем выместить свою досаду на какой-то отреченной, якобы занявшей ее место. Чушь собачья, в столовой никто стулья не подписывал, все садились где хотели... Но громко возмутиться Юстина не успела.

Джейсон Деррик, самый сильный и высокий парень в Бесстрашии — он уже сейчас сравнялся ростом со взрослыми, — встал из-за своего стола, подошел к Лайонс и встряхнул ее за шиворот. Легко, одной рукой, точно коврик вытряхивал... но Юстина готова была поклясться, что у Лайонс крепко лязгнули зубы.

— Значит так, — он говорил громко и медленно, будто ему сложно было подбирать слова. — Еще раз ты при мне на кого-то тявкнешь — я решу, что это ко мне. Не люблю с девчонками драться, но придется...

— Будь уверен, я тебе задам, — процедила Лайонс, которой гордость не позволяла отступить, — большой дурак.

Деррик отпустил ее и, поморщившись, вытер ладонь о куртку:

— Ты зато больно умная — только к слабым и цепляешься. Неправильная ты львица, вот что.

— Как раз наоборот — очень даже правильная, — в притихшей столовой неожиданно четко и громко прозвучал голос Грина. — Ты знаешь, что львы отбирают добычу у других зверей и не прочь закусить падалью? А у нашей Кэрри еще и имечко подходящее...

Его подпевалы заржали неприлично громко для эрудитов, хотя шутка вышла так себе — Юстина точно знала, что Грин может лучше. Злее, острее, обиднее — до желания схватить его за вихры на затылке и как следует приложить лицом об парту. Деррик даже не улыбнулся, только кивнул Лайонс:

— Ты меня услышала, — и пошел на свое место, давая понять, что смотреть больше не на что.

Постепенно за столами возобновился гул негромких разговоров, только нет-нет и кто-то оглядывался на Лайонс — та не ушла и даже не пересела, но сидела ссутулившись, сведя плечи и низко опустив голову.

— Как думаешь, теперь она притихнет?

— По крайней мере, подумает трижды, прежде чем открыть рот в следующий раз, — пожала плечами Юстина, возвращаясь к своему чаю и "Расширенным правилам дресс-кода". — Настраивать против себя сразу Деррика и Грина лично я бы не стала...

— А они молодцы, правда? — вступила в разговор Валери, до того тихая, что ей бы, по мнению Юстины, стоило родиться в Отречении. Она крайне редко вступала в споры и еще реже отстаивала свою точку зрения до конца. — Ну, это довольно благородно...

Николь фыркнула:

— Грин и благородство? Брось! Да и не стал бы он вступаться за убогих — он их терпеть не может, его папаша с Отречением судился. Подробностей не знаю, я мелкая была, но родители говорили, что шум на полгорода стоял...

Как раз в этот момент мимо прошел Грин со своей компанией, направляясь к выходу из кафетерия. Прошел молча, будто не слышал или говорили не о нем... Но Юстина умела быть внимательной к мелочам. Чуть напряженные плечи, нервное движение руки в ответ на заинтересованный взгляд Мимуры — мол, потом расскажу...

Юстина знала о том деле лишь одно: в роли обвинителя тогда выступал не Харолд Придд, отцу вообще почти не доставалось межфракционных дел, — а ничто другое ее не интересовало. Да и сейчас она посмотрела на Грина лишь случайно, а задержала взгляд только для тренировки внимания.

"В жизни нет ничего важнее мелочей. Изучай язык тела, смотри на одежду, запоминай и анализируй то, что видишь, и не попадешь впросак", — учил отец, а он-то точно знал, о чем говорил.