Госпиталь для душ (гет)

Фреда отличает не только выразительная внешность, но и привычки: каждый раз вставая с кровати, он методично расправляет простынь, взбивает подушку, загибает углы у одеяла, по утрам пожимает лист тому самому фикусу, машет всем, знакомым и нет, детям и рисует рожицы на запотевших стеклах. А еще он часто заплетает Гермионе косички — говорит, что научился, когда нянчился с сестренкой Джин-Джин, которая теперь отчего-то совсем его не навещает. Он спрашивает Гермиону об этом, но та лишь разводит руками: она понятия не имеет, кто такая эта «семья» и что вообще значит быть нужной.

— Как ты попала сюда? — Фред щурится, поймав зрачками лучики солнечного света, без всякого стеснения подсматривающего за ними. Они сидят прямо на полу, на мягком скучно-сером ковре в его палате. Он живет не один, а с близнецом, только того сейчас нет: еще в обед увели на какие-то процедуры.

Гермиона недоумевает, о чем таком спрашивает Фред. Никуда она не попадала. Попадают по ошибке, случайно, верно? А ее в клинику специально привели, чтобы ей было хорошо и нестрашно.

— Я… не помню.

Пятки плывут по ворсу, как две лодки по реке, то сходясь, то снова отдаляясь. Щекотно.

Фред с любопытством тычет ей в плечо:

— У тебя остался кто-то?

— Где?

— Там.

— Где «там»?

Складывается впечатление, что они говорят на разных языках, и это одновременно интригует и обижает — почему он так далеко, когда вроде бы невероятно близко?

— Ну там, — Фред кивает на окно.

Как мог остаться тот, кого не было? Ей нечего ему ответить.

— А у тебя?

Глаза напротив округляются и точно поджигаются светлячками. Гермионе кажется, что еще немного и он взлетит на своем (лишь с виду непримечательном) ковре, как Аладдин из сказки. Только обезьяны не хватает.

Хотя вот же она, сидит на этом самом месте, задумчиво накручивая на палец длинную кудрявую прядь.

— Да! — буквально взрывается Фред. — У меня мама и папа. Мама повар, а папа электрик. А еще там есть мои братья. Много. Их зовут Билл, Чарли, Перси и Рон. Билл самый взрослый, Перси самый умный, Чарли самый добрый, а Рон… Рон самый смешной. Он всегда меня веселит и приносит вкусные кремовые пирожные, их готовит мистер Добби. Забавное имя, правда? О, ну и Джин-Джин, конечно. Она самая младшая и самая красивая.

Гермиона вдруг чувствует непонятное сжатие где-то в области груди. Про нее такого никогда не говорили.

Язык уже несется вперед мысли:

— А я?

— Что ты?

— Я красивая?

Ее тянет извиниться, ведь Фред хмурится, уподобляясь пушистым тучам на бледном зимнем небе. Может, она его оскорбила?

Недолго Фред молчит, постукивая пальцами по подбородку, а потом резко выпрямляется, поспешно втягивая воздух.

— Ты не Джин-Джин. Ты другая. Твои волосы… они как макароны, знаешь? Такие же завитушки и, — он берет лежащий на ее плече локон и подносит к лицу, трясь об него, как кот о хозяина, — такие же мягкие. А глаза похожи на свитер.

Она усмехается.

— Свитер?

— Угу. Мама каждый год вяжет нам свитеры в качестве подарков на Рождество. Это праздник такой, на нем принято наряжать елку, есть печенье, пить какао и играть в снежки. Ты любишь Рождество?

— Я люблю какао, — робко пожимает плечами Гермиона.

— Так вот, твои глаза по цвету точь-в-точь мой лучший свитер с желтой буквой Ф посередине. А веснушки у тебя почти что как мои. Ну или наоборот.

— Ты хочешь сказать, что…

— Да, ты очень красивая. Неужто ты не знала?

Гермиона только мотает головой.

Через неделю Фред чуть ли не силком тащит ее к себе, тараторя что-то про Рона и про какие-то инструменты. Ей ужасно хочется спать, но интерес склоняет чашу весов, на которые она обыкновенно кладет «да» или «нет», в пользу первого, и Гермиона послушно шагает к двери под номером сто четыре.

Останавливаясь в центре комнаты, Фред сжимает обе Гермиониных руки и просит закрыть глаза. Она чует неладное и, признаться, боится, однако она пообещала самой себе, что постарается доверять Фреду. Мистер Дамблдор, крупный, но добродушный старик в широкополой шляпе, напоминающий волшебника из обожаемой ею детской книжки, сказал, что общение с ним пойдет ей на пользу, что ей нужно научиться отпускать свои страхи и что никто больше не сделает ей больно, а если так вдруг случится, то Гермионе следует тут же рассказать обо всем ему, тогда он накажет виновного. Он вообще всяких плохих людей умеет наказывать.

Не проходит и минуты, как Фред разрешает ей посмотреть, и от увиденного у нее перехватывает дыхание: с большого холста на нее глядят две пары глаз, одну из которых не узнать нет шансов — столь крепко в ее память врезался его дикий лес⁽¹⁾; вторая кажется ей лишь смутно знакомой.

Он — такой же рыжий, как Фред. Она — такая же кудрявая, как Гермиона. И оба веснушчатые. Только одеты иначе, подобно людям из муравьиной фермы.

Это слишком прекрасно, чтобы быть правдой.

— Ты сам нарисовал?

Фред кивает.

— Я старался.

Она протягивает ладонь, едва дотрагиваясь до (высохших, к счастью) линий. Краски переливаются, словно золото, мелькают бликами, отпечатываются леопардами под зажмуренной темнотой.

— Это могли бы быть мы.

Фред поправляет извечно мешающие ей волосы и обнимает за плечи, гордо вскидывая голову.

— Это и есть мы.

И Гермиона улыбается.

Примечания:

Портрет (от ИИ): https://i.postimg.cc/cC14Pvj0/image.jpg.

1) Кинонный вариант.

Вернуться к тексту