Чужеродный (джен)

В объяснительной я кое-как вымучил байку о родственнице, которая внезапно и тяжело заболела. И к которой из-за этого пришлось срочно ехать. Никого, разумеется, не предупредив.

Нет, предъявить билет на самолет, поезд или междугородний автобусный рейс я не мог. Потому что не пользовался ни тем, ни другим, ни третьим. Сын этой родственницы заехал за мной на своей машине, прихватил с собой.

Оставалось надеяться, что компетентные органы, курирующие наш институт, не будут копать сильно глубоко (и не сильно тоже), проверяя мои россказни на правдивость. В конце концов, кто я такой? Точно не большая шишка. И проступок мой на статью Уголовного кодекса точно не тянет.

Понимал это и руководитель отдела. Потому разговор с ним закончился достаточно мирно. На первый раз он решил меня простить и ограничиться даже не выговором, а устным предупреждением. Но вот если я захочу продолжить в том же духе, лучше сразу писать заявление по собственному желанию. В институте такому работнику точно делать нечего, а так хоть лицо сохраню.

Итак, на первый взгляд инцидент был исчерпан… но я понимал, что выдыхать с облегчением рано. И дело было даже не в супруге, с которой тоже предстояло объясняться. Причем скормить ей историю о родственнице не стоило и не мечтать.

Хуже было то, что ничего не кончилось. Не был я застрахован от новых скачков через время. Причем не требовалось иметь семь пядей во лбу, чтобы заметить — скачки эти с каждым разом только растут. Сначала минута-другая, потом часы, потом дни. То есть то, что происходило со мной, точно не было похоже на грязь, которая, как пелось в частушке, «высохла — отпала».

От жены я в итоге отделался историей о ЧП в лаборатории, как следствие — суровой необходимости дневать и ночевать на работе. Коллайдер-де чуть не накрылся, шутка ли! И да, со связью было все плохо, отчего позвонить домой, предупредить, я не мог. До самого четверга.

Коль благоверная и раньше считала мою работу полным зашкваром, россказням о чрезвычайном происшествии поверила едва ли не охотно. Сама, видать, ожидала чего-то подобного. Во всяком случае, названивать в институт, тому же руководителю отдела, не стала.

Остался вопрос, что делать с моими спонтанными перемещениями. Была у меня мысль обратиться с проблемой к ученым института, выдать всю правду, о помощи попросить. Из-за вас, мол, со мной такое творится. Может, сами и разгребете?

Да, искушение такое было. Но я его поборол.

Во-первых, не факт, что мне бы помогли. Да и плохо себе представлял, в чем такая помощь может выражаться. Мои отношения со временем — это все-таки не какая-нибудь болячка (или даже опасная инфекция), к которой можно подобрать лекарство.

Во-вторых, быть подопытным совершенно не улыбалось.

Ну а в-третьих… поставим себя на место моих сверкающих учеными степенями руководителей и коллег. Некий прогульщик оправдывается тем, что его внезапно зашвырнуло на пару суток в будущее. Еще и на коллайдер кивает. Наверное, я не сильно погрешу против истины, если скажу, что звучит это дико. А ученые — народ хоть и любознательный, но весьма недоверчивый и критичный. Обоснования им нужны на каждом шагу. Доказательства даже самого простого, на первый взгляд, утверждения.

Здесь в принципе, можно было и «в-четвертых» придумать, и «в-пятых», и так далее. Как говорится, кто не хочет, тот ищет причину. Или даже целый вагон причин. Истинное же объяснение, наверное, заключалось в горячо любимой психологами зоне комфорта, выходить из которой желающих обычно немного.

Не захотел и я. Действительно, какой уж там комфорт у лабораторной крысы, даром что большой и двуногой. Хотя умом понимал, да — время, невзлюбившее меня, зону эту само неплохо расшатывало.

Как бы то ни было, но к проблеме своей я решил подойти с другой стороны. Если избавиться от аномалии невозможно (скорее всего), значит можно попытаться держать ее в узде. Контролируя собственные чувства. И не допуская… ну ладно, сводя к минимуму вероятность стресса, способного подтолкнуть меня вперед во времени.

Что до конкретного решения, то тут было о чем подумать. Наши родители имели всего пару вариантов. Либо выпить чего горячительного, либо душевно побеседовать с другом, родственником, коллегой, да пусть даже случайным знакомым. Позже свои услуги для восстановления душевного равновесия предложили разнообразные «психи» — психоаналитик, психотерапевт. Мог и психиатр подключиться в особо сложных случаях.

Но теперь-то двадцать первый век на дворе. Да в самом разгаре. Теперь возможностей поддерживать нервную систему — вагон. От йоги до арт-терапии. Хотя, конечно, ни один вариант стопроцентный результат не гарантирует.

Что до меня, то, рассмотрев это изобилие да примерив мысленно каждый способ на себя, я в итоге остановил выбор на занятиях боксом. Во-первых, хобби вполне себе мужественное, способное придать уважения в глазах коллег и знакомцев. Отдает стереотипностью, но в отличие от вязания крючком, например, или рисования сам не знаю чего, хотя бы не вызывает вопросов насчет моей нормальности. Ну а во-вторых, уже с первого занятия стало понятно, что оно — по-мо-га-ет! Да-да, поколотив с часок вечером после работы боксерскую грушу в фитнес-клубе, я забывал, как злился на что-то или кого-то в течение дня; как чего-то боялся, отчего-то волновался или кому-то завидовал.

Точнее, воспоминания о неприятностях никуда не девались, но отступали на второй план. Сами же источники отрицательных эмоций стали казаться бурей в стакане воды. Незначимыми пустяками, на которые тратить нервные клетки — себя не уважать. Главной же становилась ее величество усталость. Но не простая, как после работы, а в компании с ее высочеством удовлетворенностью. Типа не просто время тратил и потел вдобавок (про болевые ощущения в руках я уже молчу), но стал за это время сильнее, крепче. Чем не повод снова в зал вернуться.

А уж какой кайф было представлять на месте груши какого-нибудь неприятного тебе человека, будь то бесцеремонный коллега или криворукий безглазый водила, по чьей милости пол-улицы может стоять в пробке. Если тренировка проходила под таким соусом, то из зала я вообще уходил с улыбкой на лице. И довольный же возвращался домой.

Так продолжалось почти месяц с момента покупки абонемента. А потом тренер, невысокий коренастый армянин с черной окладистой бородой, заявил, что продолжать тренировки в том же духе, без спарринга, столь же эффективно, как удовлетворять себя посредством рук. Или, о ужас, посторонних предметов. Выразился он грубее и куда более емко, но суть была именно такова.

Разумеется, спорить я не стал. Более того, подумал, что все к лучшему. Если к спаррингу перейду, то может, и реакцию разовью. И тогда (я надеялся) очередной придурок на консервной банке с мотором не застанет меня врасплох.

Первые удары были из серии «сила есть — ума не надо». Прямолинейные, бесхитростные. От меня требовалось лишь блокировать их. Так тренер проверял, насколько я стойкий. И способен держать удар.

Затем было мне предложено помахать кулаками самому. Сделал я несколько взмахов. Шустрых… как мне казалось, вроде бы ловких, а главное — от души. Максимум силы в них вложил. А в результате только один удар тренеру пришлось встречать своевременно выставленным блоком. От остальных же он и вовсе отклонился с легкостью, совершенно естественной. И тем особенно бесившей. Так бесит муха, не дающая себя прихлопнуть. И выходит у нее тоже естественно, да.

— Чувствуешь, где твоя ошибка? — вопрошал тренер, глядя на меня, вспотевшего, запыхавшегося и опустившего усталые руки.

Я раздраженно помахал головой.

— Слишком много сил транжиришь, — сам же ответил тренер на собственный вопрос, — почем зря. Машешь, машешь со всей дури…

С этими словами он вроде как передразнил мои удары, но так, что выглядело это по-дурацки суетливо. Будто заяц по барабану колотил.

— И ничего. Вся твоя сила в воздух ушла. А я как стоял перед тобой, так и стою… улыбаюсь. Любой соперник просто измотает тебя… так. Это во-первых.

Я подобрался, внимание включил на максимум. Ожидая как нечто важное услышать, так и банального подвоха.

— А во-вторых, не стоит расслабляться, — заявил тренер, — наш поединок еще не окончен.

И с этими словами послал мне хук правой. Я еле блок успел выставить — повторяю, еле успел, и то лишь потому, что был готов к чему-то подобному.

И зря. Удар оказался обманным, только внимание отвлек. Кулак тренера не долетел до блока пару сантиметров. Тогда как левая рука (я успел заметить краем глаза), метнулась в сторону моего лица.

Здесь я уже сделать ничего не успел. Кулак тренера врезался в подбородок. И показалось, будто я влетел в стену, а стена эта еще и ожила да оттолкнула меня.

Нет, тренировались мы в перчатках и шлемах, что неплохо смягчало удары. Но в каждый взмах кулака что я, что тренер вкладывали энергию, которая вообще-то просто так никуда не девалась. В идеале ее следовало тратить на партнера-соперника — привести его в движение. Например, в такое. Сначала голова подается куда-то назад и в сторону. Затем тянет за собою шею… позвоночник… весь корпус. Все это в какую-то долю секунды перевешивает ноги, которые уже не в силах стоять — и отрываются от пола. После чего все тело, лишенное равновесия и какой-либо твердой опоры, устремляется вниз, на маты.

Примерно это произошло с моим телом после удара тренера — если не коронного, то близкого к тому. С той лишь поправкой, что занесло меня центробежной силой куда-то в сторону стены. Влететь в которую вперед башкой я как-то желанием не горел.

«Ох, бли-и-ин!» — успел я подумать. Ну и сгруппироваться еще напоследок. А также обругать тренера. Коротко, но неприлично.

Еще я успел понять, что не иметь опоры под ногами, не контролировать или почти не контролировать свое положение в пространстве, свою способность к движению — это страшно. Уже потому, что непривычно. Плюс чувство беспомощности само по себе. Когда ничего не зависит не только от тебя, но и вообще от чьих-то разумных действий.

И нервная система моя решила, что этого всего ей достаточно.

Когда я наконец приземлился на мат и замер в позе эмбриона, тренер исчез. А вокруг меня носились, толкаясь и крича, дети. Целая орава детей… которым нечем было заняться на каникулах, вот родители и привели их сюда.

«Каникулы! — осенило меня. — Это ж не меньше недели должно пройти!»

А в панорамные окна зала вместо темного и тоскливого осеннего вечера заглядывал белый день. Белый! От падающего снега.

Мне только и осталось, что снова упасть щекой на мат, с которого я едва успел приподняться. Упасть, застонать…

И в то же мгновение дети исчезли. Вообще зал опустел. За окнами снова сделалось темно. Да и свет стал каким-то приглушенным, придавая всей обстановке ощущение мрачности, заброшенности.

Я поднялся, выглянул в коридор. Никого, если не считать уборщицы со шваброй наизготовку и скучающим выражением на неприметном лице.

— Молодой человек, — окликнула она меня таким же скучающим голосом, — мы уже закрываемся.

Подтвердила мою догадку.

— Да, я понимаю, — только и мог сказать я, — щас, минутку. Переоденусь только.

И кинулся в раздевалку. Про себя радуясь, что держал ключ от шкафчика в кармане тренировочных шорт.

Радовало и то, что шкафчик с моими вещами никто без ключа даже не пытался вскрыть. Все было на месте. Как и куртка на вешалке. Да, я понимал, что снаружи в ней будет уже холодновато. Но всяко лучше, чем в одной рубашке и джинсах.

На этом хорошие новости заканчивались.

Когда я вышел на улицу, легкий снежок метался в воздухе, кокетливо позируя в свете фонарей. То тут, то там, лепясь к вывескам заведений и фасадам домов, красовались фигуры, изображающие елки, Деда Мороза, снеговиков. Город активно готовился к Новому Году.

И лишь у меня настроение было далеко не праздничным. Знал уже, что ждет меня по возвращении на работу. Руководитель отдела выразился предельно конкретно.

А прежде мне предстояла другая головомойка. Дома. И это еще вопрос, что меня радовало меньше.