О незримых вещах (гет)

Они встретились в ближайшие выходные в центре Вашингтона. Эшли сначала бросилась к нему едва войдя в ресторан, потом резко остановилась, осознав свой порыв. Леон ласково положил руку ей на плечо. Он был ради видеть её, что и сказал ей.

— Целая вечность прошла, — тихо сказала ему Эшли, садясь напротив. Они были единственными посетителями в тайском ресторане, который её охрана арендовала на несколько часов, для защиты от нежелательного внимания прессы. Леону нравилось это место. Иногда он заглядывал сюда по вечерам после работы, чтобы отвлечься.

— Всего месяц прошёл, — сказал он. — Как ты?

Она сняла своё светло голубое пальто и повесила на спинку стула.

— У меня всё в порядке. Эм… Извини, что не написала раньше. Я хотела, но после случившегося, жизнь стала такой суматошной со всей этой учёбой, остальное ты знаешь. Журналисты заставили меня посидеть дома.

— Не беспокойся об этом. Мы же всё-таки встретились.

— Да, да, — сказала она, делая всё возможное, чтобы оставаться весёлой.

Официант, молодой человек, который был членом семьи, владевшей рестораном, подошёл робко улыбаясь, чтобы наполнить их бокалы водой. Леон надеялся, что владелица и её персонал получили значительную сумму за аренду, и решил оставить щедрые чаевые.

Эшли потянулась за одним из ламинированных меню.

— К слову, папа сказал, что тебе нравится это место. Забавно. Я часто бываю в центре, но никогда не замечала его.

— Тебе понравится, поверь мне.

— Всегда, — просияла она.

Началось всё легко, их беседа ограничивалась разговорами о её жизни, мечтах, какие страны она планирует посетить после того как окончит университет. Последние два года она специализировалась на сохранности предметов искусства в Массачусетском университете. Эшли долго рассказывала ему о Ремедиос Варо, художнице-сюрреалисте, которую она изучает в этом семестре на курсе искусствоведения, сказала, что если и есть кто-то, кто смог бы запечатлеть ужас и абсурдность жизни и сделать это непонятно прекрасным, то это была она.

Леон был заинтригован.

— Не думал, что ты любишь ужасы, учитывая обстоятельства.

— Это странно, знаю. Когда ты смотришь на её работы, такое чувство, что ты заглядываешь в кошмар. Но чем больше я изучаю её жизнь, тем понятнее мне становится. Зная, что ей пришлось пережить: войну, заключение, бедность, и всё равно она продолжала писать. Я же — совсем другое. Совершенно непродуктивна, — она замолкла, будто не знала, что сказать. — После Испании, снова оказаться дома казалось нереальным. Всё, чего мне хотелось, это быть одной. И время. Время…

Леон дал ей несколько секунд, чтобы собраться, он заметил, как её взгляд стал твёрдым, а между бровей появилась едва уловимая складка. Когда он встретил её впервые, она выглядела печальной, не выспавшейся, словно ей едва удавалось удерживать себя и не разбиться на кусочки.

— Сложно объяснить, — сказала Эшли, складывая руки на коленях.

— Я понимаю, — сказал он, и это было правдой. Он хорошо знал это чувство, как время в последствии движется с мучительной медленностью, заставляя его считать дни по часам, а в самые худшие времена — секунда за секундой. Неожиданно ему захотелось обнять её. Это нечестно, что ей приходится переживать всё это в таком молодом возрасте. Вместо этого, он просто сказал ей, что всё в порядке. Она в безопасности. Ей не обязательно говорить о том, что случилось, если ей не хочется, но если она всё-таки она захочет, то он обязательно выслушает. Она не одна.

— Как ты справляешься? — ласково спросил Леон.

Она пожала плечами и откинулась в кресле, вытирая глаза.

— Прости меня, прости.

— Эшли, эй. Тебе не за что извиняться. Всё хорошо.

Её покрасневшие глаза блестели. Она вздохнула и выдохнула. Когда она снова заговорила, её голос сорвался.

— Я не знаю, сколько времени должно пройти. Чтобы стало лучше. Я думала, что, вернувшись к учёбе, я смогу переключиться, потом начну видеться с кем-нибудь, ну знаешь, чтобы поговорить. Но ничего не изменилось. Я постоянно это чувствую.

— Понимаю, — сказал Леон. — Иногда я тоже чувствую это. Ужасно, знаю.

— Думаешь, станет полегче?

— Когда-нибудь.

— Когда? — почти шёпотом спросила Эшли.

Он потянулся через стол и накрыл её руку своей. Простой контакт с другим человеком успокоил его.

— Хочу тебе кое-то рассказать. Я был примерно в твоём возрасте, когда случился Раккун Сити. Я был там. После этого, я не думал, что смогу продолжать жить. Каждый день я едва держался. И я много думаю об этом, Эшли. Самое сложное, что мы можем сделать, это продолжать двигаться вперёд несмотря на ужас, просто проживать день за днём. Неважно, что помогло тебе продержаться секунду, а потом ещё одну, неважно насколько ничтожно оно, просто продолжай за него держаться.

— Раккун Сити. Боже, Леон. Я не знала…

Он убрал руку. Если бы он мог поделиться с ней чем-то, это то была бы умиротворённость. Только это.

— Всё в порядке, — сказал он. — Правда, всё уже в прошлом.

Гнетущая тишина повисла над их столом, прерываемая звуком текущей воды на кухне и громкими переговорами на тайском между поварами. Это успокоило Леона. В своём одиночестве он научился удерживать внимание на происходящем в мире, это стало его стилем жизни. Стоявший на кассе телевизор показывал видео клип в неоновых цветах, напомнивших Кеннеди витраж.

Он нашёл спокойствие в нежном выражении лица Эшли. Несколько лет назад он как-то прочитал строчку из книги про болезнь и травму, пережив которые, может сделать человека либо озлобленным, либо сострадательным. Он хотел бы стать добрее. Он видел это и в ней.

— Как ты сейчас себя чувствуешь? — спросил он.

— Нормально, мне кажется. Лучше, чем минуту назад, — она снова вытерла глаза и улыбнулась, хотя он чувствовал, что она сделала это ради него. — А это уже что-то.

— Да, — согласился он.

* * *

Закончив свои блюда, в ожидании счёта, Леон спросил Эшли о её любимом творении Варо, надеясь перевести разговор в другое, более лёгкое, русло.

Она задумалась.

— «Ловец звёзд», — сказал она, — Это мой номер один.

Все работы Варо Эшли видела только в учебнике по искусствоведению. Когда-нибудь она хотела бы увидеть их очарование вживую. Вскоре дрожь в её голосе исчезла и появился задор, когда она начала описывать картину.

Леон сосредоточился. Он представлял каждую деталь, словно картина, которая ей так нравилась, висела перед ним: каменная арка, тени в затемнённой комнате, женщина, стоящая в развевающемся плаще цвета пламени. Она выглядела мудрой, безучастной, величественной, острый подбородок, подчёркнутый рифлёным воротником, её серые волосы были убраны под испанский шлем. Женщина была охотницей. Из складок её одежды исходил свет. В одной руке она держала сачок для ловли бабочек, в другой — клетку для переноски домашних животных со светящимся месяцем внутри.

Леону пришлось признать, в этом описании было что-то зловещее. Что за женщина смогла посадить в клетку часть неба?

— Я тоже об этом подумала, — сказала Эшли. — Но теперь, когда я знаю о жизни Варо чуть больше, мне кажется, что всё не так уж и просто. Она была сильна в алхимии, и среди фигур, которые она писала было много учёных. Искусство и наука, они в чём-то похожи, если подумать об этом.

— Как это?

— Смотри, искусство и наука, два способа понять этот мир. И поделиться тем, что мы узнали. Что если женщина на картине этим и занята, изучает луну насколько это возможно? Как если бы это был её способ защитить её?

В голове Леона мелькнули жуткие эксперименты Саддлера.

— Может быть. Но любознательность не всегда приводит к хорошему.

— Почему ты так думаешь?

Леон одарил её взглядом, в котором читалось «Мне правда нужно объяснять?»

— Серьёзно, — рассмеялась Эшли. — Ну ладно, ладно, ты считаешь, что нам стоит прекратить исследовать мир?

— Нет.

— Тогда что? — её тон оказался более любопытным и открытым, чем он ожидал.

До Леона начало доходить, она решила сделать реставрацию картин своей работой. Он представил, как через несколько лет она будет работать в музее в окружении старых артефактов стеклянных контейнерах. У неё будет набор небольших и изящных инструментов. Она будет проводить дни собирая по кусочкам картины. Она будет в безопасности и счастлива.

Что касается его, он не видел связи. Наука было наследием чего-то более могущественного, чем искусство, и намного опаснее.

— Я о том, что иногда просто нужно оставить всё как есть. Не всё требует исследования под микроскопом.

— Наверное, — сказала она и слегка приосанилась. — Но я верю. Если есть шанс, что это поможет людям, разве не стоит попробовать?

Он покачал головой, улыбаясь. Его же собственные слова, сыграли против него, уничтожили его намерение доказать его свою точку зрения.

— Твоя взяла.

Он хотел бы сказать «да», как же прекрасно было бы наконец понять тайны вселенной. Использовать эти знания для совместного улучшения мира.

Луна, охотница, извечное устремление. Это заставило его увидеть надежду в её глазах.

Он не сказал, что хотел бы быть таким же великодушным. Он не сказал, что, когда представлял картину, только одна женщина занимала всё её пространство. Женщина, которая, на первый взгляд, предала и использовала его, чтобы получить самые жуткие секреты Амбреллы. Её имя Ада Вонг, и оно было выжжено на нём.

* * *

Они познакомились меньше чем за восемь часов до разрушения Раккун Сити, события, которое навсегда отпечаталось в их сознании ужасом и горем. Прошло шесть лет, и их дорожки пересеклись в Испании. За этот период всё должно было стать легче, но не стало. Он пытался убедить себя. Он пытался заглушить Раккун Сити длительными, изматывающими тренировками и оперативной работой, но та ночь дала трещину в середине его жизни, когда он меньше всего ожидал. Лёгкая вибрация в начале, словно ветер колышет поверхность пруда, затем сильнее, и сильнее, разрушительнее. Как только он оставался один, он начинал слышать.

Крики, непрекращающийся ливень, мертвецы, тянущиеся к нему в потоке рваных лоскутов кожи, мёртвые с пустыми глазницами, бросающиеся в направлении любого движения, в поисках бьющегося сердца.

Её рука, выскальзывающая из его хватки, и она, падающая в темноту.

После этого он не мог смотреть на мосты, не видя там её.

Но к моменту, когда он через разведданные, полученные в биотеррористических кругах, узнал, что она выжила и быстро вернулась к своим старым привычкам, он почувствовал злость, но также и облегчение.

Но всё же.

Леон не мог перестать анализировать их последнюю беседу на катере. Она повернулась к нему и насмешливо улыбнулась сказав, что он совсем не изменился после случившегося, а потом смягчившись, будто хотела утешить его добавила: «тебе просто кажется».

Ада сказала это так, словно чувствовала его кровь, кости, жилы и мышцы, удары сердца, даже не касаясь его. Он не понял, что она имела в виду. Неужели это то, что шесть лет разлуки делает с людьми? Делает их необъяснимыми друг для друга.

Он должен был предвидеть грядущее. То, как она уклонилась от его ответа, изменилась ли она сама — «сам как думаешь?» — это была просто игра, расчётливый метод, с помощью которого она достигнет своих скрытых целей? То, как позже она перешагнула через него с отстранённой лёгкостью, и образцом плаги в руке, словно это был очередной разрушенный день в аккуратном, устоявшемся распорядке её дня, словно они едва знали друг друга. А может быть это и было правдой. «Ничего личного Леон», — сказала она, — «У нас с Луисом был уговор».

Луис был бывшим исследователем Амбреллы, человеком, который умер, пытаясь исправить свои ошибки. Леон считал, что без его помощи, он с Эшли погибли бы.

Потрясение пронзило его, когда Ада ушла. Она была свидетелем уничтожения Раккун Сити. Она знала, на что способны эти вирусы. Она, мать её, знала.

Неужели смерть Луиса была напрасной?

Нет. Леону пришлось поверить, что такого больше не повторится. Ему пришлось поверить, что Ада не позволит этому случиться. Он отлично осознавал и другое: если бы образец попал ему в руки, у него не осталось бы выбора, кроме как обернуть его против Американского правительства, которое могло, бог знает что сделать, заполучив такую власть. И поэтому, он ничего не сделал. Он просто отпустил её.

* * *

Когда они покидали ресторан, Эшли задержалась, чтобы рассмотреть фотографию в рамке, висящую на стене, на которой был изображён храм. Леон не торопил её. Ему нравилось видеть её такой спокойной, задумчивой, полностью увлечённой яркими цветами фотографии.

Он никогда не задумывался об этом раньше — её неожиданный интерес, когда они были в замке Салазара, в окружении предметов искусства. Даже когда они бродили по лабиринту комнат, он вспомнил, как в редкие минуты, когда им не нужно было бежать от опасности, Эшли бросала быстрый взгляд на окружающую их архитектуру, на бессчётное количество картин и скульптур, каменных рельефов рыцарей, замерших в бесконечной битве, в её глазах был восторг. Тогда он думал, что видел в них страх. Он не стал бы винить её в этом.

Леон вышел на холод и надел кожаные перчатки.

Снаружи два агента Секретной службы ждали, чтобы сопроводить Эшли домой на чёрном внедорожнике. У них было ещё чуть больше десяти минут. Солнце скрылось за тяжёлыми кучевыми облаками, но Леон видел его расплывчатые границы. Почти чувствовал его тепло. Небо было белым и обещало снег.

— Я кое-что сейчас осознала, — сказала Эшли, держа руки за спиной. Такая привычка бывает у детей, когда она хотят, чтобы взрослые угадали их секрет.

— И что же это?

— Ты всё ещё должен мне урок боя на ножах, помнишь?

— А, — сказал Леон. По правде, он совершенно забыл об этом. — В следующий раз, обещаю.

— Ловлю тебя на слове. Может, когда я научусь, я буду так же хороша, как и ты.

— Что будет не удивительно. Глядя, как ловко ты управляешься со строительным краном и стальным ядром, даже не вспотев.

Она засмеялась.

— Тогда мы были отличной командой, согласен?

Они решили немного прогуляться вниз по главной улице. Посильнее закутавшись, они прошли театр, перед которым выстроилась огромная очередь, воздух был наполнен сильным запахом сигаретного дыма и горящим маслом с уличных лотков. Леон хорошо знал эту улицу, он прогуливался по ней в те ночи, когда не мог заснуть. Здесь были книжный магазин, в котором играл оркестровый джаз, крошечный музыкальный магазинчик с его мигающей трубой на окне и объявлением о найме, висящем уже три месяца. Он бросил быстрый взгляд на своё отражение в окне с тусклым видом людей внутри. Одиночество выглядит именно так, думал он, — ты можешь пройти через множество хорошо освещённых помещений, даже не бывая в них.

Улицы кипели жизнью в это время года, взмыленные покупатели, пытающиеся ухватить подарки в последний момент или побывать на сезонном событии в городе, как например, рождественская песня, на которой Леон как-то был, один раз — его не сильно интересовали религиозные подтексты. И восторженная демонстрация эмоций в толпе. Ощущалась надуманность и чрезмерность. Но ему хотелось узнать с чего вся эта шумиха, и после панических атак ему нужно было отвлечься.

Что-то, касательно праздников, нарушало его спокойствие, напоминало о людях, которые должны были выжить и быть сейчас здесь.

По пути они прошли мимо церкви внушительной высоты. Табличка перед ней красовалась надписью чёрным жирным шрифтом: «Аллилуйя Агнец Победил».

Леон поёжился.

Они остановились на небольшой площади, в центре которой находился фонтан из чёрного гранита, выдавая идеальную арку воды. Окружающее пространство было заполнено художниками, артистами и сувенирными лавками, с вывешенными «I ♥ DC» футболками. Мимо проносились машины, обдавая их прохладным воздухом. Кто-то красиво играл на виолончели, ветер разносил приятную мелодию, но из-за людского потока, Леон не смог разглядеть исполнителей.

— Эй, Леон. Я хочу спросить тебя о том дне, — сказала Эшли, уводя его под каменную арку, подальше от городского шума. — Та женщина, что спасла нас. Ты не знаешь, что с ней?

— Какая женщина? — спросил он, будто не понял о чём она говорит.

— Да ладно. Женщина в вертолёте. Ты сказал, что гидроцикл принадлежал ей. Кажется, ты назвал её… Ада или как-то так.

Леон ощетинился. Он не был готов к такому. Ни к вопросу, ни к неожиданной сухости в горле. Он сглотнул, и ощутил, как зазубренная боль проходит сквозь грудь при воспоминании об её уходе.

Эшли выжидающе смотрела на него.

Он открыл рот и закрыл. Он не решался повторить имя Ады, отказывался назвать его вслух, как если бы произнесённое во вселенную имя могло посчитаться за предательство. Некоторые вещи нужно держать при себе, думал он.

— Почему ты спрашиваешь? — наконец спокойно спросил Кеннеди.

— Так ты знаешь её. Мне просто было интересно. Думала, она что-то типа поддержки.

— Поддержка, — повторил он, пробуя слово.

Она была права. В конце концов, Ада делилась с ним информацией по ходу его миссии, дошло даже до того, что она помогла ему отследить местопребывание Эшли в замке, не говоря уже о том, чтобы спасти их задницы больше, чем один раз.

— С тех пор я не видел её, если быть честным.

— Вы, ребята, были такими крутыми, когда сражались вместе, и победили то чудовище. Я поверить не могла.

Уголок рта Леона дёрнулся.

— Стой, ты всё видела?

— Ну, я была достаточно далеко, но да, я видела большую часть. Это было впечатляюще. Поэтому, когда я увидела, что она улетает, я не ничего поняла. Я думала, она доставит нас домой.

Леон на какое-то время задумался. Оба, он и Ада, стояли плечом к плечу против Саддлера до конца, их оружия были нацелены в одну сторону. Как-то странно было думать, но в первый раз они не целились друг в друга.

Он долго смотрел, как вертолёт поднимается в рассветное небо, и в последний момент поймал брошенный Адой ключ. Этот ключ, который теперь хранился в бардачке, был единственной вещью, оставшейся от неё.

Леон подумал о том, где она может быть сейчас, и о том, смог бы он найти слова, чтобы сказать, что он доверял ей и в тоже время нет. Он хотел увидеть её так же сильно, как и двигаться дальше. Наверное, лучшее, на что он мог надеяться, это то, что их пути не пересекутся, когда придёт время.

— Кажется, ты знаешь её достаточно хорошо, — сказала Эшли.

— Да, — ответил Леон, и быстро добавил: — Что-то типа этого.

Они направились к чёрному внедорожнику, который сопровождал их с того момента, как они покинули ресторан, ближе к вечеру небо стало свинцово серым. Один из агентов вышел, чтобы открыть заднюю дверь, ожидая, когда Эшли сядет. Она развернулась к Леону и обняла его.

— Ну, до следующей встречи?

— Конечно. Если тебе что-то понадобится, ты знаешь, как меня найти. Береги себя, Эш.

— Ты тоже, Леон.

Он остался стоять на тротуаре в зимней прохладе, глядя, как удаляется машина. Его машина стояла через улицу, он подошёл к ней и забрался внутрь.

Леон вытащил ключ, который дала ему Ада, из бардачка, проверил плюшевого мишку, прикреплённого к ключу, повертел в руке. Он был грязным, голубой бант, повязанные на его шее немного растрепался по краям. Аккуратно, будто он держит в руках драгоценную вещь, он провёл пальцем по банту. Затем расстегнул кармашек сзади.

Его более молодая версия непременно тут же позвонила бы ей. Когда он открыл кармашек два месяца назад, он нашёл клочок бумаги с номером телефона, написанного от руки красными чернилами. Всё просто, ощущение отсутствия выбора, кроме как взять телефон и поговорить с ней, но он не смог заставить себя сделать это. Что он мог сказать, что он прощает её? Это ложь. И что бы она не сказала, он всё равно не поверит ей.

Он убрал мишку и завёл двигатель, глядя как за окном крупными снежинками падает снег, превращаясь в капли дождя на лобовом стекле. Тупая боль пульсировала в груди. Он рефлекторно положил руку на сердце, чувствуя, как оно стучит. У Леона закружилась голова. Досчитав до десяти, он закрыл глаза, выжидая, что головокружение всего лишь следствие плохой погоды, и когда всё прошло, он поехал домой с выключенным радио, сосредоточившись лишь на дороге и звуке двигателя, звучащего громче его беспокойного, бешено стучащего сердца.

* * *

В ту ночь ему снился сон, что он сидит за кухонным столом и рисует серию карт, бесконечные круглые узоры на листе. Когда Ада, касаясь его плеча, спросила, чем он занят, он перевернул лист чистой страницей вверх. Он ещё не закончил. Он не хотел, чтобы она увидела рисунок в таком грубом исполнении. Леон почувствовал, что краснеет от стыда.

В другую ночь ему приснилось, что он в лифте под землёй с Луисом, который лениво покуривал сигарету и читал Дон Кихота. Он стоял рядом с ним, живой. Их одежда была пропитана потом и грязью. Леон был настроен скептически. Он хотел сказать бывшему биологу прекратить чтение, сейчас не время валять дурака, когда на кону жизнь Эшли. Но он не мог найти слов. Он утратил способность говорить.

Луис выпустил изящную струю дыма уголком рта, повернулся к Леону и сказал: «Полегче, Санчо. Твоя работа доведёт тебя до могилы».

Если это была не Ада, или Луис, тогда он видел майора Краузера в своих снах, переживая последние секунды, когда он вонзил ему нож в грудь. Взгляд краузерских глаз больше не был убийственным. Что-то было в них теперь, остатки его старого, всплывшие на поверхность, словно тень в озере, едва различимая перед тем, как исчезнуть.

Проснувшись, Леон коснулся щеки, приняв влагу на щеке за кровь. Он плакал во сне.

* * *

Январь, покрытое льдом озеро и чёрная вода, текущая под ним.

Начались праздники и дни наполнились лёгкой винной дымкой. Иногда по вечерам после работы Леон заходил в книжный магазин, в котором звучал джаз из старинного радио. Он наобум выбирал книги, слова были неважны. Всё, чего он хотел, это чистый звук. Ему нравилась поэзия, потому что язык сильно отличался от того, который он использовал в полевых отчётах, предполагающий очищенную до сухих фактов непредвзятость. Он хотел представить что-то прекрасное.

Адриенн Рич, решил он, открывая на уже знакомой странице «Погружения в затонувшие корабли»:

Мне снилось, что набрал я номер твой,

Сказать, чтоб чаще ты себя жалела.

Но игнорирован тобой звонок был мой.

Ты трубку не взяла, ведь ты болела.

Прислонившись к стеллажу, он позволил словам вытащить себя из своих мыслей, представляя кости, давно позабытые и любовно извлечённые из земли.

* * *

Подросток рассмеялся в заполненном поезде. Вспыхнувший розово-жёлто-фиолетовым цвет закат окрасил небо. Началась миграция бабочек-монарх, их оранжево-чёрные тельца скользили в пробивающемся свете, опьянённые млечным соком, спариванием и тёплыми спиралями воздуха. Свет играл на поверхности, на коже. Слишком много света, но в тоже время недостаточно. Прикосновение. Фраза, подчёркнутая в очередном любимом стихотворении: «dice que no sabe del miedo de la muerte del amor / dice que tiene miedo de la muerte del amor». Он мог бы подчеркнуть всю книгу. Он был похож на пса в поисках едва уловимого намёка на красоту вокруг, как можно больше красоты, насколько жизнь под давлением правительства может позволить.

* * *

В тот раз, в канализации, за несколько часов до того, как он узнает правду, Леон занимался ранами Ады. Бинт, который он обернул вокруг её ноги, пропитался свежей кровью, и она зашипела от боли, призывая его уйти, говоря, что она будет только задерживать его. Он не понял тогда. Как он мог бросить её, когда она спасла ему жизнь? Трижды, и счёт всё ещё открыт. Прикладывая ладонь к её бедру, слегка надавливая, он отказывался оставить её. Он не смог бы.

* * *

Дни, проведённые в строгих хромированных и стеклянных стенах штаб-квартиры СКВС, были похожи один на другой. Коллеги узнавали его в барах под золотистым светом замызганных ламп, они произносили его имя словно были старыми друзьями. Иногда он предавался мечтам, что возвращается домой с кем-нибудь, давая поцелуям и прикосновениям довести себя до дрожащей кромки желания, но он терял решимость в тот момент, когда кто-то склонялся к нему и называл своё имя.

Может поэтому он не возражал, когда Эшли начала писать ему каждую неделю с предложением пересечься. Была какая-то лёгкость в их обыденном общении, совокупность небольших моментов и разных наблюдений, которые отвлекали его от тягот работы. Их общение было бальзамом для его одиночества.

* * *

Как-то ночью, скрываясь от дождя, он зашёл в церковь Святого Патрика. Леон собрался, понимая, что сможет выдержать одну службу, не пережив очередную атаку. Он засунул руки в пальто, сжав в кулаки. Если он перекрестится, это будет бессмысленным жестом.

Он был воспитан католиками, посещал церковь и исповедовался в своих грехах на постоянной основе. Иначе дьявол овладеет тобой, говорила его бабушка, будь то дьявол в обличии прекрасного тумана, преследующий тебя всю твою жизнь, он может завладеть тобой, стоит тебе свернуть не на ту тропинку и вдохнуть его. И нет лекарства от его влияния. Попав в твоё тело, он его не покинет.

Священник поднял кропило, готовясь разбрызгать святую воду над прихожанами, их сияющие, поднятые вверх лица были полны ожидания. Леон потоптался у двери. Всё, на что падал его взгляд было каменными стенами и витражами, иллюстрирующие рассказы из его воскресной школы. Красные свечи вспыхивали под фресками нарисованных святых. Запах ладана был удушающе сладким.

Леон смотрел на действо не в силах подавить тревогу, и когда он не смог больше выносить его, она отвернулся. Он ушёл, как только прихожане запели «Пребудь со мной».

* * *

Aprisa, aprisa… perseguidles, guiadles hacia el perdon infinito.

Это снова случилось. Прямо посреди улицы, по телу прокатил холод, словно рука призрака коснулась его сердца. Он не мог дышать. Он не стал переходить улицу, где пёстрый поток людей был слишком быстрым для него. Земля поднималась и опускалась, вертелась, крутилась быстрее и быстрее. Он свернул за угол, задел кого-то плечом; прижавшись к кирпичной стене он нашёл укрытие под навесом какого-то ночного клуба, и стал пережидать тревогу. Кто-то вошёл внутрь, выпуская тяжёлую электронную музыку.

Люди уходили в застывший туман, и он подумал, что это происходит каждую минуту. Кто-то теряет голову. Кто-то ломается.

* * *

Он не смог уснуть и поэтому мысленно составлял список фактов для своего отчёта, страницы которого он распечатал и раскидал на полу своей гостиной, когда вернулся домой, в попытке расположить события в хронологическом порядке. Нужно было восстановить провалы в памяти, целые секции белого пространства, которые возникли, когда он отключался или галлюцинировал под контролем плаги. Саддлер говорил, что инфицированный становится частью коллективного разума, который мог погрузиться в твои самые глубокие страхи, обиды, желания, и вытащить их на поверхность. Леона пугало то, что Саддлер мог вскрыть его единственной фразой: «Почему ты сопротивляешься смерти?», как будто он всё это время знал, что Леон скрывает — после Раккун Сити он хотел умереть. Он пытался.

Леон повернулся и уставился на часы, которые показывали 1:23, 1:24, а он всё переписывал и переписывал строчки в своей голове, словно кто-то пытался остановить кровотечение его раны.

Находясь в теле хозяина, требуется менее одного дня, чтобы вывести плагу и развить её до зрелости.

Плага сама цепляется к центральной нервной системе хозяина, использую щупальца, и закрепляется между лёгкими и сердцем.

Существует вероятность, что паразит выживет и возьмёт контроль над телом хозяина, даже после его смерти. Плага копирует поведение своих хозяев.

Разозлившись, Леон вылез из постели и начал ходить по коридору. С логической точки зрения он знал, что паразит мёртв. Он знал это.

Он пошёл в ванную, где стал рассматривать в зеркале свою грудь, касаясь места между рёбрами, где плага была удалена путём оперативного вмешательства. Кожа, помеченная старыми шрамами, выглядела почти нормальной. Но он видел нечёткий след ультрафиолетовой радиации, с помощью которой была удалена инфекция, красноватое пятно, которое более-менее напоминало солнечный ожог. Он вспомнил дни после задания, когда его накрыло взрывом острой боли в груди, приводя в замешательство. Ко всему добавлялось учащённое сердцебиение, тошнота и усталость, проникающая в кости. Лечение часто ухудшало ситуацию новыми побочными эффектами. Врачи не могли понять, что с ним не так. Или смотрели на него подозрительно, словно он не мог открыть правду своего собственного тела. Ничего из этого. Это просто очередная вещь, которую нужно пережить, и он сделает это в одиночку.

Он прикоснулся к коже, слегка нажимая, чтобы увидеть, что произойдёт, и скривился. Через какое-то время приступы ослабевали в своей интенсивности и частоте, но он всё равно чувствовал её, даже сейчас. Это крошечное трепыхание крыльев билось внутри него, будто что-то осталось заперто там. Не плага, но что-то ещё.

Вернувшись в кровать, он уснул, просыпаясь, каждые два часа, и так до рассвета. Тело болело. Леон терпеть не мог эти промежутки между одной работой и другой, они тянулись дольше, чем он мог вынести. На следующее утро он внезапно написал Эшли, спросил, готова ли она к обещанному уроку по обращению с ножом, и ощутил облегчение, когда она ответила положительно.