О незримых вещах (гет)

Потоки с гор всё сносят на пути,

И после ливня не прошло стихии буйство.

Адриенн Рич («Поминание усопших»)

---

 

Он не думал, что головокружения начнут повторяться. Его накрыло в продуктовом магазине в воскресный вечер, когда он стоял перед фруктовыми лотками, держа в руках пустую корзинку, его сердце вдруг замерло. Так он ощущал себя теперь, замедление, которое шло изнутри, и всегда начиналось с сердца. Он не знал, что вызывает это. Взгляд немного размывался, когда он смотрел прямо, как например сейчас, он глядел на молодую пару, толкающую тележку в его направлении, с их приближением их внешние края рассеивались. Казалось, он смотрит на мир через постоянно заливающее дождём окно.

После серьёзных испытаний, выпавших на него в Испании ему дали двухнедельный отпуск. Две недели, как будто этого было достаточно, чтобы переварить всё, через что он прошёл.

Пара улыбнулась ему, проходя мимо, и он сильнее сжал ручку корзинки. Фрукты были неестественно яркими, хотя может всё дело в свете — ярко белом, как в больнице.

— Эй, вы же… — это оказалась женщина, проходившая мимо него. Её парень стоял в нескольких шагах от них, притворяясь, что рассматривает коробки с клубничным печеньем, и явно слушая её. — Вы же… Леон Кеннеди?

Он промолчал, хотя сначала хотел сказать «нет». Это был не он. Это была не его жизнь.

— Вы спасли президентскую дочь. Ох, где же это было? Испания! Там вы нашли её и тех террористов?

— Ага, — сказал Леон, глядя на паренька, который смотрел на него не моргая. Как и ожидалось, правительство быстро засекретило всю информацию, имеющую отношение к Лос Илюминадос и Лас Плагас, но похищение, спасательная миссия и всё остальное неделями открыто обсуждалось в медиа. — Если кратко.

— Боже мой. Простите, мы с парнем большие фанаты и всё такое. Он вообще-то в следующем году поступает в Секретную службу.

— Вот как?

Женщина смотрела на него большими глазами.

— Говорят, тренировки там сумасшедшие. Это правда?

Во рту у Леона появился медный привкус, и он быстро сглотнул, готовясь к очередной волне тошноты. После всех этих лет он так и не смог привыкнуть. Его имя крутилось в национальных новостях, отчего складывалось ощущение, что на его униформу нацепили праздничный значок, который он никак не может снять.

— Вы не представляете насколько, — сказал он. — И дома вы бываете очень редко. Это не всем подходит.

— Да. Мы об этом говорили, — женщина улыбнулась своему парню, затем повернулась к Леону. — В любом случае, было приятно повстречать вас, мистер Кеннеди.

— Взаимно, мэм.

— Спасибо за вашу работу.

После того, как женщина ушла, Леону понадобилось около минуты, чтобы вспомнить зачем он пришёл сюда. Он наполнил корзину продуктами впрок, на случай если завтра получит задание, которое потребует от него покинуть штат, и все скоропортящиеся продукты испортятся. На кассе девушка, узнав его, улыбнулась, к счастью она не стала ничего говорить и помогла ему аккуратно уложить продукты в пакет. Она нравилась ему, хотя бы потому, что относилась к нему, как и любому другому гражданскому. В другой жизни, он мог бы работать с ней в ночную смену, бездумно сканировать штрих код за штрих кодом, отсчитывать сдачу и говорить «хорошего вечера» каждому покупателю, и даже не задумываться об этом.

* * *

Задание заняло практически двадцать четыре часа с момента, когда он приехал в испанскую деревушку, и до утра следующего дня. Он помнил солнечный свет, поднимающийся над морем, как на картине, и первое чувство облегчение, накрывшее его, когда он и Эшли посмотрели назад и увидели, что остров в огне. Чёрный дым поднимался в небо, скрип и звук падения вышки, стоящей на склоне, где они были несколько минут назад, до того, как произошёл взрыв. Она жива и в безопасности, это было самым важным. Он не дал себе время, чтобы взглянуть на горизонт, а вместо этого направил гидроцикл к ближайшему берегу, где они настороженно, опасаясь угрозы, ждали спасательный вертолёт. Всё прошло спокойно. Только после того, как он вернулся в свой номер в Мадриде, после того, как захлопнул дверь и почувствовал дрожь в левой руке, он сказал себе, что можно вздохнуть. Ну же. Просто, блядь, дыши. Затем он отправился в ванную и его стошнило. Его продолжало трясти.

Только после того, как Леон убрал пистолет на полку под ванной, чтобы его можно было легко достать, он разделся.

От горячей воды заныли раны. Он нашёл утешение в боли, как доказательство того, что с ним что-то произошло и это нельзя скрыть. Он хотел забыться. Он пытался. Леон около часа смотрел, прижавшись к кафелю, как кровавая вода исчезает в сливе, считая каждый удар боли в плече, пока тело не начало гореть.

* * *

Кто-то постучал в окно машины. Это оказалась пожилая женщина, припарковавшаяся рядом с ним.

— С вами всё в порядке? — спросила она, когда он опустил стекло.

— Да, как никогда раньше.

— Не хочу лезть не в своё дело, просто мне показалось, что вы отключились. Хотела удостовериться, что всё в порядке.

— У меня такое постоянно, уверяю вас, — сказал Леон, изо всех сил старясь разрядить обстановку. — Всего лишь разница во времени.

Женщина слегка улыбнулась.

— Тогда, оставляю вас в покое. Берегите себя, молодой человек. Езжайте аккуратно.

— Спасибо вам, — от души поблагодарил он. После Эшли, впервые за долгое время кто-то искренне побеспокоился о нём.

Он завёл двигатель и поехал домой под песню The Mamas and Papas «California Dreamin’». Как обычно, он не смог заснуть в своей постели. Под утро Леон проснулся на диване с поразительным осознанием, что он жив. Он больше не был заражён, но его тело ощущалось невероятно далёким и чужим, словно иностранный фильм на постоянном проигрывании.

* * *

Его сны начинались в воде. Погружённый под воду он не мог пошевелиться. Наверное, это была канализация Раккун Сити. Всплывая вверх, чтобы глотнуть воздуха, он был ошеломлён видом отражения воды на потолке, это не было зеркало, но сквозь него он смог бы пройти в перевёрнутый мир, который существовал на поверхности. Если бы он только мог коснуться его.

Инстинкты подсказали ему продолжать двигаться несмотря на безжалостное головокружение, несмотря на толпу фанатиков в капюшонах, которые перекрыли ему путь вперёд, их угрюмые песнопения стуком отдавались в его костях и под рёбрами словно движение маятника. Голос Саддлера медленно накатывал в его голове, приказывая ему преклонить колени. Где кончается это место? Как долго он находится здесь? Он не знал сколько ему осталось, пока плага, плавающая в его крови, необратимо превратит его в очередного монстра. Всё, на чём он мог сосредоточиться это мерцающий белым светом дверной проём в конце туннеля. Он непрестанно двигался к нему.

Фанатики превращались в чёрный дым, когда он пробивался туда, с каждым шагом его ноги становились тяжелее и не слушались его. Иди вперёд, говорил он себе. Ты сможешь. Где-то выше света играла музыка из его юности, слова становились более понятными чем ближе он подбирался к источнику звука. То, что он разобрал были лишь обрывками, словами типа «под напряжением», «камень», «жалующейся» и «прахом». Но когда он наконец достиг двери музыка прекратилась, и он перестал быть собой. Он был один, он не двигался, застрял внутри тела, которое больше не принадлежало ему.

* * *

Smashing Pumpkins, «1979». Это была та самая песня из его плейлиста, что звучала по дороге в Раккун Сити. Больше он не слушал её никогда, просто не мог.

* * *

Его возвращение на работу было встречено продолжительными аплодисментами. Тёплая встреча заставила его почувствовать, как будто жизнь была лишь сном, а не наоборот. Его коллеги поздравляли его. Один из них сильно хлопнул его по спине, процитировав из «Крёстного отца»: «И когда мне показалось, что я завязал — они снова меня туда затащили», Леон предпочёл бы увидеть, как тот падает в бесконечную пропасть.

На кухне Ханниган пристально посмотрела на него.

— Выглядишь ужасно.

— Спасибо, — улыбнулся он, ставя целью показать зубки, прежде чем отпить кофе, горький, чёрный, обжигающий язык.

— Я не ждала тебя так быстро. Как ты?

— Всё ещё цел.

— Леон.

— Ингрид, — сказал он, копируя её невозмутимый тон.

Она закатила глаза. Не то, чтобы он не ценил её беспокойство, но ему не хотелось надолго задерживаться на произошедшем. Это случилось и это закончилось. Он в порядке. И естественно, он не желает пересказывать истории, тем более, что коллеги уже взяли на себя эту обязанность от его имени. Его незаконченный отчет об инциденте, «Отчёт Кеннеди», уже успел перечитать весь офис, пока он был в отпуске. Некоторые ещё более молодые агенты жаждали послушать о Регенераторах, другим же было интереснее узнать о безглазых чудовищах с когтями, ревущих в замке Салазара. Все они были словно предвкушающие детки возле костра, жаждущие крови и кишок. Леон считал, что это утомительно.

— Слушай, ты прошёл через такое дерьмо. Если тебе нужно больше времени, я уверена, Президент с радостью…

— Ханниган, — сказал Леон, его голос был резким. — Тут больше нечего обсуждать. Всё закончилось. Я в порядке.

— Хорошо. Тогда, ты ведь успеешь закончить отчёт?

— Точно в срок.

Его расписание было две недели через две. Две недели днём, две — вечером, и ещё две недели в могиле, так его коллеги называли ночные смены. Он собрал все данные, полученные в ходе своего задания, открыл документ, содержащий его отчёт, и начал печатать. Через несколько часов его позовут на совещание. Или вызовут в тренировочный лагерь, чтобы руководить группой новичков-агентов и там он проведёт весь день. Однажды, ему пришлось быть в группе безопасности президента на поле для гольфа, была использована мудрёная схема с участием автоколонны и вертолётов сопровождения.

Когда Леон получил приказ, он практически рассмеялся.

Он понял всю абсурдность своей должности. Человека, которого заставили вступить в секретную службу под угрозой его жизни и жизни дорогих ему людей. Ни награды, ни созданная сплочённость не смогли заставить его позабыть об этом. А ещё он не смог позабыть одну чёртову правду — его коллеги, включая Ханниган, выбрали работать на правительство США, империалистическую сверхдержаву, которая не испытывает жалости, бомбя чужие государства, а также собственных граждан, чтобы снять с себя ответственность. Раккун Сити наряду с другими частичками улик, которые могли бы доказать их сговор с Амбреллой, были уничтожены. Он вспоминал об этом в те ночи, когда был на задании по обеспечению безопасности, патрулируя коридоры Белого Дома он сталкивался с лицами из масляных красок прошлых президентов, исполненные с величайшей аккуратностью, словно те были богами.

И это затронуло что-то глубоко внутри него, каким он был невежественным и послушным юнцом в полицейской академии, взращенный американскими идеалами. Так было пока не случился Раккун Сити, и тогда он начал подвергать сомнениям свои убеждения.

Нет, наверное, самое отвратительное было в том, что, неважно, что он делал, неважно сколько заданий выполнил, чтобы присоединиться к борьбе с биологическим оружием, он всё равно останется причастным к той же авторитарной структуре, которая принимает такую жестокость.

Он остался в обмен на то, что Шерри и Клэр будут жить. Он остался потому что не хотел, чтобы умер кто-то ещё. Он задолжал тем, кого не смог спасти в первоначальном огне вспышки, и он не собирался поджимать хвост сейчас, когда у него появились ресурсы, чтобы продолжать борьбу, защитить столько людей, сколько он сможет, в особенности, когда правящая форма справедливости в стране не может этого сделать. Он принял эту возможность, словно заветное желание.

Когда в последний раз он разговаривал с Клэр, она помогала какой-то НКО в Италии построить приют для детей, пострадавших в результате событий на Серой земле*. По телефону Клэр тогда сказала: «Да, мир сошёл с ума. Он пытается заставить нас не обращать внимания на жизнь вокруг, забыть, как сильно мы нуждаемся друг в друге. А мы нуждаемся. Нам нужно жить дальше, Леон. Мы не может просто сдаться». Шесть страниц в его отчёте были посвящены основным циклам жизни Плаги. Леон копался в памяти, вспоминая особенности — волокнистые чёрные нити, распространяющиеся вниз по его руке… — пока не смог больше выносить это. Между бровей возникла пронзительная боль. Он устало прижал пальцы к векам. Откинувшись в кресле, все слова полились потоком, будто они были его слезами.

Две недели назад он сидел напротив Главы администрации и Заместителя директора, целый час Леон докладывал об операции, не сильно вдаваясь в детали, чтобы не показать эмоции. Это должно быть было одним из его лучших спектаклей.

Он поднялся из-за стола, чтобы снова наполнить кружку кофе. Небо было очень тёмным за тонированными стёклами южной стороны. Пара агентов сидели за столами и печатали, некоторые были заняты звонками, другие — проговаривали длинный перечень чётких директив в микрофоны, каждый из них звучал в унисон как глухое эхо одного и того же тела, одетого в одинаковые серые костюмы. Сколько Леон работал здесь, он не мог отбросить чужеродное, сверхъестественное чувство, что всё это, целый офис СКВС, принадлежит какому-то подземному миру, из которого он не может сбежать. Он расслабил воротник и стёр пот, скопившийся на загривке.

Кеннеди пытался сконцентрироваться на следующей неделе. Завтра на нём обеспечение безопасности жилых помещений в Вирджинии, четыре часа туда и столько же назад. Не самое захватывающее задание в расписании, но после пережитого, он был рад понятной монотонности бумажной работы и простой охране. Лучше, чем обнаружить себя лицом к лицу с ордами немёртвых чудовищ. Всё, что угодно, но не это.

Когда он вернулся за свой стол, у него было оповещение о новом письме. В самом верху значилось знакомое имя: Эшли Грэм. И в этот миг, он расслабился.

«Дорогой Леон», начиналось письмо.

 

---

Прим. пер.:

*Серая земля — итал. Terragrigia. Город, возведённый на Средиземном море. Также известен как "акваполис" или "плавающий город". События Resident Evil: Revelations

Они встретились в ближайшие выходные в центре Вашингтона. Эшли сначала бросилась к нему едва войдя в ресторан, потом резко остановилась, осознав свой порыв. Леон ласково положил руку ей на плечо. Он был ради видеть её, что и сказал ей.

— Целая вечность прошла, — тихо сказала ему Эшли, садясь напротив. Они были единственными посетителями в тайском ресторане, который её охрана арендовала на несколько часов, для защиты от нежелательного внимания прессы. Леону нравилось это место. Иногда он заглядывал сюда по вечерам после работы, чтобы отвлечься.

— Всего месяц прошёл, — сказал он. — Как ты?

Она сняла своё светло голубое пальто и повесила на спинку стула.

— У меня всё в порядке. Эм… Извини, что не написала раньше. Я хотела, но после случившегося, жизнь стала такой суматошной со всей этой учёбой, остальное ты знаешь. Журналисты заставили меня посидеть дома.

— Не беспокойся об этом. Мы же всё-таки встретились.

— Да, да, — сказала она, делая всё возможное, чтобы оставаться весёлой.

Официант, молодой человек, который был членом семьи, владевшей рестораном, подошёл робко улыбаясь, чтобы наполнить их бокалы водой. Леон надеялся, что владелица и её персонал получили значительную сумму за аренду, и решил оставить щедрые чаевые.

Эшли потянулась за одним из ламинированных меню.

— К слову, папа сказал, что тебе нравится это место. Забавно. Я часто бываю в центре, но никогда не замечала его.

— Тебе понравится, поверь мне.

— Всегда, — просияла она.

Началось всё легко, их беседа ограничивалась разговорами о её жизни, мечтах, какие страны она планирует посетить после того как окончит университет. Последние два года она специализировалась на сохранности предметов искусства в Массачусетском университете. Эшли долго рассказывала ему о Ремедиос Варо, художнице-сюрреалисте, которую она изучает в этом семестре на курсе искусствоведения, сказала, что если и есть кто-то, кто смог бы запечатлеть ужас и абсурдность жизни и сделать это непонятно прекрасным, то это была она.

Леон был заинтригован.

— Не думал, что ты любишь ужасы, учитывая обстоятельства.

— Это странно, знаю. Когда ты смотришь на её работы, такое чувство, что ты заглядываешь в кошмар. Но чем больше я изучаю её жизнь, тем понятнее мне становится. Зная, что ей пришлось пережить: войну, заключение, бедность, и всё равно она продолжала писать. Я же — совсем другое. Совершенно непродуктивна, — она замолкла, будто не знала, что сказать. — После Испании, снова оказаться дома казалось нереальным. Всё, чего мне хотелось, это быть одной. И время. Время…

Леон дал ей несколько секунд, чтобы собраться, он заметил, как её взгляд стал твёрдым, а между бровей появилась едва уловимая складка. Когда он встретил её впервые, она выглядела печальной, не выспавшейся, словно ей едва удавалось удерживать себя и не разбиться на кусочки.

— Сложно объяснить, — сказала Эшли, складывая руки на коленях.

— Я понимаю, — сказал он, и это было правдой. Он хорошо знал это чувство, как время в последствии движется с мучительной медленностью, заставляя его считать дни по часам, а в самые худшие времена — секунда за секундой. Неожиданно ему захотелось обнять её. Это нечестно, что ей приходится переживать всё это в таком молодом возрасте. Вместо этого, он просто сказал ей, что всё в порядке. Она в безопасности. Ей не обязательно говорить о том, что случилось, если ей не хочется, но если она всё-таки она захочет, то он обязательно выслушает. Она не одна.

— Как ты справляешься? — ласково спросил Леон.

Она пожала плечами и откинулась в кресле, вытирая глаза.

— Прости меня, прости.

— Эшли, эй. Тебе не за что извиняться. Всё хорошо.

Её покрасневшие глаза блестели. Она вздохнула и выдохнула. Когда она снова заговорила, её голос сорвался.

— Я не знаю, сколько времени должно пройти. Чтобы стало лучше. Я думала, что, вернувшись к учёбе, я смогу переключиться, потом начну видеться с кем-нибудь, ну знаешь, чтобы поговорить. Но ничего не изменилось. Я постоянно это чувствую.

— Понимаю, — сказал Леон. — Иногда я тоже чувствую это. Ужасно, знаю.

— Думаешь, станет полегче?

— Когда-нибудь.

— Когда? — почти шёпотом спросила Эшли.

Он потянулся через стол и накрыл её руку своей. Простой контакт с другим человеком успокоил его.

— Хочу тебе кое-то рассказать. Я был примерно в твоём возрасте, когда случился Раккун Сити. Я был там. После этого, я не думал, что смогу продолжать жить. Каждый день я едва держался. И я много думаю об этом, Эшли. Самое сложное, что мы можем сделать, это продолжать двигаться вперёд несмотря на ужас, просто проживать день за днём. Неважно, что помогло тебе продержаться секунду, а потом ещё одну, неважно насколько ничтожно оно, просто продолжай за него держаться.

— Раккун Сити. Боже, Леон. Я не знала…

Он убрал руку. Если бы он мог поделиться с ней чем-то, это то была бы умиротворённость. Только это.

— Всё в порядке, — сказал он. — Правда, всё уже в прошлом.

Гнетущая тишина повисла над их столом, прерываемая звуком текущей воды на кухне и громкими переговорами на тайском между поварами. Это успокоило Леона. В своём одиночестве он научился удерживать внимание на происходящем в мире, это стало его стилем жизни. Стоявший на кассе телевизор показывал видео клип в неоновых цветах, напомнивших Кеннеди витраж.

Он нашёл спокойствие в нежном выражении лица Эшли. Несколько лет назад он как-то прочитал строчку из книги про болезнь и травму, пережив которые, может сделать человека либо озлобленным, либо сострадательным. Он хотел бы стать добрее. Он видел это и в ней.

— Как ты сейчас себя чувствуешь? — спросил он.

— Нормально, мне кажется. Лучше, чем минуту назад, — она снова вытерла глаза и улыбнулась, хотя он чувствовал, что она сделала это ради него. — А это уже что-то.

— Да, — согласился он.

* * *

Закончив свои блюда, в ожидании счёта, Леон спросил Эшли о её любимом творении Варо, надеясь перевести разговор в другое, более лёгкое, русло.

Она задумалась.

— «Ловец звёзд», — сказал она, — Это мой номер один.

Все работы Варо Эшли видела только в учебнике по искусствоведению. Когда-нибудь она хотела бы увидеть их очарование вживую. Вскоре дрожь в её голосе исчезла и появился задор, когда она начала описывать картину.

Леон сосредоточился. Он представлял каждую деталь, словно картина, которая ей так нравилась, висела перед ним: каменная арка, тени в затемнённой комнате, женщина, стоящая в развевающемся плаще цвета пламени. Она выглядела мудрой, безучастной, величественной, острый подбородок, подчёркнутый рифлёным воротником, её серые волосы были убраны под испанский шлем. Женщина была охотницей. Из складок её одежды исходил свет. В одной руке она держала сачок для ловли бабочек, в другой — клетку для переноски домашних животных со светящимся месяцем внутри.

Леону пришлось признать, в этом описании было что-то зловещее. Что за женщина смогла посадить в клетку часть неба?

— Я тоже об этом подумала, — сказала Эшли. — Но теперь, когда я знаю о жизни Варо чуть больше, мне кажется, что всё не так уж и просто. Она была сильна в алхимии, и среди фигур, которые она писала было много учёных. Искусство и наука, они в чём-то похожи, если подумать об этом.

— Как это?

— Смотри, искусство и наука, два способа понять этот мир. И поделиться тем, что мы узнали. Что если женщина на картине этим и занята, изучает луну насколько это возможно? Как если бы это был её способ защитить её?

В голове Леона мелькнули жуткие эксперименты Саддлера.

— Может быть. Но любознательность не всегда приводит к хорошему.

— Почему ты так думаешь?

Леон одарил её взглядом, в котором читалось «Мне правда нужно объяснять?»

— Серьёзно, — рассмеялась Эшли. — Ну ладно, ладно, ты считаешь, что нам стоит прекратить исследовать мир?

— Нет.

— Тогда что? — её тон оказался более любопытным и открытым, чем он ожидал.

До Леона начало доходить, она решила сделать реставрацию картин своей работой. Он представил, как через несколько лет она будет работать в музее в окружении старых артефактов стеклянных контейнерах. У неё будет набор небольших и изящных инструментов. Она будет проводить дни собирая по кусочкам картины. Она будет в безопасности и счастлива.

Что касается его, он не видел связи. Наука было наследием чего-то более могущественного, чем искусство, и намного опаснее.

— Я о том, что иногда просто нужно оставить всё как есть. Не всё требует исследования под микроскопом.

— Наверное, — сказала она и слегка приосанилась. — Но я верю. Если есть шанс, что это поможет людям, разве не стоит попробовать?

Он покачал головой, улыбаясь. Его же собственные слова, сыграли против него, уничтожили его намерение доказать его свою точку зрения.

— Твоя взяла.

Он хотел бы сказать «да», как же прекрасно было бы наконец понять тайны вселенной. Использовать эти знания для совместного улучшения мира.

Луна, охотница, извечное устремление. Это заставило его увидеть надежду в её глазах.

Он не сказал, что хотел бы быть таким же великодушным. Он не сказал, что, когда представлял картину, только одна женщина занимала всё её пространство. Женщина, которая, на первый взгляд, предала и использовала его, чтобы получить самые жуткие секреты Амбреллы. Её имя Ада Вонг, и оно было выжжено на нём.

* * *

Они познакомились меньше чем за восемь часов до разрушения Раккун Сити, события, которое навсегда отпечаталось в их сознании ужасом и горем. Прошло шесть лет, и их дорожки пересеклись в Испании. За этот период всё должно было стать легче, но не стало. Он пытался убедить себя. Он пытался заглушить Раккун Сити длительными, изматывающими тренировками и оперативной работой, но та ночь дала трещину в середине его жизни, когда он меньше всего ожидал. Лёгкая вибрация в начале, словно ветер колышет поверхность пруда, затем сильнее, и сильнее, разрушительнее. Как только он оставался один, он начинал слышать.

Крики, непрекращающийся ливень, мертвецы, тянущиеся к нему в потоке рваных лоскутов кожи, мёртвые с пустыми глазницами, бросающиеся в направлении любого движения, в поисках бьющегося сердца.

Её рука, выскальзывающая из его хватки, и она, падающая в темноту.

После этого он не мог смотреть на мосты, не видя там её.

Но к моменту, когда он через разведданные, полученные в биотеррористических кругах, узнал, что она выжила и быстро вернулась к своим старым привычкам, он почувствовал злость, но также и облегчение.

Но всё же.

Леон не мог перестать анализировать их последнюю беседу на катере. Она повернулась к нему и насмешливо улыбнулась сказав, что он совсем не изменился после случившегося, а потом смягчившись, будто хотела утешить его добавила: «тебе просто кажется».

Ада сказала это так, словно чувствовала его кровь, кости, жилы и мышцы, удары сердца, даже не касаясь его. Он не понял, что она имела в виду. Неужели это то, что шесть лет разлуки делает с людьми? Делает их необъяснимыми друг для друга.

Он должен был предвидеть грядущее. То, как она уклонилась от его ответа, изменилась ли она сама — «сам как думаешь?» — это была просто игра, расчётливый метод, с помощью которого она достигнет своих скрытых целей? То, как позже она перешагнула через него с отстранённой лёгкостью, и образцом плаги в руке, словно это был очередной разрушенный день в аккуратном, устоявшемся распорядке её дня, словно они едва знали друг друга. А может быть это и было правдой. «Ничего личного Леон», — сказала она, — «У нас с Луисом был уговор».

Луис был бывшим исследователем Амбреллы, человеком, который умер, пытаясь исправить свои ошибки. Леон считал, что без его помощи, он с Эшли погибли бы.

Потрясение пронзило его, когда Ада ушла. Она была свидетелем уничтожения Раккун Сити. Она знала, на что способны эти вирусы. Она, мать её, знала.

Неужели смерть Луиса была напрасной?

Нет. Леону пришлось поверить, что такого больше не повторится. Ему пришлось поверить, что Ада не позволит этому случиться. Он отлично осознавал и другое: если бы образец попал ему в руки, у него не осталось бы выбора, кроме как обернуть его против Американского правительства, которое могло, бог знает что сделать, заполучив такую власть. И поэтому, он ничего не сделал. Он просто отпустил её.

* * *

Когда они покидали ресторан, Эшли задержалась, чтобы рассмотреть фотографию в рамке, висящую на стене, на которой был изображён храм. Леон не торопил её. Ему нравилось видеть её такой спокойной, задумчивой, полностью увлечённой яркими цветами фотографии.

Он никогда не задумывался об этом раньше — её неожиданный интерес, когда они были в замке Салазара, в окружении предметов искусства. Даже когда они бродили по лабиринту комнат, он вспомнил, как в редкие минуты, когда им не нужно было бежать от опасности, Эшли бросала быстрый взгляд на окружающую их архитектуру, на бессчётное количество картин и скульптур, каменных рельефов рыцарей, замерших в бесконечной битве, в её глазах был восторг. Тогда он думал, что видел в них страх. Он не стал бы винить её в этом.

Леон вышел на холод и надел кожаные перчатки.

Снаружи два агента Секретной службы ждали, чтобы сопроводить Эшли домой на чёрном внедорожнике. У них было ещё чуть больше десяти минут. Солнце скрылось за тяжёлыми кучевыми облаками, но Леон видел его расплывчатые границы. Почти чувствовал его тепло. Небо было белым и обещало снег.

— Я кое-что сейчас осознала, — сказала Эшли, держа руки за спиной. Такая привычка бывает у детей, когда она хотят, чтобы взрослые угадали их секрет.

— И что же это?

— Ты всё ещё должен мне урок боя на ножах, помнишь?

— А, — сказал Леон. По правде, он совершенно забыл об этом. — В следующий раз, обещаю.

— Ловлю тебя на слове. Может, когда я научусь, я буду так же хороша, как и ты.

— Что будет не удивительно. Глядя, как ловко ты управляешься со строительным краном и стальным ядром, даже не вспотев.

Она засмеялась.

— Тогда мы были отличной командой, согласен?

Они решили немного прогуляться вниз по главной улице. Посильнее закутавшись, они прошли театр, перед которым выстроилась огромная очередь, воздух был наполнен сильным запахом сигаретного дыма и горящим маслом с уличных лотков. Леон хорошо знал эту улицу, он прогуливался по ней в те ночи, когда не мог заснуть. Здесь были книжный магазин, в котором играл оркестровый джаз, крошечный музыкальный магазинчик с его мигающей трубой на окне и объявлением о найме, висящем уже три месяца. Он бросил быстрый взгляд на своё отражение в окне с тусклым видом людей внутри. Одиночество выглядит именно так, думал он, — ты можешь пройти через множество хорошо освещённых помещений, даже не бывая в них.

Улицы кипели жизнью в это время года, взмыленные покупатели, пытающиеся ухватить подарки в последний момент или побывать на сезонном событии в городе, как например, рождественская песня, на которой Леон как-то был, один раз — его не сильно интересовали религиозные подтексты. И восторженная демонстрация эмоций в толпе. Ощущалась надуманность и чрезмерность. Но ему хотелось узнать с чего вся эта шумиха, и после панических атак ему нужно было отвлечься.

Что-то, касательно праздников, нарушало его спокойствие, напоминало о людях, которые должны были выжить и быть сейчас здесь.

По пути они прошли мимо церкви внушительной высоты. Табличка перед ней красовалась надписью чёрным жирным шрифтом: «Аллилуйя Агнец Победил».

Леон поёжился.

Они остановились на небольшой площади, в центре которой находился фонтан из чёрного гранита, выдавая идеальную арку воды. Окружающее пространство было заполнено художниками, артистами и сувенирными лавками, с вывешенными «I ♥ DC» футболками. Мимо проносились машины, обдавая их прохладным воздухом. Кто-то красиво играл на виолончели, ветер разносил приятную мелодию, но из-за людского потока, Леон не смог разглядеть исполнителей.

— Эй, Леон. Я хочу спросить тебя о том дне, — сказала Эшли, уводя его под каменную арку, подальше от городского шума. — Та женщина, что спасла нас. Ты не знаешь, что с ней?

— Какая женщина? — спросил он, будто не понял о чём она говорит.

— Да ладно. Женщина в вертолёте. Ты сказал, что гидроцикл принадлежал ей. Кажется, ты назвал её… Ада или как-то так.

Леон ощетинился. Он не был готов к такому. Ни к вопросу, ни к неожиданной сухости в горле. Он сглотнул, и ощутил, как зазубренная боль проходит сквозь грудь при воспоминании об её уходе.

Эшли выжидающе смотрела на него.

Он открыл рот и закрыл. Он не решался повторить имя Ады, отказывался назвать его вслух, как если бы произнесённое во вселенную имя могло посчитаться за предательство. Некоторые вещи нужно держать при себе, думал он.

— Почему ты спрашиваешь? — наконец спокойно спросил Кеннеди.

— Так ты знаешь её. Мне просто было интересно. Думала, она что-то типа поддержки.

— Поддержка, — повторил он, пробуя слово.

Она была права. В конце концов, Ада делилась с ним информацией по ходу его миссии, дошло даже до того, что она помогла ему отследить местопребывание Эшли в замке, не говоря уже о том, чтобы спасти их задницы больше, чем один раз.

— С тех пор я не видел её, если быть честным.

— Вы, ребята, были такими крутыми, когда сражались вместе, и победили то чудовище. Я поверить не могла.

Уголок рта Леона дёрнулся.

— Стой, ты всё видела?

— Ну, я была достаточно далеко, но да, я видела большую часть. Это было впечатляюще. Поэтому, когда я увидела, что она улетает, я не ничего поняла. Я думала, она доставит нас домой.

Леон на какое-то время задумался. Оба, он и Ада, стояли плечом к плечу против Саддлера до конца, их оружия были нацелены в одну сторону. Как-то странно было думать, но в первый раз они не целились друг в друга.

Он долго смотрел, как вертолёт поднимается в рассветное небо, и в последний момент поймал брошенный Адой ключ. Этот ключ, который теперь хранился в бардачке, был единственной вещью, оставшейся от неё.

Леон подумал о том, где она может быть сейчас, и о том, смог бы он найти слова, чтобы сказать, что он доверял ей и в тоже время нет. Он хотел увидеть её так же сильно, как и двигаться дальше. Наверное, лучшее, на что он мог надеяться, это то, что их пути не пересекутся, когда придёт время.

— Кажется, ты знаешь её достаточно хорошо, — сказала Эшли.

— Да, — ответил Леон, и быстро добавил: — Что-то типа этого.

Они направились к чёрному внедорожнику, который сопровождал их с того момента, как они покинули ресторан, ближе к вечеру небо стало свинцово серым. Один из агентов вышел, чтобы открыть заднюю дверь, ожидая, когда Эшли сядет. Она развернулась к Леону и обняла его.

— Ну, до следующей встречи?

— Конечно. Если тебе что-то понадобится, ты знаешь, как меня найти. Береги себя, Эш.

— Ты тоже, Леон.

Он остался стоять на тротуаре в зимней прохладе, глядя, как удаляется машина. Его машина стояла через улицу, он подошёл к ней и забрался внутрь.

Леон вытащил ключ, который дала ему Ада, из бардачка, проверил плюшевого мишку, прикреплённого к ключу, повертел в руке. Он был грязным, голубой бант, повязанные на его шее немного растрепался по краям. Аккуратно, будто он держит в руках драгоценную вещь, он провёл пальцем по банту. Затем расстегнул кармашек сзади.

Его более молодая версия непременно тут же позвонила бы ей. Когда он открыл кармашек два месяца назад, он нашёл клочок бумаги с номером телефона, написанного от руки красными чернилами. Всё просто, ощущение отсутствия выбора, кроме как взять телефон и поговорить с ней, но он не смог заставить себя сделать это. Что он мог сказать, что он прощает её? Это ложь. И что бы она не сказала, он всё равно не поверит ей.

Он убрал мишку и завёл двигатель, глядя как за окном крупными снежинками падает снег, превращаясь в капли дождя на лобовом стекле. Тупая боль пульсировала в груди. Он рефлекторно положил руку на сердце, чувствуя, как оно стучит. У Леона закружилась голова. Досчитав до десяти, он закрыл глаза, выжидая, что головокружение всего лишь следствие плохой погоды, и когда всё прошло, он поехал домой с выключенным радио, сосредоточившись лишь на дороге и звуке двигателя, звучащего громче его беспокойного, бешено стучащего сердца.

* * *

В ту ночь ему снился сон, что он сидит за кухонным столом и рисует серию карт, бесконечные круглые узоры на листе. Когда Ада, касаясь его плеча, спросила, чем он занят, он перевернул лист чистой страницей вверх. Он ещё не закончил. Он не хотел, чтобы она увидела рисунок в таком грубом исполнении. Леон почувствовал, что краснеет от стыда.

В другую ночь ему приснилось, что он в лифте под землёй с Луисом, который лениво покуривал сигарету и читал Дон Кихота. Он стоял рядом с ним, живой. Их одежда была пропитана потом и грязью. Леон был настроен скептически. Он хотел сказать бывшему биологу прекратить чтение, сейчас не время валять дурака, когда на кону жизнь Эшли. Но он не мог найти слов. Он утратил способность говорить.

Луис выпустил изящную струю дыма уголком рта, повернулся к Леону и сказал: «Полегче, Санчо. Твоя работа доведёт тебя до могилы».

Если это была не Ада, или Луис, тогда он видел майора Краузера в своих снах, переживая последние секунды, когда он вонзил ему нож в грудь. Взгляд краузерских глаз больше не был убийственным. Что-то было в них теперь, остатки его старого, всплывшие на поверхность, словно тень в озере, едва различимая перед тем, как исчезнуть.

Проснувшись, Леон коснулся щеки, приняв влагу на щеке за кровь. Он плакал во сне.

* * *

Январь, покрытое льдом озеро и чёрная вода, текущая под ним.

Начались праздники и дни наполнились лёгкой винной дымкой. Иногда по вечерам после работы Леон заходил в книжный магазин, в котором звучал джаз из старинного радио. Он наобум выбирал книги, слова были неважны. Всё, чего он хотел, это чистый звук. Ему нравилась поэзия, потому что язык сильно отличался от того, который он использовал в полевых отчётах, предполагающий очищенную до сухих фактов непредвзятость. Он хотел представить что-то прекрасное.

Адриенн Рич, решил он, открывая на уже знакомой странице «Погружения в затонувшие корабли»:

Мне снилось, что набрал я номер твой,

Сказать, чтоб чаще ты себя жалела.

Но игнорирован тобой звонок был мой.

Ты трубку не взяла, ведь ты болела.

Прислонившись к стеллажу, он позволил словам вытащить себя из своих мыслей, представляя кости, давно позабытые и любовно извлечённые из земли.

* * *

Подросток рассмеялся в заполненном поезде. Вспыхнувший розово-жёлто-фиолетовым цвет закат окрасил небо. Началась миграция бабочек-монарх, их оранжево-чёрные тельца скользили в пробивающемся свете, опьянённые млечным соком, спариванием и тёплыми спиралями воздуха. Свет играл на поверхности, на коже. Слишком много света, но в тоже время недостаточно. Прикосновение. Фраза, подчёркнутая в очередном любимом стихотворении: «dice que no sabe del miedo de la muerte del amor / dice que tiene miedo de la muerte del amor». Он мог бы подчеркнуть всю книгу. Он был похож на пса в поисках едва уловимого намёка на красоту вокруг, как можно больше красоты, насколько жизнь под давлением правительства может позволить.

* * *

В тот раз, в канализации, за несколько часов до того, как он узнает правду, Леон занимался ранами Ады. Бинт, который он обернул вокруг её ноги, пропитался свежей кровью, и она зашипела от боли, призывая его уйти, говоря, что она будет только задерживать его. Он не понял тогда. Как он мог бросить её, когда она спасла ему жизнь? Трижды, и счёт всё ещё открыт. Прикладывая ладонь к её бедру, слегка надавливая, он отказывался оставить её. Он не смог бы.

* * *

Дни, проведённые в строгих хромированных и стеклянных стенах штаб-квартиры СКВС, были похожи один на другой. Коллеги узнавали его в барах под золотистым светом замызганных ламп, они произносили его имя словно были старыми друзьями. Иногда он предавался мечтам, что возвращается домой с кем-нибудь, давая поцелуям и прикосновениям довести себя до дрожащей кромки желания, но он терял решимость в тот момент, когда кто-то склонялся к нему и называл своё имя.

Может поэтому он не возражал, когда Эшли начала писать ему каждую неделю с предложением пересечься. Была какая-то лёгкость в их обыденном общении, совокупность небольших моментов и разных наблюдений, которые отвлекали его от тягот работы. Их общение было бальзамом для его одиночества.

* * *

Как-то ночью, скрываясь от дождя, он зашёл в церковь Святого Патрика. Леон собрался, понимая, что сможет выдержать одну службу, не пережив очередную атаку. Он засунул руки в пальто, сжав в кулаки. Если он перекрестится, это будет бессмысленным жестом.

Он был воспитан католиками, посещал церковь и исповедовался в своих грехах на постоянной основе. Иначе дьявол овладеет тобой, говорила его бабушка, будь то дьявол в обличии прекрасного тумана, преследующий тебя всю твою жизнь, он может завладеть тобой, стоит тебе свернуть не на ту тропинку и вдохнуть его. И нет лекарства от его влияния. Попав в твоё тело, он его не покинет.

Священник поднял кропило, готовясь разбрызгать святую воду над прихожанами, их сияющие, поднятые вверх лица были полны ожидания. Леон потоптался у двери. Всё, на что падал его взгляд было каменными стенами и витражами, иллюстрирующие рассказы из его воскресной школы. Красные свечи вспыхивали под фресками нарисованных святых. Запах ладана был удушающе сладким.

Леон смотрел на действо не в силах подавить тревогу, и когда он не смог больше выносить его, она отвернулся. Он ушёл, как только прихожане запели «Пребудь со мной».

* * *

Aprisa, aprisa… perseguidles, guiadles hacia el perdon infinito.

Это снова случилось. Прямо посреди улицы, по телу прокатил холод, словно рука призрака коснулась его сердца. Он не мог дышать. Он не стал переходить улицу, где пёстрый поток людей был слишком быстрым для него. Земля поднималась и опускалась, вертелась, крутилась быстрее и быстрее. Он свернул за угол, задел кого-то плечом; прижавшись к кирпичной стене он нашёл укрытие под навесом какого-то ночного клуба, и стал пережидать тревогу. Кто-то вошёл внутрь, выпуская тяжёлую электронную музыку.

Люди уходили в застывший туман, и он подумал, что это происходит каждую минуту. Кто-то теряет голову. Кто-то ломается.

* * *

Он не смог уснуть и поэтому мысленно составлял список фактов для своего отчёта, страницы которого он распечатал и раскидал на полу своей гостиной, когда вернулся домой, в попытке расположить события в хронологическом порядке. Нужно было восстановить провалы в памяти, целые секции белого пространства, которые возникли, когда он отключался или галлюцинировал под контролем плаги. Саддлер говорил, что инфицированный становится частью коллективного разума, который мог погрузиться в твои самые глубокие страхи, обиды, желания, и вытащить их на поверхность. Леона пугало то, что Саддлер мог вскрыть его единственной фразой: «Почему ты сопротивляешься смерти?», как будто он всё это время знал, что Леон скрывает — после Раккун Сити он хотел умереть. Он пытался.

Леон повернулся и уставился на часы, которые показывали 1:23, 1:24, а он всё переписывал и переписывал строчки в своей голове, словно кто-то пытался остановить кровотечение его раны.

Находясь в теле хозяина, требуется менее одного дня, чтобы вывести плагу и развить её до зрелости.

Плага сама цепляется к центральной нервной системе хозяина, использую щупальца, и закрепляется между лёгкими и сердцем.

Существует вероятность, что паразит выживет и возьмёт контроль над телом хозяина, даже после его смерти. Плага копирует поведение своих хозяев.

Разозлившись, Леон вылез из постели и начал ходить по коридору. С логической точки зрения он знал, что паразит мёртв. Он знал это.

Он пошёл в ванную, где стал рассматривать в зеркале свою грудь, касаясь места между рёбрами, где плага была удалена путём оперативного вмешательства. Кожа, помеченная старыми шрамами, выглядела почти нормальной. Но он видел нечёткий след ультрафиолетовой радиации, с помощью которой была удалена инфекция, красноватое пятно, которое более-менее напоминало солнечный ожог. Он вспомнил дни после задания, когда его накрыло взрывом острой боли в груди, приводя в замешательство. Ко всему добавлялось учащённое сердцебиение, тошнота и усталость, проникающая в кости. Лечение часто ухудшало ситуацию новыми побочными эффектами. Врачи не могли понять, что с ним не так. Или смотрели на него подозрительно, словно он не мог открыть правду своего собственного тела. Ничего из этого. Это просто очередная вещь, которую нужно пережить, и он сделает это в одиночку.

Он прикоснулся к коже, слегка нажимая, чтобы увидеть, что произойдёт, и скривился. Через какое-то время приступы ослабевали в своей интенсивности и частоте, но он всё равно чувствовал её, даже сейчас. Это крошечное трепыхание крыльев билось внутри него, будто что-то осталось заперто там. Не плага, но что-то ещё.

Вернувшись в кровать, он уснул, просыпаясь, каждые два часа, и так до рассвета. Тело болело. Леон терпеть не мог эти промежутки между одной работой и другой, они тянулись дольше, чем он мог вынести. На следующее утро он внезапно написал Эшли, спросил, готова ли она к обещанному уроку по обращению с ножом, и ощутил облегчение, когда она ответила положительно.

— Итак, есть два способа держать нож. Остриём вверх и остриём вниз. Я держу его остриём вверх в направлении противника, так?

— Верно. И не забывай, это только если у тебя не осталось никакого другого оружия. Твоя цель должна находиться близко, разоружаешь её и сваливаешь как можно быстрее.

Они тренировались субботним вечером в Роуз Гарден в Белом Доме. Эшли поделилась с отцом своей идеей неделю назад. Очень аккуратно Леон уверил его, что это будет один урок самозащиты и, конечно, он будет использовать резиновый нож вместо настоящего. Президент, видя улыбку на лице своей дочери, с лёгкостью согласился.

— Я доверяю тебе её жизнь, — сказал он Леону, и на всякий случай отдал приказ приглядывать за ними. Другого Леон и не ожидал.

После объяснений как держать нож и базовой работе ног, они начали с серии парирований, резких ударов и выпадов с целью обездвижить нападающего. Леон показывал приёмы своим тренировочным ножом, сначала медленно, чтобы Эшли могла запомнить, затем повторял их с обычной скоростью. Он подчеркнул, что правильная работа ног — это ключ к освоению рукопашного боя. Работа ног, баланс, контроль — скорость придёт позже. Во время демонстрации, он вспомнил о ранних уроках с Краузером, агрессивные, изматывающие тренировки, от которых всё его тело будто разрывалось в те дни, и как он одновременно любил и ненавидел эту боль, потому что кроме неё он не чувствовал ничего другого. Тренировки с Краузером были сосредоточены на одной цели — убить. Эти уроки могли помочь Леону в «поле», но они не сильно вдохновляли его, так как он хотел быть совсем другого рода бойцом, и Краузер зная это, называл его слишком мягким для выполнения работы.

А что постыдного, размышлял Леон, было в мягкости, хрупкости? Он верил, что самым величайшим горем современного мира была тщательность составленного заговора по разрушению человечества, жестокого как зима. Он хотел показать Эшли, что есть и другие способы выживать.

Была середина января, и на траве лежал свежий снег, окрашенный в синий в слабом свете ламп, голое дерево магнолии отбрасывало на них тень словно караульный. Все цветы отцвели и опали, кроме роз, последние сияющие пятна посреди белого.

— Эй, Леон. Ничего, если мы сделаем перерыв? — Эшли провернула кисть. — Сколько ты тренировался, чтобы научиться этому?

— Чему? — и как по команде, Леон подбросил нож в воздух, где тот перевернулся два раза, и затем поймал его за рукоятку. Это был бесполезный трюк, которому он научился у Краузера.

Она улыбнулась.

— Хвастаться. Серьёзно, сколько?

— Годы. Человек, который научил меня этому, скажем так, не прощал ошибок.

— Чёрт. Полагаю, впереди у меня длинный путь.

— С достаточной практикой, ты всего достигнешь.

— В следующий раз попробуем это? Как же здорово вот так проводить время… не убегать, спасая свои жизни. Держи, — она отдала ему тренировочный нож.

— Не, оставь себе. До следующего раза.

Они переместились в более удобное место для отдыха, присев на ступеньки президентского офиса. «Какая ирония», — подумал Леон, когда заметил пятерых агентов Секретной службы, находящихся в ста футах от них, достаточно далеко, чтобы не слышать их разговор, но всё равно близко. И это должно дать ей ощущение безопасности?

Эшли проследила за его взглядом и поняла о чём он думает.

— Это неплохо, когда они рядом с тобой 24/7. Папа просто беспокоится обо мне. Как можно винить его в этом?

Она обняла себя за колени и положила на них голову, словно ребёнок.

— Иногда это срабатывает. Если ты знаешь, что кто-то присматривает за тобой.

Естественно он сказал, что понимает её.

— Как дела дома? — спросил он. — В письме ты упомянула, что всё налаживается. Нашла что тебе помогает?

Она проследила за летящим самолётом и подождала пока затихнет рёв двигателя.

— Если честно, по-разному бывает. Если я с друзьями, то по большей части я в порядке, и я не думаю об этом, или если мне есть чем занять руки, например, игрой на пианино. Иногда я выбираюсь куда-нибудь, в торговый центр или на мероприятия колледжа. Но есть места куда я не могу ходить.

Её пугают тёмные закрытые пространства с большим количеством незнакомых людей такие как, например, кинотеатр.

Но была музыка. Если она не могла уснуть, испугавшись чего-то, то надев наушники, она исчезала в её объятьях. Кейт Буш, Paramore, и Мэрайя Кэри могли помочь ей уснуть.

— Я пытаюсь делать это каждый день, как ты говорил мне, — она обеспокоено посмотрела на него. — Как насчёт тебя? Ты многое прошёл, чтобы вернуть меня домой. Я вдруг поняла, что никогда не спрашивала тебя об этом.

— Нет-нет, всё в порядке. Тебе не стоит беспокоиться обо мне.

— Леон, ты уверен в этом?

— Ага, — ответил он слишком быстро, но она не стала давить на него, и он понял, что это пришло к ней с большим пониманием его. У неё столько всего было на уме, и последнее, что ей нужно помимо проблем с собственной травмой, это копание в чужой боли.

Ветер потрепал ветви магнолии, дерево задрожало, осыпая снег на лужайку, на согнутые пышные цветки роз, заставляя их показать свои краски.

Эшли повернулась к нему.

— Как думаешь, ты когда-нибудь увидишь её снова? Ту женщину, что помогла нам.

— Если честно, я не знаю, — покачал он головой.

— Я тут подумала, если ты когда-нибудь увидишь её, передай ей от меня благодарность за помощь нам, хорошо? Я не успела поблагодарить Луиса. Мы не смогли бы выбраться с острова без их помощи.

Единственное, что он мог сделать, это улыбнуться ей.

— Окей, — сказал он, воодушевлённый идеей, что может быть, просто может быть, это произойдёт. Возможность ждала его прямо в машине. Всё, что ему нужно было сделать, это взять телефон.

* * *

В следующий раз, когда он решил проверить бардачок, мишка исчез.

Он вдруг вспомнил, что несколько дней не проверял ключ. На прошлой неделе он собирался забрать его домой, чтобы положить на видное место, и забыл. Он вынул содержимое бардачка. Пусто. Поискал между сидениями, и нашёл только мелочь, обыскал пол, вдруг ключ упал и закатился в угол, он даже проверил багажник, и поспешно вернулся домой, чтобы покопаться в карманах всей своей одежды, но ничего не нашёл. Ключ исчез.

Какого чёрта? Не может быть.

Он вздохнул, оценивая покрасневшие глаза в зеркале заднего вида. С сегодняшнего дня и на несколько недель он назначен в личную охрану Президента с двенадцатичасовой сменой. Пассажирское сиденье было усеяно смятыми чеками. Его квартира была не лучше, и выглядела так, словно по ней прошёлся яростный ураган. Сейчас он порадовался, что живёт один. Здравомыслящий человек назвал бы его сумасшедшим. И он не стал бы отрицать.

Я что, потерял его?

Он собирался сложить чеки в пластиковый пакет, оставив футболки, куртки и брюки разбросанными на полу своей спальни, чтобы навести порядок позже. Это всего лишь ключ, ничего более. Ведь так? Номер, которого скорее всего не существует, зная Аду. Он обосновал свою привязанность к ключу, привязанность к ней, как что-то нездоровое, и возможно, случившееся было к лучшему.

Если только он не начнёт терять вещи на постоянной основе.

* * *

Коллекция поэзии Энн Секстон, пара наручников, его любимые кожаные перчатки, магнит с изображением барселонского кафедрального собора на его холодильнике. Если не учитывать магнит, а он не собирался возвращаться в Испанию — пропавшие вещи были легко заменимы и достаточно дешёвыми, так что не сказать, что это злило его. Возможно, он был немного неорганизованным, но отнюдь не безалаберным.

Замки на его дверях работали исправно, и при близком рассмотрении он не нашёл никаких признаков взлома, отчего он на краткий миг допустил мысль о призраке-воришке. Он ухмыльнулся подумав, что единственный кто мог бы пошутить над ним таким образом был Луис. Луис захотел бы получить такие перчатки.

Была лишь одна проблема — он не верил в жизнь после смерти. Точнее, он отказывался верить. С него достаточно всей этой загробной фигни и мёртвых, которые возвращаются, чтобы разорвать землю на части, злых культов и плотских паразитов, преследующих его во снах. На следующий день он спросил соседку, пожилую женщину с пиренейской горной овчаркой без поводка, мимо которой он часто проходил по лестнице, слышала ли она о недавних взломах. Её звали Элли.

— О, нет, давно уже. Последний раз это было где-то в 96 году. Конечно, городу ещё есть над чем поработать. А что случилось?

— Ничего. — И чтобы больше объяснить самому себе, чем успокоить её, добавил: — Просто мне кажется я становлюсь параноиком.

Элли улыбнулась ему. Её собака, огромный пёс с роскошной белой шерстью, обнюхал его и лизнул ему руку. Он погладил собаку по голове.

— Если вам станет от этого лучше, то нас таких двое, — сказала она. — В начале 90-х я жила возле Четырнадцатой улицы. Проснувшись утром я обнаружила приставленный к горлу нож. Их было двое. Они заперли меня в ванной, собрали все вещи и сбежали.

— Господи.

— После этого, я долгое время не могла спать одна.

— Могу представить, — сказал Леон. — Этих ублюдков поймали?

— Конечно, каждому дали по десять лет. И естественно, пришлось объяснять подружке, почему у меня по шесть замков на двери. Очень помогает, когда он рядом, — Элли почесала пса за ухом.

— Какие-то вещи остаются с тобой навсегда. Но нужно надеяться, что острые углы со временем сгладятся.

В следующие пару дней он узнал, что подругу Элли зовут Ди, а их пса — Балу, который был животным эмоциональной поддержки. Элли уговаривала его завести себе кого-нибудь. Случилось это после того, как он в общих чертах поделился с ней о своих тревогах, не вдаваясь в детали своей работы. Он упомянул, что его график плавающий. С растущими требованиями его работы он никогда не сможет ухаживать за домашним животным, как тот заслуживает.

Но этого было достаточно, чтобы получить приглашение на ужин к Элли и Ди. Леон собирался принести с собой их любимые лакомства: ящик корейских дынь или кувшин домашнего горячего шоколада, чтобы выпить его во время беседы в гостиной под музыку. Ди нравилась Нина Симоне, Элли любила рок 60-х годов, «The Mamas and Papas» and «The Doors». Раз в неделю, если он не был в отъезде, Леон готовил для них жареного цыплёнка с томатами по рецепту его матери. Это было ярким пятном радости — провести время с людьми, хорошими, открытыми, теми, кто хотел, чтобы он был рядом. Боль в его груди ослабевала.

* * *

Он не чувствовал такого со своими родителями. Когда Элли коснулась щёки Ди, словно она была якорем, Леон чуть не расплакался от чистой нежности этого простого жеста. Какая удача познать такую любовь.

* * *

Мишка с ключом нашлись спустя неделю в корзине с грязным бельём, Леон испытал глубокое облегчение. Он проверил кармашек, чтобы убедиться, что бумажка на месте.

Её имя не всплывало в последних отчётах, так же, как и несколько месяцев до Испании. Она скорее всего старается оставаться вне поля зрения американского правительства, она в безопасности и недостижима, и он подумал, что, наверное, это хорошо.

Леон положил ключ рядом с книгой Энн Секстон «Все, кто мне дорог». Фраза, которую он выделил звучала в его голове: «там, где море качается, словно кованные врата, и мы касаемся друг друга».

Его злило, что он скучает по ней.

Он скучал.

«Твою мать», — подумал он. И набрал номер, прижавшись спиной к зеркальной двери, чтобы не видеть себя.

Гудки.

Леон ждал, в его памяти её образ был резким, словно осколок стекла, он помнил, как она смотрела на него из вертолёта не отводя взгляд. Она не могла отвернуться. Или ему просто показалось? Он вспомнил солёный привкус морских волн, когда прохладный ветерок хлестнул его по губам.

Леон сосчитал до шести, по одному за каждый год, когда он оплакивал её, затем отключился.

На следующее утро он закончил финальную версию своего отчёта, восемь листов. Он перечитал его от начала до конца. Язык был сухой, чёткий, вычищенный до самых важных фактов, и перед тем, как убрать его, Леон последовательно скомпоновал отчёт по деталям, о которых он забыл, и которые нужно было изменить. Единственное, на что он мог повлиять, это то, как он выберет рассказать историю. Со времён Раккун Сити он решил, что миру не нужно знать об Аде Вонг. Её отсутствие на страницах было обозначено прямой линией, горизонтом, в который он всматривался снова и снова, воплощением невозможного будущего. Такое открытое пространство могло поглотить его. И он был бы рад этому. Но он затолкал это в самый дальний уголок своего сознания с остальными своими утратами, закаталогизировал, прикрепил ярлык и закрыл. Один за одним он ответил на все письма.

* * *

От: Леона Кеннеди

Отправлено: 27.01.2005 11:12 EST

Кому: Эшли Грэм

Я наконец посмотрел картины Варо. Ты была права насчёт того, что «Три судьбы» одна из её лучших. Хотелось бы увидеть все детали поближе. Думаю, тебе удастся сделать это первой.

Как занятия? Уже запланировала что-то интересное?

От: Эшли Грэм

Отправлено: 27.01.2005 21:34 EST

Кому: Леону Кеннеди

JХа, я так и знала, что она тебе понравится. Любопытная, да? Она утверждала, что фигуры на картине когда-нибудь встретятся.

Лекции прошли отлично! Буду скучать по рисованию с натуры, наш профессор предложил нам одно упражнение в последний день перед каникулами, и это было очень весело. Оно основано на игре, в которую играли сюрреалисты, называется «Изысканный труп». Мне кажется, тебе такое понравится.

Всё начинается с того, что кто-то делает набросок, это может быть всё что угодно, он делает это так, что ты не можешь понять, что он рисует, только лёгкие штрихи, и это становится отправной точкой для следующего. Он наносит свои штрихи и так далее.

В конце, ты получаешь этакую цепочку из рисунков, которая выглядит странно, смешно, иногда страшно или прекрасно. Всё взаимосвязано.

Не знаю почему, но это делает меня счастливой. Это как ещё один способ поговорить с человеком, как будто передать секрет без каких-либо объяснений.

* * *

«Бродяга» Ремедиос Варо, масло на мазоните, 1957 год. Варо приписывают фразу о несвободном человеке, путешествующем через лес. Прошлое создало себе дом в его одеянии: гостиная приютилась под рукавом, в которой мы видим портрет женщины в раме над книжной полкой. Уютно устроившись в ногах странника серый кот, его единственный компаньон, и на левой стороне груди он носит цветочный горшок с розовой розой, ностальгический расцвет красоты, которую он не смог оставить.

Леон увеличил картину на экране, чтобы получше рассмотреть цвета, но картина стала размытой и распалась на пиксели. Он уменьшил её. Лес был скрыт глубокой иззелена-коричневой дымкой. Призрачное изображение деревьев растянулось на мили позади человека.

* * *

Сколько существует способов, чтобы изгнать желание и печаль из тела? Он испробовал все — переработки, часы силовых тренировок, бокс, слабые попытки медитировать, где нужно было представлять реку света. Он даже попробовал акупунктуру, внушая своему телу полную неподвижность, когда иглы протыкали его кожу, представляя, как источник боли исчезает словно туман. По ночам он долго бегал, наматывая круги вокруг Хайнс Поинта, вдоль Реки Потомак по правую руку, его костям нравилось ощущать камни тротуара, бешено стучащее сердце, зимний ветер, толкающий в спину.

Наступал момент во время его ночных забегов, когда очертания вишнёвых деревьев вдоль дороги начинали расплываться и протесты его разума прекращались. Его ум становился невыносимо пустым. Он наматывал целые мили по океану пустоты, бежал, чтобы покинуть тело, исчезнуть, бежал навстречу границе полной капитуляции, и ощущал, что находится так близко к умиротворению, как никогда раньше.

* * *

Он снова пришёл в церковь Святого Патрика на пятничную вечернюю мессу и встал позади, слушая молитву. Леон не сдвинулся с места, чтобы причаститься. Он не собирался оставаться на всю службу, ему нужно было успеть на рейс в Нью-Йорк.

Пока священник читал Священное Писание из Нового Завета, Леон опустил голову, не зная за что молиться.

Он подумал о фигурах на «Трёх судьбах», каждая из них не обращала внимания на серебряные нити, обёрнутые вокруг их рук. Он подумал о сложном невидимом механизме судьбы, который связывает одного человека с другим, потом ещё с одним и ещё. Нити, тонкие как шёлк, натягивались от малейших движений, но не рвались.

Любопытно, несмотря на всё, что перенёс человек в своей жизни, они не порвались. Они без устали несли печаль. И любовь. И то, и другое, имеет силу, чтобы изменить тебя.

Помещение наполнилось песней, и он окунулся в нарастание голосов, поющих вместе. Ему нравилось эта способность в музыке переносить его душу куда-то в более тихое место бытия, чем там, где он находился сейчас.

Идя к выходу, он остановился у скульптуры Святой Марии, ряды свечей выстроились у её босых ног, окрашенных красным от света огня.

Он зажёг свечу за Луиса. Другую — за Аду. Береги её, береги её.

В Нью-Йорке он остановился возле статуи Атласа у Рокфеллер-центра. У Атласа был невозмутимый, почти самоуверенный, непринуждённый вид, «Смотри, что я могу!». Его руки были распростёрты вверх словно крылья, держащие небеса, но всё что видел Леон были длинные, чистые линии сферы, пустота в самом сердце, ни веса, ни существенного напряжения. Бронзовый торс Атласа блестел тёмным в тени небоскрёбов.

Леон купил открытку в музее современного искусства, «Водяные лилии» Монэ, 1914-1926 гг. Он простоял в этом помещении, наверное, несколько часов, заворожённый отражением неба и облаков в воде.

* * *

Лос-Анджелес, Рено, Майами, Мичиган. Около года его направляли в разные города, отслеживая бывших амбрелловских учёных и секреты, которые они продавали нелегальным торговцам оружием в обмен на… что? Деньги, политический вес. После событий на Серой земле число биотеррористических атак под руководством военизированных и националистических групп, использующих Т-вирус как своё основное оружие, возросло по всему миру. Он постоянно слышал в новостях: Т-вирус, Т-вирус, Т-вирус.

Его работе точно нет конца. Она либо убьёт его, либо захватит его жизнь.

* * *

В Нью-Йорк он вернулся в июне, взмыленный и страдающий от разницы во времени, его первая неделя отпуска за несколько месяцев, которую он провёл в полусознательном состоянии в «Courtyard Hotel». Сонный от лекарств, Леон не покидал номер сорок восемь часов. Вид из окна выходил на Эмпайр-стейт-билдинг и треугольник неба, светящийся мутным фиолетово-синим цветом, слишком ярким. Он задёрнул занавески.

Он уже проснулся, когда его телефон зазвонил в 3:58 утра. На экране высветилось «Неизвестный номер». В сонном состоянии он подумал, что для рабочего звонка это было странным. Возможно что-то срочное.

— Агент Кеннеди, — сказал он и стал ждать указаний.

Тишина.

Он сильнее прижал телефон к уху, чтобы услышать дыхание человека на другом конце провода. Слабый, словно сердцебиение, но уловимый звук.

— Кто это? — спросил он.

Ответа не последовало.

Леон подождал целую минуту, думая, что дыхание, которое он слышал, было эхом его собственного. В груди снова возникла боль. Знакомое покалывание заставило его поморщиться.

Он сел на кровать, чтобы расслабить мышцы.

Он закрыл глаза, скользя на границе сна. Он вдыхал и выдыхал. Все слова ускользали от него.

А он всё слушал эту тишину, обширное, открытое и живое море, называющее его по имени.

«Ты слышишь меня?» — спросила она.

«Я здесь», — сказала она.