О незримых вещах (гет)

Потоки с гор всё сносят на пути,

И после ливня не прошло стихии буйство.

Адриенн Рич («Поминание усопших»)

---

 

Он не думал, что головокружения начнут повторяться. Его накрыло в продуктовом магазине в воскресный вечер, когда он стоял перед фруктовыми лотками, держа в руках пустую корзинку, его сердце вдруг замерло. Так он ощущал себя теперь, замедление, которое шло изнутри, и всегда начиналось с сердца. Он не знал, что вызывает это. Взгляд немного размывался, когда он смотрел прямо, как например сейчас, он глядел на молодую пару, толкающую тележку в его направлении, с их приближением их внешние края рассеивались. Казалось, он смотрит на мир через постоянно заливающее дождём окно.

После серьёзных испытаний, выпавших на него в Испании ему дали двухнедельный отпуск. Две недели, как будто этого было достаточно, чтобы переварить всё, через что он прошёл.

Пара улыбнулась ему, проходя мимо, и он сильнее сжал ручку корзинки. Фрукты были неестественно яркими, хотя может всё дело в свете — ярко белом, как в больнице.

— Эй, вы же… — это оказалась женщина, проходившая мимо него. Её парень стоял в нескольких шагах от них, притворяясь, что рассматривает коробки с клубничным печеньем, и явно слушая её. — Вы же… Леон Кеннеди?

Он промолчал, хотя сначала хотел сказать «нет». Это был не он. Это была не его жизнь.

— Вы спасли президентскую дочь. Ох, где же это было? Испания! Там вы нашли её и тех террористов?

— Ага, — сказал Леон, глядя на паренька, который смотрел на него не моргая. Как и ожидалось, правительство быстро засекретило всю информацию, имеющую отношение к Лос Илюминадос и Лас Плагас, но похищение, спасательная миссия и всё остальное неделями открыто обсуждалось в медиа. — Если кратко.

— Боже мой. Простите, мы с парнем большие фанаты и всё такое. Он вообще-то в следующем году поступает в Секретную службу.

— Вот как?

Женщина смотрела на него большими глазами.

— Говорят, тренировки там сумасшедшие. Это правда?

Во рту у Леона появился медный привкус, и он быстро сглотнул, готовясь к очередной волне тошноты. После всех этих лет он так и не смог привыкнуть. Его имя крутилось в национальных новостях, отчего складывалось ощущение, что на его униформу нацепили праздничный значок, который он никак не может снять.

— Вы не представляете насколько, — сказал он. — И дома вы бываете очень редко. Это не всем подходит.

— Да. Мы об этом говорили, — женщина улыбнулась своему парню, затем повернулась к Леону. — В любом случае, было приятно повстречать вас, мистер Кеннеди.

— Взаимно, мэм.

— Спасибо за вашу работу.

После того, как женщина ушла, Леону понадобилось около минуты, чтобы вспомнить зачем он пришёл сюда. Он наполнил корзину продуктами впрок, на случай если завтра получит задание, которое потребует от него покинуть штат, и все скоропортящиеся продукты испортятся. На кассе девушка, узнав его, улыбнулась, к счастью она не стала ничего говорить и помогла ему аккуратно уложить продукты в пакет. Она нравилась ему, хотя бы потому, что относилась к нему, как и любому другому гражданскому. В другой жизни, он мог бы работать с ней в ночную смену, бездумно сканировать штрих код за штрих кодом, отсчитывать сдачу и говорить «хорошего вечера» каждому покупателю, и даже не задумываться об этом.

* * *

Задание заняло практически двадцать четыре часа с момента, когда он приехал в испанскую деревушку, и до утра следующего дня. Он помнил солнечный свет, поднимающийся над морем, как на картине, и первое чувство облегчение, накрывшее его, когда он и Эшли посмотрели назад и увидели, что остров в огне. Чёрный дым поднимался в небо, скрип и звук падения вышки, стоящей на склоне, где они были несколько минут назад, до того, как произошёл взрыв. Она жива и в безопасности, это было самым важным. Он не дал себе время, чтобы взглянуть на горизонт, а вместо этого направил гидроцикл к ближайшему берегу, где они настороженно, опасаясь угрозы, ждали спасательный вертолёт. Всё прошло спокойно. Только после того, как он вернулся в свой номер в Мадриде, после того, как захлопнул дверь и почувствовал дрожь в левой руке, он сказал себе, что можно вздохнуть. Ну же. Просто, блядь, дыши. Затем он отправился в ванную и его стошнило. Его продолжало трясти.

Только после того, как Леон убрал пистолет на полку под ванной, чтобы его можно было легко достать, он разделся.

От горячей воды заныли раны. Он нашёл утешение в боли, как доказательство того, что с ним что-то произошло и это нельзя скрыть. Он хотел забыться. Он пытался. Леон около часа смотрел, прижавшись к кафелю, как кровавая вода исчезает в сливе, считая каждый удар боли в плече, пока тело не начало гореть.

* * *

Кто-то постучал в окно машины. Это оказалась пожилая женщина, припарковавшаяся рядом с ним.

— С вами всё в порядке? — спросила она, когда он опустил стекло.

— Да, как никогда раньше.

— Не хочу лезть не в своё дело, просто мне показалось, что вы отключились. Хотела удостовериться, что всё в порядке.

— У меня такое постоянно, уверяю вас, — сказал Леон, изо всех сил старясь разрядить обстановку. — Всего лишь разница во времени.

Женщина слегка улыбнулась.

— Тогда, оставляю вас в покое. Берегите себя, молодой человек. Езжайте аккуратно.

— Спасибо вам, — от души поблагодарил он. После Эшли, впервые за долгое время кто-то искренне побеспокоился о нём.

Он завёл двигатель и поехал домой под песню The Mamas and Papas «California Dreamin’». Как обычно, он не смог заснуть в своей постели. Под утро Леон проснулся на диване с поразительным осознанием, что он жив. Он больше не был заражён, но его тело ощущалось невероятно далёким и чужим, словно иностранный фильм на постоянном проигрывании.

* * *

Его сны начинались в воде. Погружённый под воду он не мог пошевелиться. Наверное, это была канализация Раккун Сити. Всплывая вверх, чтобы глотнуть воздуха, он был ошеломлён видом отражения воды на потолке, это не было зеркало, но сквозь него он смог бы пройти в перевёрнутый мир, который существовал на поверхности. Если бы он только мог коснуться его.

Инстинкты подсказали ему продолжать двигаться несмотря на безжалостное головокружение, несмотря на толпу фанатиков в капюшонах, которые перекрыли ему путь вперёд, их угрюмые песнопения стуком отдавались в его костях и под рёбрами словно движение маятника. Голос Саддлера медленно накатывал в его голове, приказывая ему преклонить колени. Где кончается это место? Как долго он находится здесь? Он не знал сколько ему осталось, пока плага, плавающая в его крови, необратимо превратит его в очередного монстра. Всё, на чём он мог сосредоточиться это мерцающий белым светом дверной проём в конце туннеля. Он непрестанно двигался к нему.

Фанатики превращались в чёрный дым, когда он пробивался туда, с каждым шагом его ноги становились тяжелее и не слушались его. Иди вперёд, говорил он себе. Ты сможешь. Где-то выше света играла музыка из его юности, слова становились более понятными чем ближе он подбирался к источнику звука. То, что он разобрал были лишь обрывками, словами типа «под напряжением», «камень», «жалующейся» и «прахом». Но когда он наконец достиг двери музыка прекратилась, и он перестал быть собой. Он был один, он не двигался, застрял внутри тела, которое больше не принадлежало ему.

* * *

Smashing Pumpkins, «1979». Это была та самая песня из его плейлиста, что звучала по дороге в Раккун Сити. Больше он не слушал её никогда, просто не мог.

* * *

Его возвращение на работу было встречено продолжительными аплодисментами. Тёплая встреча заставила его почувствовать, как будто жизнь была лишь сном, а не наоборот. Его коллеги поздравляли его. Один из них сильно хлопнул его по спине, процитировав из «Крёстного отца»: «И когда мне показалось, что я завязал — они снова меня туда затащили», Леон предпочёл бы увидеть, как тот падает в бесконечную пропасть.

На кухне Ханниган пристально посмотрела на него.

— Выглядишь ужасно.

— Спасибо, — улыбнулся он, ставя целью показать зубки, прежде чем отпить кофе, горький, чёрный, обжигающий язык.

— Я не ждала тебя так быстро. Как ты?

— Всё ещё цел.

— Леон.

— Ингрид, — сказал он, копируя её невозмутимый тон.

Она закатила глаза. Не то, чтобы он не ценил её беспокойство, но ему не хотелось надолго задерживаться на произошедшем. Это случилось и это закончилось. Он в порядке. И естественно, он не желает пересказывать истории, тем более, что коллеги уже взяли на себя эту обязанность от его имени. Его незаконченный отчет об инциденте, «Отчёт Кеннеди», уже успел перечитать весь офис, пока он был в отпуске. Некоторые ещё более молодые агенты жаждали послушать о Регенераторах, другим же было интереснее узнать о безглазых чудовищах с когтями, ревущих в замке Салазара. Все они были словно предвкушающие детки возле костра, жаждущие крови и кишок. Леон считал, что это утомительно.

— Слушай, ты прошёл через такое дерьмо. Если тебе нужно больше времени, я уверена, Президент с радостью…

— Ханниган, — сказал Леон, его голос был резким. — Тут больше нечего обсуждать. Всё закончилось. Я в порядке.

— Хорошо. Тогда, ты ведь успеешь закончить отчёт?

— Точно в срок.

Его расписание было две недели через две. Две недели днём, две — вечером, и ещё две недели в могиле, так его коллеги называли ночные смены. Он собрал все данные, полученные в ходе своего задания, открыл документ, содержащий его отчёт, и начал печатать. Через несколько часов его позовут на совещание. Или вызовут в тренировочный лагерь, чтобы руководить группой новичков-агентов и там он проведёт весь день. Однажды, ему пришлось быть в группе безопасности президента на поле для гольфа, была использована мудрёная схема с участием автоколонны и вертолётов сопровождения.

Когда Леон получил приказ, он практически рассмеялся.

Он понял всю абсурдность своей должности. Человека, которого заставили вступить в секретную службу под угрозой его жизни и жизни дорогих ему людей. Ни награды, ни созданная сплочённость не смогли заставить его позабыть об этом. А ещё он не смог позабыть одну чёртову правду — его коллеги, включая Ханниган, выбрали работать на правительство США, империалистическую сверхдержаву, которая не испытывает жалости, бомбя чужие государства, а также собственных граждан, чтобы снять с себя ответственность. Раккун Сити наряду с другими частичками улик, которые могли бы доказать их сговор с Амбреллой, были уничтожены. Он вспоминал об этом в те ночи, когда был на задании по обеспечению безопасности, патрулируя коридоры Белого Дома он сталкивался с лицами из масляных красок прошлых президентов, исполненные с величайшей аккуратностью, словно те были богами.

И это затронуло что-то глубоко внутри него, каким он был невежественным и послушным юнцом в полицейской академии, взращенный американскими идеалами. Так было пока не случился Раккун Сити, и тогда он начал подвергать сомнениям свои убеждения.

Нет, наверное, самое отвратительное было в том, что, неважно, что он делал, неважно сколько заданий выполнил, чтобы присоединиться к борьбе с биологическим оружием, он всё равно останется причастным к той же авторитарной структуре, которая принимает такую жестокость.

Он остался в обмен на то, что Шерри и Клэр будут жить. Он остался потому что не хотел, чтобы умер кто-то ещё. Он задолжал тем, кого не смог спасти в первоначальном огне вспышки, и он не собирался поджимать хвост сейчас, когда у него появились ресурсы, чтобы продолжать борьбу, защитить столько людей, сколько он сможет, в особенности, когда правящая форма справедливости в стране не может этого сделать. Он принял эту возможность, словно заветное желание.

Когда в последний раз он разговаривал с Клэр, она помогала какой-то НКО в Италии построить приют для детей, пострадавших в результате событий на Серой земле*. По телефону Клэр тогда сказала: «Да, мир сошёл с ума. Он пытается заставить нас не обращать внимания на жизнь вокруг, забыть, как сильно мы нуждаемся друг в друге. А мы нуждаемся. Нам нужно жить дальше, Леон. Мы не может просто сдаться». Шесть страниц в его отчёте были посвящены основным циклам жизни Плаги. Леон копался в памяти, вспоминая особенности — волокнистые чёрные нити, распространяющиеся вниз по его руке… — пока не смог больше выносить это. Между бровей возникла пронзительная боль. Он устало прижал пальцы к векам. Откинувшись в кресле, все слова полились потоком, будто они были его слезами.

Две недели назад он сидел напротив Главы администрации и Заместителя директора, целый час Леон докладывал об операции, не сильно вдаваясь в детали, чтобы не показать эмоции. Это должно быть было одним из его лучших спектаклей.

Он поднялся из-за стола, чтобы снова наполнить кружку кофе. Небо было очень тёмным за тонированными стёклами южной стороны. Пара агентов сидели за столами и печатали, некоторые были заняты звонками, другие — проговаривали длинный перечень чётких директив в микрофоны, каждый из них звучал в унисон как глухое эхо одного и того же тела, одетого в одинаковые серые костюмы. Сколько Леон работал здесь, он не мог отбросить чужеродное, сверхъестественное чувство, что всё это, целый офис СКВС, принадлежит какому-то подземному миру, из которого он не может сбежать. Он расслабил воротник и стёр пот, скопившийся на загривке.

Кеннеди пытался сконцентрироваться на следующей неделе. Завтра на нём обеспечение безопасности жилых помещений в Вирджинии, четыре часа туда и столько же назад. Не самое захватывающее задание в расписании, но после пережитого, он был рад понятной монотонности бумажной работы и простой охране. Лучше, чем обнаружить себя лицом к лицу с ордами немёртвых чудовищ. Всё, что угодно, но не это.

Когда он вернулся за свой стол, у него было оповещение о новом письме. В самом верху значилось знакомое имя: Эшли Грэм. И в этот миг, он расслабился.

«Дорогой Леон», начиналось письмо.

 

---

Прим. пер.:

*Серая земля — итал. Terragrigia. Город, возведённый на Средиземном море. Также известен как "акваполис" или "плавающий город". События Resident Evil: Revelations

Они встретились в ближайшие выходные в центре Вашингтона. Эшли сначала бросилась к нему едва войдя в ресторан, потом резко остановилась, осознав свой порыв. Леон ласково положил руку ей на плечо. Он был ради видеть её, что и сказал ей.

— Целая вечность прошла, — тихо сказала ему Эшли, садясь напротив. Они были единственными посетителями в тайском ресторане, который её охрана арендовала на несколько часов, для защиты от нежелательного внимания прессы. Леону нравилось это место. Иногда он заглядывал сюда по вечерам после работы, чтобы отвлечься.

— Всего месяц прошёл, — сказал он. — Как ты?

Она сняла своё светло голубое пальто и повесила на спинку стула.

— У меня всё в порядке. Эм… Извини, что не написала раньше. Я хотела, но после случившегося, жизнь стала такой суматошной со всей этой учёбой, остальное ты знаешь. Журналисты заставили меня посидеть дома.

— Не беспокойся об этом. Мы же всё-таки встретились.

— Да, да, — сказала она, делая всё возможное, чтобы оставаться весёлой.

Официант, молодой человек, который был членом семьи, владевшей рестораном, подошёл робко улыбаясь, чтобы наполнить их бокалы водой. Леон надеялся, что владелица и её персонал получили значительную сумму за аренду, и решил оставить щедрые чаевые.

Эшли потянулась за одним из ламинированных меню.

— К слову, папа сказал, что тебе нравится это место. Забавно. Я часто бываю в центре, но никогда не замечала его.

— Тебе понравится, поверь мне.

— Всегда, — просияла она.

Началось всё легко, их беседа ограничивалась разговорами о её жизни, мечтах, какие страны она планирует посетить после того как окончит университет. Последние два года она специализировалась на сохранности предметов искусства в Массачусетском университете. Эшли долго рассказывала ему о Ремедиос Варо, художнице-сюрреалисте, которую она изучает в этом семестре на курсе искусствоведения, сказала, что если и есть кто-то, кто смог бы запечатлеть ужас и абсурдность жизни и сделать это непонятно прекрасным, то это была она.

Леон был заинтригован.

— Не думал, что ты любишь ужасы, учитывая обстоятельства.

— Это странно, знаю. Когда ты смотришь на её работы, такое чувство, что ты заглядываешь в кошмар. Но чем больше я изучаю её жизнь, тем понятнее мне становится. Зная, что ей пришлось пережить: войну, заключение, бедность, и всё равно она продолжала писать. Я же — совсем другое. Совершенно непродуктивна, — она замолкла, будто не знала, что сказать. — После Испании, снова оказаться дома казалось нереальным. Всё, чего мне хотелось, это быть одной. И время. Время…

Леон дал ей несколько секунд, чтобы собраться, он заметил, как её взгляд стал твёрдым, а между бровей появилась едва уловимая складка. Когда он встретил её впервые, она выглядела печальной, не выспавшейся, словно ей едва удавалось удерживать себя и не разбиться на кусочки.

— Сложно объяснить, — сказала Эшли, складывая руки на коленях.

— Я понимаю, — сказал он, и это было правдой. Он хорошо знал это чувство, как время в последствии движется с мучительной медленностью, заставляя его считать дни по часам, а в самые худшие времена — секунда за секундой. Неожиданно ему захотелось обнять её. Это нечестно, что ей приходится переживать всё это в таком молодом возрасте. Вместо этого, он просто сказал ей, что всё в порядке. Она в безопасности. Ей не обязательно говорить о том, что случилось, если ей не хочется, но если она всё-таки она захочет, то он обязательно выслушает. Она не одна.

— Как ты справляешься? — ласково спросил Леон.

Она пожала плечами и откинулась в кресле, вытирая глаза.

— Прости меня, прости.

— Эшли, эй. Тебе не за что извиняться. Всё хорошо.

Её покрасневшие глаза блестели. Она вздохнула и выдохнула. Когда она снова заговорила, её голос сорвался.

— Я не знаю, сколько времени должно пройти. Чтобы стало лучше. Я думала, что, вернувшись к учёбе, я смогу переключиться, потом начну видеться с кем-нибудь, ну знаешь, чтобы поговорить. Но ничего не изменилось. Я постоянно это чувствую.

— Понимаю, — сказал Леон. — Иногда я тоже чувствую это. Ужасно, знаю.

— Думаешь, станет полегче?

— Когда-нибудь.

— Когда? — почти шёпотом спросила Эшли.

Он потянулся через стол и накрыл её руку своей. Простой контакт с другим человеком успокоил его.

— Хочу тебе кое-то рассказать. Я был примерно в твоём возрасте, когда случился Раккун Сити. Я был там. После этого, я не думал, что смогу продолжать жить. Каждый день я едва держался. И я много думаю об этом, Эшли. Самое сложное, что мы можем сделать, это продолжать двигаться вперёд несмотря на ужас, просто проживать день за днём. Неважно, что помогло тебе продержаться секунду, а потом ещё одну, неважно насколько ничтожно оно, просто продолжай за него держаться.

— Раккун Сити. Боже, Леон. Я не знала…

Он убрал руку. Если бы он мог поделиться с ней чем-то, это то была бы умиротворённость. Только это.

— Всё в порядке, — сказал он. — Правда, всё уже в прошлом.

Гнетущая тишина повисла над их столом, прерываемая звуком текущей воды на кухне и громкими переговорами на тайском между поварами. Это успокоило Леона. В своём одиночестве он научился удерживать внимание на происходящем в мире, это стало его стилем жизни. Стоявший на кассе телевизор показывал видео клип в неоновых цветах, напомнивших Кеннеди витраж.

Он нашёл спокойствие в нежном выражении лица Эшли. Несколько лет назад он как-то прочитал строчку из книги про болезнь и травму, пережив которые, может сделать человека либо озлобленным, либо сострадательным. Он хотел бы стать добрее. Он видел это и в ней.

— Как ты сейчас себя чувствуешь? — спросил он.

— Нормально, мне кажется. Лучше, чем минуту назад, — она снова вытерла глаза и улыбнулась, хотя он чувствовал, что она сделала это ради него. — А это уже что-то.

— Да, — согласился он.

* * *

Закончив свои блюда, в ожидании счёта, Леон спросил Эшли о её любимом творении Варо, надеясь перевести разговор в другое, более лёгкое, русло.

Она задумалась.

— «Ловец звёзд», — сказал она, — Это мой номер один.

Все работы Варо Эшли видела только в учебнике по искусствоведению. Когда-нибудь она хотела бы увидеть их очарование вживую. Вскоре дрожь в её голосе исчезла и появился задор, когда она начала описывать картину.

Леон сосредоточился. Он представлял каждую деталь, словно картина, которая ей так нравилась, висела перед ним: каменная арка, тени в затемнённой комнате, женщина, стоящая в развевающемся плаще цвета пламени. Она выглядела мудрой, безучастной, величественной, острый подбородок, подчёркнутый рифлёным воротником, её серые волосы были убраны под испанский шлем. Женщина была охотницей. Из складок её одежды исходил свет. В одной руке она держала сачок для ловли бабочек, в другой — клетку для переноски домашних животных со светящимся месяцем внутри.

Леону пришлось признать, в этом описании было что-то зловещее. Что за женщина смогла посадить в клетку часть неба?

— Я тоже об этом подумала, — сказала Эшли. — Но теперь, когда я знаю о жизни Варо чуть больше, мне кажется, что всё не так уж и просто. Она была сильна в алхимии, и среди фигур, которые она писала было много учёных. Искусство и наука, они в чём-то похожи, если подумать об этом.

— Как это?

— Смотри, искусство и наука, два способа понять этот мир. И поделиться тем, что мы узнали. Что если женщина на картине этим и занята, изучает луну насколько это возможно? Как если бы это был её способ защитить её?

В голове Леона мелькнули жуткие эксперименты Саддлера.

— Может быть. Но любознательность не всегда приводит к хорошему.

— Почему ты так думаешь?

Леон одарил её взглядом, в котором читалось «Мне правда нужно объяснять?»

— Серьёзно, — рассмеялась Эшли. — Ну ладно, ладно, ты считаешь, что нам стоит прекратить исследовать мир?

— Нет.

— Тогда что? — её тон оказался более любопытным и открытым, чем он ожидал.

До Леона начало доходить, она решила сделать реставрацию картин своей работой. Он представил, как через несколько лет она будет работать в музее в окружении старых артефактов стеклянных контейнерах. У неё будет набор небольших и изящных инструментов. Она будет проводить дни собирая по кусочкам картины. Она будет в безопасности и счастлива.

Что касается его, он не видел связи. Наука было наследием чего-то более могущественного, чем искусство, и намного опаснее.

— Я о том, что иногда просто нужно оставить всё как есть. Не всё требует исследования под микроскопом.

— Наверное, — сказала она и слегка приосанилась. — Но я верю. Если есть шанс, что это поможет людям, разве не стоит попробовать?

Он покачал головой, улыбаясь. Его же собственные слова, сыграли против него, уничтожили его намерение доказать его свою точку зрения.

— Твоя взяла.

Он хотел бы сказать «да», как же прекрасно было бы наконец понять тайны вселенной. Использовать эти знания для совместного улучшения мира.

Луна, охотница, извечное устремление. Это заставило его увидеть надежду в её глазах.

Он не сказал, что хотел бы быть таким же великодушным. Он не сказал, что, когда представлял картину, только одна женщина занимала всё её пространство. Женщина, которая, на первый взгляд, предала и использовала его, чтобы получить самые жуткие секреты Амбреллы. Её имя Ада Вонг, и оно было выжжено на нём.

* * *

Они познакомились меньше чем за восемь часов до разрушения Раккун Сити, события, которое навсегда отпечаталось в их сознании ужасом и горем. Прошло шесть лет, и их дорожки пересеклись в Испании. За этот период всё должно было стать легче, но не стало. Он пытался убедить себя. Он пытался заглушить Раккун Сити длительными, изматывающими тренировками и оперативной работой, но та ночь дала трещину в середине его жизни, когда он меньше всего ожидал. Лёгкая вибрация в начале, словно ветер колышет поверхность пруда, затем сильнее, и сильнее, разрушительнее. Как только он оставался один, он начинал слышать.

Крики, непрекращающийся ливень, мертвецы, тянущиеся к нему в потоке рваных лоскутов кожи, мёртвые с пустыми глазницами, бросающиеся в направлении любого движения, в поисках бьющегося сердца.

Её рука, выскальзывающая из его хватки, и она, падающая в темноту.

После этого он не мог смотреть на мосты, не видя там её.

Но к моменту, когда он через разведданные, полученные в биотеррористических кругах, узнал, что она выжила и быстро вернулась к своим старым привычкам, он почувствовал злость, но также и облегчение.

Но всё же.

Леон не мог перестать анализировать их последнюю беседу на катере. Она повернулась к нему и насмешливо улыбнулась сказав, что он совсем не изменился после случившегося, а потом смягчившись, будто хотела утешить его добавила: «тебе просто кажется».

Ада сказала это так, словно чувствовала его кровь, кости, жилы и мышцы, удары сердца, даже не касаясь его. Он не понял, что она имела в виду. Неужели это то, что шесть лет разлуки делает с людьми? Делает их необъяснимыми друг для друга.

Он должен был предвидеть грядущее. То, как она уклонилась от его ответа, изменилась ли она сама — «сам как думаешь?» — это была просто игра, расчётливый метод, с помощью которого она достигнет своих скрытых целей? То, как позже она перешагнула через него с отстранённой лёгкостью, и образцом плаги в руке, словно это был очередной разрушенный день в аккуратном, устоявшемся распорядке её дня, словно они едва знали друг друга. А может быть это и было правдой. «Ничего личного Леон», — сказала она, — «У нас с Луисом был уговор».

Луис был бывшим исследователем Амбреллы, человеком, который умер, пытаясь исправить свои ошибки. Леон считал, что без его помощи, он с Эшли погибли бы.

Потрясение пронзило его, когда Ада ушла. Она была свидетелем уничтожения Раккун Сити. Она знала, на что способны эти вирусы. Она, мать её, знала.

Неужели смерть Луиса была напрасной?

Нет. Леону пришлось поверить, что такого больше не повторится. Ему пришлось поверить, что Ада не позволит этому случиться. Он отлично осознавал и другое: если бы образец попал ему в руки, у него не осталось бы выбора, кроме как обернуть его против Американского правительства, которое могло, бог знает что сделать, заполучив такую власть. И поэтому, он ничего не сделал. Он просто отпустил её.

* * *

Когда они покидали ресторан, Эшли задержалась, чтобы рассмотреть фотографию в рамке, висящую на стене, на которой был изображён храм. Леон не торопил её. Ему нравилось видеть её такой спокойной, задумчивой, полностью увлечённой яркими цветами фотографии.

Он никогда не задумывался об этом раньше — её неожиданный интерес, когда они были в замке Салазара, в окружении предметов искусства. Даже когда они бродили по лабиринту комнат, он вспомнил, как в редкие минуты, когда им не нужно было бежать от опасности, Эшли бросала быстрый взгляд на окружающую их архитектуру, на бессчётное количество картин и скульптур, каменных рельефов рыцарей, замерших в бесконечной битве, в её глазах был восторг. Тогда он думал, что видел в них страх. Он не стал бы винить её в этом.

Леон вышел на холод и надел кожаные перчатки.

Снаружи два агента Секретной службы ждали, чтобы сопроводить Эшли домой на чёрном внедорожнике. У них было ещё чуть больше десяти минут. Солнце скрылось за тяжёлыми кучевыми облаками, но Леон видел его расплывчатые границы. Почти чувствовал его тепло. Небо было белым и обещало снег.

— Я кое-что сейчас осознала, — сказала Эшли, держа руки за спиной. Такая привычка бывает у детей, когда она хотят, чтобы взрослые угадали их секрет.

— И что же это?

— Ты всё ещё должен мне урок боя на ножах, помнишь?

— А, — сказал Леон. По правде, он совершенно забыл об этом. — В следующий раз, обещаю.

— Ловлю тебя на слове. Может, когда я научусь, я буду так же хороша, как и ты.

— Что будет не удивительно. Глядя, как ловко ты управляешься со строительным краном и стальным ядром, даже не вспотев.

Она засмеялась.

— Тогда мы были отличной командой, согласен?

Они решили немного прогуляться вниз по главной улице. Посильнее закутавшись, они прошли театр, перед которым выстроилась огромная очередь, воздух был наполнен сильным запахом сигаретного дыма и горящим маслом с уличных лотков. Леон хорошо знал эту улицу, он прогуливался по ней в те ночи, когда не мог заснуть. Здесь были книжный магазин, в котором играл оркестровый джаз, крошечный музыкальный магазинчик с его мигающей трубой на окне и объявлением о найме, висящем уже три месяца. Он бросил быстрый взгляд на своё отражение в окне с тусклым видом людей внутри. Одиночество выглядит именно так, думал он, — ты можешь пройти через множество хорошо освещённых помещений, даже не бывая в них.

Улицы кипели жизнью в это время года, взмыленные покупатели, пытающиеся ухватить подарки в последний момент или побывать на сезонном событии в городе, как например, рождественская песня, на которой Леон как-то был, один раз — его не сильно интересовали религиозные подтексты. И восторженная демонстрация эмоций в толпе. Ощущалась надуманность и чрезмерность. Но ему хотелось узнать с чего вся эта шумиха, и после панических атак ему нужно было отвлечься.

Что-то, касательно праздников, нарушало его спокойствие, напоминало о людях, которые должны были выжить и быть сейчас здесь.

По пути они прошли мимо церкви внушительной высоты. Табличка перед ней красовалась надписью чёрным жирным шрифтом: «Аллилуйя Агнец Победил».

Леон поёжился.

Они остановились на небольшой площади, в центре которой находился фонтан из чёрного гранита, выдавая идеальную арку воды. Окружающее пространство было заполнено художниками, артистами и сувенирными лавками, с вывешенными «I ♥ DC» футболками. Мимо проносились машины, обдавая их прохладным воздухом. Кто-то красиво играл на виолончели, ветер разносил приятную мелодию, но из-за людского потока, Леон не смог разглядеть исполнителей.

— Эй, Леон. Я хочу спросить тебя о том дне, — сказала Эшли, уводя его под каменную арку, подальше от городского шума. — Та женщина, что спасла нас. Ты не знаешь, что с ней?

— Какая женщина? — спросил он, будто не понял о чём она говорит.

— Да ладно. Женщина в вертолёте. Ты сказал, что гидроцикл принадлежал ей. Кажется, ты назвал её… Ада или как-то так.

Леон ощетинился. Он не был готов к такому. Ни к вопросу, ни к неожиданной сухости в горле. Он сглотнул, и ощутил, как зазубренная боль проходит сквозь грудь при воспоминании об её уходе.

Эшли выжидающе смотрела на него.

Он открыл рот и закрыл. Он не решался повторить имя Ады, отказывался назвать его вслух, как если бы произнесённое во вселенную имя могло посчитаться за предательство. Некоторые вещи нужно держать при себе, думал он.

— Почему ты спрашиваешь? — наконец спокойно спросил Кеннеди.

— Так ты знаешь её. Мне просто было интересно. Думала, она что-то типа поддержки.

— Поддержка, — повторил он, пробуя слово.

Она была права. В конце концов, Ада делилась с ним информацией по ходу его миссии, дошло даже до того, что она помогла ему отследить местопребывание Эшли в замке, не говоря уже о том, чтобы спасти их задницы больше, чем один раз.

— С тех пор я не видел её, если быть честным.

— Вы, ребята, были такими крутыми, когда сражались вместе, и победили то чудовище. Я поверить не могла.

Уголок рта Леона дёрнулся.

— Стой, ты всё видела?

— Ну, я была достаточно далеко, но да, я видела большую часть. Это было впечатляюще. Поэтому, когда я увидела, что она улетает, я не ничего поняла. Я думала, она доставит нас домой.

Леон на какое-то время задумался. Оба, он и Ада, стояли плечом к плечу против Саддлера до конца, их оружия были нацелены в одну сторону. Как-то странно было думать, но в первый раз они не целились друг в друга.

Он долго смотрел, как вертолёт поднимается в рассветное небо, и в последний момент поймал брошенный Адой ключ. Этот ключ, который теперь хранился в бардачке, был единственной вещью, оставшейся от неё.

Леон подумал о том, где она может быть сейчас, и о том, смог бы он найти слова, чтобы сказать, что он доверял ей и в тоже время нет. Он хотел увидеть её так же сильно, как и двигаться дальше. Наверное, лучшее, на что он мог надеяться, это то, что их пути не пересекутся, когда придёт время.

— Кажется, ты знаешь её достаточно хорошо, — сказала Эшли.

— Да, — ответил Леон, и быстро добавил: — Что-то типа этого.

Они направились к чёрному внедорожнику, который сопровождал их с того момента, как они покинули ресторан, ближе к вечеру небо стало свинцово серым. Один из агентов вышел, чтобы открыть заднюю дверь, ожидая, когда Эшли сядет. Она развернулась к Леону и обняла его.

— Ну, до следующей встречи?

— Конечно. Если тебе что-то понадобится, ты знаешь, как меня найти. Береги себя, Эш.

— Ты тоже, Леон.

Он остался стоять на тротуаре в зимней прохладе, глядя, как удаляется машина. Его машина стояла через улицу, он подошёл к ней и забрался внутрь.

Леон вытащил ключ, который дала ему Ада, из бардачка, проверил плюшевого мишку, прикреплённого к ключу, повертел в руке. Он был грязным, голубой бант, повязанные на его шее немного растрепался по краям. Аккуратно, будто он держит в руках драгоценную вещь, он провёл пальцем по банту. Затем расстегнул кармашек сзади.

Его более молодая версия непременно тут же позвонила бы ей. Когда он открыл кармашек два месяца назад, он нашёл клочок бумаги с номером телефона, написанного от руки красными чернилами. Всё просто, ощущение отсутствия выбора, кроме как взять телефон и поговорить с ней, но он не смог заставить себя сделать это. Что он мог сказать, что он прощает её? Это ложь. И что бы она не сказала, он всё равно не поверит ей.

Он убрал мишку и завёл двигатель, глядя как за окном крупными снежинками падает снег, превращаясь в капли дождя на лобовом стекле. Тупая боль пульсировала в груди. Он рефлекторно положил руку на сердце, чувствуя, как оно стучит. У Леона закружилась голова. Досчитав до десяти, он закрыл глаза, выжидая, что головокружение всего лишь следствие плохой погоды, и когда всё прошло, он поехал домой с выключенным радио, сосредоточившись лишь на дороге и звуке двигателя, звучащего громче его беспокойного, бешено стучащего сердца.

* * *

В ту ночь ему снился сон, что он сидит за кухонным столом и рисует серию карт, бесконечные круглые узоры на листе. Когда Ада, касаясь его плеча, спросила, чем он занят, он перевернул лист чистой страницей вверх. Он ещё не закончил. Он не хотел, чтобы она увидела рисунок в таком грубом исполнении. Леон почувствовал, что краснеет от стыда.

В другую ночь ему приснилось, что он в лифте под землёй с Луисом, который лениво покуривал сигарету и читал Дон Кихота. Он стоял рядом с ним, живой. Их одежда была пропитана потом и грязью. Леон был настроен скептически. Он хотел сказать бывшему биологу прекратить чтение, сейчас не время валять дурака, когда на кону жизнь Эшли. Но он не мог найти слов. Он утратил способность говорить.

Луис выпустил изящную струю дыма уголком рта, повернулся к Леону и сказал: «Полегче, Санчо. Твоя работа доведёт тебя до могилы».

Если это была не Ада, или Луис, тогда он видел майора Краузера в своих снах, переживая последние секунды, когда он вонзил ему нож в грудь. Взгляд краузерских глаз больше не был убийственным. Что-то было в них теперь, остатки его старого, всплывшие на поверхность, словно тень в озере, едва различимая перед тем, как исчезнуть.

Проснувшись, Леон коснулся щеки, приняв влагу на щеке за кровь. Он плакал во сне.

* * *

Январь, покрытое льдом озеро и чёрная вода, текущая под ним.

Начались праздники и дни наполнились лёгкой винной дымкой. Иногда по вечерам после работы Леон заходил в книжный магазин, в котором звучал джаз из старинного радио. Он наобум выбирал книги, слова были неважны. Всё, чего он хотел, это чистый звук. Ему нравилась поэзия, потому что язык сильно отличался от того, который он использовал в полевых отчётах, предполагающий очищенную до сухих фактов непредвзятость. Он хотел представить что-то прекрасное.

Адриенн Рич, решил он, открывая на уже знакомой странице «Погружения в затонувшие корабли»:

Мне снилось, что набрал я номер твой,

Сказать, чтоб чаще ты себя жалела.

Но игнорирован тобой звонок был мой.

Ты трубку не взяла, ведь ты болела.

Прислонившись к стеллажу, он позволил словам вытащить себя из своих мыслей, представляя кости, давно позабытые и любовно извлечённые из земли.

* * *

Подросток рассмеялся в заполненном поезде. Вспыхнувший розово-жёлто-фиолетовым цвет закат окрасил небо. Началась миграция бабочек-монарх, их оранжево-чёрные тельца скользили в пробивающемся свете, опьянённые млечным соком, спариванием и тёплыми спиралями воздуха. Свет играл на поверхности, на коже. Слишком много света, но в тоже время недостаточно. Прикосновение. Фраза, подчёркнутая в очередном любимом стихотворении: «dice que no sabe del miedo de la muerte del amor / dice que tiene miedo de la muerte del amor». Он мог бы подчеркнуть всю книгу. Он был похож на пса в поисках едва уловимого намёка на красоту вокруг, как можно больше красоты, насколько жизнь под давлением правительства может позволить.

* * *

В тот раз, в канализации, за несколько часов до того, как он узнает правду, Леон занимался ранами Ады. Бинт, который он обернул вокруг её ноги, пропитался свежей кровью, и она зашипела от боли, призывая его уйти, говоря, что она будет только задерживать его. Он не понял тогда. Как он мог бросить её, когда она спасла ему жизнь? Трижды, и счёт всё ещё открыт. Прикладывая ладонь к её бедру, слегка надавливая, он отказывался оставить её. Он не смог бы.

* * *

Дни, проведённые в строгих хромированных и стеклянных стенах штаб-квартиры СКВС, были похожи один на другой. Коллеги узнавали его в барах под золотистым светом замызганных ламп, они произносили его имя словно были старыми друзьями. Иногда он предавался мечтам, что возвращается домой с кем-нибудь, давая поцелуям и прикосновениям довести себя до дрожащей кромки желания, но он терял решимость в тот момент, когда кто-то склонялся к нему и называл своё имя.

Может поэтому он не возражал, когда Эшли начала писать ему каждую неделю с предложением пересечься. Была какая-то лёгкость в их обыденном общении, совокупность небольших моментов и разных наблюдений, которые отвлекали его от тягот работы. Их общение было бальзамом для его одиночества.

* * *

Как-то ночью, скрываясь от дождя, он зашёл в церковь Святого Патрика. Леон собрался, понимая, что сможет выдержать одну службу, не пережив очередную атаку. Он засунул руки в пальто, сжав в кулаки. Если он перекрестится, это будет бессмысленным жестом.

Он был воспитан католиками, посещал церковь и исповедовался в своих грехах на постоянной основе. Иначе дьявол овладеет тобой, говорила его бабушка, будь то дьявол в обличии прекрасного тумана, преследующий тебя всю твою жизнь, он может завладеть тобой, стоит тебе свернуть не на ту тропинку и вдохнуть его. И нет лекарства от его влияния. Попав в твоё тело, он его не покинет.

Священник поднял кропило, готовясь разбрызгать святую воду над прихожанами, их сияющие, поднятые вверх лица были полны ожидания. Леон потоптался у двери. Всё, на что падал его взгляд было каменными стенами и витражами, иллюстрирующие рассказы из его воскресной школы. Красные свечи вспыхивали под фресками нарисованных святых. Запах ладана был удушающе сладким.

Леон смотрел на действо не в силах подавить тревогу, и когда он не смог больше выносить его, она отвернулся. Он ушёл, как только прихожане запели «Пребудь со мной».

* * *

Aprisa, aprisa… perseguidles, guiadles hacia el perdon infinito.

Это снова случилось. Прямо посреди улицы, по телу прокатил холод, словно рука призрака коснулась его сердца. Он не мог дышать. Он не стал переходить улицу, где пёстрый поток людей был слишком быстрым для него. Земля поднималась и опускалась, вертелась, крутилась быстрее и быстрее. Он свернул за угол, задел кого-то плечом; прижавшись к кирпичной стене он нашёл укрытие под навесом какого-то ночного клуба, и стал пережидать тревогу. Кто-то вошёл внутрь, выпуская тяжёлую электронную музыку.

Люди уходили в застывший туман, и он подумал, что это происходит каждую минуту. Кто-то теряет голову. Кто-то ломается.

* * *

Он не смог уснуть и поэтому мысленно составлял список фактов для своего отчёта, страницы которого он распечатал и раскидал на полу своей гостиной, когда вернулся домой, в попытке расположить события в хронологическом порядке. Нужно было восстановить провалы в памяти, целые секции белого пространства, которые возникли, когда он отключался или галлюцинировал под контролем плаги. Саддлер говорил, что инфицированный становится частью коллективного разума, который мог погрузиться в твои самые глубокие страхи, обиды, желания, и вытащить их на поверхность. Леона пугало то, что Саддлер мог вскрыть его единственной фразой: «Почему ты сопротивляешься смерти?», как будто он всё это время знал, что Леон скрывает — после Раккун Сити он хотел умереть. Он пытался.

Леон повернулся и уставился на часы, которые показывали 1:23, 1:24, а он всё переписывал и переписывал строчки в своей голове, словно кто-то пытался остановить кровотечение его раны.

Находясь в теле хозяина, требуется менее одного дня, чтобы вывести плагу и развить её до зрелости.

Плага сама цепляется к центральной нервной системе хозяина, использую щупальца, и закрепляется между лёгкими и сердцем.

Существует вероятность, что паразит выживет и возьмёт контроль над телом хозяина, даже после его смерти. Плага копирует поведение своих хозяев.

Разозлившись, Леон вылез из постели и начал ходить по коридору. С логической точки зрения он знал, что паразит мёртв. Он знал это.

Он пошёл в ванную, где стал рассматривать в зеркале свою грудь, касаясь места между рёбрами, где плага была удалена путём оперативного вмешательства. Кожа, помеченная старыми шрамами, выглядела почти нормальной. Но он видел нечёткий след ультрафиолетовой радиации, с помощью которой была удалена инфекция, красноватое пятно, которое более-менее напоминало солнечный ожог. Он вспомнил дни после задания, когда его накрыло взрывом острой боли в груди, приводя в замешательство. Ко всему добавлялось учащённое сердцебиение, тошнота и усталость, проникающая в кости. Лечение часто ухудшало ситуацию новыми побочными эффектами. Врачи не могли понять, что с ним не так. Или смотрели на него подозрительно, словно он не мог открыть правду своего собственного тела. Ничего из этого. Это просто очередная вещь, которую нужно пережить, и он сделает это в одиночку.

Он прикоснулся к коже, слегка нажимая, чтобы увидеть, что произойдёт, и скривился. Через какое-то время приступы ослабевали в своей интенсивности и частоте, но он всё равно чувствовал её, даже сейчас. Это крошечное трепыхание крыльев билось внутри него, будто что-то осталось заперто там. Не плага, но что-то ещё.

Вернувшись в кровать, он уснул, просыпаясь, каждые два часа, и так до рассвета. Тело болело. Леон терпеть не мог эти промежутки между одной работой и другой, они тянулись дольше, чем он мог вынести. На следующее утро он внезапно написал Эшли, спросил, готова ли она к обещанному уроку по обращению с ножом, и ощутил облегчение, когда она ответила положительно.

— Итак, есть два способа держать нож. Остриём вверх и остриём вниз. Я держу его остриём вверх в направлении противника, так?

— Верно. И не забывай, это только если у тебя не осталось никакого другого оружия. Твоя цель должна находиться близко, разоружаешь её и сваливаешь как можно быстрее.

Они тренировались субботним вечером в Роуз Гарден в Белом Доме. Эшли поделилась с отцом своей идеей неделю назад. Очень аккуратно Леон уверил его, что это будет один урок самозащиты и, конечно, он будет использовать резиновый нож вместо настоящего. Президент, видя улыбку на лице своей дочери, с лёгкостью согласился.

— Я доверяю тебе её жизнь, — сказал он Леону, и на всякий случай отдал приказ приглядывать за ними. Другого Леон и не ожидал.

После объяснений как держать нож и базовой работе ног, они начали с серии парирований, резких ударов и выпадов с целью обездвижить нападающего. Леон показывал приёмы своим тренировочным ножом, сначала медленно, чтобы Эшли могла запомнить, затем повторял их с обычной скоростью. Он подчеркнул, что правильная работа ног — это ключ к освоению рукопашного боя. Работа ног, баланс, контроль — скорость придёт позже. Во время демонстрации, он вспомнил о ранних уроках с Краузером, агрессивные, изматывающие тренировки, от которых всё его тело будто разрывалось в те дни, и как он одновременно любил и ненавидел эту боль, потому что кроме неё он не чувствовал ничего другого. Тренировки с Краузером были сосредоточены на одной цели — убить. Эти уроки могли помочь Леону в «поле», но они не сильно вдохновляли его, так как он хотел быть совсем другого рода бойцом, и Краузер зная это, называл его слишком мягким для выполнения работы.

А что постыдного, размышлял Леон, было в мягкости, хрупкости? Он верил, что самым величайшим горем современного мира была тщательность составленного заговора по разрушению человечества, жестокого как зима. Он хотел показать Эшли, что есть и другие способы выживать.

Была середина января, и на траве лежал свежий снег, окрашенный в синий в слабом свете ламп, голое дерево магнолии отбрасывало на них тень словно караульный. Все цветы отцвели и опали, кроме роз, последние сияющие пятна посреди белого.

— Эй, Леон. Ничего, если мы сделаем перерыв? — Эшли провернула кисть. — Сколько ты тренировался, чтобы научиться этому?

— Чему? — и как по команде, Леон подбросил нож в воздух, где тот перевернулся два раза, и затем поймал его за рукоятку. Это был бесполезный трюк, которому он научился у Краузера.

Она улыбнулась.

— Хвастаться. Серьёзно, сколько?

— Годы. Человек, который научил меня этому, скажем так, не прощал ошибок.

— Чёрт. Полагаю, впереди у меня длинный путь.

— С достаточной практикой, ты всего достигнешь.

— В следующий раз попробуем это? Как же здорово вот так проводить время… не убегать, спасая свои жизни. Держи, — она отдала ему тренировочный нож.

— Не, оставь себе. До следующего раза.

Они переместились в более удобное место для отдыха, присев на ступеньки президентского офиса. «Какая ирония», — подумал Леон, когда заметил пятерых агентов Секретной службы, находящихся в ста футах от них, достаточно далеко, чтобы не слышать их разговор, но всё равно близко. И это должно дать ей ощущение безопасности?

Эшли проследила за его взглядом и поняла о чём он думает.

— Это неплохо, когда они рядом с тобой 24/7. Папа просто беспокоится обо мне. Как можно винить его в этом?

Она обняла себя за колени и положила на них голову, словно ребёнок.

— Иногда это срабатывает. Если ты знаешь, что кто-то присматривает за тобой.

Естественно он сказал, что понимает её.

— Как дела дома? — спросил он. — В письме ты упомянула, что всё налаживается. Нашла что тебе помогает?

Она проследила за летящим самолётом и подождала пока затихнет рёв двигателя.

— Если честно, по-разному бывает. Если я с друзьями, то по большей части я в порядке, и я не думаю об этом, или если мне есть чем занять руки, например, игрой на пианино. Иногда я выбираюсь куда-нибудь, в торговый центр или на мероприятия колледжа. Но есть места куда я не могу ходить.

Её пугают тёмные закрытые пространства с большим количеством незнакомых людей такие как, например, кинотеатр.

Но была музыка. Если она не могла уснуть, испугавшись чего-то, то надев наушники, она исчезала в её объятьях. Кейт Буш, Paramore, и Мэрайя Кэри могли помочь ей уснуть.

— Я пытаюсь делать это каждый день, как ты говорил мне, — она обеспокоено посмотрела на него. — Как насчёт тебя? Ты многое прошёл, чтобы вернуть меня домой. Я вдруг поняла, что никогда не спрашивала тебя об этом.

— Нет-нет, всё в порядке. Тебе не стоит беспокоиться обо мне.

— Леон, ты уверен в этом?

— Ага, — ответил он слишком быстро, но она не стала давить на него, и он понял, что это пришло к ней с большим пониманием его. У неё столько всего было на уме, и последнее, что ей нужно помимо проблем с собственной травмой, это копание в чужой боли.

Ветер потрепал ветви магнолии, дерево задрожало, осыпая снег на лужайку, на согнутые пышные цветки роз, заставляя их показать свои краски.

Эшли повернулась к нему.

— Как думаешь, ты когда-нибудь увидишь её снова? Ту женщину, что помогла нам.

— Если честно, я не знаю, — покачал он головой.

— Я тут подумала, если ты когда-нибудь увидишь её, передай ей от меня благодарность за помощь нам, хорошо? Я не успела поблагодарить Луиса. Мы не смогли бы выбраться с острова без их помощи.

Единственное, что он мог сделать, это улыбнуться ей.

— Окей, — сказал он, воодушевлённый идеей, что может быть, просто может быть, это произойдёт. Возможность ждала его прямо в машине. Всё, что ему нужно было сделать, это взять телефон.

* * *

В следующий раз, когда он решил проверить бардачок, мишка исчез.

Он вдруг вспомнил, что несколько дней не проверял ключ. На прошлой неделе он собирался забрать его домой, чтобы положить на видное место, и забыл. Он вынул содержимое бардачка. Пусто. Поискал между сидениями, и нашёл только мелочь, обыскал пол, вдруг ключ упал и закатился в угол, он даже проверил багажник, и поспешно вернулся домой, чтобы покопаться в карманах всей своей одежды, но ничего не нашёл. Ключ исчез.

Какого чёрта? Не может быть.

Он вздохнул, оценивая покрасневшие глаза в зеркале заднего вида. С сегодняшнего дня и на несколько недель он назначен в личную охрану Президента с двенадцатичасовой сменой. Пассажирское сиденье было усеяно смятыми чеками. Его квартира была не лучше, и выглядела так, словно по ней прошёлся яростный ураган. Сейчас он порадовался, что живёт один. Здравомыслящий человек назвал бы его сумасшедшим. И он не стал бы отрицать.

Я что, потерял его?

Он собирался сложить чеки в пластиковый пакет, оставив футболки, куртки и брюки разбросанными на полу своей спальни, чтобы навести порядок позже. Это всего лишь ключ, ничего более. Ведь так? Номер, которого скорее всего не существует, зная Аду. Он обосновал свою привязанность к ключу, привязанность к ней, как что-то нездоровое, и возможно, случившееся было к лучшему.

Если только он не начнёт терять вещи на постоянной основе.

* * *

Коллекция поэзии Энн Секстон, пара наручников, его любимые кожаные перчатки, магнит с изображением барселонского кафедрального собора на его холодильнике. Если не учитывать магнит, а он не собирался возвращаться в Испанию — пропавшие вещи были легко заменимы и достаточно дешёвыми, так что не сказать, что это злило его. Возможно, он был немного неорганизованным, но отнюдь не безалаберным.

Замки на его дверях работали исправно, и при близком рассмотрении он не нашёл никаких признаков взлома, отчего он на краткий миг допустил мысль о призраке-воришке. Он ухмыльнулся подумав, что единственный кто мог бы пошутить над ним таким образом был Луис. Луис захотел бы получить такие перчатки.

Была лишь одна проблема — он не верил в жизнь после смерти. Точнее, он отказывался верить. С него достаточно всей этой загробной фигни и мёртвых, которые возвращаются, чтобы разорвать землю на части, злых культов и плотских паразитов, преследующих его во снах. На следующий день он спросил соседку, пожилую женщину с пиренейской горной овчаркой без поводка, мимо которой он часто проходил по лестнице, слышала ли она о недавних взломах. Её звали Элли.

— О, нет, давно уже. Последний раз это было где-то в 96 году. Конечно, городу ещё есть над чем поработать. А что случилось?

— Ничего. — И чтобы больше объяснить самому себе, чем успокоить её, добавил: — Просто мне кажется я становлюсь параноиком.

Элли улыбнулась ему. Её собака, огромный пёс с роскошной белой шерстью, обнюхал его и лизнул ему руку. Он погладил собаку по голове.

— Если вам станет от этого лучше, то нас таких двое, — сказала она. — В начале 90-х я жила возле Четырнадцатой улицы. Проснувшись утром я обнаружила приставленный к горлу нож. Их было двое. Они заперли меня в ванной, собрали все вещи и сбежали.

— Господи.

— После этого, я долгое время не могла спать одна.

— Могу представить, — сказал Леон. — Этих ублюдков поймали?

— Конечно, каждому дали по десять лет. И естественно, пришлось объяснять подружке, почему у меня по шесть замков на двери. Очень помогает, когда он рядом, — Элли почесала пса за ухом.

— Какие-то вещи остаются с тобой навсегда. Но нужно надеяться, что острые углы со временем сгладятся.

В следующие пару дней он узнал, что подругу Элли зовут Ди, а их пса — Балу, который был животным эмоциональной поддержки. Элли уговаривала его завести себе кого-нибудь. Случилось это после того, как он в общих чертах поделился с ней о своих тревогах, не вдаваясь в детали своей работы. Он упомянул, что его график плавающий. С растущими требованиями его работы он никогда не сможет ухаживать за домашним животным, как тот заслуживает.

Но этого было достаточно, чтобы получить приглашение на ужин к Элли и Ди. Леон собирался принести с собой их любимые лакомства: ящик корейских дынь или кувшин домашнего горячего шоколада, чтобы выпить его во время беседы в гостиной под музыку. Ди нравилась Нина Симоне, Элли любила рок 60-х годов, «The Mamas and Papas» and «The Doors». Раз в неделю, если он не был в отъезде, Леон готовил для них жареного цыплёнка с томатами по рецепту его матери. Это было ярким пятном радости — провести время с людьми, хорошими, открытыми, теми, кто хотел, чтобы он был рядом. Боль в его груди ослабевала.

* * *

Он не чувствовал такого со своими родителями. Когда Элли коснулась щёки Ди, словно она была якорем, Леон чуть не расплакался от чистой нежности этого простого жеста. Какая удача познать такую любовь.

* * *

Мишка с ключом нашлись спустя неделю в корзине с грязным бельём, Леон испытал глубокое облегчение. Он проверил кармашек, чтобы убедиться, что бумажка на месте.

Её имя не всплывало в последних отчётах, так же, как и несколько месяцев до Испании. Она скорее всего старается оставаться вне поля зрения американского правительства, она в безопасности и недостижима, и он подумал, что, наверное, это хорошо.

Леон положил ключ рядом с книгой Энн Секстон «Все, кто мне дорог». Фраза, которую он выделил звучала в его голове: «там, где море качается, словно кованные врата, и мы касаемся друг друга».

Его злило, что он скучает по ней.

Он скучал.

«Твою мать», — подумал он. И набрал номер, прижавшись спиной к зеркальной двери, чтобы не видеть себя.

Гудки.

Леон ждал, в его памяти её образ был резким, словно осколок стекла, он помнил, как она смотрела на него из вертолёта не отводя взгляд. Она не могла отвернуться. Или ему просто показалось? Он вспомнил солёный привкус морских волн, когда прохладный ветерок хлестнул его по губам.

Леон сосчитал до шести, по одному за каждый год, когда он оплакивал её, затем отключился.

На следующее утро он закончил финальную версию своего отчёта, восемь листов. Он перечитал его от начала до конца. Язык был сухой, чёткий, вычищенный до самых важных фактов, и перед тем, как убрать его, Леон последовательно скомпоновал отчёт по деталям, о которых он забыл, и которые нужно было изменить. Единственное, на что он мог повлиять, это то, как он выберет рассказать историю. Со времён Раккун Сити он решил, что миру не нужно знать об Аде Вонг. Её отсутствие на страницах было обозначено прямой линией, горизонтом, в который он всматривался снова и снова, воплощением невозможного будущего. Такое открытое пространство могло поглотить его. И он был бы рад этому. Но он затолкал это в самый дальний уголок своего сознания с остальными своими утратами, закаталогизировал, прикрепил ярлык и закрыл. Один за одним он ответил на все письма.

* * *

От: Леона Кеннеди

Отправлено: 27.01.2005 11:12 EST

Кому: Эшли Грэм

Я наконец посмотрел картины Варо. Ты была права насчёт того, что «Три судьбы» одна из её лучших. Хотелось бы увидеть все детали поближе. Думаю, тебе удастся сделать это первой.

Как занятия? Уже запланировала что-то интересное?

От: Эшли Грэм

Отправлено: 27.01.2005 21:34 EST

Кому: Леону Кеннеди

JХа, я так и знала, что она тебе понравится. Любопытная, да? Она утверждала, что фигуры на картине когда-нибудь встретятся.

Лекции прошли отлично! Буду скучать по рисованию с натуры, наш профессор предложил нам одно упражнение в последний день перед каникулами, и это было очень весело. Оно основано на игре, в которую играли сюрреалисты, называется «Изысканный труп». Мне кажется, тебе такое понравится.

Всё начинается с того, что кто-то делает набросок, это может быть всё что угодно, он делает это так, что ты не можешь понять, что он рисует, только лёгкие штрихи, и это становится отправной точкой для следующего. Он наносит свои штрихи и так далее.

В конце, ты получаешь этакую цепочку из рисунков, которая выглядит странно, смешно, иногда страшно или прекрасно. Всё взаимосвязано.

Не знаю почему, но это делает меня счастливой. Это как ещё один способ поговорить с человеком, как будто передать секрет без каких-либо объяснений.

* * *

«Бродяга» Ремедиос Варо, масло на мазоните, 1957 год. Варо приписывают фразу о несвободном человеке, путешествующем через лес. Прошлое создало себе дом в его одеянии: гостиная приютилась под рукавом, в которой мы видим портрет женщины в раме над книжной полкой. Уютно устроившись в ногах странника серый кот, его единственный компаньон, и на левой стороне груди он носит цветочный горшок с розовой розой, ностальгический расцвет красоты, которую он не смог оставить.

Леон увеличил картину на экране, чтобы получше рассмотреть цвета, но картина стала размытой и распалась на пиксели. Он уменьшил её. Лес был скрыт глубокой иззелена-коричневой дымкой. Призрачное изображение деревьев растянулось на мили позади человека.

* * *

Сколько существует способов, чтобы изгнать желание и печаль из тела? Он испробовал все — переработки, часы силовых тренировок, бокс, слабые попытки медитировать, где нужно было представлять реку света. Он даже попробовал акупунктуру, внушая своему телу полную неподвижность, когда иглы протыкали его кожу, представляя, как источник боли исчезает словно туман. По ночам он долго бегал, наматывая круги вокруг Хайнс Поинта, вдоль Реки Потомак по правую руку, его костям нравилось ощущать камни тротуара, бешено стучащее сердце, зимний ветер, толкающий в спину.

Наступал момент во время его ночных забегов, когда очертания вишнёвых деревьев вдоль дороги начинали расплываться и протесты его разума прекращались. Его ум становился невыносимо пустым. Он наматывал целые мили по океану пустоты, бежал, чтобы покинуть тело, исчезнуть, бежал навстречу границе полной капитуляции, и ощущал, что находится так близко к умиротворению, как никогда раньше.

* * *

Он снова пришёл в церковь Святого Патрика на пятничную вечернюю мессу и встал позади, слушая молитву. Леон не сдвинулся с места, чтобы причаститься. Он не собирался оставаться на всю службу, ему нужно было успеть на рейс в Нью-Йорк.

Пока священник читал Священное Писание из Нового Завета, Леон опустил голову, не зная за что молиться.

Он подумал о фигурах на «Трёх судьбах», каждая из них не обращала внимания на серебряные нити, обёрнутые вокруг их рук. Он подумал о сложном невидимом механизме судьбы, который связывает одного человека с другим, потом ещё с одним и ещё. Нити, тонкие как шёлк, натягивались от малейших движений, но не рвались.

Любопытно, несмотря на всё, что перенёс человек в своей жизни, они не порвались. Они без устали несли печаль. И любовь. И то, и другое, имеет силу, чтобы изменить тебя.

Помещение наполнилось песней, и он окунулся в нарастание голосов, поющих вместе. Ему нравилось эта способность в музыке переносить его душу куда-то в более тихое место бытия, чем там, где он находился сейчас.

Идя к выходу, он остановился у скульптуры Святой Марии, ряды свечей выстроились у её босых ног, окрашенных красным от света огня.

Он зажёг свечу за Луиса. Другую — за Аду. Береги её, береги её.

В Нью-Йорке он остановился возле статуи Атласа у Рокфеллер-центра. У Атласа был невозмутимый, почти самоуверенный, непринуждённый вид, «Смотри, что я могу!». Его руки были распростёрты вверх словно крылья, держащие небеса, но всё что видел Леон были длинные, чистые линии сферы, пустота в самом сердце, ни веса, ни существенного напряжения. Бронзовый торс Атласа блестел тёмным в тени небоскрёбов.

Леон купил открытку в музее современного искусства, «Водяные лилии» Монэ, 1914-1926 гг. Он простоял в этом помещении, наверное, несколько часов, заворожённый отражением неба и облаков в воде.

* * *

Лос-Анджелес, Рено, Майами, Мичиган. Около года его направляли в разные города, отслеживая бывших амбрелловских учёных и секреты, которые они продавали нелегальным торговцам оружием в обмен на… что? Деньги, политический вес. После событий на Серой земле число биотеррористических атак под руководством военизированных и националистических групп, использующих Т-вирус как своё основное оружие, возросло по всему миру. Он постоянно слышал в новостях: Т-вирус, Т-вирус, Т-вирус.

Его работе точно нет конца. Она либо убьёт его, либо захватит его жизнь.

* * *

В Нью-Йорк он вернулся в июне, взмыленный и страдающий от разницы во времени, его первая неделя отпуска за несколько месяцев, которую он провёл в полусознательном состоянии в «Courtyard Hotel». Сонный от лекарств, Леон не покидал номер сорок восемь часов. Вид из окна выходил на Эмпайр-стейт-билдинг и треугольник неба, светящийся мутным фиолетово-синим цветом, слишком ярким. Он задёрнул занавески.

Он уже проснулся, когда его телефон зазвонил в 3:58 утра. На экране высветилось «Неизвестный номер». В сонном состоянии он подумал, что для рабочего звонка это было странным. Возможно что-то срочное.

— Агент Кеннеди, — сказал он и стал ждать указаний.

Тишина.

Он сильнее прижал телефон к уху, чтобы услышать дыхание человека на другом конце провода. Слабый, словно сердцебиение, но уловимый звук.

— Кто это? — спросил он.

Ответа не последовало.

Леон подождал целую минуту, думая, что дыхание, которое он слышал, было эхом его собственного. В груди снова возникла боль. Знакомое покалывание заставило его поморщиться.

Он сел на кровать, чтобы расслабить мышцы.

Он закрыл глаза, скользя на границе сна. Он вдыхал и выдыхал. Все слова ускользали от него.

А он всё слушал эту тишину, обширное, открытое и живое море, называющее его по имени.

«Ты слышишь меня?» — спросила она.

«Я здесь», — сказала она.

Иногда то, что показывается из небытия, это рефрен.

Мюриэль Люн («Небытие в трёх актах: Эссе»)

---

— Я прекрасно тебя слышу.

Голос Леона, чёткий и резкий, пронзал тишину номера Ады в Бостоне. Он будто стоял напротив неё. Ей следовало бы записать его. Голос, словно свет в дверном проёме — он обнажает тебя до кровавых сухожилий, мышц, прямо до костей.

Не зная, что сказать, она начала расхаживать по комнате. Правда состояла в том, что она не ожидала, что он ответит на звонок, и уж точно не станет оставаться на линии, чтобы послушать загадочную тишину. Она просто хотела услышать, как он разговаривает с ней.

— «Кто это?» — спросил он.

И она решительно, повинуясь глупому импульсу удержать его внимание, сказала:

— Это я.

Больше полугода прошло с момента их последней встречи, и это было единственное, что она могла сделать.

Положив телефон, Ада включила громкую связь. Послышался шорох, и сдавленный сухой кашель на другом конце линии.

— Звучишь болезненно, — сказала она.

— Пустяки. К чему это, Ада?

«Я скучала по свету в твоём голосе», хотела сказать она. Но это прозвучало бы не в её стиле, или, что более важно, она звучала бы как более молодая, неуверенная, её версия, которую она убила в себе, в тот день, когда они встретились. — Ты скажи. Я проверяла телефон и увидела один пропущенный от тебя.

— Своевременно, — сказал он. — Лучше поздно, чем никогда.

— Ты рад?

— Честно? Сложно сказать не видя тебя.

Ада не могла винить его в этом. Она пожалела, что так долго откладывала звонок. В январе она сохранила его сообщение — короткий поток помех, продлившийся три секунды, дальнейший анализ записи выявил слабый лёгкий вздох. Ей пришлось выкрутить громкость на своём ноутбуке и нажать «повторить». Снова и снова.

— Ты всё-таки оставил тот ключ? — спросила она, проводя пальцем по белым шторам.

— Да.

— И у тебя есть вопросы.

— Больше, чем у тебя ответов. Но я не собираюсь их обсуждать сейчас, Ада. Не по телефону.

Она уставилась на свой одноразовый телефон на кровати, красный Нокиа, который она специально купила для быстрой связи с ним.

— А кто говорит про сейчас?

— Погоди. Ты звучишь издалека, ты как будто под водой, — сказал он. — Где ты сейчас?

Подхватив телефон, Ада поднесла его к уху. Затем она посмотрела в зеркало, висящее над телевизором, морально готовясь начать с чистого листа в сгущающейся темноте. Чистое самообладание на её лице, скрытое тенью, не выразило ничего, когда он раскрыл своё местоположение. Он остановился в Нью-Йорке до конца следующей недели.

— Ближе чем ты думаешь, — сказала она.

* * *

Замок Бельведер в Центральном парке был тем самым местом, где ранним вечером в палящем безветренном жерле лета она ждала Леона. Найдя убежище в тени, Ада до боли наслаждалась красотой дня. Её работа редко позволяла ей перерывы.

Час назад она пробиралась сквозь деревья, часто останавливаясь, провожая порхающие тени птиц, склоняясь к красиво цветущему молочаю. Она никогда, как в эти дни, не подходила так близко к другому живому существу. Будучи шпионом у неё не было на это времени. Но сейчас в лесу она шагала под гигантскими вязами, прислушиваясь к ветру, громко шумящему в их кронах. Бабочки-монархи кружились вокруг розового большеголового соцветия молочая. Едва испив они сразу же рассеивались в воздухе. Даже в её снах не было столько цвета.

Она инстинктивно оглянулась, на случай если кто-то преследует её. Где-то недалеко бурлил поток ручейка. Несколько семей и одинокие туристы. Никого, кто мог бы сойти за агента Организации.

Последняя попытка была скромным стуком в дверь её отельного номера и стремительно последовавший обстрел. Люди Вескера предпочитали ударить в ограниченном пространстве и всегда ночью. Последний раз это случилось в декабре.

Ускорившись, Ада пересекла деревянный мост, прокладывая путь через лес в направлении Большой лужайки. Она уже могла разглядеть людей, лежащих на траве. Эти поля и огромное пространство замка давали множество возможностей, чтобы укрыться. Если на неё готовится очередное покушение, что маловероятно, то она хотела иметь преимущество в высоте.

Замок возвышался на огромном, выходящем из земли камне, построенный так, чтобы казалось, будто он поднимается из-под земли. С самой высокой точки Ада могла видеть лес и пологие зелёные луга Большой лужайки, ниже виднелся пруд, покрытый водорослями, в нескольких местах грязно-зелёное полотно рассекалось, открывая осколки неба в глубоком синем. Слишком умиротворяюще, чтобы Ада задумалась, сможет ли поле боя сделать это место более реальным.

В течении шести месяцев после того, как она перестала скрываться, она репетировала этот допрос со скрупулёзным воодушевлением актёра. Оставаясь одна, она репетировала свои реплики, выискивая правильные интонации и эмоциональный диапазон. Это было её навыком. Никаких извинений, никаких любезностей. Она была здесь в качестве любезности, уверенная в своих способностях уклониться от разговора, когда ей захочется.

Она считала, что по-другому никак. А что ещё можно сказать человеку, который на протяжении шести лет считал тебя мёртвой?

Леон опаздывал на десять минут. Выглядывая из-за парапета, Ада увидела его возле входа, одетого также, как и любой обычный гражданский. Безоружный, в тёмных джинсах и белоснежной, застёгнутой на все пуговицы, рубашке, сиявшей чистотой, отчего у неё возникли сомнения Леон ли это или какой-то самозванец. Ни крови, ни следа грязи и пота.

«Поднимайся вверх», написала она ему. Но он не двинулся с места. Он не ответил. Он развернулся, чтобы посмотреть на поле, на силуэт города, выглядывающий из-за деревьев, эта безмятежность казалась несовместимой с ним, как и с ней, и может поэтому он решил уйти для своего душевного спокойствия. Она не могла прочитать его с такого расстояния. Девушка сильнее прижалась к камню.

Ада не смогла дать определение возникшему чувству тяжести в своём животе, когда он положил телефон в карман и вошёл в парк. Облегчение? Или предвкушение? Она прислушалась к его шагам по спиральной лестнице, ведущей к ней. Девушка приготовились изображать спокойствие.

Ниже, в деревянном павильоне, болтали люди. Здесь же, на третьем уровне, была лишь она.

А теперь и он.

Леон замедлился на пороге, охватывая её взглядом. Затем, взглянув на башенку позади них, он со скептическим видом сделал шаг вперёд.

— Забавно, когда я сказал где угодно, кроме Мидтауна, я совсем не ожидал этого, — сказал он.

— Подумала, что тебе захочется сменить обстановку. Симпатично, правда? — она указала на одинокую башенку, такую маленькую и совсем не практичную. В сравнении с крепостью Салазара в Испании Бельведер казался кукольным домиком в сказочной детской книжке. — Почти сойдёт за настоящий.

— Как я могу забыть.

Лёгкий ветерок убрал золотисто-пшеничные волосы с его лица. Даже вечером птицы продолжали петь. Впервые она видела его при свете дня и в обычной одежде.

Два озера голубых глаз, скульптурная тень на его лице, полученная в многочисленных битвах, смягчалась в солнечном свете.

Если она коснётся его сейчас, что будет дальше?

— Признай, ностальгия придаёт этому своеобразное очарование. И этот вид, — сказала она, кивая в сторону застывшего горизонта.

— Ты начнёшь или я? — спросил он.

Ада почувствовала, как сдержанная часть неё ощетинилась и напряглась, словно она увидела их историю, повисшую в воздухе, ощутила её тяжесть. Она должна на многое ответить, и у неё были заготовлены ответы. Леон смотрел прямо на неё.

— Как хочешь, — ответила Ада. — Но для начала давай договоримся, что детали моей работы не обсуждаются. Это плохо для бизнеса. За исключением этого, я открыта для разговора.

Его зубы блеснули, когда он улыбнулся, будто она сказала какую-то жуткую шутку.

— Так ты на это смотришь? Для тебя всё бизнес?

— Не всё. — И она подняла руку, чтобы коснуться его лица, но он перехватил её за кисть. Неожиданный контакт послал дрожь удовольствия по её руке. Когда она держала его на прицеле в Испании, он подыграл ей, схватив её точно также, одним стремительным, изящным движением, эффективно лишая её баланса, и подтягивая ближе. Он бы никогда не причинил ей вред, она знала это. Это была одна из причин, почему Ада испытывала границы его доверия, наслаждаясь этим физическим ответом, который ей удавалось вытянуть из него как по команде. Так она изучала людей.

— Скучал по этому? — спросила она. — Признайся

— Осторожно, — предупредил он её, но она уловила и вызов.

Когда Леон большим пальцем провёл по косточке на её кисти, она вырвала руку.

— Скажи мне хотя бы, что ты сделала с янтарём? Ты сказала, что у тебя было какое-то соглашение с Луисом. Какое?

Слишком много этих незыблемых правил, думала Ада. Она может дать ему ответ.

— Я же сказала тебе, что позабочусь об этом. Луис доверял мне, Леон. Если бы образец попал не в те руки, думаешь, я бы пришла сюда?

— Кто знает. Ты всегда играешь за обе стороны.

Прежде чем Ада успела ответить язвительной шуткой, группа хихикающих девчонок с топотом вбежала по лестнице и ринулась к парапету, не обращая никакого внимания на них, для этих девчонок они представляли собой такой же интерес, как и пара статуй.

В ту же секунду Ада была застигнута врасплох взрывом хохота, напряжение в воздухе рассеялось, и она не смогла сдержаться и улыбнулась. Судя по выражению лица Леона, она была не одна.

— Может пойдём? — спросил он, вся нежность исчезла, когда он посмотрел на неё. Вопреки себе, Аде захотелось продлить это мгновение.

И вот как это началось. Она повела его вниз по винтовой лестнице, звук их шагов эхом отдавался в камне. Сначала они вошли в летнюю зелень. Затем в подземку, запыхавшись от горячего потока воздуха приходящего поезда. Её кожа разгорячилась там, где он касался её.

В ближайшей идзакая они распили небольшую бутылку нигоридзакэ. Ада смотрела на Леона с притворным безразличием. Они сидели молча около пяти минут.

— В какой-то момент тебе придётся использовать слова, Леон.

Наливая себе напиток, Леон замер с бутылкой в руке. При других обстоятельствах Ада рассмеялась бы при виде его растерянности, словно до него дошло, что она жива.

Она стёрла отпечаток губной помады со своего стакана салфеткой, чтобы снять нервозность, накатившую на неё. Ей просто нужно придерживаться своих реплик. Не отходить от сценария, и это закончится. Оркестровый джаз приглушённо звучал из колонок, она узнала характерное исполнение «Maybe» группы «The Ink Spots».

— Окей, — сказал Леон, заканчивая третий стакан одним глотком. — Что заставило тебя позвонить?

— Ну, знаешь. По старой памяти.

— Херня, — его безразличный тон застал Аду врасплох. — Думаю, мы уже прошли времена бесполезных пустых разговоров, не считаешь? Так в чём проблема?

— Иногда мне требуется время, чтобы обдумать. Это, и ещё я увидела кое-что, что напомнило мне о тебе.

Он заинтересовано облокотился об стол

— Детали не важны. Но воспоминание заставило меня задуматься над тем, как мы расстались. Моё мнение, никто не хотел причинить друг другу вред.

— Сказала женщина, которая зарабатывает на жизнь воруя вирусы.

— Сказал мужчина, под каблуком американского правительства, — парировала она.

Леон ухмыльнулся, не зная, что ответить на это. Оно и к лучшему. Алкоголь возымел эффект, появилось знакомое покалывание, когда она услышала, как поёт Билли Холидей, едва заметная нежность промелькнула на лице Леона, словно луч света, вот он был и сразу исчез. «Night and day, day and night». Рот наполнился слюной.

Когда официант принёс чек, Леон оплатил его.

— Такая работа должно быть хорошо оплачивается.

— И я не променяю её ни на что, — с острой, как брошенный через комнату меч, ответила Ада. — Давай, — она передала ему свой стакан, чтобы он снова его наполнил. — Добей меня.

Она провела своим кожаным ботинком по его лодыжке.

Он наполнил её стакан.

* * *

Они пошли к нему в отель, потому что это было ближе, никто не проронил ни слова о том, что случилось в Раккун Сити и, возможно, в комбинации с алкоголем это вылилось в то, что позволило им с этим справится. Пока поднимался лифт будущее перестало существовать. Единственное, что спросил Леон, когда они стояли у двери его номера, прикладывая белую карту к замку, было «сколько у нас времени?», и последующее утонуло в головокружительной жажде. В её мыслях она уже поставила его на колени. Она ответила «несколько часов», когда хотела сказать «сейчас».

* * *

Но когда дверь закрылась, он остался стоять, угрюмый образ, окаймлённый обоями из камчатной ткани, извилистый золотой узор на винно-красной поверхности.

— Всё ещё злишься на меня? — спросила Ада, расстёгивая его ворот, чтобы поцеловать его кожу. Под жаром её языка всё его тело немного напряглось. — Я могу загладить свою вину?

Это был дешёвый приём, язык, который она выучила, будучи моложе, чтобы превратить в оружие и получать информацию или согласие. С Леоном, единственное удовольствие — это заставить его стонать. С его габаритами и силой, но мог бы легко одолеть её, но он всегда выбирал другое.

Когда он снова заговорил с ней, вместо стали в его голосе появилось непристойное, возбуждённое нетерпеливое желание.

— Повернись.

— Полагаю, это и есть ответ на мой вопрос, — делая шаг назад, она заметила очертания его члена сквозь джинсовую ткань. — Что же происходит там, внизу?

На лице Леона появился намёк на удовольствие, смягчая подозрительность и раздражение.

— Боже, как же ты бесишь. Тебя реально это заводит.

— По крайней мере, хоть один из нас получает удовольствие, — сказала Ада, отворачиваясь от него. Это было то, что она умела делать лучше всего — изображать чувства, избегая мёртвого груза вопросов у их ног. Лучше дать ему притвориться, что они незнакомцы. — Твоё дело.

Чего она не предвидела, так это желание посмотреть. Его руки на её бёдрах были тяжёлыми, словно руки скульптуры, но касались её тела с невыносимой нежностью. Какие мифы всплывают перед ней, когда его пальцы скользят ниже, перебирая пальцами по костям, нажимая на подвздошный гребень, где она была особенно чувствительна. Орфей знал это об Эвридике. Где надавить, а где задержаться. Словно музыка, которую он жаждал понять.

— Хочу услышать тебя, — прошептал он ей.

В ту ночь он вытащил её из тесного кокона ада. Тонкая щель в живой мир сверкала. «Домой», — сказал он. В смерти, она утратила возможность говорить. Тишина нарастала и нагнеталась, пока они бежали.

— Не смотри на меня, — сказал он, укладывая свою голову в изгиб её шеи. Его пальцы слегка касались её под одеждой.

У неё для этого случая был подготовлен язвительный ответ. Что-то на тему Орфея, решившего оглянуться, чтобы убедиться, что она реальна. Это же недостаточно для него? Ни путешествие к рассвету, и ни её рука, заключённая в его руке.

Она не возражала. Потерявшись в дрожи страсти, слова исчезли, когда он вошёл в неё.

В первый раз в лесу, он позволил ей коснуться сияющих струн его лиры, веря, что она будет аккуратной. Он написал песню для её глаз. Он смотрел как она танцует. Когда наступили сумерки, она задумалась о равновесии, о гармонии и связях. Она думала, каковы будут её ощущения, если он будет любить её среди корней и мокрых от дождя листьях, и он, обнажённый, стоящий коленями на земле, зеркальное сияние на ложе из астр.

Здесь Аде понадобилось воображение. Последняя связная вещь в её голове была: «О, блядь»

— О, блядь, блядь, блядь!

Если бы Леон не придерживал её рукой, она бы упала. Это было изысканным способом кончить, её глаза были закрыты, она извивалась от мелкой дрожи удовольствия, прижимаясь к его массивной груди. Он задрал подол её кожаной юбки выше, прошёлся поцелуями по её шее и нижней стороне челюсти. Эта непрошенная демонстрация привязанности испугала её, вернула её призраков из забытья.

— Чёрт, — сказал он. Средний палец блестел серебристо-лунным белым.

— А у тебя есть свои приёмчики, — сказала она.

— Слышать это от тебя? Сочту за комплимент.

— Сочти, — и чтобы подкрепить свои слова, она схватила его за кисть и положила его липкий средний палец себе в рот. Нежно полизала, пососала. Хриплый тон, исходящий от него заставил её делать это с удовольствием.

* * *

Всё было сделано за десять минут, страстно и отчаянно, прямо в одежде, словно подростки. Она взобралась на него, лежащего на кровати в бледно-голубом свете вечера, и оттрахала его жёстко, быстро, до крайнего эгоизма. Его дыхание обжигало ей шею. Она отвернулась, когда он попытался поцеловать её, они лежали перед окном в пол с открытыми шторами, пот холодил обнажённую кожу её бёдер.

Они лежали рядом, пребывая в тишине. Отстранённо Ада слышала шум дорожного движения, доносящегося с улиц.

— Блядь, — сказал Леон. Не безумно-счастливое «блядь», которое ожидала Ада, а сдержанно-разочарованное.

— Только не говори мне, что жалеешь, — она начала застёгивать блузку.

— Что? Нет, это не так.

— Тогда что?

Он задумчиво повернулся на бок. Ада почувствовала себя не уютно. Не из-за физической близости, а из-за вдумчивого, влюблённого взгляда, которым он глядел на неё, намекая на близость, которая только что была между ними. То, как он настойчиво преодолел разрыв, возникший между ними из-за её предательства. Она надеялась, что секс сможет вытеснить из её системы глубоко-закопанную вину с помощью эндорфинов и окситоцинов. Но нет, она всё ещё была с ней, твёрдая, словно натянутый трос.

У Ады душа ушла в пятки, когда он коснулся её лица.

— Почему ты не сказала мне, что всё это время ты была жива?

— Не очень обещающее начало, не считаешь?

— Ада.

— Ну хорошо, — вздохнула она. — Ты поверишь мне, если я скажу, что это всё для твоего благополучия?

— Кто знает. Ты и правда умеешь скрываться. Шесть лет. Как ты выжила?

— Крылья, — сказала она, ухмыляясь. — Оказалось, что у меня есть свои трюки. Как тебе такая история?

Шутка не удалась и Леон раздражённо закатил глаза.

Самым простым ответом было то, что она хотела забыть Раккун Сити. Шесть лет борьбы с ужасами в глубине своего сознания и попытки жить обычной жизнью. Она выматывала себя, чтобы заснуть от усталости. После их встречи осенью, когда он назвал их встречу случайностью — в тот момент он ещё не подобрал для этого слово, весь прогресс, которого она успела достигнуть начал распадаться. Словно создание, чьи конечности отрастают быстрее, чем она могла обрубить их.

Она резко встала, разглаживая, как могла, складки на блузке.

— Господи, мне нужны настоящие ответы, — сказал Леон.

— Пожалуйста. Я не собиралась раскрывать своё прикрытие ради одного человека. Предполагалось, что я мертва, понимаешь?

Не самый лучший ответ. Возможно худший. Она увидела, как он сжал челюсти, его руки сжались в кулаки, Леон встал и посмотрел вниз на неё.

— Точно. Потому что у тебя была работа, которую нужно было закончить, — сказал он. — Наверное, Вескер тебе прилично платил. Кстати, как там всё закончилось?

В тот момент было так легко уйти от него, но из-за вспыхнувшей гордости она осталась. И конечно, он об этом знал.

— Закончилось всё отлично, — ответила она.

— О, правда? Расскажешь подробнее?

По правде, после Испании, Вескер отправил агентов, чтобы отомстить ей за обман. Барселона, Франция, затем Италия, где она спряталась в окружённой средневековой стеной деревеньке Эриче, спеша по узкой дороге, ведущей к высокой горе, в тысячах метрах над уровнем моря. Она расправилась с ними, аккуратно и безболезненно. На протяжении своей карьеры, предательство Вескера было её величайшим триумфом, даже несмотря на то, что ей не удалось полностью нарушить его планы.

— Что конкретно ты делала для него? — настаивал Леон.

— Да ладно, Леон. Мы оба знаем, что это не тот вопрос, который ты собирался задать час назад.

— Господи, а ты отлично сыграла.

Ада застегнула свои ботинки, ничего не ответив.

— Вот, прямо здесь. Ты притворялась, что тебе пофиг. Почти убедительно.

— Слушай, мы сделали то, что нужно было сделать.

— Ясно, — он указал на дверь. — Иди.

Но она не смогла. Она стала Эвридикой, вросшей в пол, чёрные вены яда устремились вверх от её ног, вперёд к разрозненной территории, которая когда-то было её сердцем. Аде вдруг захотелось нажать на кнопку и вернуться в парк или какую-то другую параллельную вселенную, туда, где они никогда не встретились во время апокалипсиса. Начать сначала. Попробовать снова. Стоя у двери Ада боялась открыть её. Теперь он был рядом, и вместе они образовывали крылья, приколотые под стекло, оставаясь заложниками боли друг друга. Они касались одной стены, в номере стоял запах секса и нью-йоркских улиц. Периодически слышались разговоры снаружи. Вокруг приглушённо гудел город.

Он был всего в одном сантиметре от неё

— Ты знала, что я чувствовал к тебе тогда, в Раккун Сити? Знала? — голос Леона был твёрдым и напряжённым. Не обвиняющим.

— Да, — приготовилась Ада.

— И ты с лёгкостью использовала это против меня.

— Да

— Ты наслаждалась этим?

Она посмотрела на него, словно он был невероятно далеко.

— Нет.

Это стало жестоким открытием. Для него она никогда не была чем-то большим, чем простая, линейная история — лгунья, беглянка, женщина, которая использовала его для своей выгоды. Никто из них не двигался, и чем дольше Ада оставалась, тем больше она чувствовала себя открытой, чистой, словно освежёванное животное.

— Что-то ещё? — спросила она, желая сбежать.

Леон усмехнулся, недоверчиво качая головой. Ясно, тут было что-то ещё.

От старых воспоминаний её охватил холод, закружилась голова, погружаясь в дым, отчего её зрение стало туманным. Вот как она являлась к нему в смерти? Когда мост не выдержал? Раненая птица, отпускающая руки в падение.

Сейчас она смотрела на детектор дыма на потолке, он мигнул раз и затих. Потолочный свет в комнате была рассеянным, болезненно жёлтым. Леон тогда начал что-то говорить, задавать вопросы, начинающиеся с «почему ты не можешь», «почему», но она не слышала его. Не смогла. Она открыла дверь и тихо выскользнула в ночь словно вор, зная, что он не последует за ней.

«Крылья», — сказала она, хотя могла бы предоставить лучшее окончание своей истории.

После разрушенного города, её рука оказалась в гипсе, который ей хотелось раскрасить. Голубая в крапинку бабочка оказалась под её правым плечом, скрывая рану. Казалось, она увеличивалась, расцветая из пулевого отверстия.

Жужжание иглы. Боль переродилась в совершенно новое, разрушительное удовольствие.

* * *

Она помнила, неважно, было это реальностью или нет: глянцево-чёрное оперение пульсировало там, где горел её череп, иступлённый интервал, этот жуткий крен, когда крылья разворачивались и сворачивались, убаюкивая её. Святилище, любовь, которую она никогда не знала.

Это была одной из версий той ночи. Лучшая.

* * *

«Стрэнд», огромное количество книг открывались для неё, раскрывая свои секреты на страницах так чётко, что она смогла отследить их тугую сердцевину, расстояние между строчками текста, снова и снова, её тянуло к чему-то научному, к потоку чистых фактов.

Раффлезия арнольдии. Паразитическое растение со способностью красть и стирать генетический код из лианы-хозяина. Ему не нужен фотосинтез. Оно не отращивает листья, стволы и корни. Глубоко внедрённые в ткани хозяина, в виде нитевидных скоплений клеток, оно физиологически невидимо.

Девушка, в том же ряду, что и Ада, сморщила носик, ускорившись проходя мимо неё. Ада понюхала кисть, беззвучный способ вызвать его сюда посреди ярких страниц. Она продолжила чтение.

На стадии цветения паразит, уже сплетясь и соединившись с ДНК хозяина, стал незаметным, прекрасным. Фиолетово-коричневым почкам требовались месяцы, чтобы раскрыться. Лепестки разворачивались в огромные цветки, иногда больше чем человеческая голова, они были красными, словно свежие органы. Они воняли гнилой, почерневшей плотью, привлекая трупную мошкару, которая опылит их разгорячённый центр. Имитация трупа было лучшим свойством паразита. Его ещё называли трупным цветком.

Ада поставила книгу на полку. Магазин закрывался через пять минут. Совладелец спросил нашла ли она то, что искала, и Аде захотелось сказать да, заползти в комнату из протухшей плоти, в глубокую дыру, и свернуться в клубок. Она спустилась вниз мимо секции поэзии, где стояли её любимые произведения.

Её блузка пахла его запахом уже несколько дней. Она проснулась далеко за полночь, окружённая им. Ей снова хотелось почувствовать его руки, эти длинные, грубые, но аккуратные пальцы, погружающиеся в самую её сердцевину.

Так было лучше, решила она, стоя под душем. Агент американского правительства связан обязательствами. Она может притвориться. Сбросить со своей кожи мёртвую вуаль. Вычеркнуть это, словно мечту, которую она не может перестать лелеять.

Во сне, где он спешит навстречу пылающему кольцу высшего мира, он кричит ей поторапливаться, она просит его повернуться, понимая, что если он сделает это, она будет потеряна для него навсегда. И если так и случиться, она станет свободной.

Позднее лето перешло в осень. Дни стали мелькать серией задач, когда она вдруг оказалась в центре очередного корпоративного расследования. Если ей когда-нибудь станет одиноко, она будет читать Энн Секстон «Все, кто мне дорог» из-за пурпурной лилии на роскошной тёмной обложке, и потому, что это была её самая любимая украденная вещь из квартиры Леона.

Это случалось лишь однажды.

Тогда, в январе, она называла это исследованием, когда вломилась в квартиру вооружившись отмычками. Она провела разведку, прочёсывая его книжную полку. Детские игры, безрассудные, глупые, сказала бы она себе позже, но она подумала, что это тот же самый импульс, что толкает людей в кино или к книгам, чтобы исчезнуть в чьей-либо жизни, несмотря на мимолётность своей собственной. Находясь в гостиной, она погладила крепкие листья спатифиллума на окне. Ада бросила пальто на диван Леона, налила себе бокал белого вина, которое взяла из холодильника, будто всю жизнь жила здесь.

В одном похожем сценарии он бы пришёл домой и обнаружил у себя на диване незнакомую женщину, и ошеломлённо замерев на пороге, он сказал бы «Какого чёрта вы здесь делаете?».

В другом — он бы пересёк комнату, чтобы сесть рядом с ней. Он взял бы её руку. Сказал бы, что понимает, почему она сделала это. Всё, даже самую мелкую ложь. «Я понимаю».

Это должно было закончиться. Обычное исследование объекта. Безликого объекта, который на языке корпоративного шпионажа называется метка, цель, точка соединяющая один пункт назначения с другим, плоская точка на разрозненной унылой окраине земли.

Вместо этого, она продолжила.

Находясь в его спальне, она открыла шкаф, пальцами пробежалась по рукавам его пиджаков и рубашек, шорох хлопка, шерсти, кожи и джинсы. Она крала вещи. Та книга на его прикроватной тумбе, пара запонок и перчаток, магнит из Барселоны, висящий на холодильнике. Когда она была готова уйти, она смыла отпечаток красной помады с бокала и убрала его.

* * *

Ещё один тип отметины: раздетая, стоящая спиной к зеркалу, чтобы увидеть чернильное существо. Её подросток сказал бы, что бабочки, это банально. Но ей нравилась банальность их метаморфоз, истинная красота, задокументированная история миграции, доказательство. Невыразительная рана разгладилась, сделалась чёткой в полёте.

Это гарантировало одно. В череде любовников, от города к городу, никто в постели никогда не спрашивал её о том, что с ней произошло, поглаживая изображение.

Как ты выжила?

* * *

Когда самолёт приземлился, Тереза Тэнг пропела ей «забудь его» снова и снова. Ада вытащила наушники и пробормотала «чёрт возьми».

Женщина, сидящая радом с ней, посмотрела на неё.

Такое часто встречалось, куда бы она не полетела в США. Хоть она и жила здесь больше двадцати лет, люди смотрели на неё так, словно её происхождение вызывало вопросы. Типа «Привет, почему ты здесь?».

Ада в ответ уставилась на ней взглядом словно раскалённый металл.

В конечном итоге, её мозг переключился с одного канала на другой: скольжение клинка, звенящий при ударе о тупой край другого клинка. Будь внимательна. Есть работа, которую нужно сделать. Месяц спустя она закончила чтение его книги, повторила движение его руки по странице, словно его любовь к словам могла трансформироваться в чувство, которое она могла понять. Прошёл год, и она почти перестала думать о нём.

* * *

То лето стало её самым успешным сезоном. В июле она провела девять дней на роскошном круизном лайнере под названием «Восторг». Путешествие было идеей её клиента, предлогом, чтобы отпраздновать их везение и её последнее ограбление под прикрытием в Майами. В эти девять дней земля качалась, кренилась и поднималась под её ногами. Солнце было немилосердным. Бассейны, постоянно переполненные, пузырились от отчаянного счастья толпы, раскрасневшейся и пьяной. Девять дней клиент Ады занимал себя в казино, пока она обходила пятнадцать этажей, паря в пространстве в поисках тихого уголка. Поздней ночью она вышла из своей каюты, зачарованная луной. Она стояла снаружи на палубе, глядя на тёмное колеблющееся море, ветер развевал её волосы. Ударяющиеся волны почти не убаюкивали её.

Она нашла своего клиента курящим на палубе на другой стороне. Рикардо Ирвинг. Он был продавцом оружия в «Трайселл», фармацевтической базе в Африке, которую создал Вескер, и одним из доверительных источников информации в компании для Ады. Что бы он не говорил, его сильный нью-йоркский итало-американский акцент почти выводил её из себя.

Он бросил на неё оценивающий взгляд и сделал длительную затяжку.

— У меня есть новости, думаю, тебе понравится.

— О, правда? Не разочаруй меня, — сказала Ада.

— Поверь мне, услышав их тебе захочется присесть.

Он рассказал, что получил звонок, раскрывающий местонахождение руководителя «Амбреллы» и преступника в международном розыске, Освелла И. Спенсера. Когда компания распалась, старик сбежал в свой особняк где-то в Европе, где он сейчас прикован к кровати и умирает. В моменты просветления он требует встречи с Вескером. Он умоляет. Поэтому его дворецкий позвонил Ирвингу, чтобы тот передал сообщение.

— Хотел лично сообщить боссу новость, — сказал Ирвинг. — Между ним и Спенсером вроде что-то происходит. Неудобно выйдет, если старик откинется слишком рано.

Ада была заинтригована. По словам Ирвинга, Вескер управлял Организацией на местах, выжимая все финансовые соки в поисках Спенсера последние несколько лет. Это может стать отправной точкой.

Она высчитала одну возможную выгоду: выманить Вескера в особняк и привлечь внимание B.S.A.A., и дать им возможность нанести неотвратимый удар. Это рискованно, а также ей придётся снова вступить в контакт с Вескером, в этот раз на её условиях.

— Я расскажу ему, — сказала Ада с отстранённой холодностью. — Скорее всего, он предпочтёт услышать это от меня.

Лицо Ирвинга дёрнулось от удивления.

— И с чего это должна быть ты?

— Потому что я знаю его намного дольше чем ты. И потому что я обязана ему, — она поставила локоть на металлические перила. — Не стоит этим забивать свою прекрасную голову.

Ирвинг выкинул окурок за борт, умирающий огонёк исчез в океане. Его белоснежный плащ развевался на ветру, он сложил губы в ухмылку. Ей захотелось сделать что-то ужасное с его лицом.

— А он глубоко запустил в тебя свои коготки. Всё ясно.

Ада представила, как его слова, словно камни прокатились по нетронутой поверхности пруда. Когда она была моложе, она имела дела с людьми много хуже Иривнга. Они занимали разные должности, некоторые из них были высокопоставленными чиновниками, генералами и учёными, и они были из тех, кто будет преследовать тебя по улице, мужчинами, накрывающие твой рот, лихорадочно шепча «Тише». Но и у них есть свои раны, как и у прочих. Ада быстро поняла, что разгадка крылась в использовании этих ран не как поиск уязвимостей в системе кодов. Не важно, трахала она их или нет, в конце концов они все становились грустными созданиями, отчаянно жаждущих скудный глоток любви.

Вескер оказался более хладнокровным и более мстительным. Будет лучше, если она сама справится с ним.

Ей захотелось, чтобы небеса отрастили зубы и проглотили их всех.

— От тебя ничего не ускользает, да? — Ада разгладила складку на рубашке Ирвинга, провела ладонью по рисунку гибискуса в том месте, где ткань открывала его кожу, бледно-зелёную, как у рыбы. — И да. Определённо, да.

Корабль продолжал прокладывать свой путь по волнам под луной, которая сейчас скрывалась за облаками, и теперь мало чем отличалась от любой другой звезды.

Ирвинг положил свою руку ей на бедро.

— Должен признать, вы двое… не такая уж и плохая пара. Скажу тебе вот что, ты мне поможешь завтра с кое-чем, и можешь совершить свой маленький телефонный звонок.

Ада подавила бурлящий в груди смех. Легко.

Мужчина вытащил пачку Марлборо Лайтс из своего кармана и предложил ей сигарету, она отказалась. Он посмотрел на бескрайнее море. В поле зрения не было ни одного корабля.

— Там столько всего, — сказал он. — Столько всего в человеческом теле, которое требует понимания. То, чем мы занимаемся, сделает всё намного понятнее.

— Полагаю, скоро мы увидим достаточно, — сказала Ада.

Он выпустил дым мимо её уха, она едва уловила тепло.

— Полагаю, да.

Перед тем как вернуться в свою каюту, он сказал ей лечь пораньше. Корабль пришвартуется утром и им нужно забрать тайник.

— Иди нахер, — сказала Ада на кантонском, и Ирвинг лишь улыбнулся. Как только девушка осталась одна, она развернулась и прислонилась к перилам, отпуская напряжение.

* * *

С деньгами, заработанными от своей работы, Ада устроила себе отдых буквально на краю мира, в Ушуайя в Аргентине, и когда наступила ночь она морально подготовилась к звонку Вескеру.

К любому своему действию она готовилась с помощью ритуалов. Она погрузилась в воду, смывая с себя дневную грязь, и очистившись и облачившись в одежды, она предалась медитации на полу спальни. В детстве, она испытывала такие моменты, когда при помощи громких звуков, она входила в продолжительное состояние безмолвного шока, словно она неожиданно погрузилась в другую плоскость существования, сдвинутую во времени. Безмятежность никогда не приходила к ней сама по себе. Это было то, над чем ей приходилось работать, упражняться на ежедневной основе. Словно в сад она входила каждым утром, медитировала около часа, лежа на спине она дышала и дышала, пока не становилась полностью пустой и растения обвивали её кости.

Если медитация не задавалась, что случалось очень редко, она полагалась на энергию классических танцев. Но в эту ночь она была готова.

За окном она могла видеть тихую улицу Авенида Сан Мартин, усеянную строениями, выкрашенными в пастельные тона. Снежные верхушки гор едва различались в темноте. Она вышла на балкон с бокалом джин тоника, и набрала номер Вескера по памяти.

Он ответил спустя три гудка.

— Подумать только, — сказал он, его голос звучал всё также отстранённо холодно, — что именно ты позвонишь мне, мисс Вонг. Столько времени прошло, а ты всё ещё умеешь удивлять.

— Если я всё правильно помню, тебе это нравилось. Будем и дальше предаваться воспоминаниям?

— У тебя есть пять минут.

— Какая удача, мне столько не нужно, — ответила Ада и рассказала всё, что знала за две минуты.

По ту сторону стояла оглушительная тишина. Она практически видела, как он постукивает облачёнными в кожу пальцами по креслу, с безэмоциональным лицом.

Вескер хмыкнул в подтверждении.

— Вижу ты провела своё расследование. Но я должен спросить, зачем утруждаться и приходить ко мне сейчас?

— Помочь тебе, — с решительностью сказала она, которую предали ей алкоголь и холод. — Ты хотел этого долгое время. Задать вопросы человеку, который всё это начал. Только представь, что ты можешь узнать.

— Глаз за глаз, — сказал он.

— Именно.

Она опрокинула остатки напитка, вкус которого теперь был металлическим, больше ледяной воды, чем джина, воспоминания о последних словах, сказанных им ей по телефону, после того, как вскрылась её финальная часть подарка в виде формы ложной и рецессивной плаги — паразита, настолько же полезного, как и червь.

«Моя дорогая, с чего ты взяла, что держишь всё под контролем? И ты не разменная монета, как и прочие?»

Здесь в августе была зима. Автомобили бесконечной вереницей плелись по улицам города. Звезды висели так низко, расположившись на ночном небе словно ожерелье. Ада ждала, что Вескер начнёт допрашивать её, задавать вопросы, чтобы узнать насколько она лояльна, и что она надеется получить за эту информацию. И для неё стало сюрпризом, когда он сказал, что у него есть предложение.

— Если согласишься, то у тебя будет блестящее будущее в этой индустрии. Высокая должность, ещё один шанс послужить Организации и увидеть приход нового мира. В конце концов, ты была моей лучшей, — сказал он так, будто не пытался устранить её в прошлом году.

Как будто она могла забыть.

— Уникальное предложение, от которого сложно отказаться, мисс Вонг?

Ада сильнее сжала в руке бокал. Это могла быть попытка Вескера проверить её реакцию, используя хитросплетения игры, которая была слишком знакома ей, чтобы сбить её с толку, вскрыть защитную оболочку, обнажить слабость той штуки, которую она называла сердцем. Она уловила наживку. И как прочие, он ничего не получит.

— Соблазнительно. Но боюсь, моё расписание уже занято, — сказала она, и когда он не ответил, она улыбнулась. — Наслаждайся своим воссоединением, Вескер. Из того, что я слышала, Спенсер до смерти хочет увидеть тебя.

— М-м. Какая жалость, — сказал он, заканчивая звонок.

От холода у неё почти онемели пальцы, и на секунду Ада предалась мысли дать бокалу упасть, чтобы увидеть осколки на цементе. Она сдержалась. У неё и раньше бывали мысли подобные этим, бросить различные объекты с острых скал и услышать звук.

Их партнёрство не было особенно долгим. В те ранние месяцы после Раккун Сити, Вескеру нравилось напоминать, что она ничто без него, она бы умерла там из-за своей слабости и неспособности рассуждать здраво. Очень глупо «спасать этого Леона». Кто отправил вертолёт? Кто предоставил ей крюк-кошку, обеспечивая ей безопасный проход по разрушенным улицам города? Если бы не G-вирус, который ей удалось заполучить, он с радостью дал бы ей умереть. Но она не указала ему на это. Её собственная жизнь была на втором плане среди мужчин подобных ему.

Это продолжилось и дальше. В Испании он испытывал её снова, быстро определил её уязвимые точки и отдал приказ убрать Леона. «Нам же не нужны отвлекающие факторы, правда?». В замке она наблюдала за Леоном издалека, скрываясь от него в паутине тени, и он так и не узнал, насколько близко он подошёл к смерти. Его спасло расстояние, разделяющее их.

«Меня не должны видеть рядом с тобой»

«Леон», — подумала Ада. Больше года прошло, а она всё ещё слышала его голос.

«А ты изменилась, Ада?»

На балконе, переменчивое спокойствие сомкнулось вокруг Ады словно кулак. Всматриваясь в глубокую фиолетовую темноту гор, она взяла кубик льда из бокала и бросила через чёрные металлические перила. Она ждала, вслушиваясь в надежде услышать звонкий звук удара, но спор пары из соседнего номера заглушил его. Глухой звук прерывался криками и хлопком двери. Затем последовала тишина. Она вернулась в номер. Поставила бокал. Она размяла застывшие пальцы и сломала одноразовый телефон пополам, звук вышел громче, чем звук ломающихся костей.

* * *

В ту ночь она скрежетала зубами в беспокойном сне пока её челюсти не начали пульсировать от боли. Она была бесформенным комком света. Силуэты в дверном проёме мерцали и затихали, а она скользила по тоннелям в поисках знакомых фигур, но всё это кружило голову и вызывало страх.

Двери в лабораторию были открыты.

Поначалу Ада почувствовала, как задрожали её губы, в животе засосало, и это разделило её надвое. Извиваясь в кровати, она издавала жуткие звуки: что-то между криком и хныканьем, затем долгий рванный вздох, словно кто-то утащил её под воду.

Она осторожно потёрла ноющую челюсть, успокаивая скачок её сонного пульса. Её зрение заволокло чернильными пятнами. Она моргнула и приказала туманным формам появиться из углов, пола и потолка. Неясные очертания приобрели определённые формы, когда она назвала их по имени — пыльные зелёные занавески, чемодан у шкафа, пистолет на столе, библия на тумбе. Просто обычный невзрачный номер отеля.

Ада заставила голос Вескера исчезнуть из своей головы. Ты должна быть благодарна.

Она упустила свой шанс. Тогда, по телефону. Она могла сказать ему, что он так и не спас её.

Он никогда не был тем, кто сделал это.

Она упустила свой шанс.

* * *

Эта была история из тех, пересказ которой в её голове ощущался настолько утрированным, что стал мифом. Словно это произошло с кем-то другим. В кино люди жертвуют собой. В романах они бросаются на амбразуру вражеского огня осознано, чтобы защитить незнакомца. Мелодрама, дешёвая демонстрация чувств, чтобы вызвать у зрителя сочувствие. Но с ней это случилось.

Вопреки её желанию Леон сделал это. Оттолкнул её и принял пулю. Выстрел прошёл прямо сквозь левое плечо, она размышляла, пока занималась его раной, перевязала её оторванной от его же рубашки ткани. Её единственной мыслью, пока он лежал без сознания в её руках, была «Ты не должен был…». Кровь заполнила линии на её ладонях, которые, как она когда-то наивно верила были предвестниками того, что будет, но дни после Раккун Сити стали всего лишь пережёванным бессмысленным кластером в новостях, она подстригла коротко ногти, периодически соскребала засохшую кровь с кутикулы, смывая со своей кожи доказательства так часто, что та начала осыпаться бледными струпьями, омертвевших её частиц.

Из всех людей, он был тем, кто был готов рискнуть своей жизнью, чтобы спасти именно её, пустую оболочку женщины. Она не могла вспомнить никого, кто мог предложить ей такую доброту.

* * *

Она раскрыла свой чемодан в поисках томика поэзии Леона и его перчаток в сетчатом отделении на молнии, его магнит и наручники бренчали в мешочке для украшений. Перчатки уже утратили его запах, но она всё равно их надела, провела рукой по старому шраму на бедре. И этого она тоже не забудет. Аккуратное касание его рук, дезинфицирующих и перевязывающих рану, как же она завидовала его открытости.

Сейчас шрам напоминал розовый подтёк подтаявшей свечи, иногда она надавливала на него, первое место на её теле, которое кто-то касался с заботой и вниманием. То как он раскрыл свою ладонь, развернул кучу нечитаемых, заполненных грязью линий, тогда он всё ещё верил в её способности к добру, глазами говоря: «возьми её», «давай, я понесу тебя».

В его перчатках её руки ощущались такими маленькими.

* * *

На следующий день она позвонила одному из своих B.S.A.A. контактов, оперативнику под прикрытием, работающего в североамериканском отделении, и проинструктировала его слить информацию касательно поместья Спенсера. Она дала ему координаты и наказала быть готовым.

А она подождёт.

* * *

Утро пахло водорослями, соснами и ветром, дующим с гор. Уточки в коричневую крапинку толпились у усеянных водорослями гор вдоль бухты. Город, уютно устроившийся в лесу, выглядел словно сошёл с открытки из Баия Энсеррада.

Для прогулки Ада облачилась в чёрные слои: свитер, термо-комплект и тяжёлое шерстяное пальто с капюшоном, чтобы защититься от ветра, дующего с океана. Какое же это блаженство, никаких вирусов, принесённых ветром сюда, далеко на юг. Она могла сказать, что Ушуайи не коснулось влияние Амбреллы, город громко заявлял о себе знаками, сопровождающими её по побережью, fin del mundo, principio de todo. Она находилась здесь уже неделю, пытаясь решить, будет ли это место подходящим для жизни в подполье, если до этого дойдёт.

Вчера она побывала в Морском музее и узнала, что город вырос из колонии в начале XX века. Она бродила по его серым коридорам, краска на стенах которых облупилась от климатических условий, и читала таблички о людях, содержавшихся здесь в суровых условиях. Они построили дороги. Они строили мосты и добывали древесину. Своими руками они дали свет городу, создали больницы для будущих поколений.

Очень кстати, история о жестокости надзирателей специально не озвучивалась в путеводителях.

Ада самостоятельно обследовала неиспользуемые камеры, где плач невидимого кота эхом прокатывался по коридору. Девушка заглянула в крохотную комнату. Она позвала кошку, кис-кис-кис, но мяуканье прекратилось, и она осталась одна. Другие туристы отказывались заходить в это крыло. «Слишком мрачно», — сказала одна женщина. «Получили, что заслужили», — говорил молодой человек, плюя на пол. — «Надеюсь, они страдали до последнего вздоха».

В одной из камер Аде пришлось привстать на цыпочки, чтобы взглянуть в небольшое окно, закрытое металлической решёткой. Берег был вне досягаемости её глаз. Всё, что она видела, это кусочек неба. Она подумала об одном заключённом, который пытался сбежать и потерпел неудачу: анархист Симон Радовицкий. Он был освобождён по амнистии после двадцати лет заключения на условиях, что он никогда больше не вернётся в Аргентину. Будучи подростком Ада читала про него, восхищалась стойкой приверженностью своим идеалам.

В одном из своих писем Региональной Федерации рабочих Аргентины он писал о пытках, применяемых к заключённым. Вынужденное голодание, избиение, принуждение, которые приводили к смертельным болезням и психическим заболеваниям, мольбы о том, чтобы их застрелили, чтобы окончили их страдания. В ответ надзиратели лишь ухмылялись.

Ей подумалось, что, если бы о ней знали, по-настоящему знали, многие бы захотели закрыть её в месте вроде этого.

Ада купила в сувенирной лавке магнит с изображением маяка Les Eclaireurs. Говорят, люди посещают маяк, чтобы избавиться от своих самых худших воспоминаний, история, которую, как подозревала Ада, была придумана для одиноких туристов. По пути в отель ей поступил звонок.

— Что у тебя? — спросила она человека на том конце линии.

— Хорошие новости.

— Какие?

— Освелл Э. Спенсер мёртв.

Слава богу. Что касается побед, именно эта была достойной, чтобы отпраздновать. Ада натянула капюшон, чтобы укрыться от ветра.

— А что Вескер?

— Неизвестно. Наша команда весь день и всю ночь искала тело. Но мы нашли скрытую лабораторию под особняком. Кое-какие исследовательские данные, чертежи и отчёты.

— Скинь мне всё, что у тебя есть, — сказала Ада.

Месяцы она ждала вестей по Вескеру и вернулась назад в Штаты для срочной встречи с представителем одного из конкурентов Амбреллы. Ей не удавалось нормально поспать. Остатки того сна в Ушуайи застыли в её подсознании.

Затем сон настиг её, как это всегда бывало, в первый день октября. День, когда запылал Раккун Сити.

В прошлом году, на седьмую годовщину бомбардировки, Ада спала целый день, проснувшись только для яростной мастурбации, чтобы после снова провалиться в сон.

Бывали и лучшие времена, когда она подплывала к потолку в сияющей дымке, закатный прозрачный свет подёргивался рябью по комнате, проникал в её череп. Скорее всего, это была работа нейромедиаторов, её тело было на мерцающем статическом режиме ожидания, её душа покачивалась, словно её отвязали и отпустили. Вверх, вверх, вверх. Сегодня ночью она крепко увязла в своём теле. Она не смогла вырваться.

Её накрыло осознание с кислым привкусом ужаса. Услышал ли её Леон? Термобарические всполохи и вспышки, ракеты, вылетающие одна за другой из серебристого брюха самолёта. Что он подумает, когда увидит её, свернувшуюся на кровати и приготовившуюся к огню, готовому пожрать её?

* * *

Список сообщений, которые никогда не были отправлены:

Ты оказался прав, когда сказал, что я играла. Почти убедительно, как эхо чьего-то имени, брошенного в тоннель, может отразить зов тех, кого мы когда-то любили, но не совсем.

В своей жизни я была многими людьми. Сотнями. Паспорта, фотографии, кодовые имена, спрятанные в конвертах из манильской бумаги. Так странно, что история заняла так мало места. А сейчас она невесома, эти имена, не отличаются от чисел, бессмысленных данных, заслуживающих уничтожения, словно диск с данными, когда я заканчиваю проект. Диск, который я стираю, чтобы начать новый.

Твоя жизнь, кровью просачивалась сквозь повязки в тот день. Как может человек нести в себе столько и не затопить? Я никогда не понимала зачем ты сделал это?

Всё имеет начало и конец. Ты должен понимать это.

Мы никогда не станем исключением.

* * *

На экране её телефона светилось белое пространство там, где могло уместиться одно их этих сообщений, если бы у неё было больше смелости. Она переписала и исправила себя несколько раз, убрала одно предложение, затем добавила другое, переставляла местами слова до тех пор, пока предложение не стало похоже на бессмыслицу. Не достаточно хорошо. Тёмная муть её идей и мыслей не смогли улечься в подобие правды, содержащей в себе всё, что она хотела сказать. Не было искренности. Не было эмоций. Такой язык не смог прояснить то, что она чувствует, что не стало для неё открытием, но, возможно, он расскажет больше о её недостатках, пространствах в её теле, к которым у неё нет доступа, и поэтому они остаются невидимыми для неё. Как же помочь Леону понять? Что было жизнью, кроме как история, написанная по спирали?

Сдавшись и захлопнув телефон, Ада умылась, выключила свет, чтобы не видеть неумолимый взгляд в зеркале, «не смотри», потому что там ничего не было, абсолютно ничего, чтобы видеть.

Соберись.

В номер этого отеля не просачивалось ни звука. Она прижалась ухом к стене, вслушиваясь в признаки жизни из соседней комнаты: ночная передача по телевизору, гудение водопровода, ругающаяся или занимающаяся сексом пара; но слышала она лишь стук своего сердца, бьющегося неравномерно и слишком быстро.

Возможно часть неё умерла в Раккун Сити. Ада точно не знала. Этот пропавший кусочек существенно ощущался, с тем же успехом это могло быть её ухо, язык, кусочек ногтя.

Она лежала в кровати, ожидая, когда её глаза привыкнут к темноте. Что если её тело провалится сквозь матрас и будет падать дальше? Стены схлопнутся, раздавливая её лёгкие? Она посмотрела в потолок, на трещину, расходящуюся в сторону словно дерево, и попыталась проследить где она заканчивается, она же точно должна где-то закончиться? Но трещины становились только толще, искривлялись, и не было им конца.

* * *

Зависнув между бодрствованием и дрёмой, она создала свой рефрен. Тихое повторение наполовину забытого стихотворения, формируя заклинание во вселенную: останься, останься, проснись.

Исчезла… из

…напряжённая процессия…

…

… я совершенствую

… солнце…

… мы коснулись. В другой стране…

Моя дорогая…

Мы вошли, касаясь… одиночку.

Люди убивают…

…

…

…

Быть благословлёнными, горло, глаз, костяшки.

* * *

Её тело когда-то было зданием, выгоревшим до стального каркаса. Она втянула остатки этого в себя, ощутила вкус пепла вокруг своих лёгких. Её тело, пистолет, сад с выросшими чудовищными шипами, пропитавшиеся до цвета свежей раны.

* * *

Сон был лесом в Центральном парке, где солнечные зайчики разговаривали с ней пророчествами. Там был деревянный мость, по которому она и Леон прошли вместе. На другой стороне раскрылись двери лаборатории, она потянулась за пистолетом, прицелилась в его сердце, она вытянула руку, словно держала влажное от крови бьющее сердце. Отдача от первого выстрела заставила её поморщиться. Второй выстрел, и он был мёртв. Сон был мостом, был лесом, был страной, распадающейся на проекционном экране. И безжалостная пасть её характера разрывала её пополам. Был ли там кто-то, чтобы взять её за руку? Вытянуть её?

Небо стало стальным. Она слышала, как оно дрожит. Слышала быстрое погружение своего тела сквозь темноту в воду, а пепел падал сверху, создавая тени, которые жгли ей глаза, и она подумала «нет». «Нет, нет, нет». Она металась и металась.

* * *

Первое, что почувствовала Ада, это боль в шраме, яркая, мгновенная и обжигающая. Будто пуля вновь вонзилась в её тело, застряла там. Она не плакала несколько лет. Теперь она сдалась, сложила руки на груди и обняв себя замерла. Словно молясь, она наклонилась вперёд и задрожала от своего горя.

* * *

Ванная, наполненная ледяной водой, послала приятную волну от кончиков пальцев до макушки, как только она погрузилась на дно. Онемение было пронзительным. Её барабанные перепонки готовы были взорваться, и холод ударял по векам крошечными иголками боли. Как долго она пробудет здесь? Она пыталась кричать, но звук, заглушённый водой, отражался на поверхности пузырьками.

* * *

— Ты в порядке, — повторяла она после того, как утренняя медитация не помогла. Слова звучали заученными, бесполезными, когда она попыталась произнести их вслух. Её мозг отказывался помогать, и она стремилась взять под контроль единственную вещь, которая принадлежала ей. Если её тело собиралось поддаться слабости подобной этой, тогда по крайней мере она могла направить неугомонную энергию в работу. Во что-то ценное. Поэтому она оделась, стёрла ужас со своего лица, накрасилась и нанесла духи.

В октябре она взяла больше контрактов. В ноябре она сидела в музейном кафе, погружённая в свой ноутбук, она работала над защищёнными кодами. Она пила чай, в котором было слишком много воды и слишком большая цена. Она слушала Вивальди, Зима фа минор, пока печатала команды, искала уязвимости в системе для конкурентов Амбреллы. Она гналась за приливом адреналина, приходящего, когда бесконечные строчки данных материализовались под её пальцами. Некоторые из них она анонимно сливала в сеть. Или связывалась с репортёрами под различными личинами, которые невозможно было отследить, и была очевидцем последствий в новостях. Это бодрило. И давало передышку.

Однажды, в Музее изобразительных искусств в Бостоне, Ада оторвалась от экрана и увидела маленькую девочку-азиатку, сидящую напротив неё в «Новом американском» кафе. Она ела шоколадный эклер, сидя рядом со своей мамой. Короткие чёрные волосы, растрёпанная чёлка, крошечные пальчики. Ада позабыла о строке кода, который писала. Мать девочки держала подбородок дочери и аккуратно вытирала размазанный шоколад салфеткой.

Это не было ассоциацией из её юности, но насколько Ада могла сказать, это было очень похоже, невозможно похоже.

Она закрыла ноутбук, положила в сумку и ушла, чтобы устроиться в зале с мумиями, где было поменьше детей.

Завибрировал её телефон, она ответила в коридоре снаружи выставки. Это был её B.S.A.A. посредник.

— Они нашли тело? — спросила она.

Её контакт ответил отрицательно. Поиск был прекращён после трёх месяцев, и B.S.A.A. официально заявили, что Вескер мёртв.

Нет, не мёртв. Даже близко не мёртв. Пропал.

Ада завершила звонок. У неё возникла изжога. Коридор казался уже и меньше, но всего лишь секунду. Потеря равновесия, объяснила она себе, это такой трюк разума и ничего более. Она оперлась рукой о стену и начала обратный отсчёт со ста.

* * *

Внутри одной из витрин, освещённой мягким белым светом, лежал саркофаг с мумией певуньи Амон.

Шесть полос тщательно прорисованных голубых крыльев обрамляли саркофаг там, где предполагался живот. Ада разглядывала рисунок. Это позволило ей собраться. Где-то под слоями гипса и материи было сморщенное сердце мумии, нетронутое бальзамировщиком. В загробной жизни считалось, что сердце ожидает суда. Уложенное на одну чашу весов, уравновешенное пером на другой, определяя хорошие поступки. Но как это всё можно взвесить?

Тут не было никакого разумного объяснения белому горячему гневу, который она ощутила от своей беспомощности. Ей захотелось сломать стекло. Ей хотелось ударить ладонью по ножу. Вместо этого, она купила билет на поезд до безопасной гавани в Квинсе, месте, которое принадлежало только ей, и никто не смог бы найти её.

Сразу же после событий Раккун Сити она купила студию, приземистое здание, втиснутое между прачечной и кубинской пекарней. Зеркала в пол были без единого пятнышка, и украшали три стены, давая Аде возможность оценить себя с разных сторон. Тщательно разглядывая себя, она. Стоя у балетного станка, она тянулась, спиной создавая аккуратную арку, ниже, ниже, руки подняты над головой.

Сразу же после операции Раккун Сити она купила студию, приземистое здание, втиснутое между прачечной и кубинской пекарней. Зеркала от пола до потолка были чистейшими. Они украшали три стены, позволяя Аде оценивать себя с разных углов. Тщательно рассматривая множество отражений себя, она вносила необходимые корректировки. Стоя за балетным станком, она тянулась, аккуратно выгибая спину, она тянулась, назад, назад, держа руки высоко над головой. Из музыкальной системы раздавалось Arpeggione Sonata in A Minor, каждая нота отдавалась трепетом в груди, приподнимая её.

Бёдра горели от напряжения, пока она стояла в этой позиции. Ада отдалась горячей боли, идущей от лопаток к локтям и кистям. Она ощущала себя хорошо, делая это со своим телом. Она могла разглядеть бледность внутренней части кистей, делая более глубокий прогиб, и чувствовала, как раскрывается её грудь. В самом начале своих тренировок, целую вечность назад, Ада считала, что классический балет — это восстанавливающая благодать, которую другие люди находят в молитвах. Она могла бы всю жизнь провести в создании идеальных комбинаций, восхищаясь своей собственной силой, ещё будучи ребёнком она была такой немощной. Птенчик, говорила её тренер. Кривой птенчик. Только когда она стала подростком, она научилась рассказывать истории, используя лишь жесты, точные модуляции линий и изгибов. Какая сила! И в эти моменты полётов, когда она становилась больше характером, чем человеком, только тогда произошли удивительные изменения. Сдвиг её центра тяжести. Перенастройка клеток.

Более не она, но лезвие, разворачивающееся, чтобы отразить свет. Она обожала это ощущение становиться чем-то большим, чем космический пульс вселенной, неся её туда, где она должна быть.

Всё, что ей нужно было сделать, это удерживать эту позицию.

Всё, что ей нужно было сделать, это выжить.

Снова музей. Наполовину присутствуя здесь, балансируя где-то на периферии бодрствования, опираясь на последние остатки управляющих функций, Ада кодировала вредоносную программу в Новом американском кафе, когда к ней кто-то подошёл и спросил:

— Эм, вы же Ада?

В ответ Ада с силой нажала на клавишу. Закрыла свой ноутбук. Вежливо улыбнулась и только после поняла кто перед ней.

— Эшли, — представилась девушка. — Эшли Грэм. Простите, я не хотела вас беспокоить, но…

— Всё в порядке.

— Кажется, мы встречались пару лет назад, — сказала Эшли, но Ада естественно помнила её.

Привычно разглядывая толпу Ада увидела одинокого федерального агента, топчущегося у выхода, одетого в свитер цвета хаки. С этого расстояния, если Ада всё обыграет аккуратно, она сможет сойти за старую знакомую. Шпионка пригласила девушку присесть за столик.

В кафе было шумно и душно. Из динамиков разносилась мелодия «Standchen», заглушаемая болтовнёй. Какое-то время обе девушки смотрели друг на друга, в глазах Эшли стояло изумления, словно она ожидала, что Ада выдаст какую-то запоздалую мудрость. Но, возможно, это была простая усталость.

— Вижу, ты пришла не одна, — Ада сложила руки на столе.

— 24/7. Не беспокойтесь, он не сможет услышать нас отсюда.

— У тебя глаза красные, — заметила шпионка.

— Всё так плохо? — Эшли перевела взгляд на ноутбук Ады. — Это всё дипломная практика. Я пытаюсь набрать тысячу часов перед следующим семестром. А это много.

— Смотри, не переусердствуй. — Вонг порылась в сумочке в поиске пузырька с глазными каплями и передала его Эшли. — Держи, это поможет.

— Спасибо, — сказала девушка и отклонилась назад, чтобы закапать глаза. Затем, вернув пузырёк Аде, сказала: — Очень рада видеть вас. После того, что произошло, я всё гадала, как вы.

— Я в порядке, — спокойно и уверенно сказала шпионка. — Как сама?

— Лучше. Намного лучше, большую часть. Всё ещё не могу без содрогания смотреть на средневековые доспехи, — сказала Грэм с лёгким смешком. — Но тут таких нет. Слава богу.

Молодая девушка казалось замкнулась, почувствовала смущение и начала теребить изношенный кончик своего кордового браслета. Серебряная подвеска в виде совы болталась между двух звёзд, соединённых розовым шнуром. Она была такой юной когда это случилось. После её спасения новостные сводки пестрели заголовками «дочь президента то», «дочь президента это», её статус — это просто символ.

Далёкий вой пустоты накатывал внутри Ады. «Этого не должно было случиться с тобой», хотела сказать она, но это было бы излишним, и они едва знали друг друга.

— Ты здесь уже закончила? — вместо этого спросила она. — Или нужна компания?

* * *

У них в запасе оставался час до закрытия музея, поэтому они решили заглянуть в портретную галерею и начали с «Дочерей Эдварда Дарли Бойта», написанного Сарджентом в 1882 году. Картина была такой же огромной, как и дверной проём. На картине были изображены почти пустая комната, за исключением двух одинаковых ваз, запечатлённых в пыльном полусвете, и фойе, где позировали дети с ничего не выражающими лицами, стоящие поодаль друг от друга. Они легко могли бы сойти за куклы. А ещё они могли быть близняшками, как те две старшие девочки, отступившие в глубокую темноту коридора, подолы их юбок соприкасаются друг с другом, образуя двойную юбку, как во сне. Кажется, стены поменяли форму. Ада не была в этом уверена. У неё возникло чувство, что кто-то ещё должен быть в этой комнате, отбрасываемые тени указывали на что-то исчезнувшее. И кто сможет остановить её от того, чтобы не забраться прямо туда?

Ох, она так устала.

Эшли показала на гигантские фарфоровые вазы, установленные по сторонам от картины, те же самые, что возвышались над детьми.

— Только представьте самый большой в мире цветок в этом, — сказала она.

— Или шесть футов пепла, — сказала Ада.

— У вас есть сёстры? — заговорила Эшли с лёгкой нерешительностью.

Ада покачала головой.

— Братья?

Ада промолчала.

— Вы говорили с Леоном?

Отвернувшись, Ада закрыла глаза, раз, два, три. Ваза мерцала перед ней, массивная и украшенная голубыми цветами, белое пространство разделяло цветки, чтобы птицы смогли пролетать сквозь них. Ада взглянула на трещины в рифлёной раме. Какое чудо, что оно смогло пережить такой путь через Атлантику. Больше ста лет и всё ещё целое.

— Нет, я с ним не виделась, — делая всё возможное, чтобы казаться спокойной, ответила Ада.

Эшли неожиданно показалась удовлетворённой этой информацией.

— Тогда, думаю, он не рассказал вам.

— О чём?

— Я хотела поблагодарить вас. За то, что помогли нам в Испании и вывели нас с острова. И надрали задницу Саддлеру. В прямом смысле. Мы бы пропали без вас. Я всегда думала, что Леон будет тем, кто передаст это вам, но раз уж нет, то я хочу, чтобы вы знали это.

Такое проявление чувств тронуло Аду, так что ей пришлось скрыть это за иронией.

— Не могла позволить ему забрать все заслуги себе.

Обе засмеялись.

— Вы остановились в Бостоне? — спросила Эшли, когда они продолжили движение по галереи, сопровождаемые её телохранителем несколькими футами позади.

Сопровождение заставило Аду очень аккуратно подбирать слова. После того как они покинули кафе, она стали говорить очень тихо, чтобы их никто не услышал, но шпионка также делала это из-за опасности. Любого, кто связан с семьёй президента, ожидало расследования. Она видела риски этого радостного общения и без сомнений знала, что больше никогда не вернётся сюда.

— Хотелось бы, — ответила она. — К сожалению, у меня дела в другом месте.

Эшли повела их к картине Джорджии О’Кифф, череп оленя с ветвистыми рогами висел на верхушке колорадской сосны в пустыне Нью-Мексико. Небо, бесконечно голубое, заполняло пустоты, где должны были быть глаза.

— Вы увидели то, что хотели увидеть?

— Почти, — сказала Ада.

* * *

Нью-Йорк, декабрь. Такси высадило её у театра Метрополитен-Опера. Золотой свет фонтана на площади заливал пространство, точка у входа, привлекающая добрую часть внимания почитателей в поисках лучших фотографий. Всё выглядело невозможно безмятежно несмотря на толпу. Вблизи Ада увидела несколько дренажных отверстий вокруг основания, забирающих излишнюю воду, сбегающую по краям фонтана. Она протянула руку и дала воде успокоить нервозность.

Сегодня вечером президент Грэм будет среди тысячи гостей оперы, а это означает, что его агенты безопасности, включая Леона, тоже будут здесь.

Так что она прибыла во всеоружии. Сочное тёмное платье от Thierry Mugler было куплено в винтажном магазине. Выглядела она роскошно, грудь обтянута в вельвет с сетчатыми вставками, плечи сзади отделаны перьями, разрез доходил до самого верха бедра. Чёрные сатиновые перчатки. Она оделась для охоты. Во время финального антракта La Boheme, она следила с балкона, возвышающегося над огромной лестницей. Сверху, хрустальная люстра выглядела словно готова была взорваться золотым огнём.

Оглушающая волна голосов достигла невыносимой громкости. Земля незаметно завертелась. Закрыв глаза Ада сосредоточилась на своём пульсе. Она прощупывала струну надежды, выискивая в толпе, воспарив на одном лишь желании.

А вот и он.

Словно по волшебству.

Двумя уровнями ниже, одетый в костюм тройку, Леон разговаривал с другим мужчиной. Да. Она узнала бы это лицо среди миллионов.

Выбрав его номер из списка, она ждала. В её списке контактов у него не было имени, лишь любимый символ — амперсанд, она была осмотрительна. Она выбрала этот символ, потому что он отражал фигуру, обнимающую саму себя, раскрывая своё толкование как два элемента, держащихся как один. Когда Леон остался один, она позвонила ему.

— А ты отлично выглядишь, — сказала Вонг.

— Ада, — сказал он, и это был не вопрос.

— Посмотри вверх.

Он развернулся, прижимая телефон к уху, и запрокинув голову начал обыскивать верхние уровни.

— Теплее, — сказал она, и весь шум просто превратился в глухой гул.

Она хотела запомнить этот момент, тот самый, когда он увидит её и не сможет произнести ни слова, тёмный жар его глаз. Она услышала его сдавленный тихий голос, идущий из грудной клетки, выдыхающий «ох». Он отключился, так же, как и она, и начал восхождение.

Его восхождение к ней было расплывчато медленным, словно глубоководный сон, люди вокруг него подёрнулись дымкой. Он с осторожностью обходил людей то и дело поглядывал на неё, боясь, что она может сбежать. Он был слишком неторопливым, поднимаясь по ступням, будто у них была вся ночь впереди.

— Не ожидал тебя здесь увидеть, — сказал Леон, когда наконец поднялся к ней. Он также медленно осмотрел её сверху вниз. — Мне стоит начинать волноваться?

— У меня кое-что есть для тебя, — сказала она и бросила ему usb флешку. — Засекреченная информация на Освелла Спенсера и его работу с Амбреллой. До меня дошли слухи, что B.S.A.A. не любят делиться информацией.

Леон оценивающе повертел флешку:

— Приманка?

— Нет. Считай это ранним рождественским подарком.

— Как мило с твоей стороны, — сухо сказал он, убирая флешку в карман. — Учитывая, что в прошлый раз между нами произошло. Учитывая, как ты ушла. — Он нахмурился. — Почему сейчас?

— Хочешь верь, хочешь не верь, мне очень хотелось увидеть тебя, — нарочито медленно сказала она, сокращая между ними дистанцию. Она не лгала. Она осознавала свои действия, глубину своего эгоизма придя сюда, настолько ей хотелось увидеть его, но она также не могла не потянуть за одну из этих соблазнительных нитей его привязанности и оценить его реакцию. Выглядел он отлично. Прекрасен, как и всегда. Воздух стал горячим и наэлектризованным, и она не знала как сказать: «давай начнём сначала».

Он выглядел как человек, решающий сложнейшее уравнение.

— Забавно, никогда бы не подумала, что ты можешь быть поклонником оперы, — сказала девушка, обнимая его за шею, простой небрежный жест, ничего для неё незначащий. — Так ты на работе, как я слышала. Похоже дела у тебя идут отлично.

Его взгляд упал вниз, а затем вернулся к ней, пронзительный и изучающий, и она подавила в себе желание расслабиться, прижавшись к его груди. Жар нарастал там, где они касались друг друга через ткань. Он раскрылся перед ней однажды, а ещё она помнила свои пальцы, запущенные в его волосы.

Краткий намёк на вздох, непроизвольный, тихий.

— О’кей, — сказал он, укладывая руки на её бёдра. — Чего ты на самом деле хочешь?

— Помочь тебе.

— Так ты это называешь?

— Не усложняй, — сказала она, нежно покрывая поцелуями его шею, где кожа покраснела и стала горячей. Но этого было недостаточно и отстранившись, она столкнулась с ощущением неправильности того, что она сделала с ним.

— Прошёл год, Ада. Что бы ты не делала здесь, это… ничего не меняет. — Он вздохнул. — Неважно как бы я этого не хотел, прости, но я не могу.

И тогда она вышла из образа, позабыв исправить своё выражение лица на невозмутимую уверенность, и конечно именно её печаль он заметил сразу же.

В этом и состояла проблема привязанностей, то как они могут расслабить узел в твоём сердце и однажды расслабившись, не встретив никакого сопротивления внутрь может просочиться всё что угодно, то, что ты даже не заметишь. С его стороны это было милосердно, он не прогнал её и ни сделал никакой попытки, чтобы уйти, возможно, давая ей шанс быть наконец честной с ним.

Не упусти шанс.

— Поговори со мной, — тихо сказал он.

— Что ты хочешь, чтобы я сказала, Леон?

— Что-то настоящее.

Она положила ладонь ему на грудь, готовясь оттолкнуть, но его присутствие сработало словно путы, прочные и недвижимые. Для шпиона, который гордиться тем, что у неё всегда наготове есть план отхода, в этот раз она оказалась не подготовленной.

Если бы Ада захотела, она смогла бы добраться до кровоточащей раны, находящуюся прямо перед ней, и нанести удар. Это то, что её личность могла бы сделать в этой ситуации. Что ещё можно сказать, кроме как сказать правду? Они выжившие, связанные всенародной трагедией. Они были незнакомцами, не имеющими никаких связей друг с другом, кроме одной ужасной ночи, и Ада задумалась, если бы вместо неё Леон видел бы обломки города, который почти убил их, выжженную чёрную землю. С сомнением он положил руку ей на плечо, где её кожа отчётливо проглядывала через сетку, и провёл пальцем по её шраму.

Этот чёртов мост.

— Нет, — дёрнулась она, отступая от него.

Огромные сводчатые окна здания отражали ночь. Они стояли рядом с балконом, а люди ринулись в зал. Антракт закончился. Леон взглянул на занавес, он нахмурился, словно увидел что-то чего не должно быть.

— Почему ты не смогла? — спросил он.

Ада сняла перчатки. Её ладони вспотели.

— Не смогла что?

Он повернулся к ней.

— Выстрелить в меня тогда. Ты держала меня на прицеле. Это бы очень сильно облегчило тебе работу. Нет?

Она не стала отвечать на очевидное. Если бы она сделала свою работу на отлично, он стал бы очередной безликой жертвой в руинах, которую бы никто не смог бы найти.

Это не значило, что она могла бы с этим жить.

— Ты знаешь почему, — сказала она.

— Нет, не знаю.

Она сжала помятые, бесполезные перчатки, понимая, что это вопрос, который он хранил многие годы.

Оркестр заиграл. Струнная партия была яркой и грустной. Несколько человек задержались, и поднявшись по лестнице, выстеленной красным ковром, делали фотографии люстры. Ада представила, как поднимается занавес. Она видела оперу «La Boheme» дважды, и знала, как она заканчивается, Мими заболеет, Рудольфо приложит её розовый чепчик к своей груди и отдаст его ей. А затем Мими споёт: «Ах! Помнишь ли, милый, как сюда тихонько я в первый раз вошла?»

Ногти Ады воткнулись в мягкую плоть над локтем и единственный раз она была честной.

— Я не могла потерять тебя, — сказала она, нейтрально, насколько могла. — Разве это не кажется фальшивым? Я пыталась написать тебе в октябре, но не смогла соединить воедино слова. Я писала, переставляла слова местами и удаляла целые предложения. Все они были различными вариация одного. Я хотела увидеть тебя. Я не могла тебя потерять. И я боялась.

Она помедлила прежде чем продолжить.

— То, что мы пережили, иногда это похоже на хаос. И нет места для чего-то ещё.

Леон разглядывал её целую мучительную минуту. Ей трудно было поддерживать с ним зрительный контакт, и она жалела о неполной, грубой комбинации слов, которую она выбрала. Ей хотелось сбежать.

Но вместо этого, она сделала долгий, тихий и дрожащий выдох. В какой-то момент окна помутнели, и она быстро поморгала сквозь слёзы и мир снова стал чётким.

— Ада, — всего-то и сказал Леон, делая шаг ей навстречу. И замер. Его тон стал жёстким, его внимание переключилось на более важный вопрос, и он заговорил с кем-то ещё.

Работа зовёт. Ада понимала и поблагодарила, что их прервали. Поднимая палец к своему наушнику, Леон кивнул. Его взгляд переместился к дверям зала, брови дёрнулись.

— Принял, — сказал он.

Затем он посмотрел на неё пронзительно нежно, и этот взгляд выбил из её лёгких весь воздух.

— Я здесь, — сказал он, нежно касаясь тыльной стороной ладони её щеки. — И как бы то ни было, я не всегда знаю, как с этим быть. Я не знаю, как много времени это займёт. Но я хочу выяснить. Куда бы это не привело, я бы хотел попробовать.

— Это может занять годы. Возможно вечность, — сказала Ада.

— Тогда, нам нечего терять.

Она смотрела как он направился в другой конец балкона, следуя к лифтам. Она смотрела как он исчезает за золотыми дверями, и это было как в тот день в Испании, поистине невероятный подвиг сдержанности, чтобы отпустить его.

* * *

В первый раз, когда позвонил Леон, она не ответила, потому что её телефон был отключен. В тот день она спускалась на канатке в Трапани и ей хотелось насладиться раскинувшимися горами, белыми верхушками пены средиземного моря. Эти десять минут, зависнув над землёй, заставили её забыть дышать.

Она проследила за кабинками, едущими в противоположенную сторону и мельком увидела двух людей в одной из них. Они выглядели будто были заперты в этом месте, они обнимали друг друга. Глядя на город, пара не обращала на неё никакого внимания, это было на неё не похоже, но она развернулась, чтобы проследить за ними в отдаляющейся кабинке, она прижала ладонь к стеклу, и момент их объятий ещё долго, дольше, чем должно, стоял перед её глазами.

* * *

Он остановился в отеле «Courtyard». Аде не было нужды спрашивать, это был тот же самый отель, в котором он останавливался, когда бывал в Нью-Йорке.

Она назвала его имя у стойки и подождала пока клерк подтвердит встречу с Леоном по телефону. Да, он ждал гостя этим вечером и да, эта гостья его жена. На Аде всё ещё было платье от Mugler под длинным шерстяным пальто, вельвет так плотно прилегал к телу, что казался второй кожей.

— Отлично, мисс… — женщина прочла выдуманное имя, напечатанное в паспорте Ады, пальцы порхали над клавиатурой, чтобы обновить бронь.

Стоя в коридоре, её кулак завис в воздухе перед тем как постучать.

Он открыл дверь, и она вошла в его объятия.

* * *

Ей стоило принести книгу, которую она украла. Строки, которые он подчеркнул голубым звучали в её груди и ей хотелось, чтобы он прочитал их ей. Она пришла к пониманию этой поэзии, когда во время чтения ты раскрываешь часть себя, и это даёт возможность вырасти, чтобы любить. Понимание. Его руки сомкнулись вокруг неё, и она лицом прижалась к его шее. Он пах дождём и потом, пряной землёй. «Моя дорогая… когда мы касаемся друг друга, мы полностью погружаемся в прикосновение».

Она могла бы зарыдать. Милосердие его объятий, ощущение, что кто-от держит её, слишком много мышц другого тела, прижимающегося к ней, были неописуемы.

Он поцеловал её волосы, нежно. Его губы трепетно, с благоговейным терпением, двигались вдоль её щеки перед тем как найти её рот. И для этого не нашлось слов, возможно их никогда и не было, чтобы описать то, как он утешал, словно заранее продумал это. Они были так близко, и Ада положила ладонь на его сердце, чтобы почувствовать его биение, так близко, что они дышали воедино. Её собственный пульс скакнул, ускорился. И взяв его лицо в ладони, она поцеловала его.

* * *

Это был четвёртый акт оперы, которую она обожала. Мими, слишком больна и слаба, чтобы встать с постели, протянула руки к Рудольфо и притянула его ближе, она пела, что у неё есть одно, такое большое и бесконечное, словно море, в чём она хотела признаться:

«Мы одни здесь?

Я спящей притворилась,

Мне хотелось с тобой одним остаться.»

Затем Мими признаётся Рудольфо «ты вся моя жизнь, моя любовь», Ада перестала дышать.

* * *

Неожиданно стало слишком много слоёв. Шерсть, вельвет, сетчатая ткань и сатин, ей нужно избавиться от них. Он помог ей, с огромным трудом расстёгивая и развязывая затянутую в ткань спину. Она поддразнила его сказав, что его пальцы выполняли вещи и посложнее. Обезвреживание взрывных механизмов, например. Это пустяк. Он засмеялась.

Тогда она не думала о болезни. Она не думала о ковровой бомбардировке города, когда они касались друг друга. Она не думала о жестокости мужчин, когда он называл её красивой, когда она склонила голову, чтобы снять серёжку. Кристаллы Swarovski, крошечные подвески, она положила их на прикроватную тумбу рядом с телефоном и меню. На одну ночь она перестала думать о войне и смерти или о безвозвратной природе потерянного времени.

* * *

— Так хорошо? — спросил он, целуя кружева её чулок и постепенно двигаясь выше.

Простыни были зажаты между её пальцами. Она пыталась призвать самообладание дрожа под его языком. Она призвала пламя. Она была готова к разрушению.

Послышался лишь вздох. Да

* * *

И снова Леон назвал её красивой, «боже, просто взгляни на себя». Он сказал, что может делать это всю ночь, он может делать всё, что она хочет.

— Скажи мне, что сделать.

Закрыв глаза, Ада почувствовала словно совершила прекрасный, невероятный прыжок с самой высокой скалы и ещё не всплыла. Её мозг расплавился от раскалённой белой эйфории. Восхитительно. Но в итоге, она вновь вернулась к себе, позволяя ему обнять себя за талию, и поднять вверх с такой лёгкостью, будто она весила всего ничего. Его грудь под её ладонью была тёплой и влажной. Бугры мышц, крупные и упругие, мягкая линия волос вела по его животу — часть его нового ландшафта, в которой ей хотелось затеряться.

Она отбросила волосы с его глаз и приподняла его подбородок.

— Не хочу сдерживаться, — сказала она, потому что она уже представила конец, его, уничтоженного и просящего.

И может быть он думал также, когда поднялся, чтобы поцеловать шрам на её плече, и этим же движением он прижал её к своим губам. Аду взбудоражило увидеть его таким, исчезла вся чувственность, осталась лишь животная жажда.

— Тогда не сдерживайся, — сказала он, слегка сжимая её бёдра.

Было болезненно медленно, когда он проскользнул в неё. Блаженство было в том, как он двигался, словно задерживал дыхание перед поцелуем, так нежно, застенчиво и затем быстро. Он закрыл глаза лишь однажды, когда она приняла его глубже. Она была на грани нарастающего, влажного жара.

Она почти пропала.

Она исчезла.

И вместе с дождём, обрушившимся в окно, когда призрак её имени застрял в его горле, он вернул её назад.

— Останься со мной.

* * *

Уже позже, единственный свет шёл с пурпурного неба, занавес исчез, являя город, тихий, но с небольшим полночным движением, увозящим людей друг от друга. Утром она уже будет в самолёте на пути к своему следующему заданию, она вернётся к своей никчёмной жизни.

Но не сейчас.

Ранее она гадала, глядя на рубашку, где окажется шрам. Входное отверстие сейчас было перед ней, на левом плече, не больше чем подушечка её пальца, отметина, бледнее, чем остальная кожа. Обещание исцеления. Он лежал рядом, прижавшись к ней всем телом. Терпкий, солёный запах секса заставлял её голову кружиться.

Он наклонился ниже, чтобы поцеловать её в шею, и она потянула его на себя, чтобы он снова оказался в ней.

Когда они наконец упали уставшие и потные, она набросила на них простыни.

— Не могу выкинуть из головы эту мелодию, — сказал он.

— Какую? — спросила Ада. Её глаза почти закрылись, и она уютно свернулась рядом с ним.

— Тенор в первом акте. Когда Рудольфо встретил Мими. Мне всегда нравилось, как Повороти пел её.

Ада посмотрела на него.

— Ты видел его выступление? Когда?

— Нет, это была запись, сделанная в 80-х. Я видел её по телевизору.

Леон положил руку Ады себе на грудь, поглаживая её кисть вверх и вниз, а затем поделился своими любимыми строчками арии. Ближе к концу, Рудольфо поёт Мими, используя метафору — эти прекрасные воришки украли ожерелье из его сейфа и из его мечты. Мими, её сияющее, прекрасное лицо подёрнулось тоской.

— Ma il furto non m’accora, — сказал Леон на безупречном итальянском. — Но я не против кражи.

Ада тихо хмыкнула, когда он поцеловал её костяшки.

— Что ещё? — спросила она. — Расскажи мне, что ещё ты любишь. То, что ты читал и это запало тебе в душу, факт или вымысле, на твой выбор.

— Я столько всего могу тебе рассказать, — ответил он. — Ладно, у меня кое-что есть.

И он начал. Он спросил её, знает ли она доктора Йохана Халтина. Он был патологоанатомом, который смог обнаружить происхождение «испанки».

— Ты знала, что его второе извлечение вируса на Аляске произошло спустя почти пятьдесят лет после его первой попытки? Он пытался возродить вирус, но потерпел неудачу.

Убаюканная, она притворилась, что не знает ответов, Ада ярко представила картину. Раскопки проходили с утра до самой полуночи. И на четвёртый день Халтин опустился на семь футов в могилу, чтобы самому эксгумировать тело женщины. Её грудная клетка была вскрыта с помощью секатора. Её замёрзшие лёгкие были скрыты пол слоями жировой ткани, тронутые теплом человеческой руки.

В 2005 году учёным удалось завершить генетическую последовательность вируса, используя восстановленную ткань лёгких.

— Почти пятьдесят лет, — сказал Леон, его голос был тихим от трепета. — Он вернулся назад. Ему пришлось увидеть весь путь до самого конца.

Он поцеловал лоб Ады, извиняясь за то, что заговорился.

— Ты наверняка всё это и сама знаешь.

Это было правдой. Ада читал о Халтине раньше, но слушая историю, она вновь почувствовала благодарность к деталям. А ещё к проблеску надежды, когда Леон говорил с ней.

— Всё такой же, — прошептала она.

— Ты о чём?

— Да так.

Спустя какое-то время он сказал:

— Я думаю об этом постоянно. То, что мы делаем, чтобы сделать мир немного менее загадочным.

— Разве не Лорка сказал, что только загадки заставляют нас жить дальше?

— Наверное, — ответил Леон, накрывая их простынёй. — Не сказал бы, что только это. — Затем его ладонь легла ей на живот, и она вся напряглась.

Если Леон собирался поднять вопрос о её работе, то сейчас был подходящий момент. Он мог бы спросить её о прошлой мотивации. Он мог бы убедить её присоединиться к его борьбе против биотерроризма, и тогда не было бы лучшей возможности согласиться, но он слабо улыбнулся, замолчал и погладил её тело под простынёй.

Она заподозрила, что он не хочет испортить момент, находясь в безопасности в этом саду они смогли поладить друг с другом.

В любом случае, она уже приготовила ответ. Если бы он задал вопрос, она бы сказала ему, что то, что они хотят не так сильно отличается. Будущее, второй шанс. Это была её борьба, так же, как и его.

— Расскажи мне что-нибудь, — сказал Леон, поднимаясь на локте.

— Например?

— Всё что угодно. Всё, что у тебя на уме. Я просто хочу послушать твой голос.

— Хватит уже романтической болтовни для одной ночи, — ответила Ада, игриво накрывая его глаза, но он был настойчив.

— Неа, слишком поздно для этого. Ну же, дай послушать его, расскажи мне что-нибудь, чего ты не хотела бы забыть.

— Тянет на требование.

— От самого сердца, — сказал он. — Как и должно быть.

Мучаясь с достойным вступлением Ада припомнила старую легенду, она начиналась словами: «Знаешь ли ты, что люди делают со своими секретами?

Это случилось много лет назад, в старые добрые времена. Люди вырезали дыру в дереве на самой верхушке горы, и шептали всё, что не могли сказать вслух, а затем запечатали дыру глиной.

Смысл был не в желание скрыть секрет, как думала когда-то Ада. Смысл был в ноше, грузе всего того, что ты смог донести в горы, а затем сказать самому себе: «Вот. Вот, что случилось. Вот как получилось». Пересказывание придавало секрету новые корни, место, где он рос и цвёл над запечатанной комнатой сердца, местом смирения.

Но это не была её историей.

Потому что легенда никогда не была легендой, просто чем-то, что Ада видела в фильме два года назад, после того, как подстроила свою смерть. Она не была реальной.

Для Леона она приготовила кое-что ещё.

* * *

История двух детей.

Однажды они отправились в лес, листья подрагивали на ветру, издавая звук, напоминающий биение сердца. Когда листья опали, детишки прикладывали их к ушам и слушали. Листья были такими маленькими, живыми и их было много. Они были такими яркими. Дети придумали, что листья оракулы. Они задавали листьям вопросы, которые начинались со слов «Я когда-нибудь» и заканчивались «Ты знаешь?». Я когда-нибудь научусь нырять? Я когда-нибудь буду водить тягач с полуприцепом? Я когда-нибудь сделаю что-нибудь чудесное? Девочка имела в виду не что-то типа хождения по воде, она имела в виду научить кого-нибудь сказать первое слово? Или спуститься с лестницы по перилам и вернуться домой. Был новый день. Мальчик пошёл за ней к срубленным деревьям. Они помочили ноги в бухте, подобрали их любимые камушки и водили их по рукам и ногам. Он смыл грязь с её щиколоток. Она заложила жёлтый цветок ему за ухо, сказав: «Вот». В лесу обещания срабатывали, только если были произнесены вслух. В лесу каждый камень, который они водили по своему телу — это ещё один год, когда они были живы.

* * *

Поглощённая своим рассказом, пространство перед ней ещё не успело приобрести конкретную форму сквозь увиденные остатки свежего сна, Ада почти поверила, что рисунок листьев на обоях начал переливаться, пропуская свет, словно реальный, зелёный, как и те, что были в лесу. Но затем видение развеялось. Она снова оказалась в комнате.

— Спасибо тебе, — прошептал Леон, когда она отвернулась, чтобы наконец заснуть, и сонливо прижался губами к её лопаткам.

Около часа она видела во сне птиц. Она видела чёрные перистые формы и пульс. Она становилась одной из них.

— Привет, — прошептал Леон, когда она жадно начала целовать его, и они снова занялись любовью ранним утром нового дня.

После того, как они оделись, Леон поднял два пера с пола и положил в карман, взял её плащ и сказал, что проводит её вниз. Это всё, что он мог сделать. Он сидел на краю кровати, пока она наносила бальзам на губы, глядя в карманное зеркальце, и если она немного наклонит его, то сможет увидеть его, держащим в руках её плащ, словно какую-то ценность.

Через считанные часы он вернётся домой в округ Колумбия, никто из его начальства понятия не имел, кто она ему.

Столько лет прошло, а он ни разу не заговорил.

— Ты готов? — спросила она, зная, что никто из них не был.

* * *

Что ещё она смогла запомнить, стоя в том холле? Тележку обслуживая номеров, полную чистых полотенец, их неспешные шаги, заходящие за угол, чтобы найти лифт. Она каталогизировала эти детали словно они могли доказать полезность одного дня. Вот таким они были. Вместе, на удивление живые, живущие.

Очерчивая границы его губ, она думала о древних храмах, думала о сводах, вырезанных в старых деревьях, где она могла выговорить свою любовь, оставляя это там для земли, чтобы это осталось жить вечно.

Пришла её очередь задавать вопрос.

— Почему ты не рассказал им обо мне?

Потянувшись, чтобы найти расстояние между её пальцев, он улыбнулся, его рука была тёплой, горячей по сравнению с её сердцем.

— Ты знаешь почему.