Закрой глаза (гет)

«Мой верный друг,

Мой ветреный любовник» ©.

* * *

Марк был хоть и худой, но жилистый, здоровьем отличался крепким. И все же к вечеру первого дня на «Карпатии» у него началось нечто вроде лихорадки. Самое противное состояние, когда держишься на ногах и можешь соображать, но бьет дрожь и одолевает смертельная усталость. Пришлось, влив в себя очередной стакан опостылевшего за день горячего чая, завернуться в плед и пристроиться на койке в переполненной каюте. К утру прошиб пот, заметно полегчало, но на душу накатила прежняя тяжесть. Даже точно налившаяся, отучневшая за время, на которое отступала.

Совершенно всерьез Марк забеспокоился было, не оставила ли «Карпатия» живых в атлантических водах, нельзя ли найти кого на тех связках шезлонгов, которые он сам помогал Эндрюсу сбрасывать с корабля в последние минуты — прежде, чем София, отыскав их, сказала, что остается… Да полно, почему он решил, что она сама мертва? Может, ее втащили на такую связку, и она ждет помощи? Надо потребовать, чтобы пароход развернули!

Марк вскочил, чудом на разбудив соседей по каюте — так резко, что закружилась голова. Навалившаяся слабость отрезвила его. Выживших, если кто и остался незамеченным, вероятно, подобрали другие пароходы, не одна же «Карпатия» откликнулась на призыв о помощи. Но… Человеку, способному кинуться ночью сквозь льды спасать незнакомых ему людей, не было смысла лгать, что выживших больше нет. Сделав все возможное, конечно, ждешь лучшего из результатов; стыдно и больно признавать, если он все же не наступает. Марк знал это теперь по себе. Хотя все ли возможное сделал лично он?

Но что же еще ему оставалось? Марк выявлял проблемы, предлагал решения, не сдавался, когда их отвергали одно за другим. Не ушел с верфи, разочаровавшись в лорде Пирри, не ушел почти до конца и с «Титаника», услышав смертный приговор кораблю — и тем, кому не хватило бы шлюпок. Лишь ради спасения Софии решил попытаться спастись и сам — ведь не должна же она была умирать рядом с ним! И все же надо смотреть правде в глаза: катастрофу, грозившую с самого начала, он не предотвратил, хоть и кожей ощущал ее неизбежность.

«А если бы я до отплытия дал интервью, где призывал бы не садиться на этот корабль? А если бы поджег его?» Идеи одна безумнее другой лезли в голову, Марк почти наяву видел, как осуществляет их — и отчаянно верил, что добился бы отмены рейса. Неважно, что сталось бы с ним самим. Не должно думать о себе, если речь о сотнях жизней. O жизни его дочери. И Софии.

Все его силы ушли в бесплодные фантазии, так что скоро Марк снова почувствовал себя разбитым. Но начинался новый день, который следовало прожить, раз уж жить ему позволено.

Не все, видно, так считали.

Осуждение сегодня было уже не подспудным. Оно прорывалось в прямых взглядах, полных отвращения, в том, как резко от него отворачивались, отсаживались измученные женщины в переполненном салоне второго класса, как громко шептались между собой, обсуждая, как же он сумел попасть в шлюпку… И это они еще не знали о его роли в трагедии. То, что он выжил, когда умерли их мужья, сыновья, братья, уже было для ненависти достаточным поводом.

Каким же счастьем было заметить среди враждебной толпы одно сочувствующее лицо! Джоанна, его давний, замечательный друг, усадила его рядом с собой, попросила у стюарда лишний стакан кофе. Она всегда обращалась с Марком, точно заботливая старшая сестра, пусть нередко они и проводили вместе ночи — скорее веселые, впрочем, чем страстные. Сейчас она тихо пожала ему руку:

— Я знаю, что София не спаслась. Соболезную твоей утрате.

Марк нервно вздохнул. Почему люди так устроены, что всегда в минуты чужого горя говорят то, от чего становится только больнее? Или же так устроены, что их горе не смягчить словами… Разобраться в свойствах человеческих душ было куда труднее, чем в прочности металлов.

У Джоанны нашлась и пачка сигарет — верно, успела раздобыть у пассажиров «Карпатии» — и кое-как позавтракав, они вышли на палубу курить. На разговоры обоих не тянуло: все же Джоанна знала больше, чем другие, а потому, наверное, понимала, что Марк должен переживать. Журналистка, нарочно приехавшая из «Нью-Йорка, она освещала постройку «Титаника» с самой закладки киля — и о проблемах была в курсе.

Так что они молча наблюдали, как дым рассеивается над океаном. И лишь выбросив сигарету, Джоанна так же негромко и устало спросила:

— Что ты теперь намерен делать?

Марка вопрос совершенно застал врасплох. Погрузившись в прошлое, он с трудом осознавал, что у него осталось и будущее.

— О чем ты?

— O процессе, конечно, — Джоанна пожала плечами. — Прости мой цинизм, но о чем еще может думать журналистка? Не сомневаюсь, что будет расследование. По обе стороны океана наверняка готовятся к нему же сейчас.

Марка невольно вспомнилось разбирательство из-за столкновения «Олимпика» с «Хоуком» и то, как лорд Пирри, владелец верфи, позволил свалить все на рулевого. «Чем бы мне поклясться, что и теперь будет так же?» Руки снова сжались в кулаки — как сжимались вчера от ярости при мысли о погибших.

— Я должен рассказать им правду.

Джоанна пристально посмотрела на него и покачала головой.

— Не советую. Ты отлично понимаешь, что этим закроешь себе путь на верфь. А ведь твой опыт очень пригодился бы, чтобы сделать будущие корабли безопаснее.

Марк нервно дернул плечами.

— Ты уверена, что теперь меня послушают?

— Надо попытаться, мне кажется. Сам посуди: Эндрюс мертв, Исмей, говорят, полностью раздавлен, не выходит из каюты судового врача… Твоих врагов больше нет. Пирри всегда благоволил к тебе. Марк, ты сам знаешь: упускать шанс не следует.

Пепел с сигареты посыпался вниз: Марк машинально раздавил окурок.

— Ты, как всегда, права. Но все-таки…

— Но все-таки, Марк, подумай и о том, что будет значить открывшаяся правда для тебя самого.

Отвернувшись, он едва обратил внимание на удаляющиеся шаги. Видимо, Джоанна решила, что пока сказала достаточно.