Княгиня и её полеты (гет)

Перед визитом на Гороховую Евгения сделала укол морфия. Шаховской очень не хотелось, чтобы во время разговора со "старцем " у неё дрожали руки или дергалось лицо, как обычно бывало, если вовремя не уколоться. Всё утро несчастную Евгению рвало. Снова кровь изо рта, снова дикая боль в желудке. Княгиня ненавидела себя за пристрастие к наркотикам. Ненавидела наркотики. Ненавидела Стешеньку Долгорукову за то, что она обманывает мужа, спит с его друзьями за деньги и почести, спит с Распутиным потому, что "такого мужчины у неё ещё не было " и всем постоянно лжет. Ненавидела Распутина...да его в Российской империи все ненавидели. За то, что он колдун-пьяница-шарлатан-развратник и коррупционер. Было правилом хорошего тона ненавидеть Распутина — и она ненавидела. При этом искренне надеялась, что он ей поможет. Мысленно представляла себе его квартиру: эдакий грязный вонючий притон с поломанной мебелью, грязным бельём, пустыми бутылками, окурками и множеством дешёвых проституток с провалившимися носами. Самого Распутина она также представляла вонючим и грязным: будто беглый каторжник, только не хватало красного туза на спине и цепей. Почему-то в её представлении "старец " должен быть носить рваную тельняшку, иметь огромный живот и иссиня-черную бороду. Одно слово: чудовище.

Возле квартиры на Гороховой толпилось множество народу. Евгения спокойно поднялась на третий этаж и позвонила в дверь. Открыла строгая круглолицая женщина в платке и белом платье.

-Вам кого? Назначено? — окающая речь выдавала в женщине сибирячку.

-Григорий Ефимович назначил. Княгиня Шаховская, — представилась Евгения, а про себя подумала:" Да перед кем я тут бисер мечу? И не стыдно?"

-Проходите,- велела строгая женщина, — тут и ожидайте.

Евгения очутилась в небольшой просторной прихожей, где вместе с ней ожидали ещё несколько человек: священник в серой рясе с молодым юношей, заплаканная женщина под чёрной вуалью и ещё какие-то люди, разглядеть которых Шаховская не успела. Дверь одной из комнат распахнулась и в прихожую быстрыми частыми шагами вошёл, а точнее, влетел сам хозяин квартиры.

Евгения невольно вздрогнула. Перед ней стоял высокий и очень худой человек с необыкновенно длинными руками и ногами. У него были темно-русые волосы до плеч, чуть рыжеватая борода закрывала грудь. Сквозь усы угадывались тонкие бледные, почти обескровленные губы. Довольно крупный, чуть заостренный нос. Маленькие и глубоко посаженные, но невероятно пронзительные глаза светло-серого, почти белого цвета. Евгения обратила внимание на высокие торчащие скулы и странный разрез глаз: нерусский, будто изогнутый уголками книзу, как языческий полумесяц, но и не такой, как у монголов или татар. Странный человек был одет в белую рубаху, подпоясанную шелковым шнуром, русские шаровары и домашние английские туфли.

Вся его фигура выражала какое-то беспокойство, он нервно озирался по сторонам, словно искал кого-то или чего-то и всё не мог найти. Наконец подошёл к священнику с юношей.

-Ну, здравствуй, отче, аха. Пошто пришёл?

-Здравствуйте, отец Григорий, — зачастил было скороговоркой священник, но "старец " его оборвал:

-Ты пошто меня отцом называшь? Я те, милай, не отец. Грешный я Григорий, вона, у неё (он показал на Шаховскую) спроси: как есть чудовишше. Только туза на спине и не хватат.

Евгению прошиб холодный пот. Неужели всё правда? И он умеет читать мысли? Вот этот самый человек, Гришка Распутин — телепат и ясновидящий?

-Ты, отче, не пужайся,-продолжал Распутин, как будто в прихожей кроме него и священника никого не было. Помогу я тебе. Може, так Богу-то и надо, чтоб за попа грешного грешник помолился. Грех твой на себя не возьму: свои давят, аж тошно, да ты смотри опосля-ешше раз с мальчонкой-то ко мне заявишься, как Бог свят, рыло я твоё содомское и разобью. Ну, прошшай.

Священник вскочил с места и тут же стал прощаться. Но Распутин о нем уже забыл. Он направился к заплаканной женщине:

-Тебе денег, аха?

-Денег, Григорий Ефимович, совестно. Задолжала. Муж задолжал. В карты...

-Ух, не люблю я эти карты... да мужа твово выручить надоть. Сгибнет он, аха, да и ты с ним. А ты не думай себе, ишь, мол, тело своё белое продавать пришла, да за мужнины долги. Не надоть мне тела твово. А кто тя подучил, мол, дай Распутину, он деньгами не берет, тому передай: собаки брешут, ветер носит, а с Григория Бог и без них спросит. На те, чего не жалко (он вынул из кармана пачку денег), я не считал, сама считай . Наперво хватить должно. А за мужа молись: за картами его да не помилуют, как есть пришьют!

Женщина взяла пачку купюр и заплакала.

-Да не реви ужо, — обратился к ней Распутин и улыбнулся. "Как странно он улыбается, -подумала Евгения, — словно больно ему, а улыбкой своей не себя — других привечает. Непонятный, совершенно непонятный человек. Но явно не такое уж и чудовище".

Внезапно Распутин подошёл к Шаховской.

-Пойдем, чайку попьём. Не след те при всех-то.

Евгения встала и оперлась на его руку. Она едва доходила Распутину до плеча.

Они вошли в небольшую столовую и уселись за стол, накрытый для чаепития со множеством баранок, кренделей, сухарей, пирожных, лежащих в беспорядке на тарелках. За столом кроме них сидела молодая черноволосая кудрявая женщина в темно-зеленом платье с малахитовой брошью. Она пила чай из маленькой чашки и спокойно смотрела на вошедших.

-Вона, гляди.- обратился Распутин к Шаховской, — это Яшшерка, а в крещении раба Божия Рахиль. Хлебнула горюшка, с мужем-то бывшим, должником, яздри его. У меня тута отогревается. Чайку пьёт, песенки поёт, молится. Яблоки таскат, да я не в обиде. Полюби её. За страдания полюби, за слезоньки, за глазки карие да бесприютные. А ты, Яшшерка, спой нам тихонечко — мы и потолкуем.

Черноволосая женщина улыбнулась какой-то смущенной, виноватой улыбкой и тихонько затянула лёгким меццо-сопрано:

В воскресенье рано солнышко взошло

Аллилуйя

Солнышко взошло, три девы шли

Господи, помилуй.

-Ты пошто пришла, лакомка? — спросил Распутин у ничего не понимающей Евгении.

-Лакомка? — переспросила она.

-Знамо, лакомка. Оттого твои беды все, что сладкое больно любишь и сама сладкая. Тяга от тебя, ух и тяга же...

-Болею я, Григорий Ефимович.

-Знаю, что болешь. Тяжко болешь. Сама-то мужняя жена, али вдовица, али как?

-Разведенная. Мужа не помню. Он детей забрал. И будет об этом.

Внезапно Евгения почувствовала рвотный позыв. И Распутин это заметил.

-Беги, лакомка, в уборную. Да проблюйся, родимая, а Акилина тебе поможет. Акилина! — он крикнул, и тут же в столовую вошла строгая круглолицая женщина.

-В уборную веди. Да поскорее, не то на ковёр изблюет.

Акилина взяла Шаховскую под руку и повела в уборную, где её шумно и обильно вырвало, а потом ещё раз и ещё.

Евгения вытерла лицо полотенцем, висящим на крючке, поправила волосы и, шатаясь, вернулась в столовую.

Распутин тихо беседовал с Ящеркой, обняв её за плечи.

-Вернулась, аха?

Евгения смотрела на него, смотрела на Ящерку и ничего не понимала.

-Садись, что ли. Потолкуем.

-Пойду я, Гриш, не след мне вас слушать. — обратилась к Распутину Ящерка и начала вставать из-за стола.

-На тебя она похожа, — кивнул Распутин Ящерке на Шаховскую, — бедная душа-душенька, потерянная вся. Тож детей муж забрал. И друзья — слякоть всё, аха. Подружися с ею. Ты премудрая да спокойная, с тобой и молитва доходна. Ну, прошшай. Акилина, проводи друга вернаго!

Ящерка встала из-за стола, поклонилась и покинула столовую в сопровождении Акилины.

-А ты, лакомка, поглядь на меня! — сказал Распутин, резко взял двумя руками голову Евгении и начал молиться:

-Отче Симеоне, моли Бога о нас...

Шаховская машинально повторяла за ним. Минут через двадцать Распутин закончил молиться и убрал руки:

-Знамо, что за беда у тя, лакомка. Зельем маешься. А ты вот что: сегодня и завтра не ходи никуда, ложись и спи. А как невмоготу станет, снова приходи. Помолимся. Да смотри только: хоть маленько зелья вкусишь — тут тебе и смерть. Всё нутрие изблюешь да в своей кровушке и захлебнешься. А вот те яблочко на память. От Гришки-чудовишша.(он рассмеялся) Прошшай, что ли!

Евгения встала из-за стола почти так же тихо и неслышно, как маленькая Ящерка в зелёном платье и направилась к выходу.

"Вот так Распутин — думала она, подьезжая на извозчике к дому, — да вот только ни курить, ни укола совсем не хочется. "

Дома она сразу же направилась в спальню, разделась и легла на кровать.

"А эта Ящерка... кто она? Его новая любовница? Замена Стешеньке? Нет, для любовницы слишком уж спокойная. Будто сто лет его знает... Гришей назвала. Не отцом, не Григорием Ефимовичем — Гришей. А яблоки зачем таскает? Неужели бедная — нечего есть дома? Надо с ней познакомиться. "

Засыпая, Евгения отметила, что почти весь день провела без морфия и опиумной трубки.