Смерть Альберта Рудольштадта за правое дело. Святая одинокая узница (гет)

— Боже мой… Какой кошмар… — в ужасе прошептала Консуэло, холодея и едва в состоянии дышать. — Неужели же это случилось с тобой? Неужели же сейчас — так рано? Я никогда не представляла себе, что всё может произойти вот так… В каждый момент своей службы была готова ко всему, но…

Наконец, усилием воли вырвав себя из состояния оцепенения, она подбежала к Альберту, села рядом с ним на колени с правой стороны — дабы не задеть страшную рану, боясь причинить ему ещё больше боли, дрожащими руками осторожно приподняла голову и спину своего возлюбленного и положила на другую свою руку и колени так, как обыкновенно берут младенцев.

В эти мгновения Альберт потерял сознание — голова его откинулась в сторону, глаза закрылись, а левая рука начала́ соскальзывать с груди. Подумав, что её избранник уже умер, Консуэло тихо, почти беззвучно зарыдала — слышалось лишь её прерывистое дыхание — и, взяв тонкие пальцы возлюбленного в свои, и, прижав их к губам, опустила голову на его грудь. Но внезапно она услышала тихий, судорожный, поверхностный вздох, а затем и очень тихий стон, и сейчас же встрепенулась от нежданных, невыразимых, но неизбежно горьких радости и трепета, очень быстро подняла голову, спеша дать своему любимому свободнее дышать. Лицо Альберта было искажено ещё более сильным приступом боли из-за оказанного давления на грудь.

— Господи, ты жив… какое же это счастье и облегчение… прости меня… Я не поняла этого сразу…

— Консуэло… — голос Альберта был тихим и хриплым, — Ты не побоялась идти, чтобы отыскать меня… я знал, что ты сделаешь это, но я так боялся, что ты можешь не успеть, прождав дольше, чем… и я умру, так и не увидев тебя… Но не кори, не вини себя, как ты могла понять, что я жив… до того, как ты пришла сюда, до того, как Господь послал мне это чудо — я уже столько раз был без чувств, и не единожды мне казалось, что вышние миры уже простираются надо мной… Но ещё немного — и Создатель и в самом деле заберёт меня отсюда… однако ты и сама знаешь это…

Слова давались её возлюбленному тяжело, он едва размыкал совершенно побелевшие губы, а голос Альберта почти перешёл на шёпот, и Консуэло поняла, что непрестанно должна будет говорить со своим избранником, наклонившись как можно ближе к его страшно побледневшему лицу.

Альберт делал в своей речи много пауз, во время которых он облизывал пересохшие губы, переводил дыхание и усилиями воли размыкал смежавшиеся веки, вновь и вновь пытаясь сохранить сознание, и это напряжение постепенно лишало его последней энергии, и всякий раз нашей героине казалось, что это предсмертные вздохи её любимого человека, и она безотчётно касалась его черт, искажённых постоянной болью — дабы хотя бы таким образом попытаться не дать своему избраннику уйти из этого мира прямо сейчас и одновременно вобрать в себя и запомнить все земные, физические ощущения, связанные с тем, кто был для нашей героини дороже жизни.

— Мне бы так хотелось сделать хоть что-то, чтобы помочь тебе, как-то попытаться спасти тебя…

— Нет, Консуэло, это уже невозможно — ведь ты и сама видишь это… Не обманывай себя и не терзай напрасной надеждой… Рана очень глубокая… Они лишили меня малейших шансов на защиту и с ювелирной точностью рассчитали удар… и, хотя, мне удалось прийти в себя, но у меня нет сил подняться… Очень скоро сюда придут полицейские и заберут тебя…

— Да, я знаю, что сейчас за мной явится полиция. Увидев тебя, я поняла это сразу. Они возьмут меня. Я готова к этому.

— Они скажут, что я покончил с собой в припадке безумия… Тебе не предъявят обвинение в убийстве, ибо станет ясно, что у тебя не хватило бы сил толкнуть меня… а тем более — вонзить нож… и тогда, быть может, тебя не приговорят к казни… — прошу тебя — надейся на это…

— Если мне вынесут вердикт в виде смертной казни — то я буду лишь рада тому, что скоро встречусь с тобой… Но я умоляю тебя, не говори больше ничего — я хочу, чтобы ты прожил как можно дольше, не трать силы — сейчас, в эти минуты, я хочу просто быть с тобой…

— Нет, Консуэло, ты не в состоянии представить, что происходит со мной сейчас — это невыносимая боль, я задыхаюсь… чтобы понять, что я испытываю, нужно оказаться на моём месте… таких мук я могу пожелать лишь самому злейшему врагу…

— Но кто же сотворил это?.., — наша героиня проговорила эти слова как-то неосознанно, не обращаясь ни к кому. — Пусть же того человека настигнет то же самое! — в гневе и слезах почти прокричала наша героиня.

— Господь отомстит ему… всем им… Нам не стоит беспокоиться об этом… И именно потому я не хочу страдать слишком долго — пусть Господь скорее прекратит мои мучения — хотя это малодушие с моей стороны… Если ты будешь молиться об этом — твои слова станут высшим выражением любви ко мне… А пока длятся мои неизбежные му́ки — единственное, чего я желаю — быть рядом с тобой, слышать твой голос — в эти минуты, наполненные болью и страхом того, что там, за гранью… Я не знаю, кто хотел убить меня, и кому это уже почти удалось — предателю или же шпиону короля… он беззвучно подошёл сзади… единственное, что я почувствовал — это был мужчина — гораздо сильнее и проворнее меня… Тогда я думал, что тотчас лишусь жизни — свет померк в моих глазах… однако Господь даровал мне последнюю встречу с тобой… Я не сказал — «земную» — ибо я знаю, что на небесах мы не сможем быть вместе… Уже можно считать, что дело наше погибло… Ещё несколько недель или даже дней — и будут найдены и схвачены все остальные — если это не началось раньше… Кто-то не выдержит пыток или устрашится перспективы пожизненного тюремного заключения или казни и выдаст тех, кого ещё не успеют разыскать… Кто-то предпримет попытку бежать или затаится… а те, кто останутся необнаруженными — также окажутся во власти страха и не посмеют искать новых союзников для продолжения нашей праведной миссии…

— Я буду с тобой до самого последнего вздоха, и ты знаешь это. Я пройду вместе с тобой через все му́ки… Да, Альберт, быть может, всё будет так, как ты говоришь, но благодаря тебе мы успели сделать столь многое, и когда-нибудь…

— Я не думал, что это произойдёт так скоро… Мы во многом опережали свой собственный план… мы были в нескольких шагах от тех коренных изменений, коих желали всем своим сердцем… и эта самая горькая на свете досада и обида разрывают мне душу… Создатель, почему Ты не защитил нас, не дал довести начатое до конца?.. Тогда, когда мы были так близки к победе, к триумфу… В чём провинились мв перед Тобой?.. Мы вложили всю нашу душевную энергию, нашу волю, нашу веру — но всё было напрасно… Сколько вот таких же ярых борцов за всеобщую справедливость погибло и до нас на этом поприще — что, избегая любого насилия, претворяли свои лучшие замыслы в жизнь, и сколько ещё душ попадут на небеса, пав смертью храбрых и мужественных… Нас убивают, пытают, осуждают до конца дней томиться в казематах… И сколько ещё будет таких же мучеников после нас… Это не закончится никогда… Все они, также, как и мы, в какой-то момент начали действовать очень скоро, торопиться, чем привлекли к себе излишнее внимание… И я был тому виной, моя порывистая и порой столь нетерпеливая натура постепенно перестала внимать далёкому голосу здравомыслия… Вы же были заражены моим энтузиазмом, моей энергией и беспрекословно шли за мной — и я не обвиняю вас… Наши горячие сердца́, с каждым новым шагом уверяясь в грядущей удаче, пламенно стремились вперёд… Но вот, теперь оказалось, что всё было зря… Я знаю — это моя кара за неведомые грехи… Но почему за мои дела должны отвечать и те, кто родился на этой земле, имея и храня праведное сердце?.. Почему за них расплачиваешься и ты — обладательница самой святой души́ из воплощённых ныне?..

Дыхание Альберта участилось, а из глаз потекли слёзы. Казалось, что, если бы у него ещё оставались силы — он мог бы зарыдать, и Консуэло испугалась, что, не выдержав этих нахлынувших обманчивых чувств, её возлюбленный может отправиться в иные миры прямо сейчас.

— Ради всего святого, любимый мой, зачем ты так несправедливо казнишь себя… — поспешно заговорила она, в трепете и слезах гладя своего избранника по лбу и волосам. — Твоя жизнь не была напрасной. Да, она была короткой — преступно короткой — и мне также невыразимо больно от оттого, что она заканчивается так безвременно, но она принесла бесценные плоды. Многие же иные в этом возрасте ещё не знают своего призвания, не думают о нём, плывя по течению жизни словно щепки, несомые океаном, или же пользуются благами мира, добытыми для них предыдущими поколениями. Без тебя моя жизнь была бы не полной. Теперь я понимаю, что своим искусством я хотела доносить до моих зрителей и слушателей то, чего добивались и мы. И, помимо того — твоя жизнь заключалась не только в том великом деле, что стало половиной её смысла — через весь свой путь ты пронёс предчувствие нашей встречи, а затем и чистую любовь ко мне. Твоё служение и благородная смерть — пример всем ныне живущим и всем потомкам. Ты смог реализовать почти всё, что было задумано нами. После нас в надёжных укрытиях останутся документы и наши произведения, где отражены наши принципы и ви́дение нового мира — стихи и проза — ведь ты и сам помнишь обо всём этом. И их смогут найти те, кто продолжит наше дело. Таким образом мы заранее облегчили им путь. Когда-нибудь любовь, свобода, равенство, братство, добро и справедливость восторжествуют на этой земле. Пусть это случится даже спустя сотни лет — но не может быть иначе! Альберт, прошу, услышь меня! Ведь ты и сам когда-то убеждал меня и всех нас в этом, и я чувствую твою правоту! Как же мне теперь вновь уверить тебя? Ты был не из тех, кто сдаётся, несмотря на все препоны, ты шёл вперёд — и это ещё одна причина, по которой все твои, все наши дела́ имели и будут иметь смысл… А наши же страдания закономерны. Мы с самого начала знали, на что идём. Наша работа была крайне опасной и рискованной.

— Ты недооцениваешь верность и преданность королевской охраны, разведки и тайной полиции тем, кто властвует над ними и над нами… Все бумаги будут найдены и уничтожены… Последний из нас расплатится своей судьбой или даже жизнью, как только расшифруют и сожгут последний документ…

Рука её была в крови, но тыльной стороной ладони она отирала с лица своего избранника непрестанно льющиеся слёзы.

— Я буду один на небесах, недостойный быть рядом с тобой…

— Нет, нет, я приду к тебе, ты должен ждать меня! — наша героиня невольно повысила голос, видя, что черты её возлюбленного побледнели ещё сильнее и он вновь готов лишиться чувств, и одновременно желая хоть как-то утишить страдания любимого. — Это нам было предсказано — ведь ты однажды сам рассказал мне об этом! Разве Божья воля может не исполниться, и разве мог ты ошибиться, истолковав её?! Твои пророчества неизменно сбывались!

Наша героиня боялась, что эти слёзы всё же могут превратиться в рыдания, заставив Альберта задыхаться ещё чаще и сильнее.

— Мне так страшно… Быть может, я и не попаду в ад — ведь я не совершал убийств и не предавал кого-то сознательно… — но я навсегда останусь в лимбе и смогу видеть тебя через неосязаемую прозрачную стену без возможности даже прикоснуться к тебе…

Консуэло подумала, что эти слова могут быть предвестниками нового приступа страшных видéний, что так давно перестали мучить его, не давая о себе знать уже несколько месяцев. Перед каждым таким припадком из уст её избранника звучали какая-нибудь фраза или целое предложение — порой очень длинные — значение которых было на грани метафизики и действительности, но он неизменно верил в то, что говорил, хотя после и не мог вспомнить своих речей.

Теперь, как и тогда, она не знала, что сказать ему, дабы вывести из этого состояния, предотвратить приступ, и тем самым сейчас, быть может, продлить жизнь своего возлюбленного ещё хотя бы на несколько кратких мгновений. И потому в прошлом во всякий раз Консуэло не говорила с Альбертом, но обнимала его. Касания её рук не всегда предупреждали эпизоды ужасных галлюцинаций, но сейчас у нашей героини не было иного выбора. Консуэло понимала, что неминуемо причиняет своему любимому человеку почти нестерпимую физическую боль, однако столь сильные душевные мýки она справедливо почитала несущими более серьёзную опасность его земной жизни, что и без того теперь готова была покинуть его тело в любое из мгновений этого вечера.

Когда наша героиня, собрав всё своё мужество, осторожно приподняла тело своего избранника и, прижавшись щекой к его плечу, закрыла глаза — то услышала гораздо более громкий стон. Она знала — это было неизбежно.

Консуэло укачивала своего возлюбленного точно маленького ребёнка. Прошла почти минута, и, наконец, услышав, что плач его начал постепенно утихать, она, подняв голову и глядя в его полузакрытые глаза и держа за плечи, проговорила:

— Послушай меня — просто поверь в то, что я говорю тебе, прими эти слова как данность, потому что каждое из них — правда. Я чувствую, как сильно твоё отчаяние, и я разделяю его, но…

— Это крах всей моей жизни… То, к чему я готовился с самой ранней юности…

— Да, я могу понять тебя, я сочувствую и сострадаю тебе, но на небесах, в райскому саду Эдема, ты поймёшь, что на самом деле всё не так. Господь создал этот мир на фундаменте любви и справедливости, и ты стал их проводником для тех, кто готов услышать, и мы все пошли за тобой, зная, что в твоей душе горит светоч правды. Ты был подобен Иисусу Христу. Однажды с необозримой высоты ты увидишь, как вершатся дела́ добра. Увидим мы все, и ты будешь стоять перед нами, и я буду рядом с тобой, и все наши соратники — многие, многие, кто погибнет, но останется верным своей праведной мечте — будут за твоей спиной подобно небесному войску. Да, там ни у кого из нас не будет земного облика, но с нами останутся и зрение, и слух. И мы все будем радоваться и ликовать. Я знаю, что твой разум сейчас не способен воспринять мои слова как истину — ты оплакиваешь свою земную судьбу, но ведь Там существование не прекратится, Там будет иная жизнь, иные дела — и ты знаешь об этом. Твой дух станет поддерживать идущих по проторённой нами, но пока ещё такой узкой и опасной дороге. Да, я также испытываю скорбь о том, что нам в этих земных воплощениях не удалось воплотить рай на земле, и моя скорбь сильна. Но, быть может, мы сотворим это в следующих жизнях, поведя за собой новых последователей. Если так случится, то это будет наградой Господа за наши страдания. А твоя душа́ достойна перевоплощения. Такие ду́ши — я верю в это — живут вечно.

— Но почему, почему в следующих?.. Однако… быть может, моя нынешняя жизнь стала последней жертвой, последним искуплением за грехи, совершённые в прошлых эпохах?.. Что ж, если это так — то я готов смириться со своей судьбой… Да, да, я чувствую это… Значит, так должно было быть… Значит, Господь справедлив…

Альберт был не из тех, кто принимал и признавал поражения. Несмотря на святость и праведность своей натуры, он обладал и заметной долей самолюбия, а также твёрдой уверенности в том, чего хочет он сам и настойчивостью в достижении желаемого, и эти качества помогали ему всегда и всё доводить до конца. И смерть Альберт справедливо считал единственным, что могло встать непреодолимой преградой на пути достижения целей Ордена. И вот, сейчас он встретился с ней, и она проникла в его существо, грозясь вот-вот уничтожить и отнимая всё то, что было достигнуто порой почти непосильным трудом

И Консуэло была рада тому, что в сердце её любимого человека наконец поселилось смирение — пусть даже и такой ценой. Он сам нашёл спасение для себя. Да, в эти последние минуты в душе́ его жила́ невыразимая печаль по прошедшей жизни, но Альберт уже не испытывал чувства, что Всевышний наказывает его за грехи, совершённые на том пути, что сейчас заканчивался для нашего героя. И пусть даже её возлюбленный никогда не воплотится на этой земле в ином облике — Консуэло твёрдо знала, что такого человека есть за что ценить и уважать, и, несомненно была права.

Этот удивительный человек действительно совершил очень многое через краткое время после того, как сделался новым членом Ордена Невидимых.

Пройдя по ступеням посвящения — насквозь, словно через ночные ливни, грозы и бури — не жалуясь, как бы тяжело ни было, и, благодаря упорным трудам поднявшись на самую верхнюю, получив высшую степень — став великим мастером — он усовершенствовал Устав, участвуя в каждом собрании, где повесткой было улучшение законов братства, изменил некоторые правила и преобразовал ритуалы. Но кроме всего этого, приобретая последние степени посвящения, в дни, свободные от исполнения поручений старейшин — хотя с каждым рангом этих дней становилось всё меньше, а задания становились серьёзнее и ответственнее — это было неизбежным противоречием с достижением всё более и более высоких должностей в этом сообществе — совпадавшие с приходом желающих стать новообращёнными, беседовал с последними, задавая глубокие и вдумчивые вопросы, и проникающий насквозь, испытующий взгляд его при этом не оставлял кандидату ни единого шанса на ложь, а также проводил обряды инициации или, в иные периоды, утомлённый, не чувствуя в себе сил для непосредственного участия в оных после многодневной непрерывной работы на благо всего мира, был самым авторитетным их наблюдателем.

Ну, а мы вернёмся к настоящему наших героев.

Последние слёзы скатились по щекам избранника нашей героини.

— Я не знаю, жил ли ты в иные времена, и какими были твои прошлые су́дьбы, и мне не известно доподлинно, существует ли переселение душ, но я твёрдо уверена в двух вещах: в том, что, если твой дух и был воплощён ранее, то и тогда ты творил на земле добро и нёс свет человеческим сердцам, и в нашей взаимной любви. И я буду любить тебя всегда — на земле и на небесах. Ты никогда не был для меня грешником, но навсегда останешься святым.

— Я умираю в смирении и согретым твоей любовью… Теперь я понимаю, чувствую, что моя расплата состоялась… Я чувствую облегчение… будто гора упала с моих плеч… Я буду ждать тебя… Но я заклинаю тебя — если тебе сохранят жизнь — пусть твой уход станет естественным… Живи, молись в своём каземате, говори с Богом… Никто, кроме Него, не будет слышать тебя, но этими молитвами твоё сердце озарит мир благодатью… Сейчас я испытаю самую невыразимую физическую боль и твоим глазам предстанет моя агония, но, прошу тебя, не бойся — это будет окончанием моей кары, и это не продлится долго… Как только моя душа́ отделится от тела — её осенит благодать… Срок до нашей встречи пройдёт для нас обоих очень скоро… Я прощаюсь с тобой в этой земной жизни, чтобы соединиться навеки на небесах… Обними же меня… Больше я не скажу тебе ничего…

Консуэло повиновалась. Не сводя глаз с лица своего любимого человека, в коих уже отразилась близость предсмертной агонии — черты его заострились — наша героиня переплела свои пальцы с тонкими пальцами Альберта, а левую ладонь положила на его плечи.

И почти в тот же миг глаза Альберта закрылись окончательно, тело его задрожало, а лицо стало белее мрамора, из коего великие мастера древних эпох вытачивали прекрасные статуи. Увидев это, наша героиня, презрев страх причинить своему избраннику ещё бо́льшую боль, нежели он непрестанно испытывал, теснее прижала Альберта к своей груди и, положив голову на плечо своего возлюбленного, зарылась в его тёмные длинные волосы, что стали влажными от её слёз.

Альберт медленно, постепенно и уже безвозвратно терял сознание, хотя в предсмертным ужасе отчаянно пытался ответить на объятия своей избранницы, но руки его то и дело соскальзывали со спины Консуэло и он, с самого начала не будучи способным ясно видеть перед собой облик своей возлюбленной, теперь мог различать лишь её смутный силуэт.

— Чувствуешь ли ты сейчас хотя бы мои прикосновения, если не можешь видеть меня? Мне так хочется верить в это…

Он дрожал всё сильнее. Дыхание его совершенно сбилось, становясь всё более прерывистым. Воздух всё реже и хуже доходил до лёгких Альберта, и он инстинктивно делал судорожные вдохи ртом. И это зрелище, вопреки увещеванию её любимого, с каждым мгновением вселяло в сердце нашей героини всё больше страха, что она, движимая любовью и великим состраданием, мужественно преодолевала, плотно закрыв, зажмурив глаза и всё сильнее обнимая возлюбленного. Консуэло понимала, что это не поможет облегчить агонию её любимого человека, но не могла поступать иначе. Несколько раз дыхание его останавливалось так надолго, что она думала, будто перед тем услышала последний вздох своего любимого человека и прижимала его к себе всё сильнее, стремясь на прощание наполниться теплом его тела и души́. И только Господу Богу было известно, сколько слёз счастья и горя пролила она, сколько раз сердце её умирало вместе с мнимой кончиной её избранника и возрождалось, радуясь тому, что ещё несколько мгновений он будет рядом с ней на этой земле.

Наша героиня ни на секунду не забывала, что своими объятиями причиняет боль своему возлюбленному, но это была его просьба, и потому она знала, что Альберт был готов терпеть — ужас перед смертью был сильнее. Но прежде всего это было велением души́ нашей героини, и потому он мог бы обойтись и без этих слов.

Консуэло боялась, что у её избранника начнутся судороги, как временами бывает при агонии — она знала об этом потому, что её мать ушла из этого мира именно в таких жестоких мучениях — и она более не сможет держать его в своих объятиях, и что он нанесёт себе новые раны и увечья, ударившись головой или совершив какое-то иное непроизвольное движение. Но Господь оказался милостив к её избраннику и ничего подобного не последовало.

В самые последние мгновения дыхание Альберта стало чрезвычайно частым и поверхностным. Зрение, слух, осязание — все чувства, кроме непередаваемого страха смерти и невыразимого ужаса духа перед бездной неизвестности покинули его существо, но организм, не понимая, что конец неизбежен, отчаянно боролся за жизнь. Стоны, исторгавшиеся из груди Альберта, становились всё громче, и Консуэло понимала, что так заявляла о себе и физическая боль, ставшая как никогда нестерпимой.

Перед самым концом он, сделав последний вдох, совершенно перестал дышать, тело его охватило чудовищное напряжение — такое, которое, казалось не может выдержать человеческий организм, а дрожь усилилась до предела — и тогда Консуэло с яснейшей отчётливостью почувствовала, что это истинный момент гибели её соратника. Тогда она прижала Альберта к себе так сильно, как только смогла — словно пытаясь забрать часть его боли себе.

И вдруг наша героиня ощутила, как тело её любимого расслабилось, обмякло в её руках. И тогда Консуэло зарыдала — вначале тихо, беззвучно, а потом — когда осознание потери пронзило её сердце с новой силой, и, казалось, было подобно тому смертельному удару, что нанесли её возлюбленному — в голос. Горе её перехлёстывалось через край. Теперь от крупной дрожи сотрясалось уже тело нашей героини. И некому было утешить и обнять её, никого не осталось рядом с ней, кто мог бы утешить, обнять её, а впереди Консуэло ожидали жестокий суд и не менее беспощадный приговор.

«Господи, забери меня прямо здесь, прямо сейчас! Даже слёзы не могут облегчить моих страданий. Эти чувства сильнее меня. Но я уже ощущаю, что ты забираешь меня — я задыхаюсь. Но почему же таким жестоким образом? Прошу же — не дли мои му́ки — пощади, пожалей меня. Подобного я не испытывала даже тогда, когда умерла моя мать — быть может, это оттого, что я предощущала, что вначале встречу свою первую любовь, а после — вторую — ту что никогда не предаст и не оставит, и оттого в моей душе не было одиночества. Шесть лет назад я потеряла мать, а совсем недавно — того, кто практически воспитал меня как свою дочь — и, хотя, после его жестокого предательства я и не могла бы доверять ему так, как прежде, но всё равно продолжаю любить — несмотря ни на что, он был хоть порой и донельзя тщеславным, но в глубинной сути своей добрым и хорошим человеком, а теперь — единственного близкого, любимого человека, который оставался у меня в этой жизни и которому я могла доверять безоговорочно, могла рассказать обо всех своих переживаниях. У меня не осталось никого. Я совершенно одна в этом мире, меня некому защитить или хотя бы поддержать и ободрить. И я больше не смогу заниматься тем, чем горело моё сердце — петь и служить на благо всего мира. Неужели же только в молитвах теперь останется смысл моей жизни? А ведь мне всего лишь двадцать четыре года. Господи, как же мне жаль себя! — Хотя я и знаю, что это грех. Мы мечтали о многом, мечтали о новой жизни — и что же получили взамен? Да, мой дух не столь крепок, как я убеждала своего возлюбленного, и я чувствую, что скоро он будет окончательно сломлен».

Она была уверена, что Никола Порпора понял бы её чувства и выразил своё сострадание так, как умел — будучи немногословным, но ей бы не пришлось сомневаться в его искренности. Ему стало известно о том, что смерть, произошедшая с любимым человеком нашей героини, впоследствии оказалась летаргическим сном, но тогда, когда всё это случилось — он видел, как убивалась его бывшая ученица. Педагогу по пению казалось, что она умрёт вскоре после своего.

В тот вечер Консуэло плакала на его груди как ребёнок, едва не задыхаясь в слезах, и ему насилу удалось успокоить свою бывшую воспитанницу лишь к полуночи, серьёзно испугавшись за её нервное и физическое здоровье и жизнь — а потом, через два дня, не в силах вынести пышности католических похорон, в крайне расстроенных и удручённых чувствах, едва соображая, что происходит вокруг, но со всеми состраданием и сердечностью попрощавшись с убитыми горем родственниками своего любимого человека, уехала выступать по контракту в Берлинской Опере. Постепенно, с течением времени театральная жизнь смягчила остроту переживаний нашей героини, но ни в коей мере не умалила высокой любви Консуэло к этому удивительному и прекрасному человеку.

Её же бывший преподаватель — как наша героиня не так давно узнала из секретных источников, коими пользовался Орден — также скончался от старости не далее как несколько недель назад.

Но вернёмся же к настоящему нашей бедной Консуэло.

Когда рыдания её немного утихли, наша героиня наконец опомнилась и осторожно взяла бездыханное тело своего возлюбленного за плечи и отняла от своей груди. Голова Альберта склонилась вниз, и волосы полностью закрыли его лицо. От этого неожиданного зрелища Консуэло стало не по себе. Ей показалось, что сейчас её избранник поднимет на неё свой измученный взгляд и посмотрит на неё исподлобья.

«Господи, что же со мной… должно быть, это из-за пережитого невыразимого ужаса и страха, безысходности и отчаяния перед грядущим. Господи, отведи от меня это наваждение… Мне не суждено похоронить тебя. Это сделают государственные власти, ни на мгновение не забывая о том, что ты пошёл против их законов и отнесясь к тебе как к своему злейшему врагу, от которого им наконец удалось избавиться. Но всели же в их дýши хотя бы малую толику уважения. Пусть они никоим образом не повредят твой земной облик. Но они ничего не смогут сделать твоей душе. И я прошу тебя — встретив в райском саду свою мать — не открывай ей причины своей ранней смерти — не доставляй страданий той, которая любила тебя больше жизни, и не рассказывай об этом никому из тех, кто заменил тебе её любовь после безвременной кончины благородной Ванды фон Рудольштадт. Ты знаешь — мне думается, что все они и без того видели, были свидетелями и потому знают обо всём, что случилось с тобой — так не терзай же их сердцá понапрасну. Вместо белоснежных подушки и простыни я должна положить твою голову на этот бездушный, холодный, твёрдый пол. Боже мой, как же это недостойно! Разве же ты заслужил такое?..».

И наша героиня с какой-то растерянностью и неловкостью сделала то, о чём говорила — ибо у неё не оставалось иного выхода.

«Быть может, сейчас в других городах успешно разысканы и арестованы другие наши соратники — откуда мне знать, когда началась охота на нас? Но я благодарна Тебе за то, что ты подарил мне столько последних минут наедине с моим избранником. Я была убеждена в том, что не успею сказать ему и единого сло́ва, но я смогла сказать своему возлюбленному всё самое важное, самое главное. Альберт покинул этот мир если не счастливым, то успокоенным, утешенным».

Опустив взгляд вниз — на свои руки и платье, сплошь перепачканные свежей, ещё блестящей в свете свечей кровью, Консуэло подумала:

«Когда меня станут уводить отсюда, то все, кто присутствуют здесь, в страхе расступятся, убеждённые в том, что это я лишила тебя жизни. Признаться, я бы и сама подумала так же, узрев подобное. Что ж, это будет их полное право, и сейчас только я одна знаю истину о себе. А если бы я попыталась бежать — то в таком виде меня тотчас бы поймали. Да, и сейчас я также воспользуюсь придуманной легендой. Я стану защищать себя согласно клятвам, данным Ордену, но я не испытываю надежды. Они сделают всё, чтобы избавиться от меня или изолировать от мира на долгий или, быть может, как сказал Альберт — пожизненный срок. Всего скорее, они считают меня главной сообщницей того, кто посмел идти против власть имущих — и это правда. Покойся же с миром, любимый мой. Мне так хочется надеяться на то, что твоя душа́ уже улетела отсюда и не увидит всего того, что будут совершать с твоим земным обликом. Но в этом смысле я рада тому, что всё пройдёт без той роскоши, коя всегда так претила нашим сердцам. Пусть Господь дарует тебе вечную жизнь в Раю. И пусть Он допустит меня к тебе в своё время».

По полу также растекалась огромная лужа крови, в которой была и её обувь, но Консуэло, не обращая на это внимания, продолжала сидеть на коленях, склонившись к мёртвому телу возлюбленного, смиренно ожидая своей участи.