Разбитые. Том I (джен)

Лето не тянулось — оно гнило. Здесь, в герметично закупоренной банке дома номер четыре по Тисовой улице, время превратилось в стоячую, зацветшую воду. Воздух в крохотной спальне Гарри Поттера был тяжелым и влажным, он пах пылью, потом и едва уловимым сладковатым запахом разложения, который, как ему казалось, исходил от него самого. Он был трупом, который забыли похоронить.

Он лежал на кровати, невидящим взглядом следя за пауком в углу. Тот неторопливо пеленал в белый саван бьющуюся в агонии муху. Гарри не чувствовал к мухе жалости. Он чувствовал зависть. Ее страдания скоро кончатся. Его — никогда.

Воспоминания были хуже дементоров. Они не высасывали счастье — его не осталось. Они вгрызались в плоть, рвали нервы. Вот вспышка зеленого света. Вот удивленные, пустые глаза Седрика. Вот холодный, шипящий смех Волдеморта. Эти образы, выжженные на внутренней стороне его век, накатывали без предупреждения, заставляя судорожно хватать ртом воздух. Он просыпался от собственного беззвучного крика, вцепившись пальцами в мокрую от пота простыню.

Молчание друзей было оглушительным. Молчание Дамблдора — предательским. Каждая новая статья в «Ежедневном пророке», выставлявшая его то жалким лжецом, то опасным психопатом, была еще одним ударом молотка по гвоздям, вбиваемым в крышку его гроба. Одиночество больше не было чувством. Оно стало его кожей, его кровью, его костями.

И в этот вечер, когда духота стала почти невыносимой, а тишина — звенящей, что-то нарушило гнилостный покой.

Это началось не со звука. Это началось с запаха. К знакомой вони отчаяния примешалась новая нота — озон, как после удара молнии, и что-то приторно-сладкое, как запах цветов на могиле. Затем изменились тени. Они перестали подчиняться тусклому свету фонаря за окном, вытянулись, потекли по стенам, словно черные чернила, сгущаясь в углу у письменного стола. Паук замер, а потом съежился в крошечный комок и рухнул на пол, мертвый.

Она не появилась. Она сконденсировалась из мрака, как роса из ночного тумана. Реальность в том месте прогнулась, затрещала, уступая место чему-то, что не должно было здесь находиться. Сначала возник силуэт, вырезанный из самой пустоты, затем он обрел цвет и форму. Высокая фигура в облегающем черном, похожем на застывший латекс. Кожа цвета грозовой тучи. Длинные рыжие волосы, похожие на засохшую кровь. И глаза… два уголька, тлеющих во тьме преисподней.

Она сидела на его столе, положив ногу на ногу, и в ее позе была вековая, хищная грация.

— Репетируешь смерть, мальчик-который-выжил? — ее голос был низким, бархатным, с металлической хрипотцой, от которой по спине пробегал холод. Он вибрировал в воздухе, заставляя дрожать стекло в окне. — Похвальное усердие. Но ты все делаешь не так. Умирать нужно громко, с фейерверком. Или хотя бы с песней. А от тебя несет только тоской и прокисшим молоком.

Гарри рвано сел. Его тело действовало на чистых инстинктах, но палочка, лежавшая на тумбочке, казалась бесконечно далекой и бесполезной. Существо перед ним было из другой лиги, из другой игры, правила которой он не знал.

— Кто… ты? — прошептал он.

Она усмехнулась — короткий, гортанный звук без капли веселья. Спрыгнув со стола, она двинулась к нему. Ее шаги были бесшумны, но под каждым из них пол словно прогибался.

— Я — голод. Я — обещание, которое всегда оказывается ложью. Я — ответ на молитвы, о которых ты пожалеешь, — она остановилась у изножья кровати, склонив голову набок. Ее огненные глаза изучали его, как энтомолог изучает редкое насекомое. — Люди зовут меня Синия. Я пришла забрать твой долг. За то, что ты еще жив.

— У меня нет долгов, — хрипло ответил Гарри.

— Ошибаешься, — промурлыкала она, делая еще один шаг. Она была так близко, что он мог разглядеть неестественно темные вены под ее кожей. — Каждый вздох после того, как кто-то умер за тебя — это долг. Я пришла его взыскать. Обычно я беру душой, страстью, жизненной силой… Но в тебе… — она прищурилась, и ее взгляд, казалось, проникал под кожу, в самые кости. — В тебе пусто. Как в разграбленной гробнице.

И в этот момент плотина внутри Гарри прорвалась. Но из нее хлынула не ярость и не страх. Из нее хлынуло ледяное, всепоглощающее безразличие. Он посмотрел ей прямо в глаза, в эти адские огни, и рассмеялся. Тихий, сухой, мертвый смех.

— Опоздала, — выдохнул он, и смех оборвался. — Гробницу уже разграбили. Там нет ничего. Совсем. Хочешь забрать мою энергию? Валяй. Высоси до дна. Только не удивляйся, если захлебнешься этой пустотой. Я видел, как парень умер, просто потому что оказался не в том месте. Я держал его тело. Весь ваш гребаный мир решил, что я сошел с ума. Мои друзья… — он запнулся, — …они испарились. Тот, кто убил моих родителей, вернулся, чтобы закончить начатое. И знаешь что? Мне плевать. Пусть приходит. Пусть забирает. А ты… ты просто еще один кошмар в очереди. Так что бери свой долг и проваливай. Или делай, что должна. Мне все равно.

Он замолчал, тяжело дыша. Он выплеснул все. Обнажил свою душу, ожидая последнего удара.

Но удара не последовало. Синия застыла. Ее хищная, игривая маска рассыпалась в прах. Она смотрела на него, и в ее глазах на долю секунды промелькнуло нечто древнее, как сама боль. Не жалость. Не сочувствие. Узнавание. Словно она смотрела в разбитое зеркало на собственное отражение, которое не видела много веков.

Она отшатнулась, словно обожглась.

— Ты… — прошептала она, и в ее голосе впервые не было ни капли игры, лишь обнаженный, скрипучий, как ржавый металл, шок. Она коснулась пальцами своей щеки, будто проверяя, на месте ли ее собственное лицо. — Что они с тобой сделали?

Этот вопрос, заданный существом из ночных кошмаров, прозвучал до смешного по-человечески. И это было страшнее любого крика, любой угрозы.

— То же, что и со всеми, — глухо ответил Гарри, откидываясь на подушки. — Сломали.

Синия долго молчала, не сводя с него глаз. Адский огонь в них погас, оставив лишь тлеющие угли бесконечной усталости. Она не села на кровать. Она медленно опустилась на пол, прислонившись спиной к его кровати, и обхватила колени руками. Поза брошенного ребенка. Это было так неуместно, так неправильно, что у Гарри перехватило дыхание.

— Я не люблю, когда чужие демоны доедают мою добычу, — наконец произнесла она тихо, глядя в стену напротив. Голос был ровным, лишенным эмоций. — Это непрофессионально.

Она повернула голову и посмотрела на него снизу вверх.

— Я останусь. Не потому, что ты мне нужен. А потому, что мне любопытно посмотреть, кто сдохнет первым: ты, твои демоны или я — от скуки.

На ее губах появилась слабая, кривая ухмылка, но глаза оставались мертвенно-серьезными.

Одиночество умерло. Но Гарри еще не знал, что то, что пришло ему на смену, было во сто крат страшнее и требовательнее. И, возможно, было его единственным спасением.

Она осталась сидеть на полу, у его кровати, в позе сломанной куклы. Неподвижная, тихая. Демон, забывший, как быть демоном. Гарри лежал, глядя в потолок, и прислушивался к ее дыханию. Оно было ровным, почти неслышным, но само его наличие в его комнате, в его склепе, было вопиющим нарушением всех законов. Его одиночество было абсолютным, как вакуум. Она стала первой частицей, влетевшей в эту пустоту.

Прошли минуты, а может, и час. Время потеряло свою вязкость.

Наконец, она пошевелилась. Медленно, плавно, словно змея, она поднялась на ноги.

— Умирать нужно громко, с фейерверком. Или хотя бы с песней… — прошептала она в тишину, глядя не на него, а на мертвую точку на стене. — А ты выбрал самый скучный способ. Просто… выцвести. Как старая тряпка на солнце.

Гарри молчал. У него не было слов. Все слова сгорели на том кладбище.

Синия прошлась по комнате. Ее движения были хищными и в то же время исполненными какой-то застарелой тоски. Она коснулась когтем стопки его бесполезных учебников, провела пальцем по стеклу фотографии его родителей, задержав на ней взгляд на долю секунды дольше, чем следовало. Затем ее внимание привлек крошечный, съежившийся трупик паука на полу.

Она присела на корточки, протянула к нему палец с черным, как обсидиан, когтем.

— Даже он сдался, — пробормотала она.

Легкое движение, и из кончика ее когтя сорвалась почти невидимая искра тьмы. Она коснулась паука, и тот дернулся. Его лапки распрямились. Он перевернулся, зашевелился и, пошатываясь, как пьяный, пополз по полу. Но это был не живой паук. Его движения были рваными, неправильными. Он полз не к тени, а к полоске света под дверью, и в его движении была жуткая, неестественная целеустремленность. Это была не жизнь. Это было оскверненное эхо жизни.

— Видишь? — ее голос был тихим, вкрадчивым. — Все можно заставить двигаться. Даже то, что мертво. Вопрос лишь в том, чья воля окажется сильнее. Твоя, чтобы сгнить, или моя, чтобы посмотреть, на что ты еще способен.

Паук дополз до двери и забился о щель, снова и снова, с тихим, сухим стуком. Тук. Тук. Тук. Звук, который вгрызался прямо в мозг.

— Прекрати, — сказал Гарри. Это было первое, что он произнес по своей воле. Первое требование.

Синия медленно повернула голову, и в ее глазах блеснул интерес.

— А что, мешает? Разве мертвым не все равно?

— Он… неправильный.

— Добро пожаловать в мой мир, мальчик. Здесь все неправильное.

Тем не менее, она щелкнула пальцами. Паук мгновенно рассыпался в серую пыль, которую тут же унес несуществующий сквозняк. Звук прекратился. Тишина вернулась, но теперь она была другой. Напряженной. Теперь Гарри знал, что она может ее нарушить в любой момент.

Она подошла к окну, отодвинула штору и выглянула на безмятежную, тошнотворно идеальную Тисовую улицу. На газон мистера Дурсли, подстриженный под линейку. На одинаковые, как надгробия, дома.

— Они строят свои маленькие аккуратные клетки, — проговорила она почти беззвучно, прижавшись лбом к стеклу. В ее голосе прорезалась нота чистого, дистиллированного яда. — И думают, что если покрасить прутья в веселый цвет, это перестанет быть тюрьмой. Думают, что их чистота и порядок защитят их от гнили. Но гниль всегда внутри.

Гарри смотрел на ее силуэт на фоне окна. Она стояла неподвижно, и вдруг он услышал. Едва уловимый, тихий звук. Она что-то напевала себе под нос. Это не была песня. Просто мелодия, несколько нот, повторяющихся снова и снова. Простая, древняя и такая печальная, что у него свело скулы. Мелодия, которой место у костра в вымершей деревне или на похоронах ребенка.

— Что это? — спросил он, сам не зная, почему.

Она вздрогнула, словно он поймал ее за чем-то постыдным. Мелодия оборвалась.

— Ничего, — резко бросила она, отворачиваясь от окна. Ее маска вернулась на место. — Старая колыбельная. Для мертвых детей.

Она снова ухмыльнулась, но ухмылка получилась кривой, как трещина на льду.

— Что, Поттер, заскучал? Может, все-таки вернемся к первоначальному плану? Я разденусь, ты начнешь пускать слюни…

И тут снизу, из мира живых и ничтожных, донесся пронзительный визг.

— ГАРРИ! ЧТО ЭТО ЗА МЕРЗКАЯ ВОНЬ?! ТЫ ОПЯТЬ ЧТО-ТО ЖЖЕШЬ В СВОЕЙ КОМНАТЕ?!

Голос тети Петуньи, острый, как осколок стекла. За ним последовал тяжелый, возмущенный топот дяди Вернона по лестнице. Мир Дурслей, мир порядка и правил, учуял вторжение чужого.

Синия замерла. Вся ее игривость, вся ее меланхолия слетели с нее, как шелуха. Ее тело напряглось. Взгляд стал холодным, как лед в девятом круге Ада. Это больше не была игра. Это была территория. И на ее территорию вторглись.

— Свиньи учуяли трюфель, — прошипела она, и ее глаза вспыхнули с новой силой.

Топот на лестнице приближался. Ручка двери начала медленно поворачиваться.

Синия повернулась к Гарри. На ее лице было выражение абсолютной, безжалостной эффективности.

— Ну что, труп, — ее голос был тихим, как шелест клинка, извлекаемого из ножен. — Пора на прогулку. Твоя могила стала слишком тесной. Ты пойдешь сам, или мне придется тебя вынести?

Удар в дверь сотряс всю комнату. Трещина, пробежавшая по старому дереву, была похожа на молнию.

— МАЛЬЧИШКА! Я ДАЮ ТЕБЕ ТРИ СЕКУНДЫ!

Гарри вжался в кровать, ожидая неминуемого конца. Но Синия не выглядела напуганной. Она выглядела так, будто дирижер дал знак, и сейчас начнется ее любимая часть симфонии.

— Какой нетерпеливый, — промурлыкала она, поднимаясь с пола. — Что ж, нельзя заставлять публику ждать.

Она повернулась к Гарри. Ее глаза горели веселым, безжалостным огнем.

— План меняется, мелкий. Я поняла, что вытаскивать тебя из окна — это слишком банально. Вместо этого мы выйдем через парадную дверь. Как почетные гости.

— Они нас убьют! — прошипел Гарри.

— Не-а, — она покачала пальцем. — Они нас проводят. С поклоном. А теперь слушай внимательно. Ты — быстро, но тихо — собираешь все, что тебе дорого. Палочку, мантию, эту твою сову, если она у тебя есть. Все, без чего ты не сможешь прожить. А я… я пойду поболтаю с твоими родственниками. Улажу формальности.

Она сделала шаг к двери, в которую уже готовился врезаться дядя Вернон.

— Нет! Стой! Что ты собираешься сделать?

Синия обернулась и приложила палец к губам. Ее демонический облик начал таять, как дым. Рога, хвост, темная кожа — все исчезло. На ее месте, в той же точке, возникла фигура девушки в простой маггловской одежде — джинсах и футболке. Рыжие волосы были собраны в небрежный хвост, на носу сидели очки в тонкой оправе, а глаза… глаза стали обычными, зелеными, но в их глубине все еще таилась бездна. Это еще не была волшебница в мантии, это была ее заготовка, версия «Обычная маггловская девушка v.1.0».

— Я собираюсь быть невыносимо вежливой, — прошептала она голосом этой девушки, и от контраста между ее словами и истинной сутью у Гарри по спине пробежал мороз. — Для таких, как они, нет пытки страшнее. У тебя пять минут, Поттер. Не копайся.

Не дожидаясь ответа, она не открыла дверь. Она просочилась сквозь нее, как тень под щелью, оставив Гарри одного в звенящей тишине, наедине с колотящимся сердцем и грохотом снаружи, который внезапно прекратился.

Вернон Дурсль, занесший плечо для тарана, замер на полуслове. Дверь, которую он собирался выломать, плавно и бесшумно открылась сама. На пороге стояла миловидная рыжеволосая девушка в очках. Она с вежливым любопытством смотрела на него.

— Здравствуйте, — сказала она приятным, мелодичным голосом. — Простите, вы что-то хотели? Мы с Гарри немного шумели?

Вернон моргнул. Его мозг, настроенный на скандал с неблагодарным племянником, дал сбой. Перед ним стоял не племянник. И уж точно не демон. А… девушка? В комнате Гарри?

— Ты… ты кто такая? — прохрипел он, опуская плечо.

Снизу уже поднималась Петунья, привлеченная тишиной.

— О, прошу прощения, я не представилась. Я — Сандра, — девушка протянула руку. — Одноклассница Гарри. Я зашла помочь ему с летним проектом по химии. Очень сложная тема, знаете ли, сублимация серы. Отсюда, наверное, и запах. Ужасно въедливый реагент.

Вернон уставился на ее протянутую руку, не решаясь ее пожать. Петунья, выглянувшая из-за его спины, окинула «Сандру» острым, оценивающим взглядом. Девушка была одета скромно. Никакой косметики. Вежливая. Подозрительно нормальная.

— В комнате моего племянника? В такой час? — прошипела Петунья.

Сандра ничуть не смутилась. Она опустила руку и виновато улыбнулась.

— Вы совершенно правы, миссис Дурсль. Это было очень невежливо с моей стороны. Я должна была спуститься и поздороваться. Гарри говорил, что вы очень строгих правил, и я должна была отнестись к этому с большим уважением. Не хотите ли выпить чаю? Я могу заварить. Я как раз принесла с собой отличный бергамотовый.

Петунья и Вернон переглянулись. Их мир, построенный на хамстве и недоверии, был не готов к такому обезоруживающему натиску вежливости.

Через пять минут Гарри, лихорадочно запихивавший вещи в рюкзак, с ужасом прислушивался к звукам снизу. Он ожидал криков, грохота, сирен. Вместо этого он слышал… звон чайных чашек. И вежливый, мелодичный голос Синии-Сандры.

— …конечно, проблема современной системы образования в том, что она не уделяет должного внимания классическим ценностям. Вот вы, мистер Дурсль, производите впечатление человека основательного, истинного столпа общества. Ваша фирма по производству дрелей… это так… фундаментально.

Гарри замер. Он не мог в это поверить. Синия… хвалила дрели дяди Вернона?

— Да… да, именно так! — донесся до него неуверенный, но польщенный бас дяди.

— А ваш сад, миссис Дурсль! — продолжала Синия. — Эти петуньи! Я никогда не видела такого совершенства формы и цвета. Видно, что в них вложена душа.

Тихое, довольное квохтанье Петуньи.

Гарри схватился за голову. Это было хуже, чем крики. Это было вторжение в мозг. Она не ломала их дом. Она взламывала их прошивку. Он схватил клетку с Буклей, закинул рюкзак на плечо и на цыпочках начал спускаться вниз, готовый к чему угодно.

Картина, открывшаяся ему в гостиной, была произведением сюрреализма. Дурсли сидели в своих креслах, прямые, как аршин проглотили. Перед ними на кофейном столике стоял чайный сервиз. Синия-Сандра сидела напротив, изящно держа чашку. Все выглядело абсолютно нормально. За одним исключением.

Чашки Дурслей висели в воздухе в нескольких дюймах над блюдцами.

Они делали вид, что не замечают этого. Они смотрели прямо перед собой, их лица были бледными, а в глазах стоял стеклянный ужас. Они боялись пошевелиться.

— Ах, Гарри, вот и ты! — весело сказала Сандра, заметив его. — Мы как раз закончили. Твои дядя и тетя оказались милейшими людьми. Мы так славно побеседовали.

Она поставила свою чашку на стол. Чашки Дурслей с тихим стуком опустились на блюдца. Вернон и Петунья одновременно вздрогнули.

— Мы, пожалуй, пойдем, — продолжила Сандра, поднимаясь. — Нам еще нужно закончить проект. Спасибо за гостеприимство!

Она подошла к Гарри и взяла его под руку.

— Ты… что ты с ними сделала? — прошептал он.

— Ничего, — невинно ответила она. — Просто пила чай и вежливо беседовала. Правда, они почему-то очень нервничали. Кажется, у них не очень крепкая нервная система.

Она повела его к выходу. Дурсли молча провожали их взглядами, полными первобытного ужаса.

Уже у самой двери Синия-Сандра обернулась.

— Ах, да! Чуть не забыла. Маленький подарок на память о нашей встрече!

Она щелкнула пальцами. На журнальном столике стояла фарфоровая фигурка балерины. Фигурка вдруг ожила, спрыгнула на пол, выросла до размеров Дадли, и ее миловидное личико исказилось в гримасу, превратившись в точную копию лица их сына. Фигурка, теперь уже похожая на оживший кошмар, начала отплясывать джигу на ковре, выкрикивая тоненьким голоском: «Мамочка, я хочу еще тортик! Папочка, купи мне новый телевизор!».

Петунья издала тихий стон и сползла в кресле. Вернон просто закрыл лицо руками.

— Всего доброго! — весело помахала им рукой Синия и вывела ошеломленного Гарри на улицу.

Ночной воздух ударил в лицо.

— А теперь бежим, — деловито сказала она, и ее облик «Сандры» начал таять. — Пока они не очухались и не вспомнили, что у них есть телефон.

Она схватила его за руку, и мир разорвался на части.

Падение, тошнота, слепящая тьма и беззвучный крик. А затем — удар, мягкая, податливая масса и невыносимая вонь.

Гарри выкарабкался из бочки с навозом, отплевываясь.

— Могла бы и предупредить! — простонал он.

Синия, уже в своем истинном облике, стояла рядом, идеально чистая. Она смерила его брезгливым взглядом.

— А где веселье, если предупреждать? — фыркнула она. — Вставай, герой-навозник. Кажется, мы пришли.

Впереди, на холме, в окнах кривого, уютного дома горел свет. Нора. И в этот раз надежда в груди Гарри была смешана с истерическим смехом. Его жизнь только что превратилась в абсурдный, опасный, но до смешного живой фарс.

Они рухнули в абсолютную, безмолвную тьму. Гарри выкарабкался из бочки, отплевываясь и тяжело дыша. Запах навоза был настолько всепроникающим, что казалось, он стал частью его самого. Вокруг, насколько хватало глаз, простиралось поле, теряющееся во мраке. Никаких огней. Никаких домов. Никакого кривого, уютного силуэта на холме.

— Где мы? — прохрипел Гарри, поднимаясь на дрожащие ноги.

Синия, идеально чистая и невозмутимая, стояла рядом, оглядываясь с ленивым любопытством.

— Где-то, — ответила она. — Я просто выдернула нас из той точки пространства и выплюнула в другую. Координаты — это для педантов. Главное — мы больше не там.

— «Где-то» — это не план! — в голосе Гарри зазвенели нотки паники. Он был свободен, но свобода оказалась пугающей пустотой. Он был один, посреди ночи, в компании демона, и от него воняло, как от скунса.

— А у тебя был план получше? «Сидеть в комнате и ждать, пока депрессия доест твой мозг»? — она изогнула бровь. — Мой хаос, по крайней мере, предполагает движение. А теперь думай, Поттер. Куда бегут такие, как ты, когда их мир рушится? Где ваше тайное логово? Та «Нора», о которой ты думал?

Гарри нахмурился, сжимая лямку рюкзака.

— Я… я не знаю, дома ли они. Они не писали мне все лето. Может, они уехали. Может, им запретили… — он замолчал, не желая произносить вслух мысль, которая мучила его больше всего: «Может, они не хотят меня видеть».

Он оглядел бескрайнее поле. Бежать к Уизли сейчас, в таком виде, с ней, казалось отчаянным и глупым поступком. Ему нужно было время. Ему нужна была информация.

— Есть другое место, — сказал он медленно. — Косой Переулок. Это… это волшебная улица в Лондоне. Там всегда кто-то есть. Я могу найти кого-то из школы, узнать новости. И… — он посмотрел на свою грязную одежду, — …и нам нужно привести себя в порядок.

Синия задумчиво склонила голову набок.

— Волшебная улица? Базар? Звучит интересно. Много народу?

— Да, очень.

— Отлично, — на ее губах появилась хищная улыбка. — Люблю толпу. В ней так легко затеряться. И так весело сеять панику, если станет скучно. Но, — она окинула свой демонический облик критическим взглядом, — в таком виде я там буду выделяться даже больше, чем ты со своим запахом. Придется снова надеть человеческий костюм.

Ее тело замерцало, теряя очертания.

— Придумай мне имя и легенду, Поттер, — ее голос донесся из вихря теней. — Быстро. Что-то простое и не вызывающее подозрений.

— Э-э-э… Сандра, — выпалил Гарри первое, что пришло в голову. — Сандра Блейк. Ты с Гриффиндора. Просто… тихая, никто тебя не замечал.

— «Тихая», — из вихря донесся смешок. — Какая ирония. Ладно, сойдет.

Вихрь опал, и перед ним стояла девушка-подросток. Та же, что он видел в доме Дурслей: мантия Гриффиндора, растрепанные волосы, царапина на щеке. Она выглядела измученной, но решительной. Идеальная беглянка.

— Ну что, мелкий, готов нырнуть в ваш магический муравейник? — спросила Сандра, протягивая ему руку. — Держись крепче. На этот раз постараюсь не целиться в навоз. Но ничего не обещаю.

Приземление было не менее отвратительным, но, по крайней мере, мягким. Они материализовались в узком, грязном переулке, заваленном мусорными баками. Пахло гнилыми овощами и дешевым пивом. Из-за угла доносился гул голосов и музыка.

— Это Косой Переулок? — Синия-Сандра брезгливо сморщила нос. — Я ожидала больше блеска и меньше вони.

— Это Лютный переулок, — пробормотал Гарри, узнавая место. — Нам нужно выйти на главную улицу. Идем.

Он натянул капюшон мантии на голову, надеясь, что шрам не будет виден. Синия последовала за ним, с любопытством разглядывая темные витрины магазинов с черепами и сомнительными артефактами.

— Миленько, — прокомментировала она. — Почти как дома.

Когда они вышли из-за угла на главную улицу Косого Переулка, Синия замерла.

Перед ней раскинулся живой, дышащий, сверкающий калейдоскоп. Ведьмы в остроконечных шляпах торговались у прилавков. Волшебники в мантиях читали на ходу газеты с движущимися картинками. Дети с восторгом прижимались носами к витрине магазина «Все для квиддича», где сияла новенькая метла. Воздух был наполнен тысячей запахов: сладкой патоки из «Сладкого королевства», старого пергамента от «Флориш и Блоттс», странных трав из аптеки.

Гарри ожидал от Синии циничного комментария. Но она молчала.

Он посмотрел на нее. Она стояла неподвижно, и ее лицо под маской «Сандры» было абсолютно непроницаемым. Но ее глаза… они были прикованы не к летающим метлам или самопомешивающимся котлам. Она смотрела на семью — отец, мать и маленькая девочка — которые смеялись, выбирая котенка в «Волшебном зверинце». Она смотрела на двух студентов, которые о чем-то жарко спорили, тыча друг в друга волшебными палочками. Она смотрела на жизнь. На всю ту простую, хрупкую, смертную жизнь, которой у нее не было уже очень давно.

Гарри вдруг увидел эту улицу ее глазами. Не как волшебный мир, а как кладбище. Кладбище живых. Все эти люди, с их мелкими заботами, смехом, ссорами — через несколько десятков лет они все превратятся в прах. А она останется.

— Какие хрупкие, — прошептала она так тихо, что Гарри едва расслышал. — Как свечи на ветру. Дунешь — и нет.

В ее голосе не было угрозы. Только бесконечная, холодная констатация факта. И за ней — что-то еще. Что-то, похожее на зависть.

— Нам нужно купить тебе палочку, — сказал Гарри, чтобы нарушить гнетущую тишину. — Иначе твоя легенда развалится при первой же проверке.

— Палочку? — она очнулась от своих мыслей, и на ее лице снова появилась насмешливая ухмылка. — Эту деревяшку, которой вы машете? Забавно. Ладно, веди, Поттер. Посмотрим, какая из этих веток соизволит мне подчиниться.

* * *

Лавка Олливандера была такой же, как Гарри ее помнил: тихой, пыльной и заставленной до потолка узкими коробками. Сам мистер Олливандер появился из-за стеллажа так же бесшумно, как и всегда, его большие, светлые глаза изучающе уставились на них.

— Гарри Поттер, — прошептал он. — Я удивлен видеть вас. И от вас… пахнет неприятностями. И не только.

Его взгляд переместился на Синию. Он смотрел на нее долго, так пристально, что Гарри стало не по себе. Казалось, он видит не мантию Гриффиндора и веснушки, а то, что скрыто под ними.

— А вы, юная леди… я вас не помню, — его голос был мягким, как шелк, но в нем слышались стальные нотки.

— Сандра Блейк, — четко ответила Синия, не отводя взгляда. — Я перевелась. Мне нужна палочка.

Олливандер еще мгновение смотрел на нее, а затем кивнул, словно принял какое-то решение.

— Что ж, посмотрим. Какая рука у вас ведущая?

— Обе, — ответила Синия.

Олливандер удивленно моргнул, но ничего не сказал. Началась привычная процедура. Он давал ей палочки, она взмахивала. Одна палочка сожгла стопку пергамента на прилавке. Другая заставила все ящики в комнате открыться и закрыться с оглушительным грохотом. Третья просто треснула у нее в руке с сухим щелчком.

— Странно… очень странно, — бормотал Олливандер, метаясь между стеллажами. — Палочки вас боятся. Они чувствуют… силу. Но не ту, к которой привыкли. Силу старую, как сама земля… или то, что под ней.

Наконец, он вернулся из самого дальнего угла лавки, держа в руках пыльную, невзрачную коробку.

— Попробуйте эту, — сказал он почти с благоговением. — Тис, и сердечная жила дракона. Тринадцать дюймов. Жесткая. Тис — дерево, связанное со смертью и возрождением. Палочки из него встречаются редко, и они, как говорят, выбирают хозяев столь же необычных, как и они сами. Часто… тех, кто уже однажды заглянул за грань.

Синия взяла палочку. В тот момент, когда ее пальцы сомкнулись на темном дереве, в лавке на мгновение потемнело, а воздух стал холодным. Никаких искр. Никакого теплого света. Просто тишина и внезапный, могильный холод. Палочка лежала в ее руке так, словно была ее продолжением.

Олливандер смотрел на нее с суеверным ужасом и восторгом.

— Любопытно… — прошептал он. — Очень любопытно.

Они заплатили за палочку (Гарри пришлось выгрести почти все, что он успел забрать из своей спальни в доме Дурслей) и вышли на улицу. Синия вертела палочку в руках, разглядывая ее с хищным любопытством.

— Забавная игрушка, — сказала она. — Чувствую в ней… эхо. Словно она помнит смерть того дракона.

Гарри хотел что-то ответить, но не успел.

— Гарри?!

Этот голос он узнал бы из тысячи. Он обернулся. В нескольких шагах от них, с книгой в руках, стояла Гермиона. Рядом с ней, с разинутым ртом, — Рон.

Первое испытание их лжи началось.

— Гарри?!

Голос Гермионы, резкий и недоверчивый, ударил как пощечина. Гарри замер, инстинктивно делая шаг назад. Рон, стоявший рядом с ней, уронил на землю шоколадную лягушку, которую только что собирался съесть. Его лицо выражало целую гамму чувств: от шока до безграничного облегчения.

— Гарри! Дружище! — Рон первым рванулся вперед, сгребая его в объятия, которые едва не сломали ему ребра. — Какого черта?! Мы думали… Мы так волновались! Почему ты не отвечал?

Гермиона подошла следом, ее взгляд был острым, как скальпель. Она не обнимала. Она анализировала. Ее глаза скользнули по его растрепанному виду, по грязи на мантии, задержались на его измученном лице и, наконец, впились в девушку, стоявшую рядом с ним.

— Гарри, что случилось? — спросила она, и в ее голосе не было тепла Рона, только напряженная тревога. — Мы собирались писать, честно, но Дамблдор… он сказал, что это небезопасно.

— Я… я сбежал, — выдавил Гарри, чувствуя себя так, словно его допрашивают в Визенгамоте. Он чувствовал, как Синия рядом с ним напряглась, но ее лицо оставалось спокойным.

— Сбежал? Один? — Гермиона прищурилась. Ее взгляд снова вернулся к Синии. — А это?..

Настало время для спектакля. Синия-Сандра шагнула вперед, слегка запинаясь, как и положено «тихой» и напуганной девушке.

— Здравствуйте, — сказала она мягким, почти застенчивым голосом. — Я Сандра. Блейк. Мы с Гарри… на одном факультете. Я помогла ему выбраться.

Рон, наконец отпустив Гарри, уставился на Сандру. На его лице проступило любопытство, смешанное с легким восхищением.

— Помогла? Круто! Я Рон Уизли. А это Гермиона. — Он ткнул большим пальцем в сторону подруги. — Сандра Блейк… Что-то не припомню.

— Вот именно, — тихо, но отчетливо произнесла Гермиона. Она скрестила руки на груди. Допрос начался. — Я не помню ни одной Блейк в Гриффиндоре. Ни на нашем курсе, ни на каком-либо другом.

Атмосфера мгновенно накалилась. Гарри почувствовал, как по спине потек холодный пот. Они провалились. Провалились на первом же вопросе.

Но Синия даже бровью не повела. Она лишь потупила взгляд, изображая крайнюю степень смущения.

— Ох… — прошептала она так, чтобы ее едва было слышно. — Я так и знала. Меня никто не замечает. Я… я не совсем с вашего курса. Я переводная. Моя семья… мы много переезжали. Меня зачислили только в прошлом году, на третий курс. Это было сложно, поэтому я… держалась в тени.

Она подняла на Гермиону свои большие, наивные зеленые глаза.

— Особенно я боялась подойти к вам, Гермиона. Гарри говорил, вы самая brillante ведьма нашего времени. Вы всегда выглядели такой сосредоточенной в библиотеке… я просто не смела вас отвлекать.

Это был гениальный ход. Идеальная смесь лести, правдоподобной лжи и игры на собственном авторитете Гермионы. Гермиона на мгновение дрогнула. Ей было приятно слышать это, но ее подозрительность была сильнее.

— Переводная? Из какой школы? И как ты смогла просто так забрать Гарри от магглов? Это же нарушение всех возможных правил!

— Гермиона, да оставь ты ее! — вмешался Рон. — Она помогла Гарри, это главное!

— Нет, не главное! — отрезала Гермиона, не сводя с Синии глаз. — Главное — понять, что происходит!

Гарри видел, что им нужен выход. Еще один прямой вопрос — и вся их легенда рухнет.

— Она не забирала меня, — поспешно сказал он. — Я сам ушел. А Сандра… она жила неподалеку этим летом. Случайно. Мы столкнулись, и она просто… помогла.

Это была слабая ложь, и он это знал. Гермиона уже открыла рот для следующего, убийственного вопроса, но Синия ее опередила.

Она вдруг рассмеялась. Тихим, немного нервным смехом.

— О Боже, мы, наверное, выглядим ужасно, — сказала она, проводя рукой по волосам. — Мы удирали через какие-то поля, упали в канаву… Это все было так глупо и спонтанно. Я даже палочку свою сломала. — Она показала на новую палочку из тиса, которую держала в руке. — Пришлось купить новую. Простите, я… я совершенно растерялась. Вы правы, Гермиона. Это было безрассудно. Но я увидела, в каком он был состоянии… Я не могла просто пройти мимо. Мы же гриффиндорцы, так?

Она говорила быстро, сбивчиво, создавая идеальный образ девушки, действующей по зову сердца, а не по расчету. Она признала правоту Гермионы, обезоружив ее. Она объяснила наличие новой палочки. Она взывала к факультетской гордости.

Это была мастерская манипуляция.

Рон был окончательно покорен.

— Вот видишь! Она настоящая гриффиндорка!

Гермиона все еще колебалась. Ее ум отказывался принимать эту историю, но у нее не было прямых доказательств лжи. Каждое ее возражение было элегантно парировано.

И в этот самый напряженный момент, когда тишина затянулась, раздался двойной, оглушительно-веселый крик:

— ГАРРИ!

Фред и Джордж Уизли, нагруженные какими-то коробками, вывалились из своего магазина чуть дальше по улице. Увидев Гарри, они бросили все и подбежали к ним.

— Черт побери, ты живой! — воскликнул Фред, хлопая его по спине.

— Мы уж думали, ты отрастил жабры и живешь в унитазе у своих магглов, — добавил Джордж. — А это кто с тобой?

Их взгляды упали на Синию. Она, ничуть не растерявшись, улыбнулась им самой озорной из своих «сандровских» улыбок.

— Сандра, — сказала она. — Спасаю вашего чемпиона от смертельной скуки.

Близнецы переглянулись. В их глазах зажегся огонек узнавания — не личности, а духа. Они почувствовали в ней родственную душу, такого же агента хаоса.

— Она нам определенно нравится, — в один голос заявили они.

— Где ты такую прятал, Гарри? — ухмыльнулся Фред.

Спасение пришло в лице двух главных шутов Хогвартса. Гермиона вздохнула. Она проиграла этот раунд. Атмосфера разрядилась, ее допрос был сорван.

— Ладно, — сказал Рон, сияя. — Раз уж все в сборе, может, пойдем в «Дырявый котел»? Умираю с голоду.

— Отличная идея! — воскликнул Джордж, подбирая свои коробки. — У нас как раз новый прототип Забастовочных Завтраков. Нужна фокус-группа!

* * *

Они шли по Косому Переулку к «Дырявому котлу». Фред и Джордж тараторили, рассказывая о своих изобретениях, Рон что-то увлеченно им отвечал. Гарри шел посредине, чувствуя себя странно. Он был снова с друзьями, и лед в его груди начал таять. Но рядом с ним шла Синия, и ее присутствие было постоянным, напряженным напоминанием о той бездне, которая теперь была частью его жизни.

Синия-Сандра подхватила его под руку, как будто они были старыми друзьями.

— Твои друзья… шумные, — прошептала она ему на ухо так, чтобы слышал только он. В ее голосе сквозила насмешка, но было и что-то еще. Любопытство.

— Они хорошие, — так же тихо ответил Гарри.

— «Хорошие» — скучное слово, — прошептала она в ответ. — Но эти двое… рыжие… в них есть искра. Они умеют ломать правила. Это похвально. А вот та, с книжкой… — она сделала паузу. — Она опасна. Она слишком много видит.

Гарри посмотрел вперед. Гермиона шла рядом с Роном, но не участвовала в общем разговоре. Она была погружена в свои мысли, и Гарри знал, о чем она думает. Она не поверила. Ни единому слову. Она просто отступила, чтобы перегруппироваться.

Он вошел в «Дырявый котел» в окружении самых близких ему людей. Но впервые в жизни рядом с ними он чувствовал себя шпионом во вражеском лагере. Он успешно провел своего демона в самое сердце своего мира.

Но перемирие было хрупким. А глаза инквизитора продолжали следить за ним.

«Дырявый котел» не гудел. Он шептался.

Гарри помнил это место другим — шумным, полным смеха и звона кружек. Сейчас же паб был наполовину пуст, а те немногие волшебники, что сидели за столиками, говорили вполголоса, то и дело нервно оглядываясь на дверь. Атмосфера была густой и липкой от невысказанного страха. Тот-Кого-Нельзя-Называть, может, и не вернулся на страницы «Пророка», но его тень уже легла на мир.

И в эту тихую заводь паранойи их компания ворвалась, как стая гоблинов на мотоциклах.

— Том! Старина! — проревел Фред, подталкивая щербатого бармена. — Шесть сливочных пив! И принеси тарелку своих знаменитых чипсов, пока мой брат-близнец не съел скатерть!

Они заняли большой круглый стол в самом темном углу. Фред и Джордж плюхнулись на скамью с грохотом, Рон тут же начал изучать меню, а Гермиона села так, чтобы держать в поле зрения и Гарри, и, что более важно, Сандру.

Синия-Сандра села рядом с Гарри, ее движения были плавными и расчетливыми. Она не выглядела испуганной или впечатленной. Она выглядела как зоолог, попавший в вольер с редкими, но предсказуемыми приматами. Она впитывала все: напряженные взгляды посетителей, паутину на потолке, то, как Рон пытается незаметно стащить оливку из вазочки. Она все каталогизировала.

— Мрачненько тут у вас, — прошептала она Гарри на ухо, пока близнецы спорили с Томом о качестве эля. — Похоже на приемную в одном из нижних кругов. Все ждут своей очереди на пытку, но делают вид, что просто читают прошлогодний журнал.

Гарри нервно усмехнулся. Ее способность находить точные, циничные аналогии была пугающей.

— Люди напуганы, — так же тихо ответил он.

— Страх — это скучно, — прошептала она в ответ. — Он делает всех одинаковыми. А вот паника… паника — это настоящее искусство.

В этот момент Джордж с грохотом водрузил на стол одну из своих коробок.

— Итак, дамы и господа! — торжественно объявил он. — Прежде чем мы утопим наше горе в сливочном пиве, позвольте представить вам наше новейшее, революционное изобретение!

Он открыл коробку. Внутри лежали конфеты двух цветов: оранжевого и фиолетового.

— «Блевальные батончики»! — с гордостью сообщил Фред. — Съедаешь оранжевую половинку — и тебя рвет так, что можно пропустить урок Зельеварения. Съедаешь фиолетовую — и все как рукой сняло! Идеальное решение для любого школьника!

Рон побледнел и отодвинулся от коробки. Гермиона посмотрела на близнецов с неодобрением, которое могло бы испепелить камень.

— Вы ненормальные! А если кто-то подавится? Или фиолетовая половинка не сработает?

— В этом-то и вся прелесть эксперимента, сестренка! — ухмыльнулся Джордж. — Ну, кто первый доброволец?

Все молчали. И тут раздался звонкий, полный энтузиазма голос.

— Я!

Все взгляды устремились на Сандру. Она смотрела на конфеты с горящими глазами, в которых плескался чистый, незамутненный восторг.

— Вы гении, — выдохнула она, глядя на близнецов. — Это же… идеальный инструмент для создания хаоса в упорядоченной системе! Можно сорвать любой экзамен! Можно довести до истерики Филча!

Она взяла одну конфету, не колеблясь ни секунды. Фред и Джордж смотрели на нее с благоговением.

— Гарри, где ты ее нашел? Я хочу на ней жениться, — прошептал Фред.

Не дожидаясь реакции, Синия-Сандра закинула в рот оранжевую половинку.

На секунду ничего не произошло. Синия задумчиво жевала, ее лицо было совершенно спокойным.

— Хм, приятный апельсиновый вкус с нотками…

Она не договорила. Ее лицо вдруг приобрело зеленоватый оттенок. Она приложила руку ко рту, ее глаза расширились.

— Ого, — промычала она. — А вот и оно.

И, к абсолютному ужасу Рона и Гермионы, она совершенно спокойно, почти элегантно, наклонилась и ее вырвало. Прямо на пол. Радужным, сверкающим потоком, который пах не рвотой, а почему-то карамелью и озоном.

— Гермиона, тазик! Быстрее! — заорал Рон, вскакивая.

Но Синия уже выпрямилась, вытерла губы салфеткой и закинула в рот фиолетовую половинку. Зеленый оттенок мгновенно сошел с ее лица. Она глубоко вдохнула и блаженно улыбнулась.

— Потрясающе, — вынесла она вердикт. — Пять баллов из пяти. Ощущения незабываемые. Правда, я бы добавила немного больше… драматизма. Чтобы перед эффектом в ушах начинала играть какая-нибудь трагическая оперная ария. Для атмосферы.

Близнецы смотрели на нее так, словно узрели божество. Гермиона была белее мела. А Гарри… Гарри вдруг понял. Она не притворялась. Ей действительно понравилось. Этому существу, которое знало все виды боли, физический дискомфорт был просто новым, забавным ощущением.

— Ты… ты сумасшедшая, — пролепетал Рон, опасливо садясь на место.

— Спасибо, — искренне поблагодарила его Синия.

Хаос, устроенный ее поступком, разрядил обстановку в пабе. Несколько волшебников за соседними столиками с любопытством смотрели на них. Шум вернулся в «Дырявый котел».

Они просидели так около часа. Близнецы наперебой предлагали Синии опробовать другие свои изобретения, и она с энтузиазмом соглашалась на все. Рон, немного оправившись от шока, с восхищением смотрел на нее. А Гермиона молчала. Она пила свое сливочное пиво и наблюдала.

Когда веселье немного поутихло, а близнецы ушли договариваться с Томом о поставках своих конфет, Гермиона наклонилась к Гарри через стол. Рон и Синия в этот момент жарко спорили о тактике игры в квиддич (Синия, очевидно, почерпнула все знания из головы Гарри и теперь оперировала ими с дьявольской точностью).

— Гарри, — тихо сказала Гермиона, и ее голос был тверд как сталь. — Эта история не сходится.

Гарри напрягся.

— О чем ты?

— О ней. О Сандре, — Гермиона не смотрела на Синию, но Гарри чувствовал, что та находится в фокусе ее внимания. — Переводных студентов в Хогвартсе не бывает. Система так не работает. Это не маггловская школа. И никто не живет «случайно» рядом с твоим домом. Волшебники в Литтл-Уингинге — это нонсенс, если только они не из Ордена, как миссис Фигг. Я проверила бы списки студентов, но они в Хогвартсе. Но как только мы вернемся…

Она замолчала, давая ему возможность признаться. Ее взгляд был умоляющим и требовательным одновременно. Она не обвиняла его. Она волновалась. И от этого было еще хуже.

— Гермиона, она спасла меня, — сказал Гарри, и в его голосе была вся усталость мира. — Это все, что сейчас имеет значение. Пожалуйста. Просто… доверься мне.

— Я доверяю тебе, Гарри. Ей — нет, — отрезала она. — Будь осторожен.

Именно в этот момент их тихий разговор был прерван.

— Ну что, герой, — громко и весело сказала Синия, поворачиваясь к нему от Рона. — Мы отлично провели время. Повеселились, поблевали, обсудили спорт. А теперь главный вопрос. Где мы будем ночевать?

Вопрос повис в воздухе. Все взгляды устремились на Гарри. Веселье кончилось. Настало время решать, что делать дальше.

— Я… я не знаю, — пробормотал он.

— Как это не знаешь? — удивился Рон. — Ты поедешь к нам! В «Нору»! Мама с папой будут счастливы!

— Нет, — твердо сказала Гермиона, и все удивленно посмотрели на нее. — Он не может поехать в «Нору». И мы тоже. Дамблдор велел всем нам собраться в… штабе.

Она произнесла это слово с запинкой, явно не желая говорить лишнего.

— В каком еще штабе? — нахмурился Рон.

Гермиона посмотрела на Гарри, затем на Синию, и ее лицо стало непроницаемым.

— На площади Гриммо, двенадцать, — сказала она, глядя прямо в глаза Гарри.

Это был не просто адрес. Это было испытание. Она приглашала его в самое сердце Ордена Феникса. Но приглашение не распространялось на его загадочную спутницу.

— Отлично! — хлопнула в ладоши Синия, прежде чем Гарри успел что-либо сказать. — Люблю старые дома с секретами! Надеюсь, там есть привидения. С ними всегда весело поболтать.

Она улыбалась своей самой очаровательной улыбкой. Но Гарри видел в ее глазах холодный, расчетливый блеск.

Новый уровень игры. Новая, куда более опасная шахматная доска. И он вел своего темного ферзя прямо в центр расположения фигур, в которых этот ферзь мог усмотреть противника.

* * *

Путь до площади Гриммо был странным, рваным кошмаром. Гермиона настояла на использовании маггловского транспорта, чтобы не привлекать внимания, и они тряслись в задней части ночного автобуса. Фред, Джордж и Рон, опьяненные сливочным пивом и радостью от встречи, вели себя шумно, чем вызывали косые взгляды немногочисленных сонных пассажиров.

Гарри сидел у окна, глядя на проплывающие мимо огни Лондона, но ничего не видя. Он чувствовал себя натянутой струной. С одной стороны от него сидела Синия, притворявшаяся Сандрой, — тихая, наблюдающая, с легкой, ничего не значащей улыбкой на губах. С другой — Гермиона, которая не спускала с них обоих испытующего взгляда.

— Значит, твои родители магглы, Сандра? — внезапно спросила Гермиона, нарушая хрупкое перемирие. Ее голос был подчеркнуто нейтральным.

Синия повернулась к ней, ее лицо выражало лишь легкое удивление.

— Да. Они… путешествуют. Геологи. Поэтому мы так часто переезжали, — ответила она гладко, без единой заминки. Легенда обрастала плотью на ходу.

— И они не волнуются, что их дочь участвует в… побеге?

— Они доверяют моему выбору, — просто ответила Синия. В ее голосе прозвучала нотка такой искренности, что даже Гарри на секунду поверил ей. Она говорила о доверии так, словно знала, что это такое.

Они вышли на тихой, ничем не примечательной площади. Гермиона достала клочок пергамента, показала его Гарри. Он прочел написанное, и в тот же миг, словно из-под земли, между домами номер одиннадцать и тринадцать начал расти еще один — грязный, обшарпанный, источающий ауру вековой тоски.

Синия-Сандра не выказала удивления. Но Гарри, стоявший рядом, почувствовал, как она на мгновение напряглась. Ее рука, «случайно» коснувшаяся его, была ледяной.

— Миленькое местечко, — пробормотала она так тихо, чтобы слышал только он. — Пахнет застарелой болью и плохими обоями. Мне нравится.

Она не боялась. Она чувствовала себя как дома.

Дверь со стертым серебряным молоточком в виде змеи открыла им Молли Уизли. Ее лицо было измученным, но при виде детей оно на мгновение посветлело.

— Наконец-то! Я уже начала волноваться! Гарри, дорогой! — она бросилась к нему, заключила в свои материнские объятия, но тут же отстранилась, заметив его состояние. — Господи, да ты весь в… Неважно! Быстро внутрь, все! Ужин почти готов.

Она гнала их в темный, узкий коридор, и только потом ее взгляд, полный тревоги, упал на незнакомую девушку.

— А это?..

— Это Сандра, мам! — весело сказал Рон. — Она помогла Гарри сбежать! Она крутая! Даже «Блевальный батончик» съела!

Миссис Уизли окинула Сандру взглядом, в котором смешались благодарность и глубочайшее подозрение.

— Что ж… добро пожаловать, Сандра. Любой друг Гарри — наш друг. Проходите, только тихо…

Она не успела договорить.

Как только дверь за последним из них захлопнулась, из глубины коридора раздался леденящий кровь, пронзительный женский вопль:

— ПОДОНКИ! ПРЕДАТЕЛИ КРОВИ! ГРЯЗНОКРОВКИ В ДОМЕ МОИХ ПРЕДКОВ! СКВЕРНА! ВЫМАРАТЬ! УНИЧТОЖИТЬ!

Из мрака выступили огромные, пыльные шторы, которые с грохотом разъехались, открывая портрет во весь рост. Старая женщина в черном чепце, с безумным, искаженным от ярости лицом, визжала на них, ее нарисованные глаза горели чистой ненавистью.

Все инстинктивно пригнулись. Фред и Джордж бросились к шторам, пытаясь их задернуть. Рон что-то бормотал про «старую каргу». Гермиона зажала уши.

И только Синия-Сандра стояла неподвижно.

Она не испугалась. Она не удивилась. Она смотрела на орущий портрет Вальбурги Блэк с тихим, почти академическим интересом. Она слегка склонила голову набок, словно прислушиваясь к мелодии в этом визге.

— …ПОЗОР РОДА БЛЭКОВ! ФИЛИСТЕРЫ! ОТБРОСЫ! КАК ВЫ СМЕЕТЕ ДЫШАТЬ МОИМ ВОЗДУХОМ?!

— Какая страсть, — прошептала Синия Гарри. — Какая чистота эмоций. Никаких полутонов. Только абсолютная, незамутненная ненависть. Это почти красиво.

Портрет вдруг замолчал. Нарисованные глаза Вальбурги Блэк сфокусировались на Сандре. Картина, кусок холста и краски, казалось, учуяла ее. Визг прекратился. Он сменился тихим, змеиным шипением.

— Ты… — прошипел портрет, и в этом слове было больше яда, чем во всех предыдущих криках. — Я чувствую тебя… Ты не из их стаи… В тебе… тьма…

Все замерли. Даже близнецы, возившиеся со шторой, застыли на месте.

Синия-Сандра улыбнулась портрету самой милой и невинной из своих улыбок.

— Спасибо за комплимент, мэм, — вежливо сказала она. — У вас прекрасный дом. Такой… атмосферный.

Именно в этот момент на лестничной площадке наверху появилась еще одна фигура. Всклокоченные черные волосы, измученное, но все еще аристократическое лицо, горящие глаза. Сириус Блэк.

— Что здесь за шум? — его голос был хриплым, усталым. Затем он увидел Гарри, и его лицо преобразилось. — Гарри!

Он сбежал по лестнице, оттолкнув Рона, и крепко обнял крестника.

— Я знал, что ты придешь! Я так волновался!

А затем он отстранился, и его взгляд упал на девушку, стоящую рядом с Гарри. Улыбка медленно сползла с его лица. Его глаза, которые только что светились радостью, стали холодными и острыми, как осколки льда. Его рука инстинктивно легла на карман, где, как знал Гарри, лежала его палочка.

Инстинкты человека, проведшего двенадцать лет в Азкабане в окружении абсолютного зла, не обманешь.

— А это, — произнес он медленно, и его голос не предвещал ничего хорошего, — кто?

Сириус не смотрел на Сандру. Он сканировал ее. Как хищник оценивает неизвестного зверя, зашедшего на его территорию. Он видел не миловидную школьницу. Он видел угрозу.

— Это Сандра, Сириус, — поспешно сказал Гарри. — Она моя подруга. Она помогла мне.

— Подруга, — повторил Сириус, не отрывая от нее взгляда. Слово прозвучало как обвинение. — Откуда ты, Сандра?

Синия выдержала его взгляд без малейшего трепета. Она не улыбалась. Она была серьезна. Она понимала, что этот человек — не Дурсль, не Гермиона и даже не Олливандер. Этот видел настоящую тьму. С ним нельзя играть.

— Я ниоткуда, — ответила она ровным, спокойным голосом. — И отовсюду. Как и все, у кого нет настоящего дома.

Это был рискованный, но гениальный ответ. Она не стала повторять свою легенду про геологов. Она ударила прямо в сердце его собственной боли. В его собственное одиночество.

Сириус вздрогнул. Он не ожидал такого ответа.

— Что это значит? — спросил он, но в его голосе уже не было той ледяной уверенности.

— Это значит, что я увидела парня, которого весь мир пытается сожрать заживо, и решила, что ему не помешает кто-то на его стороне, — сказала она. — Просто так. Без приказа от директоров и без членства в секретных клубах.

Она говорила с ним на его языке. На языке бунтаря, одиночки, который презирает системы и правила.

Сириус молчал, изучая ее. Напряжение в коридоре можно было резать ножом. Молли Уизли переводила испуганный взгляд с Сириуса на Синию. Гермиона, затаив дыхание, ждала вердикта.

— Ладно, — наконец произнес Сириус, и его плечи немного расслабились. — Раз ты с Гарри, значит, ты с нами. Пока что.

Он не поверил ей. Ни на секунду. Но он был заинтригован. И он отложил свой приговор.

— Но имей ввиду, «Сандра», — добавил он, и его глаза снова блеснули сталью. — Этот дом многое видел. И он не любит чужаков. А я — тем более. Я буду следить за тобой. За каждым твоим шагом.

Синия-Сандра чуть заметно улыбнулась.

— Я бы разочаровалась, если бы вы этого не делали, мистер Блэк.

Игра перешла на новый уровень. Она прошла через врата. Но теперь она была заперта в клетке с очень опасным, очень умным и очень раненым зверем. И он уже начал ее вынюхивать.

Ужин на кухне дома на площади Гриммо был похож на тайную вечерю, где никто не знал, кто здесь Иуда.

Воздух был густым от запаха мясного рагу, который не мог до конца перебить въевшийся в стены запах пыли и отчаяния. Миссис Уизли хлопотала у плиты, ее движения были резкими, а улыбка — натянутой. Близнецы пытались шутить, но их юмор тонул в гнетущей тишине, нарушаемой лишь стуком ложек. Гермиона ела, не поднимая глаз от тарелки, но Гарри чувствовал ее напряжение. Рон, единственный островок блаженного неведения, с аппетитом поглощал еду.

А в центре этой паутины сидели двое: Сириус и Синия.

Они не разговаривали. Сириус устроился во главе стола, мрачный, как грозовая туча, и его взгляд то и дело возвращался к «Сандре». Это был взгляд тюремщика, который знает каждый трюк, каждую уловку заключенного. Он не пытался ее допрашивать. Он ждал. Он знал, что рано или поздно она ошибется, проколется на мелочи, и он будет готов.

Синия же была воплощением спокойствия. Она ела медленно, маленькими кусочками, словно пробуя на вкус не только еду, но и саму атмосферу комнаты. Она не пыталась заискивать или участвовать в общей беседе. Она просто была здесь. И это ее тихое, наблюдательное присутствие нервировало всех еще больше, чем крик портрета. Гарри понимал, что она делает. Она не навязывалась. Она позволяла им самим заполнить пустоту вокруг нее своими страхами и подозрениями, изучая их реакции. Это была тактика паука, который не гоняется за мухами, а ждет, пока они сами влипнут в паутину.

— Еще рагу, Сандра, дорогая? — спросила миссис Уизли, и слово «дорогая» прозвучало, как скрип ножа по стеклу.

— Нет, спасибо, миссис Уизли. Было очень вкусно, — ответила Синия мягким, вежливым голосом. — Вы готовите с такой любовью. Это чувствуется.

Миссис Уизли замерла с половником в руке. Это был удар ниже пояса. Синия не просто сделала комплимент. Она назвала по имени то единственное, что держало эту семью на плаву в темные времена — любовь. Это было настолько точно, настолько интимно, что миссис Уизли смутилась и отступила.

Гарри видел, как Сириус прищурился. Он понял, что это был не просто комплимент. Это была демонстрация силы. Синия показала, что видит их насквозь.

Когда ужин был закончен, встал неизбежный вопрос.

— Так, дети, пора по комнатам, — сказала миссис Уизли, начиная убирать со стола. — Рон, ты с Гарри. Гермиона, ты с Джинни. А Сандра… — она запнулась, — …ты можешь лечь в комнате девочек, там есть раскладушка.

Это была проверка. И ссылка. Подальше от Гарри, под присмотр Гермионы.

— О, что вы, не стоит беспокоиться, — тут же отреагировала Синия, поднимаясь. Она говорила с обезоруживающей искренностью. — Я не хочу никого стеснять. Правда. Я могу устроиться здесь, в кресле. Я привыкла.

Это был второй удар. Она не требовала. Она отказывалась, выставляя себя скромной и непритязательной, тем самым заставляя их чувствовать себя негостеприимными.

— Глупости, — вмешался Гарри, чувствуя себя ответственным. Он не мог позволить ей спать в кресле. — Комната рядом с нашей пустует. Та, с гобеленом троллей. Она может остаться там.

Миссис Уизли хотела возразить. Гарри видел это по ее сжатым губам. Но что она могла сказать? Сириус, хозяин дома, молчал, наблюдая за этой партией в шахматы.

— Хорошо, — процедила она. — Но чтобы никакого шума.

Когда они поднимались по скрипучей лестнице, Синия шла чуть позади Гарри.

— Твоя «мама»-кенгуру очень старается защитить своего детеныша, — прошептала она. — Это трогательно. И очень предсказуемо.

— Она просто волнуется, — пробормотал Гарри.

— Волнение — это роскошь, которую не все могут себе позволить, — ответила она так же тихо.

Они остановились перед двумя соседними дверьми в пыльном коридоре. Рон уже скрылся в их комнате. Они остались одни.

— Как? — спросил Гарри шепотом, когда убедился, что их никто не слышит. — Как ты это делаешь? То, что ты сказала Сириусу… и миссис Уизли…

Синия прислонилась к стене, и в тусклом свете газового фонаря ее лицо под маской «Сандры» казалось усталым и древним.

— Я слушаю, Поттер. Не слова. Я слушаю то, что болит. У твоего крестного болит клетка, в которую он заперт. У твоей миссис Уизли — страх эту клетку потерять. Когда знаешь, где у человека болит, подобрать слова несложно. Этому учат в первую очередь там, откуда я пришла.

Она посмотрела на него в упор, и ее зеленые «сандровские» глаза на мгновение, как показалось Гарри, вспыхнули красным.

— Ты думаешь, мое появление было случайностью? — спросила она тихо. — Что я просто проходила мимо твоего окна и решила заглянуть на огонек?

Гарри молчал, его сердце пропустило удар.

— Такие, как ты, не остаются без присмотра, — продолжила она, и ее голос стал ниже, серьезнее. — Когда такая фигура, как ты, оказывается на грани, это создает волны, которые чувствуются очень далеко. Мои… наниматели… они любят такие моменты. Они любят делать ставки. — Она криво усмехнулась. — Меня послали посмотреть, сломаешься ты или нет. Своего рода полевое исследование.

Это была ложь, обернутая в правду. Она действительно была послана. Но она умолчала о главном — о том, что ее собственная ставка в этой игре была гораздо выше, чем у ее хозяев.

— Так ты… просто эксперимент? — в голосе Гарри прозвучала горечь.

— Все мы чей-то эксперимент, Поттер, — она оттолкнулась от стены. — Вопрос в том, кто пишет лабораторный отчет. А теперь иди спать. Завтра будет новый день, и твои друзья-зверушки придумают для нас новые тесты. Особенно та, с книжкой. И тот, с глазами волка.

Она повернулась, чтобы войти в свою комнату.

— Синия, — окликнул ее Гарри.

Она замерла, не оборачиваясь.

— Спасибо, — сказал он. — За то, что вытащила меня. Неважно, зачем.

Она постояла так еще секунду, а затем, не говоря ни слова, скрылась за дверью.

Гарри вошел в свою комнату и закрыл дверь. Рон уже спал, тихо посапывая. Гарри лег на кровать и уставился в темный потолок. Он был в безопасности, в окружении друзей. Но он никогда не чувствовал себя более одиноким и более напуганным. Потому что он понял: демон в соседней комнате был единственным существом во вселенной, кто, возможно, понимал его на самом деле. И он понятия не имел, было ли это спасением или проклятием.

* * *

Гарри проснулся от кошмара, в котором зеленые вспышки смешивались со звоном чайных чашек. На мгновение он не понял, где находится. Потрескавшийся потолок, запах пыли и тяжелые бархатные шторы — это была не комната Дурслей. Это была комната в доме на площади Гриммо. Он был в безопасности.

Но когда он сел на кровати, чувство безопасности испарилось. В соседней комнате, за тонкой стеной, спал (или не спал) демон. А внизу, на кухне, его ждали друзья и враги, которые будут изучать каждый его жест, каждое слово. Клетка сменилась, но она не исчезла. Она просто стала больше и гораздо опаснее.

Когда он спустился на кухню, там уже были почти все. Миссис Уизли, бледная, но решительная, раздавала всем тосты. Гермиона сидела с книгой, но Гарри видел, что она не читает — она наблюдает. Сириус пил черный кофе, глядя в одну точку, но его напряженная поза выдавала, что он прислушивается к каждому звуку.

Синия-Сандра уже была там. Она сидела за столом, идеально прямая, и медленно пила чай. Она не выглядела так, будто спала. Она выглядела так, будто всю ночь провела в медитации. На ней была та же простая магловская одежда, что и вчера, и она казалась совершенно чужеродным элементом в этой компании волшебников, готовящихся к войне.

— Доброе утро, Гарри, — сказала она ровным голосом, когда он вошел. Все взгляды тут же обратились к нему. — Ты хорошо спал?

«Ты хорошо спал?» — простой вопрос, который в ее устах прозвучал как пароль. Он означал: «Ты готов к сегодняшнему спектаклю?».

— Не очень, — честно ответил Гарри, садясь рядом с Роном.

Завтрак прошел в почти полной тишине. Это было неловко. Это было мучительно. Синия больше не произнесла ни слова. Она просто ела свой тост, и ее молчание было громче любых слов. Она создавала вакуум, который остальные невольно заполняли своим напряжением.

После завтрака миссис Уизли хлопнула в ладоши с преувеличенным энтузиазмом.

— Итак! Раз уж нас так много, без дела сидеть не будем! Этот дом — настоящая авгиева конюшня. Нам нужно избавиться от всей этой… тьмы.

Задача на день была определена: генеральная уборка. Но это была не просто уборка. Это был экзорцизм. Им предстояло вычистить гостиную на первом этаже, забитую артефактами, которые род Блэков собирал веками.

Они вошли в комнату, и даже близнецы присвистнули. Воздух здесь был спертым, пахло тленом и темной магией. Пыль лежала таким толстым слоем, что казалась бархатной обивкой. Из темных углов на них смотрели стеклянные глаза докси, а в старинном письменном столе что-то скреблось и шипело.

Миссис Уизли раздала всем тряпки, ведра и толстые перчатки.

— Будьте предельно осторожны! — командовала она. — Ничего не трогайте голыми руками! Если что-то кажется вам подозрительным — немедленно зовите меня или Аластора!

Все принялись за работу с разной степенью энтузиазма. Рон с отвращением вытряхивал из штор гнезда докси. Гермиона методично каталогизировала старинные книги, проверяя каждую на наличие проклятий. Сириус мрачно выносил из комнаты какие-то почерневшие серебряные инструменты.

Гарри работал рядом с Синией. Она двигалась с какой-то отстраненной грацией, без малейшего отвращения. Наоборот, он видел в ее глазах живой, почти научный интерес. Она брала в руки какой-нибудь покрытый слизью амулет, поворачивала его, изучала, словно геолог, нашедший редкий минерал.

— Какая концентрация несчастья, — пробормотала она, разглядывая табакерку, из которой при попытке открыть вырывался едкий дым. — Столько лет боли, вложенной в один предмет. Это почти произведение искусства.

— Это отвратительно, — поморщился Гарри, оттирая какое-то липкое пятно с гобелена.

— Отвратительно, потому что это хаос, — ответила она. — А вы, люди, так боитесь хаоса. Пытаетесь все упорядочить, разложить по полочкам, назвать добром или злом. А иногда это просто… боль. Которой не нашли другого выхода, кроме как застыть в металле или дереве.

В этот момент Джордж, пытавшийся открыть старинную музыкальную шкатулку, вскрикнул и отдернул руку.

— Осторожно! Эта дрянь пытается усыпить!

Шкатулка, инкрустированная потускневшим серебром, сама собой открылась. Из нее полилась тихая, невыносимо печальная мелодия. Все, кто ее слышал, почувствовали, как наваливается внезапная, свинцовая усталость и волна беспричинной тоски.

— Закройте ее! Быстро! — крикнула миссис Уизли.

Но шкатулка не закрывалась. Мелодия лилась, высасывая из них волю к жизни.

Пока остальные отступали, качая головами, пытаясь избавиться от наваждения, Синия сделала шаг вперед. Она подошла к шкатулке.

— Сандра, нет! — крикнула Гермиона.

Но Синия ее не слушала. Она не протянула руки. Она просто смотрела на вращающийся механизм, на танцующую фигурку балерины с отломанной головой. Она слушала мелодию, и ее лицо было абсолютно спокойным.

— Оно не злое, — сказала она тихо, но ее голос разнесся по всей комнате. — Ему просто больно.

И она начала напевать.

Это была не та мелодия, что играла шкатулка. Это была другая. Та самая, которую Гарри слышал в своей комнате у Дурслей. Простая, древняя колыбельная. Она напевала ее тихо, вполголоса, и ее пение вплеталось в мелодию шкатулки, меняя ее. Тоскливые ноты стали затихать, уступая место чему-то… умиротворенному.

На глазах у изумленной компании мелодия из шкатулки становилась все тише и тише. Фигурка балерины замедлила свой танец. Наконец, с последней, тихой нотой, которую пропела Синия, шкатулка захлопнулась сама собой с мягким щелчком.

В комнате повисла оглушительная тишина.

Все смотрели на нее. Рон — с открытым ртом. Гермиона — со смесью ужаса и недоверия. Миссис Уизли — с суеверным страхом.

А Сириус… Сириус смотрел на нее так, словно она только что вынула из кармана живого василиска.

— Что. Это. Было? — произнес он медленно, и в его голосе звенел лед.

Синия-Сандра обернулась, и на ее лице была лишь легкая усталость.

— Не знаю, — просто ответила она. — Я просто… почувствовала, что ей нужно. Иногда, чтобы тишина наступила, нужно не затыкать рот кричащему, а спеть вместе с ним.

Она пожала плечами, словно не сделала ничего особенного, и вернулась к протиранию пыльного глобуса.

Но игра была окончена. Это была ошибка. Фатальная ошибка. Она показала слишком много. Она показала, что говорит с тьмой на одном языке.

Вечером, когда все уже разошлись, Сириус остановил Гарри в коридоре.

— Мне нужно поговорить с тобой, — сказал он, и его лицо было похоже на каменную маску. — О твоей «подруге». Немедленно.

Голос Сириуса не оставлял пространства для возражений. Он не просил. Он требовал. Он провел Гарри не на кухню, где их могли услышать, а в мрачную, заброшенную библиотеку на втором этаже. Здесь запах пыли был еще гуще, а портреты предков на стенах, казалось, следили за ними своими выцветшими глазами.

Сириус зажег кончиком палочки несколько свечей, которые заплясали в воздухе, отбрасывая дрожащие тени. Он не предложил Гарри сесть. Он встал напротив него, скрестив руки на груди, и его лицо в полумраке было суровым и незнакомым.

— Я не знаю, кто она, Гарри, — начал он без предисловий, и его голос был низким, как рычание. — Но она не та, за кого себя выдает.

— Она спасла меня, Сириус! — тут же возразил Гарри. — Она вытащила меня от Дурслей!

— Как? — вопрос был коротким и острым, как удар стилета. — Как именно она это сделала? Ты сказал, вы «убежали». Но Дурсли не отпустили бы тебя просто так. А она… в ней нет и царапины.

— Она… отвлекла их. Она очень умная.

— «Умная» — это не то слово, — Сириус сделал шаг ближе. — То, что она сделала сегодня со шкатулкой… Гарри, это была не просто магия. Я провел в этом доме все свое проклятое детство. Я знаю каждый проклятый артефакт. Эта шкатулка принадлежала моей двоюродной бабушке, которая умерла от тоски. Она питается жизненной силой, высасывает волю через звук. Ее нельзя «успокоить». Ее можно только уничтожить или запереть. А она… она договорилась с ней. Она говорила с заключенной в ней болью на одном языке. Так не поступают волшебники. Так поступают… они.

— Кто «они»? — спросил Гарри, хотя в груди уже зародился холодный страх.

— Темные твари. Существа, которые питаются эмоциями. Те, для кого страдание — это пища, а отчаяние — музыка. Я видел таких в Азкабане. Не дементоров. Других. Тех, кто приходит в сны и шепчет. Тех, кто выглядит как человек, пока не заглянешь им в глаза.

Он впился взглядом в Гарри, и в его глазах была мольба.

— Гарри, послушай меня. Я знаю, ты одинок. Я знаю, ты напуган. И когда в такой момент появляется кто-то, кто, кажется, понимает тебя, очень легко обмануться. Но она — ложь. Каждое ее слово, каждый жест — это маска. Я не знаю, чего она хочет от тебя, но это точно не дружба. Она использует тебя. И она невероятно опасна.

— Ты неправ! — голос Гарри сорвался. — Ты ее не знаешь! Она… она не такая!

— А какая она, Гарри?! — взорвался Сириус. — Кто она? Откуда? Ты можешь ответить хоть на один вопрос о ней, и чтобы это не было той легендой, которую она сама тебе скормила?! Ты привел в штаб Ордена Феникса, в наш единственный безопасный дом, абсолютного незнакомца, существо, от которого даже проклятые портреты шарахаются! Ты хоть понимаешь, какому риску всех подверг?!

Гарри стоял, как оглушенный. Каждое слово Сириуса было правдой. Он ничего о ней не знал. Он слепо доверился существу, которое появилось из тени в его комнате. Но отступить он не мог. Отступить — значило предать ее. Предать единственного, кто был с ним, когда все остальные молчали.

— Она рассказала мне, — солгал он, и ложь была горькой на вкус. — У нее была тяжелая жизнь. Она… много страдала. Поэтому она понимает такие вещи.

Сириус смотрел на него долго, изучающе. А потом его лицо изменилось. Гнев ушел, уступив место бесконечной, всепоглощающей усталости и боли.

— Ох, Гарри, — выдохнул он, проводя рукой по волосам. — Ты даже не понимаешь, насколько это плохо. Если она рассказала тебе «печальную историю», значит, она уже запустила свои когти тебе в душу. Это их главный инструмент. Они не берут силой. Они заставляют тебя отдать все самому, из жалости.

Он опустился в старое пыльное кресло, закрыв лицо руками.

— Я подвел тебя, — пробормотал он. — Я должен был быть рядом. Я должен был вытащить тебя оттуда раньше. Тогда бы она не появилась. Она пришла, потому что ты был на самом дне. Они всегда приходят в этот момент.

Гарри молчал. Он чувствовал себя самым последним предателем. Он врал своему крестному, единственному родному человеку, который у него остался. И он врал, чтобы защитить демона.

— Что… что ты собираешься делать? — спросил он тихо.

Сириус поднял на него глаза. В них больше не было гнева. Только холодная, мрачная решимость.

— Я расскажу обо всем Дамблдору. Он должен знать. А пока… она останется здесь. Под моим присмотром. Я не спущу с нее глаз. И ты, Гарри, — он встал, снова приближаясь. — Ты не будешь оставаться с ней наедине. Ты будешь держаться от нее подальше. Это не просьба. Это приказ. Ты меня понял?

Гарри смотрел в глаза своему крестному. Он хотел крикнуть, что тот ошибается. Что Синия не такая. Но он не мог. Потому что глубоко внутри, в самом темном уголке своей души, он боялся, что Сириус прав.

— Понял, — прошептал он.

Когда Гарри вышел из библиотеки, коридор был пуст и тих. Но он чувствовал, что это не так. Он подошел к двери комнаты, где жила Синия, и замер, не решаясь войти к себе.

Дверь напротив приоткрылась без единого звука. В темном проеме стояла Синия. Она больше не была «Сандрой». Она стояла в своем истинном, демоническом обличии, но без всякой бравады. Она просто стояла в тени, и ее огненные глаза смотрели на него.

Она все слышала. Каждое слово.

Она не выглядела злой или обиженной. На ее лице была лишь тень той самой древней печали, которую он видел уже несколько раз. Она смотрела на него так, словно он был единственным, что связывало ее с этим миром, и эта связь только что треснула.

— Он прав, знаешь, — прошептала она, и ее настоящий голос, низкий и хриплый, казался звуком раскалывающегося камня. — Тебе следует держаться от меня подальше.

Она не стала ждать его ответа. Дверь так же бесшумно закрылась, оставив его одного в темном коридоре.

Гарри вошел в свою комнату и рухнул на кровать. Он не плакал. Слезы кончились. Он просто лежал, глядя в темноту, и чувствовал, как его мир, едва начавший собираться из осколков, снова рассыпается в пыль.

Он был заперт в доме, полном людей, которые хотели его защитить. Но единственный, с кем он не чувствовал себя одиноким, был за стеной. И теперь между ними выросла новая стена — из страха, лжи и приказа, который он не мог нарушить.

Первый акт трагедии был окончен. Все фигуры были расставлены на доске. И Гарри понял, что он — не игрок. Он — сама доска, на которой вот-вот начнется смертельная партия.

* * *

Приказ Сириуса — «Держаться от нее подальше» — стал невидимой стеной, разделившей дом на враждующие лагеря. Но война велась не криками, а тишиной.

Синия не исчезла. Она адаптировалась. На следующее утро она спустилась на кухню первой, все в том же облике скромной «Сандры», и, к абсолютному изумлению миссис Уизли, начала молча помогать ей готовить завтрак. Ее движения были быстрыми, точными и пугающе эффективными. Она чистила картошку с такой скоростью, что нож в ее руках превращался в размытое пятно, а каждая картофелина получалась идеально ровной. Она не говорила ни слова, если к ней не обращались, и на каждый вопрос отвечала с тихой, безупречной вежливостью.

Это сводило с ума.

Сириус и Гермиона наблюдали за ней, как ястребы. Но они ничего не могли ей предъявить. Она была идеальной гостьей. Слишком идеальной. В ее поведении не было ни единого изъяна, и именно эта безупречность была самой тревожной ее чертой. Она не пыталась понравиться. Она имитировала нормальность с точностью автоматона, и это было жутко.

Гарри оказался в аду. Он выполнял приказ Сириуса, избегая Синии, и каждое мгновение чувствовал себя предателем. Он видел, как она иногда бросает на него быстрый, ничего не выражающий взгляд, и в этом взгляде он читал немой вопрос: «И это все, чего стоит твоя верность?». Он злился на Сириуса за его ультиматум, на Гермиону за ее подозрительность, на себя за свою трусость.

Атмосфера в доме стала ядовитой. Рон, не понимая сути конфликта, пытался разрядить обстановку шутками, но они тонули в гнетущем молчании. Близнецы, чувствуя общее напряжение, уединились в своей комнате, откуда время от времени доносились глухие хлопки.

Апогеем стал вечер второго дня. Миссис Уизли пыталась избавить старый комод от боггарта. Тот, выскочив, превратился в безжизненное тело Гарри. Миссис Уизли вскрикнула и отшатнулась, не в силах произнести заклинание. Пока все замерли в ужасе, Синия, которая молча протирала в углу пыль, шагнула вперед. Она встала перед боггартом.

На мгновение ничего не произошло. Боггарт, казалось, растерялся. А затем он начал съеживаться, трястись, словно от невыносимого ужаса. Он не превратился ни во что. Он просто сжался в маленький, дрожащий комок тьмы и юркнул обратно в комод, который тут же захлопнулся.

— Что… во что он превратился? — прошептал Рон.

Синия-Сандра обернулась. На ее лице не было ни тени страха. Только безграничная, всепоглощающая пустота.

— Ни во что, — тихо ответила она. — Он заглянул мне в душу и не нашел там ничего, чего можно было бы испугаться. Потому что самое страшное уже случилось.

Она взяла свою тряпку и спокойно продолжила вытирать пыль. А все остальные смотрели на нее с суеверным ужасом. Даже Сириус не нашел, что сказать. Как можно бороться с тем, чего не боится даже сам страх?

На третий день прибыл Дамблдор.

Его появление было тихим, как падающий снег. Он не использовал камин. Просто в один момент его не было в коридоре, а в следующий — он уже стоял там, стряхивая с мантии невидимые пылинки.

Он не стал собирать всех. Он действовал как хирург, изолируя каждую проблему.

Сначала он пригласил в библиотеку Сириуса и миссис Уизли. Дверь была закрыта заклинанием тишины. Они пробыли там почти час. Когда они вышли, Сириус выглядел еще более мрачным, но в его глазах больше не было слепого гнева — только тяжелая, горькая решимость.

Затем Дамблдор позвал Гарри.

Они сидели в той же пыльной библиотеке. Дамблдор не задавал прямых вопросов о Синии. Он спрашивал о другом. О лете у Дурслей. О кошмарах. Об ощущении одиночества. Он слушал внимательно, и его голубые глаза за очками-половинками, казалось, видели каждую трещину, каждую рану в душе Гарри.

— Боль — ужасный советчик, Гарри, — сказал он наконец. — Но иногда она приводит к нам тех, кто нужен нам больше всего, пусть мы и не понимаем, зачем.

— Сириус думает, она зло, — вырвалось у Гарри.

— Сириус провел много лет там, где зло было единственным воздухом, которым можно дышать. Он видит его повсюду, — мягко ответил Дамблдор. — Но мир не делится на хороших людей и Пожирателей Смерти. В каждом из нас есть и светлая, и темная сторона. Важно лишь то, какую сторону мы выбираем.

Он встал.

— А теперь, Гарри, я хотел бы поговорить с мисс Блейк. Наедине.

Гарри вышел, и его сердце колотилось от страха. Он провел Синию в библиотеку. Она вошла, спокойная и собранная, и дверь за ней закрылась.

Что происходило за этой дверью, никто не знал. Не было слышно ни звука. Прошел час. Два. Когда дверь наконец открылась, первым вышел Дамблдор. Его лицо было непроницаемым.

— Все в порядке, — сказал он, обращаясь ко всем, кто с тревогой ждал в коридоре. — Мисс Блейк остается с нами.

Он не дал никому задать вопросы. Он подошел к Гарри, положил руку ему на плечо и тихо сказал:

— Мужество, Гарри. И доверие. Но не слепое. Доверяй, но всегда держи глаза открытыми.

С этими словами он вышел из дома так же тихо, как и появился.

Следом из библиотеки вышла Синия. Она выглядела бледной, измученной, словно из нее выкачали всю энергию. Она прошла мимо всех, не глядя ни на кого, и молча скрылась в своей комнате.

Решение Дамблдора не принесло мира. Оно принесло смятение.

Сириус был в ярости, но он подчинился воле Дамблдора. Его война с Синией перешла в новую, холодную фазу. Он больше не угрожал. Он наблюдал. Каждый ее шаг, каждое слово, каждый взгляд. Гермиона удвоила свои изыскания в библиотеке. Миссис Уизли старалась просто игнорировать присутствие «Сандры», что было еще хуже открытой враждебности.

Но что-то изменилось. Приказ Сириуса «держаться подальше» был отменен авторитетом Дамблдора. Гарри снова мог с ней говорить.

Гарри нашел ее поздно вечером. Она стояла в конце длинного, темного коридора на втором этаже, у высокого, узкого окна, выходившего на пустынную площадь. Лунный свет, пробиваясь сквозь грязное стекло, выхватывал из мрака ее силуэт — все тот же облик «Сандры», но сейчас он казался хрупким, как яичная скорлупа. Она не смотрела на улицу. Она смотрела на свое отражение в стекле, словно пытаясь убедиться, что маска все еще на месте.

Он подошел тихо, не решаясь нарушить ее уединение. Но она знала, что он здесь. Она всегда знала.

— Тебе не следует здесь быть, Поттер, — сказала она, не оборачиваясь. Ее голос был тихим, лишенным всяких эмоций. — Ты слышал своего крестного. Представление окончено.

— Я хочу знать, что сказал тебе Дамблдор, — проигнорировав ее слова, спросил Гарри.

— Это не имеет значения, — ответила она. — Имеет значение только то, что игра изменилась. Ты в своей команде, я — в своей. Между нами теперь стена. Привыкай.

В ее голосе была сталь. Та самая, которой она отрезала от себя весь мир. Он почувствовал укол гнева, смешанного с болью.

— Так просто? — спросил он, повысив голос. — После всего, ты просто… захлопываешь дверь? После того, как я врал ради тебя Сириусу?

Она медленно повернулась. В тусклом свете ее лицо было бледным, а веснушки на нем казались кляксами.

— Врал? — она криво усмехнулась, но в ее глазах не было веселья. — Мальчик, ты не врал. Ты просто не говорил правду. Это разные вещи. А дверь… дверь захлопнул не я. Ее захлопнули твои защитники. Я лишь подчиняюсь правилам дома, в котором нахожусь. Я ведь теперь… гостья.

Она произнесла слово «гостья» так, будто оно было самым грязным ругательством.

— Я не верю, что тебе все равно, — упрямо сказал Гарри.

Она сделала шаг к нему, и ее глаза в полумраке, казалось, потемнели.

— Перестань верить, Поттер. Начинай видеть. Я — не твоя подруга. Я — аномалия. Проблема, которую ваш директор решил не устранить, а… изучить. А ты — его подопытный кролик. Вот и все. Конец истории.

Она попыталась пройти мимо него, вернуться в свою комнату, в свою тишину. Но он преградил ей путь.

— Нет, — сказал он, глядя ей прямо в глаза. — Не конец. Ты не уйдешь, пока не ответишь. Что он тебе сказал? Чего он от тебя хочет?

Она замерла, глядя на него. И он увидел, как стена в ее глазах на мгновение дала трещину. Он увидел за ней не демона, не манипулятора, а нечто бесконечно уставшее и загнанное в угол.

— Ты действительно хочешь знать? — спросила она так тихо, что ее слова были едва слышны.

Гарри молча кивнул.

Она вздохнула — долгий, дрожащий вздох, словно из ее легких выходил не воздух, а пыль веков. Она отошла к окну и прижалась лбом к холодному стеклу.

— Он не угрожал. Не допрашивал. Не читал нотаций, — начала она, глядя в темноту. — Он… разговаривал со мной. Так, как будто я… личность. А не экспонат из кунсткамеры. Это было… обезоруживающе.

Она замолчала, собираясь с силами.

— Он почти ничего не говорил. Он слушал. Я не знаю, что он слышал. Может, ложь. Может, правду. Может, просто эхо в моей пустоте. А в самом конце, когда я уже решила, что он сейчас превратит меня в пепел или вышвырнет за дверь, он задал мне вопрос. Всего один.

Она снова замолчала. Гарри ждал, боясь дышать.

— Это был самый жестокий вопрос, который мне задавали за последние пятьсот лет, — прошептала она.

Она повернулась к нему. Иллюзия «Сандры» дрогнула, и на долю секунды Гарри показалось, что он видит ее настоящие глаза — два тлеющих угля, полных невыразимой муки.

— Он попросил меня представить, — ее голос был хриплым, как будто она говорила сквозь битое стекло. — Представить, что передо мной стоят люди. Люди, которые отняли у меня все. Дом. Семью. Будущее. Которые предали, оклеветали и сожгли меня заживо под одобрительные крики толпы…

Гарри вздрогнул. Он не знал, говорит ли она гипотетически или нет, но от этих слов по его коже пробежал мороз.

— Он попросил представить, что теперь у меня есть абсолютная, божественная власть над ними, — продолжала она, и ее пальцы сжались в кулаки. — Власть заставить их страдать так, как страдала я. Власть стереть их с лица земли, вычеркнуть из самой ткани бытия. Или… — она сглотнула, — …власть простить. И он спросил: «Что бы вы выбрали, дитя мое?».

Она смотрела на Гарри, и в ее глазах стоял тот самый вопрос. И он понял, что от ее ответа Дамблдору зависело все. Ее жизнь. Ее свобода. Ее душа, если она у нее еще была.

Гарри не знал, что бы он ответил на ее месте. Он думал о Волдеморте, о Петтигрю, о Беллатрисе. Мысль о прощении казалась кощунством. Мысль о мести была сладкой и ядовитой.

— Что… что ты ему сказала? — прошептал он.

Синия криво усмехнулась, но ее губы дрожали.

— Я сказала ему правду, — выдохнула она. — Я сказала, что не смогла бы их простить. Прощение — это для святых, а во мне нет ничего святого. Но… я бы и не стала их уничтожать. Месть — это слишком просто. Это конец. А конец — это своего рода милосердие.

Она сделала шаг к нему, и ее глаза горели лихорадочным, безумным огнем.

— Я сказала ему, что заставила бы их жить. Я бы вернула им все, как было. Их дома, их семьи, их поля. А затем я бы вошла в их сны, в их мысли, в их души. И каждую ночь, каждый день, до последнего их вздоха, я бы заставляла их видеть. Не то, что они сделали со мной. А то, кем они стали. Я бы показала им их собственную гниль, их страх, их ничтожество. Я бы заставила их смотреть на своих детей и видеть в их глазах отражение своей подлости. Я бы сделала правду их личным, неотступным адом. Я бы не дала им умереть, пока они не поняли бы до самого дна, что такое — быть чудовищем.

Она замолчала, тяжело дыша. В коридоре стояла мертвая тишина.

Гарри был потрясен. Это был ответ, который был страшнее любой, самой изощренной пытки. Это не была месть. Это было… правосудие. Безжалостное, абсолютное, вывернутое наизнанку правосудие.

— И после этого… — прошептал Гарри, — …он позволил тебе остаться?

— Да, — кивнула она, и ее плечи поникли, словно из нее выпустили весь воздух. — Потому что он понял.

— Что понял?

— Что я не хочу разрушать. Я хочу, чтобы люди видели правду. Даже если эта правда их убьет. А еще он понял, что единственная душа, которую я ненавижу больше, чем души тех людей из его вопроса… это моя собственная.

Она отвернулась, снова глядя в окно.

— Он оставил меня здесь, Гарри. Но не как союзника. Он оставил меня как твое испытание. Твой личный боггарт, который будет жить в соседней комнате. Он хочет посмотреть, сможешь ли ты смотреть в лицо моей тьме и не сломаться. Сможешь ли ты, зная, на что я способна, все еще видеть во мне… что-то еще.

Она обернулась, и на ее лице была горькая, печальная усмешка.

— Добро пожаловать на экзамен, Поттер. Боюсь, пересдачи не будет.

Коридор был похож на вену, по которой текла застывшая тьма. Единственным светом был больной, серебристый прямоугольник от высокого окна, который лежал на пыльных половицах, пересекая пространство, словно линия, которую нельзя пересекать. Синия стояла в этом свете, но он не освещал ее. Он, казалось, огибал ее силуэт, подчеркивая ее чужеродность.

Гарри подошел, и каждый его шаг отдавался гулким эхом в его собственной голове. Она не повернулась. Она знала, что он здесь. Воздух вокруг нее всегда знал.

— Представление окончено, Поттер, — сказала она, и ее голос был холоден и пуст, как космос между звездами. — Занавес упал. Возвращайся в свою конуру, к своему вожаку.

Ее слова были не просто холодными. Они были оскорбительными. Рассчитанными на то, чтобы прогнать.

— Я не собака, — ответил он, останавливаясь в нескольких шагах от нее. — И я хочу знать, что сказал тебе Дамблдор.

— Это тебя не касается, — отрезала она. — Тебя касается только приказ твоего крестного. Стена между нами теперь настоящая. Она построена из его страха и твоей покорности. Наслаждайся безопасностью.

Гнев, горячий и горький, поднялся в горле Гарри.

— Я лгал ему! — почти выкрикнул он. — Я смотрел ему в глаза и лгал, чтобы защитить тебя! А ты просто… поворачиваешься спиной?

Она медленно, очень медленно повернулась. Иллюзия «Сандры» все еще держалась, но она казалась тонкой, как паутина. Под ней угадывалось что-то иное, жесткое и опасное.

— Защитить меня? — она тихо рассмеялась, и в этом смехе не было ни капли веселья. — Мальчик, ты понятия не имеешь, от чего его нужно защищать. Ты не лгал. Ты просто проявил невежество. Ты защищал не меня, а свою наивную веру в то, что в каждой тени прячется заблудший котенок. Иногда в тени прячется просто тень.

Она хотела пройти мимо, закончить этот разговор, вернуться в свою добровольную тюрьму. Но Гарри снова преградил ей путь. Он сделал то, чего не делал никто в этом доме. Он посмотрел на нее не со страхом, не с подозрением, а с требованием.

— Я не уйду, — сказал он твердо. — Не после всего. Если Дамблдор назначил мне экзамен, я имею право знать, что в билете. Расскажи мне. Расскажи, что с тобой случилось.

Она замерла, глядя на него. И он увидел, как в ее глазах что-то сломалось. Не стена. Что-то гораздо более глубокое.

— Ты не хочешь этого знать, Гарри, — прошептала она, и ее голос впервые за весь разговор дрогнул. — Это не та история, которую слушают перед сном. Это… паразит. Он залезет тебе в уши, поселится в памяти и будет гнить там, отравляя твои собственные воспоминания. Ты будешь видеть это в своих кошмарах. Ты никогда не сможешь этого «развидеть». Ты будешь носить моих призраков вместе со своими.

— Я уже ношу призраков, — глухо ответил он. — Одним больше, одним меньше.

Она смотрела на него еще несколько долгих, бесконечных секунд. Он видел в ее глазах отчаянную борьбу. Желание защитить его от себя самой — и непреодолимую, эгоистичную потребность быть понятой. Хотя бы раз за пятьсот лет.

Потребность победила.

— Хорошо, — выдохнула она, и это слово прозвучало как приговор. — Ты сам этого захотел. Ты получишь свою правду. Но не здесь. — Она кивнула на темный коридор. — Эти стены слишком старые. Они помнят слишком много чужих секретов.

Она повернулась и пошла к своей комнате. У самой двери она остановилась и посмотрела на него через плечо.

— И запомни, Поттер. Если после этого ты убежишь с криками и никогда больше со мной не заговоришь… я пойму.

Дверь за ним закрылась с тихим щелчком, который прозвучал в мертвой тишине, как выстрел. Комната была холодной. Не просто прохладной — она была пронизана могильным, нежилым холодом, который, казалось, исходил не от сквозняка, а от самих стен. Луна, пробивавшаяся сквозь единственное узкое окно, была единственным светом. Она рисовала на полу бледный, вытянутый прямоугольник, похожий на вскрытую гробницу.

Синия не зажгла лампу. Она словно предпочитала тени. Она не села. Она осталась стоять посреди комнаты, в тени, где ее фигура была лишь смутным, темным силуэтом. Гарри остался у двери, чувствуя себя нарушителем, вторгшимся в чужой мавзолей.

Она молчала так долго, что он начал думать, что она передумала. Он слышал лишь собственное сердце, глухо стучавшее в ребра, и тихое тиканье часов откуда-то снизу.

— Ты когда-нибудь чувствовал запах горящей соломы? — спросила она наконец. Ее голос в темноте был другим. Лишенным маски «Сандры», лишенным даже демонической хрипотцы. Это был голос… девушки. Уставший, надтреснутый. — Не как от костра. А как от горящего дома. В нем есть что-то сладковатое. Запах уничтоженного урожая. Запах уничтоженной надежды. Я помню этот запах.

Она говорила о себе в первом лице. Больше никаких «она». Она снимала последнюю защиту.

— Это было не в этой стране. Не в этом веке. Это было так давно, что мир был моложе, а бог, казалось, был ближе, но смотрел в другую сторону. У меня была семья. Отец, который учил меня находить север по мху на деревьях. Мать, которая знала язык трав и цветов. И младший брат… Лукас. — Она произнесла это имя так, словно оно было сделано из тончайшего стекла, которое могло разбиться от любого неосторожного звука. — Ему было семь. У него были волосы цвета спелой пшеницы и смех, похожий на перезвон колокольчиков на ветру.

Она замолчала. Гарри представил себе этого мальчика, и его собственное горло сжалось.

— И был Ян. Он был каменотесом. Его руки были грубыми, в мозолях, но когда он касался моего лица, его прикосновение было нежнее пуха. Мы собирались строить дом. У ручья, где поют иволги. Он обещал, что сложит очаг из белого камня, который никогда не почернеет от сажи. Глупые, детские мечты, да?

Гарри хотел сказать, что нет, не глупые. Что это самые важные мечты на свете. Но он промолчал, боясь нарушить хрупкую нить ее рассказа.

— В деревне был человек. Староста. У него были маленькие, жирные глазки, как у свиньи, и влажные руки. Он считал, что все в этой деревне принадлежит ему. Включая меня. Я отказала. Я сделала это вежливо. Но для таких, как он, вежливый отказ звучит громче, чем самое грязное оскорбление.

Она сделала шаг и вышла в полосу лунного света. Теперь Гарри мог видеть ее лицо. Иллюзия «Сандры» почти исчезла. Ее кожа была бледной, черты — более резкими. На ее щеке не было веснушек. Только тень от ресниц.

— Все началось с шепота. «Ведьма». Сначала за спиной. Потом в лицо. Потом в окна полетели камни. Отец вышел, чтобы поговорить с ними. Он думал, что они — его соседи, его друзья. Они пронзили его вилами у порога собственного дома. Он умер, глядя на меня с удивлением. Он до последнего не мог поверить.

Ее голос не дрожал. Он стал монотонным, как у человека, рассказывающего сводку погоды. Эта отстраненность была страшнее любых криков.

— Мать они обвинили в том, что она научила меня колдовству. Ее утопили. Я слышала ее крики, пока пряталась в сарае. Лукаса… — она снова запнулась, и ее пальцы сжались в кулаки. — Староста сказал, что семя ведьмы проклято. Он лично бросил его в деревенский колодец. Я не слышала крика. Только всплеск. И тишину после. Эта тишина… она до сих пор у меня в ушах.

Она замолчала и посмотрела на свои руки, словно видела на них кровь.

— Яна они повесили. На старой иве, где мы впервые поцеловались. Они заставили меня смотреть. Он не плакал. Не просил пощады. Он смотрел на меня. И улыбался. Улыбался, Поттер. С петлей на шее. Он пытался сказать мне, что все хорошо. Что он меня любит.

Гарри больше не мог этого выносить. Он отвернулся и прижался лбом к холодной двери. Боль в его шраме была ничем по сравнению с тем, что он чувствовал сейчас. Он чувствовал, как ее прошлое проникает в него, как яд.

— Не отворачивайся, — сказала она тихо, но властно. — Ты хотел правду. Смотри на нее. Смотри до конца.

Гарри заставил себя повернуться. Он заставил себя встретиться с ее взглядом. Иллюзия «Сандры» исчезла полностью. Перед ним стояла она — существо с мертвенно-бледной кожей и глазами, в которых не было огня. Была лишь выжженная, серая пустошь, подсвеченная изнутри тусклым, красным светом, как угли под слоем пепла.

Она больше не была похожа на демона из легенд. Она была похожа на памятник скорби.

— Меня они оставили на десерт, — продолжила она все тем же ровным, отстраненным голосом. — Они сорвали с меня одежду. Не из похоти. Из унижения. Чтобы каждый мог видеть мое «греховное» тело. Чтобы каждый мог бросить камень, плюнуть. Священник, от которого пахло вином и лицемерием, размахивал крестом и кричал о моем вечном проклятии. А я смотрела на их лица. На лица людей, с которыми я росла. Которым моя мать давала травы от кашля. Чьих детей я качала на руках. И я не видела в их глазах ненависти. Я видела только страх. Животный, липкий страх. Страх перед старостой. Страх перед засухой. Страх перед всем, чего они не понимали. И этот страх они решили сжечь вместе со мной.

Она подошла к окну и посмотрела на луну.

— Когда хворост у моих ног затрещал, я почувствовала не боль. Сначала. Я почувствовала… облегчение. Скоро все закончится. Я увижу Яна, Лукаса, маму, отца. Но потом пришла боль. Такая, для которой нет слов. Она сжигает не только кожу. Она сжигает мысли, воспоминания, саму твою суть, превращая все, чем ты был, в один сплошной, бесконечный крик.

Она обхватила себя руками, словно ей до сих пор было холодно.

— И в этот последний момент, когда дым уже заполнял легкие, а мир превратился в оранжево-черное марево, я поняла одну простую вещь. Рая нет. Ада, о котором кричал лжесвященник, тоже нет. Есть только боль. И пустота после нее. Или мне хотелось в это верить. И я не захотела уходить в пустоту просто так. Я не молила Бога о спасении. Я заключила сделку с этой самой Пустотой, как мне тогда казалось. Какой же я была наивной!

Она повернулась к Гарри, и на ее губах появилась слабая, страшная тень улыбки.

— Я предложила ей все, что у меня осталось: свой последний крик, свою боль, свою память. А взамен попросила лишь об одном. О справедливости. Не о мести. О справедливости. Чтобы каждый из них однажды увидел себя моими глазами.

— И… она ответила? — прошептал Гарри.

— О, да, — кивнула она. — Пустота — честный игрок. Она всегда выполняет свою часть сделки. Я умерла. Девушка по имени Синиа, которая любила стихи о звездах, сгорела в том костре. Но что-то другое вышло из пепла. Существо, созданное по образу и подобию моей последней молитвы. Они взяли мою любовь и превратили ее в приманку. Они взяли мою способность чувствовать чужую боль и сделали ее оружием. Они дали мне вечную жизнь, чтобы я вечно помнила тот день. Они дали мне красоту, чтобы я вечно несла на себе проклятие того, из-за чего все началось. Они сделали меня суккубом. Идеальным инструментом для сбора отчаявшихся, сломленных душ.

Она подошла к нему вплотную. Она была так близко, что он мог видеть свое искаженное отражение в ее темных, пустых глазах.

— Они пытались сделать меня монстром. Они ломали меня пятьсот лет. Они заставляли меня делать вещи, от которых та девушка из деревни сошла бы с ума. Но они совершили одну ошибку. Они оставили мне память. Они думали, что это будет моей главной пыткой. Но это стало моим якорем. В самой глубине, под слоями грязи, греха и отчаяния, я все еще помню, как смеялся мой брат. Я все еще помню, как пахли руки Яна. И это не дает мне забыть, кем я была. И кем я отказываюсь становиться.

Она протянула свою бледную, неестественно идеальную руку и легонько коснулась его щеки. Ее прикосновение было холодным, как лед, но оно не отталкивало.

— Вот моя история, Гарри Поттер, — сказала она тихо, и ее голос снова стал просто голосом уставшей девушки. — Вот кто живет в соседней с тобой комнате. Не демон. И не человек. А эхо. Эхо крика, который так и не смогли заглушить. Человек, которого старательно превращали в демона пятьсот лет, проникая в самые глубины ее сердца, но которая сохранила в нем маленький уголок чистоты.

Она убрала руку и отступила в тень.

— Теперь ты знаешь. Экзамен начался. И твой первый вопрос: сможешь ли ты, зная все это, все еще стоять со мной в одной комнате и не видеть во мне врага?

Она замолчала, оставляя его одного наедине с этой истиной, тяжелой, как весь мир, и с вопросом, на который у него не было ответа.

Когда она закончила, в комнате не просто воцарилась тишина. Тишина стала материей. Плотной, тяжелой, давящей. Она была наполнена призраками — смеющимся мальчиком, каменотесом с улыбкой на губах, кричащей матерью. История Синии не была просто рассказана. Она была выпущена на волю в этой маленькой, пыльной комнате, и ее призраки теперь парили в лунном свете, невидимые, но осязаемые.

Гарри стоял, не в силах пошевелиться. Он чувствовал себя так, словно его окунули в ледяную воду. Каждое ее слово, каждый образ впился в его память, смешиваясь с его собственными кошмарами. Вспышка зеленого света. Пустые глаза Седрика. Крик его матери. Он думал, что знает, что такое боль. Он ничего не знал.

Его собственная трагедия, определившая всю его жизнь, была лишь одним, быстрым, безжалостным ударом топора. Ее трагедия была медленной, изощренной пыткой, растянутой на вечность.

Он смотрел на нее. На это существо, стоящее в тени, на это эхо крика, на эту девушку, которую пытали пять веков. И он видел не монстра. Он видел не врага, о котором предупреждал Сириус. Он видел не манипулятора, которого боялась Гермиона.

Он видел человека.

В самом чистом, самом трагическом смысле этого слова. Человека, у которого отняли все, но который отказался отдать последнее — свою память и свою ненависть к тому, во что его превратили.

Ее вопрос все еще висел в воздухе. «Сможешь ли ты, зная все это, все еще стоять со мной в одной комнате и не видеть во мне врага?».

Слова были бесполезны. Любое «сочувствую» или «мне жаль» прозвучало бы как оскорбление, как пошлость. Боль такого масштаба не нуждалась в словах. Она нуждалась в свидетельстве. В признании.

И Гарри сделал единственное, что мог.

Он шагнул вперед. Один шаг. Второй. Он пересек полосу лунного света на полу, словно переходил границу между мирами. Он подошел к ней, стоящей в тени, застывшей, как изваяние, и остановился прямо перед ней.

А затем он обнял ее.

Неуклюже, по-мальчишески, но крепко. Он обнял ее так, как обнял бы Гермиону, когда та плачет, или Рона, когда тот боится. Это не было объятием страсти или жалости. Это было объятие признания. «Я вижу тебя. Я здесь. Ты не одна».

В первый момент она застыла, ее тело стало твердым и холодным, как мрамор. Гарри почувствовал, как напряглись все ее мышцы. Она была как дикий зверь, к которому впервые прикоснулась человеческая рука — вся ее суть была готова либо к бегству, либо к атаке. Пятьсот лет любое прикосновение для нее означало либо насилие, либо сделку. Простое, человеческое тепло было для нее забытым, чужеродным языком.

Он не отпускал. Он просто стоял, держа ее в своих объятиях, передавая ей единственное, что у него было — свое собственное, израненное, но живое тепло.

Прошла секунда. Две. Пять. Целая вечность.

А затем он почувствовал это. Едва заметный тремор, пробежавший по ее телу. Словно под вековым льдом что-то треснуло. Ее напряженные плечи на долю миллиметра опустились. Ее голова, которую она держала так гордо и прямо, чуть-чуть, почти незаметно, склонилась к его плечу.

И он почувствовал, как на его мантию упало что-то мокрое и горячее.

Одна капля. Затем еще одна.

Она не рыдала. Она не издала ни звука. Существо, которое пережило сожжение на костре, которое смотрело в лицо самому страху и не дрогнуло, беззвучно плакало у него на плече. Это были первые слезы за пять веков. Слезы той самой девушки из деревни, которой так и не дали оплакать свою семью.

Это продолжалось недолго. Несколько секунд, которые вместили в себя вечность.

А затем она резко оттолкнула его. Не грубо, но решительно. Она отступила обратно в тень, и ее лицо снова стало непроницаемой маской.

— Что ты делаешь, Поттер? — ее голос был резким, почти злым. Щит из цинизма был выставлен мгновенно. — Не будь идиотом. Сентиментальность — это роскошь для тех, у кого есть, что терять. У меня нет ничего. И у тебя скоро тоже не будет, если будешь обниматься с каждым встречным демоном.

Она лгала. И он это видел. Он видел за этой злостью панику. Панику существа, которое так долго было в одиночестве, что любое проявление близости воспринимало как угрозу.

— Ты не демон, — тихо сказал он. — Ты эхо. Ты сама сказала.

Она горько усмехнулась.

— Эхо тоже может оглушить, если крикнуть в него достаточно громко. Держись от меня подальше, Гарри. Ради твоего же блага.

Гарри не стал спорить. Он не стал ее утешать. Он понял, что сейчас ей нужно не это. Ей нужно было пространство, чтобы снова собрать свою броню, которую он так неосторожно пробил.

— Хорошо, — сказал он. — Я не буду лезть к тебе в душу.

Он подошел к двери. Положив руку на холодную ручку, он обернулся. Она все еще стояла в тени, но теперь он видел ее по-другому. Он видел трещины в ее мраморной оболочке.

— Экзамен, значит? — спросил он.

Она молча кивнула.

— Ладно, — сказал он. — Но если это экзамен, то правила меняются. Это не только мое испытание. Это и твое тоже.

Она подняла на него глаза. В них промелькнуло удивление.

— Ты будешь испытывать меня, а я — тебя, — продолжил Гарри, и в его голосе появилась твердость, которой он сам от себя не ожидал. — Ты будешь пытаться утащить меня во тьму, а я… я попробую вытащить тебя на свет. Посмотрим, кто победит.

Это была не угроза. Это было обещание.

Она смотрела на него долго, и в ее глазах медленно зарождалось что-то новое. Не надежда. До надежды было еще слишком далеко. Это было… любопытство. Заинтересованность игрока, которому предложили партию с совершенно непредсказуемым противником.

На ее губах впервые за весь вечер появилась настоящая, хоть и слабая, ухмылка.

— Ты безумец, Поттер, — прошептала она. — Ты даже не представляешь, против чего играешь.

— А ты не представляешь, с кем, — ответил он.

Он открыл дверь.

— Спокойной ночи, Синия, — сказал он, впервые назвав ее настоящим именем, которое больше не звучало для него как имя монстра.

Она вздрогнула, услышав его.

— Спокойной ночи, Гарри, — ответила она почти беззвучно.

Он вышел и закрыл за собой дверь, оставив ее одну в холодной комнате. Но теперь эта комната больше не казалась ему мавзолеем. Она казалась убежищем. А тишина за дверью больше не была мертвой. Она была наполненной ожиданием.

Гарри тихо прикрыл за собой дверь. Он прислонился к ней спиной в темном, пустом коридоре и медленно сполз на пол. Ноги его не держали. Он сидел на пыльных половицах, глядя в темноту, и пытался дышать.

Воздуха не хватало. История, которую он только что услышал, не просто потрясла его. Она перевернула его мир. Она взяла его собственную боль, его собственную трагедию и поместила ее в новую, ужасающую перспективу. Он всегда считал себя самым несчастным ребенком на свете. Теперь он понял, что его страдания были лишь страницей в целой библиотеке человеческой жестокости, и он только что прочитал самый страшный ее том.

Он не чувствовал жалости к Синии. Жалость была слишком мелким, слишком оскорбительным чувством для такой бездны. Он чувствовал… родство. Ужасное, неправильное, но неоспоримое родство. Родство всех, кто прошел через огонь и выжил, пусть и в виде обугленных руин.

Он поднял руку и посмотрел на свою ладонь. Та самая ладонь, которая только что касалась ее. Он почти чувствовал фантомный холод ее кожи и тепло ее единственной слезы.

«Ты будешь пытаться утащить меня во тьму, а я… я попробую вытащить тебя на свет».

Он сам не понял, откуда взялись эти слова. Они вырвались из самой глубины его души, из того самого места, где жил его детский, упрямый, гриффиндорский идеализм, который, как он думал, давно умер. Это было безрассудно. Это было безумно. Бросить вызов существу, которому пятьсот лет, которое создано из самой боли… это было самоубийственно.

И в то же время, это было единственное, что имело смысл.

Впервые за много недель, за много месяцев, он почувствовал не просто отголоски жизни, а ее цель. Не великую цель спасти мир, навязанную ему пророчеством. А маленькую, личную, почти эгоистичную. Спасти одну-единственную заблудшую душу. Или погибнуть вместе с ней.

Он поднялся с пола, чувствуя, как по его телу разливается странное, холодное спокойствие. Он больше не боялся. Не боялся Сириуса, не боялся Дамблдора, не боялся Волдеморта. Потому что он только что заглянул в лицо настоящей тьме, и она оказалась не безликим злом, а лицом девушки, у которой отняли все. И он не отступил.

Он вошел в свою комнату. Рон спал, разметавшись по кровати. Мир продолжал существовать.

Гарри лег, но не закрыл глаза. Он смотрел в потолок, но видел не трещины на штукатурке. Он видел два тлеющих уголька в темноте.

Он не знал, что принесет завтрашний день. Не знал, как он будет выполнять свое безумное обещание. Но он знал одно.

Его одиночество закончилось. А вот одиночество Синии… он сделает все, чтобы оно тоже подошло к концу.

За тонкой стеной, в соседней комнате, на кровати, на которой она так и не легла, сидела девушка. Она смотрела на свою ладонь, на то место, где по ней скатилась первая за пять веков слеза. Она не вытирала ее. Она просто смотрела, как будто видела чудо.

А потом она тихо, почти беззвучно, прошептала в темноту одно-единственное слово. Имя, которое она не произносила вслух уже пятьсот лет.

— Ян…

Тишина.

Экзамен для двоих начался. И никто во вселенной не мог предсказать, каким будет его итог.