Секрет (гет)

В лесу щебетали птицы. Громко, заливисто, исступлённо. Так иногда верещат цикады, когда столбик термометра ползёт вверх, а сосновые леса одуряюще пахнут нагретой смолой. Не звук, а ощущение, вибрация воздуха, венчающаяся с шумным пульсом, который, кажется, наполняет не только сердце и уши, но каждую клетку тела до самых кончиков пальцев. Так огни святого Эльма пляшут электричеством на каждом волоске.

Сара шла по яркой зелёной траве, чуть приподнимая подол тяжёлого белого платья. Широкая просека посреди леса, залитая ослепительным, вибрирующим солнечным светом разматывалась перед ней, будто парадная ковровая дорожка. В траве распускались голубые цветы.

Нет. Не цветы.

Глаза. Небесно-голубые глаза на тонких зелёных стебельках с листочками. Каждое глазное яблоко, вопреки всякой логике — хотя какая логика во сне? — было оторочено чёрными длинными ресницами и кокетливо подмигивало Саре. Странно, но глаза были мужские.

«Они не просто так раскрываются. Они подглядывают!» — внезапно догадалась она, одновременно ощутив, что пышный бальный наряд надет прямо на голое тело и под белой юбкой абсолютно ничего нет.

Сара резко свернула чуть в сторону, моментально примяв носком бальной туфельки один из стебельков и занесла над глазом острый каблук.

— Закройся или выколю, — хмуро приказала она.

Глаз поспешно смежил веки.

— Это вас всех касается!!! — проорала Сара во весь голос, обращаясь к волнующемуся морю голубых бликов.

Как по волшебству, глаза пропали. Газон вновь стал обычным, а прямо перед Сарой раскинулся длинный обеденный стол, уставленный чайными чашками, сахарницами, печеньем и фруктами.

— Что, даже меня? — поинтересовался ленивый голос, манерно растягивающий слова.

Обладатель голоса сидел во главе стола. Впрочем, «сидел» неточное слово: он расположился на высоком стуле, больше напоминающем трон, закинув длинную ногу в высоком, вышитом сапоге через подлокотник.

Викторианский сюртук, переливавшийся всеми оттенками бирюзового и зелёного, будто позаимствовал своё богатство красок у перьев павлина. На выступающей над спинкой «шишечке» трона был косо надет высокий цилиндр — такая же явная дань вчерашним мыслям Сары о фильмах Бёртона, как и всё остальное. Сны — лишь сны. Они прикидываются порталом в волшебство, но не создают ничего, только тасуют кадры привычной нам реальности.

Спустя десять лет психоанализа Сара могла объяснить каждую деталь своих снов и проследить её преемственность мыслям и впечатлениям дня. Кроме того, кто сидел сейчас на троне. Белые волосы, хищный профиль, завораживающая мягкость и грация движений, то лениво-замедленных, то внезапно-стремительных.

Любой другой выглядел бы смехотворно в этих вычурных, богато разукрашенных вещах. Любой другой с такой манерностью в голосе и повадке явно сигнализировал бы миру о своей принадлежности к миру клубов Сан-Франсиско. Но с Джаретом, «королём гоблинов», как он изволил зваться в сновидениях Сары, это не работало. Он смотрелся смертоносно и гетеросексуально. Даже слишком.

— А если я скажу, что да, ты послушаешься? — Сара задумчиво склонила голову набок.

— «Это ваш сон, мадам, вам и решать»⁽¹⁾, — ответил он репликой из старого анекдота. — Но я всё-таки надеюсь, что ты не станешь кидаться в меня обувью, — он шутливо прикрыл ладонью глаза. — В любом случае, рад, что ты в кои веки заглянула ко мне не по работе.

В сущности, ничего сложного — думала Сара когда-то: он просто напоминает крупную хищную кошку. Никому не придёт в голову, что тигр или ягуар не опасен просто потому, что немного перебрал с яркостью наряда. Сочетание смехотворного и опасного в магическом существе в мире сюжетов известно с давних пор и называется «трикстером». Тоже никакого сюрприза.

Но Джарет трикстером не являлся. Во всяком случае, не только им. Было и что-то ещё…

Если однажды Сара заберётся по кроличьей норе своего подсознания достаточно глубоко, чтобы разгадать эту загадку, она наконец-то получит свой «святой Грааль»: идеальную форму волнующей, парализующей волю опасности. Оптимальную формулу страха и желания.

Раз он являлся в снах именно ей, то формула спрятана где-то в глубине её, Сары, головы. В глубине её собственной психики. Надо лишь её извлечь. Поэтому ещё одно наблюдение фантома её подсознания в естественной среде обитания не повредит.

— Рано радуешься, — хмыкнула Сара, присаживаясь на стул буквально в двух чашках от «трона» Джарета: оптимальное расстояние для деловых переговоров, согласно исследованиям, проведённым в восьмидесятые. — По работе ты скоро мне понадобишься. Возможно, уже завтра.

— Тогда не будем портить очарование момента, — тонко улыбнулся Джарет, ласково поглаживая бок пузатого фарфорового чайника, расписанного запутанным геометрическим узором. — Ты предпочитаешь чай с молоком или без?

— Я предпочитаю кофе.

— Что поделаешь, здесь так не принято, — подмигнул он, уже без спроса наливая Саре чай, добавляя молоко и сахар. — Лучший рецепт царства фей. Заварил как для себя.

— В царстве фей смертному нельзя ничего ни пить, ни есть, — парировала Сара, плавно отодвигая от себя чашку.

— Только если веришь, что фейри реальны, — хмыкнул Джарет. — Но я ведь «всего лишь сон», не так ли? Или… — его голос вдруг стал ниже, напоминая мягкий рык с завораживающими, гипнотическими обертонами, — ты наконец-то готова признать, что я действительно существую? — он подвинул чашку обратно к ней одним указательным пальцем. — Ты готова признать меня, Сара?

— Ни за что, — прошипела она, беря чашку в руки и осушая залпом.

Пряный вкус карамели и специй, лёгкая горечь трав и запах цветов, слишком сильные для нормального сна, на мгновение ударили ей в нос — и пропали. Сара поставила пустую чашку обратно на блюдце, облизала губы и мстительно улыбнулась.

— Всего лишь сон, — прошептала она. — И ничего больше.

Джарет улыбнулся в ответ. Если он и был раздосадован её реакцией, то виду не показал. Впрочем… А почему должен был? Он ведь и вправду только сновидение, пусть и невероятно реалистичное, а подсознание никогда не лжёт, только запутывает следы.

— Сон, — мечтательно протянул он. — Пусть сон. Сны ведь никогда не приходят без причины, верно, Сара? Так тебе говорят умные книги и глупые люди? В таком случае, я твой самый особенный сон. Самый желанный и самый верный. Тот, без которого ты не можешь обойтись вот уже сколько? Десять лет? Пятнадцать? Вечно путаюсь в этих дурацких человеческих календарях…

Он вскочил с кресла единым гибким движением и зашёл ей за спину, кладя прохладные руки с заострёнными ногтями ей на плечи. Его дыхание обожгло ей ухо:

— Ты хоть понимаешь, что всей своей славой ты обязана мне? — его ноготь очертил её скулу и провёл по шее сверху вниз, до самой ключицы. — Что я тебе необходим, иначе ты не вызывала бы меня каждый раз, когда тебе надо решить задачу чуть посложнее описанной в учебниках?

Сара на мгновение прикрыла глаза. Необходим. Не как убежище от реальности, не как сублимация разочарований в «обычных отношениях»: их в жизни Сары хватало и она была ими довольна, насколько может быть доволен личной жизнью «эксперт по страхам». Но как двигатель её исследований, та вечная заноза в сознании, которая побуждала её искать ответ на вопрос: почему, вопреки инстинкту самосохранения и здравому смыслу, пугающее может возбуждать?

И было ещё кое-что: в последних классах и в первый год в университете Сара пила снотворное каждый день. Но потом… потом ей попалась на глаза биография Сальвадора Дали. Несколько работ Юнга. Все в один голос утверждали, что сны — источник творческих прозрений — и Сара решила рискнуть.

Своим успехом она была обязана ярким снам (которые, как известно, посещают в основном будущих шизофреников) — но и умению их контролировать. Она никогда не позволяла своему воображению разгуляться больше, чем необходимо, но иногда спускала его с короткого поводка. Ненадолго.

— Ты — часть меня. Так что своим успехом я обязана себе. И никому больше, — она распахнула глаза и перехватила руку Джарета, подобравшуюся к вырезу её платья.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза — она запрокинула голову, он склонился ближе, — будто две перевёрнутые проекции, дополняющие друг друга, анима и анимус, инь и янь, ночь и день, белое и чёрное, причудливо перемешанные на шахматной доске.

Но затем Джарет выпрямился, отстраняясь. Прошёл обратно к своему трону и, по-прежнему не поворачиваясь, стянул со спинки цилиндр.

— Хочешь, я достану оттуда кролика, а ты угадаешь, какого он цвета?

На мгновение его голос показался усталым и мягким. А ещё — старым. Древним как холмы. Будто он исправно играет свою роль уже тысячелетия, и смертельно утомился от этого, но не может уйти, как джинн не может покинуть лампу.

— Белый, — выпалила Сара. — Белая неясыть, белый кролик, белый единорог, белый священный олень дикой охоты… цвет фей, верно?

— Верно, — он обернулся, с размаху опускаясь обратно в кресло. На его руках сидел белоснежный кролик с голубыми глазами, и Джарет рассеянно гладил его по шёрстке. — Цвет фей, цвет порогов и ворот, цвет вечной жертвы, за которой охотятся, но которая раз за разом ускользает за секунду до удара, пока охотники не настигнут оленя и миру не придёт конец. Может, тебе лучше поразмыслить, почему ты сама всегда выбираешь белый? Готова ли ты узнать, насколько глубока кроличья нора?

С каждым словом его голос звенел всё громче и громче, сливаясь с исступлённым, сумасшедшим щебетом птиц и дурманящим запахом скошенной травы…

На последнем слове Сара проснулась.

За окном гостиничного номера занимался новый день. Щебетали птицы.

* * *

Как всегда бывало после слишком ярких снов, сразу после пробуждения Сара ощущала себя не столько отдохнувшей, сколько вымотанной. Но чёрный кофе смыл с языка приторную сладость «потустороннего» чая, и туман в голове слегка развеялся.

Наскоро проглотив завтрак и всё ещё досадуя на себя за рассеянность — надо же ей было забыть выпить снотворное именно сейчас, в дороге! — Сара снова запрыгнула за руль своего линкольна, полная решимости добраться до Стехикена засветло.

Мэй, глядя, как подруга вдавливает педаль в пол и лихо вписывается в виражи и повороты идущей вдоль предгорий трассы, решила не мучить её разговорами. Но когда перед ними открылся особенно красивый вид на поросшую соснами лесную долину и заснеженные горы вдалеке, Сара заговорила сама:

— И что тебя заставило сбежать от всей этой красоты? Уж не племянники точно!

Воздух казался неестественно прозрачным, а каждое дерево — будто вырезанным из бумаги или нарисованным тушью.

— Ты будешь смеяться. Или решишь, что я вру и скрываю какую-то ужасную тайну.

— Клянусь не подозревать тебя в том, что ты кого-то закопала под яблоней и сбежала от правосудия и угрызений совести.

Мгновение — и прекрасный вид скрылся за поворотом. Машина въехала в лес. Мэй вздохнула:

— Ну о’кей. Я больше не могла находиться там, где все называют меня Марианной, а на просьбу звать меня как-нибудь иначе только смеются и качают головой. Или соглашаются, но всё равно делают по-своему. Я могу сменить пол, цвет кожи, проколоть себе нос огромной булавкой или принять ислам, но для них я всё равно всегда буду Марианной. Да-да, я знаю: мои родители не хотели ничего плохого, это в честь моей канадской бабушки, а бабушка — в честь символа Франции, так что «Летиция Каста терпела и ты потерпишь», но…

— Ты говоришь это человеку, которого в честь бабушки назвали Сарой. Я не могу спокойно зайти в еврейский квартал, чтобы не нарваться на замечание, что я, дескать, как-то не так себя веду и одеваюсь. А ведь бабушка вообще была ирландкой…

Вдали вырос указатель на Стехикен, и Сара прибавила скорость. Это напомнило ей, что самого важного она так и не узнала. Давным-давно, на вопрос «знаете ли вы какое-нибудь мистическое место», студийный гримёр Мэй Голлуэй, с которой Сара ещё не была знакома, воскликнула:

— У нас есть «чёртов мост».

Сара так и записала: «Чёртов мост, Стехикен, штат Вашингтон». Спустя год они с Мэй подружились. Спустя два — снимали квартиру вместе. Спустя три — стали зарабатывать достаточно, чтобы разъехаться. Но за все эти годы о «чёртовом мосте» они так больше и не говорили.

Сара сверилась со спидометром:

— Через два часа будем на месте. Ты как раз успеешь рассказать, что такого проклятого в вашем знаменитом разрушенном памятнике архитектуры.

Мэй поудобнее угнездилась на сидении, поправила солнцезащитный козырёк со своей стороны и зачем-то поковыряла ногтем наклейку на бардачке. Казалось, она забыла, что пообещала рассказать эту историю, и теперь не знала, с чего начать.

— Когда я была маленькой, мне и другим ребятам запрещали ходить к мосту. Дескать, там было опасно. Издалека он ничего особенного собой не представляет, но я никогда не видела его по-настоящему вблизи.

Сара скептически приподняла брови и фыркнула:

— Ты же не хочешь сказать, что тебе запретили что-то делать — и ты вот просто так послушалась? И все твои приятели, хулиганы и разорители гнёзд, тоже?

— Нет, конечно. Но там была Кэсси.

Повисла пауза. Сара вела машину с максимальной разрешённой скоростью, так что не могла повернуться и посмотреть, что заставило Мэй замолчать. Но её голос звучал задумчиво, словно подруга слишком глубоко погрузилась в свои мысли, чтобы продолжить рассказ без напоминания.

— Кэсси?

— Она жила в развалюхе у самого моста. Натуральная ведьма: седые всклоченные лохмы, чёрные зубы, скрюченные пальцы... Вообще-то её звали Вильгеминой или что-то такое, но мы звали её «Кэсси», потому что в перерывах между плевками, ругательствами и воем она орала, будто феи прокляли её даром предвидения, но ей никто не верит. Как Кассандре.

— Детишки в восемь лет знали греческие мифы?

— Я знала: папа учитель философии и у нас дома всегда было полно всяких книг про Грецию. А вот откуда об этом было известно самой Кэсси, ума не приложу: её родители были алкоголиками и умерли, когда она едва закончила школу.

— Ну и как, — поёрзала на сидении Сара, — её пророчества сбывались?

Мэй только фыркнула:

— Они были довольно однообразными: что мы все прокляты и закончим свои дни в канаве. Скажем, я должна была выйти замуж по залёту, родить семь детей и убить мужа отвёрткой. И всё это не выходя из родимого Стехикена. Если что, Билл, которого я так и не заколола, живёт на Манхеттене и держит галерею искусств. Многодетным отцом он если и станет, то только по собственному желанию, потому что он гей. Диана — детектив в полиции Сиэттла. Тони — архитектор...

— Так! — Сара даже притормозила. — Только не говори мне, что я двое суток не отлипаю задницей от сиденья только потому, что шайку детишек напугала какая-то бомжиха!

Мэй заливисто расхохоталась, и Сара мысленно признала, что нет, вчера она погорячилась: иногда характер Мэй её всё же бесил.

— Спокойно, мисс ужас на крыльях ночи! Это только присказка, а сказка вот. Когда я уехала из Стехикена и поступила в колледж, в один из приездов на каникулы я вспомнила про Кэсси. Я сказала что-то насчёт того, что алкоголь творит с генами и как это ужасно: всю жизнь прожить в безумии. Лучше бы и не рождаться совсем. Понимаешь, я была уверена, что Кэсси — слабоумная с детства. Но мама мне на это ответила, что гены здесь ни при чём...

Она взяла новую издевательскую паузу, и на этот раз Сара была абсолютно уверена: Мэй делает это специально, чтобы её подразнить.

— Ну, излагай уже!

— Короче, лет до шестнадцати Минни была занозой в заднице всего города, но чего ей было не занимать, так это смышлёности. Она воровала сладости и тетради для школы, засовывала своим обидчикам картофель в выхлопную трубу, курила как паровоз с десяти лет, а когда потеряла девственность — не знает никто, но судя по тому, что грудь у неё выросла уже в двенадцать, а мордашка была очень даже смазливой...

— И что случилось, когда ей было шестнадцать?

Сара подобралась в водительском кресле и крепче обняла руль. По обе стороны сузившегося шоссе мелькали пронизанные солнцем ряды сосен, словно в исполинском зале с колоннами. Последний поворот на Стехикен был совсем близко. А Мэй издевательски молчала.

— Она пропала? Увидела знамение и сошла с ума? Родители пытались её убить под воздействием неизвестной дьявольской силы?

Мэй похлопала в ладоши:

— Браво, доктор! Всё сразу, на самом деле. Она исчезла. Шериф полагал, что Минни просто сбежала с каким-нибудь дальнобойщиком, но кто-то слышал накануне пропажи, как её отец ругался с ней и орал «такая же, как твоя мать, и кончишь так же», «скорей бы от тебя избавиться», «чтоб тебя черти забрали» и прочие милые напутствия. Жена его тоже значилась пропавшей без вести. Есть от чего напрячься, да? Короче, начали расследование, перекопали лужайку за хибарой. Нашли тридцать пять собачьих трупов и шесть человеческих. Последние отыскали только потому, что инспектор из города закусил удила и отказался уходить с участка, хотя все ему твердили: кроме собак там ничего нет. Пять трупов были совсем маленькие: младенцы, видимо, другие дети этих алкашей. Но умерли они сами или их убили установить было невозможно. А вот последний труп... был труп пропавшей жены. Отца Минни заключили под стражу, и он повесился в камере. А через полгода вернулась Минни. Живая. Когда у неё брали показания, она вначале вполне связно излагала, что отец за ней погнался с топором, а она побежала через мост в лес. И только инспектор расслабился: мол, дело закрыто, — как она прибавила, что на мосту запнулась, упала... и оказалась в стране фей, откуда вернулась только накануне. Её, конечно, проверили на наркотики и алкоголь, но Минни была чиста. Даже курить бросила. Она отказалась исправлять свои показания, как шериф и весь участок на неё ни давили. Поэтому на суд её не вызвали, а просто отпустили с миром.

— И она поселилась в бывшей хижине родителей? Так просто? Сумасшедшая?

Вот вам и нравы маленьких городков. В жилищном комплексе, где обитала Сара, начинали бить тревогу даже если различали через стенку обычный разговор на повышенных тонах. Или если кто-то из жильцов пропадал на сутки, не предупредив консъержа.

— Тогда она не выглядела такой уж сумасшедшей. Первое время она просто каждый день ходила на мост. А потом… как говорит мама, она сидела на мосту каждый день и выла будто раненный зверь, плакала и божилась, валялась в пыли, кричала что-то неразборчивое. Потом перестала туда ходить. Но стоило кому-то приблизиться к мосту, как она словно с цепи срывалась: выскакивала и начинала орать, что им там не место.

В машине воцарилась тишина.

Полосы разметки ложились под колёса линкольна, светило солнце, но от рассказа Мэй почему-то осталось тяжёлое послевкусие и мурашки по спине. Неужели из-за этого простого «чтоб тебя черти забрали»? Большинство лиминальных пространств вызывают дискомфорт и слывут «проклятыми» из-за чисто визуальных и звуковых эффектов: тумана, композиции, завывания ветра в карстовых пустотах. Поэтому Сара их и исследовала: чтобы использовать самые работающие приёмы в кино и фотографии. Но аудиовизуальные эффекты не провоцируют безумие и не разрушают личность за полгода. «Возможно, там просто радоновые трещины или вызывающая галлюцинации плесень», — подумала про себя Сара. С такими причинами она тоже часто сталкивалась, но они приносили чисто моральное удовлетворение: очередной мистический объект оказался пшиком. Использовать это в работе было невозможно: пустой выстрел, как ни жаль. Но хотя бы подруга побудет с семьёй…

1)

Одной женщине снится сон: Поздно вечером она идёт по безлюдной улице домой и вдруг замечает, что за ней не отставая следует незнакомый мужчина. Она ускоряет шаг, то же самое делает и незнакомец. Она почти бежит и сворачивает в тёмный переулок, в котором живёт. Он — следом за ней. Она взбегает по тёмной лестнице к дверям своей квартиры, но незнакомец настигает её на ступенях, хватает и прижимает к стене.

Женщина в ужасе:

-Что вы хотите со мной делать?!

Мужчина:

-Не знаю. Это ваш сон, мадам!

Вернуться к тексту