Секрет (гет)

— Как вам пробы?

— Чудовищно!

Седовласый актёр смутился и слегка заискивающим тоном переспросил:

— Для пилота? Или для первого сезона, мисс Уильямс?

— В том, что зависит от вас, Малкольм, и для того, и для другого.

Есть нечто необыкновенно развращающее, когда твоего мнения с нетерпением ожидают люди вдвое старше тебя. Впрочем, призвание не выбирают…

* * *

Человек даже не подозревает, какое разнообразие странных профессий таится в закоулках нашего, казалось бы, современного и стандартизированного мира. О них не напишут на сайтах вакансий. На уроке профориентации никому даже в голову не придёт о них упомянуть.

А они есть. Некоторым из таких занятий даже сложно подобрать имя.

Вот, скажем, Сара Уильямс. Для университетского табеля о рангах она — доктор социальных наук, социолог. Для киностудий — «специалист по спецэффектам». Для интернет-портала «Разоблачение мифов» — ведущая подкаста, посвящённого фокусам.

Сама себя она иногда называла «эксперт по страхам». Её приглашали тогда, когда требовалось создать нечто пугающее. Пугающее и омерзительное. Пугающее и тревожное. Или… пугающее и волнующее.

На заре своей карьеры Сара консультировала грошовые аттракционы и проектировала «Пещеры ужаса». Сейчас к ней обращались ведущие киностудии, фотоателье и разработчики игр. Но суть не изменилась: она рассказывала людям, чего они на самом деле боятся.

Правда, теперь её то и дело пытались уличить. Доказать, что она — всего лишь шарлатанка, не заслуживающая высокого гонорара и уважения. Задиры и неудачники слетались к ней как мотыльки к костру. Что ж, такова цена славы.

Последний раз к ней прицепился настоящий «специалист по спецэффектам»: двухметровый парень, знающий всё о взрывах, стекле и машинах. Сложно не почувствовать себя обиженным, когда какая-то соплюшка (Сара была старше его на девять лет, но из-за худобы казалась моложе) получает за съёмочный день в два раза больше, едва ударив палец о палец.

— Хочешь пари? — она улыбнулась чуть шире, чем было нормально. Не просто приветливая улыбка: тщательно отработанная гримаса маньяка из той части фильма, когда ничего страшного ещё не происходит, но подозрения уже появляются. — У тебя есть девушка?

— Конечно! — нахмурился пиротехник, глядя на Сару исподлобья.

С опаской.

Правильно. Но поздно.

— И она не очень горит желанием позволить тебе дойти до четвёртой базы⁽¹⁾? Нет-нет, — прервала она его, — не отвечай! Просто… вдруг появится возможность, и ты решишь провести маленький эксперимент. Своди её вот на этот фильм… — Сара размашистым, но понятным почерком написала на листке название одного из проектов, к которому приложила руку, — и она кинется на тебя сама.

Парень криво усмехнулся, всем видом показывая, что ему совсем не интересно. Но листок забрал. А потом, спустя неделю, ходил такой довольный-довольный… и больше не пытался задирать Сару. Ну кто бы мог подумать, а?

Страх, секс, волнение, стресс и влечение, болезненный, ничем не утолимый интерес — вечно выступали в связке друг с другом. Это был главный социологический закон.

Чуть больше опасности — и вверх всплывало отвращение.

Чуть больше слепой неотвратимости и объективности — и ключевой становилась тревога.

Но если добавить совсем немного загадочности, уязвимости и непредсказуемости — то забег выиграет влечение.

Страх был просто математической формулой с несколькими переменными, а Сара — одним из лучших специалистов в этой области. Она и сама пользовалась знаниями, которые продавала другим: скажем, её широкая, доброжелательная улыбка. Слишком широкая, слишком доброжелательная. Особенно, когда ей говорили гадости, а она улыбалась. Она знала, что пугает. И смаковала эффект. Если ты «эксперт по ужасам», то нечего ожидать, что сможешь наладить нормальные отношения с людьми. Ты можешь либо разочаровать их, если покажешься слабой, либо… запомниться навсегда. Пошевелить корни страхов, живущих в их душах с самых нежных, самых детских лет. Стать кошмаром среди кошмаров.

Сара предпочитала пугать. Или… распускать слухи о себе. Например, что она ничего не боится. Конечно, это было не так. Но Сара страшилась реальных вещей: болезни, смерти, случайности. Люди же, говоря о страхе, обычно выше подобных банальностей — они имеют в виду проклятия и легенды.

Такое Сару и вправду не пугало. Потому что знала этому цену.

* * *

Фильм, который Сара консультировала, благополучно пережил стадию пилота и продлился на полный сезон. В первую очередь благодаря сбалансированному образу таинственного и бескомпромиссно-жестокого антагониста, представленного Малькольмом Эббингом.

Можно перевести гонорар на накопительный счёт и заняться тем, что по душе. Например, съездить в штат Вашингтон и поснимать очередной «чёртов мост» или «колодец эльфов».

Сару часто спрашивали, зачем ей это. Степень доктора уже была при ней, а профессора за исследование лиминальных пространств и «проклятых» объектов архитектуры вряд ли дадут.

Но она шныряла по границе света и тьмы ради собственного удовольствия. Городские легенды представляли собой уникальное сочетание тайны, страха, истории — и банальности. Саре нравилось прикоснуться к старому мифу, нырнуть на самое дно, добраться до сути… а потом сломать. Одним пальцем, как карточный домик.

— Мэй, ты со мной?

— Ну конечно, Сара. Заодно с роднёй повидаюсь. Это позор, что ты катаешься по всем Штатам, собирая всякие ветхие суеверия, а у нас не была!

— Возьмёшь камеру?

— Нет! Бери свою зеркалку. Моя сломалась, и это надолго.

Сара выпустила воздух сквозь сомкнутые зубы и поднесла телефон к другому уху. Ну вот. Марианна, обожавшая свою семью и люто ненавидевшая своё полное имя, уже десять лет была её бессменной подругой, что означало — она подводила Сару на удивление редко. Но и на солнце бывают пятна.

Сара не любила работать со своим фотоаппаратом. Казалось, тот собирает все возможные артефакты и пытается заморочить её необъяснимым: всем тем, во что Сара не верила. Но снимать «таинственные объекты» на аналоговый фотоаппарат было вызовом и традицией. Ещё одной легендой, суеверием, абсолютно беспомощным перед здоровым скепсисом и острым взглядом.

— Ладно, я тебя прощу, если ты расскажешь, почему этот мост считается проклятым.

— Замётано.

* * *

Они с Мэй договорились встретиться завтра утром. Что означало: надо выспаться. Сара со вздохом открыла прикроватную тумбочку, уставившись на блистер со снотворным и уютно устроившийся рядом перманентный маркер.

Любой знает, как умирают люди, перебравшие таблеток: они глотают одну штуку, потом забывают, что уже приняли, добавляют ещё одну… и ещё одну… и ещё… Пока не валятся без чувств.

Так умерла её мать.

По крайней мере, Сара верила, что это случайность. Даже священник, отпевавший Линду Уильямс, в этом сомневался. А бывшие «подруги» и вовсе шептали что-то о «слишком богатом воображении» (шизофрения ведь так некрасиво звучит). Но Сара знала: сумасшедшая или нет, мать никогда не оставила бы её одну. Другое дело — рассеянность: Линда Уильямс никогда не была особенно собранной, а уж после таблеток…

Поэтому у Сары был маркер.

Вначале поставить точку рядом с таблеткой — и только потом выщелкнуть её из блистера. Вначале знак, потом вещество, а не наоборот. Теперь если она забудет, выпила ли таблетку, то просто останется без снотворного.

Её психотерапевт называл это «одержимостью контролем». Сара — «разумной предосторожностью» и «ответственным отношением к жизни». Иногда ей казалось, что было бы гораздо удобнее наврать, что она — шопоголик, нимфоманка и прокрастинатор, а потом, когда психолог начнёт убеждать её «взять бразды правления своей судьбой в собственные руки», — радостно исполнять все рекомендации, добиваясь «невероятного прогресса». Что за бессмысленная, сизифова работа — учить безответственных взваливать на себя обязательства, а ответственных — от них избавляться! Сара сменила уже трёх аналитиков и каждого жалела: брезгливой и высокомерной жалостью заведомо более сильного существа, прекрасно знающего, что забота без сочувствия — просто красивое имя для презрения. Впрочем, возможно, она недооценивала своих психологов, наивно ожидая, будто за их рекомендациями стоит лишь желание помочь и ничего больше. Но что если ими на самом деле движет садисткое желание узнать, окажется ли страх, внушённый душевной болезнью, достаточно силён, чтобы побудить человека отказаться от самого себя, пойти против своей природы? И не было ли в таком случае «лекарство» хуже самой хвори?

Какой славный вышел бы хоррор, не правда ли?

Сара усмехнулась и тщательно запила снотворное водой. Она никогда не страдала бессонницей, но без таблеток ей снились слишком странные сны. «Но не сегодня», — подумала она, уже засыпая.

* * *

Сара лихо остановила свой бирюзовый Линкольн Навигатор рядом с домом Мэй, разом открывая все двери и багажник.

Та только присвистнула. Мэй непременно бы картинно приспустила очки и вздёрнула брови, но была слишком обвешана сумками.

— Никогда не упускаешь случая порисоваться?

— Что поделаешь, профессиональное выгорание, — пожала плечами Сара. — А ты собираешься остаться в Стехикене навсегда?

— Нет, конечно, — Мэй со стоном сгрузила в багажник чемодан, а следом тяжёлый рюкзак. — В чемодане сувениры для племянников. Что до остального… Не пройдёт и пары дней, как я вспомню, почему оттуда сбежала, надену комбинезон от клещей, закину за спину рюкзак… и уйду просить политического убежища в Канаду.

Она плюхнулась на соседнее с Сарой сидение, защёлкивая ремень безопасности.

— И на каком основании?

— Основании? Ты не представляешь, что значит быть Голлуэй… Это как Рождество или День благодарения в любое время года: еда, пикники, шарады и куча детей. Ни покурить, ни сказать грубое слово. Короче, они покушаются на мою свободу убеждений.

Вот в этом была вся Мэй.

Сара мысленно называла характер подруги «эффектом зловещей долины наоборот». Мэй регулярно рычала, что не успеет в срок — но ни разу не просрочила дэдлайн; хрустела чипсами так громко и неряшливо, что, казалось, всё вокруг должно быть усыпано крошками — но не упускала ни одной; клялась, что терпеть не может вечера в кругу семьи — и обожала своих родителей, братьев и сестёр, бесконечных племянников и племянниц, проводя с ними любую свободную минуту (а для этого надо было, между прочим, пересечь два с половиной штата).

Страх и оторопь рождаются там, где нечто безобидное и милое краешком показывает зловещую изнанку, тонкое пугающее несоответствие. Мэй же была чем-то сродни фильмам Бёртона и комиксам об Аддамсах: душевное создание в оболочке циничной пацанки без правил и такта. Поэтому Мэй было позволено хамить Саре сколько угодно и есть чипсы в её автомобиле.

— Сильно! — оценила Сара. — Но не могу поддержать твой антипатриотический порыв.

— Кто бы говорил! Это не я оскорбляю своей полноприводной зверюгой с высокой подвеской дороги штата Вашингтон. Ты что, думаешь, я из края грунтовок и канав?

Сара быстро лавировала по узким улочкам, продвигаясь к выезду из города быстрее, чем подсказал бы любой навигатор. Девять из десяти её знакомых считали вождение скучной необходимостью, но для неё это была ещё одна победа разума над случайностью, поединок против времени и пространства. Где-то в иной реальности Сара с её умением решать загадки и находить кратчайший маршрут из точки А в точку В, причём почти всегда в объезд, могла бы стать финансовым инспектором. Или взломщиком.

— Держась прямой дороги до цели никогда не доберёшься! — резюмировала она одновременно реплику Мэй и собственные мысли. — Для этого надо свернуть и погрузиться в лабиринт окольных путей.

Мэй только закатила глаза и издала протестующий вопль: она не переваривала пустые банальности. Сара тоже. Но что делать, если в жизни разыгрываются одни и те же вечные сценарии, как в книге Проппа⁽²⁾, а всё остальное — лишь несущественные детали?

С этой мыслью она, наконец, вырулила из города на хайвей.

1) Американский слэнг, связанный описанием отношений как с игры в бейсбол. Стадии:

1 база = французский поцелуй

2 база = ласки, но в одежде

3 база = оральный секс, мастурбация и т.п.

4 база = секс.

Вернуться к тексту

2) Имеется в виду концепция, согласно которой все сказки мира сводятся к конечному набору универсальных сюжетов и элементов, см.

https://ru.wikipedia.org/wiki/Морфология_сказки

Вернуться к тексту

В лесу щебетали птицы. Громко, заливисто, исступлённо. Так иногда верещат цикады, когда столбик термометра ползёт вверх, а сосновые леса одуряюще пахнут нагретой смолой. Не звук, а ощущение, вибрация воздуха, венчающаяся с шумным пульсом, который, кажется, наполняет не только сердце и уши, но каждую клетку тела до самых кончиков пальцев. Так огни святого Эльма пляшут электричеством на каждом волоске.

Сара шла по яркой зелёной траве, чуть приподнимая подол тяжёлого белого платья. Широкая просека посреди леса, залитая ослепительным, вибрирующим солнечным светом разматывалась перед ней, будто парадная ковровая дорожка. В траве распускались голубые цветы.

Нет. Не цветы.

Глаза. Небесно-голубые глаза на тонких зелёных стебельках с листочками. Каждое глазное яблоко, вопреки всякой логике — хотя какая логика во сне? — было оторочено чёрными длинными ресницами и кокетливо подмигивало Саре. Странно, но глаза были мужские.

«Они не просто так раскрываются. Они подглядывают!» — внезапно догадалась она, одновременно ощутив, что пышный бальный наряд надет прямо на голое тело и под белой юбкой абсолютно ничего нет.

Сара резко свернула чуть в сторону, моментально примяв носком бальной туфельки один из стебельков и занесла над глазом острый каблук.

— Закройся или выколю, — хмуро приказала она.

Глаз поспешно смежил веки.

— Это вас всех касается!!! — проорала Сара во весь голос, обращаясь к волнующемуся морю голубых бликов.

Как по волшебству, глаза пропали. Газон вновь стал обычным, а прямо перед Сарой раскинулся длинный обеденный стол, уставленный чайными чашками, сахарницами, печеньем и фруктами.

— Что, даже меня? — поинтересовался ленивый голос, манерно растягивающий слова.

Обладатель голоса сидел во главе стола. Впрочем, «сидел» неточное слово: он расположился на высоком стуле, больше напоминающем трон, закинув длинную ногу в высоком, вышитом сапоге через подлокотник.

Викторианский сюртук, переливавшийся всеми оттенками бирюзового и зелёного, будто позаимствовал своё богатство красок у перьев павлина. На выступающей над спинкой «шишечке» трона был косо надет высокий цилиндр — такая же явная дань вчерашним мыслям Сары о фильмах Бёртона, как и всё остальное. Сны — лишь сны. Они прикидываются порталом в волшебство, но не создают ничего, только тасуют кадры привычной нам реальности.

Спустя десять лет психоанализа Сара могла объяснить каждую деталь своих снов и проследить её преемственность мыслям и впечатлениям дня. Кроме того, кто сидел сейчас на троне. Белые волосы, хищный профиль, завораживающая мягкость и грация движений, то лениво-замедленных, то внезапно-стремительных.

Любой другой выглядел бы смехотворно в этих вычурных, богато разукрашенных вещах. Любой другой с такой манерностью в голосе и повадке явно сигнализировал бы миру о своей принадлежности к миру клубов Сан-Франсиско. Но с Джаретом, «королём гоблинов», как он изволил зваться в сновидениях Сары, это не работало. Он смотрелся смертоносно и гетеросексуально. Даже слишком.

— А если я скажу, что да, ты послушаешься? — Сара задумчиво склонила голову набок.

— «Это ваш сон, мадам, вам и решать»⁽¹⁾, — ответил он репликой из старого анекдота. — Но я всё-таки надеюсь, что ты не станешь кидаться в меня обувью, — он шутливо прикрыл ладонью глаза. — В любом случае, рад, что ты в кои веки заглянула ко мне не по работе.

В сущности, ничего сложного — думала Сара когда-то: он просто напоминает крупную хищную кошку. Никому не придёт в голову, что тигр или ягуар не опасен просто потому, что немного перебрал с яркостью наряда. Сочетание смехотворного и опасного в магическом существе в мире сюжетов известно с давних пор и называется «трикстером». Тоже никакого сюрприза.

Но Джарет трикстером не являлся. Во всяком случае, не только им. Было и что-то ещё…

Если однажды Сара заберётся по кроличьей норе своего подсознания достаточно глубоко, чтобы разгадать эту загадку, она наконец-то получит свой «святой Грааль»: идеальную форму волнующей, парализующей волю опасности. Оптимальную формулу страха и желания.

Раз он являлся в снах именно ей, то формула спрятана где-то в глубине её, Сары, головы. В глубине её собственной психики. Надо лишь её извлечь. Поэтому ещё одно наблюдение фантома её подсознания в естественной среде обитания не повредит.

— Рано радуешься, — хмыкнула Сара, присаживаясь на стул буквально в двух чашках от «трона» Джарета: оптимальное расстояние для деловых переговоров, согласно исследованиям, проведённым в восьмидесятые. — По работе ты скоро мне понадобишься. Возможно, уже завтра.

— Тогда не будем портить очарование момента, — тонко улыбнулся Джарет, ласково поглаживая бок пузатого фарфорового чайника, расписанного запутанным геометрическим узором. — Ты предпочитаешь чай с молоком или без?

— Я предпочитаю кофе.

— Что поделаешь, здесь так не принято, — подмигнул он, уже без спроса наливая Саре чай, добавляя молоко и сахар. — Лучший рецепт царства фей. Заварил как для себя.

— В царстве фей смертному нельзя ничего ни пить, ни есть, — парировала Сара, плавно отодвигая от себя чашку.

— Только если веришь, что фейри реальны, — хмыкнул Джарет. — Но я ведь «всего лишь сон», не так ли? Или… — его голос вдруг стал ниже, напоминая мягкий рык с завораживающими, гипнотическими обертонами, — ты наконец-то готова признать, что я действительно существую? — он подвинул чашку обратно к ней одним указательным пальцем. — Ты готова признать меня, Сара?

— Ни за что, — прошипела она, беря чашку в руки и осушая залпом.

Пряный вкус карамели и специй, лёгкая горечь трав и запах цветов, слишком сильные для нормального сна, на мгновение ударили ей в нос — и пропали. Сара поставила пустую чашку обратно на блюдце, облизала губы и мстительно улыбнулась.

— Всего лишь сон, — прошептала она. — И ничего больше.

Джарет улыбнулся в ответ. Если он и был раздосадован её реакцией, то виду не показал. Впрочем… А почему должен был? Он ведь и вправду только сновидение, пусть и невероятно реалистичное, а подсознание никогда не лжёт, только запутывает следы.

— Сон, — мечтательно протянул он. — Пусть сон. Сны ведь никогда не приходят без причины, верно, Сара? Так тебе говорят умные книги и глупые люди? В таком случае, я твой самый особенный сон. Самый желанный и самый верный. Тот, без которого ты не можешь обойтись вот уже сколько? Десять лет? Пятнадцать? Вечно путаюсь в этих дурацких человеческих календарях…

Он вскочил с кресла единым гибким движением и зашёл ей за спину, кладя прохладные руки с заострёнными ногтями ей на плечи. Его дыхание обожгло ей ухо:

— Ты хоть понимаешь, что всей своей славой ты обязана мне? — его ноготь очертил её скулу и провёл по шее сверху вниз, до самой ключицы. — Что я тебе необходим, иначе ты не вызывала бы меня каждый раз, когда тебе надо решить задачу чуть посложнее описанной в учебниках?

Сара на мгновение прикрыла глаза. Необходим. Не как убежище от реальности, не как сублимация разочарований в «обычных отношениях»: их в жизни Сары хватало и она была ими довольна, насколько может быть доволен личной жизнью «эксперт по страхам». Но как двигатель её исследований, та вечная заноза в сознании, которая побуждала её искать ответ на вопрос: почему, вопреки инстинкту самосохранения и здравому смыслу, пугающее может возбуждать?

И было ещё кое-что: в последних классах и в первый год в университете Сара пила снотворное каждый день. Но потом… потом ей попалась на глаза биография Сальвадора Дали. Несколько работ Юнга. Все в один голос утверждали, что сны — источник творческих прозрений — и Сара решила рискнуть.

Своим успехом она была обязана ярким снам (которые, как известно, посещают в основном будущих шизофреников) — но и умению их контролировать. Она никогда не позволяла своему воображению разгуляться больше, чем необходимо, но иногда спускала его с короткого поводка. Ненадолго.

— Ты — часть меня. Так что своим успехом я обязана себе. И никому больше, — она распахнула глаза и перехватила руку Джарета, подобравшуюся к вырезу её платья.

Мгновение они смотрели друг другу в глаза — она запрокинула голову, он склонился ближе, — будто две перевёрнутые проекции, дополняющие друг друга, анима и анимус, инь и янь, ночь и день, белое и чёрное, причудливо перемешанные на шахматной доске.

Но затем Джарет выпрямился, отстраняясь. Прошёл обратно к своему трону и, по-прежнему не поворачиваясь, стянул со спинки цилиндр.

— Хочешь, я достану оттуда кролика, а ты угадаешь, какого он цвета?

На мгновение его голос показался усталым и мягким. А ещё — старым. Древним как холмы. Будто он исправно играет свою роль уже тысячелетия, и смертельно утомился от этого, но не может уйти, как джинн не может покинуть лампу.

— Белый, — выпалила Сара. — Белая неясыть, белый кролик, белый единорог, белый священный олень дикой охоты… цвет фей, верно?

— Верно, — он обернулся, с размаху опускаясь обратно в кресло. На его руках сидел белоснежный кролик с голубыми глазами, и Джарет рассеянно гладил его по шёрстке. — Цвет фей, цвет порогов и ворот, цвет вечной жертвы, за которой охотятся, но которая раз за разом ускользает за секунду до удара, пока охотники не настигнут оленя и миру не придёт конец. Может, тебе лучше поразмыслить, почему ты сама всегда выбираешь белый? Готова ли ты узнать, насколько глубока кроличья нора?

С каждым словом его голос звенел всё громче и громче, сливаясь с исступлённым, сумасшедшим щебетом птиц и дурманящим запахом скошенной травы…

На последнем слове Сара проснулась.

За окном гостиничного номера занимался новый день. Щебетали птицы.

* * *

Как всегда бывало после слишком ярких снов, сразу после пробуждения Сара ощущала себя не столько отдохнувшей, сколько вымотанной. Но чёрный кофе смыл с языка приторную сладость «потустороннего» чая, и туман в голове слегка развеялся.

Наскоро проглотив завтрак и всё ещё досадуя на себя за рассеянность — надо же ей было забыть выпить снотворное именно сейчас, в дороге! — Сара снова запрыгнула за руль своего линкольна, полная решимости добраться до Стехикена засветло.

Мэй, глядя, как подруга вдавливает педаль в пол и лихо вписывается в виражи и повороты идущей вдоль предгорий трассы, решила не мучить её разговорами. Но когда перед ними открылся особенно красивый вид на поросшую соснами лесную долину и заснеженные горы вдалеке, Сара заговорила сама:

— И что тебя заставило сбежать от всей этой красоты? Уж не племянники точно!

Воздух казался неестественно прозрачным, а каждое дерево — будто вырезанным из бумаги или нарисованным тушью.

— Ты будешь смеяться. Или решишь, что я вру и скрываю какую-то ужасную тайну.

— Клянусь не подозревать тебя в том, что ты кого-то закопала под яблоней и сбежала от правосудия и угрызений совести.

Мгновение — и прекрасный вид скрылся за поворотом. Машина въехала в лес. Мэй вздохнула:

— Ну о’кей. Я больше не могла находиться там, где все называют меня Марианной, а на просьбу звать меня как-нибудь иначе только смеются и качают головой. Или соглашаются, но всё равно делают по-своему. Я могу сменить пол, цвет кожи, проколоть себе нос огромной булавкой или принять ислам, но для них я всё равно всегда буду Марианной. Да-да, я знаю: мои родители не хотели ничего плохого, это в честь моей канадской бабушки, а бабушка — в честь символа Франции, так что «Летиция Каста терпела и ты потерпишь», но…

— Ты говоришь это человеку, которого в честь бабушки назвали Сарой. Я не могу спокойно зайти в еврейский квартал, чтобы не нарваться на замечание, что я, дескать, как-то не так себя веду и одеваюсь. А ведь бабушка вообще была ирландкой…

Вдали вырос указатель на Стехикен, и Сара прибавила скорость. Это напомнило ей, что самого важного она так и не узнала. Давным-давно, на вопрос «знаете ли вы какое-нибудь мистическое место», студийный гримёр Мэй Голлуэй, с которой Сара ещё не была знакома, воскликнула:

— У нас есть «чёртов мост».

Сара так и записала: «Чёртов мост, Стехикен, штат Вашингтон». Спустя год они с Мэй подружились. Спустя два — снимали квартиру вместе. Спустя три — стали зарабатывать достаточно, чтобы разъехаться. Но за все эти годы о «чёртовом мосте» они так больше и не говорили.

Сара сверилась со спидометром:

— Через два часа будем на месте. Ты как раз успеешь рассказать, что такого проклятого в вашем знаменитом разрушенном памятнике архитектуры.

Мэй поудобнее угнездилась на сидении, поправила солнцезащитный козырёк со своей стороны и зачем-то поковыряла ногтем наклейку на бардачке. Казалось, она забыла, что пообещала рассказать эту историю, и теперь не знала, с чего начать.

— Когда я была маленькой, мне и другим ребятам запрещали ходить к мосту. Дескать, там было опасно. Издалека он ничего особенного собой не представляет, но я никогда не видела его по-настоящему вблизи.

Сара скептически приподняла брови и фыркнула:

— Ты же не хочешь сказать, что тебе запретили что-то делать — и ты вот просто так послушалась? И все твои приятели, хулиганы и разорители гнёзд, тоже?

— Нет, конечно. Но там была Кэсси.

Повисла пауза. Сара вела машину с максимальной разрешённой скоростью, так что не могла повернуться и посмотреть, что заставило Мэй замолчать. Но её голос звучал задумчиво, словно подруга слишком глубоко погрузилась в свои мысли, чтобы продолжить рассказ без напоминания.

— Кэсси?

— Она жила в развалюхе у самого моста. Натуральная ведьма: седые всклоченные лохмы, чёрные зубы, скрюченные пальцы... Вообще-то её звали Вильгеминой или что-то такое, но мы звали её «Кэсси», потому что в перерывах между плевками, ругательствами и воем она орала, будто феи прокляли её даром предвидения, но ей никто не верит. Как Кассандре.

— Детишки в восемь лет знали греческие мифы?

— Я знала: папа учитель философии и у нас дома всегда было полно всяких книг про Грецию. А вот откуда об этом было известно самой Кэсси, ума не приложу: её родители были алкоголиками и умерли, когда она едва закончила школу.

— Ну и как, — поёрзала на сидении Сара, — её пророчества сбывались?

Мэй только фыркнула:

— Они были довольно однообразными: что мы все прокляты и закончим свои дни в канаве. Скажем, я должна была выйти замуж по залёту, родить семь детей и убить мужа отвёрткой. И всё это не выходя из родимого Стехикена. Если что, Билл, которого я так и не заколола, живёт на Манхеттене и держит галерею искусств. Многодетным отцом он если и станет, то только по собственному желанию, потому что он гей. Диана — детектив в полиции Сиэттла. Тони — архитектор...

— Так! — Сара даже притормозила. — Только не говори мне, что я двое суток не отлипаю задницей от сиденья только потому, что шайку детишек напугала какая-то бомжиха!

Мэй заливисто расхохоталась, и Сара мысленно признала, что нет, вчера она погорячилась: иногда характер Мэй её всё же бесил.

— Спокойно, мисс ужас на крыльях ночи! Это только присказка, а сказка вот. Когда я уехала из Стехикена и поступила в колледж, в один из приездов на каникулы я вспомнила про Кэсси. Я сказала что-то насчёт того, что алкоголь творит с генами и как это ужасно: всю жизнь прожить в безумии. Лучше бы и не рождаться совсем. Понимаешь, я была уверена, что Кэсси — слабоумная с детства. Но мама мне на это ответила, что гены здесь ни при чём...

Она взяла новую издевательскую паузу, и на этот раз Сара была абсолютно уверена: Мэй делает это специально, чтобы её подразнить.

— Ну, излагай уже!

— Короче, лет до шестнадцати Минни была занозой в заднице всего города, но чего ей было не занимать, так это смышлёности. Она воровала сладости и тетради для школы, засовывала своим обидчикам картофель в выхлопную трубу, курила как паровоз с десяти лет, а когда потеряла девственность — не знает никто, но судя по тому, что грудь у неё выросла уже в двенадцать, а мордашка была очень даже смазливой...

— И что случилось, когда ей было шестнадцать?

Сара подобралась в водительском кресле и крепче обняла руль. По обе стороны сузившегося шоссе мелькали пронизанные солнцем ряды сосен, словно в исполинском зале с колоннами. Последний поворот на Стехикен был совсем близко. А Мэй издевательски молчала.

— Она пропала? Увидела знамение и сошла с ума? Родители пытались её убить под воздействием неизвестной дьявольской силы?

Мэй похлопала в ладоши:

— Браво, доктор! Всё сразу, на самом деле. Она исчезла. Шериф полагал, что Минни просто сбежала с каким-нибудь дальнобойщиком, но кто-то слышал накануне пропажи, как её отец ругался с ней и орал «такая же, как твоя мать, и кончишь так же», «скорей бы от тебя избавиться», «чтоб тебя черти забрали» и прочие милые напутствия. Жена его тоже значилась пропавшей без вести. Есть от чего напрячься, да? Короче, начали расследование, перекопали лужайку за хибарой. Нашли тридцать пять собачьих трупов и шесть человеческих. Последние отыскали только потому, что инспектор из города закусил удила и отказался уходить с участка, хотя все ему твердили: кроме собак там ничего нет. Пять трупов были совсем маленькие: младенцы, видимо, другие дети этих алкашей. Но умерли они сами или их убили установить было невозможно. А вот последний труп... был труп пропавшей жены. Отца Минни заключили под стражу, и он повесился в камере. А через полгода вернулась Минни. Живая. Когда у неё брали показания, она вначале вполне связно излагала, что отец за ней погнался с топором, а она побежала через мост в лес. И только инспектор расслабился: мол, дело закрыто, — как она прибавила, что на мосту запнулась, упала... и оказалась в стране фей, откуда вернулась только накануне. Её, конечно, проверили на наркотики и алкоголь, но Минни была чиста. Даже курить бросила. Она отказалась исправлять свои показания, как шериф и весь участок на неё ни давили. Поэтому на суд её не вызвали, а просто отпустили с миром.

— И она поселилась в бывшей хижине родителей? Так просто? Сумасшедшая?

Вот вам и нравы маленьких городков. В жилищном комплексе, где обитала Сара, начинали бить тревогу даже если различали через стенку обычный разговор на повышенных тонах. Или если кто-то из жильцов пропадал на сутки, не предупредив консъержа.

— Тогда она не выглядела такой уж сумасшедшей. Первое время она просто каждый день ходила на мост. А потом… как говорит мама, она сидела на мосту каждый день и выла будто раненный зверь, плакала и божилась, валялась в пыли, кричала что-то неразборчивое. Потом перестала туда ходить. Но стоило кому-то приблизиться к мосту, как она словно с цепи срывалась: выскакивала и начинала орать, что им там не место.

В машине воцарилась тишина.

Полосы разметки ложились под колёса линкольна, светило солнце, но от рассказа Мэй почему-то осталось тяжёлое послевкусие и мурашки по спине. Неужели из-за этого простого «чтоб тебя черти забрали»? Большинство лиминальных пространств вызывают дискомфорт и слывут «проклятыми» из-за чисто визуальных и звуковых эффектов: тумана, композиции, завывания ветра в карстовых пустотах. Поэтому Сара их и исследовала: чтобы использовать самые работающие приёмы в кино и фотографии. Но аудиовизуальные эффекты не провоцируют безумие и не разрушают личность за полгода. «Возможно, там просто радоновые трещины или вызывающая галлюцинации плесень», — подумала про себя Сара. С такими причинами она тоже часто сталкивалась, но они приносили чисто моральное удовлетворение: очередной мистический объект оказался пшиком. Использовать это в работе было невозможно: пустой выстрел, как ни жаль. Но хотя бы подруга побудет с семьёй…

1)

Одной женщине снится сон: Поздно вечером она идёт по безлюдной улице домой и вдруг замечает, что за ней не отставая следует незнакомый мужчина. Она ускоряет шаг, то же самое делает и незнакомец. Она почти бежит и сворачивает в тёмный переулок, в котором живёт. Он — следом за ней. Она взбегает по тёмной лестнице к дверям своей квартиры, но незнакомец настигает её на ступенях, хватает и прижимает к стене.

Женщина в ужасе:

-Что вы хотите со мной делать?!

Мужчина:

-Не знаю. Это ваш сон, мадам!

Вернуться к тексту

Вечером первого дня в Стехикене Сара сидела на постели, гипнотизируя невидящим взглядом упаковку лекарства. По-хорошему, ей нужны были ответы. Какой-нибудь инсайт, зацепка, подсказка… Всё то, что ей могли дать сны без снотворного. Но что-то в ней противилось тому, чтобы сразу же заявиться «на поклон» к Джарету, едва столкнувшись с первыми трудностями.

Конечно, это было глупо. Кто ревнует к собственному подсознанию? Всё равно что обидеться на свою руку или ногу. Но Сара хотела вырвать у Стехикенского моста его секрет, действуя на своём поле. Поле логики и науки, а не шальной интуиции.

«Белые начинают и выигрывают», — пронеслось в голове, и Сара усмехнулась. Место, где она остановилась на ночлег, было не гостиницей, а — вполне типично для подобных мест — гостевыми комнатами на втором этаже кафе. Чёрно-белая шахматная плитка на полу зала и название «Королева», выведенное белым неоном по фасаду, наводили на мысли об «Алисе в Зазеркалье».

«Чтобы оставаться на месте, надо бежать. Чтобы продвинуться вперёд, надо бежать вдвое быстрее»⁽¹⁾.

Всё верно. А вот Сара пока буксовала на месте.

…Мост был отвратительно нормален. Ни радиации, ни магнитной аномалии, ни карстовых пещер, которые могли бы завывать на ветру потусторонними голосами. В лощине реки не тянуло холодом, но и не было угрожающе тихо и душно. Птицы беззаботно пели в вышине, и никакой специфический эффект местности не заглушал их голосов, заставляя удивиться ненатуральной тишине.

Небольшой пологий каменный мостик обладал неброским очарованием красивого сельского вида, а не атрибутами декораций к триллеру. Последняя надежда — на галлюциногенную плесень, — не оправдала себя, когда Сара, поминутно оглядываясь, с вороватым видом скользнула в дверь двухэтажной развалюхи, некогда, судя по всему, служившей пристанищем Минни и её беспокойной семейке.

Плесени не было. Ни галлюциногенной, ни обычной. Ни чёрной, ни белой, ни зелёной. Собственно, на стенах не было даже лишайника — только мох. Что при желании могло, конечно, как раз и послужить тревожным сигналом: во влажном приозёрном климате отсутствие плесени обычным не казалось. Ровно пока Сара не вспомнила свой разговор с словоохотливой хозяйкой кафе:

— Здесь стоит что-то оставить на пару лет — и вот вам «забытый памятник», — женщина с выправкой стюардессы, ослепительно-седыми волосами и удивительно гладким лицом, закатила глаза. — У вас машина арендованная? Ах, своя… ну тогда не пожалейте времени, купите что-нибудь от коррозии и съездите к Джиму Тайлеру. У него ремонтная мастерская. Может видели — на въезде? Он вам обработает всё в лучшем виде. Иначе ржавчина сожрёт ваш автомобиль до крыши!

Обычная байка, чтобы повесить «туристке» на уши побольше лапши и порекомендовать «верных людей», но… Ассортимент средств от коррозии — и от плесени — на полках местного магазинчика и впрямь поражал. Значит, исключить до конца, что когда-то давно дом основательно обработали, было нельзя…

Сара вздохнула. Уставшая от лазанья по лесу, она в качестве самоутешения подкатила к местной библиотеке, надеясь узнать, какими фунгицидами пользовались в шестидесятые. Вдруг ей повезёт, и они хотя бы ядовиты? Будучи мыслями где-то далеко и совсем потеряв счёт времени, Сара, только наткнувшись на недовольный взгляд старушки-библиотекаря, поняла, что приехала к самому закрытию. И если второй за день вояж не закончился полным провалом, то только потому, что библиотекарь оказалась заядлой синефилкой: в глубине, за её спиной маячил плакат с подозрительно знакомым названием, а при одном только воспоминании о персонаже второго плана, напрочь беспринципном, но обаятельном киллере и мошеннике, наскоро сочинённом Сарой на заре карьеры, старушка мечтательно прикрыла глаза:

— Ох, как же он был хорош! Законченный негодяй, но… — она вздохнула, — какой мужчина. Ради такого не грех и закон нарушить, да простит меня Господь!

И осенила себя торопливым крестным знамением. После чего тема закрытия библиотеки больше не поднималась. Сару даже угостили лимонным рулетом, который, впрочем, не подсластил горечи фиаско… Листая подборку диафильмов с выпусками местной газеты и рыская по справочникам, она до такой степени нагрузилась совершенно бессмысленной информацией, что казалось: ещё немного — и голова просто лопнет.

«А эта Минни и впрямь симпатичная, — подумала Сара, вызывая в памяти фото в газете с пометкой «пропала». — Настоящая «плохая девчонка». Я в её возрасте не умела так подать себя… Мне было ещё учиться и учиться, и театральный кружок совсем не помогал».

Этой девице отлично подошли бы декорации «страны фей». Скажем, «бал», что снился Саре, когда ей самой было шестнадцать. Она мысленно дорисовала Минни платье — чёрное, вечернее, подчёркивающее «эльфийскую» рыжину её волос и яркие губы — и полумаску кошки. Ну и конечно Джарет, идущий под руку. Нет, если бы такая девица и вправду попала в «страну фей», то ни за что не стала бы возвращаться…

Сара остановилась, вдруг сообразив, что размышляет о Лабиринте как о каком-то реальном месте, а не о фантазии, которая у каждого своя… «Это мост меня доконал». Нет-нет, ни с каким «Джаретом» она сегодня разбираться точно не готова. Сначала надо просто выспаться. Она решительно поставила точку на блистере, но едва потянулась к таблетке, как зазвонил телефон. Чертыхнувшись вполголоса, Сара сняла трубку.

— Ну как ты там? — жизнерадостный голос Мэй донёсся как будто с другой планеты.

— Устала как собака.

— В лесу?

— В кафе, в магазине, в ремонтной мастерской, в лесу… — Сара зевнула так, что чуть не вывихнула себе челюсть, — в библиотеке…

— А, ну да. Первый день… — многозначительно пробормотала Мэй. По её немногословности Сара догадалась, что подруга тоже берёт в расчёт возможность, что кто-то может «случайно» услышать их разговор. — «Жанна» или «Кристина»? Только не говори, что «Элен»!

Нет, всё-таки Мэй каким-то чудом всегда удаётся её взбодрить! Сара расхохоталась так, что даже закашлялась и, чтобы успокоить горло, отпила воды из стакана у кровати.

— Нет-нет, ни в коем случае! Конечно, «Жанна».

— Замётано. Но знаешь, Джима ты всё равно поразила до глубины души!

— Заткнись, — вполголоса прошипела Сара. — И намекни ему, что я занята.

Худшее, что можно сделать в маленьком городке, чтобы остаться инкогнито — пытаться остаться инкогнито. Если вам, конечно, не надо за неделю собрать как можно больше фантастических идей для сюжета «незнакомка приезжает в город».

Поэтому, чем быстрее расскажешь легенду (выбрав собеседником самого болтливого человека в округе и притворившись, что ему удалось тебя разговорить), тем раньше можно забыть об этом и начать заниматься другими делами.

У Сары было десяток «легенд»-образов, списанных с врагов, друзей и случайных знакомых, которые они с Мэй различали по кодовым именам. Кристина — учёный. Китти — скучающая туристка. Писательница Жаклин, журналистка Мира, стервозная и яркая женщина-риэлтор Элен… и, конечно, «Жанна»: фотограф, немногословная, стеснительная и немного зависимая, чуть что заводящая песню «а мой жених…»

Короче, то что надо, чтобы как можно быстрее стать скучной. Вот «Элен» навела бы в Стехикене такую суету, что от желающих построить глазки (женатых в два раза больше, чем холостяков) уже завтра стало бы не протолкнуться. Жителям маленьких городков может хватать всего, но только не впечатлений, а потому всё новое и яркое кажется хорошим развлечением.

— Сердце бедного мальчика будет разбито! — хмыкнула Мэй. — Я пыталась намекнуть, что ты плохая хозяйка, но он только заявил, дескать, «женщина, хорошо разбирающаяся в машинах, не может плохо разбираться в жизни».

— Боже… — в горле опять запершило. «Надо бы поискать пастилки от кашля», — подумала Сара, но, проследив взглядом до рюкзака на нижней полке шкафа, поняла, что с трубкой в руках туда не дотянется, поэтому просто отпила ещё воды. — Сколько раз я уже пожалела, что не взяла авто в аренду… Кстати, когда ты собиралась мне сообщить, что здесь всё превращается в металлолом?

— А, Миранда уже посвятила тебя в свою паранойю… Не быстрее, чем на побережье Лос-Анджелеса. У воды всегда сыровато.

— Мэй! У неё даже ключи от погреба никелированные!

— Я же говорю, она аккуратистка, но… со странностями. Так что ты выяснила в библиотеке?

— Что у вас здесь раз в десять лет обязательно кто-то пропадает, Стехикен с языка салишан⁽²⁾ переводится как «ворота» или «проход», и всё произошло в полнолуние… Ах да: следователь довольно хорош собой.

— Думаешь, подстава?

— Не полностью. Тогда бы она сбежала на Хэллоуин, а не пятого ноября, я думаю. Может, ей правда угрожали, она убежала в лес, а потом выбралась на дорогу и позвонила кому-нибудь из автомата? Видимость в полнолуние отличная, а в начале ноября не так уж холодно…

Следователи, правда, заметив, что ни перчатки, ни пальто не пропали, сразу же решили, что девушка убита. Как отец Минни ни пытался возмущаться и утверждать, дескать, «наверное, с новым хахалем ей старые шмотки без нужды (орфография и пунктуация сохранены)». Но что, если с Минни заодно был сам детектив-инспектор?

— Может быть. Какова шуточка, а? Ладно, одежда: сохранила, а потом переоделась обратно. Но волосы! Я тоже рыскала в библиотеке когда-то, — Мэй вздохнула. — И её причёска меня доконала. Концы подрезаны абсолютно точно так же, как на фото перед пропажей!

Сара внезапно застыла, чувствуя, что усталость и непонимание на грани вялого отчаяния накатывают на неё снова, словно речной поток. Конечно, Мэй, как гримёр, была куда внимательнее к волосам, а Сара это пропустила… Точно скопированную спустя полгода причёску объяснить уже сложнее. Аккуратная версия расползалась по швам, а за спиной первого абсурдного факта уже теснились другие вопросы. Неопределённость. Необъяснимость. Слишком много для полусонного сознания.

— Ох… — она снова подавила зевок и, едва фокусируя взгляд, уставилась на пустой стакан на тумбочке. На лекарства и маркер. Ах, ну да, конечно: она же выпила таблетку. — Слушай, я приняла снотворное перед тем, как ты позвонила… Меня сейчас просто вырубит. Спокойной ночи, ладно? Завтра обсудим всё-всё-всё.

— Конечно! Прости. Сладких снов.

И Сара заснула, едва донеся голову до подушки.

* * *

Пьяные крики и угрозы, топот за спиной. Она захлопнула калитку и, увязая каблуками сапожек в рыхлой земле, рванула напрямик через луг, — туда, где возвышались тёмные громады домов. Так ей показалось вначале.

Но стоило огромному, круглому как прожектор диску луны выйти из-за облаков, как стало понятно, что это ошибка: впереди был вовсе не город, а лес и холмы. Где, вдали от человеческого жилья, никто и ничто не поможет и не защитит. Она загнала себя в ловушку. Теперь ей оставалось надеяться только на скорость.

Быстрее, ещё быстрее! Волосы лезли в рот, ледяной воздух врывался в лёгкие, заставляя их гореть. Тени деревьев мелькали в сгущающихся сумерках, толстый ковёр иголок гасил шаги, и только шумное до всхлипа дыхание, казалось, разносилось на мили вокруг. Она бежала всё дальше и дальше, не решаясь обернуться, не разбирая дороги, под ураганный шум крови в ушах. Почти скатилась с пригорка к реке и тотчас подвернула ногу на скользких камнях. Земля ударила ей под дых, выбивая остатки кислорода. Ногу прострелило болью.

Впереди возвышался покатый изгиб моста.

Цепляясь руками за камни, срывая ногти, на всех четырёх конечностях, она не то вскарабкалась, не то со стоном втащила себя на мост — и побежала дальше, хромая и припадая на левую ногу, как искалеченный паук. Яма — падение. Несколько шагов, выматывающий, сводящий с ума холод, из-за которого тело не слушалось, словно резиновое — и снова падение. Вот она уже не в силах подняться.

«Надо двигаться. Надо хотя бы ползти».

И она ползла. Пока не подкосились даже локти.

Иголки мороза впивались в кожу, забираясь по голым рукам и шее всё дальше и глубже, стискивая тело в трескучий кокон боли и холода. Она лежала ничком, распластавшись по ковру опавшей хвои, дрожа всем телом и ожидая, что на затылок вот-вот обрушится обух топора. Время остановилось.

Но удара не последовало. Вместо этого вдруг подул ветер. Порывистый, душный предгрозовой шквал, тёплый, как дыхание какого-то огромного монстра. Он взметнул невесть откуда взявшиеся листья, вдруг пахнувшие свежей землёй и мускусом. Отбросил волосы с её лица — и Сара подняла голову.

…Он стремительно шёл сквозь лес, будто сквозь ярко освещённый зал с тысячью колонн, и плащ за его спиной взвивался, как чёрное пламя. Его вороные одежды были темнее самой тьмы, но странным образом не сливались с мраком леса. Напротив — каждая пуговица на камзоле была ясно видна, будто чернота Джарета излучала собственный, странный свет.

Подойдя вплотную, он взял её под локоть и рывком поставил на ноги, крепче прижимая к себе, когда она едва не упала от прострелившей лодыжку боли. Как раз вовремя. Мимо промчалась потная, вонявшая алкоголем и пыхтящая тень. Отец Минни вначале их не заметил, но потом, словно что-то почувствовав, обернулся. И застыл, будто громом поражённый, не в силах оторвать взгляда от Джарета. Из руки с глухим стуком выпал топор. Мужчина задрожал крупной дрожью, попятился, едва не упав, а потом стремительно побежал прочь — обратно к мосту.

Джарет проводил его долгим, немигающим взглядом. Взмахнул плащом, укрывая их с Сарой с головой — и когда тьма рассеялась, лес стал другим.

Он больше не походил на настоящий ноябрьский лес, промороженный до хрустального звона и открытый всем ветрам. Нет, он скорее был декорацией леса. Тёплой, сухой и чуть пыльной, как чердак со старым хламом. И от этого удивительно безопасной.

Они шли под руку, и Сара всё ещё опиралась на плечо Джарета, хотя стоило ей осознать, что она спит, как боль в ноге пропала. Вместо корабельных сосен из ковра сухой листвы поднимались кривые берёзы без листьев. Свет шёл как будто ниоткуда конкретно, но теней на земле заметно не было.

Сердце Сары, только что колотившееся как бешеное, постепенно успокаивалось. Ей никогда не снились кошмары. Потому что её сны — хорошие или плохие — были слишком далеки от реальности, чтобы она в них верила. И вот сейчас яркое воображение подло предало её, воссоздав вместо насквозь фантастического мира маленький кусочек человеческой подлости и жестокости. То, что происходит с людьми на самом деле, пока они предпочитают пугаться воображаемых монстров…

Прямо перед ними показался высокий каменный фонтан, увенчанный массивным циферблатом без стрелок, когда Джарет вдруг резко остановился и развернул Сару к себе, крепко вцепившись ей в плечи.

— Не смей! Слышишь? — он встряхнул её, тихо, но яростно, заставляя смотреть ему в лицо. Его глаза горели, тонкие крылья носа слегка раздувались, и Саре казалось, что она почти может различить на себе его дыхание, вырывающееся из полусомкнутых тонких губ. Дыхание с запахом леса, земли и мускуса, а не живого существа. — Никогда больше не смей так делать! Не надевай образ чужого несчастья, глупая ты девчонка!

Джарет отпустил Сару и прошёл вперёд, усаживаясь на край парапета. Вода из фонтана не текла — чаша была до краёв наполнена сухой шелестящей листвой, но Джарет погрузил туда руку, будто в несуществующую волну. А потом обернулся, спокойный и насмешливый, как всегда. Вспышка ярости миновала. Он слегка склонил голову набок, словно ожидал каких-то объяснений.

Ну да, конечно. Она гневалась на своё подсознание за этот кошмар — и подсознание отвечало ей тем же, возвращая вызов: что забросишь в топку фантазии, то и получишь, и нечего возмущаться, если от газетных статей и кровавых рассказов ей потом видится во сне что-то не то…

Однако… Подсознание не умеет врать. Тогда почему в «лесу» ей было так смертельно холодно? Сара окинула взглядом свой наряд — точную копию того, что видела в газете на Минни. Тонкий свитер и мини-юбка, осенние тёплые сапожки. Надолго не хватит, но Сара начала замерзать практически сразу… В чём подвох, она же смотрела температуры ноября?..

Она подняла голову как раз вовремя, чтобы успеть поймать старую пожелтевшую газету, которую Джарет кинул ей. Та самая, где было объявление о пропаже. Но Сара уже читала это…

— Листай дальше, — скомандовал Джарет. — Как тогда в библиотеке.

Местные канадцы отменили празднование Ночи Гая Фокса из-за поисковых работ… Лесопилка выплатит компенсацию семье незаконно уволенного рабочего… Объявления…

Сара недоумённо воззрилась на Джарета, но тот лишь коротко приказал:

— Листай! До последней страницы.

Гороскоп. Фазы луны — отсюда она и узнала, что пятого числа было полнолуние… И прогноз погоды. Сара неверяще уставилась на цифры, едва ли не на тридцать градусов ниже⁽³⁾, чем те, что она смотрела… Ну да: Сара взяла данные из средних температур Стехикена. А ноябрь шестьдесят восьмого, видимо, выдался морозным.

Вот почему следователи сразу подумали об убийстве. Минни убегала и раньше, но в посёлке она не появилась, а в лесу — в тонком свитерке и юбке, больше похожей на пояс, без пальто и перчаток — девушка не протянула бы и часа. Значит, не успела бы добраться до жилья или до дороги. Следовательно, Минни в лесу не было вообще!

Её рассказ — не полуправда, а чистая ложь.

— Или чистая истина. Ты залезла в её судьбу, примерила её вещи… — Джарет ехидно усмехнулся, откидываясь назад и оценивающе глядя на неё из-под полуприкрытых век. — Испытала её страх, её боль и облегчение, каких никогда не знала в своих собственных снах. Но ты всё ещё не готова поверить, что увидела правду? Почему? Тебе так противна мысль, что я… — он на мгновение стал серьёзным и подался вперёд, — кого-то спас?

Сара подошла к нему, медленно, шаг за шагом, пока, наконец, не смогла посмотреть на него сверху вниз, как до этого он глядел на неё. Провела указательным пальцем по его щеке до самого подбородка, заставляя запрокинуть голову выше.

— Потому что похитители детей не бывают героями, Джарет… — прошептала она, наклоняясь к нему. — Никогда. Нигде. Ни в одной из легенд.

Он перехватил её руку за запястье, не давая Саре отодвинуться обратно.

— Вот как? — прошипел он в ответ, гипнотизируя немигающим взглядом разных глаз, голубого и чёрного, как у дьявола из сказок. — Но если в твоей версии мира фей нет, куда тогда пропадают дети, которых ненавидят настолько, что готовы отдать «нечисти»? — он брезгливо скривился на этом старомодном, церковном слове. — Куда их прячут чудесные, справедливые, безупречные люди, так отличающиеся от чудовищ из леса? По крайней мере, в моём мире у этих детей есть будущее…

Он отпустил её запястье, вставая с парапета и надвигаясь на Сару шаг за шагом.

— Что бы ты предпочла там, в лесу: смерть — или жизнь в волшебной стране?

Сара только покачала головой:

— Передо мной никогда не стоял такой выбор.

— И всё же было время, — он скользнул мимо неё, заходя за спину и кладя руки ей на плечи, — когда ты хотела умереть.

Сара задрожала, чувствуя, как сбивается дыхание, как сердце судорожно подскакивает к самому горлу и на глаза наворачиваются слёзы. Мамины таблетки. Жёлтый пузырёк с белой крышкой. В тот день Сара подняла его с ковра и припрятала. Забросала среди девичьих безделушек и плюшевых зверей, чтобы никто никогда не отыскал. Будто чуя, что пройдёт два года — и ни единого напоминания о Линде Уильямс в их доме не останется. Время от времени она его доставала, не в силах отвести глаз от пригоршни мелких обманчиво-безобидных таблеток. Так было, когда отец где-то пропадал по вечерам. Когда он встретил Ирен. Когда они поженились (белое платье с пышной юбкой не могло скрыть округлившийся живот). Когда появился маленький кричащий комок с голубыми глазами и громким, нахально-беспечным смехом — Тоби… Всё казалось таким простым: покинуть этот нескончаемый кошмар, круговорот упрёков и одиночества, где она оказалась четвёртой лишней, не нужной и не интересной никому. Уйти к тем, кого любишь…

Когда Ирен из всех игрушек Сары вздумала отдать Тоби именно Ланцелота, плюшевого медвежонка, в котором та прятала пузырёк, Сара сначала испугалась и разозлилась, а потом… Потом представила, как Тоби нечаянно находит его и проглатывает пару таблеток. Впрочем, младенцу хватило бы и одной. Её первый психоаналитик говорил, что именно смесь страха разоблачения, желания избавиться от ненавистного брата, стыд за это и потребность наказать себя — привела Сару на грань срыва, выплеснувшись в бредовый, болезненный, яркий сон.

Сон, где ей впервые явился Джарет, напугал Сару призраком безумия и вмиг заставил осознать — по этой дороге она идти вслед за матерью не станет. Ван Гога страх сойти с ума довёл до смерти. Её же — толкнул обратно навстречу жизни. Без снов и без фантазий. Сара ушла из театрального кружка и поступила на факультет социологии, дав зарок больше никогда не позволять фантазиям подменять реальность…

— Это в прошлом.

— Ой ли?

— И всё благодаря тебе.

Сара обернулась, кладя ладони на грудь Джарету и заглядывая ему прямо в глаза. Он взял её руки в свои, словно не зная до конца, сбросить их или прижать к себе. Его пальцы переплелись с её.

— Не такого признания я хотел, — тихо прошептал он.

— Но это правда. Меня ты… — она улыбнулась и помедлила, выбирая формулировку, — пожалуй, спас. Но вот Минни… Что произошло с ней на самом деле?

— С каких пор ты интересуешься людьми, а не камнями и спецэффектами? И зачем мне что-то рассказывать, если ты всё равно не веришь?

Он сбросил её руки, будто обжёгшись, и отвернулся, явно собираясь уйти прочь. Манипуляция или оскорблённое достоинство? Впрочем, надо ли выбирать, когда имеешь дело с подсознанием… Здесь правда — всё, и даже больше. Если он сейчас покинет её — «заляжет на дно», как это случается с повторяющимися снами, когда психоаналитик слишком навязчив в интерпретациях, Сара надолго останется наедине с вопросами без ответов. Действительно… далась ей эта история? Она приехала в Стехикен, чтобы раскрыть тайну моста, а вовсе не копаться в расследовании тридцатилетней давности.

— Хорошо!

Джарет остановился, но головы не повернул.

— Хорошо, я тебе поверю! — она шла за ним по пятам, пока не приблизилась достаточно, чтобы положить руку ему на плечо. — Сегодня. На твоих условиях. В твоём мире. На твоём языке. Но в следующий раз ты расскажешь мне всю правду об этом мосте. Настоящую, такую, какую знают в моём мире.

* * *

Он обернулся. Если бы Сара различила на его лице хоть тень усмешки, то поняла бы, что продешевила, заключив с подсознанием слабую, никуда не годную сделку. Но Джарет был серьёзен, даже слишком.

— Вот как? — он склонил голову набок. — Да будет так. В следующий раз — ничего, кроме логики и расчёта. Но сегодня — будь моей гостьей. Пока длится ночь.

На циферблате зажглись и бешено закрутились стрелки, и словно в ответ им в животе Сары закружился томительный водоворот, в котором эйфория мешалась с ужасом: она только что разрешила своему сну вести себя как угодно, впервые за все эти годы позволяя подсознанию не сдерживать себя. Рука Джарета коснулась её волос, шеи, скользнула под ворот, пересчитывая позвонки… он наклонился к ней, и Сара невольно раскрыла губы навстречу его, но Джарет вдруг отстранился, выуживая указательным пальцем из-под её свитера тонкую цепочку с медальоном.

— Забавно… — он усмехнулся, разглядывая серебряную подвеску с изображением благородного оленя. — Символ вечно ускользающей жертвы. Амулет против фейри. Всё-таки чуть-чуть ты веришь в сказки, да, Сара?

Одним неуловимым движением он снял с неё кулон и крепко зажал в кулаке.

— Отдай! Он достался мне от бабушки.

Сара потянулась за подвеской, но Джарет только отвёл руку дальше.

— Отдам, — сверкнул глазами он. — Наяву.

Джарет раскрыл кулак, но в ладони было пусто.

— Ах, Сара-Сара… — укоризненно прошелестел его голос, едва ли громче ветра в сухой листве. — Вы обращаетесь к нам в час нужды, вы переносите нас за подкладкой своих снов из страны в страну, через моря и океаны, сквозь строй невежественных потомков… А потом вы делаете из нас монстров, забыв, что безумие — не проклятие, а дар богов.

«Слишком яркое воображение. На грани психоза. К сожалению, шизофрения часто сопровождается суицидальными наклонностями».

«Кричала, будто феи прокляли её даром предвидения…»

Нет, с этой темой она ему играть не позволит.

— Минни твой «дар» не слишком понравился, — прищурилась Сара. — Так что же? Ты наказал её за то, что она хотела уйти? За то, что даже самая отвратительная реальность для человека лучше снов? Какова твоя версия на языке твоего мира?

— Она не хотела уходить, — прошептал Джарет в ответ, наклоняясь к ней. — Это я её выгнал.

— За что же?

— Она плохо влияла на остальных.

Это было слишком внезапно. От неожиданности Сара расхохоталась так, что по лесу пронеслось эхо.

— Плохо влияла? На гоблинов?! Как? Учила курить и плеваться с моста?

Он посмотрел на неё сверху вниз, ни капли не впечатлённый и как будто разочарованный. Злой. Печальный. Мудрый. Абсурдно серьёзный и даже нежный, несовместимо нежный и мягкий с теми глупостями, что произносили его губы.

— Ты можешь видеть их гоблинами. Как можешь видеть сплошную стену вместо Лабиринта. Но на самом деле они дети. В мире, где нет ни смерти, ни страха, ни ограничений. Где можно стать героем, повелевать камнями или построить замок из простыней и картона. Или спасти принцессу и получить в награду её поцелуй… Но и только.

— Ты хочешь сказать…

— Смотри!

Он набросил плащ на пустое пространство между двумя берёзами, а когда отдёрнул ткань, там стояло огромное зеркало без рамы, отражавшее лес и две их фигуры. Но едва Сара подошла ближе, пытаясь разглядеть себя, как её силуэт начал расплываться, пока не пропал совсем. Джарет протянул руку к зеркалу, коснулся поверхности, коротко кивнул своему изображению и остался стоять рядом с Сарой, едва касаясь её плечом. Но его одинокий двойник по ту сторону медленно отошёл назад и вбок. Несколько мгновений ничего не происходило. А затем Джарет-в-зеркале вернулся, таща за руку упиравшуюся рыжую девочку-подростка в свитере и мини-юбке.

— Не надо! Пожалуйста! Я исправлюсь!

— Поздно… — сквозь зубы прошипел Джарет, продолжая её волочь.

Она попыталась укусить его за руку, но он даже не поморщился. Тогда она со всего размаха уселась на землю, упираясь ногами и пытаясь отползти назад.

— Только не обратно! Пожалуйста не заставляй меня… Мне некуда идти. Ты же его видел! Он меня убьёт. Джарет, пожалуйста…

Она закусила дрожащую губу. По щекам потоками заструились слёзы.

Он подошёл ближе, присаживаясь на корточки.

— Можешь об этом не волноваться. Его больше нет. Он никогда и никому больше не сумеет навредить. Ты свободна.

Джарет поднялся во весь рост и замер, протягивая ей руку, чтобы помочь встать. Слёзы Минни высохли, как по волшебству. В зелёных глазах заискрилось восхищение. Она вложила свою ладонь в его, буквально вскочив с земли и моментально обвив его шею руками.

— Ты убил его? Убил его ради меня? — прошептала она, прильнув к нему всем телом. — Значит, тебе не всё равно…

Джарет стоял, словно статуя или манекен, покорно снося её ласку и только слегка отстраняясь. Но на последних словах он дёрнулся, буквально отдирая её от себя.

— Я сделал бы это в любом случае, — процедил он сквозь зубы, продолжая удерживать её на расстоянии вытянутых рук. — А теперь тебе пора. По эту сторону моста для таких, как ты, нет места. Идём. И не заставляй меня тебя тащить!

* * *

Зеркало развеялось вместе с миражом, а Сара всё продолжала смотреть в пространство. Она обещала Джарету верить… Но и без всякого зарока ощущала дрожь «подлинности», горькой правдивости в истории этой несчастной жизни, потраченной на блуждания в потёмках. Кривое зеркало её собственной судьбы — смерть матери, равнодушный отец, одиночество и отчаянное желание сбежать — но в мире, где цена ошибки выше, а второй шанс не предусмотрен. Впрочем, Сара слишком хорошо знала себя, чтобы думать, будто поверила в историю Минни из «сочувствия» или даже страха.

Слишком уж гладко всё сходилось. Успокоительное доказательство, что за наглость и яркость надо платить, упакованное в штамп об испорченной девчонке из плохой семьи, которая «сама виновата»… Какое щекотное чувство превосходства оно рождало на подкорке! Реванш за мимолётную зависть и даже ревность к красивой уверенной «школьной королеве»… Но ведь для хорошего сюжета, как известно, логика не важна: главное сказать то, что человек хочет услышать. Грубая, безвкусная лесть так нагло ласкала её самолюбие, что Сара на несколько минут почти поверила.

Но не более. Она обещала Джарету не возражать? Но на одну ночь очутиться в мире фей и чудес (ведь консультировала же Сара фэнтези) — это одно, а принять как должное откровенный абсурд — совсем иное… Благородный, едва ли не рыцарский, прекрасный всем, кроме одного: он противоречил сам себе. Джарет — защитник? Пусть. Добро, а не зло? Предположим! Моралист? Не с этим голосом. Не с этой повадкой. Не с взглядом, который не «раздевал» только потому, что уже видел тебя обнажённой. Наконец, не с этими руками, способными даже стула или каминной полки коснуться так, что кровь бросалась в лицо… Но даже если так.

— Если это правда, — она резко развернулась к Джарету, — то как ты объяснишь… меня?

— Ты не была такой, как она… Ты ушла, а не осталась. Ты прошла испытание, — он развёл руками, медленно и пристально глядя ей в глаза. Сара бы сказала «с грустью», если бы позволила себе хоть на миг обмануться, — и я позволил тебе уйти.

Но как же резало слух это «позволил»! Будто мальку лосося, которого выпускают из сети только чтобы несколькими годами позже поймать взрослую рыбу. Сразу избавляет от любых иллюзий. И Сара продолжила ещё резче:

— Допустим. Раньше — допустим. Но почему ты не оставляешь меня сейчас? Почему я стою по эту сторону леса? Я ведь уже давно тебе не подхожу, Джарет, — она усмехнулась, нарочито развязно глядя ему в глаза. — В моём воображении нет невинности. Или ты думаешь, что я всё ещё девственница?

Она подошла ближе, твёрдо зная, как облегает её фигуру наивная и демонстративная одежда семидесятых, как при каждом шаге сверкает внутренняя сторона бедра под обрезом мини-юбки, а под кожей играют мышцы.

Он положил ладонь на её щёку. Обвил другой рукой талию, притягивая к себе. Ближе. Ещё ближе. Его ноздри раздулись, словно впитывая в себя её запах.

— Ты не виновата, — прошептал он, прикрывая глаза и соприкасаясь с ней лбом, проводя кончиком носа по её щеке, в судорожной и нежной ласке. — Никто не виноват, кроме меня. Я напугал тебя, мой белый олень. Я заставил тебя убежать слишком далеко. А когда мы встретились снова, было уже поздно. Но твоя душа верна и чиста по-прежнему.

— Чиста? — она расхохоталась, подаваясь назад. Вот бы порадовались её тетки, прихожане местной католической церкви! — Я ревновала тебя к погибшей сумасшедшей. Я завидовала, что ей хватило храбрости остаться, а мне нет. Я переоделась в одежду шлюхи, только чтобы доказать тебе, что я лучше неё!

«Переубеди меня. Или согласись. Расскажи мне, кто я на самом деле. И объясни, почему я, взрослая успешная тридцатилетняя женщина продолжаю видеть глупые подростковые сны».

Он открыл глаза, встречаясь с её взглядом. Улыбнулся, медленно и развязно, словно слова Сары уже в который раз не оскорбили его, а лишь потешили самолюбие.

— «Шлюха» — это мысли и дела, Сара. Безразличие. Безжалостность. Эгоизм. А вовсе не одежда. Одежда… — он провёл тыльной стороной ладони по её плечу, — всего лишь сон. Сон тела, который исчезает, когда тело, наконец, просыпается…

Последние слова гулко отдались её голове, выдёргивая Сару из сна навстречу утру. Хоть она и не помнила, чтобы вечером ей было жарко, оказалось, что она легла спать обнажённой.

1) Фраза из «Алисы в Зазеркалье»

Вернуться к тексту

2) Группа индейских племён, к которой относились и коренные обитатели окрестностей Стехикена.

Вернуться к тексту

3) Разумеется, 30 градусов Фаренгейта, около 10 градусов Цельсия.

Вернуться к тексту

Сара обшаривала небольшую комнату с тщательностью детектива, проводящего обыск. Под матрасом, в щели между основанием кровати, тумбочки, шкаф, плинтусы, половицы… Перетряхнула весь рюкзак, каждую вещь, каждый шов и закуток. Проверила даже книгу, которую взяла почитать вчера в библиотеке — но только больно порезалась страницей. Медальона нигде не было.

Не то чтобы она всерьёз рассчитывала, что ей повезёт, но… прежде чем предаться отчаянию, надо было хотя бы проверить.

«Я верну его тебе наяву».

Сара с яростным вздохом плюхнулась посреди комнаты прямо на пол (стараниями Миранды, безупречно чистый). В переводе на язык дня это ловкое иносказание значило, что Сара потеряла бабушкин кулон где-то в Стехикене.

«Причём, скорее всего, в лесу…»

Не так уж много вещей в память о семье — и теперь бесповоротно минус одна. Подлость заключалась в том, что проклятый сон поместил эпизод с медальоном не в реальный пейзаж (тогда это стало бы прекрасной подсказкой), а в фантастические декорации «леса-по-ту-сторону».

Пусть штат Вашингтон и мог похвастаться берёзами, но по дороге сюда Саре не попалось ни одной рощи. Где она вообще последний раз видела эти проклятые пёстрые деревья? В Нью-Йорке? В Ванкувере? Ах нет: на театральных подмостках. Её тогдашний парень, довольно известный критик, мнивший себя интеллектуалом, потащил Сару на какой-то русский спектакль, из классических. «Вишнёвый сад»? Нет, абсурд: тогда на сцене были бы цветущие вишни. «Три сестры»? «Дядя Ваня»?

Ответ пришёл вместе с отрывочным воспоминанием из первого акта: мужчина в старинном костюме и с ружьём выносит из-за кулис мёртвую птицу. «Чайка». Белое оперение, раскинутые в изломе крылья. Рифма с белым платьем главной героини, метафора её участи: стать случайной жертвой обстоятельств, залетевшей на чужую территорию и не осознавшей это вовремя. Если Сара помнила верно, то героиня обожала театр и мечтала быть актрисой.

Снова параллель с её судьбой и снова белый цвет…

Как предупреждение об опасности и призыв бежать. Спасаться немедленно.

Напряжение в шее, которого она до сих пор не замечала, отозвалось внезапной головной болью, приступом тошноты и радужными пятнами в глазах. Дышать стало тяжело. Сара поднялась с пола, пытаясь выпрямиться и не давить на пустой желудок. Перед глазами всё поплыло, и ей пришлось вцепиться одной рукой в спинку кровати, другой массируя похолодевший висок. Рубашка словно пеленала тело, не давая вздохнуть.

И всё это вдобавок к бьющей по ушам неестественно-громкой какофонии из птичьего гомона и дорожных клаксонов за окном. Вдобавок к всепроникающему летнему солнцу, придававшему каждому предмету чёткость гравюры и яркость мультика.

Сара рванула воротник, почти выдирая кнопки, скидывая клетчатую фланель, вдруг ставшую слишком колючей. Дышать стало чуть легче, но кожа как будто чесалась, джинсы давили под коленями, собравшись в гармошку, пока она сидела на полу, а распущенные волосы лезли за шиворот.

Она почти потянулась к поясу джинсов, чтобы снять и их, но вдруг замерла от ощущения дежа вю. Это что-то ей напоминало. Фильмы о людях в состоянии фуги. И не только фильмы: Сара как-то проверяла — расстройство существовало на самом деле. Достаточно какого-то слова, образа, мимолётной мысли — и человек впадает в транс, идёт куда глаза глядят, раздеваясь по дороге догола. Психологи в статьях называли это «синдромом Нессовой одежды»: полная невозможность дольше оставаться в привычном костюме, в привычном образе. Если не перехватить такого человека, то он наденет первое, что найдёт — хоть забытые вещи бомжа, — уедет или уйдёт так далеко, что найти его не смогут. И забудет всё, что было раньше, будто вместе с одеждой скинул с себя личность, как змея сбрасывает кожу.

Такие мысли отрезвили Сару и заставили прийти в себя. Сны — это нормально. Пока ты не сдаёшься безумию наяву.

Она подобрала рубашку с пола и аккуратно сложила.

Никуда она не побежит. Бегут… да, жертвы. И именно этим пробуждают охотничий инстинкт хищника. Даже крокодил хватает только того, кто барахтается, даже пираньям нужен запах крови. Если её подсознание всерьёз решило сыграть в запугивание, в Дикую охоту, лучшая стратегия — не поддаваться.

«И снова пить снотворное каждый вечер подряд хотя бы месяц».

Но с этим придётся пока повременить.

«Всего одну ночь. Пока Джарет не расскажет мне о мосте».

Сара всё-таки разделась. Но в ванной комнате. Перед тем, как встать под обжигающе-ледяной душ: нет ничего лучше против фантомных ощущений, чем ощущения реальные.

* * *

Спускаясь из комнаты на первый этаж, Сара вначале выбрала лестницу, ведущую в зал, но услышала голоса и замерла в нерешительности. Миранда пыталась говорить тише и мягче — и уже этим заставила Сару притормозить: разговор явно не предназначался для чужих ушей и было бы невежливо прервать его на середине, ввалившись в кафе. Она начала подниматься обратно, чтобы обойти здание через галерею второго этажа и спуститься по другой лестнице: к задней двери во двор, где был припаркован её линкольн.

Но не успела даже поставить ногу на ступеньку, как Миранде ответил второй голос: Джим Тайлер, симпатичный механик, который вчера обрабатывал её машину.

— Тётя, это просто глупо! Я уже пришёл сюда и не стану...

«Тётя? Вот почему она его всем расхваливает!»

Голос Джима звучал так же смущённо, как Саре запомнилось по вчерашней встрече, но окрасился упрямством и раздражением, почти гневом.

«Интересно, что могло разозлить такого плюшевого медвежонка?»

Сара замерла и прислушалась. Миранда же, оборвав Джима на полуслове, теперь что-то втолковывала ему свистящим шёпотом. До Сары долетали только обрывки:

— ...и уходи. Ты же сам знаешь, что бывает, если...

Конец фразы утонул в неразборчивой скороговорке. Джим отвечал отрывисто и сердито:

— И что? Это произошло бы, рано или поздно! А твои выводы просто нелепы. С утра всё равно нет клиентов, и я всего лишь хочу...

— Вот только не рассказывай мне сказки! У тебя на лице написано, зачем ты на самом деле явился. Она тебе понравилась, верно? Но ничего хорошего из этого не выйдет. Через неделю её всё равно здесь не будет. Она не для тебя, это лишь разобьёт тебе сердце. Держись от неё подальше, Джимми, умоляю тебя!

Однако! Если это только не самое странное совпадение века, то Миранда говорила о ней: Сара сняла комнату ровно на семь дней, до двадцать второго июня. «Держаться подальше»? А ведь ей казалось, что они с Мирандой вполне поладили...

— Почему? — возмутился голос Джима. — Потому что тебе так хочется?

Да, Сара бы тоже хотела знать. Чисто из принципа: «хорошие мальчики» вроде Джима всё равно были не в её вкусе, но хозяйке кафе-то откуда об этом знать, особенно учитывая, что Сара скормила ей чужую биографию?

— У неё есть жених, — отрезала Миранда. — Она мне сама сообщила.

— Может, она так сказала, потому что не хочет, чтобы ей мешали... — упрямо пробормотал Джим.

«Ха! А парень не так прост, как кажется... — Сара даже не шевелилась, боясь, что её может выдать случайный шорох или скрипнувшая половица. — Туше, Миранда!»

Но та только рассмеялась эдаким умудрёным, снисходительным смешком, чем сразу напомнила Саре Джарета:

— Женщины, в жизни которых есть другой человек: муж или маленький ребёнок, — наставительно заметила хозяйка, — ведут себя иначе. Как будто наполовину не здесь, а в другом месте. Будто по кому-то скучают и ждут не дождутся, когда вернутся и всё расскажут, а иногда уже мысленно рассказывают. Они смотрят на мир, представляя кого-то глядящим с ними вместе. Так что уж поверь интуиции хозяйки гостиницы: мисс Уильямс занята.

Джим проворчал в ответ что-то неразборчивое и разговор затих. А Сара задумалась.

Она поднялась на галерею, спустилась к машине, открыла багажник, планируя для очистки совести обыскать ещё и машину, но — шаря в бардачке или перекладывая проявочное оборудование поближе к двери — она всё никак не могла отделаться от слов Миранды.

Когда-то давно Сара встречалась с человеком весьма специфических вкусов: он предпочитал только замужних. В крайнем случае — с кем-то помолвленных, но серьёзно, по старинке: с кольцами и знакомством с родителями. Сложно сказать, что им двигало — банальное тщеславие или страстная тяга к разрушению — всё же он был одним из лучших авторов сценариев в жанрах «постапокалипсис» и «зомби-хорорр». Когда Сара спросила, что же он в ней нашёл, тот не стал жеманничать, что, дескать, их отношения совсем другие, а просто заметил, что был уверен, будто она замужем. Тогда она подумала, что он пошутил.

Но что если Миранда права? Слишком уж часто Сара обманывала и играла роли, не участвуя, а словно глядя на киноэкран и следя за каждым своим жестом со стороны. Как там? «Будто наполовину не здесь, а в другом месте»…

Не то чтобы Сара соскучилась по приставаниям, но открытие, что она, возможно, не просто время от времени — по желанию — прикидывалась «неинтересной», «тусклой» или «застенчивой», а всё время транслировала сигнал «я занята», — против воли было неприятным. Какая глупая ошибка для «мастера производить впечатление»… Сколько раз, интересно, с ней знакомились только самые наглые и беспринципные, а те, кто относятся к чужому выбору с уважением, просто проходили мимо?

Она с остервенением перекладывала вещи, не в силах понять, как какая-то тётка, озабоченная только сплетнями и будущим своего племянника, смогла вот так сразу понять то, что она, Сара, не осознавала минимум лет пятнадцать.

Что ж, по крайней мере, в главном «интуиция хозяйки гостиницы» ошибалась: в жизни Сары теми, чьими глазами она смотрела на мир, с кем делилась всем — были друзья. И только друзья. Отсутствие тайны уничтожает любовь, и так происходит не только с романтикой: дети тоже мучительнее и крепче всего любят родителей, которых не понимают. Ей ли не знать?

Тобби, скажем, прекрасно изучил Ирен, потому вьёт из неё верёвки, устраивает истерики и твердит, что не будет отправлять документы в юридический, а станет художником. А она переживает, мечется, но сделать ничего не может, слишком привязанная к сыну, чтобы устроить ему взбучку или пригрозить отказаться оплачивать образование. Он для неё — загадка. Она для него — нет. Дошло до того, что Сара («Как будто мне больше нечем заняться») заключила с Тобби пари: доучится на отличные и хорошие отметки, поступит — и она порекомендует его на студию, снимающую фантастику. Это подействовало. А всё потому, что Сара не питала на счёт братца никаких иллюзий, ни положительных, ни отрицательных. И была готова признать, что художник он талантливый, но вот человек...

Сама она никогда не понимала свою мать по-настоящему, но до сих пор была мучительно привязана к воспоминаниям о ней. Любить можно только то, что не изучил до конца...

Сара решительно захлопнула багажник. Что ж, медальон так и не нашёлся. Сновидения — как ярмарочная гадалка: могут рассказать кое-что о прошлом, но все их «предсказания» будущего — лишь дым и зеркала. Фальшивка.

«Ты обещал вернуть мне бабушкин кулон. Ну так верни! Или слабо́, а, Джарет?»

Она замерла, вытянувшись в струнку. Что если и вправду сейчас с вершины сосны слетит белая неясыть и бросит к её ногам серебряную подвеску с изображением оленя? Секунда. Пять. Десять... Ничего.

Сара рассмеялась. Всё верно. Чудес не бывает. А сны всего лишь сны. И если к чувству облегчения примешивалось разочарование, то только потому, что ей было жаль так глупо потерять вещь, напоминавшую о любимой бабушке.

* * *

Когда Сара зашла в зал кафе, две фигуры, склонившиеся над барной стойкой, резко отодвинулись друг от друга, словно пара заговорщиков.

— О, мисс Уильямс, — Миранда подняла взгляд от разложенного на столешнице гроссбуха, — не слышала, что вы выходили. Кофе? Шоколадный кекс с апельсиновым цукатами? Или персиковый пирог?

Она развела руками в приглашающем жесте — само радушие и гостеприимство — но мимолётный взгляд, брошенный в сторону Джима, подсказывал, что Сара всё услышала правильно.

«Значит, «держись от неё подальше», так?»

Сару разобрал внезапный азарт, смешанный с пьянящей жаждой реванша и чем-то тёмным и злобным, поднявшимся с самого дна души.

Она улыбнулась. Не ослепительно и агрессивно, а слегка смущённой улыбкой человека, пойманного на преступной тяге к сладкому. Вздохнула — то ли томно, то ли как замечательно выспавшийся человек, готовый осчастливить своим присутствием мир.

— О, я ещё не решила. Но всё звучит очень аппетитно…

Пересекла зал по прямой — ход ладьёй по чёрным и белым плиткам пола.

Скинула байкерскую куртку на спинку барного стула и села, позволяя белому летнему шёлковому платью на секунду очертить абрис между её коленями. Потянулась, как едва проснувшаяся кошка, и сладко зевнула, прикрывая рот ладонью.

— Сегодня я весь день буду фотографировать, так что мне понадобятся силы.

Отдельные слова она слегка растягивала, позволяя им звучать двусмысленно. Но не слишком. Не до уровня пошлости. И уж точно не настолько, чтобы слушающий был уверен, что ему не показалось.

На Джима она пока не смотрела, прекрасно зная, что он-то на неё глядит, не отрываясь. И вдруг резво обернулась, ловя — почти в упор — взгляд его распахнутых карих глаз и делая контрольный выстрел:

— Мистер Тайлер, вы же, наверное, здесь часто бываете… Что посоветуете?

Сказать «я доверяю вашему вкусу» уже было бы перебором, а так — то, что надо. Она пожирала его глазами, не позволяя себе ни отвлечься, ни посмотреть на себя со стороны. Никаких «Как будто в другом месте», только «здесь-и-сейчас», как пишут в дурацких книгах по психологии.

«Вот будет забавно, если как раз сейчас мои ухищрения не сработают…»

Он, конечно, смешался. Чуть покраснел, но не так сильно, как Сара боялась (или надеялась), и вполне связно пробормотал:

— Персиковый пирог… Так, как тётя Миранда, его никто не готовит.

И, конечно же, добавил, что, дескать, «какой он мистер Тайлер» и «Джим, просто Джим».

— Ну тогда я — просто Сара, а не «мисс Уильямс», — она снова улыбнулась, добивая жертву, и протянула ладонь для рукопожатия, будто они знакомились заново.

«Надеюсь, Миранда не отравит меня этим пирогом… А вот в кофе плюнет почти наверняка…»

Где-то на подкорке скреблась мысль, что зря Сара так себя ведёт, что оно того не стоит, что это родной город Мэй и подруга ещё много раз сюда вернётся... да и самой Саре не помешает завершить свою миссию с комфортом, а не жить, гадая, насыпала ли Миранда ей в суп крысиного яда или предпочла слабительное. Но Сара не обращала на это внимание. Сейчас ей хотелось быть не выдуманной серой мышкой «Жанной», а чем-то ярким и разрушительным, наподобие молнии и метеора. Тем коварным злом, что в ней, похоже, разглядела тётка Джима. Волнующим. Пугающим. Магнетическим.

Его рука была тёплой, но сухой. Уже кое-что. Терпеть потные ладони Сара не стала бы даже в обмен на удовольствие кого-то позлить. Она разорвала зрительный контакт вместе с рукопожатием и приготовилась спросить что-нибудь насчёт местных достопримечательностей — разрушенной церкви и индейского кладбища — как вдруг её взгляд впервые упал на предмет, лежавший прямо перед Джимом.

* * *

Кулон. Подвеска с оленем, беззащитно раскинувшая по барной стойке ореол тонкой цепочки. На мгновение уши у Сары как будто заложило, а чёрные и белые плитки пола, маячившие по сторонам поля зрения, подозрительно покачнулись.

Невозможно… По спине Сары прошла лёгкая дрожь, словно чьё-то холодное дыхание на секунду коснулось шеи. Только что она потребовала вернуть кулон — и вот он. Такого просто не могло быть. «Что, чёрт побери, происходит?» Или медальон ей просто мерещится?

Словно сквозь воду до неё донёсся жизнерадостный голос Джима:

— …так и знал! Там порвалось звено, вот здесь. Красивая вещь, но непрочная. Но я его уже отремонтировал.

И он протянул кулон ей, показывая что-то на серебристой нитке цепочки.

Сара сфокусировала взгляд на подвеске, потом на Джиме, довольном и даже гордом, как сенбернар, который принёс хозяину тапочки, — и ей вдруг стало так легко, что захотелось рассмеяться. Над собственной глупостью и над дурацкими страхами. Она подставила ладони, словно маленькая девочка, которой вручают подарок на Рождество, чувствуя, что улыбается до ушей.

Конечно же! Сознание Сары не заметило, когда цепочка порвалась, но подсознание помнит всё. Легко сложив два и два: аккуратную, вычищенную, словно какая-нибудь лаборатория автомастерскую — и её хозяина, явно слишком заинтересованного, чтобы закинуть потерянную вещицу в ящик стола или ограничиться объявлением, — её подсознание легко просчитало, что кулон найдётся и Сара быстро получит его назад.

Сара пропустила цепочку между пальцев, любуясь заново обретённым медальоном, как будто видела его в первый раз. Свет ламп играл на искусной серебряной чеканке, таинственно поблёскивая на разветвлённых, словно молнии, рогах благородного оленя.

— Джим, ты сокровище! — совершенно искренне сказала она. — Откуда ты узнал, что он мой?

Джим подался ближе, остановился, но потом всё-таки взял медальон в руки, показывая, но смешно избегая соприкасаться руками с Сарой.

— Цепочка очень тонкая — женская. И работа… Эту «лепреконскую монетку» сделали не у нас. Вот я и подумал, что кто-то из приезжих…

— «Лепреконскую монетку»? — перебила она.

— А вы что же, сами не знаете, что носите? — не слишком дружелюбно вмешалась Миранда, ставя на стойку чашку кофе и тарелку с пирогом. Божественный запах заставлял надеяться, что на этот рад цианид был только в её в взгляде.

Сара пожала плечами, испытывая ощущение дежа-вю. Кажется, все вокруг: от её собственных снов до агрессивных квартирных хозяек с замашками психологов, — знали о медальоне гораздо больше, чем она сама.

— Мне его подарила бабушка. Он мне дорог, как память о ней, поэтому я его не снимаю. Но мне казалось, что лепреконы — это что-то про золото, а вовсе не про серебро?

Сара и так интуитивно догадывалась, о чём пойдёт речь, но теперь, когда азарт и желание насолить схлынули, пожалела о своей недавней выходке, — и уцепилась за фольклорное несоответствие, играя заинтересованную дурочку в попытке растопить лёд: она прекрасно помнила, как заводилась Миранда, когда речь заходила о таинственной ржавчине или о про́клятом индейском кладбище. И та поддалась, вначале неохотно, но потом всё больше оттаивая:

— Глупое название, согласна, — царственно кивнула она. — Здесь так называют амулеты от фейри… «фей». Или «эльфов», кому как привычнее. Но старое слово «фейри», «волшебный народ». У нас их надевают на шею новорождённым детям. И не дают снимать лет до четырнадцати, хотя за молодёжью обычно не уследишь — подростки стесняются суеверий…

В этом месте она смерила тяжёлым взглядом своего племянника, словно он был как раз таким неразумным подростком. Сара решила пока не обращать на это внимание и продолжила имитировать бурный интерес:

— Ну да, эльфы ведь крадут только детей… Почему же тогда…

— Всё сложнее, — прервала её Миранда. — Про детей знают все, но мало кто помнит, почему именно они оказывались под ударом.

«Потому что нежеланные дети появлялись чаще, чем взрослые враги», — подумала Сара, но, разумеется, промолчала.

— Родителям знать и не надо. Они и так боятся за своих чад, а страх потерять то, что тебе дорого, сильнее приличий, стыда или опасения выглядеть глупыми. Но вот взрослые… Даже те, кто знает фольклор лучше, как твоя подруга Марианна… или как вот этот оболтус, называющий себя моим племянником, — она тяжело вздохнула и кивнула в сторону Джима, — считают себя в безопасности.

— В безопасности?

Миранда фыркнула. Сара безропотно это снесла, понимая, что для восстановления своей репутации, ей придётся ещё немного побыть в роли столичной дурочки. А хозяйка продолжила:

— Фейри не крадут детей. Они крадут тех, кто похож на них самих. Скажем, белокурые и синеглазые. Или с зелёными глазами и волосами, чёрными как ночь… — она смерила Сару задумчивым взглядом. — В детстве многие дети светловолосы, да и глаза у них чаще всего голубые. Но потом они вырастают, меняются — и феям больше нет до них никакого дела.

— Но не до таких, как вы, например? — Сара склонила голову набок, заново присматриваясь к яркой, действительно неземной внешности Миранды. — Извините, что спрашиваю, но если у человека светлые волосы и голубые глаза сохраняются во взрослом возрасте, значит ли это, что он должен носить амулет всю жизнь?

Миранда усмехнулась. С неожиданной грустью и даже болью:

— Разумеется. Вот только другим неплохо бы понимать, что даже тот, кто не годится феям в игрушки, годится им в жертвы. Каждый, кто живёт не в городе, в опасности. А не только такие как я… или вы.

* * *

— Всем доброе утро!

Мэй влетела в кафе, неотвратимая, как метеорит, с размаху разбивая вдребезги мрачную атмосферу мистики и тайны. На ходу чмокнула Сару в щёку, не переставая тараторить:

— Ну ты и копуша, подруга! Я думала, ты уже готова… О, персиковый пирог! Миранда, у вас есть ещё? Иначе я сожру этот, предупреждаю!

Сара откинулась на спинку стула, с удивлением понимая, что до этого сидела, затаив дыхание и подавшись вперёд. У Миранды был явный талант к нагнетанию саспенса, дар гениальных актёров и сумасшедших: говорить даже откровенную чушь с уверенностью. Не самообманом или фальшивой горячностью, прикрывающей сомнение, а буднично, словно эльф — что-то типа соседского добермана: дескать, когда на поводке — всё в порядке, но упаси вас боже попробовать заглянуть на участок ночью.

— Вот ещё, — Миранда легонько хлопнула Мэй по руке, уже потянувшейся к тарелке. — В моём кафе права человека на сладкое священны. Я принесу ещё.

Но стоило ей отвернуться, как Мэй невозмутимо подвинула тарелку себе. Джим, казалось, взирал на происходящее со смесью лёгкого ужаса и уважения, как на смертельный номер под куполом цирка.

— Не уходите! Раз Сара ещё не готова, — пробормотала она с набитым ртом, — может, обсудим Солтис?⁽¹⁾ Мама сказала, вы можете организовать кейтеринг…

— Марианна, ну что ты за создание такое? — всплеснула руками Миранда. — В моё время девушкам было неприлично так накидываться на еду. И не смей обзывать меня «кейтерингом»! Терпеть не могу офисные словечки. Неужели сложно сказать «помочь с десертами для праздника»?

— Запомню и высеку на дне своего сердца, — Мэй демонстративно приложила руку к груди. — Вы не услышите от меня этого презренного слова. Но, — она нацелила вилку с куском пирога на Миранду, — с одним условием: вы перестанете обзывать меня Марианной.

— По рукам. Если тебе хочется называться как листок календаря, кто я такая, чтобы мешать? Но не взыщи, если я запамятую и случайно назову тебя Джулией или Августой⁽²⁾.

— Ох, можете даже Юноной, без проблем! Итак, мне нужна ваша помощь с десертами для вечеринки двадцать второго. Обсудим? Только… — Мэй отложила вилку, бросила подозрительный взгляд на Джима и Сару и встала, на ходу вытирая руки салфеткой, — лучше не здесь: это должен быть сюрприз!

И они скрылись где-то в недрах первого этажа. Компанию Саре составляли только чашка холодного кофе, совершенно пустая тарелка и лёгкое ощущение неловкости от того, что она осталась наедине с человеком, которого беззастенчиво клеила полчаса назад.

«И что на меня нашло?»

Она отпила кофе и поморщилась. Впрочем, Джим избавил её от необходимости переводить разговор, отнеся гримасу Сары на счёт завтрака.

— Я принесу другой. И пироги с кухни.

Он исчез за стойкой раньше, чем она успела оглянуться, — и тут же вернулся, ловко балансируя подносом, на котором стояли две дымящиеся чашки и два пирога.

— Персиковых не осталось, но есть вишня и голубика, — он сгрузил всё на стойку со сноровкой заправского официанта. — Итак, «синяя или красная»⁽³⁾?

Сара против воли рассмеялась:

— Определённо, красная!

— Жаль тётя тебя не слышит, — Джим вернулся обратно на соседний стул и взялся за вилку. — Она любит твердить, что люди ненавидят правду, предпочитая удобный самообман.

Сара приподняла бровь. Мда, если забыть, что под «самообманом» имелось в виду нежелание верить в духов, призраков, эльфов и мистическую ржавчину, то с этим вполне можно было согласиться.

— Мне кажется… — она отпила глоток кофе, и на этот раз он был просто великолепным. Сара даже на секунду прикрыла глаза от удовольствия. — Дело не в «правде» или «лжи». Люди любят истории. Простые, логичные. Где у всего есть причины. И правила. Выполняй их — и всё будет хорошо. Но миром гораздо чаще правит случайность.

Она веско взмахнула вилкой. Вишнёвая начинка, сочная и ароматная, дивно сочеталась с кофе, хотя и вызывала — спасибо старомодному интерьеру кафе! — ассоциации с сериалом Линча. «Совы не то, чем кажутся...»⁽⁴⁾.

— Если только… — Джим медленно и пристально взглянул на неё, чуть подаваясь вперёд, — «случайность» не ещё одна сказка, специально придуманная, чтобы снять с себя ответственность. Дескать, хоть делай, хоть не делай, всё едино.

Джим отправил в рот очередной кусочек пирога и улыбнулся, давая знать, что он просто подтрунивает, спорит ради спора. Улыбка у него была заразительная, искрящаяся весельем в глазах и… такая мальчишеская, что Саре вдруг стало не по себе.

«Сколько же ему лет?»

— Так что же — тратить время на бессмысленные ритуалы? — фыркнула она, пытаясь за грубостью скрыть смущение. — И глупые ограничения?

— Мм… — и снова кусочек пирога исчез за красиво очерченными губами Джима. — Когда мне было семь лет, я был того же мнения о шапке. И кому она нужна в январе? Только причёску портит!

Сара расхохоталась, но тут же возмутилась:

— Это другое!

— Но почему?

— Опыт. Наука. Факты.

— На свете было полно людей, которые заснули в сугробе и даже ничего себе не отморозили. Одного… — исландца, что ли? — выбросило из лодки в Северном море, осенью. Он поплыл к берегу… но ближайшие скалы чем-то ему не понравились, и он дал крюк в сторону. Доплыл. Остался жив и здоров.

— Это писали в жёлтой прессе?

— Наша библиотека не выписывает жёлтую прессу, — сощурился Джим, кажется, слегка обидевшись. — Одним словом… нельзя доказать, что чего-то нет. Можно только доказать, что что-то есть.

— Можно найти другое объяснение.

— И это будет всего лишь спор между историями, — он с победной ухмылкой подобрал последние крошки с тарелки.

Сара последовала его примеру. Она допивала великолепный кофе из изящной фарфоровой чашки (ни в одном кафе в Нью-Йорке или Лос-Анджелесе такой ей бы не встретился… и уж точно не по этой цене) и дивилась, как подобное умудряется сочетаться в людях: отличный вкус, внимание к деталям — и дикие суеверия, скромность — и тяга к спорам, фривольные шуточки, которыми Миранда веселила её вчера — и взгляд коршуна, которым наградила Сару сегодня…

— Кстати, твоя тётя не будет ругаться, что ты лазил на кухню, пока её не было? — вместо ответа спросила она, ставя пустую чашку обратно на поднос.

— Ну, мы же заплатим в кассу.

Джим проворно переместился за стойку, что-то нажал и старинный кассовый аппарат — никелированная стимпанковская мешанина рычагов и шестерёнок — открылся с мелодичным «дзинь».

— Я подрабатывал здесь лет с двенадцати до шестнадцати, — он демонстративно положил пару монет за себя, принял банкноту от Сары, проворно отсчитал сдачу и протянул ей деньги, одновременно захлопывая кассу обратно. — Так что ничего не нарушу и не испорчу. Тётя в обиде не будет.

— Ещё раз спасибо за медальон, — Сара постаралась надеть его максимально непринуждённо, чтобы это ни в коем случае не выглядело капитуляцией перед суевериями глухой глубинки. — Что вернул. И что починил. Он мне правда очень дорог.

— Я всё равно предложил бы шнур с замочком — не так красиво, зато надёжно.

Джим посмотрел чуть ниже, чем было прилично. Ах да: цепочка же длинная, заканчивается как раз там, где низкий вырез сарафана.

— Мне кажется, если шнурок будет слишком прочным, то однажды меня задушит.

— Да нет, замок же специальный. Он держит при мягком рывке, но раскрывается при сильном. Как ремень безопасности, только наоборот.

— Никогда бы не подумала, что автомеханика так тесно связана с ювелирным делом.

Она облокотилась на стойку, подперев подбородок рукой и подавшись вперёд. Ожидая, что Джим снова улыбнётся. Но он неожиданно посерьёзнел:

— Тайлеры — династия «кузнецов». А кто кузнец в наше время? Ювелир. Сварщик. Ну, может, оружейник: подковы и косы ведь никому не нужны.

Он вздохнул и уставился куда-то вдаль невидящим взглядом.

— Дядя, кажется, был последним, кто и вправду что-то ковал… Но к ювелирному делу у него был особый талант.

Он провёл рукой по шее, вытаскивая за чёрный шнурок медальон, чем-то похожий на Сарин. Теперь она поняла, почему он говорил «лепреконская монетка, но явно не наша»: профиль животного на медальоне скорее напоминал татуировку в стиле «трайбл» — не филигранная точность, а лёгкая условность и упругая мощь. Совсем другая рука.

Джим носил медальон с зайцем. Или с кроликом. Скосил на неё взгляд:

— И? Никаких смешков насчёт выбора животного?

— А что? — пожала плечами Сара. — Символ луны, знак ведьм. Очень… серьёзное животное с хорошей славой. Не то, что волк, эмблема упырей и вурдалаков. Я знаю легенды, Джим. Просто не верю в фей.

— Тогда ты знаешь, что когда так говорят, где-то умирает фея, — хмыкнул он, пряча медальон обратно под рубашку.

Странно, но реплика прозвучала с равнодушной серьёзностью. Словно не цитата из детской книжки, а факт, причём такой, который не очень-то и печалит.

— Я тоже не верю. И я любил помогать дяде за ювелирным столом. Но когда после его смерти я объявил родителям, что мне по душе другие железки, и дядино дело я продолжать не буду… мама и папа вздохнули с облегчением.

— И кто теперь куёт для Стехикена «лепреконские монетки»?

— Никто. Да бросьте, — Джим мотнул головой и сощурился, вертя в пальцах пакетик сахара. Потом вдруг скинул его обратно на поднос и откинулся на спинку стула, усмехаясь и качая головой. — Это же не всерьёз. «Монетки» дяди носили потому, что они красивые, а не… — он неопределённо взмахнул рукой. — Ну, а если кому-то захочется… всегда есть старые жетоны и «потеряшки».

— «Потеряшки»?

— Когда находят потерянный медальон, его приносят мне — перед мастерской стоит ящик с прорезью, как раз для этого. Но куда чаще туда бросают свои собственные жетоны.

— Что-то вроде «хватит с меня»? — хмыкнула Сара.

— Что-то вроде.

— А если кто-то подложит… фальшивый?

Живи Сара в таком городке, она бы точно подкинула. Просто из вредности. Чтобы посмотреть, что будет, если не соблюсти все эти ритуалы: «холодное железо», старая кузня, никакой меди или никеля…

Джим обиженно фыркнул:

— Неужели я не узнаю дело своих… семьи?

Брови Сары поползли вверх раньше, чем она успела взять себя в руки. Что ей стоило пропустить эту маленькую заминку? В сущности, это совершенно не её дело… но Джим уже понял, что проговорился, и, за пять секунд пройдя все «стадии принятия неизбежного», наконец, досадливо вздохнув:

— Только тёте не говорите. И… — он задержал на Саре взгляд. — Если снова поедете в лес, в сторону разрушенной церкви… тоже не говорите. И фотографии не показывайте.

— Я умею хранить секреты, — ответила она чуть резче, чем собиралась: почему-то напряжённое внимание и мольба в карих глазах Джима были обидными. Словно намекающими, что Сара не ведает, что творит.

* * *

— Какие такие секреты?

На этот раз голос Мэй едва не заставил их обоих подпрыгнуть на стуле от неожиданности. Но если Джим быстро отвёл глаза и смутился, то Сара только подняла на подругу ленивый взгляд:

— Я как раз объясняла, как сильно ты меня оскорбила, записав в сплетницы, в присутствии которых нельзя обсуждать сюрпризы.

— Зато я дала тебе время позавтракать. Ну что, едем? Миранда, родители пригласили Сару на обед, так что не ждите нас сегодня!

Даже не дождавшись кивка, Мэй схватила её под руку и в мгновение ока уволокла прочь из кафе, не дав ни надеть куртку, ни попрощаться. Будто это Сара всех задержала и теперь они страшно торопятся.

Пока за ними не захлопнулись дверцы линкольна, Мэй молчала тем особенным, предвкушающим образом, который значил, что она едва ли не кусает себя за язык, чтобы не позволить вопросам вырваться раньше времени. И точно:

— А теперь рассказывай: что за танец на шесте ты здесь учинила?

* * *

Пока Сара описывала в красках свои утренние приключения, Мэй смеялась, не переставая.

— Знаешь, — охрипшим от хихиканья голосом просипела она, — я бы тебе поверила. У Миранды крыша всегда была чуть набекрень. Но вы так друг на друга смотрели… Клянусь, я чуть не ляпнула «дадим нашим птенчикам поворковать наедине».

— Я ни на кого не «смотрела», — Сара прибавила газу и из-под колёс полетел веер мелких камешков. — Боже, это даже за полноценный флирт не засчитывается!

— Это точно. Ты упустила возможность сказать «застегни его на мне сам», — Мэй прижала руку к груди, изображая томное контральто.

— Какой ужас! Я слишком молода, чтобы заигрывать со школьниками.

— И у тебя даже нет леопардового пеньюара. Но вообще-то парню двадцать семь.

— Мне всё равно, — пробормотала Сара, против воли чувствуя облегчение.

Глупо. Ведь Миранда права: к концу недели Сара уедет обратно в Лос-Анджелес. А Джим был слишком… положительным. Нормальным. Без червоточины, без изъяна, без демонического флёра. Ничего из того, что окружало Сару на работе, что волновало её душу…

— Расскажи мне лучше что-нибудь полезное, — потребовала она, чтобы перевести разговор.

— Например тайны индейского кладбища? — Мэй кивнула в сторону указателя на съезде с дороги. — Первая и главная тайна: там нельзя снимать, но сторожа постоянно нет на месте, так что главное успеть вовремя сунуть камеру обратно в сумку.

— Мне вчера популярно объяснили, — Сара переключила передачу и медленно въехала под сень деревьев, — что слухи о проклятии — ужасная ненаучная чушь, которую раздувают сами индейцы, чтобы вымогать деньги. И продолжили тему вымогательств душераздирающей историей, как «самому старому и уважаемому бару в этих краях» пришлось сменить вывеску из-за чьей-то жалобы, хотя «здесь каждый знает, что прадедушка не был расистом».

Мэй прыснула:

— Прадедушка Миранды жил в конце восемнадцатого века: разумеется, он был расистом! Другое дело, что бар назвал «Белой королевой» просто потому, что жена была блондинкой. Якобы с какими-то невероятными, то ли синими то ли сиреневыми глазами. Короче, Дейнерис из книжек Мартина, только за стойкой бара. Кстати, думаешь, их когда-нибудь экранизируют?

— Вряд ли, — фыркнула Сара, старательно объезжая ямы. Похоже, не только сторож здесь редко появлялся, но и дорожные службы. — Они слишком похожи на обычную жизнь. Нет героев и спасителей. Нет сказки. И даже эффектной картинки нет: ни красочной магии, ни неземных пейзажей, ни нечеловеческих рас, которые вытворяют невозможное, обвешавшись супероружием… обычное средневековье плюс три дракона. Нет, для желающих посмотреть, как люди рвут друг другу глотку ради власти, вполне достаточно фильмов о брокерах, политиках и юристах…

* * *

После кладбища Сара заметно повеселела. Настолько, что даже Мэй, полностью разделявшая циничный подход подруги, посматривала на неё с лёгким недоумением. А Сара, без труда разложив мрачное очарование заброшенного погоста на привычные составляющие: эффект изоляции, эффект зловещей долины, эффект нерукотворности… — уже мысленно снабжала каждый пункт иллюстрациями с разных ракурсов.

Она словно отыгрывалась на этих неуклюже-зловещих пейзажах, бессильных защитить своё поруганное праздными зеваками уединение, за своё фиаско с мостом, доказывая себе, что не утратила хватку и не сошла с ума. От постоянного яркого света болели глаза, но зато длинный день — на полтора часа длиннее, чем дома — позволял успеть заснять всё.

К развалинам старой церкви они подошли пешком, по пояс в высокой траве.

— Как в том клипе⁽⁵⁾, — оценила Мэй, то и дело касаясь древесных стволов, чтобы не потерять равновесие. — Ты же не против, что я пригласила тебя на ужин?

Деревья, кривые и замшелые до такой степени, что между пятнами лишайников не было видно коры, сплетались ветвями в низкую сводчатую крышу.

— Если бы не французский язык, они порвали бы наш эфир… Нет, не против, только не пойму зачем.

Мэй рассмеялась:

— Ну как, ради спасения твоей репутации!

— Иди к чёрту. Я серьёзно.

— И я серьёзно. Миранда очень уважает папу — на почве совместного увлечения кельтской мифологией. Так что после сегодняшнего ужина он махом убедит её больше не нападать на бедную девочку.

— Бедную девочку?!

Сара даже споткнулась. Мэй расплылась в улыбке и веско подняла палец вверх:

— О, а это уже вторая часть плана. Quid pro quo⁽⁶⁾. Раз уж ты слегка отошла от сценария «Жанны», не могла бы ты, описывая своего поистине великолепного жениха незаметно создать впечатление, что он эгоист, негодяй и тиран, мм? Или только эгоист и негодяй, а тираном был предыдущий? Но ты, конечно, наивная овечка, которая считает его ангелом.

Сара вскинула брови:

— Спрашиваешь. Чтобы я — и не смогла описать негодяя? Но зачем… — она оценила задумчивое выражение лица подруги, сосредоточенно крутившей колосок травинки, пока не измочалила его в труху, и сообразила: — А! Чтобы на тебя не сильно давили «когда замуж», верно?

Мэй вздохнула:

— Они не то чтобы давят… Родители в мои дела не лезут. Старательно так не лезут, сама понимаешь. Да и стандарт у них высокий, так что видеть меня с кем попало они не жаждут. Но они так хотели, чтобы я занималась чем-то интеллектуальным, а не «красила лица», что, кажется, я перестаралась, рассказывая, какая чудесная у меня работа и как много там прекрасных людей.

Сара только кивнула.

Церковь оказалась скучновата. Большое псевдоготическое окно напротив входа обещало интересную светотень, но — в отличие от клипов и фильмов — стёкла не только сохранились, но и покрылись толстым слоем пыли. В результате внутреннее пространство напоминало скорее аквариум или полутёмную оранжерею. Неоткуда взяться «праздничному запустению», когда природа берёт своё и создаёт гобелены из плюща и ковры из камнеломки. Но и лиминальной «разрухе» с обломками, обрывками и плесенью — тоже: всё деревянное и тканое, до последней скамьи и драпировки, из церкви унесли. Даже решётчатые ставни исповедальни сняли.

На каменную скамью на месте священника падал одинокий луч света из разбитого стекла под потолком. Сара засняла этот вид — просто на всякий случай — и без сил опустилась на второе сидение: для исповедующегося грешника. Скамья была твёрдой и неудобной, но для усталых ног и поясницы сошла и такая.

Мэй уселась прямо в круге света, облокотившись на каменный «подоконник», к которому раньше крепилась решётка:

— Покайся, дочь моя.

— Ты сидишь на месте для дьявола⁽⁷⁾.

— Когда он придёт, я встану.

Сара потянулась и снова принялась оглядываться:

— Я думала, что здесь будет посветлее… Церковь стоит пустой с конца тридцатых. И все окна целые. Закалённые они, что ли?

— Её недавно пытались реставрировать. Я тогда как раз заканчивала школу. А потом был тот случай с Карлом Тайлером, — Мэй неопределённо взмахнула рукой в сторону входа и тяжело вздохнула, — расследование, заморозка строительства… дальше не знаю: я уехала. Но, видимо, мэрия решила не продолжать.

Холодок узнавания просочился по позвоночнику Сары. Она подобралась на скамье:

— Подожди-ка. Карл — это дядя Джима? Кузнец? И он…

— На него свалились ворота церкви. Несколько тонн дерева и металла. Тут всё перерыли, думали — убийство, но оказалось петли просто проржавели насквозь, — Мэй потупила взгляд и покачала головой, резко выдыхая сквозь зубы. — Дурацкая случайность.

«Не говорите ей, если отправитесь к старой церкви». И эта помешанность Миранды на ржавчине… Саре внезапно стало мучительно жалко и стыдно за свои смешки и злословие.

1) Праздник летнего солнцестояния. В штате Вашингтон его отмечают пикниками и гуляниями, а в Сиэтле даже проходит что-то типа парада.

Вернуться к тексту

2) Имя Мэй звучит, а иногда и пишется как месяц май. Остальные варианты — производные от июля и августа... и июня чуть ниже по тексту.

Вернуться к тексту

3) Он цитирует фильм «Матрица». Синяя таблетка — всё забыть и вернуться к обычной «нормальной» жизни в Матрице, как будто ничего не было. Красная — узнать правду.

Вернуться к тексту

4) «Твин Пикс». Да, там в кафе подавали вишнёвый пирог. И фраза эта тоже оттуда.

Вернуться к тексту

5) Она имеет в виду клип Mylene Farmer «Je Te Rends Ton Amour», где героиня — слепая девушка, которая приходит в разрушенную церковь. Вместо священника в исповедальне сидит дьявол. Клип был красивым, дорогим, скандальным и страшным.

Вернуться к тексту

6) «Ты мне — я тебе». Подразумевает обмен услугами.

Вернуться к тексту

7) Согласно поверьям, разрушенная церковь — в любом случае приют нечистой силы (можно вспомнить «Вия»). Но говоря, что на месте священника в разрушенной церкви сидит дьявол, Сара опирается не только на указанный выше клип, но, прежде всего, на фильм Бергмана «Седьмая печать». Главгерой планирует обыграть Смерть в шахматы, однако проговаривается о своей стратегии на исповеди в разрушенной церкви. Под видом священника там сидит Смерть, она же Дьявол.

Вернуться к тексту

— Что не спишь?

Сара, завернувшись в плед на манер пончо, присела на каменное ограждение террасы рядом с Мэй, курившей на заднем дворе.

— Я сова, это меня с утра не добудишься… Просто обычно я не могу себе этого позволить, — она сделала затяжку и выдохнула дым в вечерний воздух. — А ты? Мне казалось, ты уже с ног валилась.

Сара вздохнула:

— Не могу спать при свете. Этот режим освещённости меня убивает. И нигде нет плотных штор: ни в мотелях, ни у Миранды, ни здесь. Как вы так живёте?

Мэй пожала плечами:

— Привыкаем? Как шведы какие-нибудь. Что, всё так серьёзно?

— Ты даже не представляешь, насколько, — Сара хрустнула затёкшей шеей. — А я не взяла из номера своё снотворное.

Мэй посмотрела на неё настолько обеспокоенно, что Сара даже насторожилась: неужели она так плохо выглядит? На самом деле, к ней вернулось утреннее состояние: от целого дня на ярком солнце болела голова, подташнивало, перед глазами вспыхивали и гасли яркие пятна. Эйфории от вылазки «по мистическим местам» хватило до самого семейного ужина, где Сара была в ударе и так ловко представила историю своих «отношений», что Мэй благодарно сжала её руку под столом и тихо прошептала «ты лучшая», когда её мама вышла, чтобы принести десерт. Все пожелали друг другу спокойной ночи, и Сара осталась один на один с гостевой комнатой, едва сдерживая возбуждение от того, что ей вот-вот откроется ещё один секрет — стоит только смежить веки и отправиться на свидание со своим вздорным, но обольстительным подсознанием, которое она сегодня неплохо подкормила гипотезами и материалом по схожим темам…

Как вдруг на неё навалилась усталость на грани отчаяния. От одной мысли, что ещё одна ночь не принесёт её мозгу желанного отдыха, хотелось плакать. Вдобавок ко всему, лежа на белоснежной постели в окружении так и сиявших в вечернем свете пастельно-бежевых стен, Сара поняла, что заснуть чисто физически не способна. Она выдохлась так, что тяжело было даже лежать, не то что стоять, но сна — ни в одном глазу.

Воздух из приоткрытой форточки соблазнительно пах сеном и чистотой. Небо, высветленное до серебристой, еле различимой голубизны, сияло чем-то подзабытым, похожим на счастье — каникулами. И Сара, у которой болело всё, начиная от чуть подгоревшего лица (крем не справился, спасовав перед июньским солнцем) и заканчивая усталыми ногами, рассеянно подумала, что слегка перестаралась, пытаясь превратить неделю перерыва в работе в «активный отдых». Ей, проводящей время по кабинетам, аудиториям и монтажным комнатам немного движения всегда шло на пользу. Но ключевое слово «немного».

Куда она так торопилась? Впереди ещё четыре дня… Чертовски права была самая легендарная из всех нелюбимых героинь Америки, Скарлетт О’Хара: иногда надо иметь возможность сделать перерыв и отложить все решения на завтра.

И она бы рада, но… О чём Сара думала, когда не захватила снотворное с тумбочки? Ах да, она просто не собиралась ехать куда-то «с ночёвкой».

— Я дам тебе своё, — наконец, пробормотала Мэй. — У меня такое же. Потом вернёшь мне таблетку из своих, чтобы мой врач не подумал, что я заделалась драг-дилером.

Сара чуть не прослезилась от неожиданно накатившего умиления:

— Ты правда это сделаешь?

— Нет, у меня такое нездоровое чувство юмора, — проворчала Мэй, вставая с парапета. — Сара, ну что за идиотский вопрос? По-моему, ты и правда не высыпаешься, я тебя не узнаю! Пойдём, уложим тебя.

* * *

Пробуждение заставило на мгновение заподозрить, что снотворное Мэй фатально слабее её собственного, несмотря на идентичную дозировку. Иными словами, что Сара видит сон. Настолько действительность отличалась от той, в которой она засыпала.

Комнату заполняли серая мгла, сырость, запах мокрой земли и шуршание, словно она провалилась в кротовую нору, но вовсе не волшебную, как Алиса, а самую настоящую. День (одиннадцать утра, но не будем занудами…) обратился в подобие пасмурного вечера.

Шёл дождь.

В комнате было промозгло. Вылезти из-под одеяла тянуло на подвиг. Но Сара ощущала себя чудесно отдохнувшей и была готова его совершить.

На лестничной клетке пахло какао и доносились голоса. Много разных голосов, споривших, кажется, о том, закончатся ли дожди к Солтису или придётся ждать до июля.

Она пошла на запах.

— Уже завтра распогодится, — безапелляционно заявил мужской голос, взрослый, но звучавший младше, чем у отца Мэй. — Но на четвёртое, разумеется, опять всё зальёт.

Ну да, ну да… Сырой и дождливый День Независимости — такая же визитная карточка штата Вашингтон, как французские фамилии, ехидство и рок-музыка.

— Если Сэмми в следующем году снова будет клянчить у тебя пиротехнику…

Сара просунула голову в кухню. За большой стол набилась разношёрстная компания из мужчин и женщин, из которых Сара без труда узнала только знакомых ей по фотографиям брата Мэй, старшую сестру и жену кого-то из братьев, но того же самого или какого-то другого — она не помнила. Гарри Голлуэй, патриарх семейства, привстал со стула, когда Сара появилась в дверях. Но не успела она ни смутиться от этой старомодной галантности, ни сказать, что, дескать, не стоит беспокойства, как её моментально потянули в сторону, и она плюхнулась на свободное сидение.

— То я ему снова их подарю, — Мэй отпустила её руку, пожала плечами и, не глядя, сунула Саре в руки кружку с дымящимся какао. — Ну скажи, тебе что, жалко порадовать пацана и запустить пару фейерверков? Зачем ещё нужен диплом пожарного?

— Ты будешь удивлена…

— Мальчишки любят всё яркое. Если не вырастают занудами!

В ответ раздался разноголосый шум и гвалт, под который Саре насовали на тарелку каких-то блинчиков, причём кто конкретно вызвался её покормить, понять было невозможно: Голлуэи напоминали единый хаотический организм. Оставалось только удивляться, как Мэй успевала вставлять целые реплики и следить за происходящим.

Сара грела руки о кружку, внезапно поняв, насколько замёрзла в этой сырости. В машине, конечно, была тёплая одежда, но пока сама мысль о том, чтобы покинуть нагретую кухню казалась кощунственной. И — неизбежной. Потому что в следующее мгновение ухо Сары выудило из белого шума: «…помочь проявлять фотографии… Да, понимаю, но сегодня мой день⁽¹⁾…». Это был их условный сигнал.

Поэтому Сара сразу энергично закивала и пробормотала что-то в том духе, что всё, что им надо — резиновые сапоги и, возможно, дождевик. Меньше чем за полчаса вихрь «безумного чаепития» успел накормить её до отвала, посочувствовать сложной судьбе фотографа, вручить ярко-жёлтые болотные сапоги до колена и плащ-палатку, и буквально потребовать от Мэй, чтобы она ссудила подруге свой свитер, «потому что у неё уже ногти синие».

Оставалось только радоваться, что ещё вчера под вечер Сара и Мэй притащили в выделенный старшими Голлуэями охотничий домик всё оборудование для проявки. Так что теперь они протопали по лужам и мокрой траве до поляны в лесу, распахнули скрипучую дверь и, ввалившись внутрь, заперевшись и занавесив окна, забаррикадировались от стихии полностью.

— Ты что, часто сюда сбегаешь?

Сара вывесила на просушку последнее фото моста, чуть скривившись, при виде дефекта фотобумаги: на уровне леса шла полоса мелких поперечных чёрточек, превращая сосны во что-то, издалека напоминающее берёзы-переростки.

— Нет, я просто умею обустраиваться.

«Помощь с фотографиями» Мэй сводилась к тому, что она щёлкала тумблером радиатора и меняла диски в бумбоксе. И радиатор, и проигрыватель она, как оказалось, принесла сюда загодя, а сегодня дополнила перекусом и четырьмя термосами, один из которых был в её руках прямо сейчас.

— О, какая красота, — она спрыгнула с ящика, на котором сидела и подошла ближе, чтобы рассмотреть. — Это из церкви?

— Угу.

Фото с единственным лучом, освещающим скамью, и правда удалось. В лучших традициях, казалось, что прямо за лучом стоит таинственный тёмный силуэт.

— Смотри как хорошо получилось, — Сара показала щипцами на линии за границей света. — Аркатура⁽²⁾ на заднем плане за счёт затемнения создаёт иллюзию фигуры в плаще. Просто, но изящно. Аллюзия к «Седьмой печати» читается, но не грубо, если потом сменить ракурс и показать, что на самом деле там никого нет. Но мне ещё вот эта нравится.

Она подцепила почти высохшую фотографию с общим планом внутреннего пространства. Пусто — и только сбоку отгороженный закуток с двумя скамьями. Мэй хмыкнула:

— Прямо как когда я заехала в свой нынешний дом. Помнишь? Там не было ремонта, внутренние гипсокартонные перегородки убрали, одно пустое пространство, какой-то кафель на полу и в углу внезапно — ванна! Тоже жутковато смотрелось.

— Точно. А у тебя фото не сохранилось?

— Да, валяется где-нибудь…

…Что означало «уложено в альбом с наклейкой год / месяц / место».

— А что?

— Церковь — это всё-таки банально. Но обычная квартира без ремонта, где из ванны внезапно…

— Сара! Иди к чёрту! Я до сих пор живу в этом доме.

Сара расхохоталась, Мэй пихнула её локтем, но она увернулась, продолжая смеяться. Вот за что она любила свою работу: за то, как нечто эфемерное и переменчивое — человеческое настроение — вдруг оказывается подчинено простым и понятным законам.

Оставив фотографии сушиться, они взяли себе по термосу и вышли за дверь, стоя под козырьком и вдыхая свежий, пахнущий смолой воздух.

— Даже если с мостом ничего не получится, — Сара отпила кофе из термоса, — у меня теперь есть хороший материал. А то я уже начала с ума сходить… даже подумала сделать сравнительное исследование, помогает ли «амулет от фей» не потеряться в лесу.

Мэй хмыкнула:

— Ну, по статистике выходит, что помогает. У нас никто никогда не терялся. Кроме Кэсси, но и та нашлась.

— Пф! Да что ты говоришь, я же читала ваши газеты: за год обязательно два-три случая. Правда, не факт, что в штате Мэн меньше.

— Так туристы же! — беспечно махнула рукой Мэй. — Это не считается!

— Здрасте, «не считается»! Туристы что, не люди?

— Ну какие они люди, если ты их предупреждаешь «не ходите в эту часть леса, там гризли», «не поднимайтесь к этому источнику, там тропа скользкая», а они кивают, а сами топают прямиком туда! Видимо, считают, что от них скрывают самое интересное… — Мэй укоризненно покачала головой. И задумчиво продолжила: — Хотя на самом деле, разумеется, здешние леса питаются энергией жертвоприношений. Если не будет туристов, лес возьмёт кого-то из местных, вот мы и стараемся. В этом году было совсем глухо, но на счастье подвернулась ты, так что… Мы с Мирандой как раз договорились на Солтис скормить тебя лесу.

Сара от неожиданности поперхнулась кофе. Мэй дёрнулась похлопать её по спине, но потом просто решила не мешать.

— Боже, Сара… Я же только пересказала твой сценарий! Ну тот, который зарубили из-за выхода книжки Геймана⁽³⁾. Ты что, купилась?!

— Нет… — прокашлявшись, соврала Сара. Выставлять себя дурочкой, которой на секунду и вправду представилось что-то в стиле Стивена Кинга, вовсе не хотелось. Поэтому она только просипела: — Ну и чушь я сочинила…

Остаток вечера прошёл за сортировкой фото под меланхоличные баллады какой-то местной сиэтлской команды и шум дождя. К вечеру небо прояснилось.

Сара попрощалась с Мэй и её родителями и поехала обратно в «Королеву». Сегодня она собиралась спать без снотворных.

* * *

Разрушенная церковь стояла, облитая сонным сиянием полудня. Дальняя стена с готическим окном, устремлённая вверх и совершенно целая, высоко вознеслась над кронами деревьев, пятная мешаниной солнечных бликов и косых лучей проход между скамьями. Но у входа раскрошившиеся стены едва поднимались над высокой травой, не скрывая внутренности, словно огромный кукольный дом. Увитые пурпурными листьями дикого винограда, обломки кирпичных проходов и каменных колон превращали внутреннее пространство церкви в запутанный лабиринт.

Под самым окном, едва заметная сквозь жаркое марево, стояла фигура, закутанная в чёрный плащ с капюшоном. Она простёрла бледные руки с ногтями, которые даже с такого расстояния казались странно заострёнными, — и к этому пятну тьмы посреди света начал слетаться крылатый мрак. Тысячи и миллионы хлопающих крыльев. Они одели церковь саваном тьмы, заново рисуя стены и крышу с декоративными башенками.

Нет. Уже не церковь. Цитадель Короля Гоблинов, сердце Лабиринта.

Мгновение призрачное здание стояло, нависая над лесом — и вдруг покоробилось, дрогнуло, словно шторы на ветру — и начало рассеиваться. Чёрные птицы заполнили небо, кружа исполинской воронкой, закрывшей солнце.

Когда они улетели, больше не было ни церкви, ни леса, ни луга. Впереди простёрлось озеро, гладкое как зеркало. Словно огромный ярко-голубой глаз, устремлённый в такого же оттенка небо. Без камышей. Без птиц. Только плеск воды по камням и бескрайнее пустое пространство до горизонта, где еле различимо темнела полоска другого берега.

Глаз без зрачка. А впрочем… По поверхности воды прошла еле заметная рябь, повторяя очертания приближающейся лодки. Узкой лодки с высокой кормой и носом, которой правила фигура в плаще с капюшоном, то и дело погружая в воду длинный тонкий шест. Вместо лица в прорези капюшона белела венецианская карнавальная маска «баута»⁽⁴⁾.

Лодка мягко коснулась носом берега, зарываясь килем в песок. Незнакомец в маске с усилием воткнул шест и на секунду замер, опираясь на него и глядя сверху вниз. Потянул за завязки плаща. Скользкий шёлк словно вода стёк с его плеч, обнажая белые волосы и худощавую фигуру, затянутую в костюм матадора, чёрный с серебряным шитьём.

Он спрыгнул на берег, на ходу срывая бауту. Крутанув её на пальце, водрузил на нос лодки, где та почернела, удлиняясь, изменяясь, сливаясь с тёмным деревом, пока не превратилась в голову птицы — ворона или грача. Наплечные накладки, что вначале почудились простыми прямоугольниками, обычными для классического костюма тореро, на поверку оказались вырезаны в форме крыльев. Он повернулся к Саре.

— Я мог бы выбрать лошадь, но не хочу торопить события. Вдруг мне ещё рано предлагать тебе верховую езду? Кстати, прекрасный образ.

Джарет подошёл вплотную, протягивая руку и касаясь локона, выбившегося из её причёски.

Сара рефлекторно отпрянула и попятилась, и он расхохотался:

— Что-то не так?

Присел на круглый камень, стоявший возле самой воды, откинулся назад, уперев щиколотку в колено, демонстрируя идеально чистые подмётки без следа песка, — и по-птичьи склонил голову набок, насмешливо следя за каждым её движением. Сара впилась взглядом в нос лодки, увенчанным головой с длинным клювом. Точь-в-точь маска чумного доктора. Неприкрытая, вульгарная агрессия подсознания, наслаждающегося её предсказуемым испугом. Базовый уровень, равняющий всех, от инфузории до человека: ужас перед смертью. Практически, принуждение к страху.

И Сара разозлилась.

Она подобрала подол очередного нелепого «платья принцессы» (разумеется, белого и с длинными рукавами), выпрямляясь в струну и вскидывая подбородок, — и перевела взгляд на Джарета:

— Да?! И что же за лошадь? Келпи? «Конь бледный»? Вороной жеребец «Ольхового короля»?

Джарет кокетливо потупился, усмехаясь:

— Сколько комплиментов. В сновидении человека, верящего в фейри, — возможно. Но здесь я лишь скромный рыцарь, сопровождающий свою белую королеву.

Он приложил руку к груди, продолжая улыбаться. И подмигнул. Прежде он делал так сотни раз: хитро, двусмысленно, чувственно, ласково, устало… В знак прощания, с пожеланием удачи («задай жару этим лицемерам и ханжам»), с ехидным восторгом от её наивности и ошибок… но никогда так.

Помогая лепить образы самых неприятных и пугающих персон, Сара советовала именно это: широкую улыбку, что не отражается в глазах, забывших как моргать. Глазах рептилии. Безупречно точная, идеальная игра, которая на миллисекунду запаздывает, ошибается, выдавая именно игру: подделку, имитацию. «Эффект зловещей долины».

А он между тем продолжал:

— Ведь мы договорились обходиться без «сказок», не так ли, Сара? По крайней мере, на одну ночь. «Только разум и логика…» Я помню о своих обещаниях, даже если ты забыла о своих.

Он подарил ей взгляд, который мог бы показаться чувственным, если бы не был пропитан бешенной яростью. О, она не ошиблась. Что-то и впрямь не так.

Сара выгнула бровь:

— Не помню, чтобы обещала тебе что-то.

Джарет вскочил на ноги. Его фальшивая улыбка погасла, а взгляд стал хмурым и презрительным, словно у кота, оставленного на холодном балконе.

— Я ждал тебя вчера.

Вот как.

— У меня были особые обстоятельства. Знаешь, это называется «реальная жизнь».

Он криво усмехнулся. Полуприкрыл веки, глядя куда-то мимо Сары, в лес. Мотнул головой. И вновь повернулся к ней:

— Ну да. Прекрасный мир, в который ты успеваешь поверить каждый раз, прежде чем он даст тебе пинка под зад… — Джарет цедил слова, чуть растягивая, медля, то ли лаская, то ли муча их на языке, смягчая грубость до издёвки, а иронию до приглашения. — Когда это происходит, ты, конечно, возвращаешься. Но не раньше. Будто у меня нет других дел, кроме как ждать, когда ты соизволишь явиться…

Он шарил взглядом по её лицу, перебегая от черты к черте, от губ к глазам и обратно. Со злостью. С ненавистью. С чем-то, очень похожим на отчаяние.

«С ревностью», — внезапно поняла Сара. У человека этот взгляд означал бы ревность.

Но человек уже давно взял бы её за плечи, притянул к себе, впился в губы поцелуем, сжал в объятиях. Сдался. Выдал себя. А Джарет медлил, почти брезгливо избегая её касаться.

Ревность человека — потребность ошибиться, вопрос, просьба, мольба. Ревность подсознания — ледяная ярость того, кто и так знает все ответы, бессилие проигравшего.

Сара могла не вспоминать о нём неделями, месяцами… едва ли не целый год. Но когда очередная задача приводила её за ответами на опушку тёмного леса по имени «подсознание», она ещё никогда, никогда до вчерашней ночи не прерывалась на полпути. Не умела. Маленький секрет влечения к опасности, так угрожающе распространённого в культуре, состоит вовсе не в том, что люди — покорные жертвы, а в том, что они сами — опасность. Самые коварные хищники на Земле. И Джарет был охотником прежде всего потому, что охотником была сама Сара. Искажённым, но абсолютным подобием. Отражением в зеркале.

Что заставит гончую сойти со следа? Что заставит пиранью, почуявшую запах крови, отложить удовольствие на потом? Ничего. Ибо это противоречит природе зверя.

И тогда зверь бесится от непонимания.

— Поэтому в отместку ты угрожаешь мне смертью?

Джарет смотрел на неё, не шевелясь. Не соглашаясь и не опровергая. Выжидая.

— Весь этот дешёвый маскарад — чтобы запугать меня? — холодно осведомилась Сара, кивая на лодку. — Разрушенная церковь. Падальщики в небе. И посреди этого ты — в роли Харона и с предложением «подняться на борт»! Я ничего не упустила?

Медленно-медленно Джарет опустил взгляд. Обернулся на озеро. Внимательно оглядел себя со всех сторон… И вдруг отступил на шаг, уперев руки в пояс. Глубоко вдохнул.

— Какая… чушь! — с чувством произнёс он, мотнув головой. — Какая невероятная, образцовая, фантастическая чушь! Баута — не… — он фыркнул, словно не сдержавшись, — не маска смерти. Это маска тайны. Сокровенных желаний, таящихся в тенях, куда сознание и приличия не заглядывают. Грёз. Под прикрытием бауты вершилось то, что не могли себе позволить открыто.

Он упёрся туфлей в выступающий из песка камень и склонился ближе к Саре, опираясь локтем о колено:

— Но ты ведь знаешь это? Знала ещё до того, как мы встретились…

Память с запозданием щедро обрушила на Сару водоворот картинок. Вкус запретного плода, откушенного тайком из-за чужой невнимательности. И правда — знала.

Преподаватель театрального кружка дал задание подготовить доклад по комедии дель арте, старой итальянской школе драмы с характерами настолько условными, что звались «масками». Саре велели забрать брошюру из его библиотеки, но преподавателя на месте не оказалась, а секретарь по ошибке вынесла ещё одну книгу: исследование венецианского карнавала. Пометку с перечислением нежелательной для подростков информации она благополучно просмотрела. И двенадцатилетняя Сара углубилась в ворох свидетельств и слухов, альковных тайн и перешёптываний, где глубина пороков компенсировалась разве что изощрённостью способов их скрывать. «Забытая перчатка — страсть, забытая маска — позор». Бал-маскарад никогда не был невинной шалостью, но и там действовал свой закон — появиться без маски означало выставить себя более обнажённым, чем если пройти по улице без одежды, но скрывая лицо. Сколько раз она вспоминала эту скупую истину, поданную сухо и научно, но будоражащую кровь, силясь разгадать, почему четыре года спустя из всех танцующих в том давнем сне-во-сне только Джарет и она не скрывали лиц. Что это было: тайное, подогретое пубертатом стремление к публичной оргии — или брошенное самой себе обвинение в лицемерии и вранье, когда маска прирастает к лицу?

Джарет между тем выпрямился, как никогда напоминая настоящего тореадора, готовящегося отразить атаку быка. Да, вот на что походило напряжённое внимание в его глазах: смесь бдительности, почти церемониальной уважительности и готовности обмануть.

— Грач — не падальщик. Гондола — не лодка Харона. И, наконец, — он на секунду обернулся, словно призывая природу в свидетели, — это не река, а озеро.

— Какая разница? — возразила она, но уже не так уверенно.

Джарет приложил два пальца к нижней губе, делая вид, что задумался.

— Ну, один из твоих карманных толкователей снов утверждал, что это совсем иной символ.

Он не щёлкнул пальцами, не взмахнул рукой, а подул — и его дыхание заволновалось, закучерявилось завитками дыма, из которых соткались кресло и человек в нём, нянчивший в пальцах сигару. Фантазия Джарета придала старомодному кожаному гарнитуру сходство с грибом-лисичкой, а что до персоны, угнездившейся в нём, то синяя полосатая кофта на пуговицах, бравшаяся складками на объёмистом брюшке, и без всяких преувеличений и передёргиваний придавала Абрахаму Солему сходство с гусеницей.

— Озеро, — произнёс известный (и довольно дорогой) психоаналитик, веско взмахнув сигарой, — базовый образ бессознательного. Глубинной мудрости, тех сокровищ, которые до времени скрыты от сознания, но которые оно готово ему подарить, как Владычица Озера дала священный меч Экскалибур… метафора раскрытия секретов.

И он снова скрылся в клубах дыма, которые бесследно развеялись над водой. Джарет брезгливо отмахнулся от остатков дымовой завесы и закатил глаза.

— Владычица Озера никому не дарила никаких мечей… — пробормотал он сквозь зубы. И добавил уже громче: — Вот так: метафора раскрытия секретов. Пойдём?

Джарет снова протянул руку — и она её приняла. Но не чтобы церемонно опереться, всходя на борт. Прежде Сара должна была кое-что выяснить. Она переплела свои пальцы с его, подходя ближе и запрокидывая голову:

— Поцелуй меня.

Подсознание никогда не врёт. Умалчивает — да. Искажает — да. И прячется, сбегает, уворачивается, на языке слов и образов, движения и тела. Если Джарет хочет ей зла, она почувствует. А если вдруг вздумает уклониться…

Не уклонился. Левой, свободной рукой он скользнул по её щеке, проводя большим пальцем по верхней губе и чуть глубже — по краю верхних зубов, от резца до клыка, едва ли не оттягивая уголок рта, мимолётно чиркнул ногтями по шее и зарылся пальцами в её волосы, притягивая к себе. Их губы совпали, словно края головоломки. «Как два отражения». И язык Джарета всего на одно мгновение был прохладным, будто Сара лишь коснулась зеркальной поверхности кончиком своего.

Но затем его язык подался дальше, невыносимой щекоткой где-то под потолком нёба, электричеством по обнажённым нервам, разбегающимся по телу с головы до пят, заставляющим выгнуться в спине, прижаться вплотную, ослабить хватку пальцев в судороге внезапного бессилия, позволяя ладони безвольно упасть ему на грудь.

Его рука выскользнула из её, находя себе другую цель. Ногти Джарета выводили дорожки по шёлку, словно прямо по коже — по спине, вдоль позвоночника, ниже, ещё ниже, пока не сжали ягодицу, впиваясь до дрожи, до дразнящего, звенящего, болезненно-яркого разряда удовольствия и боли. Предвкушения.

Сара просунула правую руку между ними, убеждаясь, что всё ощутила верно. Говорят, тореадоры комплектуют бриджи защитной раковиной… не в этом случае.

Она улыбнулась, запрокидывая голову до упора. Почувствовала поцелуй на своей шее, странно резонирующий с перекатывающимся в горле смешком, и промурлыкала, чуть сжимая пальцы:

— Вопиющее нарушение техники безопасности…

Джарет распахнул глаза, в этот раз показавшиеся Саре одинаково чёрными, и прошептал в ответ:

— Потому что обычно быки не бывают столь очаровательны…

Почему-то это показалось ей забавным. Слишком забавным, едва не уничтожающим настроение момента.

— Очаровательны… — выдохнула Сара со стоном досады. — Не могу поверить, что я выдумала такую глупость…

Казалось, она просто моргнула. Но картинка внезапно сменилась, словно в каком-то старом спецэффекте. Они стояли на расстоянии вытянутой руки. И хотя ладони Джарета покоились на её плечах, больше ничего не свидетельствовало о том, что только что происходило. Даже его глаза снова стали разными.

Вот он отпустил её. Посмотрел долго, укоризненно.

— Лучший секс всегда секс с самой собой? Как же ты всё-таки тщеславна, Сара… И, хоть и совершенно очаровательна, начисто лишена чувства такта, — он повернулся к ней спиной, обращаясь лицом к озеру. Подошёл почти к кромке воды, постоял так и вдруг заговорил другим голосом, глухим и угрожающим, далеко разносящимся над гладью воды: — Когда не было ни городов, ни церквей, когда воды были чисты, а небеса ярки… Когда род людской был всего лишь шайкой голых пищащих макак, прячущихся в пещерах от хищников… Я уже был там.

Он резко развернулся, метнув в неё яростный взгляд, прожигающий с головы до пят. Моргнул медленно и плавно.

— Я был дыханием за их спиной. Шёпотом на изнанке слуха. Тенью за освещённым кругом от костра. Лесом и холмом, камнем и кроной. Безмолвием дикой земли, таящей опасность за каждым поворотом… Я старше городов и могущественней королей.

Говоря, он постепенно приближался — неспешной, скользящей походкой: шаг — пауза, шаг — пауза. Его голос, вначале исполненный гипнотической мощи, звучал всё тише и вкрадчивей, будто Джарет рассказывал сказку на ночь. Вот он снова поравнялся с Сарой:

— Всё, что создала ваша цивилизация, всё, чем гордится, построено на чужом фундаменте или присвоено. А вы, — он провёл указательным пальцем по её подбородку, — продолжаете считать себя хозяевами мира, думая, что он создан, чтобы исполнять ваши причуды или обеспечивать вам комфортную сытую жизнь. По праву кого?..

Сара почувствовала трепет восторга, почти неприличного восхищения ловкостью, с которой его фразы сплелись в дву… нет, даже трёх-смысленное послание. Подсознание обвиняло сознание. Или… языческая кельтская традиция, оплот эльфов и фей, — упрекала христианство и весь новый мир вплоть до выхолощенной Викторианской эры. А может это индейская цивилизация, чьи шаманы носили вороньи перья, бросала вызов белой американке, одной из тех, кто пришли «разорять леса и загрязнять воды ради бессмысленной наживы»? Будто Кэрроловское «слово-бумажник», «притча», самый ценный тип нарратива, рассказывала одну историю на нескольких уровнях сразу, чтобы яснее очертить идею, лежащую в основе. Ещё никогда Сара не была так близка к источнику завораживающей угрозы, что олицетворял для неё Джарет.

«Он прав. Ключ — в цене. В том, что рано или поздно придётся платить. Вот кто он: вредная привычка. Зависимость, подогретая ожиданием возмездия. Как клептомания или азартная игра, как алкоголизм или наркомания. Понимание, что расплата неизбежна — и страстное стремление ещё хоть раз ухватить удачу за хвост, проскочить. Он называет цену, но не требует её прямо сейчас…»

Захваченная размышлениями, она пропустила момент, когда кинжально острый ноготь вдруг впился в её кожу под подбородком, сразу за костью. Несильная, но резкая боль заставила вздёрнуть голову — и тут же стала стремительно блекнуть, смазываться, стираться, как при уколе анестезии. Сара поняла, что истончается сама ткань сна, словно Джарет выталкивал её, вынуждая пробудиться.

— Нет!!! — она схватила его за запястье изо всех сил, будто это могло помочь ей удержаться в сновидении.

* * *

Сработало.

Картинка снова резко изменилась. Вокруг простиралась вода, у самого горизонта отделённая от неба туманной полоской.

Сара сидела на корме, а Джарет стоял на носу лодки и правил, с силой отталкиваясь шестом. Его движения казались ровными и размеренными, без следа злости или нервозности, но это вряд ли означало хоть что-то.

— Куда мы плывём?

— Туда, где раскрываются секреты, разумеется. В край логики и расчёта, — он поглядел себе за плечо, кося на Сару ярко-голубым глазом. — Тебя долго не было. Не сиди больше допоздна, это вредно.

И опять погрузил шест в воду.

Она задала вопрос просто чтобы проверить, как поведёт себя Джарет, но тот беседовал с ней так, словно… словно вообще не знал, что происходило до этого. Будто первый сон был каким-то сбоем. Диалог пошёл не так, Сара захотела его отменить и… у неё получилось? Так просто?

— И где это?

— Отгадай, — он снова на мгновение повернулся к ней профилем. — Что общего у грача, за́мка и лодки?

Это куда больше походило на привычные ей сны: непринуждённая мешанина из головоломок и флирта. Она всё ещё не решалась поверить, с минуты на минуту ожидая подвоха. Но… «допоздна»? Фазы быстрого сна наступают каждые сто двадцать минут. Сара специально легла спать пораньше, но, не знай Джарет о первом сне, всё выглядело бы, словно она бодрствовала до часа ночи. «Если бывает раздвоение личности, то почему не быть раздвоению подсознания?» От этой мысли ей вдруг стало неуютно. А он всё ждал ответа. Сара пошарила взглядом по окрестностям, но гладкая поверхность озера не давала особых подсказок. Перевела взгляд на лодку. От носа, увенчанного головой птицы и до кормы, по декоративному верху которой шли квадратные зубцы, эдаким микроскопическим подобием крепостной стены. Где-то Сара уже видела такие зубцы, причём именно лилипутского масштаба… Грач и замок…

— Шахматная фигура⁽⁵⁾! — выпалила она.

— Бинго! А вот и подсказки, на которые ты так надеялась.

Джарет запрокинул голову вверх. Сара повторила его жест: небо расчертили инверсионные следы, словно там, наверху, проходило авиашоу. Белые полосы ложились перпендикулярно, линуя голубизну в крупную клетку.

Она опустила взгляд — и заметила вдали что-то светлое. Кочку? Остров? Нет, квадратную плавучую клумбу с белоснежными тюльпанами. Потом ещё одну — уже с угольно-чёрными. Плавучие острова-клетки появлялись всё чаще, так что Джарет только успевал маневрировать. Озеро превратилось в сеть узких протоков меж поросших цветами берегов. Настоящий лабиринт на воде. Головки тюльпанов то и дело задевали борта лодки, от чёрно-белой шахматной чересполосицы рябило в глазах, а аромат… — кто сказал, что тюльпаны не пахнут? — кружил голову. Сара потянулась сорвать один из свежих, ронявших росу цветов, но лодка внезапно слегка дёрнулась — и пальцы скользнули мимо.

Вот дно чиркнуло по гальке: гондола пристала к берегу. Джарет постучал по борту лодки — и кусок обшивки откинулся, образуя лесенку.

Сара последовала за ним. Вдоль по гравийной дорожке, петлявшей между клумбами и уходившей под арку в живой изгороди, подстриженную в форме… сердца? Нет, двух шахматных коней, повёрнутых мордами друг к другу. Мимо фонтанов, мимо зелёных кипарисовых пешек и ферзей. До укромного сквера, где был лишь высокий фуршетный столик с расставленными на нём шахматами.

Стоило ей подойти ближе, как доска дёрнулась, поворачиваясь белыми фигурами к ней, а чёрными — к Джарету. Сара подняла на него непонимающий взгляд:

— И что это?

— Логика и разум, — в его глазах искрилось веселье. Даже не насмешка: искренняя радость от удачной шутки. — Всё, как я обещал.

Но Сара шутить была не настроена:

— Ты обещал мне секрет моста.

— И ты его получишь. Если победишь.

Она обходила столик с одной стороны, Джарет отступал в противоположную, а доска, словно стрелка компаса, вращалась вместе с ними. Но вот он встал как вкопанный. Взял с доски чёрного короля и протянул ей на вытянутой руке:

— Ну же. Šâh mât, — неожиданные обертоны чужого языка заставили привычное слово звучать резко и гортанно, словно проклятие или заклинание, — «король беспомощен»⁽⁶⁾. Твоя любимая игра, Сара. Так за чем же дело стало?

— В этот раз мне не надо играть, — она хлопнула ладонями по столу, опираясь о него и склоняясь ближе. — Мы договорились. Отдай то, что принадлежит мне.

— Сначала отдай то, что принадлежит мне.

— Что же это? — она вскинула бровь.

«Не заставляет её платить по счетам?» Так она думала только что?

— Время, — он наклонился к доске со своей стороны, припадая на руки, словно волк перед прыжком. — Твоё время.

Джарет выпрямился, улыбаясь и поигрывая манжетой рубашки:

— Знаешь, я прочитал пару твоих книг. Подсознание, сны, психоанализ… Надо же было соответствовать. Так вот, Сара… не хочешь поиграть в свободные ассоциации? Ну, чтобы вспомнить? Шахматы… — он провёл пальцем по краю доски, — Древняя персидская игра. Персия. Персики… Помнишь тот персик?

Он взмахнул рукой, вызывая в воздухе видение надкушенного плода.

— Персефона. Помнишь, чем она заплатила за свой голод? Шесть месяцев за шесть зёрен… Так во что мы оценим этот персик? Сколько стоит укус твоих чудесных острых зубок, Сара? Одна пятая? Ладно, пусть будет одна седьмая. Одна ночь в неделю. Пятьдесят две в год. Семьсот восемьдесят за пятнадцать лет. А ты? Сколько ночей из них ты замуровывала дверь между нами таблетками и избегала меня ради «реальной жизни»?

Толстая книга в кожаном переплёте, точная копия гроссбуха Миранды, скользнула ему в руку, распахиваясь на нужной странице:

— Четыреста восемь. Тринадцать месяцев снов. Вот что ты задолжала мне, Сара. Так что не тебе говорить о нарушенных обещаниях.

Он закрыл гроссбух с громким хлопком. Поднял на неё взгляд и задумчиво склонил голову набок:

— Вот так и сыграем. На нарушенные обещания. Если ты победишь, я открою тебе тайну моста. Если я… — усмешка осветила его черты на долю секунды, словно молния. — Ты выйдешь за меня замуж.

Её сердце ухнуло куда-то вниз. Неужели спустя столько лет её психика сделала круг и снова предложила «останься»? «Сойди с ума, не возвращайся в реальный мир…» Тогда она была несчастна. Чего не хватает ей сейчас? Чего она не учла?

— Истории, где всё заканчивается свадьбой, не продляют на новый сезон, Джарет, — покачала головой Сара. — И это неравнозначная цена.

Сердце сбивало удары в какофонию. До тьмы, до невесомости, до полёта по проклятой кроличьей норе. Предупреждая — «осторожнее». Но почему сейчас? Что в этом мосте такого, чего не было прежде? Или что в её жизни такого?

Он облокотился о столик, подпирая ладонью щёку:

— Откуда ты знаешь? Может, — его указательный палец снова прошёлся по краю доски, добравшись до фигуры белого ферзя. Джарет подхватил его на ладонь, — этот секрет так важен, что если я расскажу его, твой «сериал» вообще утратит смысл. Может, — он снова взял чёрного короля и поставил его рядом: две фигуры, чёрная и белая. Он не сводил с них глаз, словно мальчишка, играющий в солдатики, — ты сама не хочешь его знать. Ведь что проще: выиграть у самой себя, когда у белых на ход больше. Но ты задумалась о проигрыше…

«Нет, это ты заставил меня о нём задуматься». Вынуждал испугаться. Путал карты. Путал мысли. Скрывал мелкие детали и не позволял картине сложиться, заставляя раз за разом утыкаться в стену. Но не чтобы я обратилась к тебе. А потому что абсурд, отсутствие закономерности, недостаток информации — это тревога, самый отвратительный тип страха. Неуверенность, разъедающая как плесень, как ржавчина, сокрушая рассудок. Появившись, она проникает в каждое движение души, в каждую мысль.

Ты не можешь отказать мне, поэтому хочешь, чтобы я сама отказалась. И поэтому пытаешься напугать. Не потому, что здесь скрывается подвох, а потому, что ты хочешь создать такую иллюзию. Точно забытый на стуле пиджак, который в полутьме оборачивается монстром.

— Я всего лишь задумалась, что это значит. На моём языке.

Он бережно опустил короля и ферзя на середину доски. Мгновение они стояли на месте, а затем начали вращаться, подражая паре, кружащейся в вальсе по паркету. И чем дольше они двигались, тем меньше походили на шахматные фигуры. В вихре танца кружилось миниатюрное подобие Сары, положив руку на плечо Джарету. Такие, какими они были в самом первом сне.

— Ах да: «на твоём языке», — он поднял взгляд от доски и улыбнулся. — Потому что я обещал. Зависит от точки зрения. Скажем, Юнг считал, что «алхимическая свадьба» сознания и подсознания — «вершина развития личности».

Стоит ли доверять в этом вопросе самому гениальному человеку, жившему с шизофреническим психозом, ни разу не попавшись⁽⁷⁾? Безусловно, если ваше подсознание твёрдо уверено, что как раз это и заставит вас отступить. Что же Джарет так защищал от неё? Может, она недостаточно умна, и у её подсознания просто нет ответа?

— Тогда, похоже, я выигрываю в любом случае… Прекрасная пара, — Сара кивком головы указала на доску. — Но… ты хотя бы знаешь, что с мостом? Не очень хочется сыграть впустую.

Джарет расхохотался, словно услышав лучшую шутку на свете.

— О да! Я, безусловно, знаю. И ты знаешь. Только не хочешь поверить.

— И, если я выиграю, ты откроешь правду? Без «я передумал», без «правила изменились»?

— Отвечу. Я даже готов — в знак доброй воли — добавить к сделке парочку мелких вопросов. По одному за каждую взятую тобой фигуру. Прямо во время игры.

Слова так и сыпались из него. Будь Джарет человеком, Сара бы подумала, что он вздохнул с облегчением. Будто самое сложное осталось позади. Но это, как и всё остальное, было лишь ненужным антропоморфизмом⁽⁸⁾.

В лесу иллюзий надо придерживаться фактов, а факты таковы: в шахматы невозможно жульничать.

— По рукам.

И, не дожидаясь ответа, Сара сделала первый ход.

1) «Мой день» по-английски «My day», а героиню к тому же зовут Мэй. Поэтому получается созвучно с «may day», универсальным сигналом бедствия наподобие SOS

Вернуться к тексту

2) Аркатура — лепное украшение стены в форме фальшивого ряда арок с колоннами, например, так: https://architan.ru/stati/slovar_arhitekturnyh_terminov/arhitekturnye_terminy_nachinayuwiesya_na_bukvu_a/arkatura/

Вернуться к тексту

3) Имеется в виду роман «Американские боги». Изложенная там идея слишком похожа, поэтому, разумеется, сразу после выхода книги никто не утвердил бы сценарий из опасения быть обвинённым в плагиате.

Вернуться к тексту

4) https://www.culture.ru/s/slovo-dnya/bauta/

Вернуться к тексту

5) Фигура, которую мы называем «ладьёй» (лодкой), в английском варианте носит название «rook» (грач) или «castle» (за́мок)

Вернуться к тексту

6) Да, по-персидски это означает именно «король беспомощен». «Мёртв» это по-арабски

Вернуться к тексту

7) Сара слегка ошибается, так как приступы болезни у Юнга были довольно редкими, да и не доказано, что он переходил грань психоза. Но так принято считать.

Вернуться к тексту

8) Антропоморфизм — приписывание человеческой мотивации или чувств животным, явлениям, неодушевлённым предметам и т.п.

Вернуться к тексту