Ignis Vitae (Каждый, который выжил) (гет)

* * *

Гермиона как будто сразу взрослой и родилась. Ей идет. А вот Рон никогда взаправду не вырастет, наверное. Так что они отлично друг друга компенсируют. Гарри стал серьезный как сто директоров, старший аврор, куча обязанностей, полномочия… Джинни очень красивая, расцвела просто. Занимается изучением магии вейл — и как будто сама немножко их повадки переняла. Я долго их всех не видела, переписывались только. Жизнь, дела, расстояние. И тут вот собрались наконец…

Они были в шоке, конечно. Многоступенчатом таком шоке, растянутом во времени. Сначала — когда стало известно, что Снейп жив и вернулся в Хогвартс. Потом — когда я вкратце написала, как именно он выжил. Потом — когда на свадьбу позвала. Они сперва думали, что я их разыгрываю. Главное, сами все между собой переженились — это ничего, это можно… Но я понимаю.

Свадьба — это громко сказано, впрочем. Никто не хотел никакого шума, никакой публичности, мы оба этого не переносим. Так что просто собрали близких. У меня таких набралось шесть человек — эти четверо, папа и МакГонагалл. У него — никого. Ну, посидели, выпили вина, поудивлялись друг другу.

Гарри долго с ним говорил. Наедине. Можно догадаться о чем, но мы не обсуждали это — и вряд ли будем. Рон и Джинни предпочитают держаться от Северуса подальше и лишний раз в коммуникацию не вступать, им неловко и страшновато в его присутствии. Гермиона — честно старается выстроить контакт заново, поддержать беседу, спрашивает, отвечает, держит лицо. Но и она побаивается. Все сложно, что делать. Нужно время. Вот папа просто очень рад. И директор МакГонагалл тоже. Но они и знают больше остальных, и отношения там совсем другие.

В общем, в итоге все устали, а сам страшный профессор — в первых рядах. Сослался на срочную работу с утра, извинился и сбежал спать. Ну, я-то знаю, что не спать ни разу, а осознавать и в себя приходить. Бедолага, для него это прямо испытание. И ни на кого не нарычал за весь вечер даже. Я оценила. Ну и остальные потом стали расползаться. Только мы с Гермионой и Джинни заболтались за полночь. Гарри, уходя, пошутил, мол, ну все понятно, тут имеет место женский заговор.

Ну а что. Ну и да. Ну и допустим.

Вспоминали старые добрые (и недобрые тоже) времена. Так странно думать, что мы взрослые. Так странно думать, что мы когда-то были детьми.

Джинни беспокоится, что Гарри стал замкнутым, работа накладывает отпечаток, но дело и в другом тоже. Ему каждую ночь снится Волдеморт — живее всех живых. Гарри встает, заваривает чай, долго сидит потом один в гостиной, порой до самого утра. Ни с кем не хочет об этом...

— А Рону никогда ничего не снится, — говорит Гермиона. — Спит как убитый.

— "Эмоциональный диапазон — как у зубочистки!" — цитирует Джинни.

Мы смеемся.

— Но вот… — говорит потом Гермиона, — если меня накрывает, он сразу вскакивает. Я иногда и сама еще не поняла, что оно началось. А Рон уже и отвар принес, и камин разжег, и за руку держит… Но у меня не Волдеморт, а Беллатриса. Всегда просыпаюсь в тот момент, когда она меня убивает и хохочет. Ну и это… неприятно. А интересно было бы посмотреть, как сон будет дальше выкручиваться, если не просыпаться…

— А часто тебя? Ну… накрывает? — спрашиваю.

— Да нет… так, иногда… Нормально все. Раньше чаще было. Сейчас уже по мелочи. Я проходила курс лечения, и результат есть. Мне, конечно, зелья пожизненно принимать, но это не мешает же, главное — не пропускать время…

Мы были бы совсем другими взрослыми, понимаю я. Так странно думать, что мы должны были бы стать совсем другими взрослыми. Мы никогда не узнаем какими.

— Давайте вино допьем, — говорит Джинни. — Луна, за тебя. Ты всегда мыслила нестандартно и поразительно, за это и любим. Сейчас, конечно, по нестандартности и поразительности ты абсолютный рекорд поставила. Но мы рядом. И мы как-то… научимся. Обязательно.

— Хорошо, что он живой, — говорит Гермиона. — Когда он вроде бы как умер, меня это добило. Мировое свинство все-таки должно какие-то пределы иметь. Иначе совсем непонятно, зачем мы нужны. Зачем это все нужно. Хорошо, что он не умер. И я бы хотела у него стажироваться по зельеварению… потом, попозже. Когда привыкну. Когда перестану заикаться, как на первом курсе, и нести заумную чушь с перепугу. Если он согласится. Он же гений. Других таких нет.

Мы допиваем вино — и я думаю о том, как много теперь у каждой из нас того, что мы не договариваем, не проговариваем, вычитаем из наших рассказов, шуток и воспоминаний. Того-что-нельзя-называть. И как много того, что больше не нуждается в озвучивании, что понятно и так, без слов.

МакГонагалл потом, через несколько дней, в учительской представит меня в новом качестве. Точнее, сразу в двух. Я остаюсь работать в Хогвартсе, с нового учебного года буду преподавать основы природной магии. Те осколки древнего искусства, которые еще разрешено практиковать. Наука мне интереснее преподавания, но директор сказала, что кроме меня некому. А науки тут тоже будет изрядно, так что… Мне, конечно, похлопают, руку пожмут. В целом, я уверена, примут хорошо. У меня тут нет врагов. Драко Малфой, кажется, не в восторге, но это его сложности. Я, может, тоже от него не в восторге, что ж теперь.

А еще мне все время страшно, что в самый неподходящий момент я проснусь. И окажется, что обманывают не только ночные кошмары. Что может присниться просто жизнь — которая потихоньку чинится. Заживает. Выстраивается во что-то хорошее. Обычное. Теплое и правильное. А потом — раз… и ты где? В какой из моментов тебя выбросит? В последнюю битву? В Визжащую хижину? В месяцы плена? В день смерти Дамблдора? Во времена правления Амбридж? На каком этапе твой мозг не справился и перепридумал твою судьбу, показал тебе утешительную историю перед окончательным пониманием?

— Северус, — шепчу я, укладываясь рядом. — Ты же есть? Ты же правда есть? Ты настоящий? Вот это все на самом деле с нами происходит?

— Еще какой настоящий, — говорит он без намека на улыбку, но я все равно ее слышу. — Спроси вон у второкурсников, когда вернутся после каникул. Гриффиндор в последний учебный день сто тридцать баллов потерял. Спрашивается, если я не настоящий — кто их снял? Но у меня и еще доказательства найдутся, более убедительные. Иди сюда.

Я здесь. Я всегда здесь.

* * *

Боже правый, ну и компания тут у нас…

Сижу в уголочке с бокалом, наблюдаю за всеми понемногу — и не могу отделаться от настырно лезущей в голову картинки. Какие-нибудь два, допустим, года назад ко мне приходит, допустим, Сибилла Трелони и возвещает: "Минерва! Мне было видение (допустим) в хрустальном шаре! В недалеком будущем вы, Поттер, Грейнджер, два отпрыска Уизли и Ксенофилиус Лавгуд соберетесь вместе во время летних каникул в гостиной Когтеврана, чтобы поздравить Северуса Снейпа и Луну Лавгуд с бракосочетанием". Вот тут бы я ее и уволила, наверное. Потому что — ну должны же быть какие-то рамки… Ты ври, да не завирайся-то, Сибилла! Снейп женится! Ты еще скажи, что он когда-нибудь станет, я не знаю, африканцем! Нет, ну а как? Кто мог такое всерьез себе вообразить?

Но вот они мы, пожалуйста, все по списку. Собрались, поздравили.

Я в Хогвартсе столько пафосных речей произнесла, что и не сосчитать. Но сейчас мне не то что речей не хочется, мне хочется только пить вино и смотреть во все глаза. Чтобы не упустить ничего, ни малейшей детали. Чтобы потом посылать подальше моего внутреннего скептика, твердящего, что что-то там в этом мире невозможно.

Разглядываю каждого — подробно, внимательно. Как же вас всех побило, хорошие мои…

Грейнджер тайком трансфигурирует вино в чай в своем бокале. Ей нельзя алкоголь. Беременность? Нет, вряд ли, не похоже. Скорее, несовместимость с лекарствами, которые она принимает. Выглядит очень собранной, но пальцы слишком плотно сжимают бокал.

Рядом Рон — болтает с сестрой, с Луной, много смеется. Изо всех сил показывает, как ему весело. Пристально, но коротко смотрит на Гермиону раз в минуту точно — оценивает ее состояние. Он на посту. На посту проще делать вид, что ничего не чувствуешь. Это я как человек на посту говорю.

Джинни… Ну хоть кто-то вышел целым из этого ада. Хотя… Нет. Слишком металлические нотки в голосе. Слишком хищная, хоть и такая мягкая улыбка. Слишком много холодной красоты. А была огоньком… Вейлы не прощают. И не забывают. Ничего. Она сделала из себя вейлу сознательно, усилием воли. Чтобы не прощать и не забывать.

Гарри… Мальчик, который выжил — и который до сих пор не осознал этого. Они с Джинни — как два пепелища, и понимают друг друга чересчур хорошо. Научились преобразовывать свой пепел во что-то другое. Выращивать на нем странные цветы.

Северус держится. Не язвит, не повышает голос, старается. Разговаривал с Ксенофилиусом про какие-то рукописи. Невероятно. Лавгуды — единственные люди на земле, с которыми он может общаться без шипов и щитов. Луна касается его руки — и он не отдергивается. Но я вижу, как он напрягается, когда смех в гостиной становится слишком громким. Когда кто-то оказывается слишком близко. Особенно Гарри. Они с Гарри выходят вместе, о Мерлин, это будет непростой разговор. Неужели наконец будет? Отсутствуют они изрядное время. Возвращаются бледнее обычного, но в глазах у обоих что-то изменилось. И не убили друг друга, это само по себе результат. Но долго Северус не продержится теперь, он на пределе. Луна знает. Ловит его взгляд, кивает, отвлекает гостей — дает ему передышку. Как она это делает? Как она видит то, чего он даже сам не осознает? Вскоре он прощается и уходит. Луна, не прерывая разговора с Джинни, провожает его глазами. Пусть идет, он и так сегодня подвиг совершил — вытерпел этот вечер. Ксенофилиус подливает дочери вина. Он тоже заметил. Эти Лавгуды друг друга чувствуют с полумысли-полудвижения. Селина, мать Луны, была такой же. Жаль, что сегодня ее здесь нет. Очень жаль. Прекрасная девочка была. Талантливая. Храбрая. Но неосторожная. Ксенофилиус так никогда и не смирился…

Гарри подходит и садится рядом со мной. Молчит. Я тоже молчу, просто кладу руку ему на плечо. Молчание — иногда единственный язык, на котором все мы еще умеем говорить правду.

Мне так часто снится тишина. Не молчание, а тишина — полная и бесконечная. Пустой Хогвартс. Коридоры, где не слышно шагов и ученического гомона. Классы, где мне некому сказать свое строгое "Садитесь!". Мир, где я никого не смогла спасти — и осталась одна. Живой призрак.

Северус что-то говорил про нарушение мной правил, мол, он бы так не смог, вроде бы как благодарил, в своей манере. Это он-то — не смог бы. Да-да. Он действительно не понимает, сколько он тогда сделал. В те страшные времена своего директорства. Скольких спас, скольким помог. "Я выполнял приказ". Любит он этой фразой подменять все хорошее в себе. Привык.

Я всегда очень верила в порядок. В правила, в устав, в закон. Верила, что система защищает. Должна защищать.

Но потом мне пришлось скрывать беглецов, врать министерству, отправлять детей на войну. Все мои принципы полетели к чертям. И там, в этой тишине из моих снов, в этой пустоте без смысла и оправдания я раз за разом каждую ночь стираю все законы магии одним взмахом палочки — просто чтобы посмотреть, что будет.

И вот они все — наяву. Выжившие. Нарушители правил и тишины. Горстка измученных людей, ради которых я пойду на что угодно. Буду опорой и поддержкой для каждого из них, буду "железной Минервой", чего бы это ни стоило. Потому что Хогвартс — это не стены. Это люди, нашедшие друг друга в кромешной тьме. Упорно, упрямо, осторожно, шаг за шагом втаскивающие друг друга обратно в жизнь. Чувствующие и понимающие друг друга без слов. Для следующих поколений магов, возможно, будет как-то по-другому. Но для нас это так. Сегодня, здесь, сейчас это понятно как никогда.

Зря, Сибилла, ты не рассказала мне тогда о своем видении. Даже если я просто его придумала. Зря ты не рассказала.

* * *

Я потом об этом подумаю. Не сейчас.

Ей было важно их всех собрать. Собрать весь свой мир в одной комнате. Что же делать, если у нее мир такой… разноплановый. И ей было важно, чтобы после этого вечера все остались в живых. Она так и сказала: "Давай ты не будешь их грызть. Они лучше, чем тебе кажутся". Наверняка им про меня она то же самое сказала.

Я пообещал. И приложил все усилия. А потом понял, что уже и усилий почти не требуется. За что их грызть-то? Грейнджер все такая же невыносимая всезнайка, но, должен признать, это дает результат. Она действительно соображает. И характер железобетонный. И хватка. И определенные способности, не только старание. И жажда справедливости, доходящая до абсурда. Не удивлюсь, если это наш будущий министр магии — потом, когда Шеклболту все осточертеет. Зачем ей нужен младший Уизли, я по-прежнему не понимаю. Зачем кому-то в принципе может быть нужен младший Уизли. Но я готов, при определенном усилии, допустить, что Грейнджер виднее. Вот, кстати, девчонка Уизли вполне человеком выросла. Умная, цепкая, прагматичная, но успешно притворяется эдаким пугливым небесным созданием. Только зубки там такие… заостренные. Даже не скажешь, что из самой нелепой семейки во всем магическом мире. И зачем ей нужен Поттер — очень понятно, тут вопросов нет. Сам Поттер… ну Поттер. Он повзрослел. Этого нельзя не заметить. Я собирался по возможности его игнорировать. Соблюсти нормы минимально необходимой вежливости — и этим ограничиться. Ну не разговаривать же с ним… Как нам разговаривать, о чем?

И в целом все шло неплохо. Тем более что приехал Ксенофилиус Лавгуд, вот кому я действительно был рад. Как ни странно, кажется, он мне — тоже. Мы обсудили кое-какие рабочие вопросы, он привез несколько книг, которые непросто найти (всегда было интересно, где он их берет). Удивительно, насколько легко с ним общаться. С самого начала было легко, как будто мы знакомы тысячу лет. У Лавгудов, видимо, вообще что-то такое есть в крови, что для меня несколько оправдывает существование человеческого рода.

И МакГонагалл, которой мы с Луной обязаны многим и многим. Луна считает ее кем-то вроде члена семьи, и я все чаще ловлю себя на мысли, что склонен с этим согласиться. Не уверен, что смог бы, будучи в должности директора, настолько пренебрегать правилами и уставом ради помощи кому-то, пусть даже в сложной и рискованной ситуации. Впрочем, когда я насчет этого обмолвился, Минерва долго смеялась. Ну нет, наши случаи все же не идентичны. Я как директор нарушал уже нарушенные, искаженные внешним вмешательством правила. Это совсем не одно и то же. И я был готов объяснить разницу, но Минерва не стала слушать. Она только махнула рукой и сказала: "О, заткнитесь, Северус! Лучше налейте мне еще вина, поухаживайте за дамой!" Кому бы другому я такое позволил, а? Да никому! Но ей — можно.

В общем, да, все было терпимо. И я уже почти подумал, что идея с этой вечеринкой оказалась не такой уж дурацкой. А потом Поттер подошел и сказал: "Профессор, можно вас?" И все перестало быть терпимым. И стало нестерпимым. Поттер сказал: "Давайте выйдем на воздух. Только вы и я. Пожалуйста".

Мне пришлось сказать:

— Давайте, Поттер.

Я обещал "не грызть" и его тоже.

Мы вышли во двор. В такой час там обычно уже никого не бывает, и слава богу. И вот мы стоим во дворе вдвоем. Зачем-то. Почему-то.

Поттер говорит:

— Я не знаю, с чего начать.

— Тогда зачем начинать?

— Потому что я должен.

В голосе Поттера чего-то не хватает. Что раньше было там всегда, абсолютно в каждой реплике, обращенной в мою сторону. Должен. Какое удушающее слово. И как же оно мне надоело.

— Оставьте свои героические порывы для того, кто в них нуждается, мистер Поттер.

— Тут нет ничего героического, сэр. Я просто хочу сказать…

"Сэр". Надо же… Какая щедрость, подумать только.

— Что прощаете меня? Не утруждайтесь, министерство и Визенгамот уже это сделали.

— Я хочу сказать спасибо.

И смотрит. Этими своими глазами. Не-своими глазами. Черт. Ненависть — вот чего не хватает в его голосе. И в его взгляде. Все годы, пока он учился, я видел ненависть к себе в этих глазах. Таких же, как... Сейчас он смотрит прямо и открыто. Легче ли от того, что ненависти больше нет? Скорее, наоборот.

— Только не приписывайте мне благородства на ровном месте. Я выполнял приказ.

— Это не отменяет того, что вы сделали для меня. Для всех нас. И я рад, что вы живы.

Ну отлично, Поттер. Допустим, я тронут. И что мне делать с этой информацией?

Он же не отступит. Он будет тут повторять эти сентиментальные глупости, пока я не… пока я что? Не пущу скупую слезу? Не признаю, что ошибался в нем? Не начну убеждать его в нашей вечной дружбе? Что он хочет услышать?

— Я тоже рад, что вы живы, Поттер. — Я произношу единственную правду, в которой уверен. Я ведь больше не вижу перед собой того мальчишку, который умудрялся раздражать просто самим фактом своего существования, внешностью, повадками. Не вижу легендарного мальчика-со-шрамом. Я вижу… сильного, но измотанного мужчину, у которого душа покрыта шрамами сплошняком. Который тоже не знает, как ему нести дальше все, через что жизнь его протащила. Смешно и нечестно делать вид, что мы все те же. Мы не те же. Ни он, ни я, ни моя бедная жена, ни постаревшие Ксенофилиус и Минерва, ни Грейнджер в терапии (уж что-что, а мага на зельях я отличу сразу), ни новоявленная стальная вейла Джинни Уизли, ни даже бестолковый Рон. Наверное, правильно, что Луна нас всех собрала. Нужно было это понять.

— Я не мой отец, профессор. И… не моя мать, — говорит он, словно откликаясь на мои мысли. — Человек — не просто переплетение лиц и характеров его родителей. Есть что-то свое, отдельное. Сам по себе человек, как таковой. Если когда-нибудь у вас получится увидеть отдельное, увидеть просто Гарри… это будет очень ценно для меня.

Мне необходимо осознать, о чем он говорит. Или осознать, что я всегда это понимал. Но потом. Не сейчас.

— Поттер, я… Я постараюсь. Гарри.

В глазах у него что-то вспыхивает. Надежда, облегчение, благодарность, какое-то неустойчивое тепло.

— Луна… она счастлива.

Э, нет. Вот этого не касайся. Не смей. Только не ты.

— Кажется, мы обсудили все, что вы хотели обсудить? Думаю, пора вернуться, Поттер, нас там уже потеряли.

Мы возвращаемся. Но меня хватает еще только на полчаса, потом наваливается что-то… не усталость, но что-то… Что заставляет меня извиниться и уйти. Луна все понимает. Она не обижается, она остается с подругами — и чтобы наговориться с ними, и чтобы дать мне возможность побыть одному. Никто раньше такого для меня не делал. Никогда. Никто до нее.

Потом, уже глубокой ночью, она проскальзывает в спальню, ложится, прижимается и спрашивает шепотом:

— Ты же есть, Северус? Ты настоящий?

Я еще никогда не был таким настоящим. Ты же сделала так, чтобы я был, — и я есть. По слову твоему. Сердце мое. Мое сумасшедшее, невозможное чудо. Иди сюда.