Идущая в тени (гет)

Но любовь не излечит хаос, а надежда не скроет утрату.

— Jars of Clay, «Surprise»

Гермиона сидела рядом с Роном и знала это, но почти ничего не чувствовала. Её конечности были тяжёлыми, деревянными. Место, где её плечо касалось его плеча, ощущалось так, словно было проложено несколькими слоями плотной одежды. Её нервы были вялыми, окутанными пеленой, словно поезда, опаздывающие по расписанию. Её собственное дыхание казалось ей громким, но голос говорящего доносился откуда-то издалека. Ветер спутывал ей волосы и обветривал щёки, но это было похоже на то, словно она наблюдала за всей картиной, паря над самой собой.

Она была на панихиде по Гарри и гадала, насколько близка к психотическому срыву.

На самом деле, это была панихида не только по Гарри, хотя он, очевидно, был в центре внимания. Они потеряли так много, так много: из Уизли выжили только Рон и Джинни; весь персонал Хогвартса был скошен, как пшеница косой; Тонкс выжила, но не Римус; Луна Лавгуд, Парвати Патил и Невилл Долгопупс выжили, но почти никто больше из бывшего О.Д. Авроры были уничтожены, как и большая часть Министерства; бартер стал обычным явлением, поскольку только автономия гоблинов Гринготтса удерживала шаткую экономику от полного коллапса. Азкабан был переполнен; тюрьма Министерства была переполнена, и всё ещё не хватало прокуроров, не хватало охранников, не хватало агентов ОМП. Ближайшим выжившим человеком в линии преемственности была малоизвестная младшая заместительница министра, которая ранее занималась комплектованием штата международных магических посольств, и она была настолько явно не на своём месте, что оставшиеся члены Визенгамота призвали к новому голосованию менее чем через две недели после её вступления в должность.

Оратор монотонно говорил о героизме в целом и о героизме Гарри в частности, и Гермиона подумала, что может закричать. Она гадала, что сделают люди, если она это сделает. Большинство из них, вероятно, уже считали её полоумной. Этот человек — этот напыщенный бюрократ, ещё один, возвысившийся из полного ничтожества лишь благодаря катастрофической войне и смертям, — не знал Гарри. Как он смеет делать вид, что знает его?

Тем не менее, она знала, что большинство из тех, кто мог называть его другом, были мертвы. А те выжившие, кто входил в ближний круг Гарри, были не в состоянии говорить об этом. Гермиона всегда умела трезво оценивать свои ограничения — полёты, например, — и она знала, что не сможет подняться на трибуну и произнести ностальгические, задумчивые, пустые слова о Гарри Поттере.

Особенно когда Люциус Малфой взирал на всё с почётного места.

Её презрительное фырканье, должно быть, было слышно, потому что Рон слегка шевельнулся рядом с ней, случайно-нарочно толкнув её в бок. Она оторвала взгляд от аристократической холодности нового Министра Магии и вместо этого посмотрела на замысловато вырезанную гробницу, ослепительно белую и отполированную до блеска. За ней мраморная доска гласила, буквами высотой не менее двадцати сантиметров, что это место упокоения Гарри Поттера, Героя Света, Уничтожителя Тёмного Лорда.

Он бы это возненавидел.

Она мучительно осознавала пустое место по другую сторону от себя. По привычке она, Рон и Джинни подвинулись, чтобы освободить четыре места, прежде чем с душераздирающей болью осознали, что им нужно только три. Гермиона не отодвинулась, оставив это место у прохода свободным, с таким пылом желая, чтобы он вошёл и занял его, что, казалось, её сердце вот-вот разорвётся. Знакомый комок подкатывал к горлу, и глаза щипало.

Она не будет плакать здесь.

Сдержанные, редкие аплодисменты встретили окончание речи оратора. В наступившей тишине послышалось несколько всхлипов, и Люциус Малфой плавно, в вихре золотой и чёрной ткани, подошёл к трибуне.

— Уважаемые граждане Волшебной Англии, — начал он густым, культурным голосом, приятным для слуха. — Я стою перед вами сейчас как символ новой Эры...

Люциус Малфой был первым Пожирателем Смерти, получившим помилование, поскольку, что удивительно, не осталось в живых абсолютно никого, кто признал бы, что он присутствовал на битве. Ни Гермиона, ни Рон его там не видели, хотя ни у одного из них не было сомнений в его присутствии. К сожалению, он вернулся к своему старому утверждению об «Империусе», а «да ладно, вы же знаете, он должен был там быть» не считалось достаточным основанием для ареста.

Тем не менее, его восхождение на пост Министра стало шоком. Остатки Ордена даже не рассматривали такую возможность, пока не стало слишком поздно. Дряхлеющая Старая Гвардия, составлявшая остатки Визенгамота, отреагировала со страхом: инстинктивный рефлекс на шатающуюся башню их мира заставил их вернуться к старой семье, благородной семье, той, что понимала, «Как Всё Должно Быть».

«Этого бы никогда не случилось, если бы Гарри был жив», — подумала Гермиона, и её презрение к ним было почти осязаемым.

— ...мы вместе, как народ, скорбели о наших огромных потерях, и... — Нарциссу нашли мёртвой в Малфой-мэноре вскоре после битвы, но, похоже, она была мертва уже довольно давно. Люциус утверждал, что её убил Волдеморт в отместку за то, что она бросила ему вызов в последний момент, в то время как ему самому едва удалось спастись. — Не забывая о жертвах, так храбро принесённых нашими товарищами по оружию... — Он галантно указал вниз, на гробницу Гарри. Товарищами по оружию! Гермиона почувствовала, как желчь подступает к горлу на волне отвращения. — ...согласитесь, что мы должны снова двигаться вперёд как единый народ. С этой целью я предложил общую амнистию для...

Громкий шёпот пронёсся по залу, словно встревоженные и вновь усаживающиеся голуби.

— ...бойцов, независимо от того, на чьей стороне они сражались. Это изменение коснётся и тех, кто уже заключён в тюрьму. Разумеется, те, чьи действия могут быть доказаны как особо отягчающие... — У Гермионы возникло неприятное предчувствие, что это почему-то окажется невозможным. — ...будут судимы по всей строгости Волшебного Закона. Я знаю, вы согласитесь, что...

В ушах Гермионы стоял гул, и он становился всё громче. Она слепо вцепилась в спинку стула перед собой. Как он смеет... как он смеет намекать, что всю Войну можно стереть, как надпись с доски, протёртой мокрой губкой. Волдеморт был мёртв, но один из них теперь у власти и пытается сделать вид, будто это была всего лишь небольшая ссора между друзьями, будто смерть Гарри — это пустяк, который легко затушевать и забыть.

— ...ибо я не желаю ничего большего, чем восстановления справедливости, чтобы жизнь волшебников вернулась к тому качеству, которым мы когда-то так наслаждались. Убийства совершались по обе стороны линии фронта, и в свете этого — а также огромных понесённых потерь — я считаю, что наиболее целесообразный и плодотворный путь к восстановлению — это протянуть оливковую ветвь братства всем волшебникам и волшебницам, независимо от того, на чьей стороне они сражались. Наше общество должно быть восстановлено, а это невозможно, если его неотъемлемые части будут чахнуть в тюрьме. Но наш разрыв не непоправим, это не смертельная рана... — Он протянул руку к аудитории, с миротворческой улыбкой на умоляющем лице. — Я знаю, горячим желанием Гарри Поттера было бы, чтобы этот мир — наш мир, за спасение которого он так доблестно сражался, — был восстановлен как можно скорее.

Ярость и презрение так быстро нарастали в Гермионе, что у неё закружилась голова.

— Что за куча драконьего помёта, — сказала она, не заботясь о том, чтобы говорить тише.

В толпе прошёл беспокойный шелест, хотя её замечание было встречено и редкими аплодисментами. Люциус ледяным взглядом посмотрел на неё, хотя и заставил свою улыбку превратиться в примирительную маску.

— Я не игнорирую последствий травм от битвы и смертей, которые были нанесены нашему обществу, — сказал он, глядя прямо на неё. — Будьте уверены, будут приложены все возможные усилия, чтобы помочь восстановить наших храбрых бойцов до их полного, довоенного состояния.

Он называл её сумасшедшей. Перед всеми. На панихиде по Гарри.

Она вышла в проход резким, неровным движением, словно что-то неуклюже разворачивали, и увидела, как два агента ОМП почти небрежно встали между трибуной и ней.

— Он бы это возненавидел, знаете ли! — выкрикнула она, её голос звенел на открытом воздухе, а рука описала дугу, охватывая всех присутствующих. Казалось, они отшатнулись от её осуждения. — Он бы возненавидел то, что вы делаете, и хуже... то, что вы позволяете происходить.

Тишина была оглушительной. Рон и Джинни встали, и на мгновение Гермиона испугалась, что они попытаются усадить её обратно на место. Но они встали по бокам от неё, снова Трио — или это был Квартет, в котором не хватало одного участника? — и она смогла точно определить момент, когда терпение Люциуса лопнуло.

Что-то железное блеснуло глубоко в его глазах; его улыбка дрогнула, готовая исчезнуть. Он сделал жест одной рукой, и агенты ОМП начали двигаться, хотя и не без колебаний. Гермиона знала, что их прежняя близость к Гарри всё ещё делала их в некоторой степени неприкосновенными — хотя окно этой возможности, казалось, быстро закрывалось. Прежде чем агенты успели преодолеть хотя бы половину расстояния, все трое синхронно повернулись и зашагали по проходу, их мантии внушительно хлопали позади.

— Пошёл ты, Люциус! — крикнула Гермиона, и тройной хлопок их аппарации эхом отразился от близлежащих холмов.

* * *

Гермиона вынуждена была признать, что Люциус Малфой обладал чертовски хорошей способностью поворачивать события и восприятие в выгодном для себя направлении.

Через два дня после того, как уход гриффиндорцев с панихиды попал на первую полосу «Пророка», сам Министр прибыл в «Нору» без сопровождения, якобы для «частной» беседы с теми, кто лучше всех знал и любил Гарри Поттера. Однако, цинично подумала Гермиона, если Малфой действительно понятия не имел, что репортёры постоянно караулили у ветхого дома со дня смерти Гарри, то он был глупее, чем она думала. И хотя Люциус Малфой был кем угодно, у неё было предчувствие, что глупым он не был.

Он знал, что эта встреча будет должным образом освещена в прессе.

— Мисс Уизли, мисс Грейнджер, простите за вторжение, — сказал он, казалось, не замечая их угрюмой реакции на его присутствие. Он слегка поклонился, прижав одну руку в перчатке к безупречному галстуку. Гермиона почувствовала, как Джинни слегка съёжилась за её спиной, и знала, что младшая девушка остро осознавала свои босые ноги, поношенные джинсы и мешковатую футболку.

— Как... неожиданно видеть вас, Люциус, — едва слышно пробормотала Гермиона, цепляясь за видимость вежливости, но клянясь себе, что слова вроде «честь» или «привилегия» не сорвутся с её губ.

— Я хотел поговорить с вами обеими... и с мистером Уизли тоже, если он свободен. — Его глаза невинно забегали по сторонам, и Гермиона подавила желание закатить глаза. Как будто у Рона — как будто у кого-либо из них — было хоть какое-то подобие насыщенного светского графика, когда они зализывали раны в полуизгнании.

Ещё не отойдя в сторону, чтобы впустить Министра, Гермиона неэлегантно крикнула через плечо:

— Рон! — Она подождала, пока не услышала неразборчивые звуки шаркающих шагов, и выжидающе повернулась обратно к их «гостю».

— Может быть, присядем? — спросил Люциус, и она увидела, как его терпение начало понемногу истощаться. Изнашивающиеся края его самообладания доставили ей немалое удовлетворение, хотя она всё ещё чувствовала себя скованной, словно все её кости были скреплены проволокой в неподвижном положении.

— Если хотите, — процедила она сквозь зубы и впустила его внутрь. Краем глаза она уловила вспышку фотоаппарата, когда закрывала выветренную деревянную дверь.

Рон добрался до низа лестницы, когда они вошли в гостиную, и грязно выругался себе под нос, оборачиваясь к ней за объяснениями.

— Гермиона, какого чёрта?

— Думаю, он считает, что произошло какое-то недоразумение, — сообщила она ему с притворной сладостью и невинно посмотрела на Люциуса, словно добавляя: «Не так ли?»

— Полагаю, вы составили обо мне предвзятое мнение, основываясь на моих прежних... связях, — начал Малфой. — И я...

— Связях с кем? С Волдемортом? Крайне необоснованно, да, — грубо прервал Рон.

— Я хотел заверить вас лично, — продолжал Министр, словно Рон ничего не говорил, — что наши цели — наши желания — относительно волшебного мира совпадают.

— Мне кажется крайне маловероятным, что вы желаете себе смерти, Малфой, — снова протянул Рон, и на этот раз слабый румянец окрасил щёки бывшего Пожирателя Смерти. Никаких других внешних признаков того, что он вообще слышал Рона, не было.

— Никто из нас не хочет, чтобы волшебный мир погиб. Я протягиваю руку амнистии и вам троим. Я знаю, вы через многое прошли, и хотя меня продолжают так бесцеремонно оскорблять, я...

— Амнистии? — Рон был возмущён. — Нам не нужна амнистия — мы были правы. Мы не...

— Мы ему нужны, — прервала Гермиона, её голос был твёрдым и плоским, как каменные кексы Хагрида. — Не так ли? — Она улыбнулась ему — тугой, безрадостный разрез ножа на её лице. — Мы стали бы последним бриллиантом в вашей короне победы — последние из Ордена, самые близкие и дорогие Гарри Поттеру — как союзники в вашем новом режиме! Что сказал вам Невилл Долгопупс, когда вы... сделали ему предложение? Держу пари, он вышвырнул вашего человека вон пинком под зад. Если бы мы присоединились к вам, это заставило бы замолчать всех оставшихся несогласных, не так ли? Переубедило бы последних упрямцев? Единственное, что было бы лучше, — это получить одобрение самого Гарри Поттера, но — даже если бы он был жив — вы знаете, что этого никогда бы не случилось.

Яд в её голосе, казалось, поразил даже Уизли.

— Что можно выиграть, копаясь в прошлом? — Люциус всё ещё говорил голосом политика. — Я просто прошу, чтобы мы начали двигаться дальше — вместе. Борьба со мной его не вернёт.

Гермиона дёрнула головой, словно её ударили.

— Вы, — выплюнула она, словно это местоимение было чем-то грязным у неё во рту. — Вы думаете, что можете читать мне лекции об осознании огромности потерь? Моих потерь — наших потерь? В этой стране нет никого, кто потерял бы столько же, сколько мы. — Одной рукой она указала на двух оставшихся Уизли. — Даже если бы Гарри был здесь, я бы всё равно сражалась с вами. Но мы все знаем, что если бы Гарри был здесь, он бы прекратил это безумие ещё до того, как оно началось. — Неопределимая грусть и сожаление омрачили её тёмные глаза. — Полагаю, мы просто недостаточно сильны, чтобы сделать это за него.

У Гермионы перехватило горло при мысли о том, что она как-то подвела Гарри, и она отвела взгляд от остальных в комнате, сосредоточившись на очертаниях часов на невыцветших обоях напротив. Рон выбросил их в задний сад в их первую ночь возвращения, не в силах выносить вид стольких почерневших и навсегда застывших на «Смертельной опасности» стрелок. Часы с приятным треском приземлились в заросшей траве и, очевидно, были утащены гномами, потому что с тех пор никто не видел ни их, ни их остатков.

— Я настоятельно рекомендую вам подумать о собственном... благополучии, мисс Грейнджер, — произнёс Люциус, вставая и небрежно осматривая свой изысканный наряд на предмет пятен или дефектов. — А также о благополучии ваших друзей.

— Вы нам угрожаете?

— Считайте это дружеским предупреждением. — Улыбка Люциуса была какой угодно, но не дружеской. — Если вы не с нами, вы против нас — я почти уверен, что вы осведомлённый сторонник этой конкретной философии. Предстоит многое восстановить — и у вас троих есть уникальная возможность заявить о своих правах в новом порядке вещей. Вы могли бы назвать свою должность, оказывать влияние на круги, которые будут только расширяться. Если же вы выберете неразумно... — Он пожал плечами, оставив конец предложения повисшим в воздухе. — Тем, кто цепляется за прошлое, места не будет.

Гермиона смерила его ледяным взглядом в каменном молчании, прежде чем наконец смогла довериться себе и ответить.

— Полагаю, мы зашли в тупик, — наконец отметила она. — Думаю, вы сказали всё, что хотели сказать.

— Я считал вас совсем не глупой — даже при том, что в ваших жилах течёт магловская кровь, — сказал Люциус. — Самая блестящая ведьма вашего возраста, как говорили некоторые. И всё же вы готовы всё это выбросить — ради трупа.

— Гарри никогда не умрёт, пока остаются те, кто любит его и верит в то, что он олицетворял, — сказала Гермиона, сохраняя голос ровным, хотя слёзы почти полностью застилали ей глаза. Она отказалась позволить им упасть перед Люциусом Малфоем.

Позади неё ощущалось утешительное присутствие, тёплая рука обняла её за плечи.

— Убирайтесь из этого дома, — твёрдо произнёс Рон, сжимая палочку в руке, но пока не направляя её на их гостя... пока.

— Смотрите, как бы вам не пришлось пожалеть об этих опрометчивых поступках, — предупредил Министр, бормоча прощальную реплику, открывая дверь. — Идеалами сыт не будешь.

Трое молодых людей не сделали ни малейшего движения, чтобы остановить его, когда он захлопнул входную дверь и хладнокровно зашагал по тропинке к воротам, постоянно помня о репортёрах, даже будучи в сильном раздражении.

* * *

Джинни вихрем влетела в «Нору», принеся с собой довольно холодный ветер, и плюхнулась на провисший старый диван, шумно вздохнув и разматывая шарф. Гермиона сидела за потрёпанным старым столом, яростно строча старым пером; внушительный свиток пергамента уже доставал до пола. Она, не глядя, подняла один палец, показывая Джинни, чтобы та подождала, и закончила свою мысль росчерком и решительным знаком препинания. Наконец, она повернулась на стуле и выжидающе посмотрела на младшую девушку.

— Ну?

— Ну... — Джинни протянула слог, наслаждаясь ожиданием Гермионы. — Ты смотришь на новейшую сотрудницу восстановленного Министерства — всего лишь скромную служащую в Отделе магического завещательного делопроизводства — но это только начало.

— Джинни, это блестяще! — Улыбка Гермионы была искренней — или, по крайней мере, тем, что приближалось к искренности для неё, так как в ней была тень, которую даже самая яркая улыбка никогда полностью не затмевала. — Ты видела Малфоя?

— Видела, — сказала Джинни, поражённая и восхищённая тем, насколько точным оказалось предчувствие Гермионы. — Как только идиот из отдела кадров понял, кто я, меня прямиком провели во внутренние покои, мимо довольно подозрительной толпы людей, ожидавших в приёмной — за подачками, я полагаю. В общем, Малфой сделал именно то, что ты и думала. Хотел «лично меня поприветствовать». Я сказала ему всё, что мы репетировали. Что я не согласна с твоим высокомерным поведением, и что, хотя мне жаль, что Гарри мёртв, и я, вероятно, никогда не буду ему доверять, — я всё равно хочу участвовать в создании нового мира. Сказала ему, что я практична, всегда ненавидела жить в бедности и мне нужна работа. Я попросила его, пожалуйста, не говорить тебе. Ему это показалось забавным. Я начинаю завтра.

— Молодец, — ответила Гермиона. — Только помни — делай свою работу, не высовывайся. Не делай ничего, что может навлечь на тебя неприятности — сейчас важнее, чтобы у нас был кто-то внутри.

— Вообще-то, двое, — внезапно сказала Джинни, словно только что что-то вспомнила. — Луна тоже там. Устроилась младшим Невыразимцем. Я видела её в Атриуме. Она говорит такие несуразные вещи, что, держу пари, болваны в Министерстве понятия не имеют, на чьей она стороне. Ты же знаешь, она всё ещё с нами, ты же знаешь.

— Тогда прощупай её — осторожно — если сможешь, — уступила Гермиона.

Джинни кивнула, затем оттолкнулась от подушек дивана, словно собираясь встать, но остановилась.

— Гермиона, чего мы на самом деле пытаемся здесь добиться? — честно спросила она, отбрасывая длинные рыжие волосы за плечо, чтобы встретиться взглядом с Гермионой.

— Ты знаешь... ты знаешь, что Малфой в роли Министра — это неправильно. То, что он зашёл так далеко, — это... это верх безрассудства, и я... я просто знаю, что мы ещё даже не начали видеть, на что он способен, — и он будет маскировать всё это так долго, как только сможет, — выдавать за благо для народа... — Эта фраза была произнесена с немалой горечью.

— Но какая от этого польза? Нас подавляющее меньшинство. Мы просто сражаемся — просто ради борьбы, брыкаясь против рожна... просто чтобы мы... просто чтобы мы не...

— Чтобы нам не пришлось признать, что мы проиграли? — Голос Гермионы звучал сухо, как опавшие листья.

— Ну... да... — медленно рискнула Джинни, совсем не одобряя взгляд Гермионы.

— Если Люциус Малфой продолжит идти по этому пути беспрепятственно — если мы не остановим его, не задержим, не помешаем ему — хоть как-то — то к тому времени, как остальной волшебный мир очнётся и увидит, что он наделал, будет слишком поздно. Мы проиграем. А если мы проиграем, значит, он умер зря, Джинни. Ты понимаешь это? Зря. — Неприкрытая агония текла в её голосе, как электрический ток.

— И ты не можешь этого допустить, — утвердительно закончила мысль Джинни.

— Я должна попытаться, — поправила её Гермиона. — Потому что Гарри бы попытался. Но в конце концов, это не будет иметь значения — не для меня. Я и так уже всё потеряла.

— У тебя всё ещё есть мы — я и Рон. Может быть, Луна... Невилл... Не всё потеряно, знаешь ли... — Голос Джинни был мягким, как пух чертополоха, таким голосом можно утешать очень напуганного, сильно обиженного ребёнка.

— Я люблю его, Джинни, — внезапно выпалила Гермиона, её слёзы начинали давать о себе знать. Джинни, казалось, не удивилась ни признанию, ни тому, что Гермиона использовала настоящее время. — Я никогда ему не говорила — и теперь никогда не смогу. Я... я не знаю, как пережить эту боль — здесь так больно. — Она похлопала себя по груди, её голос звучал отстранённо и почти бесстрастно. — Я едва могу дышать... словно это может парализовать меня, если я позволю.

Она чувствовала себя смешной и ничтожной, говоря о своих чувствах Джинни, которая потеряла неизмеримо больше, чем она. Будучи Уизли, она и Рон отреагировали на смерти с типичной для них экспансивностью. Были крики, проклятия и брошенные предметы, включая часы, в основном под защитой заглушённой заклинанием «Норы». Гермионе пришлось чинить большую часть фарфора Молли Уизли, а позже она нашла Рона плачущим среди заваленной кучи вилок и розеток в сарае. И всё же, они были друг у другу, и это, казалось, помогало им держаться. Гермиона не могла не восхищаться тем, как они несли то, что не должно было быть вынесено.

— Послушай меня, — сказала Джинни, разворачивая плечи Гермионы так, чтобы они стояли лицом к лицу. — Возможно, ты никогда не говорила Гарри, что чувствуешь, но я думаю, он знал — и я думаю, он чувствовал то же самое.

— Откуда ты...?

— Я видела вас, — сказала Джинни, и впервые в её глазах мелькнуло разочарование. — В Хогвартсе — в тот последний день. Этот... взгляд в его глазах, когда ваши руки соприкоснулись — просто ваши руки, Гермиона. Это было... это было потрясающе... почти всепоглощающе, словно это... — Она пожала плечами, не находя слов. — Ну, я с ним целовалась, и он никогда так на меня не смотрел.

Её слова вызвали временный трепет, пробежавший по телу Гермионы, но утешение было слабым, как лечебный бальзам на культе отрубленной конечности. Какое это имело значение, что он или она чувствовали или не чувствовали, что они заявили или оставили невысказанным, что было увидено, услышано или только интуитивно понято? Какое это имело значение?

Гермиона ничего из этого не могла вернуть.

И прежде чем Гермиона это осознала, она наклонилась вперёд, рухнув на Джинни, вся состоящая из неуклюжих углов и выступающих суставов, чувствуя колючую шерсть распущенного шарфа Джинни под щекой. Слёзы текли по её щекам, обжигая, как кислота, и резкие рыдания вырывались из её судорожно сжимающегося горла.

И Джинни — Джинни, девушка, которой довелось узнать, что её кумир, её возлюбленный был безжалостно сражён на пороге победы, девушка, потерявшая всю свою семью, кроме одного брата, в один смертоносный день, девушка, стоявшая среди тлеющих языков пламени и дымящихся руин единственного мира, который она когда-либо знала, — гладила её по голове, отводя пряди волос с её липких, мокрых щёк, издавала успокаивающий, похожий на белый шум звук. И через мгновение, когда Гермиона была полностью опустошена, чувствуя себя такой же тяжёлой и сонной, словно очнулась от слишком долгого сна, она села, ловко наложила на себя Освежающее заклинание и высушила плечо свитера Джинни. Она шумно и решительно шмыгнула носом.

— Прости за это, — сказала Гермиона и отмахнулась от всего, что Джинни собиралась сказать в ответ, чувствуя острое смущение.

Это был последний раз, когда кто-либо из них видел, как она плачет.