Идущая в тени (гет)

Твоя любовь — как тень, она всегда со мной.

— Бонни Тайлер, «Total Eclipse of the Heart»

Теперь, когда я знаю, чего мне не хватает, ты не можешь просто оставить меня.

— Evanescence, «Bring Me to Life»

— Гермиона, — его голос был тонким и отчаянным, заставляя выбившиеся колечки волос у её уха вибрировать и скользить по шее, словно ласка любовника. Она повернулась, чтобы посмотреть на него, и все истины, которые они никогда не произносили, казалось, пели из его блестящих глаз.

Кто-то позади него закричал. Испуганная, но решительная толпа хлынула вперёд.

— Гермиона, — повторил он, и это было почти как стон. Зажатый в Армии Света, он нашёл её руку, их пальцы на мгновение переплелись. Он подвинулся ближе; она чувствовала его жар. Его губы лишь слегка коснулись её ушной раковины — они были лучшими друзьями, шепчущимися перед битвой.

Он снова выдохнул её имя, ещё раз, и это был вздох и обещание: — Когда всё это закончится, ты... мы... я хочу...

— Я знаю, Гарри, — сказала она, остановившись, чтобы вглядеться в его глаза своими, позволить ему увидеть, что она чувствует, позволить себе отразить все эмоции, которые она теперь видела плещущимися в его взгляде.

Пальцы Поттера снова коснулись её пальцев, скользнули вверх по руке, оставляя за собой огненные следы. Её дыхание участилось, стало прерывистым. Его дыхание было тёплым на её челюсти, на кончике подбородка. Его глаза горели в её глазах.

Почти незаметно он наклонился вперёд. Гермиона почувствовала, как дрогнули её ресницы, когда глаза начали закрываться.

Он собирался её поцеловать.

Это была кульминация многих лет тайных желаний, в которых она не признавалась даже самой себе. Это должно было случиться здесь, в самом неподходящем из мест, в самой неромантичной компании, стиснутыми прямо у входа в Большой Зал, вместе с Орденом Феникса и всеми, кто стоял с ними, готовыми встретить то, что их в конечном итоге ожидало.

Гермиона смирилась с мыслью о смерти, по крайней мере, в абстрактном смысле. Она готовилась к этому дню как могла, помогала Гарри готовиться как могла, и обнаружила, что почти спокойна. Какое, в сущности, имело значение, погибнет ли она в битве, если поставленные цели будут достигнуты? Самым важным было обеспечить полное уничтожение Волдеморта. Но теперь, когда перед ней открылась эта совершенно новая перспектива, путь, который она считала закрытым — или несуществующим, — она обнаружила, что немного досадует на момент. Почему они должны идти спасать мир именно сейчас? Но она знала, что не ожидала бы от него — или от себя — ничего меньшего.

Её голова слегка откинулась назад. Они почти не соприкасались, но она чувствовала его лучистое тепло, исходящее от того места, где его рука лежала на её локте. Его дыхание переместилось выше и теперь обвевало её лицо.

Шум становился оглушительным. Палочки были подняты; раздавались выкрики вызова, провозглашения триумфа, заглушающие страх. Кто-то говорил. Гермиона подумала, что это мог быть Римус Люпин, но не была уверена. Голос казался далёким и искажённым, словно воспроизведённым на слишком медленной скорости или услышанным издалека.

— Обещай мне... — сказал он, шепча почти ей в губы, его губы едва касались её, всё ещё балансируя на этой тонкой грани — двое друзей шепчутся, просто двое друзей шепчутся вместе. Она задалась вопросом, не думал ли он об Уизли, разбросанных по толпе.

— Конечно, Гарри, — закончила она, хотя он не договорил. Ему и не нужно было. Она отдала бы ему всё, пожертвовала бы всем, пошла бы куда угодно... несмотря на — или, возможно, из-за — того, что он никогда бы её об этом не попросил. Она так долго его любила.

Его рука скользнула обратно к её руке, два коротких, бодрых пожатия и лёгкий, как пёрышко, поцелуй в щеку — просто двое друзей, просто двое друзей — и огромные двойные двери Хогвартса начали медленно распахиваться.

Она увидела, как поднялся подбородок Гарри, угасающий западный свет теперь пробивался сквозь щель, чтобы блеснуть на его очках. Она поискала Рона в толпе, заметила его рыжую голову, отливающую огненной медью. Он коснулся палочкой виска в безмолвном приветствии. Она кивнула в ответ, лишь одним быстрым движением подбородка вниз. Они все уже попрощались ранее в гостиной Гриффиндора.

— Одно быстрое убийство, и всё это закончится, да? — подколол её Гарри, ободряюще скривив губы, умоляя её найти хоть толику юмора в его словах. Её инстинктом было по-менторски отчитать его: «Гарри, даже не шути о таких вещах». Вместо этого она ответила:

— Мы все должны вернуться к ужину.

Благодарность, осветившая его глаза, согрела её сердце.

А потом появились Римус и Рон, выстраиваясь в заранее спланированный строй, и человеческая масса двинулась вперёд.

И времени сказать что-либо ещё не было.

* * *

Орден Феникса сделал всё возможное, чтобы подготовиться к натиску. Тайный ход в подвал «Сладкого королевства» был изрядно протоптан бойцами, планировавшими подойти к замку со стороны Хогсмида и обойти Пожирателей Смерти с фланга. Члены Ордена прятались почти в каждом доступном окне и башне, стараясь не глазеть на огромное количество гигантов, оборотней, троллей и зловещих фигур в капюшонах и мантиях, выстроившихся на лужайке Хогвартса.

Гермиона, Гарри и Рон были размещены с фронтальной атакующей группой, их главной задачей было найти Волдеморта и уничтожить его — или позволить Гарри уничтожить его — как можно быстрее. Они делали ставку на то, что существовал приказ не причинять вреда Гарри, что Волдеморт хотел лично насладиться убийством Гарри.

Тихая волна отчаяния начала подниматься в Гермионе, когда две группы людей устремились навстречу друг другу. Они через столькое прошли за последние три года с тех пор, как закончили школу: переводили и расшифровывали смысл загадочных записок, оставленных им Дамблдором после того, как его так шокирующе убили, отравив бутылкой медовухи, подумать только; постепенно раскапывали ужасающую правду о крестражах и о том, на что пошёл Волдеморт, чтобы избежать смерти — это включало довольно неприятную поездку в тюрьму Азкабан и напряжённый допрос бывшего профессора Слизнорта, которого держали за убийство Директора и насильно напоили Веритасерумом. Это заняло три года, годы разочарований, отчаяния, боли, душевных мук и смертей. Они потеряли многих: Перси, Билла, Грюма, профессора МакГонагалл. Каким-то образом им троим удалось выжить, хотя Гермиона иногда задавалась вопросом, не был ли её характер настолько необратимо испорчен, что, даже когда война закончится, она никогда не сможет вернуть себя прежнюю.

Но в конце туннеля забрезжил свет. Вот он, наконец, перед ними: Минотавр, наконец маячащий перед ними, после того как они годами брели, полуслепые, съёживаясь от страха, по лабиринту. Больше не будет уклонений, бегства, отрицания, отступления — теперь оставалось только сражаться. Гермиона слишком хорошо знала, что ожидание чего-то ужасного зачастую хуже самого события.

И Гарри коснулся её, едва поцеловал — обещание, клятва того, что должно было произойти. Мог ли он действительно, по-настоящему любить её? Неужели у них действительно будет шанс? Её сердце сжалось от крошечного ростка надежды, бережно свернуло его внутри себя, убрало в укромное место.

Грохот битвы вытеснил воспоминание о его шёпоте ей на ухо. Прохладный сумеречный ветер, несущий с собой не свежесть, а смрад крови, сожжённой плоти и смерти, унёс ощущение его дыхания, ласкавшего её лицо. Вид Симуса, с разорванной грудью, падающего в лужу собственной крови, затмил воспоминание о желании, светившемся в глазах Гарри.

Она бросилась на землю, когда над её головой пропело заклятие. Трава колола щеку, грязь скользила и забивалась под ногти, а её кровь стучала в ускоренном ритме в ответ на стаккато её сердца.

Больше не было времени думать о Гарри, даже смотреть в его сторону.

Она с головой ушла в дело завершения проклятой Войны.

В ушах звенело, пока она сражалась, пробираясь сквозь схватку, её движения руки были решительными и точными, её палочка — тонким и хлещущим коричневым размытым пятном. Она чувствовала жар крови на лице, нарастающий, волнующий прилив адреналина, и время от времени до её ушей доносился нечленораздельный крик ярости или усилия, и она с удивлением понимала, что источником его была она сама. Бесчисленное количество волшебников и волшебниц в масках пали перед ней, и она не смогла бы потом никому рассказать, что именно произошло.

А потом весь сценарий, казалось, резко оборвался. Она могла бы поклясться, что действительно услышала скрежет иглы фонографа по винилу. Резкий поворот головы позволил ей мельком увидеть Гарри и Рона, не невредимых, но всё ещё стоящих, слева от неё. Гарри обменялся с Роном нечитаемым взглядом и начал двигаться вперёд, мягко опуская её руку, которая уже начала подниматься, чтобы прицелиться и взмахнуть палочкой, которую она сжимала так крепко, что оставила миниатюрные борозды на тонкой рукоятке.

Её губы приоткрылись, но протест умер у неё в горле, когда она и Рон начали сближаться, словно по заранее отрепетированному сценарию. Гарри не оглянулся на них, но его спина была прямой, плечи расправлены, голова поднята. Было ясно, что он не боится, и этот неопровержимый факт заставил Гермиону ещё больше устыдиться страха, от которого она вся дрожала.

Волдеморт ждал, и казалось, будто время буквально остановилось. Зловещая тишина окутала поле боя, словно тяжёлый, удушающий бархат, пока все ждали, слишком хорошо зная, что это будет предпоследний акт, что конец близок. Широкий взмах палочки Тёмного Лорда образовал огромный куполообразный щит, полупрозрачный, но мешающий кому-либо повлиять на исход. Случайный Пожиратель Смерти мог бы легко выстрелить в Гарри, когда тот, полностью сосредоточенный, двигался к своему заклятому врагу, но, конечно, эго Волдеморта этого бы не допустило.

Пот стекал с линии роста волос Гермионы в глаза, обжигая и смешиваясь со слезами. Купол мерцал и колыхался перед её взором, как желе. Она почувствовала, как грязные пальцы Рона переплелись с её.

И дуэль началась.

Двое мужчин кружили друг вокруг друга, как настороженные пантеры, каждый не уверенный в правильном первом шаге, каждый ищущий что-то, что можно использовать. Глаза Гарри пылали праведным гневом, различимым даже сквозь щит Волдеморта. Его зубы были стиснуты, грудь вздымалась; Гермиона чувствовала, как дышит в унисон с ним. На мгновение она снова позволила себе вспомнить лёгкое, как пёрышко, прикосновение его губ к её, и когда прозвучало первое заклятие, оно сильно её напугало.

Заклятия летели с бешеной скоростью, разноцветные лучи света, которые либо беспорядочно — и ужасающе — рикошетили от купола, либо сливались с ним с серией трескучих хлопков и шипения. Кроме этих звуков, царила жуткая, почти полная тишина, так как все заклинания произносились невербально. Гермиона была весьма удивлена, насколько хорош стал Гарри.

Битва, казалось, длилась часами. То, чего Гарри не хватало в опыте или Тьме, он компенсировал молодостью и нестандартным мышлением. Тем не менее, Гермиона видела, что он устаёт: его рука с палочкой начала опускаться, дрожа от напряжения и опасно открывая правый бок для атаки. Его волосы были мокрыми насквозь, а на одежде виднелись пятна пота. Казалось, ему трудно удерживать очки на месте перед глазами, и он поднял дрожащую левую руку, чтобы поправить их.

Волдеморт сделал свой ход.

— Гарри! — невольно вскрикнула Гермиона, хотя и не знала, может ли звук снаружи вообще проникнуть сквозь купол. Её пальцы впились в руку Рона.

Но потом она увидела, как голова Гарри резко поднялась, увидела траекторию его взгляда, его палочки, увидела, как прекратилась дрожь, и поняла, что он более чем осознаёт, что происходит вокруг него.

Усталость была притворством.

Зелёный свет вырвался из кончика палочки Волдеморта, нацеленный, как настоящая стрела, в грудь Гарри. Мальчик, Который Выжил, стоял, широко расставив ноги, не пытаясь увернуться, блокировать или контратаковать.

Гермиона знала, что они отрабатывали, знала, какой козырь был у Гарри, и всё же её сердце застряло в горле. Лицо Рона было бледным, как старое молоко.

В последнюю возможную секунду Гарри выкрикнул одно слово на латыни.

— Инфлекто!

Гермиона затаила дыхание, сама того не осознавая. Зелёное свечение на кратчайший миг коснулось кончика палочки Гарри и начало двигаться в противоположном направлении ещё быстрее, словно отскочило от палочки, как пловец отталкивается от бортика в конце дорожки. Она смутно уловила нарастающий до крещендо гул голосов, подобный океанским волнам.

Палочка Волдеморта превратилась в размытое пятно, в его глазах застыла красная паника, и пока его тонкие губы формировали слова, Авада поразила того, кто её породил, обратившись, наконец, против своего хозяина. Его тело изогнулось дугой в воздухе, парабола закончилась у основания купола, который замерцал и исчез в небытие.

Гарри осторожно шагнул вперёд, тихо призывая палочку Тёмного Лорда. Тишина густо лежала на ушах Гермионы, как ватные тампоны, и была нарушена лишь резким треском палочки Волдеморта в пальцах Гарри.

Судорожный вдох Волдеморта подлил масла в огонь перешёптываний. Гермиона невольно двинулась к Гарри, словно предупреждая, но Рон заставил её остаться на месте. Тёмный Лорд лежал ничком, без палочки, его грудь впала и почернела от удара отражённого заклятия. Очевидно, он поспешно пытался применить какое-то контрзаклятие против Авады Кедавры, но, хотя это и уберегло его от немедленной смерти, этого оказалось недостаточно, оно не успело вовремя.

Угрюмый красный свет начал угасать в его зловещих глазах; его дыхание было тяжёлым и замедлялось. Один за другим с поля боя раздались приглушённые крики агонии в диссонирующем и отчаянном хоре, когда Тёмные Метки начали реагировать на падение своего Хозяина. Пожиратели Смерти начали шататься и падать, пока оставшиеся члены Ордена пытались конфисковать как можно больше палочек.

Рон отпустил руку Гермионы, когда её глаза закрылись, и она почувствовала, как огромный шлакоблочный груз тревоги снялся с её груди. Гарри развернулся на пятке, повернулся, чтобы посмотреть на неё, и яркая уверенность в том, что он не забыл их поспешных прикосновений в Большом Зале — что, на самом деле, он не переставал об этом думать, — заставила её сделать полшага назад, чтобы не упасть.

Она не знала, когда начала плакать, но почти одновременно смеялась — высоким, дрожащим, эйфорическим звуком, рождённым усталостью и облегчением. Она знала, что у них были потери, тяжёлые потери, но не могла заставить себя осознать ничего, кроме того, что он жив и они победили.

Лёгкое движение мелькнуло на периферии её зрения, и она снова посмотрела на их поверженного врага. Одна костлявая, изогнутая рука всё ещё двигалась, дюйм за дюймом подбираясь к своей паре на другой стороне. Она мгновение слепо шарила, и Гермиона уже начала думать, что это просто последнее инстинктивное движение, без всякой рациональной мысли, когда пальцы сомкнулись на тяжёлом перстне с печаткой и решительно его повернули. Едва заметно губы, хотя и оттянутые в предсмертной гримасе, начали двигаться.

Ужас запустил учащающийся барабанный бой в висках Гермионы, и прежде чем её губы успели разомкнуться, Гарри рухнул, словно его сбила натянутая верёвка.

— Гарри! — её нечеловеческий вопль едва не содрал слизистую с её горла. Она скорее почувствовала, чем увидела, как Рон обернулся на её крик, но с ужасающей ясностью заметила двух дуэлянтов, разделённых менее чем двумя метрами, дышащих ужасающе медленно, в такт друг другу.

Она бросилась к нему, её зрение сузилось, пока она не увидела только его, лишь его одного, замечая пятна грязи на коленях его джинсов, рваную рану на руке, развязавшийся шнурок его кроссовка.

— Гарри. О, Боже мой, Гарри. Кто-нибудь! — она тянулась за палочкой, произнося все заклинания, какие только могла придумать, так быстро, как только могла их сформулировать, едва чувствуя обжигающие слёзы, мочившие её щёки.

Тщетность ударила её, как бладжер. Она не могла противостоять тому, чего не знала. Её ищущие руки скользили по его плечам, лицу, поправляя очки, путаясь в волосах, сжимая его руки в своих. Его кожа была липкой.

— Гарри, пожалуйста, Гарри, останься со мной. Останься со мной. Ты обещал.

Рон был на коленях рядом с ней.

— Что случилось? — он казался таким же потрясённым, как и она. Вокруг неё, над ней и позади неё было движение. Она узнала голос мадам Помфри.

— Я не знаю. Тот перстень... он что-то сказал, я не знаю... — её голос был срывающимся и бессвязным. Она крепче сжала руку Гарри, словно могла передать жизнь через кончики пальцев в его. Гермиона прижалась губами к его рукам, ей показалось, что она почувствовала слабое движение, но когда она резко взглянула на его лицо, его глаза были отсутствующими, стеклянными, не реагирующими.

Когтистые руки раздирали ей грудь. Её лицо было липким, из носа текло, и всё же она жадно смотрела на его лицо. «Будь Мальчиком, Который Выжил, пожалуйста, Гарри».

Ещё один вдох, более поверхностный и медленный, шумный, но неэффективный. Его губы приобрели синеватый оттенок. Мадам Помфри вводила зелья и произносила заклинания, как одержимая, но Гермиона смутно слышала смирение в её голосе.

Крики Пожирателей Смерти усилились до ещё большей какофонии, и Гермиона поняла, что Волдеморт наконец перестал существовать. Почти в то же самое время — едва ли через вдох — она почувствовала, как пальцы Гарри обмякли в её руках.

— Нет, — выдохнула она, едва слышно. Затем громче: — Нет! НЕТ!

Мадам Помфри взмахнула палочкой и начала отмечать время смерти. Гермиона почувствовала, как медленно рассыпается на части; она сворачивалась, как ипомея в сумерках, её волосы рассыпались по его груди.

Слёзы хлынули, словно прорвало плотину, полностью застилая ей зрение, пока она вытирала лицо его рукавом. Глубокие, судорожные, истерические рыдания исходили откуда-то, и она смутно удивилась, почувствовав, как они сотрясают её собственную грудь, которая казалась такой мучительно пустой, словно её сердце физически удалили — нет, уничтожили.

Она всё ещё чувствовала прикосновение его губ к её щеке, уху, рту, всё ещё чувствовала забавный скачок в животе, когда их руки соприкасались. Теперь их руки снова соприкоснулись, но Гарри не чувствовал и никогда больше не почувствует. Её глаза скользили по лицу Гарри; синевато-серый оттенок так сильно менял его, что это причиняло боль. Гермиона пыталась вспомнить, как он выглядел, когда его тёмные волосы и зелёные глаза добавляли яркие штрихи к его общей бледности, задумчивый взгляд, быстрая улыбка... Она нежно откинула его волосы со лба. Горе было невыносимым грузом, который грозил вырасти экспоненциально, раздавить её под своей бесчувственной тяжестью.

«Я никогда больше не увижу, как он мне улыбается, никогда не встречу его взгляд и не узнаю, что он думает то же самое, что и я, никогда не буду разговаривать с ним посреди ночи, когда все остальные спят». «Никогда» всегда было трагическим словом, подумала она, но теперь это было оружие, и она безжалостно кромсала им себя, хотела задохнуться от него. «Это слишком, слишком много... пожалуйста...»

Окончательность, чудовищность потери парализовали; она отчаянно пыталась это осознать, но в животе стоял ком, сжатые пальцы сдавливали горло; она не могла дышать, не могла думать; она могла только касаться его и плакать о том, что ушло.

Нежные руки обхватили её предплечья, и она сопротивлялась их попытке оттащить её.

— Прекратите. Прекратите. Оставьте меня в покое. Я не могу уйти; я не могу его оставить. Я обещала.

— Гермиона... милая... он... он ушёл. — В голосе Рона тоже были слёзы, и она умоляюще посмотрела ему в лицо, скорбя, с покрасневшими от слёз глазами.

— Ты не понимаешь. Мы обещали.

— Я понимаю, — ответил он. Она никогда не видела его таким старым и усталым. Её глаза умоляли его, словно прося сказать, что это неправда, что этого не случилось.

— Пожалуйста, позволь мне остаться здесь, с ним. — Он снова коснулся её, нерешительно, и она отдёрнулась.

— Гермиона, ты должна идти! — Голос Рона стал твёрже, и это её разозлило. Когда она почувствовала, как он снова схватил её за руки, с большей силой, и поднял на ноги, она ощутила убийственную ярость.

— Оставь меня в покое, — отчеканила она слова с яростной окончательностью. Он проигнорировал её. Когда она упёрлась ногами, он просто потащил её, оставив несколько метров параллельных борозд, прорытых её каблуками в грязи.

Тогда она начала кричать, не заботясь о том, кто слышит, умоляя о Гарри, протягивая к нему руки и обзывая Рона всеми грязными ругательствами, какие только могла придумать.

— Гермиона! — Голос Рона был надломленным, умоляющим. Его глаза и щёки были такими же мокрыми и красными, как её. — Гермиона, ты не можешь делать это здесь, не сейчас, не так. — Её подбородок мятежно дрогнул, но она слушала.

— Им придётся убрать его... его... его, Гермиона. — Рон говорил осторожно, так осторожно, словно его слова были снарядами, которые могли её ранить.

— К чему такая спешка? — устало спросила она.

— Здесь небезопасно. Ради Мерлина, оглянись, Гермиона. — Он стоял за её спиной, как часовой, с всё ещё выставленной палочкой, и Гермиона почувствовала, как её внутренности подпрыгнули и сжались от вернувшегося страха.

Она посмотрела, медленно, неохотно, сглотнув рыдание и следуя краткой инструкции Рона.

Сумерки давно сгустились, и серая дымка затянувшегося дыма делала всё ещё темнее. Яркие белые искры множества заклинаний «Люмос» метались туда-сюда по полю боя. Даже в их переменчивом свете Гермиона узнала многих павших.

— О Боже... — выдохнула она. Там была Парвати Патил, стоявшая на коленях и плачущая над распростёртым телом своей сестры-близнеца. Симус, она уже знала, погиб, и, похоже, Дин тоже был убит. Двое когтевранцев лежали рядом, лицом вниз, так что она могла опознать их только по цветам факультета. Блестящие светлые волосы могли принадлежать Луне или Лаванде, но яркий и безупречный маникюр говорил сам за себя. Было двое или трое павших, у которых могли быть рыжие волосы, но из-за неверного света было трудно разобрать. Казалось, что тех, кто был в белых повязках Ордена, среди павших было гораздо, гораздо больше, чем Пожирателей Смерти в чёрных мантиях. Те из Ордена, кто ещё стоял, сжимали в руках по пять-шесть конфискованных палочек.

Рон дал ей посмотреть, пока не понял, что она всё осознала, затем наклонился, говоря ей на ухо тихим голосом:

— Я не знаю, как долго Тёмная Метка будет на них действовать. Или когда они поймут, что всё ещё превосходят нас числом. Или когда их союзники это осознают и выйдут из Запретного Леса, чтобы добить нас. — Гермиона с испугом отметила, что он прав, и ни одного нечеловека не осталось на лужайке. — Ты понимаешь, что я говорю?

Она встретилась с ним взглядом, и его взор был чёрным в темноте. Её губы дрогнули, она сжала их и кивнула.

Она поняла. Рон говорил, что они всё ещё не в безопасности, что их потери огромны, что, хотя они и победили — Он победил, — это могло быть ещё не конец. Это казалось совершенно несправедливым.

— Мадам Помфри! Мадам Помфри! — раздался знакомый голос. — Пожалуйста... Чарли... он... всё плохо... я пыталась... Рон! — Раздался крик, и летящая фигура, с рыжими волосами, развевающимися, как алый вымпел на ветру, бросилась ему в объятия.

— Джинни! — выдохнул он, крепко обнимая её, а затем отстраняясь, чтобы заглянуть ей в лицо.

— Ты видела остальных? Маму? Папу?

Джинни покачала головой, и её лицо исказилось, когда она попыталась заставить свой рот произнести обычные слова. — Я нашла... папочку... — То, как по-детски она назвала отца, пронзило Гермиону, как клинок рапиры. — И Чарли... я думаю, он... — Её горло сжалось вокруг слова «умирает».

Голова Рона поникла между плеч, и Гермиона рассеянно провела рукой по его руке, её взгляд вернулся к Гарри. Младшая Уизли проследила за её взглядом.

— Значит, это правда, — только и сказала Джинни глухим, мёртвым голосом, и это, казалось, полностью её опустошило. Слово, очевидно, начало распространяться, но предстояло ещё многое сделать, подвести итоги, разобраться с пленными. Рациональная часть Гермионы это понимала, но остальная её часть была нетерпеливой и злой.

— Гермиона, — снова заговорил Рон, пытаясь звучать спокойно, но она уловила отчаянное подводное течение. Она должна была быть сильной, спокойной и рациональной, той, кто держит всех остальных вместе. «Я не справлюсь с этим, если ты тоже развалишься», — казалось, говорил он.

— Нам нужно найти Римуса или... или... — Она нащупывала имя кого-то, кто ещё мог быть жив, но сумела сохранить голос в основном ровным. — Если их... если мы не сможем, тогда ты... тогда тебе придётся взять командование на себя, Рон. — Она попыталась ободряюще улыбнуться, но её голос опасно дрогнул на его имени. Подошёл Невилл и переносил тело Гарри по указаниям удаляющейся мадам Помфри. Медсестра поспешно двинулась в направлении вытянутой руки Джинни, но Гермиона проводила их одноклассника глазами до самых больших двойных дверей Хогвартса.

Она помнила взгляд Гарри, то, как его пальцы дразняще касались её пальцев. Гермиона чувствовала руку Рона под своим локтем, пока они осторожно пробирались сквозь павших. Она опустилась на колени рядом с ним, пропуская пальцы сквозь его волосы при рыданиях, которые сотрясали его, когда свет покинул глаза Чарли, и она задавалась вопросом, наступит ли когда-нибудь время, когда она не будет чувствовать такой боли.

Но любовь не излечит хаос, а надежда не скроет утрату.

— Jars of Clay, «Surprise»

Гермиона сидела рядом с Роном и знала это, но почти ничего не чувствовала. Её конечности были тяжёлыми, деревянными. Место, где её плечо касалось его плеча, ощущалось так, словно было проложено несколькими слоями плотной одежды. Её нервы были вялыми, окутанными пеленой, словно поезда, опаздывающие по расписанию. Её собственное дыхание казалось ей громким, но голос говорящего доносился откуда-то издалека. Ветер спутывал ей волосы и обветривал щёки, но это было похоже на то, словно она наблюдала за всей картиной, паря над самой собой.

Она была на панихиде по Гарри и гадала, насколько близка к психотическому срыву.

На самом деле, это была панихида не только по Гарри, хотя он, очевидно, был в центре внимания. Они потеряли так много, так много: из Уизли выжили только Рон и Джинни; весь персонал Хогвартса был скошен, как пшеница косой; Тонкс выжила, но не Римус; Луна Лавгуд, Парвати Патил и Невилл Долгопупс выжили, но почти никто больше из бывшего О.Д. Авроры были уничтожены, как и большая часть Министерства; бартер стал обычным явлением, поскольку только автономия гоблинов Гринготтса удерживала шаткую экономику от полного коллапса. Азкабан был переполнен; тюрьма Министерства была переполнена, и всё ещё не хватало прокуроров, не хватало охранников, не хватало агентов ОМП. Ближайшим выжившим человеком в линии преемственности была малоизвестная младшая заместительница министра, которая ранее занималась комплектованием штата международных магических посольств, и она была настолько явно не на своём месте, что оставшиеся члены Визенгамота призвали к новому голосованию менее чем через две недели после её вступления в должность.

Оратор монотонно говорил о героизме в целом и о героизме Гарри в частности, и Гермиона подумала, что может закричать. Она гадала, что сделают люди, если она это сделает. Большинство из них, вероятно, уже считали её полоумной. Этот человек — этот напыщенный бюрократ, ещё один, возвысившийся из полного ничтожества лишь благодаря катастрофической войне и смертям, — не знал Гарри. Как он смеет делать вид, что знает его?

Тем не менее, она знала, что большинство из тех, кто мог называть его другом, были мертвы. А те выжившие, кто входил в ближний круг Гарри, были не в состоянии говорить об этом. Гермиона всегда умела трезво оценивать свои ограничения — полёты, например, — и она знала, что не сможет подняться на трибуну и произнести ностальгические, задумчивые, пустые слова о Гарри Поттере.

Особенно когда Люциус Малфой взирал на всё с почётного места.

Её презрительное фырканье, должно быть, было слышно, потому что Рон слегка шевельнулся рядом с ней, случайно-нарочно толкнув её в бок. Она оторвала взгляд от аристократической холодности нового Министра Магии и вместо этого посмотрела на замысловато вырезанную гробницу, ослепительно белую и отполированную до блеска. За ней мраморная доска гласила, буквами высотой не менее двадцати сантиметров, что это место упокоения Гарри Поттера, Героя Света, Уничтожителя Тёмного Лорда.

Он бы это возненавидел.

Она мучительно осознавала пустое место по другую сторону от себя. По привычке она, Рон и Джинни подвинулись, чтобы освободить четыре места, прежде чем с душераздирающей болью осознали, что им нужно только три. Гермиона не отодвинулась, оставив это место у прохода свободным, с таким пылом желая, чтобы он вошёл и занял его, что, казалось, её сердце вот-вот разорвётся. Знакомый комок подкатывал к горлу, и глаза щипало.

Она не будет плакать здесь.

Сдержанные, редкие аплодисменты встретили окончание речи оратора. В наступившей тишине послышалось несколько всхлипов, и Люциус Малфой плавно, в вихре золотой и чёрной ткани, подошёл к трибуне.

— Уважаемые граждане Волшебной Англии, — начал он густым, культурным голосом, приятным для слуха. — Я стою перед вами сейчас как символ новой Эры...

Люциус Малфой был первым Пожирателем Смерти, получившим помилование, поскольку, что удивительно, не осталось в живых абсолютно никого, кто признал бы, что он присутствовал на битве. Ни Гермиона, ни Рон его там не видели, хотя ни у одного из них не было сомнений в его присутствии. К сожалению, он вернулся к своему старому утверждению об «Империусе», а «да ладно, вы же знаете, он должен был там быть» не считалось достаточным основанием для ареста.

Тем не менее, его восхождение на пост Министра стало шоком. Остатки Ордена даже не рассматривали такую возможность, пока не стало слишком поздно. Дряхлеющая Старая Гвардия, составлявшая остатки Визенгамота, отреагировала со страхом: инстинктивный рефлекс на шатающуюся башню их мира заставил их вернуться к старой семье, благородной семье, той, что понимала, «Как Всё Должно Быть».

«Этого бы никогда не случилось, если бы Гарри был жив», — подумала Гермиона, и её презрение к ним было почти осязаемым.

— ...мы вместе, как народ, скорбели о наших огромных потерях, и... — Нарциссу нашли мёртвой в Малфой-мэноре вскоре после битвы, но, похоже, она была мертва уже довольно давно. Люциус утверждал, что её убил Волдеморт в отместку за то, что она бросила ему вызов в последний момент, в то время как ему самому едва удалось спастись. — Не забывая о жертвах, так храбро принесённых нашими товарищами по оружию... — Он галантно указал вниз, на гробницу Гарри. Товарищами по оружию! Гермиона почувствовала, как желчь подступает к горлу на волне отвращения. — ...согласитесь, что мы должны снова двигаться вперёд как единый народ. С этой целью я предложил общую амнистию для...

Громкий шёпот пронёсся по залу, словно встревоженные и вновь усаживающиеся голуби.

— ...бойцов, независимо от того, на чьей стороне они сражались. Это изменение коснётся и тех, кто уже заключён в тюрьму. Разумеется, те, чьи действия могут быть доказаны как особо отягчающие... — У Гермионы возникло неприятное предчувствие, что это почему-то окажется невозможным. — ...будут судимы по всей строгости Волшебного Закона. Я знаю, вы согласитесь, что...

В ушах Гермионы стоял гул, и он становился всё громче. Она слепо вцепилась в спинку стула перед собой. Как он смеет... как он смеет намекать, что всю Войну можно стереть, как надпись с доски, протёртой мокрой губкой. Волдеморт был мёртв, но один из них теперь у власти и пытается сделать вид, будто это была всего лишь небольшая ссора между друзьями, будто смерть Гарри — это пустяк, который легко затушевать и забыть.

— ...ибо я не желаю ничего большего, чем восстановления справедливости, чтобы жизнь волшебников вернулась к тому качеству, которым мы когда-то так наслаждались. Убийства совершались по обе стороны линии фронта, и в свете этого — а также огромных понесённых потерь — я считаю, что наиболее целесообразный и плодотворный путь к восстановлению — это протянуть оливковую ветвь братства всем волшебникам и волшебницам, независимо от того, на чьей стороне они сражались. Наше общество должно быть восстановлено, а это невозможно, если его неотъемлемые части будут чахнуть в тюрьме. Но наш разрыв не непоправим, это не смертельная рана... — Он протянул руку к аудитории, с миротворческой улыбкой на умоляющем лице. — Я знаю, горячим желанием Гарри Поттера было бы, чтобы этот мир — наш мир, за спасение которого он так доблестно сражался, — был восстановлен как можно скорее.

Ярость и презрение так быстро нарастали в Гермионе, что у неё закружилась голова.

— Что за куча драконьего помёта, — сказала она, не заботясь о том, чтобы говорить тише.

В толпе прошёл беспокойный шелест, хотя её замечание было встречено и редкими аплодисментами. Люциус ледяным взглядом посмотрел на неё, хотя и заставил свою улыбку превратиться в примирительную маску.

— Я не игнорирую последствий травм от битвы и смертей, которые были нанесены нашему обществу, — сказал он, глядя прямо на неё. — Будьте уверены, будут приложены все возможные усилия, чтобы помочь восстановить наших храбрых бойцов до их полного, довоенного состояния.

Он называл её сумасшедшей. Перед всеми. На панихиде по Гарри.

Она вышла в проход резким, неровным движением, словно что-то неуклюже разворачивали, и увидела, как два агента ОМП почти небрежно встали между трибуной и ней.

— Он бы это возненавидел, знаете ли! — выкрикнула она, её голос звенел на открытом воздухе, а рука описала дугу, охватывая всех присутствующих. Казалось, они отшатнулись от её осуждения. — Он бы возненавидел то, что вы делаете, и хуже... то, что вы позволяете происходить.

Тишина была оглушительной. Рон и Джинни встали, и на мгновение Гермиона испугалась, что они попытаются усадить её обратно на место. Но они встали по бокам от неё, снова Трио — или это был Квартет, в котором не хватало одного участника? — и она смогла точно определить момент, когда терпение Люциуса лопнуло.

Что-то железное блеснуло глубоко в его глазах; его улыбка дрогнула, готовая исчезнуть. Он сделал жест одной рукой, и агенты ОМП начали двигаться, хотя и не без колебаний. Гермиона знала, что их прежняя близость к Гарри всё ещё делала их в некоторой степени неприкосновенными — хотя окно этой возможности, казалось, быстро закрывалось. Прежде чем агенты успели преодолеть хотя бы половину расстояния, все трое синхронно повернулись и зашагали по проходу, их мантии внушительно хлопали позади.

— Пошёл ты, Люциус! — крикнула Гермиона, и тройной хлопок их аппарации эхом отразился от близлежащих холмов.

* * *

Гермиона вынуждена была признать, что Люциус Малфой обладал чертовски хорошей способностью поворачивать события и восприятие в выгодном для себя направлении.

Через два дня после того, как уход гриффиндорцев с панихиды попал на первую полосу «Пророка», сам Министр прибыл в «Нору» без сопровождения, якобы для «частной» беседы с теми, кто лучше всех знал и любил Гарри Поттера. Однако, цинично подумала Гермиона, если Малфой действительно понятия не имел, что репортёры постоянно караулили у ветхого дома со дня смерти Гарри, то он был глупее, чем она думала. И хотя Люциус Малфой был кем угодно, у неё было предчувствие, что глупым он не был.

Он знал, что эта встреча будет должным образом освещена в прессе.

— Мисс Уизли, мисс Грейнджер, простите за вторжение, — сказал он, казалось, не замечая их угрюмой реакции на его присутствие. Он слегка поклонился, прижав одну руку в перчатке к безупречному галстуку. Гермиона почувствовала, как Джинни слегка съёжилась за её спиной, и знала, что младшая девушка остро осознавала свои босые ноги, поношенные джинсы и мешковатую футболку.

— Как... неожиданно видеть вас, Люциус, — едва слышно пробормотала Гермиона, цепляясь за видимость вежливости, но клянясь себе, что слова вроде «честь» или «привилегия» не сорвутся с её губ.

— Я хотел поговорить с вами обеими... и с мистером Уизли тоже, если он свободен. — Его глаза невинно забегали по сторонам, и Гермиона подавила желание закатить глаза. Как будто у Рона — как будто у кого-либо из них — было хоть какое-то подобие насыщенного светского графика, когда они зализывали раны в полуизгнании.

Ещё не отойдя в сторону, чтобы впустить Министра, Гермиона неэлегантно крикнула через плечо:

— Рон! — Она подождала, пока не услышала неразборчивые звуки шаркающих шагов, и выжидающе повернулась обратно к их «гостю».

— Может быть, присядем? — спросил Люциус, и она увидела, как его терпение начало понемногу истощаться. Изнашивающиеся края его самообладания доставили ей немалое удовлетворение, хотя она всё ещё чувствовала себя скованной, словно все её кости были скреплены проволокой в неподвижном положении.

— Если хотите, — процедила она сквозь зубы и впустила его внутрь. Краем глаза она уловила вспышку фотоаппарата, когда закрывала выветренную деревянную дверь.

Рон добрался до низа лестницы, когда они вошли в гостиную, и грязно выругался себе под нос, оборачиваясь к ней за объяснениями.

— Гермиона, какого чёрта?

— Думаю, он считает, что произошло какое-то недоразумение, — сообщила она ему с притворной сладостью и невинно посмотрела на Люциуса, словно добавляя: «Не так ли?»

— Полагаю, вы составили обо мне предвзятое мнение, основываясь на моих прежних... связях, — начал Малфой. — И я...

— Связях с кем? С Волдемортом? Крайне необоснованно, да, — грубо прервал Рон.

— Я хотел заверить вас лично, — продолжал Министр, словно Рон ничего не говорил, — что наши цели — наши желания — относительно волшебного мира совпадают.

— Мне кажется крайне маловероятным, что вы желаете себе смерти, Малфой, — снова протянул Рон, и на этот раз слабый румянец окрасил щёки бывшего Пожирателя Смерти. Никаких других внешних признаков того, что он вообще слышал Рона, не было.

— Никто из нас не хочет, чтобы волшебный мир погиб. Я протягиваю руку амнистии и вам троим. Я знаю, вы через многое прошли, и хотя меня продолжают так бесцеремонно оскорблять, я...

— Амнистии? — Рон был возмущён. — Нам не нужна амнистия — мы были правы. Мы не...

— Мы ему нужны, — прервала Гермиона, её голос был твёрдым и плоским, как каменные кексы Хагрида. — Не так ли? — Она улыбнулась ему — тугой, безрадостный разрез ножа на её лице. — Мы стали бы последним бриллиантом в вашей короне победы — последние из Ордена, самые близкие и дорогие Гарри Поттеру — как союзники в вашем новом режиме! Что сказал вам Невилл Долгопупс, когда вы... сделали ему предложение? Держу пари, он вышвырнул вашего человека вон пинком под зад. Если бы мы присоединились к вам, это заставило бы замолчать всех оставшихся несогласных, не так ли? Переубедило бы последних упрямцев? Единственное, что было бы лучше, — это получить одобрение самого Гарри Поттера, но — даже если бы он был жив — вы знаете, что этого никогда бы не случилось.

Яд в её голосе, казалось, поразил даже Уизли.

— Что можно выиграть, копаясь в прошлом? — Люциус всё ещё говорил голосом политика. — Я просто прошу, чтобы мы начали двигаться дальше — вместе. Борьба со мной его не вернёт.

Гермиона дёрнула головой, словно её ударили.

— Вы, — выплюнула она, словно это местоимение было чем-то грязным у неё во рту. — Вы думаете, что можете читать мне лекции об осознании огромности потерь? Моих потерь — наших потерь? В этой стране нет никого, кто потерял бы столько же, сколько мы. — Одной рукой она указала на двух оставшихся Уизли. — Даже если бы Гарри был здесь, я бы всё равно сражалась с вами. Но мы все знаем, что если бы Гарри был здесь, он бы прекратил это безумие ещё до того, как оно началось. — Неопределимая грусть и сожаление омрачили её тёмные глаза. — Полагаю, мы просто недостаточно сильны, чтобы сделать это за него.

У Гермионы перехватило горло при мысли о том, что она как-то подвела Гарри, и она отвела взгляд от остальных в комнате, сосредоточившись на очертаниях часов на невыцветших обоях напротив. Рон выбросил их в задний сад в их первую ночь возвращения, не в силах выносить вид стольких почерневших и навсегда застывших на «Смертельной опасности» стрелок. Часы с приятным треском приземлились в заросшей траве и, очевидно, были утащены гномами, потому что с тех пор никто не видел ни их, ни их остатков.

— Я настоятельно рекомендую вам подумать о собственном... благополучии, мисс Грейнджер, — произнёс Люциус, вставая и небрежно осматривая свой изысканный наряд на предмет пятен или дефектов. — А также о благополучии ваших друзей.

— Вы нам угрожаете?

— Считайте это дружеским предупреждением. — Улыбка Люциуса была какой угодно, но не дружеской. — Если вы не с нами, вы против нас — я почти уверен, что вы осведомлённый сторонник этой конкретной философии. Предстоит многое восстановить — и у вас троих есть уникальная возможность заявить о своих правах в новом порядке вещей. Вы могли бы назвать свою должность, оказывать влияние на круги, которые будут только расширяться. Если же вы выберете неразумно... — Он пожал плечами, оставив конец предложения повисшим в воздухе. — Тем, кто цепляется за прошлое, места не будет.

Гермиона смерила его ледяным взглядом в каменном молчании, прежде чем наконец смогла довериться себе и ответить.

— Полагаю, мы зашли в тупик, — наконец отметила она. — Думаю, вы сказали всё, что хотели сказать.

— Я считал вас совсем не глупой — даже при том, что в ваших жилах течёт магловская кровь, — сказал Люциус. — Самая блестящая ведьма вашего возраста, как говорили некоторые. И всё же вы готовы всё это выбросить — ради трупа.

— Гарри никогда не умрёт, пока остаются те, кто любит его и верит в то, что он олицетворял, — сказала Гермиона, сохраняя голос ровным, хотя слёзы почти полностью застилали ей глаза. Она отказалась позволить им упасть перед Люциусом Малфоем.

Позади неё ощущалось утешительное присутствие, тёплая рука обняла её за плечи.

— Убирайтесь из этого дома, — твёрдо произнёс Рон, сжимая палочку в руке, но пока не направляя её на их гостя... пока.

— Смотрите, как бы вам не пришлось пожалеть об этих опрометчивых поступках, — предупредил Министр, бормоча прощальную реплику, открывая дверь. — Идеалами сыт не будешь.

Трое молодых людей не сделали ни малейшего движения, чтобы остановить его, когда он захлопнул входную дверь и хладнокровно зашагал по тропинке к воротам, постоянно помня о репортёрах, даже будучи в сильном раздражении.

* * *

Джинни вихрем влетела в «Нору», принеся с собой довольно холодный ветер, и плюхнулась на провисший старый диван, шумно вздохнув и разматывая шарф. Гермиона сидела за потрёпанным старым столом, яростно строча старым пером; внушительный свиток пергамента уже доставал до пола. Она, не глядя, подняла один палец, показывая Джинни, чтобы та подождала, и закончила свою мысль росчерком и решительным знаком препинания. Наконец, она повернулась на стуле и выжидающе посмотрела на младшую девушку.

— Ну?

— Ну... — Джинни протянула слог, наслаждаясь ожиданием Гермионы. — Ты смотришь на новейшую сотрудницу восстановленного Министерства — всего лишь скромную служащую в Отделе магического завещательного делопроизводства — но это только начало.

— Джинни, это блестяще! — Улыбка Гермионы была искренней — или, по крайней мере, тем, что приближалось к искренности для неё, так как в ней была тень, которую даже самая яркая улыбка никогда полностью не затмевала. — Ты видела Малфоя?

— Видела, — сказала Джинни, поражённая и восхищённая тем, насколько точным оказалось предчувствие Гермионы. — Как только идиот из отдела кадров понял, кто я, меня прямиком провели во внутренние покои, мимо довольно подозрительной толпы людей, ожидавших в приёмной — за подачками, я полагаю. В общем, Малфой сделал именно то, что ты и думала. Хотел «лично меня поприветствовать». Я сказала ему всё, что мы репетировали. Что я не согласна с твоим высокомерным поведением, и что, хотя мне жаль, что Гарри мёртв, и я, вероятно, никогда не буду ему доверять, — я всё равно хочу участвовать в создании нового мира. Сказала ему, что я практична, всегда ненавидела жить в бедности и мне нужна работа. Я попросила его, пожалуйста, не говорить тебе. Ему это показалось забавным. Я начинаю завтра.

— Молодец, — ответила Гермиона. — Только помни — делай свою работу, не высовывайся. Не делай ничего, что может навлечь на тебя неприятности — сейчас важнее, чтобы у нас был кто-то внутри.

— Вообще-то, двое, — внезапно сказала Джинни, словно только что что-то вспомнила. — Луна тоже там. Устроилась младшим Невыразимцем. Я видела её в Атриуме. Она говорит такие несуразные вещи, что, держу пари, болваны в Министерстве понятия не имеют, на чьей она стороне. Ты же знаешь, она всё ещё с нами, ты же знаешь.

— Тогда прощупай её — осторожно — если сможешь, — уступила Гермиона.

Джинни кивнула, затем оттолкнулась от подушек дивана, словно собираясь встать, но остановилась.

— Гермиона, чего мы на самом деле пытаемся здесь добиться? — честно спросила она, отбрасывая длинные рыжие волосы за плечо, чтобы встретиться взглядом с Гермионой.

— Ты знаешь... ты знаешь, что Малфой в роли Министра — это неправильно. То, что он зашёл так далеко, — это... это верх безрассудства, и я... я просто знаю, что мы ещё даже не начали видеть, на что он способен, — и он будет маскировать всё это так долго, как только сможет, — выдавать за благо для народа... — Эта фраза была произнесена с немалой горечью.

— Но какая от этого польза? Нас подавляющее меньшинство. Мы просто сражаемся — просто ради борьбы, брыкаясь против рожна... просто чтобы мы... просто чтобы мы не...

— Чтобы нам не пришлось признать, что мы проиграли? — Голос Гермионы звучал сухо, как опавшие листья.

— Ну... да... — медленно рискнула Джинни, совсем не одобряя взгляд Гермионы.

— Если Люциус Малфой продолжит идти по этому пути беспрепятственно — если мы не остановим его, не задержим, не помешаем ему — хоть как-то — то к тому времени, как остальной волшебный мир очнётся и увидит, что он наделал, будет слишком поздно. Мы проиграем. А если мы проиграем, значит, он умер зря, Джинни. Ты понимаешь это? Зря. — Неприкрытая агония текла в её голосе, как электрический ток.

— И ты не можешь этого допустить, — утвердительно закончила мысль Джинни.

— Я должна попытаться, — поправила её Гермиона. — Потому что Гарри бы попытался. Но в конце концов, это не будет иметь значения — не для меня. Я и так уже всё потеряла.

— У тебя всё ещё есть мы — я и Рон. Может быть, Луна... Невилл... Не всё потеряно, знаешь ли... — Голос Джинни был мягким, как пух чертополоха, таким голосом можно утешать очень напуганного, сильно обиженного ребёнка.

— Я люблю его, Джинни, — внезапно выпалила Гермиона, её слёзы начинали давать о себе знать. Джинни, казалось, не удивилась ни признанию, ни тому, что Гермиона использовала настоящее время. — Я никогда ему не говорила — и теперь никогда не смогу. Я... я не знаю, как пережить эту боль — здесь так больно. — Она похлопала себя по груди, её голос звучал отстранённо и почти бесстрастно. — Я едва могу дышать... словно это может парализовать меня, если я позволю.

Она чувствовала себя смешной и ничтожной, говоря о своих чувствах Джинни, которая потеряла неизмеримо больше, чем она. Будучи Уизли, она и Рон отреагировали на смерти с типичной для них экспансивностью. Были крики, проклятия и брошенные предметы, включая часы, в основном под защитой заглушённой заклинанием «Норы». Гермионе пришлось чинить большую часть фарфора Молли Уизли, а позже она нашла Рона плачущим среди заваленной кучи вилок и розеток в сарае. И всё же, они были друг у другу, и это, казалось, помогало им держаться. Гермиона не могла не восхищаться тем, как они несли то, что не должно было быть вынесено.

— Послушай меня, — сказала Джинни, разворачивая плечи Гермионы так, чтобы они стояли лицом к лицу. — Возможно, ты никогда не говорила Гарри, что чувствуешь, но я думаю, он знал — и я думаю, он чувствовал то же самое.

— Откуда ты...?

— Я видела вас, — сказала Джинни, и впервые в её глазах мелькнуло разочарование. — В Хогвартсе — в тот последний день. Этот... взгляд в его глазах, когда ваши руки соприкоснулись — просто ваши руки, Гермиона. Это было... это было потрясающе... почти всепоглощающе, словно это... — Она пожала плечами, не находя слов. — Ну, я с ним целовалась, и он никогда так на меня не смотрел.

Её слова вызвали временный трепет, пробежавший по телу Гермионы, но утешение было слабым, как лечебный бальзам на культе отрубленной конечности. Какое это имело значение, что он или она чувствовали или не чувствовали, что они заявили или оставили невысказанным, что было увидено, услышано или только интуитивно понято? Какое это имело значение?

Гермиона ничего из этого не могла вернуть.

И прежде чем Гермиона это осознала, она наклонилась вперёд, рухнув на Джинни, вся состоящая из неуклюжих углов и выступающих суставов, чувствуя колючую шерсть распущенного шарфа Джинни под щекой. Слёзы текли по её щекам, обжигая, как кислота, и резкие рыдания вырывались из её судорожно сжимающегося горла.

И Джинни — Джинни, девушка, которой довелось узнать, что её кумир, её возлюбленный был безжалостно сражён на пороге победы, девушка, потерявшая всю свою семью, кроме одного брата, в один смертоносный день, девушка, стоявшая среди тлеющих языков пламени и дымящихся руин единственного мира, который она когда-либо знала, — гладила её по голове, отводя пряди волос с её липких, мокрых щёк, издавала успокаивающий, похожий на белый шум звук. И через мгновение, когда Гермиона была полностью опустошена, чувствуя себя такой же тяжёлой и сонной, словно очнулась от слишком долгого сна, она села, ловко наложила на себя Освежающее заклинание и высушила плечо свитера Джинни. Она шумно и решительно шмыгнула носом.

— Прости за это, — сказала Гермиона и отмахнулась от всего, что Джинни собиралась сказать в ответ, чувствуя острое смущение.

Это был последний раз, когда кто-либо из них видел, как она плачет.

Она просто вспоминает; кровь, пот, и чего-то одного не хватает. Она ломалась изнутри.

— Switchfoot, «Lonely Nation»

— Я думал, ты должна быть ответственной, — прошипел Рон, бросив на неё обвиняющий взгляд, переступая через лужу. Дождя не было, но он шёл раньше и обещал пойти снова. — Мы не под чарами и ничем таким. Я не думаю, что мы должны это делать... Во всяком случае, не так. — Он попытался увернуться от свисающей бахромы навеса над «Совиным почтамтом Айлопса», но промахнулся и выругался, когда струя воды брызнула ему за шиворот.

— Сколько раз я должна тебе повторять, Рон? — Слова Гермионы были отрывистыми и чёткими, летящими в него, как множество маленьких дротиков. — Мы не сделали ничего плохого.

— Я был единственным на маленькой «конференции» Малфоя, кто подумал, что он угрожает?

— Он ничего не может нам сделать — он связан волшебным законом, как и все остальные, и Визенгамот...

— Он сам создаёт чёртов закон, Гермиона. Он водит Визенгамот за нос; иначе его бы вообще не избрали...

Гермиона шикнула на него, чтобы он понизил голос. Из-за унылой погоды на Косой аллее было значительно меньше народу, чем обычно, а это всё равно меньше, чем в былые времена, но им удавалось привлекать внимание. Даже когда они проходили мимо пекарни, две женщины в мучных фартуках, стоявшие в дверях, кивали в их сторону и шептались за спиной — лучшие друзья Гарри Поттера.

— Нам не следовало сюда приходить, — продолжил Рон, хотя и несколько более угрюмо. — Мы могли бы послать Луну или Невилла — мы могли бы сделать это совой.

— Гринготтс теперь разрешает оформлять наследство только лично, — напомнила ему Гермиона своим фирменным язвительным тоном, хотя большая часть боевого запала из её голоса исчезла. Плечи Рона опустились ещё ниже, когда они проходили мимо пустующего магазина приколов, некогда принадлежавшего его братьям. Окна зияли, как слепые и пустые глаза. Гермиона сочувственно сжала губы и коснулась его руки, но он пристально смотрел на бакалейную лавку и не хотел на неё смотреть.

Некоторое время они шли молча, но, добравшись до мраморных ступеней у подножия возвышающегося здания гоблинов, Рон достаточно пришёл в себя, чтобы вспомнить, почему он был раздражён.

— Почему же мы не могли сделать это раньше? — бросил он ей вызов, избрав новую тактику. — В суматохе после всего, нас бы с меньшей вероятностью заметили.

— Честное слово, Рон, — многострадальный вздох Гермионы был, пожалуй, более жалобным, чем в былые времена. — Ты разве не помнишь, сколько времени нам понадобилось, чтобы заполучить Омут памяти Дамблдора после его смерти? Министерство держало его у себя столько, сколько позволял закон, пытаясь выяснить, какое предательство он скрывает. Слава Мерлину, Дамблдор спрятал воспоминания, а не завещал их нам напрямую.

— Отправил нас всех в дурацкую погоню за дикими гусями, — проворчал Рон, но, казалось, согласился с Гермионой. Они молча поднимались по лестнице, оба думая о тех трудных и разочаровывающих днях охоты за крестражами, когда у них почти ничего не было. Гермиона обнаружила, что тоскует по тем дням, потому что даже посреди вспышек гнева, бессонных ночей, холодной еды, паранойи, ловушек и нападений, даже тогда их было трое — они были целым.

Задумчивое лицо Рона отражало её собственное, когда он придержал для неё большую дверь, чтобы она вошла в вестибюль Гринготтса. Там было несколько очередей, и люди были разбросаны по большому залу, пока гоблины метались туда-сюда по различным делам. Они с Роном, казалось, почти сразу привлекли внимание, и когда лицо Гермионы начало медленно краснеть, она позволила себе задаться вопросом, не был ли Рон прав.

— Гермиона! — раздался голос, явно приветственный, но всё же сдержанно тихий. Она знала, кто это, не оборачиваясь.

— Привет, Невилл, — ответила она.

— Что привело тебя сюда сегодня? — Без предисловий, и в его голосе звучала обеспокоенность. Гермиона подавила желание закатить глаза. «Только не Невилл тоже», — подумала она. Он нёс какой-то официальный документ и перекладывал свёрнутый пергамент из одной руки в другую. Проглядывала фиолетовая печать Гринготтса.

— Завещание Гарри, — ответила она ему. — Я думала, Рон просто как обычно параноик. Что-то происходит?

— Ты ведь не читала «Пророк» сегодня утром, да?

— Я перестала его выписывать. — Гарри всегда ненавидел этот журнал, и почему-то продолжать выкладывать за него галлеоны казалось предательством. К тому же, ей было противно давать деньги организации, так явно выступающей рупором Люциуса Малфоя. Однако, в интересах того, чтобы оставаться «полностью информированной», она читала экземпляр Луны вечером, когда Луна заканчивала и отправляла его ей совой. Об этом она и сказала Невиллу.

Губы Невилла скривились в выражении, похожем на жалость, словно он от всей души желал, чтобы она прочитала газету тем утром. Её глаза сузились.

— Что случилось? — её голос не допускал возражений, промедления или сглаживания углов.

— Началось, — только и сказал он, но предзнаменования гибели были легко различимы. Она мгновенно поняла, о чём он говорит.

— Как это вообще возможно? Как люди могут позволить?..

— Люди боятся, Гермиона. Экономика в упадке, слишком много людей погибло — или исчезло. Это случилось дважды за двадцать лет! Никто не хочет, чтобы это повторилось, а он обещает способ это предотвратить. — Казалось, он понял, что его слова звучат как горячее одобрение, и поправил тон. — Я не говорю, что согласен с ним или с теми, кто ему доверяет; я говорю, что понимаю, почему они могут...

— Почему они могут что — быть готовы отказаться от всего, за что мы боролись? — саркастически спросил Рон.

— Почему они могут чувствовать, будто он — их единственный выход на данный момент. — Невилл говорил Рону, но смотрел на Гермиону. Лицо Рона приняло выражение неудивлённого многострадальца.

— Так что же он такого натворил?

— Он начал внедрять Реестр. — Голос Невилла понизился почти до неразборчивости. Глаза Рона округлились, и он схватил Гермиону за локоть.

— Нам нужно немедленно убираться отсюда!

— О, честное слово, Рон, — проворчала Гермиона, выдёргивая у него руку и закатывая глаза. — Они не собираются вытаскивать меня из Гринготтса в цепях, с капюшоном на голове. Это слишком публично; это слишком рано.

— Всего шесть месяцев, — согласился Невилл, мудро кивая. — Недостаточно долго, чтобы люди забыли Гарри Поттера — и ваши с ним отношения. — Его взгляд охватил их обоих. — Я бы сказал, вы в безопасности — пока что.

— Есть какой-то крайний срок?

— К Новому году. Даёт всем сорок пять дней на регистрацию. Чистокровные, конечно, освобождены.

— И что потом? Жёлтая звезда, нашитая на одежду маглорождённых? — Горечь Гермионы было легко уловить, хотя её магловское сравнение осталось непонятым Невиллом и Роном.

— Малфой говорит, что никаких изменений не будет, что законопослушные маглорождённые — такие же необходимые граждане волшебного мира, как и все остальные. Ему просто нужна информация, количество и местонахождение маглорождённых и полукровок, для статистических целей и превентивных мер.

Гермиона презрительно фыркнула, хотя боль в груди была острой. Одиночество, которое она чувствовала — даже стоя в многолюдном вестибюле с двумя близкими друзьями, — грозило задушить её. Рон и Невилл были чистокровными и, следовательно, неуязвимыми. А Гарри — полукровка Гарри, — который мог бы понять; чёрт возьми, который вообще предотвратил бы это, — ушёл.

Почему-то там, в банке, она скучала по нему больше, чем когда-либо.

— Так он скажет сначала. Сколько времени пройдёт, прежде чем он начнёт напоминать людям, что Волдеморт был полукровкой, следовательно, полукровкам нельзя доверять? Сколько времени пройдёт, прежде чем первого маглорождённого, совершившего гнусное преступление против волшебного мира, поймают с поличным и с большой помпой бросят в Азкабан, чтобы сделать из него пример?

— Ты... ты собираешься?.. — спросил Невилл, изображая подпись. Его вопрос был нерешительным, словно он уже угадал ярость её ответа.

— Чёрта с два, — ответила она. — Эти списки будут зачарованы; адреса будут автоматически меняться, если кто-то переедет. Если они думают, что я позволю себя отслеживать, как какое-то животное, они глубоко ошибаются. И если вы думаете, что эти законы не станут всё более ограничительными и оскорбительными, то вы глубоко ошибаетесь. — Она бросила предостерегающий взгляд на Невилла, который примирительно поднял руки в её сторону.

Освободился гоблин-клерк, и Гермиона подошла к нему чёткими и решительными шагами. Рону пришлось пробежать пару шагов, чтобы догнать её.

— Ты же знаешь, Невилл не думает, что ты... — начал он, когда они подошли к стойке.

— Я знаю, — ответила Гермиона. — Мы здесь для оформления завещания Гарри Поттера. — Рон не мог не восхититься холодной властностью в её голосе, удивляясь, как ей всегда удавалось сохранять контроль или, по крайней мере, поддерживать иллюзию этого.

Гоблин на бесконечно малую долю секунды замер, окинув их обоих оценивающим взглядом, а затем спустился со своего деревянного стула.

— Сюда, пожалуйста.

Он провёл их через дверь и по настоящему кроличьему лабиринту коридоров. Рон был почти уверен, что они прошли по одному конкретному коридору не один раз, когда они добрались до тяжёлой и устрашающей деревянной двери, утыканной латунными гвоздями.

— Требуется отпечаток палочки и проверка крови, — коротко сообщил им клерк.

Гермиона быстро порезала кончик пальца своей палочкой и прижала окровавленный палец и кончик палочки к мягко светящейся пластине рядом с дверью. Рон на мгновение посмотрел на неё в замешательстве, а затем скопировал её движения. Когда он это сделал, пластина засветилась зелёным, и защёлки двери с громким лязгом отсоединились.

Комната, встретившая их, на удивление походила на магловскую переговорную, за исключением факелов, горевших в тяжёлых металлических бра вдоль стен. Там был длинный блестящий конференц-стол, зелёные кожаные кресла и книжные полки от пола до потолка, заставленные тяжёлыми томами.

Другой гоблин, чьё множество медальонов, приколотых к груди, указывало на его более высокий ранг, сидел во главе стола, ожидая их.

— Грейнджер, Уизли, — прохрипел он. Он не сделал никакого другого движения или жеста приветствия. Неудачное движение его короткой руки, по-видимому, указывало на то, что им следует сесть. Молча они оба так и сделали.

Когда молчание достигло предела — Рон несколько раз неловко ёрзал на стуле, — гоблин достал тяжёлый свиток пергамента, запечатанный толстым воском. Он сломал печать и развернул свиток на половину длины стола, но из-за странного угла и архаичного, густо написанного шрифта ни Гермиона, ни Рон не смогли ничего прочитать.

— Вы желаете заявить права на имущество, оставленное вам по последней воле и завещанию некоего Гарри Поттера? — Вопрос был спокойным, безразличным, и Гермиона почему-то почувствовала, что злоупотребляет ситуацией, словно её поймали на разграблении заброшенного дома.

— Да... сэр, — неуверенно добавила она.

Гоблин ещё несколько мгновений изучал пергамент, просто потому, что мог, — решила Гермиона.

— Очень хорошо. Ваша личность в порядке. Документы, о которых идёт речь, в порядке. Вукглут проводит вас в хранилище Поттеров. — Он вставал, двигаясь к двери, меньшей, чем та, через которую они вошли, и незаметно спрятанной в тёмном углу.

— Подождите... — Рон успел заговорить раньше Гермионы. Гоблин сурово повернулся к нему, надбровная дуга изогнулась, словно вопрошая о дерзости Рона вообще что-либо говорить. — Вы имеете в виду... вы имеете в виду, это всё... а... а как же... остальные...?

— Всё состояние Поттеров передано под вашу совместную опеку, — сказал гоблин, словно это было совершенно очевидно. — Все остальные, кому мистер Поттер желал что-либо завещать, умерли раньше вас. Если вы меня извините...

Долгий, ужасный миг Гермиона и Рон стояли в официальном великолепии зала заседаний, глядя друг на друга. Они ещё даже не начали формулировать этот ужас, новый, свежий способ напомнить им, как много ушло, когда их провожатый прохрипел со своего места у главной двери.

— Я провожу вас в хранилище сейчас, если желаете. — Угодливость вопроса лишь тончайшей завесой прикрывала его высокомерное презрение.

— Спасибо, — едва слышно согласилась Гермиона, и они побрели по лабиринту коридоров к погрузочной платформе, где выдержали головокружительную поездку на тележке к хранилищу Гарри.

Вукглут открыл хранилище и встал у тележки, вежливо делая вид, что его совершенно не интересует всё, что они могли бы там делать. Гермиона переступила порог со сдавленным горлом и сухими, горящими глазами.

Там были стопки и стопки галлеонов и сиклей, хотя количество несколько уменьшилось со времени её последнего визита сюда. Картины были сложены в углу, прислонённые к задней стене, рядом с несколькими сундуками, в которых Мерлин один знал что, и была полка с кучей свёрнутых пергаментов, которые, как предположила Гермиона, были актами или титулами, или, возможно, квитанциями об инвестициях. С одной стороны стоял прозрачный стеклянный шкаф, полный антикварных ваз и тому подобного, слабо светящийся от Амортизирующих Чар.

— Так... э-э, что мы сегодня берём? — Рон ерзал, засунув руки в задние карманы. — Возможно, мы не сможем сюда вернуться какое-то время.

— Мы сюда не вернёмся, Рон, — прошипела на него Гермиона. — Мы забираем всё.

— Сейчас? — Рон разинул рот.

— Ты слышал Невилла, — напомнила ему Гермиона. — И ты... ты тоже был не так уж далёк от истины. Малфой будет чесаться, чтобы заполучить это. Хотя деньги, возможно, не так важны... — Рон презрительно фыркнул. — ...его нельзя подпускать ни к этому, — она указала на заплесневелые свитки, — ни к этому, — и на груду увесистых томов, толсто переплетённых потрескавшейся кожей.

— Как... как мы всё это заберём? — Жест Рона охватывал всё хранилище.

— Честное слово, Рон, ты волшебник или нет? — Дразнящий взгляд и тон голоса были такими беззаботными, какими Рон давно не видел Гермиону.

Потребовалось довольно много времени, чтобы уменьшить или трансфигурировать всё к удовлетворению Гермионы. Они обшили свои куртки рядами мешочков, конечно же, с чарами Неиссякаемого Наполнения. Диадема превратилась в пару солнцезащитных очков. Картины в углу стали книгой марок. Свитки пергамента — пачкой салфеток. Наконец, хранилище опустело, за исключением разбросанного мусора и паутины.

— Готов? — выдохнул Рон. Он выглядел нервным, и Гермиона подумала, что это вполне понятно. Трудно было помнить, что всё, что они несли, на самом деле было их собственностью, что технически они не делали ничего плохого. Множество заклинаний было бы совершенно невозможно применить в чужом хранилище.

— Ещё кое-что. — Она наложила Иллюзорное заклинание Дублирования, и в одной вспышке света хранилище снова показалось полностью заполненным. С удовлетворением оглядев свою работу, она подумала, что гоблинов это не обманет и, вероятно, не обманет взломщиков проклятий, но Министерство это может обмануть.

Их провожатый пришёл, чтобы снова запечатать хранилище, и, если он и заметил, что что-то изменилось, его стоическое выражение лица этого не выдало. Они молча вернулись в вестибюль Гринготтса.

Большой вестибюль выглядел не менее многолюдным, когда они поднялись наверх, и Невилл ждал их у двери, от скуки подбрасывая свой свиток из одной руки в другую.

— Невилл, тебе не нужно было оставаться. — Тон Гермионы говорил, что она рада, что он остался.

— Я не возражал, — дружелюбно ответил он. — Всё равно давно вас двоих не видел. Хотите перекусить?

Прежде чем кто-либо из них успел ответить, раздался оглушительный трубный звук, от которого задрожали оконные стёкла, и двойные двери, служившие главным входом в Гринготтс, распахнулись. Все трое уставились на тусклый облачный свет, заливший мраморный пол вестибюля, инстинктивно отступая назад и выхватывая палочки, оценивая ситуацию. Гермиона остро чувствовала лёгкий вес уменьшенного наследства Гарри, словно это был жернов на её шее.

— Гоблины-банкиры! — прогремел усиленный магией голос. — Настоящим уведомляем вас, что этот банк отныне находится под контролем Министерства. Вы немедленно передадите все ключи и магические коды в соответствии с Финансовым Указом 114-20-А. Попытки воспрепятствовать доступу в любую часть этого учреждения будут пресекаться силой. Вам будет предоставлен транспорт обратно в выбранное вами гоблинское убежище в Чёрном лесу или на Урале. Вы немедленно приготовитесь к отбытию.

— Они... они депортируют всех гоблинов? — Голос Рона был хриплым, недоверчивым подобием его обычного голоса.

— Они этого не потерпят — они не позволят... — Но голос Гермионы тоже был слабым; она слишком много видела того, что, как ей казалось, не должно было быть позволено.

— Ну, — добавил Рон, очевидно, думая о защите, которую попытаются применить гоблины. — Жаль, что у них там больше нет дракона.

Чиновник Министерства, чья палочка усиливала его голос, вошёл через распахнутые настежь двери, а за ним шагал отряд Карателей в чёрных плащах с капюшонами. Каратели были введены в действие после войны как квазиполицейская сила/ополчение для поддержания порядка в обществе, изо всех сил пытавшемся удержаться на плаву. В последнее время ходили более мрачные слухи об их действиях против волшебного населения, хотя ничего не было доказано.

Гоблины уже исчезли, в то время как люди либо прижимались к стенам, стараясь выглядеть как можно менее угрожающе, либо проскальзывали через боковой выход, либо подбадривали или свистели, хотя и несколько нерешительно. Их в основном игнорировали; очевидно, у Карателей не было никаких претензий к клиентам банка. Один Каратель попробовал дверь, через которую всего несколько минут назад провели Гермиону и Рона.

— Запечатано, — сказал он.

— Взорвать, — последовал приказ.

— Это должно быть весело, — пробормотал Рон. Все знали о мастерстве гоблинов в инженерии и производстве.

Но тут Каратель вытащил что-то из глубин развевающегося чёрного плаща. Гермиона увидела блеск серебра. Он нацелил это на дверь и пробормотал что-то на языке, которого Гермиона не поняла. От возникшей ударной волны от импульса энергии у неё зазвенело в ушах, а кости черепа завибрировали, как ударенный гонг. Раздался треск, похожий на ток электричества, а затем дверь исчезла, оставив на её месте почерневшую, дымящуюся дыру.

Маленький гоблин как раз отступал по теперь уже открытому коридору, его руки были нагружены громоздкими свитками, все скреплённые фиолетовыми печатями. Шум взрыва заставил его замереть и медленно повернуться обратно к вестибюлю, шок и ужас ясно читались на его гротескном маленьком лице.

Тогда Гермиона поняла, что это за серебряный предмет.

— Они заполучили гоблинские талисманы, — прошептала она. — Какого чёрта?..

Быстрый жест когтистой руки гоблина заставил свитки исчезнуть во вспышке света, и это, казалось, разозлило Главного Карателя.

— Ты, — сказал он, — ты проведёшь нас в хранилища, и ты дашь нам доступ к тому, что нам требуется. — Его тон был высокомерным, властным, и Гермионе захотелось извиваться от стыда за свой вид.

Гоблин ничего не сказал, презрение было очевидным, и он вызывающе оскалил зубы. Гермиона наблюдала, как красный румянец медленно поднимается по лицу Главного Карателя.

— Это может послужить примером для остальных.

Гоблин, казалось, понял, что это означает, как только поняла Гермиона, и поднял обе ладони к людям жестом, который на ком-либо другом показался бы сдачей. Бело-голубой свет, казалось, закипел на его руках, ожидая.

Его магия встретилась с магией серебряного талисмана в воздухе, и раздался оглушительный треск. Ещё несколько Карателей присоединились к первому, выставив палочки.

— Подождите! — крикнула Гермиона.

— Гермиона, заткнись, — сказал Рон. — Давай убираться отсюда. — Он указал на боковую дверь в дальнем конце вестибюля.

— Нет, смотри — смотри, что они делают. Он не может сражаться со столькими. Прекратите! — Её голос был едва слышен сквозь шум. Несколько других гоблинов выползли из своих укрытий, чтобы присоединиться к схватке, но их всё ещё было меньше — и они были без палочек.

— Гермиона, давай же! — Он пытался тащить её теперь, обращаясь за помощью к Невиллу, хотя её убийственный взгляд удерживал последнего на безопасном расстоянии.

Волна гоблинской магии прошла мимо них, с нового направления, и они поняли, что небольшая группа гоблинов спряталась за гобеленом, чуть дальше от них. Карательница заметила новый фронт битвы, крикнул предупреждение, быстро повернулась к гобелену и подняла палочку.

— Пожалуйста, не делайте этого, — взмолилась Гермиона, шагнув к гобелену одновременно с тем, как Карательница бросила заклятие.

— Гермиона! — закричал Рон, а затем на неё обрушился тяжёлый груз, выбив из неё дух, когда она ударилась о холодную мраморную плитку с такой силой, что у неё посыпались звёзды из глаз.

Рон всё ещё кричал её имя, хотя оно казалось очень далёким, и кто-то один раз вскрикнул имя Невилла. То, что было на ней сверху, было тяжёлым, выдавливая весь воздух из лёгких, и она пыталась заставить комнату перестать вращаться.

Наконец, тяжесть была снята, и в поле зрения появилось лицо Рона, всё ещё зовущее её имя с явной паникой.

— Я... я в порядке, Рон, — сказала она, чувствуя себя более чем немного тошно. — Просто... ударилась головой. Невилл? — Когда Рон осторожно поднял её на ноги, она увидела распростёртое тело Невилла, тот груз, который столкнулся с ней, сбил её с ног. — Н... Невилл?

— Он мёртв, Гермиона, — тяжело сказал Рон.

Глаза Гермионы были сухими и горящими, устремлёнными на тело; она не могла в это поверить. Невилл — танцующий с Джинни, нянчащийся со своей Мимбулус Мимблетонией, вернувшийся в Хогвартс после выпуска, чтобы возглавить восстание студентов, — было немыслимо, чтобы он мог умереть так быстро, без предупреждения или прощания. Рон всё ещё держал её, словно никогда больше не отпустит, но его холодный взгляд был устремлён на основную схватку, которая теперь начинала стихать, и люди явно выходили победителями. Гоблина, нёсшего пергаменты, не было видно, а гобелен теперь пусто хлопал за ними.

Одинокая Карательница, бросившая ранее заклятие, всё ещё стояла там, рука с палочкой безвольно висела вдоль тела, капюшон опущен, с ужасом глядя на Невилла.

— Парвати? — Голос Гермионы был недоверчивым писком. Уши Рона начали медленно краснеть.

Оставшаяся Патил отступила на шаг, словно под давлением их осуждения.

— Это... это была работа... Я... я думала, это просто работа.

— Вы использовали Аваду Кедавру? — Это было одновременно и вопросом, и не вопросом, и в нём не было обвинения, только неверие.

— Они... они сказали, что гоблина нельзя оглушить — что... что это не сработает... Я... я не пыталась... я не... — Слёзы текли по её лицу, покрывая щёки, как блестящий лак.

— Полагаю, ты искусна, — спокойно сказала Гермиона через мгновение. — В конце концов, Гарри же тебя тренировал.

Рыдание вырвалось у Парвати при упоминании имени Гарри.

— Я не знала — я не думала, что это...

— Да, — прервала Гермиона, казалось, сердечно соглашаясь. Её голос был достаточно безжизненным, чтобы у Рона пошли мурашки по коже. — Ты ведь не думала, да?

Она повернулась, деревянно, наложила на Невилла Дезиллюминационное заклинание и левитировала его тело с пола.

— Пойдём, Рон. Скажи Малфою, пусть повеселится со своей новой игрушкой, — бросила она колкость через плечо Парвати.

— Гермиона, пожалуйста. — Мольба сорвалась с губ Парвати сквозь тихий плач.

Гермиона не обернулась, автоматически двигаясь к боковому входу, равнодушно взмахивая палочкой, чтобы направить Невилла. Рон подумал, что она выглядит точь-в-точь как живой Инфериус. Почему-то ему было ужасно, пусто при мысли о том, чтобы оставить Парвати там одну, поглощённую знанием того, что она сделала, и что она никогда не сможет вернуться, никогда не сможет это исправить. Затем он увидел парящий труп Невилла и не был уверен, кого ненавидеть — или винить.

— Гермиона, может, нам стоит...

— Она сделала свой выбор, — Гермиона один раз оглянулась на Парвати, её глаза были холодными и безличными, как ледниковый лёд. — И это стоило ей всего, не так ли? — Что-то в лице Рона, должно быть, поразило Гермиону, потому что её собственные черты смягчились. — Пойдём, — поправилась она. — Мы можем положить его рядом с его бабушкой. Ему бы это понравилось, как ты думаешь?

— Сюда, — сказал Рон, придерживая дверь в знак ответа. — Дай мне тоже помочь.

Два маленьких испуганных беглеца крепко держатся до рассвета.

— Switchfoot, «The Shadow Proves the Sunshine»

Гермиона оторвалась от котла, который помешивала, когда входная дверь «Норы» резко распахнулась, ударившись о стену. До её ушей донёсся колючий шорох, сопровождаемый несколькими меткими ругательствами и топотом мокрых от снега сапог. Рон был полностью скрыт за стеной сосновых веток, пока не уронил её на пол с последним взмахом и глухим стуком.

— Чёрт, она тяжелее, чем казалась, — только и сказал он, делая вид, что не замечает взгляда растерянного смирения, которым она его одарила. Он стряхнул снег со своих рыжих волос и начал разматывать шарф.

— Какого чёрта это такое? — раздался голос из-за спины Рона, вне поля зрения Гермионы. Джинни была на лестнице. Рон беспомощно посмотрел на Гермиону, которая пожала плечами, словно говоря: «Ты сам принял это глупое решение, сам и разбирайся».

— Это... это ёлка, Джин. — Он попытался улыбнуться ей так же неуверенно, как пытаются успокоить разъярённое животное.

— Я знаю, что это, — поправила его сестра, её голос звучал скорее устало, чем гневно. — Зачем ты её сюда принёс?

— Я думал, мы... я думал, это поможет нам отвлечься... это Рождество... они бы не хотели, чтобы мы... — Он замолчал, так как и он, и Гермиона увидели, как черты лица Джинни застыли и закрылись.

— Они мертвы, Рон. Невозможно узнать, чего бы они хотели от нас. — Её голос был уничтожающим, почти как у Драко Малфоя в своей снисходительной жестокости. — И уж точно нечего праздновать.

Она быстро повернулась и зашагала обратно по лестнице, молча, пока не дошла до своей двери, которую открыла и захлопнула с решительной силой, звук исказился из-за поспешного и плохо наложенного «Силенцио». Рон сделал движение к лестнице, но остановился от мягкого упрёка Гермионы.

— Рон, не надо. — Она знала, что чувствует Джинни, знала муки тоски по кому-то настолько острой, что от неё почти задыхаешься. Она жаждала ещё хоть одного взгляда на кривую улыбку Гарри, его поразительные глаза, полунадеющийся, полунастороженный взгляд, который выдавал, насколько недостойным дружбы он себя считал. — У Джинни... у неё был плохой день на работе... Мерлин знает, я бы не смогла работать в этом ужасном месте, общаться с этими... этими людьми, и... с тех пор, как Невилл... — Она умолкла, и на их лицах отразилась пелена горя, висевшая в комнате, как тяжёлая занавесь. Гермионе не требовалось никаких навыков легилименции, чтобы понять, что Рон тоже думает об их павшем однокласснике.

— Она не должна... мы... мы не можем так дальше жить, Гермиона.

— Жить как, Рональд? — Тон Гермионы был едким. Рон сомнительно посмотрел на неё, ясно осознавая опасный путь, на который он ступал.

— Вот так. Постоянная скорбь, уныние... мы заморозили Время до того чёртового Дня, и мы никогда не сможем двигаться вперёд. Это как будто дементоры разбили лагерь в чёртовом саду.

— Так ты хочешь, чтобы мы что, Рон? Устроили вечеринку? — Рон вздохнул с досадой человека, которого намеренно неправильно понимают, но Гермиона продолжала. — Так жаль, что Г... Гарри пришлось умереть, чтобы тебе пришлось мириться с тем, что мы все в плохом настроении. — Её голос дрогнул и немного сорвался на последней фразе.

— Я не это имел в виду, Гермиона, — мягко сказал Рон. Его лицо было настолько нехарактерно нежным, что ей захотелось снова заплакать, захотелось придумать что-нибудь невероятно заумное, чтобы он на неё накричал. Но её врождённая прямота заставила её ответить честно, заставила признать, что она слепо набрасывается, как раненый зверь, на всё, что попадается под руку, независимо от того, было ли это причиной боли изначально.

— Я знаю, что нет.

— Я хочу, чтобы мы... чтобы мы попытались, Гермиона. Рождество показалось подходящим временем для этого, чтобы... я не знаю... чтобы притвориться, может быть, а не чтобы действительно забыть. Я знаю, это тяжело, и я знаю, что это всё ещё адски больно. Из всех людей, Джинни и я... мы знаем. — Он пнул ёлку, взметнув мелкие брызги воды там, где растаял снег. Его черты казались какими-то осунувшимися и постаревшими, и Гермиону поразило, насколько он похож на своего отца. Его взгляд скользнул по пустой комнате, и казалось, он видел её такой, какой она была: тёплой, шумной и полной жизни. Он вздохнул. — Всё кажется таким мрачным сейчас, но... но разве... разве он... разве все они не хотели бы, чтобы мы жили своей жизнью, чтобы пытались извлечь лучшее из ситуации? Я имею в виду, он, чёрт возьми, жил в чулане, и он всё равно... он не позволил этому изменить себя. Мы... мы ходим здесь, как призраки, как тени тех, кем мы были раньше. Мы могли бы с таким же успехом умереть на поле боя вместе со всеми остальными.

— Я иногда жалею, что не умерла, — тихо призналась Гермиона. На мгновение Рон выглядел так, словно хотел её отчитать, но затем его долговязые плечи опустились, и он признался:

— Я тоже.

В доме стояла полная тишина, нарушаемая лишь тихим пенистым шумом варева Гермионы, булькающего в котле. Гермиона чувствовала это, как описывал Рон: почти осязаемое отчаяние, лёд Дементора в её душе, тяжёлый плащ на плечах, обременительный и гнетущий. И всё же, она не была уверена, что сможет от этого отказаться. Мука прокладывала ей путь к Гарри, была её последней связью с ним, и она отчаянно цеплялась за неё.

И всё же… она почти слышала и его, ей чудилось, что она видит упрёк в его живом взгляде. Подавленное детство, которое он перенёс, постоянные напоминания о том, каким бременем он был для своих опекунов, часто заставляли его беспокоиться, что он причиняет кому-то ненужные хлопоты. Она могла только представить, как бы он себя чувствовал, если бы знал, как существуют его трое самых дорогих друзей, как их горе огорчило бы его.

— Я думала об отъезде, — внезапно выпалила она, а затем с удивлением посмотрела на себя, словно не ожидала, что скажет это. Кадык Рона дёрнулся вверх и вниз по его шее, когда он сглотнул, но она с некоторым удивлением отметила, что он не выглядел удивлённым.

— Куда? — был его простой вопрос.

— Обратно к родителям. Обратно... к магловской жизни. Где я смогу... — Она изо всех сил пыталась определить свои ожидания от отказа от мира, в котором её сердце жило с одиннадцати лет.

— Где ты сможешь притвориться, что ничего этого никогда не было? — Рон говорил легко, с притворным безразличием человека, отчаянно пытающегося казаться сдержанным. Мука поднялась в ней, вонзила свои когтистые лапы глубже в её грудь. «Ничего этого никогда не было»… она представила, как едет в Оксфорд, ходит в музеи, клубы, рестораны, проводит время с новыми магловскими друзьями, которые понятия не имеют, кто такой Гарри Поттер, или что другой мир заперт в предсмертной агонии. Это был одновременно сон и кошмар.

Гарри! Она внезапно затаила дыхание, чувствуя, словно он умер снова.

— Я сказала, что думала об этом. Я не сказала, что собираюсь это сделать.

— Не могу сказать, что винил бы тебя, если бы ты это сделала. Было бы неплохо иметь такую возможность... просто бросить всё это, я имею в виду.

Негодующий вздох Гермионы при этих неуклюжих словах выдал её истинные чувства, её вину за то, что «бросить всё» было бы именно тем, что она делала, бросая их, бросая его и всё, за что он боролся, за что умер.

— Почему у тебя и Джинни не могло быть такой возможности тоже? — спросила она. Рон горько рассмеялся.

— Сломать наши палочки? Жить без магии? — он покачал головой. — Это въелось в нашу жизнь ещё больше, чем в твою. Я, наверное, даже магловский экзамен по вождению не смог бы сдать, не Конфундировав инструктора. И, к лучшему или к худшему, это наш мир, это всё, что мы знаем... Кроме того, не на меня Люциус нацелил мишень. — Он кивнул на пергамент на кухонном столе, наполовину свёрнутый оттуда, где он был прикреплён к ноге официальной совы Министерства. — Что ты собираешься с ними делать?

Глаза Гермионы были отсутствующими, когда она снова помешивала свой котёл, но ей удалось выдавить из себя резкую полуулыбку.

— Что бы я хотела с ними сделать? Или что я на самом деле собираюсь с ними сделать? — Она подошла к тяжёлому деревянному столу и подожгла бумаги своей палочкой. Рон издал приглушённый возглас протеста, когда пламя ненадолго вспыхнуло, а затем погасло. Он успел разобрать «Гермиона Дж. Грейнджер, зарегистрированная маглорождённая», написанное плавным каллиграфическим почерком, прежде чем пергамент был поглощён, и пепел осыпался, покрывая поверхность стола.

— Не лучше ли было бы сначала немного подумать?

Гермиона смерила его недоверчивым взглядом. — О чём думать? Я уж точно не собиралась это подписывать, ни сейчас, ни когда-либо.

— Мы могли бы подделать… — начал Рон, но она прервала его, не дав закончить.

— Люциус Малфой точно знает, на какой я позиции, и буду продолжать на ней стоять. — В её глазах появился блеск, когда она, казалось, внезапно приняла решение; она почти выглядела как та Гермиона, которую он помнил. — Я буду бороться с его несправедливостью всеми возможными способами, так долго, как смогу. Если ничего другого, мы можем до чёртиков его раздражать, срывать его попытки подчинить немаглорождённых и следить за тем, чтобы люди не забыли Гарри. — Она, казалось, внезапно осознала своё множественное местоимение и умоляюще посмотрела на Рона, протягивая руку, чтобы сжать его. — Мы можем сражаться с ним… не так ли?

— Ты же знаешь, я с тобой, Гермиона, — сказал Рон. Она подняла другую руку, так что его большие пальцы оказались зажаты между всеми десятью её пальцами, и одарила его благодарной улыбкой.

— Думаю, нам следует создать подпольную сеть — радиопрограмму или периодическое издание, что-то, чтобы распространять информацию о том, что происходит на самом деле. И у нас есть Джинни и Луна внутри. Они, вероятно, могли бы добывать информацию... может быть, другие контакты... — Она выглядела такой оживлённой, какой Рон не видел её несколько месяцев, до того, как их мир был уничтожен.

— Всё это очень хорошо, Гермиона, — сказал Рон, откашлявшись. — Но если ты не подпишешь регистрационные документы, то тебя арестуют. Вероятно, представят какой-нибудь сумасшедшей мстительницей, которая не может смириться со смертью Гарри, раструбят об этом во всех газетах...

— Я их не подпишу, Рон.

— Тогда мы не можем здесь оставаться. — Его голос был тихим, и в нём появилась новая интонация, которой она раньше не замечала. Её выражение смягчилось от его немедленного предложения сопровождать её, но она решила проигнорировать скрытый смысл.

— Как думаешь, Джинни захочет уехать? — Она говорила бодрым голосом.

— «Джинни» должна остаться здесь, — раздалось из дверного проёма, и они с Роном оба подпрыгнули, когда Джинни вошла на кухню. Её волосы были растрёпаны, а на лице всё ещё виднелись следы покраснения и отёчности, которые даже Освежающее заклинание не могло полностью скрыть, но она казалась в основном собранной.

— Мы не можем оставить тебя здесь одну, — тут же выпалил Рон. Сестра отмахнулась от него лёгким жестом руки.

— Я взрослая, Рональд. И у меня есть работа. Законная работа, и та, которая может нам помочь. Если я поеду с вами, Министерство либо уволит меня, либо последует за мной к вам, и ни один из этих вариантов неприемлем. Нам нужно разработать систему связи между тобой, мной и Луной, прежде чем вы уедете. — Она прочла их оценивающие взгляды. — Я буду в порядке.

— Ну... — медленно протянула Гермиона, её взгляд перемещался между братом и сестрой. — Нам нужно уехать до истечения срока. Это значит, у нас есть около недели, чтобы найти место, защитить его, защитить «Нору», подготовить... — Её голос дрогнул и затих. Уизли серьёзно смотрели на неё. Не то чтобы кто-то из них был незнаком со своего рода статусом «вне закона», но это ощущалось как точка невозврата, шаг с обрыва, решение, принятое без Гарри и без надежды на него.

«Двигаться вперёд»… Слова Рона внезапно зазвенели у неё в ушах. Это ли оно было? «Может быть», — уступила она, — «но я не собираюсь забывать, и я не позволю умереть тому, за что боролся Гарри».

Было поздно. Когда они открыли кухонную дверь, ведущую в сад «Норы», тепло и свет вырвались за её пределы в темноту, но вскоре были поглощены и растворились. Гермиона переступила порог, и её взгляд метнулся назад, в сторону очертаний часов на выцветших обоях. Порыв ледяного ветра пронзил её, как лезвие, и она втянула воздух сквозь зубы. Она развернулась на пятке, издав шаркающий звук по земле, и повернулась обратно к дому.

Рон стоял между ней и домом, засунув руки в карманы, его взгляд с нескрываемой тоской скользил по горбатому тёмному силуэту дома. Джинни стояла на пороге, прислонившись к косяку, её волосы были собраны в небрежный пучок, а глаза были тёмными и полными печали. Пальцы ветра путались в непослушных прядях и трепали их вокруг её лица.

Долгое время никто не говорил. Скорбное соло ветра в деревьях, казалось, умело отражало их эмоции. Наконец, Гермиона сказала, с трудом пробиваясь сквозь сдавленное горло:

— Защитные чары активируются в полночь, Рон.

— Джинни... — выдохнул Рон. Он громко шмыгнул носом и поднёс рукав к глазам. Гермиона не видела его лица, но видела лицо Джинни. Младшая девочка выглядела хрупкой и усталой, словно на неё давил огромный груз.

— Я буду в порядке, Рон, — сказала Джинни, безмолвно умоляя его хотя бы притвориться, что он ей верит. — Защита, которую вы с Гермионой установили, — она первоклассная. И... и насколько им известно, я преданный сотрудник, верно?

— Пока твой брат и незарегистрированная маглорождённая, которой он помогает и покровительствует, не исчезнут накануне её ареста, — мрачно пробормотал Рон.

— Ну и заберут меня на допрос. — Джинни пожала плечами. — У них ничего нет. Я не буду знать, где вы. Ничто здесь не приведёт их к вам — почти ничто, — быстро поправилась она.

— Ты надела его? — внезапно спросила Гермиона. Джинни кивнула и схватилась за что-то, спрятанное под рубашкой.

— Я его не сниму.

Рон двинулся к ней, сжимая её в яростных объятиях на её последних словах. Джинни позволила одному всхлипу вырваться, прежде чем обнять его так, словно от этого зависела её жизнь.

— Будь осторожна, Джинни. Пожалуйста.

Сестра кивнула, очевидно, не доверяя себе говорить, и двинулась к Гермионе с распростёртыми объятиями. Их объятия были немного более скованными, но не менее сердечными.

— Ты всегда была сильной, Гермиона, — сказала Джинни. — Будь сильной для него, как была для Гарри.

— Конечно, — бормотание Гермионы было почти автоматическим. Она не могла слишком много думать о словах Джинни; они слишком близко танцевали к ранам, которые никогда полностью не заживут. «Кто придаст силы сильнейшему?»

Наконец, Джинни выпрямилась, приняв деловой вид, и заправила выбившиеся пряди волос за уши. — Хорошо. Делай.

Явно растерянный, Рон уже открывал рот, чтобы спросить сестру, когда Гермиона подняла палочку.

— Конфундус.

Взгляд Джинни расфокусировался, и она сонно улыбнулась им обоим. Прежде чем она успела что-либо сказать, Гермиона мягко взяла её за плечи и подвела к кухонному стулу, усадив там, где ждала дымящаяся чашка чая. Она вышла, плотно закрыла дверь, заперла её палочкой и повернулась, чтобы встретить натиск Рона.

— Ты... ты её Конфундировала? — Он был совершенно ошеломлён, но Гермиона видела, как нарастает его гнев. — Мы оставляем её одну, на милость неизвестно каких людей — а ты... ты...

— Это была её идея. Она также добавила в чай «Сон без сновидений». Когда она проснётся, детали нашего отъезда должны быть очень расплывчатыми. Её будут допрашивать, Рон. Невозможно знать, насколько интенсивно. Мы должны прикрыть свои тылы, иначе всё это напрасно.

— Я... я знаю, но... — Он, казалось, хотел возразить, но не был уверен, как поступить.

— Пойдём. — Она надёжнее закрепила лямки своего рюкзака на плечах. — Нам нужно добраться до границы участка, прежде чем всё включится. — Она быстро зашагала по неровной земле, используя лишь слабый намёк света от кончика палочки.

Рон сначала шёл медленно, пятясь назад, впитывая вид единственного дома, который он когда-либо знал, некогда полного любви, света и смеха; теперь лишь оболочка того, чем он был, пустая, за исключением воспоминаний, призраков и печали — и его младшей сестры, сидящей в одиночестве на пустынной кухне, гадающей, кто был так добр, что приготовил ей чай. Он споткнулся о выступающий камень, чуть не упал и выругался. Гермиона слышала, как слёзы душат его голос. Её сердце сжалось от сочувствия, но она ничего не сказала, сосредоточившись на тёмном очертании живой изгороди. Рон отвернулся от «Норы», расправил плечи и поравнялся с ней, когда они пробирались сквозь цепкие заросли ежевики.

— Портал активируется через пять минут, — сказала она Рону, когда они держались близко к изгороди, оставаясь в самой глубокой тени. Они подошли к большому раскидистому дубу, и Гермиона подошла к нему ближе, её руки осторожно ощупывали его ствол, прежде чем залезть в дупло в его сердцевине.

— Ты готов? — спросила она его. Она имела в виду нечто большее, чем просто активацию незаконного Портала — потускневшего кольца старых ключей, — насаженного на один из её пальцев. Глаза Рона были как у незнакомца. Гермиона подумала о разговоре, который у них с Роном состоялся в ту ночь, когда он принёс домой ёлку. «Мы могли бы с таким же успехом умереть на том поле боя вместе со всеми остальными». «Я иногда жалею, что не умерла». «Я тоже». В каком-то смысле, они все умерли. Стоя там, в почти кромешной тьме, с Роном, с ощутимым отсутствием Гарри, — было ясно, что те люди, которыми они когда-то были, исчезли навсегда, брошенные в бездну, в «следующее великое приключение» так же верно, как если бы они перестали дышать, когда умер Гарри.

— Рон? — снова подтолкнула она, когда ответа не последовало.

— Она — всё, что у меня осталось, — неловко выпалил он. Гермиона протянула руку и легко коснулась его предплечья.

— Нет, это не так. — Она попыталась вложить в свой голос искреннее сострадание, но не была уверена, насколько он это действительно воспринял.

Рон глубоко вздохнул и оглянулся в сторону «Норы», хотя она была скрыта за пологим холмом и небольшой рощей деревьев. Он прямо посмотрел ей в глаза, слабый свет палочки отражался в его глазах.

— Я знаю. Я готов, — сказал он, и это было больше похоже на вздох смирения, чем на настоящие слова. Он просунул палец рядом с пальцем Гермионы и зацепил его за противоположную сторону кольца с ключами.

Раздался едва уловимый шорох, почти беззвучный всплеск силы, и они оба одновременно и резко оглянулись на дом.

— Защита поднята. — Они были отрезаны от Джинни и «Норы», словно между ними выросла непреодолимая стена.

— А это... эта штука, которую вы вдвоём придумали, — спросил Рон. — Ты уверена, что она сработает? Ожерелье кажется ужасно хрупкой вещью, чтобы на ней основывать всё это.

— Оно идеально — или настолько близко к идеалу, насколько мы можем приблизиться. Кулон доступен только по паролю, так что нет шансов, что кто-то активирует его случайно. Если кто-то попытается его разобрать, всё, что он найдёт, — это портативное Голубое Пламя. Но Джинни говорит пароль и заклинание, и её маленький кулон-свеча превращается в Мини-Камин.

— Достаточно большой, чтобы протащить заранее настроенный Портал, — закончил за неё Рон нараспев, как тот, кто слышал это много раз. — Это покрывает экстренные выходы, но не покрывает Веритасерум, пытки или...

— Рон, она практически единственный оставшийся член уничтоженной семьи предателей крови. У неё нет денег, нет влияния, а все связи, которые у неё когда-то были, исчезли. Люциус Малфой получил правительство законными путями; он всё ещё пытается разыгрывать фарс легитимности. Он не сделает ничего, чтобы поставить это под угрозу. Он может преследовать меня, сделать из меня пример, потому что сейчас я нарушаю закон. Но зачем ему преследовать Джинни — и рисковать вызвать к ней сочувствие... подруга Гарри Поттера и последняя, потерянная дочь старинного волшебного рода?

— Ты прямо как Гарри, — сказал ей Рон с немалым усталым удивлением. Она открыла рот, чтобы ответить, но в этот момент Портал унёс их прочь.

Они рематериализовались в гостиной крошечного каменного коттеджа. Рон немного пошатнулся при приземлении, и деревянный стул с шумом проехался по шиферному полу, когда он столкнулся с ним.

— Осторожнее с мебелью, Рон, — рассеянно сказала Гермиона. — Люмос! — Взмах её палочки послал маленькие шары света дугой в ожидающие лампы, и маленькая комната уютно осветилась. Они оба стояли и довольно бесстрастно её разглядывали. Кухня в основном состояла из дровяной печи, раковины и стола; через арочный проём были две спальни и крошечный туалет. Гермиона скорее чувствовала, чем действительно видела, как гнетущий сосновый лес грозит задушить крошечное здание со всех сторон. Они знали, из своих разведок и приготовлений, что даже в самую яркую часть дня на лесную подстилку попадал только отфильтрованный солнечный свет.

Гермиона косо посмотрела на камин, зная, что Сеть Летучего Пороха будет отслеживаться на предмет её появления, как только Министерство поймёт, что она не зарегистрировалась и не собирается регистрироваться. Кулон-свеча Джинни предназначался только для экстренных случаев. Она начала понимать, насколько отрезанной и покинутой заставляет её чувствовать себя их новое жилище.

— Защитные чары сообщат нам о передвижении любого человека на расстоянии до двухсот метров. Никакой аппарации, кроме нашей, никакой магии, кроме нашей. Мы в такой безопасности, в какой только можем быть — при данных обстоятельствах, — сообщила ему Гермиона, но знала, что Малфой будет продолжать её искать, что его гордость не потребует ничего меньшего. Министерство будет искать лазейки, разрабатывать новшества, контрмеры. Она только надеялась, что Луна и Джинни смогут держать их в курсе событий.

Гермиона снова подумала об иронии того, что они делают: инстинкт бежать, прятаться, сохранять себя, выживать, выходил на передний план, хотя они оба признались по крайней мере в частичном желании смерти.

Рон прошёл через арку в одну из спален. Гермиона услышала скрип пружин, когда что-то тяжёлое, предположительно его рюкзак, упало на кровать. Мгновение шуршания, и он снова появился, что-то сжимая в руках.

— Принёс это для тебя, — лаконично сказал он и раскрыл ладони над её.

— Что это, чёрт возьми? — пробормотала она, когда маленький, неправильной формы чёрный предмет упал ей на ладони.

— Это передатчик, — объяснил Рон. — Он принадлежал... Фреду и Джорджу. Я подумал, ты могла бы использовать его, чтобы... чтобы, ну, знаешь... транслировать наше несогласие. Он Ненаносим на карту, но я не знаю, какие новые трюки Министерство припасёт в своих грязных рукавах.

Гермиона почувствовала, как настоящая улыбка расплылась по её лицу, когда она сжала маленькое устройство.

— Спасибо, Рон. Я боялась, что нам придётся использовать магловские методы, и не была уверена, смогут ли вообще волшебники это услышать. Это гораздо лучше.

— Пожалуйста. — Его голос был тёплым от искренности и чего-то ещё, что отвлекло её внимание от передатчика к его лицу. В его взгляде было что-то, что вызвало тревожные сигналы в её мозгу, что-то, что ещё не совсем переросло в тоску или желание, а скорее в задумчивость или зарождающуюся надежду. Гермиона предположила, что это было вполне ожидаемо: пережитые мучительные испытания, как правило, сближают людей, а они были в этой хижине одни...

И всё же, потеря Гарри всё ещё была как ножевая рана в её животе, и она обнаружила, что делает пару невольных шагов от него, поспешных и неуклюжих движений. Её лицо ярко покраснело; она с таким же успехом могла бы прокричать ему свой отказ.

Зажатое, покинутое выражение начало возвращаться на его лицо, нечто похожее на наступающий лёд на поверхности серого зимнего озера.

— Рон... — В её голосе была мольба о понимании, об отпущении грехов, но его поднятая рука заглушила её голос так же верно, как «Силенцио».

— Где ты хочешь его установить? — сказал он, и его голос был почти нормальным. — Прямой видимости ни в одном направлении нет, но похоже, что южное направление будет наиболее вероятным.

— Т... тот угол, — жестом указала она, следуя его примеру, и показала на дальний угол маленькой гостиной, напротив камина.

В наступившей тишине, нарушаемой лишь передвигаемой мебелью и тихо произносимыми заклинаниями, Гермиона гадала, смогут ли они преодолеть напряжение, казавшееся новым и нежеланным гостем, или оно поднимется и поглотит их обоих.

Теперь все демоны выглядят как пророки, и я живу каждым их словом.

— Jars of Clay, «Work»

Они ожидали чего-то подобного в какой-то момент, но всё же это сильно напугало и Гермиону, и Рона одним вечером, когда огонь внезапно породил в своём сердце миниатюрный зелёный язык пламени. Но прежде чем их палочки успели полностью подняться, сквозь него протолкнули частично опалённый свиток. Он приземлился с глухим стуком тлеющих углей на коврик у камина, и зелёное пламя погасло, словно его и не было.

Гермиона и Рон обменялись взглядами. Несколько струек дыма поднялись от свитка и исчезли. Без необходимости произносить какие-либо указания, оба обитателя удалённой хижины плавно перешли к действиям. Рон пошёл осматривать территорию и проверять защитные чары. Гермиона левитировала свиток и убедилась, что в нём нет скрытых порталов или гнусных проклятий, вращая его палочкой и осматривая со всех сторон.

— Чисто, — коротко сообщил ей Рон, закрывая и запирая дверь взмахом палочки, когда снова вошёл. — Что там написано?

— Думаю, это от Луны. Зашифровано. Какие-то древние руны. — Гермиона прищурилась, разглядывая строчку в свитке на уровне глаз, где он всё ещё парил. — Может быть, германский вариант гоблинского. Доверься Луне выбрать что-то настолько малоизвестное, что меньше двухсот человек в мире могли бы даже надеяться это перевести.

Рон почти улыбнулся.

— И сколько времени это у тебя займёт?

Гермиона даже не оторвалась от пергамента.

— По меньшей мере, четыре часа. — Она начертила пару фигур в воздухе своей палочкой, явно думая про себя, её губы слегка шевелились. Гермиона покачала головой и с досадой выдохнула воздух вверх. — Скорее шесть. Похоже, она ещё и всё анаграммировала.

— Чем я могу помочь?

Вопрос застал Гермиону врасплох, и благодарная улыбка мелькнула на её лице, прежде чем она это осознала.

— Похоже, мне понадобится справочник Гринготтса, заметки Дамблдора о европейских диалектах гоблинов XII века и словарь «Гоблинский-английский». О, и мой учебник по продвинутой арифмантике. Не призывай заметки Акцио. Дамблдор наложил на них Рассеивающее заклинание. Мы будем их вечно собирать. — Гермиона говорила, эффективно призывая пергамент, перо и чернила из ящика письменного стола с откидной крышкой напротив дивана. Они аккуратно расположились на поверхности стола, когда в комнату вплыла увесистая стопка книг. Гермиона слышала шорох из своей спальни.

— Эти на нижней полке? — крикнул Рон.

— Они в шкафу слева. Под разделителем «Дамблдор», подраздел…

— «Г» для «Гоблин»… — подхватил Рон. — Ты что, думаешь, я до сих пор не знаю твоих привычек в организации документов, Гермиона?

Вопрос был достаточно добродушным по тону, но он зацепил что-то в мыслительном процессе Гермионы, как и её прежнее удивление. Она продолжала приписывать Рону те взгляды и привычки, которые у него были в школе, и, полагала она, это было крайне несправедливо. Он стал почти неизменно предупредительным, почти слишком заботливым, на самом деле. Она подумала, что, возможно, ей бы даже понравилось время от времени хорошенько с ним поругаться, но большая часть прежней резкости и живости Рона исчезла после Битвы.

«Тени тех, кем мы были раньше... призраки...» — сказал тогда он. Гермиона полагала, что это правда. Они стали бледными, полупрозрачными копиями ярких, полнокровных людей, которыми они когда-то были. Она попыталась стряхнуть нависшую ауру печали; нужно было работать.

Когда Рон вернулся с кипой пергаментов, Гермиона склонилась над столом, яростно что-то записывая. Она даже не удосужилась сесть.

— У неё наши имена и оба кодовых слова. Это определённо от Луны, — сказала Гермиона запыхавшимся тоном, который она всегда использовала, когда спешила что-то выяснить. Рон пододвинул под неё стул, и она села, даже не глядя. — Спасибо.

— Что-нибудь ещё? — В его голосе слышались слабые нотки веселья.

— Что? — Она на мгновение метнула на него взгляд, отбрасывая волосы с лица, и возобновила письмо. Рон несколько раз открыл и закрыл рот, явно не зная, как поступить.

— Это... приятно видеть тебя такой, Гермиона. Почти как... почти как в старые времена. — Он произнёс последнюю фразу деликатно, казалось, опасаясь, что может спровоцировать ещё один натиск в стиле рождественской ёлки. Гермиона отложила перо и на мгновение посмотрела на него.

— Никогда не думала, что доживу до дня, когда тебе понравится, что я нахожусь в одном из своих фирменных «разборов полётов». — Улыбка на мгновение мелькнула в её глазах, а затем исчезла. — Но тогда, я никогда не думала, что увижу многое из того, что мы видели. — Она вздохнула и снова взяла перо. — Прости, Рон. Я... я как постоянное маленькое серое дождевое облачко, не так ли? — В её голосе послышался полусердечный смешок.

— Эй, — тихо сказал Рон, опустившись на колени рядом с ней. — Эй, не то чтобы у тебя не было... как будто у нас всех нет причин. — Его голос немного дрогнул на слове «всех», словно он запоздало осознал, что такое всеобъемлющее слово едва ли применимо теперь. Он мягко положил свою большую руку на её. Гермиона заёрзала на стуле, когда их кожа соприкоснулась, и её рука задрожала от желания отдёрнуть её, но она заставила себя оставаться неподвижной.

— Рон... — В тоне снова была мольба. «Пожалуйста, не проси меня об этом. Пожалуйста, не заставляй меня причинять тебе боль. Пожалуйста, не разрушай то немногое, что осталось».

В прошлый раз он не дал ей высказать свой протест, и он снова опередил её. Он провёл большим пальцем по тыльной стороне её ладони, сжал её костяшки и другой рукой опёрся о стол, чтобы подняться. Встав на ноги, он подошёл к камину, опёрся одной рукой о каминную полку и уставился в пламя.

— Я не... я не делаю никаких шагов, Гермиона. Обещаю. Но не... — он остановился, вздохнув, и провёл рукой по волосам, которые отливали полированным золотом в свете огня. — Не бойся других настолько, чтобы перестать позволять мне быть твоим другом.

Она заправила волосы за уши, скрутила их в узел и проткнула палочкой.

— Конечно нет, Рон, — коротко сказала она, хотя деловой тон был смягчён нежностью.

Наступила тишина. Гермиона мгновение сидела неподвижно, её руки безвольно лежали на коленях. Было так много, что нужно было сказать; нечего было сказать. Рон, казалось, хотел её; она хотела Гарри. Их желания были несовместимы друг с другом и невозможны сами по себе. Она обнаружила, что была до смешного благодарна Рону за то, что он по крайней мере пытался вести себя по-взрослому.

— У тебя осталось всего пять часов сорок пять минут, — мягко упрекнул он, прерывая её задумчивость.

— Точно, — выдохнула она, возвращая себя к реальности и разминая пальцы в предвкушении.

Мгновение спустя, звуки царапанья пера по пергаменту и треск пламени были единственными звуками, слышными в крошечной хижине.

* * *

— Рон! Рон, проснись! — Гермиона яростно трясла его за плечо, её голос был шипящим шёпотом, несмотря на то, что вокруг никого не было, кого можно было бы потревожить. Долговязая фигура Рона была распростёрта на изношенном диване, голова откинута назад, где он уснул, ожидая, пока Гермиона закончит свой перевод. Семейный фотоальбом Уизли лежал раскрытым у него на коленях. Мистер и миссис Уизли, с довольно старомодными причёсками и одеждой, целовались за возвышающимся свадебным тортом, который выглядел так, словно вот-вот рухнет.

Он вздрогнул, просыпаясь, руки и ноги закрутились мельницей, он шарил в кармане в поисках палочки. Альбом с глухим стуком упал на пол, закрывшись сам по себе.

— Что? Что происходит?.. — Рон окончательно проснулся и расслабился, увидев её. — О, ты закончила, значит? — Она подождала, пока придёт второе осознание: если она закончила и будит его посреди ночи, значит, что-то случилось. И, вероятно, ничего хорошего. — Что там написано? — Его лицо было настороженным, голос испуганным.

— Они арестовали Джинни.

— Арестовали?.. Тогда почему её здесь нет? Почему она нам не сообщила? Разве не для этого, чёрт возьми, было её ожерелье?

Выражение лица Гермионы было чистым огорчением.

— Луна говорит, что они разработали какое-то Аннулирующее заклинание для порталов. Зона содержания под стражей покрыта ими, так что любой портал, который мы бы ей послали, не сработал бы. Джинни как-то сумела передать кулон Луне, прежде чем её туда доставили.

— Но... но Джинни ничего не сделала. Ты сказала... — он замолчал, явно пытаясь собраться и убрать обвинительный тон из голоса. — Ты сказала, что они не будут её беспокоить, что они только допросят её...

— Луна говорит, что ей дали Веритасерум, и был вопрос — Луна не говорит какой, — на который Джинни отказалась отвечать. Это был Штамм Корклхейвена — от попытки преодолеть Веритасерум.

— Она себя заглушила? — Рон был в ужасе. Штамм Корклхейвена был задокументированным волшебным феноменом своего рода магического взрыва. Борясь с желанием сказать правду, Джинни буквально лишила себя возможности говорить. — Когда это пройдёт?

Гермиона пожала плечами.

— Были случаи, которые длились минуты, и случаи, которые длились месяцы. Но тем временем…

— Они её взяли за препятствование правосудию, не так ли? — закончил за неё Рон.

— Звучит в основном как сфабрикованное дело, на самом деле просто формальность, но юридическая процедура соблюдена. Луна говорит, что связалась с двоюродным братом Патилов, который является солиситором и сочувствует, но он сейчас на Континенте. Что-то не так с его магловским паспортом и международной сетью Летучего Пороха, и... ну, можешь быть уверен, что это не совпадение. Луна говорит, что назначенный солиситор должен выбираться случайным образом, но она сомневается, что в этом случае это так. Она называет его... — Гермиона сверилась со своим пергаментом, массой каракуль, удалённых заклинаний, перечёркнутых строк и стрелок, указывающих на исправленные переводы. — «Куском навозной кучи, кишащей наргглами, от пукающего Взрывохвоста», и говорит, что он, несомненно, в кармане у Малфоя.

— Что они сделают? — Рон говорил осторожно, явно пытаясь из последних сил сохранять самообладание. Его руки были засунуты в карманы, пока он мерил шагами маленькую комнату.

— Вероятно, попытаются ускорить судебный процесс. Осудить её до того, как друг Луны сможет вернуться в страну.

— Но это... это, по крайней мере, незначительное правонарушение, не так ли? Это не могло бы... не было бы долго...

— Луна говорит, что Малфой повысил наказание за всё, что связано с подрывной деятельностью или укрывательством беглецов, до автоматического срока в Азкабане.

— Азкабан?! — Рон бросился к потрёпанному шкафчику над раковиной, достал оттуда маленькую деревянную шкатулку и начал бормотать серию заклинаний, необходимых для её открытия.

— Рон, что ты делаешь? Рон! — Гермиона бросилась за ним, хватая его за запястья, крича поверх его попыток расслышать самого себя и пытаясь вырвать шкатулку из его рук.

— Мне нужен Летучий Порох, Гермиона, — прорычал он, отрывая её пальцы от себя, поворачиваясь, чтобы заслонить шкатулку своим телом.

— Ты никуда не пойдёшь!

— Я иду за своей сестрой!

— Это смешно, Рон. Если ты пойдёшь в Министерство, размахивая палочкой, ты тоже окажешься в Азкабане. Нам нужен план.

Рон мгновенно прекратил борьбу при этом неожиданном согласии.

— Я думал... я думал, ты... — выпалил он. Гермиона бросила на него недовольный взгляд, восстановила заклинания-замки на шкатулке и осторожно поставила её обратно в шкаф.

— Я точно знаю, о чём ты думал. — Гермиона прошла в основную часть гостиной, остановившись, чтобы поднять свой перевод послания Луны, полусмятый там, где она его уронила и наступила, в своей безумной попытке остановить полоумную попытку Рона сбежать. Рон последовал за ней, его ссутулившаяся поза и виноватое выражение лица убеждали её в его раскаянии больше, чем любые слова. — Итак, не хочешь ли ты выслушать остальную часть письма Луны? — Её голос был приторным и чрезмерно чётким. Уши Рона пылали, когда он пробормотал очевидное согласие.

Она откинулась на спинку стула и наложила на пергамент Восстанавливающее заклинание. Раздался тихий шорох, когда он расправился.

— Итак, Луна говорит, что мы не можем попасть в Министерство, используя какие-либо, э-э... традиционные тайные методы. У них теперь есть Каскад, как водопад в Гринготтсе, для снятия любых чар, гламуров или эффектов принятых зелий. Они также устанавливают Магические детекторы, чтобы отмечать любой и всякий магический выход — она говорит, это в основном для предотвращения или обнаружения любой незаконной деятельности в нерабочее время. Антиаппарационные чары установлены, камины под наблюдением, а Порталы можно отслеживать.

— Так как же мы вообще можем надеяться туда попасть?

— Луна говорит, что она работала над использованием Защитных Чар внутри самого Министерства.

— Как Защитные Чары помогут нам, если мы уже не под атакой?

— Не для защиты человека, Рон. Она говорит о защите места. Например, вентиляционной шахты, которая ведёт с крыши... ну, куда угодно в здании, куда тебе вздумается пойти. И если это будет в обычные часы работы Министерства, мы сможем свободнее передвигаться, так как магические детекторы не смогут отличить нашу магию от магии сотрудников Министерства. Но Луна говорит, что... ради Мерлина, Рон, что ты делаешь?

Рон замер на полпути с дивана, словно готов был отправиться в Министерство прямо сейчас.

— Луна всё ещё тестирует эти щиты. Мы не сможем спасти Джинни сегодня вечером. — Извинение мелькнуло в её тёплых глазах, но она сидела совершенно неподвижно, выглядя как олицетворение Безмятежности в кресле, скрестив лодыжки, изящно сложив руки.

Рон позволил себе снова опуститься на провисшие подушки дивана. Его глаза метали протест, а волосы ярко светились в свете огня. Он был неподвижен, и всё же умудрялся выглядеть как масса кинетической энергии, лишь на мгновение приостановленная. Миссис Уизли однажды заметила, что в детстве Рона, казалось, только его кожа удерживала его от того, чтобы не разлететься во все стороны одновременно. Повзрослев, возраст смягчил это — возраст и несколько более сдерживающее влияние Гарри и Гермионы.

— Когда? — с некоторым усилием выдавил он.

— Думаю, нам следует использовать мётлы, — было следующим удивительным, что она сказала. — Чтобы добраться до крыши, я имею в виду. Луна говорит, патрули слабые, и она может сообщить нам их конфигурации. Нам понадобятся схемы вентиляционной системы, чтобы мы знали, как спуститься в подземелья, и... — Она прервалась на многострадальный взгляд Рона и вопросительно поднятые брови, вспомнив его первоначальный вопрос. — Луна говорит, две недели, самое большее.

* * *

Луне понадобилось вдвое меньше времени, чтобы послать им ещё одно сообщение о том, что всё готово, и поэтому через восемь дней Гермиона оказалась под мантией-невидимкой с Роном в пустынном боковом коридоре нижнего уровня содержания под стражей. Было сыро и тускло, с лёгким запахом плесени, и на стенах безмятежно мерцали вечные факелы. Рон был согнут почти пополам, и ему не могло быть удобно, но у Гермионы возникла гораздо более неожиданная проблема.

Проклятая мантия пахла им. Она бы не подумала, что запах может так пропитать ткань, но тонкая вуаль так резко напомнила ей о нём, что это было больно. Это был характерный запах Гарри, какой-то свежий, хвойный, как квиддич, солнце и лес. Слёзы щипали веки, и она выругалась себе под нос, заставляя себя сосредоточиться на текущей ситуации.

— Где, чёрт возьми, она? — Она выразила своё разочарование единственным доступным ей способом, резко вдохнув через обе ноздри и закрыв глаза. «Гарри, Гарри, Гарри...»

Едва она произнесла это, как они оба услышали лёгкие шаги из главного коридора, становящиеся всё громче. Мгновение спустя, на пересечении показалась незнакомка с медово-золотыми локонами и фигурой гораздо более пышной, чем хрупкое телосложение Луны, её лицо было в основном закрыто большой парой Спектральных очков. Двигаясь характерно рассеянным образом, что могло принадлежать только Луне под Оборотным зельем, она помахала им пальцами, не поднимая руки, а затем нарочито показала пять пальцев, прежде чем продолжить движение в том направлении, куда она направлялась. Гермиона мельком увидела, как она снимает причудливые очки, исчезая из виду.

— Пять минут, чтобы избавиться от охранника, — пробормотала Гермиона. Рон немного фыркнул, издеваясь над её навязчивой потребностью всё объяснять, даже очевидное. Он переминался с ноги на ногу, напряжённый, как струна. Гермиона тёрла потные пальцы о ещё более потные ладони, поворачивая запястье, чтобы посмотреть на часы. Она чувствовала, как головная боль от напряжения усиливает хватку вокруг её висков; она началась, когда Гермиона пыталась подавить ужас во время полёта на метле на крышу Министерства, и усиливалась, когда она обдумывала их шаткое положение.

Это был «пан или пропал», «сделай или умри». Они освободят Джинни или все окажутся в Азкабане.

«Мы могли бы с таким же успехом умереть на том поле боя вместе со всеми остальными».

«Я иногда жалею, что не умерла».

За пять секунд до истечения срока Луны Гермиона осторожно потянула Рона за рукав, и они пришли в движение. Главный коридор был пуст (Гермиона знала, что главный пост охраны находится дальше, у лифтов), и в основном ничем не примечателен, за исключением открытой двери с надписью «Техническое обслуживание» на некотором расстоянии. Гермиона мельком увидела Луну и охранника в алой мантии, сплетённых в объятиях, прежде чем дверь решительно захлопнулась.

— Она собирается?.. — спросил Рон. Он тоже это видел. Что-то внутри Гермионы немного сломалось.

— Она одна из самых самоотверженных людей, которых я когда-либо знала, — тихо пробормотала она. Рон уставился на закрытую дверь, выглядя несколько поражённым, но пришёл в себя, когда они добрались до двери камеры Джинни.

Она была сделана из тяжёлого дерева, без окон и внушительная. Ручки или рукоятки не было. Справа от двери висела маленькая табличка с простой надписью «4» и немаркированная щель прямо под ней. Гермиона опустила взгляд на пол, и Луна не разочаровала. Палочка охранника закатилась к стене, в тенистое место под одним из факельных бра. Она наклонилась, чтобы поднять её — посторонний наблюдатель увидел бы, как палочка поднялась вверх и исчезла — и вставила её в щель. Почти сразу же раздался щелчёк, за которым последовал звон замков и защелок, открытых заклинанием «Алохомора».

Гермиона почувствовала, как Рон с облегчением выдохнул, когда она толкнула дверь и вышла из-под мантии.

— Джинни, давай. Времени мало.

Джинни спала на непривлекательного вида раскладушке, свернувшись калачиком, как маленький ребёнок. Её яркие волосы казались единственным пятном цвета в камере, они рассыпались по её безвольной подушке и свисали с края матраса. Она сразу же открыла глаза, услышав голос Гермионы, не проявив никакой удивленной реакции, а просто поднялась, сосредоточенная на деле, надела туфли и схватила рабочую одежду, висевшую на единственном стуле в камере.

Когда она заметила явное облегчение на лицах Рона и Гермионы, настоящая улыбка на мгновение мелькнула на её лице, а затем исчезла.

«Я знала, что вы придёте», — беззвучно произнесла она, всё ещё не в силах говорить после испытания Веритасерумом. «Спасибо».

— Мы ещё ничего не сделали, — угрюмо заметил Рон, наблюдая через открытый дверной проём в пустынный коридор. Он Дезиллюминировал себя, исчезая из виду с макушки головы вниз, пока не стал выглядеть не более чем дрожащей массой искажённого воздуха и тени. Гермиона расправила мантию-невидимку по углам и набросила её на себя и Джинни.

— Следуй за мной, — прошипела Гермиона Джинни едва слышным шёпотом. — Мы направляемся на крышу через вентиляционную сеть, а потом у нас...

Её голос замер в горле, а кровь застыла в жилах. Когда Джинни переступила порог камеры, раздался неземной вой, волнообразный и ужасающий, такой, что Гермионе захотелось лишь съёжиться на полу, зажав уши руками, пока он не прекратится; она видела, что на Джинни это действовало так же. Факелы изменили цвет, мигнули оранжевым один раз, а затем застыли в зловещем и угрожающем красном цвете.

Джинни схватила Гермиону за руку, её глаза были широко раскрыты и испуганы, вопрос ясно читался в её пронзительном взгляде. «Что происходит?»

— Они знают, что была утечка. Но мы проверяли! Мы не обнаружили никаких защитных чар вокруг самой камеры. Вентиляционные шахты обходят общие защитные чары здания!

— Очевидно, у Люциуса Малфоя работают какие-то новаторские головорезы. Кто бы мог подумать? — саркастически пробормотал Рон. — Предлагаю убраться отсюда, пока не прибыла компания.

Теперь, не обращая внимания на то, что кто-то мог наблюдать, они побежали, мантия-невидимка развевалась за девочками, как великолепное знамя на ветру. Нижние части их ног периодически становились видны, так же быстро снова исчезая. Они резко свернули за угол в меньший коридор, где ждали, и Рон с резким, паническим взмахом палочки сорвал решётку со стены. То, что показалось бы оглушительно громким грохотом на полу, было скрыто внезапным шумом голосов и топотом ног.

Джинни и Гермиона забрались в вентиляционное отверстие, расположенное низко к земле в дальнем углу, и Рон только успел полностью втянуть свою долговязую фигуру внутрь и Призвать решётку, как появились их преследователи, промчавшись мимо перекрёстка к камере Джинни, с палочками наготове.

Решётка мягко щёлкнула на место, и на мгновение никто не осмелился дышать.

— Пойдём, — беззвучно произнесла Гермиона. — Нам нужно подняться на пару этажей, прежде чем они начнут рассылать Обнаруживающие Чары.

Ни одному из Уизли не пришлось повторять дважды. Стараясь двигаться как можно тише, они ползли, скользили и карабкались по бесчисленным метрам воздуховодов, наконец добравшись до закрытого капюшоном выхода на крышу. Гермиона первой высунула голову из отверстия и, когда увидела лишь пустынную крышу, позволила себе вздохнуть, чувствуя, как стальной обруч вокруг её головы немного ослаб, а рёв в ушах утих.

Каждый из них призвал метлу и оказался в воздухе почти сразу после того, как полностью выбрался из вентиляционного отверстия на крышу. Через плечо Гермиона услышала музыкальный смех — странно, подумала она, что Корклхейвен не мешал всем вокализациям, — и она нерешительно повернулась, чтобы увидеть Джинни, выглядевшую совершенно зачарованной полётом на метле. Гермиона почувствовала, как поднимается настроение, снова появляется надежда... они сделали это!

И так же быстро эйфорический взгляд Джинни исчез, уступив место страху.

Невероятно быстро — так быстро, что Гермиона едва могла это осмыслить, — их практически окружили фигуры в чёрных плащах, также на мётлах. Ещё больше вырвалось оттуда, где они прятались, зависая, ожидая, чуть ниже линии крыши Министерства, вне поля зрения.

Трое гриффиндорцев отчаянно пытались маневрировать, но Гермиона была не в своей стихии, и казалось, преследователям не потребовалось много времени, чтобы это понять. Их спиральный полёт смыкался — Гермиона различила гербы Авроров на груди их мантий, — и она поняла, что их загоняют.

«Они держат нас под зонтиком Министерства, чтобы мы не могли Аппарировать!» Произошла некоторая перестрелка заклинаниями, но финты и постоянное движение добавили дополнительный уровень сложности. Рону удалось подстрелить одного, а Гермиона сглазила другого в лицо, заставив раненых Авроров — одного ослепшего, другого без палочки — отделиться от остальных и вернуться в Министерство.

Внезапно налетел порыв огненного воздуха, раздался треск, и Джинни застыла, словно её ударили ножом между лопаток. Её губы были оттянуты в гримасе, словно её застали в тот самый миг, прежде чем она закричала. Палочка Гермионы быстро изменила направление, но Джинни уже накренилась набок со своей метлы. Она была безвольной, с пугающей скоростью устремляясь к верной смерти.

— Арресто... — Горе сдавило горло Гермионы и заставило её голос сорваться, но это всё равно не имело бы значения. Последнее, что она увидела, — это огненные волосы Джинни, развевающиеся вверх, прежде чем они погасли в облаке.

Она лихорадочно искала Рона и увидела его, нацеленного в крутое пике, уже в нескольких сотнях метров, летящего за сестрой. Он прорвался сквозь брешь, оставленную ранеными Аврорами, и раздались испуганные крики протеста, отрывистые приказы; трое из оставшихся охранников оторвались, чтобы преследовать его. Гермиона сказала себе, что это ледяной воздух заставляет её глаза слезиться. Её затуманенное зрение не помешало ей прицелиться, и на этот раз она попала одному из преследователей прямо в грудь. Тот издал приглушённый крик, прежде чем опрокинуться назад со своей метлы.

Гермиона перешла на уклончивый манёвр, который они отрабатывали в последний год перед Финальной Битвой, но она знала, что её финты слишком медленные, руки слишком нерешительные, из-за чего метла вяло реагировала. Где Рон? Выжила ли Джинни? Она выпустила шквал скорострельных проклятий в одном направлении, метнувшись в другом, надеясь сбить их со следа. Казалось, прошла вечность, хотя Гермиона знала, что это были всего лишь секунды. Она также знала, что, если не сможет прорваться сквозь Анти-Аппарационные чары, у неё не будет никакой надежды уклониться от всех Авроров.

Её метла внезапно дёрнулась и зашаталась, словно кто-то приземлился ей на метлу, и Гермиона почувствовала, что теряет контроль. Параноидально опасаясь, что у неё действительно каким-то образом есть пассажир на метле, она бросила взгляд через плечо, только чтобы увидеть, что её метла, на самом деле, горит. Она задрожала, зашаталась и начала замедляться. Трое оставшихся волшебников почти догнали её.

Всё ещё цепляясь за свою повреждённую метлу изо всех сил, ей удалось потушить большую часть огня. Устройство просто больше не подчинялось её направляющим рукам, и следующие несколько проклятий, которые она выпустила, прошли мимо цели.

Предательское поведение её метлы спасло её от прямого попадания сглаза, но главный Аврор, очевидно, начинал терять терпение из-за неспособности его команды точно выстрелить. Он подлетел к ней опасно близко и протянул руку, чтобы схватить её за запястье. Она издала испуганный крик и дико замахала руками, искры сыпались с кончика её палочки. Её метла застонала в знак протеста, и Гермиона почувствовала, как треснуло дерево. Она сделала последний мощный рывок — предсмертную агонию — и сбросила её. Оглушающее заклинание, должно быть, задело её макушку в момент падения, потому что она внезапно почувствовала головокружение и как сознание затуманивается, ей пришлось заставлять себя оставаться в сознании.

Паника подействовала как ушат холодной воды, даже когда она схватила её за горло, так яростно вцепившись своими когтями, что она подумала, что может задохнуться. И всё же ей удалось закричать, и высокий визг унёсся спиралью над ней, когда она поддалась неумолимой силе притяжения. Всё ещё были руки, выкручивающие и вырывающие её, безжалостные пальцы, хватающие её палочку. Её падение сбило и Аврора. «Он, должно быть, потерял свою палочку», — отстранённо подумала она. «Будь я проклята, если позволю ему забрать мою». Она тщетно гадала, что случилось с Роном и Джинни. Странно, но сцена, прокручивающаяся у неё в голове, была той, что произошла более года назад: Гарри, пылающий взгляд в его глазах погас, когда он рухнул, как марионетка с перерезанными нитями.

Её пальцы скользили по дереву, но ей удалось крикнуть: «Экспеллиармус!» Аврор отлетел от неё изящной дугой, и Гермиона почувствовала, как её разум прояснился ещё больше.

Мир всё ещё вращался перед ней с головокружительной скоростью, и она неверно оценила расстояние до извилистой серо-коричневой змеи, которая была рекой, пробивающейся сквозь промышленный район на окраине города. У неё не было времени выяснить, какой это город, времени хватило лишь на то, чтобы выкрикнуть бешеное: «Арресто Моментум!», прежде чем она погрузилась под её поверхность.

Гермиона погрузилась глубже, чем думала, должно быть, двигалась быстрее, чем осознавала, и когда она вынырнула, это сопровождалось сильным барахтаньем, шумными всплесками и большими глотками кислорода. Одежда тянула её конечности, и она сбросила мантию, дрожа и задыхаясь, направляясь к шаткому причалу на берегу.

Она с большим трудом выбралась из воды, несколько отчаянных секунд борясь за то, чтобы сфокусироваться, с надеждой оглядывая близлежащий берег. Гермиона понятия не имела, где упала или когда пересекла защитные чары, но всей душой желала увидеть, как Рон и Джинни тоже выбираются на сушу.

«Нет», — подумала она, — «они бы Аппарировали. Если они выбрались, они вернутся в хижину — Рон отвезёт Джинни обратно в хижину». В любом случае, она не могла здесь оставаться; Авроры будут преследовать её тем же путём, каким преследовали Рона. Едва она осознала этот факт, ей показалось, что она заметила несколько тёмных точек, появившихся в небе наверху, становящихся всё больше. Её время вышло.

«Гарри нет; Джинни нет; Рон... о Боже, ради чего всё это?» Отчаяние было узлом в её животе, комком в горле, горящими глазами, горящим носом, ногтями, яростно впивающимися в ладони. «Не оставляйте меня одну!»

Гермиона закрыла глаза и сосредоточилась на крошечной хижине далеко в том удушающем лесу; с тихим треском, похожим на сломанную ветку, она оказалась в крошечной гостиной, в очаге всё ещё тлел приглушённый огонь, хотя казалось, что они ушли целую вечность назад.

Облегчения не было, лишь мучительная пустота, грозившая поглотить её полностью. Гермиона опустилась на колени на коврик у камина и съёжилась на полу, не обращая внимания на свою промокшую одежду, от которой на полу растекалась вода, на дрожь, настолько сильную, что она почти переходила в судороги. Она лежала там, свернувшись калачиком, как испуганный ребёнок, и ждала, когда придут Уизли.

Каждое твоё слово, всё, что ты сказал, всё, что ты оставил мне, — всё это крутится у меня в голове.

— The Killers, «Goodnight, Travel Well»

Чудовищная сила взрыва отбросила Гермиону на землю, но она не вскрикнула, когда зазубренные пальцы сломанной ветки дерева вцепились ей в лицо. Она снова вскочила на ноги, отряхнула руки о джинсы, легонько коснулась кровоточащей рваной раны и прошипела. В ушах звенел высокий, пронзительный звук, и она потрясла головой, словно пытаясь избавиться от шума. Она повернулась обратно к лесу и бесстрастно посмотрела на раздувающийся столб дыма и быстро распространяющееся пламя.

В её глазах блеснул странный огонёк, когда уголки губ приподнялись. Гермиона послала воздушный поцелуй окровавленными пальцами в сторону пожара, гадая, скольких из них она убила, надеясь, что это был весь патруль.

«Ты не знаешь, кто они были. Там могли быть люди, как Луна, как Парвати… люди с семьями и маленькими детьми…» Гермиона яростно подавила этот голос. «Они искали меня. Они выследили меня до этого места. Если бы они смогли меня найти, они бы привели меня к Малфою — или убили бы; исход в любом случае один и тот же».

Эти люди убили Невилла, убили Джинни, убили Рона. Они не заслуживают моей милости.

Приспешники Малфоя выследили её до самого леса, но не смогли прорвать её защитные чары. Лес находился под постоянным бдительным наблюдением, и хотя у Гермионы были и другие пути отступления, она выбрала рискованный манёвр: сняла свои защитные чары и дождалась, пока они окажутся прямо над ней, прежде чем взорвать хижину… с преследователями внутри. Это было так же просто, как использовать легковоспламеняющееся зелье в качестве катализатора и заклинание «Инсендио». Гермиона мельком увидела характерные белокурые волосы Драко Малфоя во главе колонны Авроров и почувствовала, как внутри неё нарастает яростное удовлетворение.

«Хорошо», — подумала она. «Достаточно хорошо, Люциус. Надеюсь, тебе так же больно, как было мне. Надеюсь, все, кто тебе когда-либо был дорог, умрут… Если ты вообще способен кого-то любить».

Она знала, что скоро прибудет другой отряд для проверки, знала, что сработает сигнализация, когда Скрытая Сова так и не доставит отчёт младшего Малфоя о поимке Гермионы. Она потратила несколько драгоценных секунд, чтобы наложить на себя чары иллюзии, наблюдая, как лес пожирает огонь, словно трут. Заклинания Извлечения Воды, которые она заранее применила, делали своё дело; всё сгорало гораздо быстрее.

«Гарри», — очень тихо проскулил тот другой голос. «О, Гарри, посмотри, что я наделала. Я так по тебе скучаю».

Она аппарировала в Годрикову Лощину и намеренно выбрала путь, который вёл её мимо полуразрушенных остатков дома Поттеров, хотя и не смотрела на него ничем, кроме как краем глаза. Почему-то этот дом, казалось, символизировал всю чудовищность всего, что она потеряла. И хотя день был тёплым, Гермиона почти чувствовала запах снега в воздухе, ощущала, как обветрились её щёки от холода, чувствовала свою руку, уютно лежащую в руке Гарри, как это было в ту ночь, когда она посетила с ним могилы его родителей. Она без колебаний подошла к паре мраморных камней с надписями «Джеймс Поттер» и «Лили Эванс Поттер» и опустилась перед ними на колени. Рядом стоял обсидиановый обелиск высотой по пояс — не настоящая могила Гарри, не помпезное мраморное сооружение, заказанное Министерством, а просто памятник, который она, Джинни и Рон установили, — но она не могла на него смотреть, пока ещё нет.

— Простите, — сказала она вслух, но её голос был дрожащим и прерывающимся, ломаясь между слогами. — Простите, что я не смогла спасти вашего сына. — Прошло некоторое время с тех пор, как она здесь была, но она всегда чувствовала потребность извиниться; она не смогла бы точно объяснить почему. Она перебралась на коленях меньше чем на метр и посмотрела на надгробие Гарри. «Памяти Гарри Джеймса Поттера, 30 июня 2001 года, "Нитка, втрое скрученная, не скоро порвётся"».

— Гарри, прости. — Казалось, извинения — это всё, что у неё осталось. Она никого не спасла; она ничего не изменила. — Их нет; всех нет — а я... я, наверное, теперь действительно преступница. Я не хочу тебя оставлять... но идти больше некуда. Мои мама и папа... — Её голос перешёл в рыдание, и наступила тишина, нарушаемая лишь ветром в верхушках деревьев. Она протянула руку, чтобы коснуться кончиками пальцев поверхности надгробия. — Я люблю тебя.

Она на мгновение закрыла глаза, когда лёгкий ветерок тоскливо запутался в её волосах, представляя, что это Гарри касается её руки, её лица, тёплое дыхание Гарри у её уха, обещающее когда-нибудь без единого слова. Боль в горле усилилась до почти невыносимого давления, и она задалась вопросом, сможет ли что-нибудь когда-нибудь унять эту мучительную пустоту.

Наконец, Гермиона слегка наклонилась, оперевшись рукой о верхнюю часть камня для поддержки, чтобы посмотреть на боковую сторону надгробия. Незаметно, начиная с нижней трети обелиска, были ещё два имени, тонко — хотя и поспешно — выгравированные её собственной палочкой из виноградной лозы. «Рон Уизли, Джинни Уизли, 26/4/02». А затем, ниже, глубже высеченные, но почти неразборчивые, очевидно, продиктованные чистыми эмоциями, слова «Я Никогда Не Забуду». Она никак не могла знать, пережили ли последние Уизли тот роковой побег из Министерства, но с тех пор их никто не видел и не слышал, и даже Луна, при всей своей... убедительности... ничего не смогла выяснить.

Гермионе казалось, что жгучая кислота тоски и одиночества пронизывает её с каждым ударом сердца, и иногда она задавалась вопросом, почему оно продолжает функционировать. «Было бы гораздо проще, — размышляла она, — если бы этот проклятый орган просто перестал биться». Она думала о том, чтобы просто рухнуть здесь, в тени тех, кто любил Гарри больше всего; она представляла себя лежащей без чувств, пока трава шелестит вокруг неё, а её невидящие глаза отражают небо. Она желала этого так же, как можно желать выиграть в лотерею, ни разу не купив билета.

Она не могла представить, что могла бы сделать что-то, что привело бы к её собственной смерти. Во-первых, это безмерно порадовало бы Люциуса Малфоя. А потом был Гарри… его воображаемый упрёк пронзил её до самого сердца. Эти глаза… говорящие ей, что всё, что они перенесли, было напрасно, что он умер напрасно, что они все умерли напрасно… Нет, Гермиона должна была поднять знамя их дела и продолжать борьбу, сколько бы времени это ни заняло, даже если она останется одна, даже если единственное, что она сможет сделать, — это плюнуть в лицо тем, кто говорил ей, что она одна из «недочеловеков», и бросить им вызов, просто продолжая существовать.

Медленно Гермиона поднялась на ноги, чувствуя, словно постарела на годы за то недолгое время, что стояла на коленях. Она как можно дольше держала одну руку на надгробии Гарри, касаясь его кончиками пальцев, отступая назад, чувствуя себя покинутой, когда контакт прервался. Она глубоко вздохнула, словно готовясь к неприятному делу, а затем с тихим треском аппарировала, даже не успев опустить протянутую руку.

Гермиона снова появилась в узком мощёном переулке между двумя ухоженными домами. Ни у одного из них не было окон, выходящих в переулок, и Гермиона была уверена, что её не видели, когда она толкнула маленькую белую калитку и вошла в задний сад. Задняя дверь была заперта, поэтому она трижды постучала и подождала, слегка перебирая пальцами свою палочку, лежащую в рукаве.

Как раз когда она начала гадать, есть ли кто-нибудь дома, раздался шорох, щелчок отпираемого засова и дребезжание поворачиваемой дверной ручки.

— Мама! — радостно сказала Гермиона и бросилась в объятия матери почти прежде, чем дверь полностью открылась. Миссис Грейнджер напряжённо застыла, удивлённая пылкими объятиями явной незнакомки, прежде чем наконец обнять свою дочь.

— Гермиона? Вот так сюрприз. Так давно не виделись. Почему?..

— Я знаю, мама. Слишком давно. Я... мне так много нужно тебе рассказать. Столько всего... — Утешающие руки матери гладили её волосы.

— Ты изменилась, Гермиона...

— Волшебный мир не... он не такой, каким был раньше. Я должна быть осторожна, мама. Есть люди... которые меня ищут. — Гермиона ещё раз оглядела сад, прежде чем закрыть и снова запереть дверь. — Где папа?

— В офисе, — ответила её мать, проходя на кухню. — Хочешь чаю?

— Да, спасибо. Почему он пошёл на работу в субботу?

— У него был экстренный случай. — Гермиона ждала подробностей, но их не последовало. Раздался тихий звон фарфора, когда на стол поставили две чашки. Что-то кольнуло Гермиону в затылок, и она повернулась на стуле, чтобы посмотреть в пустой, тусклый коридор. Она повернулась обратно, чувствуя себя ещё глупее под мягким взглядом матери. — Что-то не так, дорогая?

— Всё не так, мама. — Она изо всех сил старалась, чтобы её подбородок не дрожал, пока она говорила. — Ты знаешь о... о Гарри. Я даже не знаю, что случилось с Роном и Джинни... а я... Министерство хочет меня арестовать, и...

— Ну, теперь ты здесь. И твой отец будет так рад видеть тебя дома! — Гермиона моргнула, удивлённая отсутствием реакции матери на новости о Роне и Джинни.

— Мам, я просто хотела увидеть тебя ещё раз, сказать, что со мной всё в порядке. Я не могу остаться. — Её тон был таким, словно она констатировала очевидный факт, хотя только что поняла, что это правда. Её намерения были туманными, когда она аппарировала в дом своего детства; тем не менее, на что бы она ни надеялась, это явно не имело значения. Пропасть между ней и её родителями была огромной; отвернуться от волшебного мира означало бы отвернуться от Гарри. Она не могла этого сделать. — Они, вероятно, время от времени наблюдают за этим местом, надеясь, что я приду сюда. А после того, что я сделала сегодня... — Любопытно, но её мать не проявила никакого интереса к деталям, никакой материнской тревоги по поводу того, что так беспокоило Гермиону.

— Ты можешь хотя бы подождать, пока вернётся твой отец. Он захочет тебя увидеть. Я уверена, что это будет безопасно, по крайней мере, так долго.

— Я... я не могу, мама. — Гермиона не смогла скрыть неуверенную нотку в голосе. Как хорошо было бы пойти в свою комнату и зарыться в одеяло, окружённой старыми книгами и детскими вещами, зная, что родители рядом и ничто не сможет ей навредить. Если бы только это было правдой. Но в этом месте больше не было ни убежища, ни утешения. Гермиона не была уверена, что сможет найти его где-либо ещё.

— Пока твой отец не вернётся, Гермиона. Тогда ты можешь уйти, если должна. — В голосе её матери появилась железная нотка, и это снова удивило Гермиону. Прошло довольно много времени с тех пор, как с ней так разговаривали. — Пей чай.

Гермиона поднесла чашку к губам, чувство беспокойства сжималось узлом в её животе. Дом казался гнетуще тёмным; его неподвижность скорее предвещала беду, чем успокаивала. Все шторы были задёрнуты, но она не могла избавиться от ощущения, что за ней наблюдают.

Она остановилась, губы коснулись края чашки, удивляясь незнакомому запаху чая.

— Это новый сорт, мама?

— Почему... почему да, это так. — Мать запнулась на ответе, и Гермиона с решительным стуком поставила чашку обратно на блюдце.

— Мам, кто-нибудь... — И тут она услышала: шорох подошвы ботинка по ковру, такой тихий, что она могла бы его и не заметить. Без колебаний она бросилась боком со стула, ударившись о пол и перекатившись, с палочкой наготове. Заклинание едва не задело её голову и, судя по звуку трескающегося дерева, вынесло шкаф или два.

— Экспеллиармус!

— Протего!

— Папа? — глупо сказала Гермиона, глядя на своего отца, вооружённого, подумать только, палочкой. Ей пришлось увернуться от ещё одного сглаза, прежде чем она смогла сказать что-либо ещё, нырнув за какое-никакое укрытие возле холодильника. Осознание пришло почти мгновенно и едва не парализовало. — Ты не мой отец!

— Говорили, ты самая способная ведьма на своём курсе. — Это был не голос её отца. Она выстрелила вслепую и услышала, как он выругался, когда Жалящее Заклятие едва не задело его.

— Что вы с ним сделали? — её голос был почти неразборчив от ярости и ужаса.

— Уверяю вас, он совершенно вне вашей заботы. — Сзади, от матери, донёсся всхлип. Гермиона удивлённо посмотрела на неё, подумав, что если один из них — самозванец под Оборотным зельем, то и другой должен быть таким же. «Империус», — поняла она, заметив неподвижную позу матери посреди магической перестрелки. Мгновение невнимательности стоило ей дорого. — Экспеллиармус! — Её палочка аккуратно приземлилась в вазу с цветами в центре кухонного стола. — Авелло!

Крик вырвался из горла Гермионы, и она согнулась, когда проклятие поразило её. Казалось, её кожа вот-вот будет насильно отделена от сухожилий; она рябила и извивалась, словно под ней корчились живые существа. Она поняла, что упала, когда почувствовала, как её голова ударилась об испанскую плитку; её сенсорное восприятие было затоплено всепоглощающей болью.

— Прекрати! — Крик её матери, сдавленный слезами, донёсся до её ушей, словно издалека. Раздались звуки деревянных стульев, скребущих по полу и опрокидывающихся, звуки бьющегося стекла. Её нападавший, очевидно, пытался снова наложить на её мать проклятие «Империус». Тихо она перекатилась, яростно моргая, чтобы убрать световые пятна из глаз, и увидела свою палочку, лежащую в луже воды, листьев и битого стекла. Тяжело дыша от усилия, она подобрала её и поднялась на ноги.

— Оставьте мою мать в покое! Твой хозяин отправил за мной. Она вам ни к чему! — Мужчина-который-не-был-её-отцом отбивался от матери одной рукой, размахивая палочкой другой. Миссис Грейнджер яростно сражалась с ним; Гермиона не могла послать точно заклинание.

— Империо! — Он наконец поразил её, и черты лица её матери снова застыли в безмятежной маске. Он взмахнул палочкой в сторону Гермионы. — Убей её.

Миссис Грейнджер вернулась на кухню, с металлическим «шшиинь» вынув длинный нож из подставки на столешнице. Их нападавший взмахивал палочкой взад и вперёд, заставляя пожилую женщину идти странной траекторией, которая держала её — и его — вне линии огня Гермионы.

— М... мам? — Гермиона видела, как слёзы текут по щекам её матери, хотя глаза были безлично холодны. Гермиона подняла палочку, и она так сильно дрожала в её руке, что она не была уверена, сможет ли прицелиться с какой-либо точностью. — Импедимента!

Её мать отбросило в противоположном направлении, словно грубыми, невидимыми руками. На долю секунды её отец под Оборотным зельем отвлёкся на это движение, и всё, что понадобилось Гермионе, — это быстрый Редуктор в потолок.

Раздался грохочущий треск, быстро переросший в рёв, когда белая штукатурка, а за ней и чердачный пол с хранящимися там вещами, обрушились лавиной. Взметнулась белая пыль и изоляция, окутав комнату облаком и поглотив их врага. На долгое мгновение воцарилась полная тишина. Гермиона балансировала на носках, готовая быстро двинуться, если бой возобновится. Она открыла рот, чтобы заговорить, и в ответ получила лишь удушливую пыль, покрывшую её язык и рот изнутри.

— М... мам? — сказала она пыльным шёпотом. В ответ раздался стон, за которым последовал грохот скользящего мусора. — Мам, не пытайся двигаться. Я иду. — Она поскользнулась и проехала по опилкам, случайным предметам одежды и неровным плитам гипсокартона. Подойдя ближе, она увидела тело их нападавшего, уже вернувшегося к тому, что, как она предположила, было его истинной формой; его шея была согнута под неестественным углом, а взгляд был направлен поверх её головы в никуда. Она не смогла испытать никаких эмоций, кроме мрачного удовлетворения.

Дальше, в глубине комнаты, она увидела свою мать, пытающуюся выбраться из-под груды обломков. Гермиона с ужасом увидела, что одна из потолочных балок обрушилась и придавила живот её матери. — Мама, пожалуйста... постарайся не двигаться.

— Твой... твой отец... они... они убили его. — Её дыхание было прерывистым и недостаточным; её руки с полной тщетностью царапали тяжёлое дерево.

— Я знаю, мама. Вингардиум Левиоса. — Балка поднялась, отодвинулась в сторону. Измученное болью выражение на лице её матери немного смягчилось, но дыхание не выравнивалось. Гермиона провела руками по матери, сначала лихорадочно, а затем более механически, когда реальность ситуации стала ясна.

— Он... он бы никогда... он бы никогда не причинил мне вреда... или тебе, милая.

— Я... я знаю, что не причинил бы. — Слёзы обжигали ей глаза, щёки, капали с подбородка на пальцы. Сколько может плакать один человек? Сколько может вынести один человек? «Гарри... Мерлин, помоги мне, я не так сильна, как ты».

— Они... они что-то сделали с моим... с моим разумом. Я... я пыталась их остановить... я хотела тебя предупредить, но я... но я...

— Всё в порядке, мама. Я знаю, ты пыталась. Всё в порядке.

— Ты... ты в беде, Гермиона? Они... они собираются прийти... прийти за тобой?

— Я справлюсь, мама. Не беспокойся обо мне.

— Ты моя маленькая девочка. К... конечно, я беспокоюсь. Это моя работа. — Её дыхание стало прерывистым, с тяжёлыми, судорожными вдохами. Гермиона заметила, что зрачки глаз её матери были разного размера. Когда она наклонилась, чтобы проверить голову матери, её ладони опустились во что-то липкое и тёмное.

— Я люблю тебя, мама, — сумела она заставить себя сказать отчётливо. — Прости, что я... что меня не было рядом чаще.

— Ты... ты делала что-то важное. Мы с отцом... всегда знали, что ты совершишь великие дела. Мы... мы всегда знали... — Она внезапно напряглась, черты её лица исказились. Её рука сжала запястье Гермионы. — Тебе нужно идти.

— Мам, я не могу тебя здесь оставить. Я...

— Пожалуйста... пожалуйста, Гермиона. Ты должна спасти себя. Ничего... ничего ты не можешь сделать... для меня. Он говорит, тебе нужно идти... сейчас!

Гермиона, шатаясь, поднялась на ноги, полуослепшая и покрытая пылью. Она споткнулась о пару разбитых ящиков и чуть не упала, с её губ сорвалось сдавленное рыданием проклятие.

— К... кто говорит, мама? Кто? О чём ты говоришь?

— Ну, Гарри, дорогая. Такой приятный молодой человек. — Глаза её матери были стеклянными и затуманенными от боли, в них не осталось и следа ясности, голос был невнятным, но её слабый жест рукой заставил Гермиону обернуться, надеясь вопреки всякой надежде увидеть его, хотя она и знала, что это смешно. Её мать умирала, галлюцинировала; не было никакой рациональной причины, по которой она должна была бы...

Множественные хлопки аппарации, далёкие, но слишком близкие, вырвали её из задумчивости. Оглянувшись, она поняла, что её мать мертва. Гермиона пошатнулась от осознания, но не почувствовала боли. Первый удар молота обрушился со смертью Гарри, он был смертельным; эти последующие удары были ненужными, излишними, пока она, ошеломлённая и бесчувственная, металась от одной трагедии к другой, а Судьба ждала, когда она сдастся и перестанет двигаться.

«Прости, не сегодня». Она быстро обошла остатки беспорядка и плавно выскользнула из кухонной двери, перейдя на бег, как только миновала ступеньки. Одной окровавленной рукой она перепрыгнула через низкую каменную стену, отделявшую их сад от соседского. Она только что это сделала, когда за её спиной прокатилась волна магии, потрескивая на кончиках её волос. Гермиона едва успела выбраться за пределы действия Анти-Аппарационных чар. Прежде чем какие-либо Авроры смогли обойти дом, она аппарировала.

Она не решила сознательно, куда идти, но оказалась снова в Годриковой Лощине, у стены, окружающей кладбище. Дом Поттеров, она знала, был чуть дальше за поворотом тропинки. Маленькая деревушка была тихой, даже сонной, и у неё возникло внезапное острое ощущение, что она осталась одна на планете. «Если бы я просто перестала существовать — прямо сейчас — кого бы это вообще волновало?» И мать видела Гарри… тоска пронзила Гермиону, словно смерть была встречей старых друзей, на которую её не пригласили.

«Гермиона Грейнджер, ты сходишь с ума». Решительно она отбросила мысли о Гарри, о своих родителях, об Уизли. Она не могла позволить себе чувствовать что-либо; если бы она это сделала, она знала, что рассыплется на землю, как брошенный плащ. Ей нужно было новое место, чтобы спрятаться, новый способ поддерживать связь с Луной, новый метод распространения своих мыслей, чтобы напомнить людям о Мальчике, Который Выжил, и об истинных пристрастиях Люциуса.

Гермиона заставила свой взгляд подняться по тропинке туда, где она исчезала за выступом леса, за которым находился дом детства Гарри. Они останавливались там на некоторое время, все трое, во время одной из фаз охоты за крестражами: промокшие, замёрзшие, напуганные и несчастные. Дом был ветхим и протекал, что они время от времени пытались исправить рассеянным Запечатывающим Заклинанием. Дамблдор был мёртв, Министерство было менее чем сговорчивым, а Пожирателям Смерти было приказано смертельно проклясть её и Рона при встрече, а затем сопроводить Гарри к его конечному пункту назначения. Однажды вечером они наткнулись на случайный патруль, и это переросло в короткую стычку. Пробираясь через заднюю дверь бывшего дома Гарри, они лихорадочно стирали все следы своего присутствия и прятались в подвале. Гермиона отправила их исследования в магловское хранилище, которое она арендовала на имя своего отца как раз на такой случай, и они сжались в самом тёмном углу, под Мантией-невидимкой, наблюдая за полуразрушенной лестницей (нижние ступени рассыпались в гнилые щепки задолго до их прибытия) и едва осмеливаясь дышать.

Гермиона помнила, как она себя чувствовала, когда сырость стены проникала сквозь джемпер, Рон почти сидел у неё на ногах, и казалось, что от Гарри, прижавшегося к ней с другой стороны, исходит обжигающее тепло. В темноте она нащупала его руку, так же как Рон нащупал её, и они цеплялись друг за друга, надеясь, что неминуемая опасность обойдёт их стороной. В конце концов, Пожиратели Смерти, очевидно, удовлетворились заброшенностью дома, потому что они удостоили кромешную тьму и сломанные ступени подвала лишь самым поверхностным осмотром. После этого Трио покрыло маленький городок слоями Обнаруживающих Чар и каждую ночь спали под Мантией, пока два месяца спустя не двинулись дальше по следу следующего крестража.

Она наложила на себя Дезиллюминационное заклинание, прежде чем дом показался в поле зрения, и прерывисто вздохнула, подняв глаза и посмотрев, по-настоящему посмотрев, на старое здание. Гермиона подождала, пока ожидаемая боль пронзит её, а затем тщательно обошла периметр, прежде чем войти через уже разбитое окно. Она хотела оставить гнилую дверь нетронутой, чтобы не привлекать излишнего внимания к своему присутствию. Он был пуст, заброшен, покинут, как и тогда, когда она останавливалась там со своими мальчиками; пыль покрывала полы, а паутина украшала потолки и углы. Дом был пуст, как и три года назад — никто не знал, кто убрал дом после смерти жильцов и куда делась мебель.

Гермиона старалась стирать свои следы и ничего не трогать, используя палочку, чтобы незаметно открыть дверь в подвал. Там она чувствовала бы себя спокойнее, там она могла бы контролировать доступ, там не было окон за спиной или неиспользуемых комнат, где могли бы скрываться нападавшие. Она легко спрыгнула на грязный пол подвала и рискнула немного осветить его палочкой, чтобы осмотреться. Он был таким же пустым, как и остальная часть дома; они приложили все усилия, чтобы не оставить следов. И всё же, Гермиона почти подумала, что видит их троих такими, какими они были: она сама, сгорбившаяся над книгой в кожаном переплёте в углу, зачарованное перо делало заметки на свитке пергамента, прикреплённом к стене; Рон, с Удлинительными Ушами, слушал радиопрограмму своих братьев и другие новости; и Гарри, склонившийся над их записями о крестражах, выглядевший бледным и усталым, выдавливающий из себя натянутую улыбку на какой-нибудь юмористический комментарий Рона. Она почти слышала смех Рона, и она вздрогнула, одиночество давило на неё, словно она была погребена заживо.

«Погребена заживо»… Гнетущая тьма вернулась с силой цунами. «Мама, Папа, Гарри, Рон, Джинни, МамаПапаГарриРонДжинни…» Она ни с кем из них не успела попрощаться. Она чувствовала себя задушенной, вялой, измученной, разорванной на части; тяжесть одиночества была сокрушительной.

Гермиона с опаской посмотрела на дверь в дом, расположенную высоко на стене оттуда, где она стояла. Она всё ещё была слишком открыта, слишком уязвима, недостаточно глубоко в недрах земли для такой Забытой, как она. Она обошла комнату и стояла у дальней стены, перекатывая палочку между двумя пальцами, лишь вполуха слушая щелчки, которые она издавала о влажный кирпич.

Шум заставил её подумать о Косой аллее, и это заставило её посмотреть на унылую стену в новом и ином свете. «Новая комната, невидимая, необнаруживаемая квартира рядом с подвалом… Я была бы спрятана, я была бы рядом с Гарри, где-то, что когда-то что-то значило для Гарри…»

Она обвела контуры кирпичей, создавая смутное очертание дверного проёма; линии раствора на мгновение засветились, когда её палочка коснулась их, и её наполнила странная меланхоличная радость, пока она изо всех сил пыталась спасти разорванные остатки того, что у неё осталось.

«Всё, что ушло... всё, что у меня осталось... это всё одно и то же». Несмотря на её прежнее нежелание даже смотреть на дом, казалось почему-то уместным укрыться здесь, в этом месте Смерти, чтобы оплакать то, что ушло, то, по чему она всегда будет скучать. И, может быть, как-то, сразиться с теми, кто разрушил её жизнь, заставить тех, кто отнял всё, горько пожалеть об этом...

Гарри, я здесь…

Тысяча других парней никогда бы не смогли до тебя дотянуться. Как я мог стать тем единственным?

— Goo Goo Dolls, «Black Balloon»

Яркие полосатые зонтики, защищающие столики на открытом воздухе от палящего солнца, не соответствовали настроению Гермионы. «Может быть, если бы они были цвета оружейной стали, — размышляла она, — или какого-нибудь болезненно-мутного зелёного». Она надёжнее закрепила ремешок сумочки на плече, пробираясь между белыми столиками, забитыми маглами, обедающими и наслаждающимися прекрасной погодой.

Сквозь солнцезащитные очки она оглядывала разбросанных поодиночке сидящих людей. Раз, два, три... всё это время сохраняя непринуждённость движений, стараясь быть всего лишь одной из толпы, неприметной молодой англичанкой, ищущей, где бы присесть.

После четвёртого раза она подошла к скамейке, её походка была плавной и беззаботной, хотя внутри всё сжималось в узлы. Гермиона развернула случайную газету — она купила её в киоске двумя кварталами ранее, даже не взглянув на заголовок, — и притворилась, что читает. Буквы, слова, предложения, абзацы — всё плыло перед непонимающими глазами. Она расставила ноги, затем снова скрестила их по-другому.

Она просидела там почти час, прежде чем заставила себя признать, что Луна не пришла.

Они тайно встречались уже больше года: даты, время и места менялись по системе, которую они вдвоём постепенно разработали. Они не всегда разговаривали, а несколько раз даже не видели друг друга... но контакт всегда устанавливался. Однажды Луна оставила своё сообщение в выброшенном, наполовину разгаданном кроссворде. В другой раз Гермиона уронила своё в сумку Луны, когда они столкнулись. «О, извините. Мне ужасно жаль». Они продолжили путь в противоположных направлениях.

Они всегда встречались в магловском Лондоне, и, если возникала необходимость, Гермиона иногда пробиралась в Министерство — используя щиты Луны — для небольшой тайной слежки. Луна никогда не говорила об охраннике, дежурившем у камеры Джинни, но случайные замечания заставляли Гермиону думать, что она продолжает подобные действия на ещё более высоких, более влиятельных уровнях. Когда Гермиона с беспокойством посмотрела на неё, Луна пожала плечами: «Мы все приносим свои жертвы, Гермиона». Её информация помогала Гермионе заполнять её подпольный бюллетень, и пару раз они использовали это, чтобы сорвать встречу или публичный митинг, заставив пропагандистские машины Люциуса Малфоя отменить собрания.

Луна никогда раньше не пропускала встречу. Прошло уже пара недель с тех пор, как Гермиона вообще что-либо от неё слышала, хотя до сегодняшнего дня никаких контактов не планировалось.

Это было необычно. А необычно означало тревожно.

Гермиона вздохнула. Не было смысла продолжать сидеть здесь, когда было очевидно, что Луна не придёт. Возможно, она пришлёт весточку позже. Она сложила газету и тут же забыла о ней, оглядывая счастливые толпы людей, вставая.

Солнце грело ей макушку, и она смотрела на всех них — маглов — болтающих с друзьями, разговаривающих по телефонам, едящих мороженое, и почувствовала внезапное всепоглощающее желание принадлежать к ним. Одиночество было настолько глубоким, холодным и полным, что ей казалось, будто она наблюдает за толпами с какой-то высокой и ледяной башни, а не стоит среди них. Вечно присутствующие осколки горя и боли кололи её, когда она плавно и незаметно двигалась к уединённой нише и аппарировала обратно в Годрикову Лощину.

* * *

Неделю спустя она всё ещё испытывала смутное чувство страха, гадая, что случилось с Луной. Её сердце не лежало к работе, когда она набрасывала свои мысли о последних указах Малфоя против маглорождённых. Её колени были сведены под шатким столом, и она повернулась на стуле, чтобы выпрямить ноги и вытянуть носки.

Её взгляд скользнул по крошечной, тайной подвальной комнате, отмечая провисший диван, обитый неопределённым синевато-серым материалом, который она Расширяла и спала на нём по ночам, два книжных шкафа, забитых до отказа, безупречную маленькую лабораторию для зелий в одном углу и печальную кухоньку, находившуюся прямо за её локтем. Ни окон, ни человеческого общения, ни чувства принадлежности... это было... это было просто место для ночлега, подумала она, что-то, что защищало от дождя, холода и плохих людей. Это не был дом, и она начинала верить, что навсегда потеряла это место.

Рассеянно она взяла перо и начала рисовать на полях своего пергамента, всякое реальное желание закончить записку было безвозвратно утеряно. «Какой вообще в этом смысл?» — уныло подумала она. «Я преступница, маглорождённая террористка, и все, кто когда-либо меня по-настоящему знал, исчезли. Есть сочувствующие делу, но так мало тех, кто не боится выступить. На данный момент я не уверена, что хватило бы и батальона, но я знаю, что не смогу сделать это в одиночку».

Прошло довольно много времени с тех пор, как она отважилась пойти на кладбище навестить Гарри. Она была почти уверена, что за ним наблюдают. Люциус пару раз посылал приспешников Министерства обыскать Годрикову Лощину, но безрезультатно — они не только не получили никаких веских доказательств её присутствия там, но она была почти уверена, что один из волшебников всё ещё находится в больнице Святого Мунго, пытаясь заново научиться завязывать шнурки.

Представители Министерства больше не возвращались. Гермиона вздохнула, не чувствуя облегчения. Люциус Малфой был терпелив; она была одна; он, вероятно, думал, что сможет её переждать. У неё было ощущение, будто она барахтается в воде, зная, что ей следует либо плыть к берегу, либо позволить себе утонуть... но почему-то она не могла заставить себя сделать ни то, ни другое. Это означало бы подвести Гарри, предать его, бросить его, и поэтому она бесцельно и ритмично махала руками, пытаясь удержать голову над водой.

Тихий звук прервал её меланхоличные размышления, и взгляд быстро метнулся к карте из пергамента, прикреплённой к противоположной стене. Это был план дома, каждая комната была начерчена в масштабе, а расположение защитных чар тщательно отмечено.

Одно из защитных заклинаний было прорвано.

Её взгляд метнулся к сумке для побега, но она не двинулась, чтобы начать её собирать. Гермиона должна была получить какое-то предупреждение, когда живое существо ступило на территорию участка. Тревога должна была сработать, когда открылись какие-либо двери или окна. Словно незваный гость аппарировал прямо на кухню, но это не должно было быть возможно. Человек был один и не делал никаких попыток скрыть своё присутствие. Гермиона не приписывала Министерству особой склонности к тонкостям, но они, очевидно, пробовали какие-то новые тактики.

Это не имело значения, решила она. Она справится с одним-единственным прихвостнем Министерства, даже если ей свяжут руки за спиной, а он пробыл там уже достаточно долго.

Бесшумно она прокралась по сломанной лестнице и проскользнула в гостиную, благодарная себе за то, что так хорошо смазывала дверь в подвал. Она пригнулась к полу в дальнем углу и напрягла зрение, пытаясь разглядеть хоть что-то, кроме кромешной тьмы. В доме было темно и совершенно тихо; тишина, казалось, дышала, ждала... и тут она услышала? — почувствовала? — как что-то двинулось из кухни, может быть, едва уловимый шёпот, шорох ткани о край дверного косяка.

Не позволяя себе колебаться, она выпустила Оглушающее заклинание в направлении этого крошечного звука. Из кухонной двери вылетели щепки, и она услышала удивленное шипение. Гермиона балансировала на носках, готовая двинуться при малейшей провокации, и позволила лёгкой улыбке скользнуть по губам. Он сейчас будет двигаться, знала она, к ней или к ближайшему выходу из парадной двери? Она рискнула и выпустила заклинание снова, надеясь что-нибудь разглядеть во вспышке света, но заклинание слишком быстро поглотила бездонная тьма.

Её глаза начинали привыкать, и она должна была бы по крайней мере видеть движение, но не было ничего, кроме слабого серого света, идущего из окон. Затем она услышала шёпотом произнесённое слово, слишком тихое, чтобы она его разобрала. Она приготовилась к натиску, но вместо этого обнаружила, что задыхается в облаке ядовитого дыма. Её нарушитель направлялся к парадной двери и пытался замаскировать свой побег. Гермиона предположила, что могла бы просто отпустить его, но ей нужны были ответы. Ей нужно было знать, как он прорвал её защитные чары, как ему удалось проникнуть внутрь, а она и не заметила.

Когда она услышала внезапный треск электрического тока и поняла, что он коснулся заряженной ручки входной двери, желание кашлять стало слишком сильным, чтобы его подавить.

— Вен... тосус... — ей удалось прокашляться, и заклинание ветра пронеслось по комнате, развеивая дым. Надеясь, что его нервные окончания были достаточно шокированы, чтобы замедлить его отступление, она нацелила «Экспеллиармус» и заклинание, связывающее ноги, на то место, где, как она знала, он должен был стоять. В награду Гермиона услышала глухой деревянный стук его катящейся палочки, и более тяжелый, значительный звук падения тела на пол. Тихонько она подкралась к нему.

— Какого чёрта, кто ты такой и что здесь делаешь? — В её голосе звучал тихий гнев.

— О Боже. — Голос был хриплым; его сбило с ног, когда он упал. Её сердце подпрыгнуло к горлу, когда она его услышала, и она невольно пискнула. Даже когда её разум твердил, что это никак не может быть он, неудержимая надежда хлынула внутри, горячая и нетерпеливая. «Нет, это просто кто-то, кто немного похож на него, и ты наконец-то окончательно сходишь с ума».

— Люмос! — резко прошептала Гермиона, опуская палочку так, что он был почти ослеплён ярким светом. Он рефлекторно прищурился. Она почти дрожала от желания увидеть, кто обладал голосом Мальчика, Которого Она Любила, увидеть, какими ещё изощрёнными способами Судьба может её пытать. Она увидела тёмную прядь волос, блеск металлической оправы на его лице, твёрдый овал его челюсти и стройный силуэт его тела.

Дикий трепет надежды был погашен приливной волной гнева. Он действительно был похож на него, но не мог быть им. Следовательно, кто-то её обманывал, чтобы заманить в ловушку, и кто-то безошибочно нащупал самый жестокий способ это сделать.

Гермиона ткнула ему палочкой между рёбер несколько сильнее, чем это было строго необходимо.

— Кто тебя сюда послал? Кто ты? — Она была так зла, что едва могла говорить. «Гарри!»

— Это я — это Гарри, — выдохнул он, отстраняясь от настойчивого кончика её палочки. Затем он посмотрел на неё, и ей с трудом удалось сдержать нахлынувшие эмоции. Его глаза — выражение — он даже выглядел как Гарри. Он смотрел на неё так, как посмотрел бы на неё Гарри. Слёзы навернулись ей на глаза, и она сдержала их с праведной яростью.

— Кто тебя сюда послал? — Ей хотелось убить его, причинить ему боль за то, что он причинил боль ей, за то, что осмелился осквернить драгоценный образ Гарри Поттера, когда он не был достоин даже шнуровать ботинки Гарри.

— Никто меня не посылал. — Он говорил быстро, очевидно, заметив её стремительно иссякающее терпение. — Я пришёл сюда сам. Я был...

— Гарри мёртв. — О, как всё ещё больно было произносить эти слова. — Я спрошу в последний раз: кто ты?

— Я Гарри Поттер, как я и сказал. — Он поднял руки, словно отстраняя её. Его глаза умоляли её. Эти зелёные глаза... она с трудом сглотнула. — Я просто не из этой вселенной.

Гермиона издала горький полусмешок. Неужели он считал её полной дурой? Она закатила глаза и не опустила палочку.

— Это по крайней мере оригинально. Министерство тебя сюда послало? — Гермиона стиснула зубы, чтобы челюсть не дрожала.

— Министерство? Нет! Я говорю тебе правду. Я из другой вселенной. — Он определённо выглядел искренним. Его актёрские способности были поистине поразительны. — Я ищу... тебя... — Его голос звучал тоскливо, с надеждой, с тоской. Что-то неприятное заворочалось у неё в животе. «Уловка, всё это тщательно продуманная уловка».

— Меня? — Она снова ткнула его палочкой, надеясь, что сможет звучать достаточно скептически, пока впитывала его вид.

— Я был в... мы сражались в Финальной Битве... против... Волдеморта? — Он произнёс это имя неуверенно, ожидая её подтверждения. Против своей воли она кивнула. — Тебя взяли в заложники, отправили в другую вселенную, оставили там. Пять лет все думали, что ты мертва. Я искал тебя — то есть, мою... тебя из моей вселенной. — Его лицо сморщилось, словно он понял, как нелепо он звучит. — Это... это хоть немного знакомо?

— Думаю, я бы запомнила, если бы меня против моей воли перенесли в другую реальность. Я действительно сражалась в Финальной Битве два года назад. Ты... Гарри... — она быстро поймала себя. «Это не Гарри!» — ...победил Волдеморта, но при этом погиб. Почти все... — «Гарри, Мама, Папа, Чарли, Невилл, Рон, Джинни, Лаванда... Луна?» — С тех пор я живу в аду, но, полагаю, это тот ад, которого я заслуживаю. — Она отбросила воспоминания и попыталась сосредоточиться на стоящей перед ней задаче. — Сомневаюсь, что ты сможешь мне что-либо из этого доказать. Почему я должна тебе верить?

И тут он сказал то единственное, что могло её сразить.

— Разве Гарри когда-нибудь лгал тебе... делал что-нибудь, чтобы причинить тебе боль? — Она застыла от силы его взгляда, словно он знал, о чём она думает. «Конечно, нет. Он скорее умрёт, чем причинит мне боль каким-либо образом». Надежда снова зажгла свой маленький огонёк у неё в груди, и она почти улыбнулась.

— Нет, — вздохнула она. — Он бы не стал.

Она совершенно не была уверена, где правда, но больше не верила по-настоящему, что он намеревался причинить ей вред.

— Фините... — она сняла с него проклятие Обезноживания и приказала ему встать. — Мы уже слишком долго здесь наверху.

Гермиона забрала его палочку и ткнула его в спину, направляя перед собой к двери подвала. Она шла тихо, всё ещё опасаясь любых внезапных или неожиданных движений.

— Ты... здесь живёшь? — спросил он, его голос звучал странно бестелесно в темноте.

Одинокое отчаяние снова вырвалось на передний план её мыслей, когда она подумала о своём уединённом существовании в своей крошечной келье-убежище без окон.

— Я нигде не живу. — Она практически чувствовала горечь этих слов на языке. Она чуть не врезалась ему в спину, когда он замешкался, и почти хихикнула, поняв, что он не решается взяться за дверную ручку.

— Только входная дверь заминирована. Маленькая идея, которую я позаимствовала у близнецов Уизли. Полагаю, ты их знаешь.

— Конечно, я знаю Фреда и Джорджа... — Готовность в его голосе, лёгкость, с которой он произнёс имена близнецов, кольнули её. Очевидно, он хорошо их знал и видел недавно. Само её существование, казалось, издевалось над ней, смеясь над тем, как она цеплялась за разорванные фрагменты того, что осталось от её жизни.

Гермиона подтолкнула его вниз по лестнице, и услышала неуверенность в его шагах, осторожность, с которой он ставил каждую ногу, спускаясь в ещё более полную темноту. Она подумала: «Боже мой, лестница!» почти в тот же самый момент, когда почувствовала, как он пошатнулся, и схватила его за воротник рубашки, чтобы он не рухнул на пол подвала. Она совсем забыла про отсутствующие ступеньки.

— Нижние четыре ступеньки отсутствуют. Извини. — Она поморщилась от того, как безапелляционно прозвучали слова, но она держалась за свой эмоциональный контроль из последних сил. Было просто слишком тяжело, что он здесь. Она прошла мимо него в темноте, пытаясь игнорировать то, каково это — быть так близко к нему, чувствовать его дыхание, чувствовать его тепло. — Я оставила это так, потому что это заставляет людей думать, что здесь веками никого не было.

Гермиона спрыгнула с последней ступеньки, и её ботинки зашуршали по грязному полу подвала. Она подошла к стене со скрытой дверью и начала выстукивать кодовый узор на кирпичах. Она делала вид, что ей всё равно, последует за ней Гарри или нет, но всё равно почувствовала, как её сердце учащённо забилось, когда он легко приземлился внизу лестницы.

Кирпичи сложились в небольшой арочный дверной проём, и она коротко оглянулась на него, кивнув головой в сторону маленькой квартиры, не решаясь заговорить. Он дважды моргнул, когда потайная дверь снова исчезла после того, как они вошли, и она увидела вспышку беспокойства в его глазах, когда он осматривал её унылое маленькое жилище. Казалось, он долго осматривался, и она почувствовала, как её защитные механизмы сработали при мысли, что он может её осуждать, жалеть.

— Одобряешь? — спросила она, в её тоне звучал едкий сарказм. Он, должно быть, был за тысячу километров, потому что он вздрогнул от её голоса.

— Гермиона, почему? — Она ощетинилась от самонадеянности в его голосе. «Ты меня не знаешь, и я тебя не знаю». Но её внутренняя боль опровергала её смелый вид. Её взгляд упал на маленькую лабораторию зелий, и она целенаправленно двинулась к ней. По крайней мере, это она могла определить. Она провела пальцем по своему алфавитному стеллажу с зельями и достала маленький флакон с прозрачной жидкостью.

— Выпей это.

Гарри выглядел почти оскорблённым, когда его взгляд метался между её лицом и флаконом, который она держала.

— Ты заставляешь меня пить Веритасерум?

— Если тебе нечего скрывать, то это не будет иметь значения, не так ли? — Передавая ему зелье, она просканировала его своей палочкой, осторожно положив его собственную палочку на спинку дивана. — Никаких следов Оборотного зелья или недавней активности Империуса.

Гарри действительно почти обиделся на её явное недоверие, но без дальнейших протестов вылил содержимое флакона себе в горло. Гермиона увидела, как он слегка расслабился, когда Веритасерум начал действовать в его организме.

Она начала забрасывать его вопросами в быстрой последовательности: сначала, чтобы удовлетворить своё любопытство, затем, чтобы сбить его с толку, а потом просто потому, что хотела слышать его голос. Ибо это был он, она больше не могла этого отрицать. Интонации, жесты, язык тела — всё было Гарриным. Она была довольна, слушая его, наслаждаясь его присутствием, надеясь, что это не слишком очевидно.

Ей казалось, что у неё всё получается довольно хорошо, пока он не упомянул, что живёт с Роном и Луной. Один лишь изгиб его губ, когда он произнёс это односложное имя их лучшего друга, был достаточен, чтобы пронзить её болью, как электрическим током.

— Они... они знают, что ты... — её голос сорвался, когда слова застряли у неё в горле. Она с силой сглотнула, чтобы сдержать рвущиеся наружу рыдания, и вытерла слёзы тыльной стороной ладони. — Чёрт возьми.

— Что случилось? — его голос был тёплым и низким от беспокойства, беспокойства за неё.

— Просто... просто прошло много времени с тех пор, как я слышала, чтобы кто-то произносил имя Рона. И... и Луна... — Она снова шмыгнула носом, смахивая слёзы, и постаралась звучать более собранно. — В последний раз я видела Луну три недели назад. На прошлой неделе её не было на нашем обычном месте встречи. — «Она, наверное, тоже мертва. Как и все остальные». Гермиона не могла изменить мрачное направление своих мыслей. Она подумала, что, возможно, понимает, откуда взялась паранойя Гарри: «Все, кто меня любит, умирают».

— Так... так Рон... они... ушли... здесь...? — Она наблюдала, как печаль мелькнула на лице Гарри, когда он обдумывал мысль о смерти Рона.

Гермиона кивнула, раздражённая своей плаксивостью, и её разум лихорадочно искал другой вопрос, любую безобидную вещь, которую она могла бы у него спросить.

Гарри, очевидно, читал её как открытую книгу.

— Ты всё ещё мне не веришь?

— Ты пришёл... ты проделал весь этот путь, чтобы найти... Г... Гермиону? — Рот запнулся на слогах её собственного имени. Казалось таким странным говорить о себе в третьем лице.

— Да. — Ответ был коротким; его взгляд опустился на его руки, беспокойно теребившие что-то на коленях.

— Почему?

Она знала ответ ещё до того, как спросила, знала его так же, как знала бы, каким был бы её ответ, если бы ситуация была обратной. И это всё равно потрясло её до глубины души, когда он поднял глаза, чтобы встретиться с её. Яркий зелёный цвет буквально пылал от силы его чувств к его Гермионе. Его взгляд скользнул по её лицу, и она почувствовала жар этого взгляда, как почувствовала бы его прикосновение. Гермиона почувствовала, как её лицо покраснело, а колени задрожали. Не отрывая от него взгляда, она нащупала спинку стула, чтобы удержаться.

— А ты как думаешь? — спросил он, несколько излишне на данный момент. Она вцепилась руками в спинку стула, чувствуя, как ногти впиваются в лакированное дерево, в попытке удержаться от того, чтобы пересечь небольшое пространство и броситься ему в объятия. Бесстрастно она отметила странность ревности к самой себе.

— Ну, ей очень повезло. — Её голос был лёгким и искусственным, и что-то мелькнуло на лице Гарри. Она отвернулась от него, чувствуя почему-то, что обидела его, что принизила то, что он чувствовал к этой женщине, хотя это было ничуть не слабее того, что она чувствовала к нему. Он, должно быть, увидел какие-то следы её любви на её лице, потому что выпалил:

— Подожди! Вы... вы с Гарри?.. — он неловко запнулся и замолчал, ожидая, по-видимому, надеясь, что она поняла то, чего он не сказал.

«Обещай мне…» — сказал Гарри, шепча почти ей в губы, его губы едва касались её, всё ещё балансируя на этой тонкой грани — двое друзей шепчутся, просто двое друзей шепчутся вместе.

…его глаза были отсутствующими, стеклянными, не реагирующими.

Когтистые руки раздирали ей грудь. Её лицо было липким, из носа текло, и всё же она жадно смотрела на его лицо. «Будь Мальчиком, Который Выжил, пожалуйста, Гарри».

Ещё один вдох, более поверхностный и медленный, шумный, но неэффективный. Его губы приобрели синеватый оттенок.

Она всё ещё чувствовала прикосновение его губ к её щеке, уху, рту, всё ещё чувствовала забавный скачок в животе, когда их руки соприкасались.

Гермиона, казалось, очнулась откуда-то издалека, покачав головой этому незваному гостю, этому Другому Гарри.

— Нет, — сказала она, снова осознавая, насколько это печально верно. У них не было ничего, кроме надежды, ничего, кроме обещания когда-нибудь, которое оказалось действительно пустым обещанием. Она повторила это снова. — Нет, мы... мы никогда... я... я иногда надеялась, что... но времени не было, и он... ты... он... потом он...

— Потом он умер, — мягко вмешался Гарри, когда она явно боролась с собой. Она закрыла глаза и кивнула, чувствуя, как старая боль снова нахлынула на неё, её знакомость была почти как у давно потерянного друга. — Волдеморт убил его?

Она рассказала ему, что случилось, деревянным голосом, ломким и непреклонным вокруг слов, которые изваяли её агонию, построили ей замок, в котором можно страдать. Она никогда никому не рассказывала свою версию истории, и обнаружила, что сбивчиво изливает всю эту печальную повесть, говоря так, словно говорит со своим Гарри, а не с этим двойником, который смотрел на неё так, словно чувствовал её боль.

— ...ты не знаешь, каково это — снова тебя видеть...

Глаза Гарри вспыхнули, и она подумала, что он может протянуть руку и коснуться её.

— Я понимаю, больше, чем ты думаешь. — Они на мгновение посмотрели друг на друга, и она вспомнила причину, по которой он был здесь, что он искал Гермиону. Она ясно прочла его потерю на его лице и поняла, что он действительно понимает.

А потом он задавал вопросы о подвальной комнате, о последствиях войны, и какая-то часть её наслаждалась недоверчивым ужасом на его лице; какая-то часть её испытала облегчение от того, что он всё ещё видит вещи так же, что она не единственная, кто знает, что порядок вещей неправильный. Почему-то это заставило её почувствовать себя ближе к этому Гарри, заставило почувствовать себя намного менее одинокой. «Гарри, если бы только ты был здесь».

— Почему ты не уезжаешь?

Мышцы её шеи напряглись, когда она резко подняла на него взгляд. Может быть, она ошиблась; может быть, он вообще ничего не понял.

— Уехать?

— Уехать! — повторил он, словно она плохо говорила по-английски или что-то в этом роде. Гарри в отчаянии развёл руками, охватывая её убежище. Она видела, как в нём нарастает защитный инстинкт, и жаждала спрятаться под этой защитой. — Убирайся отсюда. Поезжай в Америку, поезжай куда угодно — куда угодно, только не сюда.

Гермиона вздохнула и села, вся её поза говорила о поражении. Он не говорил ничего такого, чего она уже не говорила себе, о чём уже бесконечно не спорила сама с собой.

— Здесь я чувствую себя ближе к нему.

— Его нет, Гермиона. — Голос был таким нежным, но Гермиона вздрогнула, словно он её ударил. Она не могла заставить себя посмотреть на нежность, которую, как она знала, увидит в его глазах. — Его нет, и он не вернётся. Он бы не хотел видеть тебя такой. Мне... мне больно видеть тебя такой. Если действительно никого не осталось, ничего больше нельзя сделать, тебе следует умыть руки от этого дела и жить своей жизнью, а не... не оплакивать призраков.

Его голос снова разжёг её гнев, и она выпрямилась, смерив его царственно-свирепым взглядом. «Как он смеет читать мне лекции о том, чтобы двигаться дальше?»

— Как ты и поступил? — Гермиона скептически подняла одну бровь. — Ты выдал себя тем, чего не сказал. Тебя разрывало на части, когда она исчезла, не так ли? Ты пять лет плыл по течению, притворяясь, что живёшь, даже зная, что она предпочла бы умереть в тот день, чем видеть тебя таким. — Гарри побледнел под её натиском, но она не дрогнула. — А теперь ты цепляешься за самые слабые ниточки надежды, в этой бессмысленной погоне, чтобы найти её! У тебя вообще есть план? У тебя есть хотя бы намёк на стратегию? Или ты собираешься до конца жизни слоняться по разным вселенным, надеясь случайно наткнуться на неё?

Она выпалила всё это на него, основываясь на своих знаниях о своём Гарри, и когда увидела, как гневный румянец залил его щёки, поняла, что угадала верно.

— Между прочим, у меня есть план, — сообщил он ей, звуча обиженно и раздражённо. Гермиона наклонилась вперёд, подперев подбородок руками, и выжидающе посмотрела на него. «Ладно, давай послушаем», — говорила её поза.

— В последней вселенной, где я был, я видел сэра Николаса...