Белые камешки, хлебные крошки (гет)

Поздний вечер вползает в гостиную и оседает, как пыль на книгах. Мы, кажется, остановили время, потому что его вдруг хватает — на все непростые разговоры, на все неочевидные дела, на все молчание, которого требуется очень много. Но утро, день, вечер и ночь все-таки сменяют друг друга по порядку, как положено. Возможно, просто чтобы привнести новые краски и по-другому расставить акценты. Или чтобы можно было засыпать и просыпаться вместе, смотреть на закат, встречать рассвет и не думать о времени вовсе. Мы постоянно находимся между секундой и следующей секундой. Стрела не летит, древний герой никогда не догонит черепаху, но нам нет до этого никакого дела. Зачем ее догонять, пусть себе ползет как умеет.

Это отпуск. Это дом. Это жизнь.

Я сижу на полу у стены, укутавшись в шерстяной плед. Северус — в кресле напротив, слегка ссутулившись. Между нами — полумрак, остывший чай, запах холодного, но цветущего лета.

Снаружи шумит ветер, звенят колокольчики на крыше. Сегодня их слышно особенно сильно.

Он произносит тихо, словно самому себе:

— Иногда мне кажется, что все это... просто затишье перед срывом. Что я не выдержу… — Повисает пауза, но после он продолжает: — Что я снова скажу что-то не то. Сломаю. Сделаю больно. Тебе. Себе. Всем.

У него накопилось слишком много слов и сомнений — за целую жизнь. Ему нужно произнести их все до единого. Повторяясь, смущаясь, запутываясь. Освобождаясь. В какой-то момент он разрешил себе говорить об этом. И мы говорим. И время не движется — оно просто слушает. И я слушаю. И отвечаю.

— А если и так? Что будет?

— Будет… катастрофа.

— Нет. Будет совсем другое. Если ты сломаешь что-то — мы будем это чинить. Мы начнем с начала. Столько раз, сколько потребуется. Мне нужен не результат. Мне нужен ты. Знаешь, как часто в этом доме рушилось все подряд? Южная башня дважды падала. Один раз я упала вместе с ней, было смешно, хоть и страшно. И ничего — собрали снова.

— Ужасно. Ты не пострадала тогда?

— Нет, что ты, мой дом не обидит меня, даже когда рушится.

— Дом… Но я не дом.

— Уверен? И вообще — ключевое слово "мой", а не "дом".

Он кивает и задумывается. Кивает снова.

— Но я порой все еще не знаю, что я здесь делаю, Луна. Как будто… я провалился в собственную жизнь, которая могла бы быть, но которой не было. Как будто я разыгрываю чужую пьесу. На чужой сцене. И вдруг понимаю, что реплик мне никто не написал. Что я здесь — по ошибке.

— Может быть, ты просто впервые не играешь?

Он морщится.

— А если окажется, что я попросту не умею по-другому? Если я — весь из условностей? Из стыда и контроля?

— Тогда ты сделаешь то, что всегда делал, Северус. Изучишь, опишешь формулы, переберешь ингредиенты, соберешь зелье. Ты ученый. Только на этот раз объект исследования — ты сам. Ты живешь. И ищешь. Ты ищешь, где в этом мире твое место. Это… куда больше, чем делают многие. — Я придвигаюсь ближе. — Ты думаешь, я всегда знала, зачем живу?

Он смотрит растерянно, удивленно:

— Ты? Ты ведь всегда была… — Он не находит нужного слова.

— "Странная"? "Добрая"? "Спокойная"? Я просто все время смотрела в темноту. Потому что если долго смотришь — начинаешь видеть в ней свет. — Я улыбаюсь. — Ты ведь тоже смотришь. Только слишком долго считал, что свет — не для тебя.

Он садится чуть ровнее, смотрит в кружку, словно там есть какие-то ответы.

— Я вырос в доме, где все пугало. Где тишина была ловушкой, а любой звук был чреват последствиями. Где даже зеркал избегали — чтобы не видеть. — Он вдруг смотрит прямо мне в глаза. — А ты… Ты не боишься моего голоса. Даже когда он говорит кошмарные вещи.

— А ты не боишься моей тишины. Мы подходим друг другу.

Он усмехается — с оттенком осторожной, недоверчивой благодарности.

— Что ты со мной делаешь, Лавгуд?

— Ничего. Я просто рядом, пока ты сам себя находишь.

Он откидывается в кресле, прикрывает глаза.

— А если я все-таки не справлюсь?

Я поднимаюсь с пола, сажусь на подлокотник его кресла.

— Тогда я посижу с тобой. До тех пор, пока ты снова не начнешь дышать. Все мы порой просыпаемся в темноте. — Провожу ладонью по его груди. — Я умею ждать. А ты умеешь возвращаться.

— Я не знаю, как это делать.

— Ты уже делаешь.

Он шепчет:

— Мне не хватает слов, чтобы сказать, как это важно.

— Тогда не говори. Просто будь. — Я касаюсь губами его виска. — Остальное мы придумаем вместе. Начнем с чая? Давай я заварю еще.

Колокольчики звенят отчетливее. Ветер усиливается. Стрела висит в воздухе, как будто ветра нет вовсе, как и земного притяжения. Древний герой временно прекращает погоню и садится на придорожный камень отдохнуть. Черепаха продолжает свой путь — медленно, но уверенно. Лето прячет нас внутри себя — между секундой и следующей секундой. Первые капли дождя срываются и падают на пыльную дорогу.

Мы есть.