Эффект Лавгуд (джен)

Воздух в доме на площади Гриммо, 12 был спёртым и пах вековой пылью, отчаянием и чем-то неуловимо горьким, как застарелая магия. Для Рона Уизли это был запах дома — не такого, как «Нора», залитая солнцем и пахнущая выпечкой, а другого, военного дома, полного теней и секретов. Сейчас эти тени, казалось, сгустились, стали плотнее и холоднее.

— Не верю, — Рон прошёлся по затхлой гостиной, его шаги гулко отдавались в тишине. — Ни единому слову. Кингсли врёт. Или его заставили врать.

Гарри молча сидел в потёртом кресле, уставившись на гобелен с родословным древом Блэков. Его лицо было непроницаемым, но Рон знал этот вид — так Гарри выглядел, когда пытался осмыслить нечто за гранью понимания, как в первый раз, когда узнал, что он волшебник.

Гермиона же, наоборот, не могла сидеть на месте. Она мерила комнату шагами, её мантия шуршала по полу, а пальцы нервно теребили рукав.

— Ложь подразумевает знание правды, — пробормотала она, скорее для себя, чем для них. — В его глазах не было лжи. Было… отсутствие. Полное отсутствие информации. Словно я спросила его, какого цвета боггарт, а не о человеке, которого он должен знать. Заклятие Забвения? Мощнейшее, чтобы подействовало на министра магии, но оно оставляет следы. Конфундус? Тоже маловероятно, он бы заметил.

— Хватит теории, Гермиона! — взорвался Рон. Его прагматичная натура не выносила этой неопределённости. Ему нужно было что-то сделать, что-то потрогать, ударить или починить. — Мы тут сидим и гадаем, а надо действовать. Если в Министерстве все сошли с ума, нужно идти туда, где нам не соврут. К источнику.

— Ты имеешь в виду… — начал Гарри, наконец оторвав взгляд от выжженного пятна с именем Сириуса.

— Именно, — кивнул Рон, его лицо обрело решительное выражение. — Мы идём к Лавгудам. Уж Ксенофилиус-то свою дочь не забыл. Он нам всё объяснит. Может, Луна сама это подстроила. Ну, знаешь, решила проверить, заметит ли кто-то её исчезновение. Вполне в её духе, если подумать.

Эта мысль, какой бы абсурдной она ни была, принесла Рону мимолётное облегчение. Она возвращала ситуацию в рамки знакомой эксцентричности, а не леденящего душу безумия.

Гермиона остановилась.

— Это самый логичный первый шаг, — согласилась она, и в её голосе прорезалась привычная деловитость. — Мы должны увидеть всё своими глазами.

Решение было принято. Минутное молчание, затем три одновременных хлопка, разрывающих тишину старого дома.

Тошнотворный рывок трансгрессии сдавил внутренности, мир сжался в тугую спираль и тут же развернулся. Они стояли на заросшем холме в Девоне, под низким, серым небом. Воздух был влажным и пах мокрой травой и землёй. Рон несколько раз моргнул, прогоняя остатки головокружения, и посмотрел туда, где должна была стоять она.

Башня-ладья. Нелепая, асимметричная, чудесная в своём безумии постройка, похожая на шахматную фигуру, которую забыл на земле какой-то гигант. С кривоватыми окнами, флюгером в виде морщерогого кизляка и табличкой «Вход только для тех, кто верит».

Но её там не было.

На её месте, на идеально выверенном расстоянии от извилистой дорожки, стоял дом. Обычный, скучный, удушающе нормальный коттедж. С симметричными окнами, в которых отражалось серое небо. С аккуратной черепичной крышей. С грядкой ухоженных, совершенно банальных гераней у входа. Никаких знаков «Берегись Нарглов». Никаких кустов с дирижаблесливами. Никакой души.

— Я… я ошибся, — пробормотал Рон, чувствуя, как холодеют пальцы. — Неправильно представил место. Давайте ещё раз.

— Нет, Рон, ты не ошибся, — тихо сказала Гермиона, её взгляд был прикован к коттеджу. — Это тот самый холм. Та самая тропинка. Я помню этот изгиб ручья.

Гарри ничего не говорил. Он просто смотрел на этот чужеродный дом, и его лицо каменело. Дом был не просто другим — он был неправильным. Его идеальная нормальность кричала о подлоге громче, чем любая тёмная магия.

Они медленно, как во сне, пошли по дорожке. Гравий тихо хрустел под ногами. У калитки висела маленькая медная табличка, отполированная до блеска. На ней было выгравировано одно слово: «Лавгуд».

Сердце Рона ухнуло куда-то в пятки. Он протянул руку и толкнул калитку. Та открылась с тихим, хорошо смазанным скрипом. Они подошли к тёмно-зелёной двери с блестящим латунным молоточком в виде львиной головы. Всё было до тошноты респектабельно.

Гермиона подняла руку, чтобы постучать, но замерла. Никто не хотел быть тем, кто нарушит эту тишину. Пауза затянулась, и Рон, не выдержав, сам громко стукнул молоточком по двери. Звук показался оглушительным.

Прошла минута. Затем послышались шаркающие шаги, и дверь открылась.

На пороге стоял Ксенофилиус Лавгуд. Он был одет в твидовый пиджак с заплатками на локтях и чуть помятую рубашку. Его седые, некогда длинные волосы были аккуратно подстрижены, а знаменитое косоглазие, казалось, стало менее выраженным. Но самое главное — его глаза. В них больше не было того маниакального, всезнающего блеска провидца. В них плескалась тихая, застарелая печаль.

Он узнал их. Лёгкая тень удивления промелькнула на его лице, сменившись вежливым гостеприимством.

— Гарри Поттер, — произнёс он. Его голос был спокойнее, чем они помнили. — И его верные друзья. Какая неожиданность. Прошу, входите. Не стоять же на пороге.

Они вошли в дом, и чувство ирреальности только усилилось. Внутри не было гор газет, печатного станка, занимавшего полкомнаты, или странных артефактов. Их встретила скромная, безупречно чистая гостиная. Книжные полки, камин, два кресла и маленький столик. На каминной полке стояла единственная фотография в серебряной рамке — молодая женщина с мечтательной улыбкой и такими же светлыми волосами, как у…

— Чаю? — предложил Ксенофилиус, направляясь в сторону кухни. — У меня есть отличный эрл грей.

— Мистер Лавгуд, — Рон не мог больше терпеть эту вежливую пытку. Он шагнул вперёд, его голос прозвучал слишком громко в этой тишине. — Мы ищем Луну. Она здесь?

Ксенофилиус замер на полпути к кухне. Он медленно обернулся. И посмотрел на них не с гневом или раздражением. Он посмотрел на них с глубокой, искренней жалостью, от которой у Рона по спине пробежал мороз.

— Луна? — тихо переспросил он. — Моя дочь?

— Да! — выпалила Гермиона. — Ваша дочь, Луна. Где она?

Редактор «Придиры» опустил взгляд. Он подошёл к камину и взял в руки фотографию.

— Моя дорогая Пандора, — сказал он, проводя пальцем по стеклу, — умерла много лет назад. Несчастный случай с экспериментальным заклинанием. Она всегда была такой… увлечённой. — Он поднял на них свои печальные, выцветшие глаза. — Детей у нас, к сожалению, так и не случилось. Мы очень хотели, но… судьба распорядилась иначе.

Рон почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Это была не ложь. Это не было заклятие. Горе в голосе этого человека было абсолютно подлинным. Одиночество, пропитавшее этот дом, было настоящим. Его версия мира, его трагическая история были более реальными, чем их собственные воспоминания.

Пока Рон и Гарри стояли, парализованные этим спокойным, сокрушительным откровением, мозг Гермионы уже лихорадочно работал. Она незаметно вытащила палочку, держа её в складках мантии. Беззвучное, невербальное заклинание, которому её научил один из авроров — Revelio Specialis. Оно выявляло следы самых мощных ментальных чар, иллюзий и заклятий забвения. Она просканировала Ксенофилиуса, затем воздух вокруг него, затем весь дом.

Ничего.

Абсолютно ничего. Этот человек был «чист». Его разум был его собственным. Этот дом был просто домом. Магия, если она и была здесь, была настолько древней и всеобъемлющей, что стала самой тканью реальности, невидимой для обычных заклинаний.

— Но… «Придира»… — прошептал Гарри, его голос был хриплым. — Вы писали о морщерогих кизляках… Она нам рассказывала…

Ксенофилиус издал тихий смешок, но в нём не было веселья.

— О, эти мои старые чудачества, — он махнул рукой. — Способ справиться с горем, знаете ли. Выдумываешь себе мир, полный невидимых существ, чтобы не чувствовать себя таким одиноким. С возрастом я переключился на более… приземлённые вещи. Заговоры гоблинов, коррупция в квиддичной лиге. Это хотя бы можно доказать или опровергнуть. — Он снова посмотрел на них с сочувствием. — Вы, молодые люди, прошли через ужасные испытания. Неудивительно, что ваше сознание ищет утешения в… фантазиях.

Это было последней каплей. Слышать от Ксенофилиуса Лавгуда, символа веры в невероятное, лекцию о вреде фантазий — это было за гранью.

Они пробормотали что-то невнятное в качестве прощания и попятились к выходу. Ксенофилиус проводил их до двери, вежливо пожелав удачи.

Оказавшись снова на холме, под серым небом, они долго молчали. Дом позади них стоял, как немой укор их воспоминаниям. Надёжный, реальный, неопровержимый.

Они трансгрессировали обратно на площадь Гриммо. Тишина в доме теперь казалась оглушающей. Рон тяжело опустился в то же кресло, которое недавно покинул Гарри. Он чувствовал себя выпотрошенным. Все его прагматичные планы, все попытки найти простое объяснение рассыпались в прах. Осталось только безумие. Их безумие.

Гермиона без сил рухнула на диван. Гарри стоял у окна, глядя на фасад соседнего дома.

Рон обвёл взглядом своих друзей. Их поникшие плечи, их растерянные, испуганные лица. Он попытался найти в себе силы для шутки, для какого-то ободряющего слова, но ничего не приходило на ум. Только одна мысль, страшная, ядовитая, которая билась в его черепе с того самого момента, как Ксенофилиус произнёс слова «детей у нас не случилось».

Он набрал в грудь воздуха и произнёс её вслух, потому что молчать было ещё страшнее.

— А что, если… — его голос был тихим, сдавленным, — мы её выдумали? Может, после войны… ну, знаете… мы все были немного не в себе. И мы просто… создали её. Чтобы было не так страшно.

Гарри не обернулся. Гермиона не пошевелилась. Но Рон почувствовал, как вес его слов опустился на комнату, придавив их к земле. Никто не стал спорить. Никто не смог это опровергнуть.