Эффект Лавгуд (джен)

Орден Мерлина первого класса оказался на удивление тяжёлым. Не физически — Гарри едва ощущал его вес сквозь плотную ткань парадной мантии, — а метафизически. Он давил на плечи незримой тяжестью тысяч взглядов, сотен фотовспышек, превращавших торжественный полумрак Большого зала Министерства в пульсирующее, слепящее марево, и, что хуже всего, весом ожиданий. Мир ждал от него, Гарри Поттера, Спасителя и Победителя, чтобы он носил эту награду с достоинством. Чтобы стоял прямо, улыбался сдержанно и олицетворял собой всё то, за что они, как считалось, сражались: порядок, свет и непоколебимую уверенность в завтрашнем дне.

Гарри же чувствовал себя самозванцем в дорогом костюме.

— Держись, — прошептал Рон, стоявший по правую руку. Его уши пылали, как два спелых помидора, выдавая его с головой. — Ещё немного, и можно будет поесть. Надеюсь, у них есть те маленькие сосиски в тесте.

Гермиона, стоявшая слева, смерила Рона укоризненным взглядом, но в её глазах плясали смешинки. Она чуть поправила свой собственный орден, блеснувший на тёмно-синей мантии, и её пальцы на долю секунды коснулись руки Гарри. Жест был почти незаметным, но он стоил сотни слов. «Мы здесь. Мы вместе. Мы справимся».

Гарри благодарно выдохнул. Спектакль благодарности почти закончился, по крайней мере, его основная часть. Золотое Трио получило свои награды под оглушительный рёв толпы, от которого, казалось, вибрировали даже массивные мраморные стены. Они произнесли короткие, заранее согласованные речи, полные слов о единстве и памяти павших. Гарри ненавидел каждую секунду. Ему казалось, что он снова стоит на сцене, но на этот раз не перед драконом или толпой Пожирателей, а перед чем-то куда более сложным и неумолимым — перед Историей, которая лепила из него, живого и нескладного парня, безупречный монумент.

Теперь же церемония перешла в более спокойное русло. Министр магии Кингсли Шеклболт, чей глубокий и ровный голос разносился по залу, зачитывал список тех, кто получал Ордена Мерлина второго и третьего классов.

— …за исключительное мужество и выдающиеся боевые навыки, проявленные во время Битвы за Хогвартс, Орденом Мерлина второго класса награждается Невилл Лонгботтом!

Зал снова взорвался аплодисментами, на этот раз особенно тёплыми, почти семейными. Невилл, смущённый, но гордый, вышел вперёд под руку со своей бабушкой Августой, чьё лицо, обычно суровое, как гранит Гринготтса, сейчас выражало почти неприкрытое ликование. Гарри улыбнулся — искренне, впервые за весь вечер. Это было правильно. Это было заслуженно.

Монотонный голос Кингсли продолжал перечислять имена. Профессора МакГонагалл и Флитвик, мадам Помфри, члены Ордена Феникса, отважные студенты, сражавшиеся плечом к плечу. Список был длинным, и каждое имя вызывало в душе Гарри волну воспоминаний — горьких и светлых. Они переглянулись с Роном и Гермионой. На их лицах было одно и то же невысказанное ожидание. Они ждали.

Гарри невольно пробежал взглядом по пёстрой толпе, выискивая знакомую фигуру. Светлые, как лунный свет, волосы, мечтательный, чуть отстранённый взгляд, возможно, с серьгами-редисками в ушах. Он был уверен, что где-то здесь, среди разодетых волшебников, она стоит рядом со своим отцом, таким же эксцентричным и не вписывающимся в общую картину.

— …за неоценимый вклад в информационное сопротивление и верность идеалам свободы, Орденом Мерлина третьего класса награждается Ксенофилиус Лавгуд, редактор журнала «Придира»!

Раздались жидкие, скорее вежливые, чем восторженные, аплодисменты. Мистер Лавгуд, облачённый в мантию цвета яичного желтка, прошествовал к сцене, кивая толпе с видом пророка, чьи откровения наконец-то были признаны. Он принял награду, пожал руку Кингсли и вернулся на своё место. Один.

Гарри нахмурился. Рядом с ним не было дочери. Может, она просто не любит такие сборища? Вполне в её духе. Он снова посмотрел на друзей. Рон тоже выглядел озадаченным. Гермиона едва заметно поджала губы. Тревога, пока ещё слабая, как далёкий раскат грома, шевельнулась в груди Гарри.

Список подходил к концу. Прозвучали имена Джорджа Уизли, получившего награду и за себя, и за Фреда, что заставило всех в зале на мгновение замолчать в едином порыве скорби и уважения. Прозвучали имена Чоу Чанг, Падмы и Парвати Патил.

И всё.

Кингсли Шеклболт закончил читать последний пергамент, свернул его и с улыбкой обратился к залу:

— А теперь, друзья, я объявляю торжественную часть завершённой! Давайте же поднимем бокалы за мир, который мы все вместе отстояли!

Заиграла музыка, зажужжали разговоры, официанты с подносами начали сновать в толпе. Но Гарри, Рон и Гермиона не сдвинулись с места. Они смотрели друг на друга, и в их глазах застыл один и тот же немой вопрос.

— Не может быть, — первой нарушила молчание Гермиона. Её голос был тих, но твёрд, как сталь. — Они не могли её забыть. Это просто невозможно. Луна… она была с нами в Отделе Тайн. Она сражалась в Битве за Хогвартс. Она… она была в плену в поместье Малфоев!

— Может, бюрократическая ошибка? — предположил Рон, но его тон был неуверенным. — Ну, знаешь, в Министерстве вечно всё через одно место. Какой-нибудь клерк потерял бумаги.

— Нужно спросить, — решил Гарри. Чувство неправильности происходящего было таким сильным, что пересилило и усталость, и нелюбовь к публичности.

Они втроём двинулись сквозь оживившуюся толпу, вежливо отклоняя поздравления и рукопожатия. Кингсли стоял в кругу высокопоставленных чиновников из Аврората и Визенгамота, смеялся своей глубокой, грудной усмешкой. Увидев приближающегося Гарри, он радушно шагнул навстречу.

— Гарри, мой мальчик! Надеюсь, ты не слишком утомлён всем этим? Знаю, какая это суета.

— Кингсли, всё в порядке, спасибо. У меня только один вопрос, — Гарри постарался, чтобы его голос звучал как можно спокойнее. — Кажется, в списках награждённых произошла ошибка. Вы не назвали имя Луны Лавгуд.

Улыбка на лице Министра магии не исчезла, но стала чуть менее тёплой. Она сменилась выражением вежливого, почти отеческого недоумения.

— Луны Лавгуд? — переспросил он, и в его голосе не было ни капли узнавания. — Прости, Гарри, я, должно быть, не знаю, о ком ты говоришь. Это кто-то из твоих друзей по школе?

Гарри замер. Рядом напряглась Гермиона.

— Как это — не знаете? — вмешалась она, её голос звенел от возмущения. — Луна Лавгуд! Студентка с факультета Равенкло! Дочь Ксенофилиуса Лавгуда, которого вы только что награждали!

Взгляд Кингсли скользнул по лицу Гермионы, затем снова вернулся к Гарри. В нём не было раздражения или желания отмахнуться. В нём было искреннее, непоколебимое замешательство, и именно это было самым страшным.

— Мисс Грейнджер, — сказал он мягко, словно обращаясь к переутомившейся студентке, — я прекрасно знаю Ксенофилиуса. Эксцентричный человек, но с золотым сердцем. Он настоящий патриот. Но я также знаю, что он, к несчастью, бездетен. Его жена Пандора скончалась много лет назад, и они так и не успели завести детей. Это известная трагедия в их кругах.

В наступившей тишине звук лопнувшей пробки от шампанского прозвучал как выстрел. Мир вокруг продолжал праздновать. Люди смеялись, звенели бокалами, делились новостями. Но для троих друзей он внезапно сжался до крошечного, холодного пятачка реальности, где только что рухнула одна из его фундаментальных опор.

— Но… это неправда, — прошептал Рон, его лицо стало бледным, веснушки на нём проступили ярче. — Она… она была с нами. Мы все её помним.

— Возможно, вы устали, — Кингсли положил тяжёлую руку на плечо Гарри. — Война оставила шрамы на всех нас, в том числе и на памяти. Иногда разум играет с нами злые шутки, чтобы заполнить пробелы. Если эта девушка так важна для вас, мы можем навести справки в архивах Хогвартса, но я почти уверен, что это какое-то недоразумение. А теперь прошу меня извинить.

Он кивнул им с сочувственной улыбкой и вернулся к своим собеседникам, оставив Золотое Трио стоять посреди шумного, празднующего зала. Они были одни. И впервые за долгое время Гарри ощутил тот самый ледяной, иррациональный страх, который не был связан ни с тёмной магией, ни с угрозой смерти. Это был страх распадающегося мира, экзистенциальный ужас от того, что твоя собственная память, твоя реальность, может оказаться ложью.

Они молча вышли из зала, прошли по гулким коридорам Министерства и оказались у сети каминов. Механический женский голос безразлично желал всем приятного вечера.

— Это розыгрыш, — наконец выдавил Рон, когда они шагнули в сумерки вечернего Лондона. Прохладный воздух не освежал, а казался липким и душным. — Очень, очень чёрный розыгрыш. Наверняка кто-то наложил на Кингсли Конфундус. И на всех остальных тоже.

Но в его голосе не было ни капли уверенности. Он пытался нащупать логическое объяснение, но оно ускользало, как дым сквозь пальцы.

Гермиона молчала. Она выглядела так, словно только что прочла книгу, в которой все буквы внезапно поменялись местами. Весь её мир, построенный на фактах, логике и неопровержимых доказательствах, трещал по швам. Она теребила край мантии, её взгляд был устремлён в пустоту. Что, если нет никакого заклятия? Что, если Кингсли прав? Мысль была настолько чудовищной, что она не смела её произнести.

Гарри смотрел на оживлённую улицу. Проезжали красные двухэтажные автобусы, спешили по своим делам магглы, в окнах домов зажигались огни. Мир выглядел точно так же, как и час назад. Но Гарри чувствовал иначе. Ему казалось, что в самом центре этого мира, в его привычном, надёжном полотне, появилась дыра. Незаметная, невидимая для всех остальных, но зияющая чёрной пустотой прямо перед ним. Прореха, в которую провалился человек. Девушка со светлыми волосами и мечтательным взглядом.

И единственными, кто видел эту дыру, были они трое. А может, этой дыры и не было вовсе. Может, она была только в их головах.

От этой мысли по спине пробежал холод, не имеющий ничего общего с вечерней прохладой.

Воздух в доме на площади Гриммо, 12 был спёртым и пах вековой пылью, отчаянием и чем-то неуловимо горьким, как застарелая магия. Для Рона Уизли это был запах дома — не такого, как «Нора», залитая солнцем и пахнущая выпечкой, а другого, военного дома, полного теней и секретов. Сейчас эти тени, казалось, сгустились, стали плотнее и холоднее.

— Не верю, — Рон прошёлся по затхлой гостиной, его шаги гулко отдавались в тишине. — Ни единому слову. Кингсли врёт. Или его заставили врать.

Гарри молча сидел в потёртом кресле, уставившись на гобелен с родословным древом Блэков. Его лицо было непроницаемым, но Рон знал этот вид — так Гарри выглядел, когда пытался осмыслить нечто за гранью понимания, как в первый раз, когда узнал, что он волшебник.

Гермиона же, наоборот, не могла сидеть на месте. Она мерила комнату шагами, её мантия шуршала по полу, а пальцы нервно теребили рукав.

— Ложь подразумевает знание правды, — пробормотала она, скорее для себя, чем для них. — В его глазах не было лжи. Было… отсутствие. Полное отсутствие информации. Словно я спросила его, какого цвета боггарт, а не о человеке, которого он должен знать. Заклятие Забвения? Мощнейшее, чтобы подействовало на министра магии, но оно оставляет следы. Конфундус? Тоже маловероятно, он бы заметил.

— Хватит теории, Гермиона! — взорвался Рон. Его прагматичная натура не выносила этой неопределённости. Ему нужно было что-то сделать, что-то потрогать, ударить или починить. — Мы тут сидим и гадаем, а надо действовать. Если в Министерстве все сошли с ума, нужно идти туда, где нам не соврут. К источнику.

— Ты имеешь в виду… — начал Гарри, наконец оторвав взгляд от выжженного пятна с именем Сириуса.

— Именно, — кивнул Рон, его лицо обрело решительное выражение. — Мы идём к Лавгудам. Уж Ксенофилиус-то свою дочь не забыл. Он нам всё объяснит. Может, Луна сама это подстроила. Ну, знаешь, решила проверить, заметит ли кто-то её исчезновение. Вполне в её духе, если подумать.

Эта мысль, какой бы абсурдной она ни была, принесла Рону мимолётное облегчение. Она возвращала ситуацию в рамки знакомой эксцентричности, а не леденящего душу безумия.

Гермиона остановилась.

— Это самый логичный первый шаг, — согласилась она, и в её голосе прорезалась привычная деловитость. — Мы должны увидеть всё своими глазами.

Решение было принято. Минутное молчание, затем три одновременных хлопка, разрывающих тишину старого дома.

Тошнотворный рывок трансгрессии сдавил внутренности, мир сжался в тугую спираль и тут же развернулся. Они стояли на заросшем холме в Девоне, под низким, серым небом. Воздух был влажным и пах мокрой травой и землёй. Рон несколько раз моргнул, прогоняя остатки головокружения, и посмотрел туда, где должна была стоять она.

Башня-ладья. Нелепая, асимметричная, чудесная в своём безумии постройка, похожая на шахматную фигуру, которую забыл на земле какой-то гигант. С кривоватыми окнами, флюгером в виде морщерогого кизляка и табличкой «Вход только для тех, кто верит».

Но её там не было.

На её месте, на идеально выверенном расстоянии от извилистой дорожки, стоял дом. Обычный, скучный, удушающе нормальный коттедж. С симметричными окнами, в которых отражалось серое небо. С аккуратной черепичной крышей. С грядкой ухоженных, совершенно банальных гераней у входа. Никаких знаков «Берегись Нарглов». Никаких кустов с дирижаблесливами. Никакой души.

— Я… я ошибся, — пробормотал Рон, чувствуя, как холодеют пальцы. — Неправильно представил место. Давайте ещё раз.

— Нет, Рон, ты не ошибся, — тихо сказала Гермиона, её взгляд был прикован к коттеджу. — Это тот самый холм. Та самая тропинка. Я помню этот изгиб ручья.

Гарри ничего не говорил. Он просто смотрел на этот чужеродный дом, и его лицо каменело. Дом был не просто другим — он был неправильным. Его идеальная нормальность кричала о подлоге громче, чем любая тёмная магия.

Они медленно, как во сне, пошли по дорожке. Гравий тихо хрустел под ногами. У калитки висела маленькая медная табличка, отполированная до блеска. На ней было выгравировано одно слово: «Лавгуд».

Сердце Рона ухнуло куда-то в пятки. Он протянул руку и толкнул калитку. Та открылась с тихим, хорошо смазанным скрипом. Они подошли к тёмно-зелёной двери с блестящим латунным молоточком в виде львиной головы. Всё было до тошноты респектабельно.

Гермиона подняла руку, чтобы постучать, но замерла. Никто не хотел быть тем, кто нарушит эту тишину. Пауза затянулась, и Рон, не выдержав, сам громко стукнул молоточком по двери. Звук показался оглушительным.

Прошла минута. Затем послышались шаркающие шаги, и дверь открылась.

На пороге стоял Ксенофилиус Лавгуд. Он был одет в твидовый пиджак с заплатками на локтях и чуть помятую рубашку. Его седые, некогда длинные волосы были аккуратно подстрижены, а знаменитое косоглазие, казалось, стало менее выраженным. Но самое главное — его глаза. В них больше не было того маниакального, всезнающего блеска провидца. В них плескалась тихая, застарелая печаль.

Он узнал их. Лёгкая тень удивления промелькнула на его лице, сменившись вежливым гостеприимством.

— Гарри Поттер, — произнёс он. Его голос был спокойнее, чем они помнили. — И его верные друзья. Какая неожиданность. Прошу, входите. Не стоять же на пороге.

Они вошли в дом, и чувство ирреальности только усилилось. Внутри не было гор газет, печатного станка, занимавшего полкомнаты, или странных артефактов. Их встретила скромная, безупречно чистая гостиная. Книжные полки, камин, два кресла и маленький столик. На каминной полке стояла единственная фотография в серебряной рамке — молодая женщина с мечтательной улыбкой и такими же светлыми волосами, как у…

— Чаю? — предложил Ксенофилиус, направляясь в сторону кухни. — У меня есть отличный эрл грей.

— Мистер Лавгуд, — Рон не мог больше терпеть эту вежливую пытку. Он шагнул вперёд, его голос прозвучал слишком громко в этой тишине. — Мы ищем Луну. Она здесь?

Ксенофилиус замер на полпути к кухне. Он медленно обернулся. И посмотрел на них не с гневом или раздражением. Он посмотрел на них с глубокой, искренней жалостью, от которой у Рона по спине пробежал мороз.

— Луна? — тихо переспросил он. — Моя дочь?

— Да! — выпалила Гермиона. — Ваша дочь, Луна. Где она?

Редактор «Придиры» опустил взгляд. Он подошёл к камину и взял в руки фотографию.

— Моя дорогая Пандора, — сказал он, проводя пальцем по стеклу, — умерла много лет назад. Несчастный случай с экспериментальным заклинанием. Она всегда была такой… увлечённой. — Он поднял на них свои печальные, выцветшие глаза. — Детей у нас, к сожалению, так и не случилось. Мы очень хотели, но… судьба распорядилась иначе.

Рон почувствовал, как земля уходит у него из-под ног. Это была не ложь. Это не было заклятие. Горе в голосе этого человека было абсолютно подлинным. Одиночество, пропитавшее этот дом, было настоящим. Его версия мира, его трагическая история были более реальными, чем их собственные воспоминания.

Пока Рон и Гарри стояли, парализованные этим спокойным, сокрушительным откровением, мозг Гермионы уже лихорадочно работал. Она незаметно вытащила палочку, держа её в складках мантии. Беззвучное, невербальное заклинание, которому её научил один из авроров — Revelio Specialis. Оно выявляло следы самых мощных ментальных чар, иллюзий и заклятий забвения. Она просканировала Ксенофилиуса, затем воздух вокруг него, затем весь дом.

Ничего.

Абсолютно ничего. Этот человек был «чист». Его разум был его собственным. Этот дом был просто домом. Магия, если она и была здесь, была настолько древней и всеобъемлющей, что стала самой тканью реальности, невидимой для обычных заклинаний.

— Но… «Придира»… — прошептал Гарри, его голос был хриплым. — Вы писали о морщерогих кизляках… Она нам рассказывала…

Ксенофилиус издал тихий смешок, но в нём не было веселья.

— О, эти мои старые чудачества, — он махнул рукой. — Способ справиться с горем, знаете ли. Выдумываешь себе мир, полный невидимых существ, чтобы не чувствовать себя таким одиноким. С возрастом я переключился на более… приземлённые вещи. Заговоры гоблинов, коррупция в квиддичной лиге. Это хотя бы можно доказать или опровергнуть. — Он снова посмотрел на них с сочувствием. — Вы, молодые люди, прошли через ужасные испытания. Неудивительно, что ваше сознание ищет утешения в… фантазиях.

Это было последней каплей. Слышать от Ксенофилиуса Лавгуда, символа веры в невероятное, лекцию о вреде фантазий — это было за гранью.

Они пробормотали что-то невнятное в качестве прощания и попятились к выходу. Ксенофилиус проводил их до двери, вежливо пожелав удачи.

Оказавшись снова на холме, под серым небом, они долго молчали. Дом позади них стоял, как немой укор их воспоминаниям. Надёжный, реальный, неопровержимый.

Они трансгрессировали обратно на площадь Гриммо. Тишина в доме теперь казалась оглушающей. Рон тяжело опустился в то же кресло, которое недавно покинул Гарри. Он чувствовал себя выпотрошенным. Все его прагматичные планы, все попытки найти простое объяснение рассыпались в прах. Осталось только безумие. Их безумие.

Гермиона без сил рухнула на диван. Гарри стоял у окна, глядя на фасад соседнего дома.

Рон обвёл взглядом своих друзей. Их поникшие плечи, их растерянные, испуганные лица. Он попытался найти в себе силы для шутки, для какого-то ободряющего слова, но ничего не приходило на ум. Только одна мысль, страшная, ядовитая, которая билась в его черепе с того самого момента, как Ксенофилиус произнёс слова «детей у нас не случилось».

Он набрал в грудь воздуха и произнёс её вслух, потому что молчать было ещё страшнее.

— А что, если… — его голос был тихим, сдавленным, — мы её выдумали? Может, после войны… ну, знаете… мы все были немного не в себе. И мы просто… создали её. Чтобы было не так страшно.

Гарри не обернулся. Гермиона не пошевелилась. Но Рон почувствовал, как вес его слов опустился на комнату, придавив их к земле. Никто не стал спорить. Никто не смог это опровергнуть.

«Нора» пахла домом. Не абстрактным понятием, а вполне конкретной, осязаемой смесью ароматов: свежеиспечённого хлеба, которым Молли Уизли пыталась заглушить тишину в доме; полироли для мётел, которой Джинни только что начистила свою «Молнию»; и едва уловимым запахом озона, оставшимся после очередной трансгрессии её братьев. Воздух здесь был живым, наполненным отзвуками смеха и ссор, суматохой и любовью, которые въелись в самые стены этого кривобокого, невероятно родного дома.

Джинни сбросила у входа тяжёлые тренировочные ботинки и прошла на кухню, чувствуя приятную усталость в мышцах после двухчасовой гонки с квоффлом. Тренировки с «Холихедскими Гарпиями» выматывали, но это была честная, физическая усталость, очищающая голову от ненужных мыслей. Она предвкушала, как сейчас завалится в кресло с кружкой горячего шоколада и будет слушать последние сплетни от матери.

Но кухня встретила её звенящей, неестественной тишиной.

За большим щербатым столом, за которым прошло всё её детство, сидели трое. Гарри, Рон и Гермиона. Они не разговаривали. Они даже не смотрели друг на друга. Просто сидели, как три статуи, застывшие в моменте тихого отчаяния. Рон уронил голову на руки, его рыжие волосы казались тусклыми в свете магической лампы. Гермиона смотрела в одну точку, на трещинку в деревянной столешнице, и её лицо, обычно такое живое и выразительное, было похоже на маску. А Гарри… Гарри смотрел в окно, на темнеющий сад, но Джинни знала, что он не видел ни гномов, ни старых яблонь. Его взгляд был обращён внутрь, и то, что он там видел, было чем-то ужасным.

Тень отчаяния, накрывшая их, была такой плотной, что, казалось, её можно потрогать. Джинни мгновенно поняла — случилось нечто худшее, чем плохая статья в «Ежедневном Пророке» или очередной нагоняй от Министерства. Это было что-то личное. Что-то, что сломало их всех троих одновременно.

— Что стряслось? — голос Джинни прозвучал в тишине резко, как щелчок хлыста. Она подошла к столу, положив руки на спинку свободного стула. — На вас лиц нет.

Троица вздрогнула, словно их вырвали из глубокого транса. Рон поднял голову, и Джинни увидела в его глазах такую растерянность, какую не видела даже во время самых страшных битв.

— Джинни… — начал он и запнулся.

Гермиона медленно перевела на неё взгляд.

— Мы… мы не знаем, как это объяснить, — прошептала она, и её голос дрогнул.

Джинни обошла стол и села рядом с Гарри, взяв его за руку. Его пальцы были ледяными.

— Попробуйте, — настойчиво сказала она, глядя поочерёдно на каждого. — Что бы это ни было, мы разберёмся. Вместе.

Гарри глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. Он начал рассказывать. Медленно, сбиваясь, он поведал о церемонии награждения, о пустом, вежливом взгляде Кингсли, об отсутствии одного-единственного имени в длинном списке героев. Затем Рон, перебивая его, сбивчиво описал их визит в Девон — чужой, стерильный коттедж на месте знакомой башни и Ксенофилиуса Лавгуда, который с искренней жалостью рассказывал им о своей бездетной, одинокой жизни. Гермиона закончила рассказ, её голос был ровным и бесцветным, как у автомата, перечисляющего факты. Она говорила об отсутствии следов магии, о логической непротиворечивости мира, в котором их подруги никогда не существовало.

Пока они говорили, Джинни слушала, и её первоначальная уверенность начала таять, уступая место холодному, липкому страху. Она хорошо знала их. Знала Рона, который всегда найдёт простое, приземлённое объяснение. Знала Гермиону, чей разум — острейший клинок логики. Знала Гарри, чья интуиция не раз спасала им всем жизнь. И если все трое, эти три столпа её мира, сомневались в собственном рассудке, то что-то было фундаментально не так.

На мгновение, на одну ужасную долю секунды, она и сама засомневалась. А вдруг они правы? Вдруг война и правда сломала их всех, и они создали себе утешительный образ странной, но доброй девочки, чтобы пережить ужас? Воспоминания о ней — о её комментариях на квиддичном матче, о её спокойствии в подвале Малфоев — были такими яркими, но что такое память, как не коллекция историй, которые мы рассказываем сами себе?

— И мы подумали… — закончил Рон, глядя в пол, — что мы, наверное, просто… сошли с ума. Все вместе.

Наступила тишина. Тяжёлая, давящая. Джинни чувствовала на себе их взгляды — полные надежды и страха одновременно. Они ждали её вердикта. Ждали, что и она посмотрит на них с тем же сочувствием, что и Кингсли, и подтвердит их худшие опасения.

И тут её пронзило. Не воспоминание о войне. Не общая, коллективная память о сражениях, которая, возможно, и впрямь могла исказиться под тяжестью травмы. Нет. Всплыло нечто гораздо более глубокое, личное и болезненное. Воспоминание, которое принадлежало только ей.

— Сошли с ума? — переспросила она, и в её голосе зазвенел металл. — Вы трое? Из-за Луны?

Она встала и отошла к окну, обнимая себя за плечи. Картина возникла перед её глазами так ясно, будто это было вчера.

Ей одиннадцать лет. Она — первокурсница, изгой. Все шепчутся за её спиной, даже её собственные братья смотрят на неё с опаской и жалостью. Она — та самая девочка, которая писала кровью на стенах. Та, что была одержима. Та, что чуть не погубила всех. Она сидит одна у Чёрного озера, обхватив колени руками, и чувствует себя самой одинокой во всём мире. Ей хочется стать невидимой, исчезнуть, раствориться.

И тут рядом с ней на траву опускается кто-то ещё. Девочка с длинными, растрёпанными светлыми волосами и огромными, чуть навыкате, серебристыми глазами. Она не говорит «привет» или «как дела». Она просто садится рядом и начинает смотреть на поверхность озера.

— Они любят, когда вода спокойная, — говорит она своим мечтательным, певучим голосом. — Тогда их лучше видно. Мозгошмыгов.

И всё. Никаких вопросов. Никаких обвинений. Никакой жалости. Просто спокойное, тихое присутствие. Она не считала Джинни сумасшедшей или опасной. Она просто приняла её. И в тот год, когда Джинни казалось, что она тонет во тьме и стыде, эта странная девочка была её единственным якорем, единственным человеком, который разговаривал с ней, не видя в ней монстра.

Джинни резко обернулась. На её щеках блестели слёзы, но её глаза горели яростным огнём.

— Луна Лавгуд, — произнесла она твёрдо, чеканя каждое слово. — Конечно, я её помню. И не только по войне. Мы играли вместе, когда были совсем маленькими. Папа иногда брал меня с собой, когда ездил к мистеру Лавгуду по работе, обсудить очередную статью про гнилозубок. Её дом был… он был похож на огромную шахматную ладью, и пахло в нём типографской краской и озоном.

Она видела, как меняются лица её друзей. Отчаяние сменялось потрясением, а затем — невероятным, затопившим всё облегчением. Гарри выпрямился, Рон открыл рот, Гермиона прижала руки к губам.

— Она показывала мне свои рисунки, — продолжала Джинни, её голос набирал силу с каждым воспоминанием. — Нарглов, морщерогих кизляков, умопомрачительных загребуев. Она вешала пробки от сливочного пива себе на шею, чтобы отгонять мозгошмыгов. Она искала в нашем саду гномов не для того, чтобы выбросить их за ограду, а чтобы спросить у них, как дела. И она… она была моей единственной подругой на первом курсе. Когда вы трое были заняты спасением мира, а все остальные шарахались от меня, как от прокажённой из-за… из-за дневника. Она была единственной, кто сидел со мной за обедом. Она одна не считала меня сумасшедшей. Так что нет, — Джинни с вызовом посмотрела на них, — мы не выдумали её. И мы не сошли с ума.

Воздух в комнате, казалось, снова обрёл плотность и цвет. Проклятие было снято. Они были не сумасшедшими. Они были правы. Четверо против всего мира.

Гарри встал и подошёл к Джинни, осторожно стирая слёзы с её щёк.

— Спасибо, — прошептал он.

Рон шумно выдохнул, словно не дышал всё это время.

— Мерлинова борода… Значит, это правда. Кто-то… или что-то… просто стёрло её.

— Но как? — Гермиона снова включила свой аналитический ум, но теперь в её голосе была не растерянность, а ярость исследователя, столкнувшегося с невозможной задачей. — Стереть человека из памяти всего мира, изменить его дом, переписать его биографию в сознании его собственного отца… Это магия такого уровня, который… который даже не описан в книгах. Это не похоже на работу Пожирателей Смерти. Это что-то другое. Что-то чуждое.

Они снова сели за стол, но теперь это был не круг отчаяния, а военный совет. Они начали перебирать всё, что знали о Луне. Её странности, её верования, её привычки. Всё то, что раньше казалось милым чудачеством, теперь приобретало новый, зловещий смысл.

— Она всегда говорила о невидимых существах, — задумчиво произнёс Гарри. — Мы думали, это просто фантазии. А что, если она и правда что-то видела? Что-то, чего не видели мы?

— Её отец тоже писал о них, — добавил Рон. — И его тоже все считали полоумным. Может, они оба были на верном пути?

— Это были детские, безопасные названия, — вдруг осенило Гермиону. — «Нарглы», «мозгошмыги»… Что, если она давала имена чему-то реальному? Чему-то, у чего не было названия, потому что его никто не должен был замечать?

Джинни слушала их, и в глубине её памяти шевельнулось ещё одно воспоминание. Такое же далёкое, как запах озона в доме-ладье. Ей лет семь или восемь. Летний день. Они с Луной сидят на берегу пруда за «Норой» и кидают в воду камушки. День был ясный и солнечный, но Луна вдруг стала очень серьёзной, её серебристые глаза, казалось, смотрели сквозь Джинни.

— Ты когда-нибудь чувствуешь, что на тебя смотрят, хотя вокруг никого нет? — спросила она тогда своим тихим голосом.

Джинни пожала плечами.

— Иногда. Наверное, это просто ветер.

— Это не ветер, — так же тихо ответила Луна. — Это те, кто прячется.

— Стойте, — сказала Джинни. Все взгляды обратились к ней. — Я кое-что вспомнила. Что-то, что она мне сказала очень давно. Это прозвучит глупо…

— После сегодняшнего дня ничто не звучит глупо, — заверил её Гарри.

Джинни закрыла глаза, пытаясь воспроизвести слова как можно точнее.

— Мы говорили о невидимых вещах. И она сказала… она сказала, что её мама научила её, как их видеть. Она говорила: «Мама научила меня видеть то, что прячется на виду».

Она открыла глаза. Тишина, повисшая в комнате, была совсем другой. Не давящей, а напряжённой, полной значения. Фраза, некогда казавшаяся детской фантазией о волшебных существах, теперь звучала как ключ. Как инструкция.

— …И как делать так, чтобы тебя не видели те, кто не хочет смотреть, — закончила Джинни почти шёпотом.

И в этот момент они поняли. Их подруга не просто исчезла. Она не была случайной жертвой. Луна Лавгуд, странная, мечтательная девочка с факультета Равенкло, знала о существовании чего-то, что пряталось на самом виду. Она видела это. И, возможно, оно увидело её в ответ.

Гермиона Грейнджер всегда верила в силу знания. Для неё мир был огромной, упорядоченной библиотекой, где у каждого явления, у каждого заклинания и у каждого исторического события была своя полка, своя карточка в каталоге. Даже хаос, даже Тёмные искусства подчинялись своим извращённым, но всё же законам. Нужно было лишь найти правильную книгу, прочесть нужную главу, и любая загадка поддавалась логическому анализу.

Но то, с чем они столкнулись, не имело своей полки в библиотеке её разума. Это было не просто неизвестное явление; это была анти-книга, пустота на месте знания, которая с пугающей эффективностью пожирала соседние тома.

Они вернулись на площадь Гриммо. Воодушевление, которое они испытали после рассказа Джинни, быстро сменилось тяжёлой, давящей необходимостью действовать. Джинни стала их якорем, доказательством того, что они не безумны. Но якорь лишь удерживает корабль на месте посреди шторма; он не указывает путь к безопасному берегу. Этот путь предстояло проложить Гермионе.

Она заперлась в библиотеке Блэков — месте, которое до сих пор вызывало у неё мурашки. Воздух здесь был пропитан тёмной, запретной магией, а книги в кожаных переплётах, казалось, дышали и наблюдали за ней. Но сейчас её это не волновало. Она искала нечто, что могло быть страшнее любой описанной здесь порчи. Она искала заклинание стирания личности. Не просто Обливиэйт, не Конфундус, не Империус. Она искала нечто, способное переписать саму ткань реальности для всех, кроме горстки избранных.

Час за часом она пролистывала фолианты с названиями вроде «Тени Разума: Практика ментальных искажений» и «За гранью Забвения: трактат о концептуальной магии». Но всё, что она находила, было грубым и примитивным по сравнению с тем, что произошло с Луной. Заклятия могли заставить человека забыть событие, возненавидеть друга или даже стереть собственную личность, но они не могли заставить кирпичи дома перестроиться в другую форму. Они не могли забрать дочь у отца, оставив на её месте лишь фантомную боль утраты по ребёнку, которого никогда не было.

После нескольких часов бесплодных поисков Гермиона поняла, что идёт не тем путём. Она искала оружие, не понимая природу раны. Она пыталась найти описание заклинания, в то время как нужно было изучить его эффект. А главный эффект был нанесён не миру, а им самим. Их памяти.

— Омут Памяти, — произнесла она вслух, и пыльные тени в углах библиотеки, казалось, вздрогнули от её голоса.

Идея была простой и в то же время ужасающей. Обычно Омут использовали, чтобы взглянуть на события со стороны, увидеть детали, которые упустил в пылу момента. Но Гермиона собиралась сделать другое. Она хотела не просто пересмотреть свои воспоминания. Она хотела препарировать их. Найти швы. Увидеть заплатки, которыми реальность неуклюже прикрыла дыру в форме Луны Лавгуд.

Каменный Омут, который Дамблдор когда-то держал в своём кабинете, теперь хранился у Гарри, как и многие другие вещи покойного директора. Они принесли его в гостиную. Серебристое, туманное вещество внутри колыхалось и переливалось, обещая путешествие в прошлое.

— Я начну, — сказала Гермиона, её голос был твёрд, но Гарри заметил, как дрожат её пальцы. — Момент в Министерстве. Отдел Тайн. Пятый курс.

Она приставила кончик палочки к виску и вытянула тонкую, сияющую нить воспоминания. Оно было ярким, пропитанным страхом и адреналином. Она позволила нити упасть в Омут. Поверхность на мгновение вспыхнула, а затем показала им знакомую картину.

Они были там. Подростки, окружённые чернотой и стеллажами с хрупкими стеклянными шарами пророчеств. Пожиратели Смерти в масках надвигались со всех сторон. Всё было именно так, как она помнила. Вот Гарри кричит команды. Вот Рон отбивается от заклятия. Вот Невилл, его нос разбит, но он упрямо сжимает палочку.

— Где она? — прошептал Рон, наклонившись над чашей.

— Смотрите, — указала Гермиона.

Они увидели её собственную фигуру, отшатнувшуюся от проклятия Долохова. Она падает. И в этот момент к ней подбегает… не Луна.

На её месте был студент. Незнакомый парень в гриффиндорской мантии, на пару курсов старше их. У него были тёмные волосы и решительное, но совершенно безликое лицо. Он помог Гермионе подняться, отбил следующее заклятие и крикнул ей слова поддержки.

— Всё в порядке! Мы справимся! Просто держись!

Гермиона смотрела на эту сцену, и её тошнило. Она помнила эти слова. Она отчётливо помнила, что их произнесла Луна. Спокойно, почти безмятежно, посреди хаоса битвы. Эта безмятежность и придала ей тогда сил. А теперь эти слова, вырванные из контекста, вложенные в уста безликого статиста, звучали фальшиво и глупо.

— Кто это? — спросил Гарри. — Я не помню его.

— Его там не было, — ответила Гермиона, её голос был глухим. — Это… заплатка. Реальность не стёрла её совсем, она заполнила пустоту. Как природа не терпит вакуума.

Она выпрямилась, чувствуя холодный пот на спине. Это было хуже, чем просто отсутствие. Это было активное, злонамеренное искажение.

— Давайте ещё, — сказал Рон, его лицо было мрачным. — Поезд. «Хогвартс-экспресс». Когда мы впервые её встретили.

На этот раз свою память предоставил Гарри. Снова серебристая нить опустилась в чашу. И снова искажение.

Вот они вчетвером — Гарри, Рон, Гермиона и Невилл — ищут свободное купе. Они проходят мимо одного, где сидит Чоу Чанг с подругами. Они заглядывают в другое… и оно пусто. Просто пустое купе. Они проходят мимо и находят другое место.

— Не может быть, — пробормотал Гарри. — Она сидела там. Она читала «Придиру» вверх ногами. Мы все это видели.

— Видимо, в этот раз реальность решила, что проще оставить дыру, чем придумывать ещё одного статиста, — с горькой иронией сказала Гермиона.

Страх в комнате сгущался. Он становился осязаемым, почти физическим. Это было не просто расследование. Это была вивисекция их собственных душ, их самой сокровенной истории. Каждое погружение в Омут было актом насилия над собой.

— Поместье Малфоев, — тихо произнёс Гарри. — Подвал.

Это воспоминание было самым тёмным. Оно пахло сыростью, страхом и кровью. Гарри вытянул его с видимым усилием.

Они снова оказались в холодном, тёмном подземелье. Они увидели себя — грязных, измученных. Рядом с ними сидел мистер Олливандер, свернувшийся в комочек от ужаса, и гоблин Крюкохват, его глаза горели ненавистью. Они были втроём.

Но Гарри помнил другое. Он помнил, что их было четверо. Что рядом с ним сидела Луна. И когда крики Гермионы доносились сверху, разрывая душу, когда Гарри был готов разнести этот подвал на куски голыми руками, именно Луна тихо взяла его за руку. Она не говорила банальностей. Она просто была рядом, и её спокойное присутствие было единственным, что удерживало его от безумия.

Теперь же в воспоминании эту роль взял на себя… Олливандер. Старый мастер палочек, сломленный пытками, вдруг приподнялся, посмотрел на Гарри мутными глазами и прошептал:

— Держись, мальчик. Тьма не вечна.

Это было настолько нелепо, настолько не в характере этого человека, что Рон не выдержал и отшатнулся от Омута.

— Хватит! Я не могу больше на это смотреть! Это какая-то пародия!

Гермиона тяжело оперлась о край каменной чаши. Её мозг, привыкший к систематизации, наконец-то сложил картину, и картина эта была чудовищной.

— Вы понимаете, что это значит? — спросила она, глядя на побледневших друзей. — Это не разовое заклятие забвения. Это нечто, что активно работает прямо сейчас. Оно не просто стёрло Луну в прошлом. Оно постоянно поддерживает эту новую реальность. Оно следит за тем, чтобы все несостыковки были устранены. Это… это живой, действующий процесс.

Гермиона чувствовала себя так, будто стоит на берегу океана, пытаясь зачерпнуть его ладонью. Масштаб проблемы был невообразим. Это была магия за гранью всего, что знало человечество. Магия, способная редактировать саму историю.

— Нужно посмотреть последнее, — сказал Гарри. Его голос был спокоен, но это было спокойствие человека, идущего на эшафот. — Битва за Хогвартс. Она была там. Она помогла мне найти диадему.

Это воспоминание было самым хаотичным — смесь огня, криков, вспышек заклятий и отчаянной надежды. Гарри погрузил их в тот момент, когда он, отделившись от Рона и Гермионы, искал кого-то с факультета Равенкло, чтобы спросить о диадеме Кандиды.

В воспоминании он подбегает к Чоу Чанг. Они разговаривают. Всё почти так, как было на самом деле. Но не хватает одной детали. Не хватает тихого голоса Луны, которая сказала: «Гарри Поттер, тебе надо поговорить со мной». Той фразы, которая всё изменила.

Вместо этого в изменённой памяти Гарри сам догадывается, что нужно искать не саму диадему, а тех, кто мог её видеть. Это была маленькая, но важная подмена, превращающая озарение, подаренное другом, в его собственную догадку.

Гермиона внимательно, кадр за кадром, просматривала сцену. Хаос битвы, мелькающие лица, рушащиеся стены. Она почти сдалась, решив, что и здесь реальность всё подчистила. Но потом она заметила.

На долю секунды.

В отражении на начищенных рыцарских доспехах, стоявших в коридоре. Когда Гарри поворачивался, его собственное отражение на мгновение исказилось. Рядом с ним проскользнула фигура. Не Луна. Не человек. Нечто длинное, тонкое, абсолютно бесцветное. Оно не имело объёма или текстуры. Оно было похоже на помеху в киноплёнке, на дефект в самом мироздании. Как разрыв в ткани реальности, который на миг показал то, что находится за ней.

— Туда! — воскликнула Гермиона, её сердце заколотилось. — Гарри, вернись на секунду назад в воспоминании!

Гарри, подчиняясь, мысленно «перемотал» сцену. Они снова увидели, как он поворачивается. Но на этот раз отражение в доспехах было идеальным. Только он один. Помехи больше не было.

Гермиона выпрямилась, её глаза горели лихорадочным блеском.

— Оно там было, — выдохнула она. — Я видела. Оно прячется в слепых зонах. В отражениях, в тенях, на периферии зрения. Оно не просто меняет память, оно физически присутствует в мире, как невидимый редактор.

Гермиона посмотрела на своих друзей, и они увидели в её глазах не только страх, но и знакомый им азарт. Страх перед неизвестным чудовищем боролся в ней с жаждой исследователя разгадать самую сложную загадку в мире.

— Оно не идеально, — заключила она. — Оно оставляет следы. Едва заметные, но оставляет. И если мы знаем, где искать… возможно, мы сможем его увидеть.

Но в этот момент она не знала, что и оно уже увидело их. Сущность, которая питалась забвением, почувствовала, что трое упрямых волшебников слишком пристально вглядываются в швы на её безупречном полотне. И оно не любило, когда на него смотрят.

Воронья башня, казалось, дышала знанием. Воздух здесь был прохладным и разреженным, пах старым пергаментом, чернилами и звёздной пылью, оседающей с заколдованного потолка. Для Гарри это место всегда было чужим и немного пугающим в своей интеллектуальной строгости. В отличие от уютного хаоса гриффиндорской гостиной, здесь царил порядок мысли, воплощённый в бронзовом кноттере на двери, который задавал загадки вместо паролей.

Сегодня загадка была простой: «Что всегда приходит, но никогда не наступает?».

— Завтра, — без колебаний ответила Джинни, и тяжёлая дубовая дверь беззвучно открылась, впуская их в сине-бронзовое святилище факультета Равенкло.

Их было двое. Рон и Гермиона остались на площади Гриммо, погружённые в анализ «Придиры», пытаясь найти материальные следы Луны в мире, который её отринул. Гарри же с Джинни решили пойти другим путём. Если глобальная память была стёрта, возможно, остались микроскопические, личные отпечатки. Ежедневные взаимодействия, мимолётные разговоры, соседство за партой — то, что могло оставить фантомный след в сознании однокурсников. Они надеялись, что ежедневная рутина могла оказаться сильнее одного, пусть и всемогущего, заклятия.

Гостиная была почти пуста. Несколько студентов старших курсов сидели в глубоких креслах, погружённые в книги. Огромные арочные окна выходили на территорию замка, заливая комнату мягким дневным светом. В центре комнаты стояла величественная статуя Кандиды Равенкло из белого мрамора. Гарри невольно бросил взгляд на её диадему, и по спине пробежал холодок воспоминаний.

Их появление вызвало вежливое любопытство. Гарри Поттер и Джинни Уизли не были частыми гостями в Вороньей башне. К ним подошла Падма Патил, теперь уже староста школы. Её тёмные волосы были аккуратно собраны, а на лице застыло выражение серьёзной ответственности.

— Гарри, Джинни. Чем можем помочь? — спросила она, её голос был ровным и спокойным.

Гарри почувствовал себя неловко. Как начать этот разговор? Как спросить людей, которые гордятся своим интеллектом и памятью, не забыли ли они кого-то?

— Падма, мы… мы ищем информацию об одной студентке, — начал он, стараясь говорить как можно более буднично. — Она училась с вами на одном курсе. Её звали Луна Лавгуд.

Имя повисло в воздухе. Гарри видел, как Падма нахмурилась, прокручивая в голове списки учеников. Он видел, как несколько студентов, сидевших неподалёку, оторвались от своих книг и с интересом прислушались к разговору.

— Лавгуд? — переспросила Падма, и в её голосе не было ни капли узнавания. — Странная фамилия. Нет, не припоминаю. Я знала всех на нашем курсе. Энтони Голдстейна, Майкла Корнера, Терри Бута… но Луны Лавгуд среди нас точно не было. Ты уверен, что она была из Равенкло?

— Абсолютно уверена, — твёрдо сказала Джинни. — Светлые волосы, немного мечтательный вид. Возможно, вы звали её «Полоумной»?

Слова Джинни упали в тишину гостиной, как камни. Лицо Падмы Патил похолодело. Она выпрямилась, и в её голосе появилась сталь.

— «Полоумной»? Джинни, я не знаю, откуда у тебя такие сведения, но я должна тебя заверить, что на нашем факультете такое немыслимо. Мы — вороны. Мы ценим индивидуальность, оригинальность мышления и эксцентричность. Идея, что мы могли бы травить кого-то за «странность», оскорбительна для самих принципов нашего дома.

К ним подошёл ещё один студент, Терри Бут.

— Она права, — подтвердил он. — У нас никогда не было издевательств, подобных тем, что случаются в Слизерине. Мы выше этого.

Ужас ситуации заключался не в их отрицании. Он заключался в их искренней, непоколебимой убеждённости. Они не просто забыли Луну. Они забыли и собственное поведение по отношению к ней. Мир без Луны был не только миром, где не было её самой, но и миром, где её однокурсники были лучше, благороднее и терпимее, чем в реальности. Стерев её, неведомая сила заодно почистила и их совесть.

— А профессор Флитвик? — с последней надеждой спросил Гарри. — Может, он помнит?

— Мы можем спросить, — пожала плечами Падма, всё ещё выглядя оскорблённой. — Его кабинет как раз здесь.

Маленький, похожий на гоблина декан факультета Равенкло принял их немедленно. Профессор Филиус Флитвик, стоя на стопке книг, чтобы видеть их поверх своего стола, внимательно выслушал вопрос Гарри. Затем он взмахнул палочкой, и из огромного шкафа вылетел толстый, пыльный гроссбух с надписью «Студенты Хогвартса. 1990-2000».

Книга с глухим стуком опустилась на стол. Профессор Флитвик, облизнув палец, начал быстро перелистывать страницы, его длинный нос почти касался пергамента.

— Так-так… Лавгуд, говорите? Посмотрим… Л… Лабрам, Ланкастер, Лэнгли… Нет. Никакой Лавгуд. — Он пролистал ещё несколько страниц. — Я просмотрел все списки за последние пятнадцать лет, мистер Поттер. Студентки по имени Луна Лавгуд в Хогвартсе никогда не обучалось. Мои архивы безупречны.

Он захлопнул книгу с решительным хлопком, подняв облачко пыли.

— Возможно, это была студентка из Шармбатона или Дурмстранга? Во время Турнира Трёх Волшебников было столько гостей…

— Нет, она была здесь, — упрямо повторил Гарри, чувствуя, как последняя надежда испаряется.

Профессор Флитвик посмотрел на него с тем же выражением, что и Кингсли Шеклболт, — со смесью сочувствия и беспокойства.

— Гарри, война была тяжёлым временем для всех вас. Память — вещь хрупкая. Если тебе понадобится поговорить… мадам Помфри всегда к вашим услугам.

Это было хуже, чем открытое недоверие. Это была жалость. Жалость к герою, который, очевидно, начал терять связь с реальностью.

Поблагодарив профессора, они вышли из его кабинета обратно в гостиную. Их миссия провалилась. Стена забвения была монолитной. Но когда они проходили мимо группы студентов, собравшихся у камина, Гарри заметил нечто странное.

Они не смотрели на него. Они шептались, и их взгляды были тревожными. Гарри уловил обрывки фраз.

— …девочка, которая верит в невидимых существ…

— …звучит знакомо, правда? Не имя, а сама идея…

— …будто из старой сказки…

Он остановился.

— Вы что-то вспомнили? — спросил он напрямую.

Студенты вздрогнули и замолчали. Они смотрели на него с опаской. Они не помнили Луну. Но само её описание, её архетип — «странная девочка, верящая в невидимое» — вызывало у них смутную, необъяснимую тревогу. Словно он назвал имя древнего божества, которое давно забыто, но страх перед которым всё ещё живёт в подсознании.

Один из младшекурсников, мальчик с испуганными глазами, не выдержал взгляда Гарри и прошептал, глядя себе под ноги:

— Иногда… иногда здесь, в гостиной, бывает холодно. Просто так, без причины. Будто кто-то смотрит, но там никого нет. Старшие говорят, это просто сквозняк от окон.

Его слова потонули в неловком молчании. Падма Патил смерила мальчика строгим взглядом, и тот тут же сжался, жалея о своей откровенности.

Гарри и Джинни поняли, что большего они здесь не добьются. Они попрощались и направились к выходу. Дверь за ними закрылась, отрезая их от мира синего и бронзового. Они молча спускались по винтовой лестнице.

— Ничего, — наконец сказал Гарри, нарушая тишину. — Совсем ничего.

— Не совсем, — возразила Джинни. Она остановилась на одной из ступенек. Её взгляд был устремлён вверх, на пролёт лестницы, который они только что миновали. — Они не помнят её. Но они её чувствуют. Они чувствуют пустоту на её месте. Холод.

Она говорила тихо, но её слова эхом отдавались в гулком пространстве лестничной клетки. Они снова вышли в главный коридор. И тут Джинни остановилась снова, резко, словно наткнувшись на невидимую стену. Она смотрела не вперёд, а вверх. На потолок.

Высокий сводчатый потолок коридора был расписан. Не так искусно, как потолок в Большом зале, но всё же. По тёмно-синему фону были разбросаны серебряные звёзды, образующие знакомые созвездия.

— Луна любила потолки, — прошептала Джинни, её голос был полон странной смеси нежности и ужаса. — Она говорила, что это как смотреть в лицо вечности. Она любила тот, в Равенкло, со звёздами. Она говорила… — Джинни запнулась, вспоминая точную фразу, — …она говорила, что иногда звёзды моргают неправильно.

Гарри поднял голову, следуя за её взглядом. Обычный расписной потолок. Созвездие Дракона, Большая Медведица, Орион… Всё было на своих местах. Он уже собирался сказать, что это, должно быть, просто игра света, но тут это произошло.

На одно короткое, тошнотворное мгновение ему показалось, что созвездие Дракона… дёрнулось. Звёзды, образующие его длинное, извилистое тело, не сместились, а именно исказились. Вытянулись, как капли расплавленного серебра, в нечто длинное, тонкое и совершенно неестественное. Словно под краской на потолке на долю секунды проступило нечто живое, нечто, что пыталось имитировать форму созвездия, но на миг потеряло контроль.

Гарри моргнул. Видение исчезло. Дракон снова был просто набором серебряных точек на синем фоне.

— Ты видел? — выдохнула Джинни, её пальцы мёртвой хваткой вцепились в его руку.

— Видел, — хрипло ответил Гарри. Его сердце колотилось где-то в горле.

Это больше не было просто расследованием об исчезнувшем человеке. Это уже не было борьбой с чьей-то памятью. То, что они видели — сначала в Омуте Памяти, а теперь здесь, в реальности, — было доказательством. Существо, стеревшее Луну, было здесь. Оно пряталось в архитектуре мира. В отражениях, в тенях, в рисунках на потолке. Оно было наблюдателем. И оно знало, что за ним теперь тоже наблюдают.

Холод, о котором говорил мальчик-равенкловец, не был сквозняком. Это было дыхание того, что пряталось на виду. И сейчас это дыхание они оба ощущали на своих затылках.