"Я Вашей юностью была..." (гет)

Бетта встретила их приветливо — жарой под сорок, палящим солнцем, горячим песком, одуряющим запахом хвои, влажно лижущими берег волнами самого синего Чёрного моря.

Катка, конечно, здесь не было, но Жуков всегда находил, чем им заняться. Футбол и волейбол на раскалённом, как сковородка, пляже, беготня вверх-вниз по лестнице в сто ступенек, кроссы по набережной... И, конечно, море.

Плавание всех видов, в маске и без, наперегонки с волнами и друг с другом, водное поло и водные лыжи — тысяча и одна забава, которыми могут завлечь и увлечь морские волны.

Но по сравнению с их обычными нагрузками всё это казалось отдыхом. Море было чистым наслаждением, после блеклой Москвы и постоянного белого льда перед глазами здешние свет и краски ошеломляли. Ирина не раз бывала в Бетте, но никогда это место не казалось ей таким прекрасным. Сил и времени хватало на всё: и на вечернюю танцплощадку, и на прогулки по набережной, и на свидания, и на романы. Личная жизнь вокруг била ключом, и никому восхитительно не было дела до того, что Ирина Роднина ночует не в своём номере.

Ирина, конечно, задавалась вопросом: а знают ли? По всему выходило, что, если и доподлинно не знают, то уж точно догадываются. Вечерами, если на танцплощадке появлялся Жуков и шутки ради пытался пригласить кого-то из девушек, те, наткнувшись на недобрый, ревнивый взгляд Родниной, резко становились нетанцующими. Днём, когда после тренировок Станислав Анатольевич приглашал всех отведать ухи собственного изготовления, место рядом с тренером, как по уговору, никто не занимал.

Парадокс, но Жуков, который вечно шпынял Роднину из-за веса, очень любил смотреть, как она ест. У себя в номере специально держал для неё фрукты, знал, что после любви у неё просыпается волчий голод, сам кормил её с рук. Она слизывала сок с его пальцев — и это снова перерастало в возбуждающую любовную игру...

Ирина холодела при мысли, что будет, когда папа обо всём узнает. Оставалось только надеяться, что их серьёзный мужской разговор с Жуковым обойдётся без применения табельного оружия.

О семье Жукова Ирина, безусловно, знала, бывала у них дома — но это было так давно, ещё до болезни, что казалось каким-то ужасно далёким, почти несуществовавшим прошлым. Конечно, Ирине было бы стыдно смотреть в глаза его жене. Но и жена Стаса с её глазами, и собственные Ирины родители теперь оставались в Москве, за много километров отсюда. А Жуков был здесь, рядом, и уж его-то глаза смотрели на Иру так, что ни отказать ему, ни отказаться от него было невозможно.

Вечерами он уводил её на дальнюю безлюдную бухту, и там море делило с ними их объятия. Ире тогда казалось, что и звёзды светят, и Земля вращается только для них двоих.

А Жуков просто не мог перестать ею любоваться. Море выточило её тело до совершенства статуэтки, солнце — покрыло бронзой загара. У Жукова сердце замирало от восторга, когда он видел Ирину, летящую на водных лыжах в туче сверкающих солёных брызг или выходящую из воды с алмазной россыпью капель на коже.

Олимпийская богиня. Его самое дорогое сокровище.

Наверное, что-то похожее чувствуют художники или скульпторы при взгляде на своё произведение, которое им особенно удалось. Жуков не был ни художником, ни скульптором, а потому просто думал о том, как все ахнут, когда Ирина Роднина выйдет на лёд в новом сезоне.

При этом он вполне отдавал себе отчёт в том, что не он один смотрит на Ирину такими глазами. Она за последнее время так расцвела и похорошела, что парни вокруг неё теперь толклись постоянно. А Жукова за сердце кусала ревность. Но нужно было терпеть. Тем более, оно того стоило.

… Его абсолютно завораживал контраст между её полудетским обликом, голосом и манерой себя вести и тем, какой она теперь бывала с ним наедине. Да, огромная пропасть отделяла ту девчонку, краснеющую от одних разговоров о поцелуях, от этой юной женщины, вытворяющей в постели такое, что краснеть приходилось уже самому Жукову. Какие-то вещи ему раньше доводилось только обсуждать в приватных беседах с приятелями. Он и не предполагал, что когда-нибудь попробует осуществить их в жизни. Оказалось, что с Иркой можно пробовать всё не только на льду.

Почему-то ей особенно нравилось, когда он брал её сзади. Она так выгибалась, стараясь принять его в себя как можно глубже, отвечая на каждое его движение довольными стонами, так сильно сжимала его в себе, что он едва сдерживался, чтобы всё не закончилось слишком быстро, чтобы ещё потешить свою девочку.

Да что говорить, его самого, нынешнего, от того, прежнего, что мог спокойно спать с Иркой в одной постели, обнимая её, в одной рубашечке (а под рубашечкой и не было ничего), и не допуская мысли о каких-то других объятиях, отделяла немалая пропасть.

А сейчас между ними удивительно совпадали её юная ненасытность и его зрелая страстность. Идеальная партнёрша. Никогда ещё Жуков так не жалел, что слишком рано оставил фигурное катание.

Сам Стас больше любил видеть её глаза — жаркие, влажные, затуманенные желанием, сцеловывать с её губ беззвучный лепет: «Да... Да... Да...», чувствовать, как она сжимает его бёдра своими сильными ножками. Её кожа, казалось, продолжала хранить дневной солнечный жар, солёный морской запах. Он упивался ею. Жадно ласкал её грудки, горячие, маленькие — как раз ему по руке, с тёмными, как вишни, сосками. Ира всякий раз тихо вскрикивала от этой ласки. Казалось, вот так он может длить наслаждение для них обоих бесконечно долго.

Иногда Стас видел, что у Иры на щеках блестели слёзы — и не только её это были слёзы.

Как-то, спустившись с небес на землю после очередной Ириной умопомрачительной выходки, растеряв все мысли и слова (хотя после любви его обычно пробивало на поговорить), еле отдышавшись, Стас только и смог выдать:

— Ну, ты даёшь, Роднина! Где только набралась такого разврата?

— Так у меня тренер — лучший в Союзе, — разнеженно промурлыкала Ира, устраиваясь у него на груди.

— Так-таки лучший? — он почесал её за ухом. — Подлиза! — не то упрекнул, не то одобрил её Стас.

— А то, — она лизнула ему ключицу.

Всё это было уже настолько слишком, что Жуков не нашёл ничего лучшего, чем сказать:

— Ну, значит, муж твой мне спасибо скажет.

Ирина дёрнулась, как будто он её ударил.

— Какой ещё муж? — она вскинула на него такие изумлённые обиженные глаза, что смотреть в них оказалось мучительно. Но пришлось.

— Законный, — припечатал Жуков. — Мы, мужики, на это дело падкие. С такими умениями на тебе любой теперь женится, на руках носить будет.

Ира будто окаменела, напряглась, натянулась вся, как струна.

— Мне любой не нужен, — если бы взглядом можно было поджечь, от Жукова наверняка бы осталась кучка пепла. Наверное, и осталась бы, только пламени помешали разгореться блеснувшие в её глазах слёзы.

Ирина резко поднялась с постели, не глядя ни на Жукова, ни по сторонам, будто была здесь одна, накинула халатик и молча вышла из номера — впрочем, звучно хлопнув дверью.

Не успев среагировать, Жуков ещё по инерции полюбовался ею, смуглой, загорелой, со светлыми следами от купальника на коже (этот контраст заводил его особенно сильно). Дверной хлопок вернул его в суровую реальность. Ирка-то ушла... Внезапно в номере стало как-то очень холодно.

Жуков со злостью ударил кулаком по матрасу. Нет, а что ему было делать? Рано или поздно этот разговор должен был состояться, Ирка с Москвы его ждала, он помнил. Может, не сейчас бы? А с другой стороны, куда ещё тянуть? До отъезда из Бетты всего несколько дней осталось.

Конечно, дело не в том — когда, дело в том — как. Помягче с ней надо было, не на тренировке всё-таки. Не надо, может, было так уж, с плеча. Но этот больной вопрос с Ирой и её местом в его жизни нужно было уже решать. Вот Жуков и решил. Что уж теперь? Слово, как говорится, не воробей. Всё равно были бы и обиды, и слёзы, никуда не денешься. Но ничего, Ирка молоденькая, утешится быстро.

«Ирка-то утешится — а ты сам?» — не подумал даже, а почувствовал Жуков. Нескольких минут не прошло с её ухода, а ему уже её недоставало. Не только он её приучил к регулярной близости, но и сам попал в эту ловушку, сам привык к её маленьким ласковым ладошкам, к долгим объятиям после всего — кажется, они доставляли ему чуть ли не больше удовольствия, чем сам любовный акт. Теперь, когда Ира ушла, сердце сковало холодом потери. Чёрт возьми, и куда её понесло на ночь глядя? Хорошо, если к себе пошла...

Жуков тяжело вздохнул, встал с постели и начал одеваться. Уснуть сейчас всё равно не получится.

Он вышел на улицу и побрёл, не разбирая дороги. Неведомый внутренний компас привёл его на ближайший пляж — и привёл верно, потому что там, на песке, у самой воды, уткнувшись лицом в колени, сидела Ира Роднина. Она плакала. Жуков сел рядом.

— Нашла, где сырость разводить, — он крепко обнял её за плечи, согревая (ветер ночью был прохладный). Ира повернулась и молча легла ему на колени. — Без тебя тут воды солёной хватает, — он помолчал. — Да пойми ты, дурочка, прав я! Время у тебя такое настало — любить. Не я, а кто-нибудь другой бы рядом оказался, ты бы ему на шею вешалась.

Ирина резко подняла на Жукова мокрое лицо и совершенно сухие яростные глаза.

— Вот вы, значит, как обо мне думаете? — она поднялась и отодвинулась от Жукова подальше. — Действительно, дурочка. Могла бы раньше догадаться. Ни слова ласкового, ни цветочка не подарили, ничего... Брали и пользовались, как последней...

Жуков против воли улыбнулся.

— Подарков захотела, хорошая моя? Будет тебе подарок. Прямо скажу, сюрприз! Как в Москву вернёмся.

Ирина смерила Жукова тяжёлым взглядом.

— Не приду я к вам больше, Станислав Анатольевич.

— Как знаешь, — покорно согласился Жуков, стараясь не обращать внимания на холод, мгновенно поселившийся где-то за грудиной.

Ира встала и, не глядя больше на Стаса, пошла обратно в корпус. Стас провёл рукой по песку, стирая её следы. Потом лёг, уткнувшись лбом в песок, ещё тёплый от дневного солнца.

Море дышало спокойно и ровно. Ему ни до кого не было дела.

Слово своё Ирина сдержала: в номер к Жукову ни разу больше не зашла, наедине с тренером не оставалась. Даже на финальной предотъездной ухе отсела от него так далеко, что все удивлённо таращились на свободное место рядом с тренером: его, по привычке, так никто и не занял.

Жуков своё слово тоже сдержал. В Москве, на первой же тренировке он притормозил Ирину у выхода на лёд.

— Стой-ка. Ну-ка, глянь вон туда.

Ирина послушно посмотрела, куда велено. Новичка она заметила сразу — да и трудно было его не заметить, когда парень в прыжке взлетел чуть не под самый потолок.

— Ничего себе! — восхитилась Ирина. — Это кто же такой? Прямо Брумель! — потом помедлила и удивлённо и радостно спросила:

— Это что... это мне, что ли?

— Нет, Милке Пахомовой, — съехидничал Жуков. — А то ей с одним партнёром скучно, я ей второго приспособить решил. А Роднина пусть одна ещё покатается, над своим поведением подумает, — последние слова он выделил особо. — Пока этот, — Жуков кивнул на фигуриста, — со своими прыжком и шагом танцы танцует, — тут, глядя на Ирино насупившееся личико, тренер потерял охоту шутить и свистнул в свисток. — Эй, Зайцев! — он помахал рукой. — Хорош перед девками красоваться! Давай сюда!

Ирина внимательно смотрела на приближающегося фигуриста. Он лихо огибал остальных, двигался быстро, слитно, как будто вовсе не прикладывая усилий, почти не касаясь коньками льда. Особенно это стало заметно, когда он притормозил у бортика, взъерошенный, раскрасневшийся. Ирина оценивающе оглядела его с головы до ног. Несуразный, ушастый, курносый, глаза какие-то раскосые. Ещё и Зайцев. Идеально.

— Ну, вот, знакомьтесь, — нарушил молчание Жуков. — Александр Зайцев, спортсмен из Ленинграда. А эту пигалицу ты, небось, по телеку видел, — с гордостью представил Ирину тренер.

Они пожали друг другу руки.

— Ну, вам не куплеты вместе петь. Давайте оба на лёд, живо! — поторопил их Жуков.

Зайцев, не выпуская Ириной руки, повёл её на каток.

И сразу все личные обиды, недомолвки и недопонимания отступили на такой далёкий план, что почти перестали существовать. Ирине даже не верилось, что в последние месяцы было в её жизни что-то такое, что занимало её мысли, кроме фигурного катания. Ей уже было всё равно, этот партнёр или какой-то другой. Она снова была на льду и теперь — не одна. Это и было по-настоящему важным.

Наконец-то ей не нужно было тащить партнёра за собой. Они шли ровно, ходко, вместе. И руки у него оказались хорошие, бережные. Не то, что у Буланова, после которого у Ирины не заживали синяки.

А Жуков, глядя им вслед, замолчал и замер, как охотничий пёс, почуявший добычу.

Да, на этот раз он не ошибся. Конечно, работа предстояла адова, но их слаженный ход и абсолютно равную скорость он видел уже сейчас. Если Жуков когда и хотел создать идеальную пару, для которой на льду не будет ничего невозможного, то теперь момент наступил самый подходящий.

Когда они вернулись с выезда, Жуков, глядя на разрумянившуюся Иру, спросил:

— Ну что? Как тебе?

Та, искренне рассмеявшись, ответила:

— Потрясающе!

Зайцев так и не выпустил её руку из своей.

Жуков так давно не видел, как она улыбается.

«Угодил, выходит, с подарком — на свою голову...»

— Что бы ты понимала, — пробурчал тренер. Слишком хорошо он помнил, когда ещё у неё бывают такие счастливые хмельные глаза... — Ладно, труд и из Зайцева сделает человека. Будем тренироваться.

И они стали тренироваться.

Чем больше Ира узнавала Сашу Зайцева, тем больше он ей нравился. Очень молодой, совсем простой и бесхитростный, что называется, без двойного дна, этот парень после мучительных отношений с Жуковым стал для неё настоящей отдушиной. Да и физически он был хорош: рослый, широкоплечий, длинноногий, — всё, как она любила. Только худой чересчур. Но, пройдя через горнило тренировок Жукова по общей физической подготовке, он быстро оброс мышцами, и всё стало идеально. Зайцев как-то сразу был очень чутко настроен на неё, а когда они понемногу скатались, Роднина и вовсе почувствовала себя с ним, как единое целое.

Однажды, после особенно удачного проката, выходя с поддержки, Ирина рассмеялась:

— Ох, Сашка! Вообще бы с тебя не слезала!

Зайцев покраснел, Жуков потемнел лицом.

После тренировки, когда все расходились по домам, Жуков остановил Ирину на выходе из Дворца спорта.

— Я тебя домой отвезу. Поговорить надо. А тебе, Зайцев, — в другую сторону! — прикрикнул он на растерянно остановившегося Сашку. — Нечего тут уши греть.

Роднина и Зайцев с сожалением переглянулись.

— До завтра, — развела руками Ира.

Саша молча кивнул.

Ехали в мрачном гробовом молчании, Ира только ойкала на особенно крутых поворотах.

Жуков остановил машину под мостом у Лужников так резко, что, если бы не ремень безопасности, Ирина влетела бы носом в лобовое стекло.

Роднина выжидающе уставилась на Жукова. Он молчал, до белых костяшек сжимая пальцами руль, до белых пятен на скулах сжимая зубы, словно что-то мешало ему заговорить.

Наконец, Ирина, устав ждать, тронула его за руку.

— Стас, что случилось?

Видимо, его чуть отпустило. Жуков разжал руки и легонько ударил по рулю.

— Не хочу я больше с вами работать.

Вот лучше бы он её ударил, ей-богу.

… Когда первые обиды улеглись и пришло время здравых рассуждений, Ирина поняла, что обижаться ей, в общем, не на что. Это же она забыла честь и скромность советской девушки, вешалась на шею женатому мужчине, пошла с ним на всё... Чего же она хотела?

«Выжить, — с готовностью подсказал внутренний голос. — Выздороветь. Вернуться на лёд».

Всё это было исполнено в точности. Жуков сделал для неё всё, что мог, — да и продолжал делать. Более того, недавно обретённым женским чутьём Ирина понимала, что, пожелай она вернуть их близкие отношения, он с радостью бы согласился. Но здесь она не могла переступить через себя, как бы ей того ни хотелось. Конечно, сейчас не Средние века, не царский режим, отношения вне брака не считаются чем-то абсолютно запретным и страшно порицаемым — но только если они в результате ведут к созданию новой ячейки общества. Свою же точку зрения по поводу их совместного будущего — вернее, его отсутствия — Жуков высказал вполне ясно. Ирина это приняла, возражать и требовать чего-то не посмела. Но и продолжать так дальше не могла.

А ещё иногда всплывала эта детская обида: «Он даже ни разу не сказал, что меня любит».

Да, он не говорил ей, что любит. Он любил. Долгие годы Ира провела в тёплом коконе его любви и заботы, под лучами его внимательного взгляда, — и теперь почувствовала, будто её голой выставили на мороз да ещё и дверь перед носом захлопнули.

На глаза навернулись слёзы, Ирина едва сумела их сдержать.

— Это... это вы из-за Сашки, да? Он не справляется?

— Да справляется он, — нехотя сказал Жуков. — Конечно, с ним ещё работать и работать, но перспектива есть, и большая, — он помолчал, потом с трудом, через силу проговорил:

— И вообще — хороший он парень. Надёжный. Ты присмотрись, — и посмотрел на Ирину прежним тяжёлым настойчивым взглядом.

Впервые за долгое время их глаза встретились, впервые за долгое время Ирина посмотрела ему в лицо прямо и вблизи, а не вскользь, с расстояния от середины катка до бортика, как на тренировках. И поразилась тому, как он осунулся, будто был болен чем-то.

— Тогда что? — Ирина требовательно посмотрела на Жукова. — Я не в форме? — вот это была очевидная неправда. Сейчас Роднина чувствовала себя даже лучше, чем до болезни. Горы могла свернуть. Тело рвалось работать, даже все сердечные увлечения отошли на десятый план, будто и не связывало её ничего с потерянным человеком, сидящим рядом. Сейчас она видела в нём тренера — и только.

— В форме ты, — подтвердил Жуков. — В лучшей из возможных. Не нужен я тебе больше. Тебя теперь любой другой тренер до пьедестала доведёт. Ты уже — Роднина. А про Жукова никто и не вспомнит.

— Да что вы ерунду говорите? — возмутилась Ирина. — Все знают, что я ваша ученица, я столько лет у вас тренируюсь. Никогда мы славы не делили. После Олимпиады вы от меня не отказались, в болезни не оставили... Что теперь изменилось?

— Правда, что ли, не понимаешь? — разочарованно отвёл глаза Жуков. — Да я поначалу и сам не понял, — признался он. — Вот говорят, хирургам близких нельзя оперировать, личное с профессиональным смешивать. Наверное, с тренерами то же самое. Ты разве не заметила, что я тебя щадить начал?

Честно сказать, ничего подобного Ирина не заметила. Скорее, что Жуков меньше стал обращать на неё внимание. Оно и понятно, больше его тренерского внимания в виде криков, ругани и беспредельных дополнительных нагрузок как новичку доставалось Зайцеву. Тот уже стонал от такого внимания, однако не роптал, понимая, что всё это на пользу, что мастер спорта из Ленинграда пока олимпийской чемпионке из Москвы не ровня, и изо всех сил старался эту пропасть перескочить.

— А... это плохо? — усилием воли отвлекаясь от мыслей о своём партнёре, спросила Роднина.

— Чего ж хорошего? — философски заметил Жуков. — На результате непременно скажется. Сама мне потом не простишь, когда Мишка Буланов у тебя перед носом золотой медалью помашет. Давай сейчас расстанемся, по-хорошему. Потом хуже будет.

Ирина сидела спокойная, собранная, глядя прямо перед собой.

— Мне нужна олимпийская медаль. Золотая, — уточнила Роднина.

— Выиграешь, — пожал плечами Жуков.

Ирина покачала головой.

— Без вас не выиграю. С Булановым ещё могла бы, а Сашка ещё не готов. Вы лучший тренер в Союзе, вы сможете его подготовить. Будете меня жалеть — так я себя не пожалею, — клятвенно заверила она Жукова. Поняв, что это не произвело на него должного впечатления, рассердилась:

— Станислав Анатольевич, вам самому-то не обидно? Для чего вы меня вытянули с того света, возились с немощной почти целый год? — тут Жуков выразительно хмыкнул. Но Ирину было не сбить с толку. — Чтобы я каталась и побеждала! Вам же тоже нужна эта медаль!

Глаза у Жукова стали совсем безразличными.

— Да получу я эти медали. Я же тренер, а не фигуристка. Это твой век короток, а я таких пар ещё с десяток наштампую. Только все скажут, что это я сделал.

Правда, лучше бы ударил...

— Вам что, больше не интересно со мной работать? — упавшим голосом спросила Ирина. — Если я с вами не сплю?

И тут же почувствовала у себя на макушке его тяжёлую ладонь.

— Умница, — Жуков одобрительно погладил её по голове. — Всё ты правильно поняла. А вот если будешь хорошей, послушной девочкой, я ещё и подумаю. Ты только попроси меня хорошенько, как ты умеешь.

Просить пришлось тут же, прямо в машине.

Потом Ирина замерла под его рукой и медленно проговорила:

— Хорошо. Если такие ваши условия, — я согласна. Составляйте расписание.

— Тренировок? — не понял Жуков. Ира очень старалась, так что он с видимым трудом собирался с мыслями. — Так составлено уже.

— Нет, — криво усмехнулась Роднина. — Свиданий.

Она потянулась к дверце.

— Что — даже не поцелуешь? — ей не хотелось разбираться с тем, что звучало в его голосе — насмешка, издевательство или просто звериная тоска? Она только знала, что всё то, что двигало её вперёд, что вернуло её к жизни, — всё в эту минуту между ними безвозвратно закончилось.

— Пойду проветрюсь.

Ирина вышла из машины и медленно пошла по обочине. Невероятно холодным и неуютным показался ей мир вокруг. Будто солнце погасили.

Жуков неподвижно смотрел ей вслед. На него вдруг навалилась такая апатия, как будто этот разговор отнял у него несколько лет жизни. Он перевёл взгляд с удаляющейся ссутуленной фигурки, мельком скользнул глазами по зеркалу. Из зеркала на него глумливо глянул подонок.

И трус.

… Что — решил рубануть одним махом по живому, а не резать по кусочку? Нет, похоже, эту пытку вам обоим придётся вытерпеть до конца.

Дальше всё предсказуемо стало только хуже. Конечно, никакого такого расписания с их убийственным графиком тренировок у них не получилось. Ира просто забегала к нему, когда была свободна сама, когда был свободен он, — то есть, очень редко. Всё происходило быстро, скомканно и не оставляло после себя никаких чувств, кроме пустоты и одиночества. Ира смотрела куда-то в сторону, не отвечала на поцелуи, и мысли её были явно где-то не здесь, с Жуковым. Хорошо, если на льду, с прыжками и дорожками... а не с поддержками и Зайцевым. Потом она быстро уходила, брезгливо одёргивая платье.

Жуков никогда не думал, что после секса может быть так плохо.

На ехидное замечание тренера, что так он и сам бы управился, Ира только пожала плечами:

— Как уговорились: вы со мной работаете, я с вами сплю.

— Да если бы я с тобой так работал, как ты со мной спишь, нас обоих бы уже из сборной выперли! — в сердцах прикрикнул Жуков. — Уйди с глаз моих!

Последний раз был и вовсе вопиющий. Ира, буквально стоя на пороге тренерской, бросила через плечо:

— Саш, подожди меня минут десять, — и, закрывая за собой дверь, понизила голос, обращаясь к Жукову:

— Давай сегодня по-быстренькому, а то меня Сашка в кино пригласил.

Первым порывом было послать её к чёрту. На какую-то секунду Жуков даже понял мужчин, которые бьют женщин.

Но... слишком давно он с ней не был, слишком не хватало ему тех крох тепла и близости, которые он ещё мог от неё получить, пока всё между ними ещё не закончилось совсем. Жуков шагнул к ней, не зная, чего больше хочет — обнять её или задушить. Голодно, грубо и агрессивно прижался ртом к её губам, будто не целовал, а дрался.

И вдруг она отозвалась, прильнула к нему, застонала, разом переплавляя жар его ярости в совсем иной жар. Нет, никогда она его не боялась. Жуков донёс Иру до стола, понимая, что, кажется, отвоевал её у Сашки, у дурацкого киносеанса, у всей её молодой жизни без него, Жукова, — на этот раз отвоевал.

Потом он еле удерживался от того, чтобы украдкой продемонстрировать Зайцеву след от Иркиных жадных губ на своей ключице. Ещё ни одной своей наградой Жукову не хотелось так бахвалиться.

Тяжелее всего приходилось на тренировках. Там Ирина была совсем прежней: сосредоточенной, упрямой, оживлённой, весёлой. Только всё это теперь предназначалось её новому партнёру. Как будто всё её внимание теперь принадлежало Зайцеву. Так оно и следовало, конечно. Ирина старше, опытнее, титулованнее, Зайцев — новичок с ней в паре, перед которым стояла задача в кратчайшие сроки догнать олимпийскую чемпионку в уровне мастерства, а то и опередить её. Ведь он партнёр, на нём и нагрузка, и ответственность больше. Это хорошо понимал и Жуков, а потому с самого начала драл с новичка три шкуры, движимый, кроме этого понимания, ещё и страхом — а ну, как уронит этот прыгун ленинградский его девочку? Даже думать об этом было невыносимо.

Но ещё невыносимее смотреть, как эти двое пересмеиваются, переглядываются и будто понимают друг друга без слов. Ещё невыносимее ощущать, что теперь они вместе, а он, Жуков, отдельно. Его разрывало обидой и ревностью от понимания, что, возникни между ним и Зайцевым открытый конфликт, Ирина примет сторону партнёра — и, увы, не столько от сестринского покровительства молодому подопечному (который уже бросал на неё взгляды далеко не братские), а от желания досадить тренеру. Зайцев, кстати, вряд ли что-то понимая, но, видимо, что-то такое чувствуя, благоразумно не отсвечивал и на ссоры не нарывался.

Это тлеющее между ними нечто требовало выхода: или в ожесточённой ругани на льду, или в уже ни на что не похожих встречах в тренерской... Последние, правда, совсем почти сошли на нет — близился Чемпионат Европы. Тренировки выходили на финишную прямую, нагрузки стали максимально возможными.

И в то же самое время, несмотря на все терзания и сомнения, Жуков не мог не испытывать восторга. Здесь и сейчас под его руками выплавлялась небывалая пара. Жуков уже вывел их на соревнования в Запорожье, где они задали жару, ещё на разминке утерев нос своим (в сумме) более титулованным соперникам Буланову и Любимовой. Это выступление ясно показало всем, что в Союзе с Родниной и Зайцевым тягаться некому. Мощные, сильные, чутко настроенные друг на друга, такие, каких он представлял себе только в мечтах, — и эту пару создал он, Жуков. Перед восхищением делом рук своих отступала даже ревность.

Да, Жукову приходилось слышать раньше о людях, которые в боли находят удовольствие. Но он никогда не думал, что и сам окажется из той же породы.

Сокрушительная победа на Чемпионате Европы в Кёльне для Ирины Родниной означала только одно: они смогут. Если раньше на тренировках, на промежуточных соревнованиях внутри страны да и просто наедине с собой у неё ещё были тревоги и сомнения: а стоит ли? а по себе ли ношу взяла? а не опозорятся ли? — то эта победа была уже серьёзной заявкой на другую победу — в грядущих Олимпийских играх. Они это сделали. Вытащили Ирину с того света, восстановили после болезни до ещё лучшей спортивной формы, в кратчайшие сроки создали новую пару ещё сильнее и ярче предыдущей — и победили с небывало высокими оценками.

Парадокс, но чем больше преуспевали Ирина Роднина и Александр Зайцев в спортивном мастерстве, чем более высокие результаты показывали, тем более тягостными и натянутыми становились их отношения с тренером. Ему бы радоваться успехам подопечных — это же его заслуга, в конце концов! — но Жуков становился всё мрачнее и безучастнее. Роднина смутно догадывалась, что причиной тому далеко не спорт...

Надо сказать, она уже сама себя не понимала. Вовсю флиртовала с Зайцевым на глазах у Жукова и изредка косилась на того: смотрит ли? Он смотрел, и Ирина буквально кожей чувствовала, как ему больно. Знать не знала, что есть люди, которые в чужой боли находят удовольствие, а просто получала его. Глаза блестели ярче, кровь приливала к щекам, в груди растекался терпкий жар. Зайцев, глядя на неё, такую, просто плыл.

Ирина не отдавала себе отчёта, для чего так мучает Жукова. Он ни в чём её не обманул, ни разу не предал, продолжал с ней работать, хоть ему это было уже поперёк. То, чем ей приходилось за это расплачиваться, было просто смешно. Она ведь радостно поддалась на его детский шантаж, потому что её, вопреки всем её моральным преградам, продолжало к нему тянуть. Ира даже радовалась, что каток в ЦСКА — это не пляж в Бетте, где при взгляде на полуодетого Жукова её буквально трясло от вожделения...

Какой же дурной инстинкт владел ею теперь?

И в какой момент её показательные выступления перестали быть игрой?

Нет, Сашка-то по своей простоте и неопытности сразу принял все её улыбки и стрельбу глазками за чистую монету. Очень скоро его восхищение и благоговение перед знаменитостью, с которой ему выпал счастливый случай кататься, и привычка постоянно под неё подстраиваться на льду вместе с партнёрской обязанностью оберегать партнёршу... плюс молодость их обоих и все, связанные с нею желания, распаляемые ежедневным близким контактом, сделали своё чёрное дело. Прошло совсем немного времени с начала их тренировок, а Зайцев уже оказался по уши влюблён в Ирину Роднину.

А что же сама Ирина Роднина? Если вдуматься, она до сих пор была лишена нормальной молодости и всех её нормальных радостей. Беспощадный спортивный режим и тяжелейшие нагрузки не оставляли ни времени, ни сил ни на компании, ни на пустое времяпрепровождение вроде походов в кино или прогулок, ни на влюблённости. Любовь настигла её практически на больничной койке при подозрении на смертельный диагноз — и к человеку, который, положа руку на сердце, меньше всего для этого подходил. То, что теперь Роднина испытывала к Саше Зайцеву, было совсем не похоже на больное тягостное чувство, которое связывало её с Жуковым. Чувство, у которого не было будущего. А вот с Сашей всё могло бы получиться, как следует — по-хорошему, по-правильному. Они были почти ровесники, вместе катались, Саша был свободен, Ире не нужно было смотреть на него снизу вверх. Он сам так на неё смотрел, вопреки росту. С ним всё было просто и ясно. Иру забавляла мысль, как бы Саша отреагировал, расскажи она ему про Жукова.

В общем, уже становилось понятно, что распад их тройственного союза — это только вопрос времени. Но Ирина старалась об этом не думать.

Напряжение между ними тремя звенело такое, что рано или поздно должно было рвануть.

Оно и рвануло — на Чемпионате мира в Братиславе.

Вообще это выступление выдалось особенно нервным. Повинуясь какому-то неведомому чутью, Жуков психовал больше обычного и задёргал их совершенно. В какой-то момент Ирина не выдержала и прикрикнула на него: «Больше ко мне не подходите!» Да, она уже совсем с ним не церемонилась.

Но когда посреди программы замолкла музыка и, машинально спускаясь с поддержки, Ирина заглянула в лицо партнёра, то, кроме недоумения, переходящего в панику, ничего там не обнаружила. На миг ей показалось, что на льду она совершенно одна. Ирина повернулась в сторону своего тренера — и глаза их впервые встретились. Наверное, он пытался что-то сказать ей, как-то докричаться, но сквозь оглушающую тишину к ней сейчас не мог пробиться ни один звук. Единственное, что она уловила, — это его уверенный кивок и властный успокаивающий жест, который Ирина поняла как сигнал катать дальше.

И мир снова стал правильным. Всё встало на свои места, стало ясным и понятным, как в детстве: её миром управлял Жуков, Ира была его созданием, естественным продолжением его руки, абсолютно послушным его воле. В висках снова зазвучал метроном, как на тренировках, а внутри запела знакомая музыка, которую никакой тишине было не заглушить.

Ирина потянула Зайцева за собой в следующий элемент.

Программу откатали чисто, без ошибок, во время уложились полностью. Когда закончили, Зайцев неожиданно собственнически обнял Ирину за плечи. А её будто затопило тёплой волной — от пройденного испытания, чёткого осознания: вот теперь они смогут всё, ощущения (наконец-то) себя с партнёром единым целым. И уже забытого ощущения себя единым целым с тем далёким человеком у бортика.

Уходя со льда после спора с судьями, Ирина ответила на крепкое объятие Жукова не менее крепким и преданным объятием — словно и не было этих долгих месяцев невнятно тлеющего конфликта.

Позже, когда, сидя перед фотокамерами между Жуковым и Зайцевым, Ирина обняла обоих за плечи, то с садистским удовольствием ощутила, как Жуков вздрогнул под её рукой. Да, она давно уже не прикасалась к нему просто так. В то же время у неё мелькнула мысль, совсем смутная и до того дикая, что не хватило духа додумать её до конца, — мысль сохранить для себя их обоих.

Чтобы в голову больше не лезли такие дикие мысли, вечером она пришла в номер к Зайцеву.

С Сашкой всё оказалось... неплохо. Его неопытность с лихвой искупалась молодой энергией и привычкой подстраиваться под партнёршу. Ну, и природные параметры вполне соответствовали росту, что тоже имеет значение.

Идиллию нарушили какой-то шум и топот в коридоре. До Иры донеслись отголоски фраз:

— Врача позвали?

— … и когда он так накидаться успел?

— Так Роднина делась куда-то, кому за ним смотреть?..

В общей суматохе никто не заметил, что Роднина и Зайцев выскочили из одного номера.

Картина перед ними предстала неутешительная. Дверь в номер Жукова была распахнута настежь, даже петли малость перекосило. В самом номере тоже было неблагополучно. Ирина заметила разбитую тумбочку и перевёрнутый столик.

Постоялец сидел на полу с видом человека, потерпевшего сокрушительное поражение.

Спортсмены, как по команде, расступились, пропуская Ирину вперёд. Кто-то даже легонько подтолкнул её в спину со словами: «Подойди к нему».

Ирина шагнула через порог и на секунду зажмурилась: в комнате стоял крепкий запах спиртного — отвратительный и пугающий. Она подошла ближе, позвала:

— Станислав Анатольевич!

Пьян он был, что называется, мертвецки. Смотрел прямо перед собой неподвижными, стеклянными глазами, словно вообще не понимал, где находится. Ирине стало не по себе. Она никогда его таким не видела.

— Станислав Анатольевич, вы как? — негромко проговорила Ира и тронула его за плечо.

Жуков поднял на неё глаза, с трудом фокусируя взгляд.

— Иришка...

Узнал.

Потом приподнялся, встал перед ней на колени, крепко обнял за бёдра, ткнулся лбом в живот. Роднина замерла. Пожалуй, застань все ребята их с Жуковым за самым интимным делом, ей не было бы так стыдно.

— Вам плохо? Может, приляжете? — осторожно спросила Ирина.

Она почувствовала, как он фыркнул в складки её халата.

— Пойдём... приляжем, — и погладил её по бедру. По ногам резво пробежались мурашки.

Ирина помогла ему подняться, довела до койки, усадила. Потом повернулась и, ни на кого не глядя, вышла из комнаты.

… Что может быть общего у победителя и побеждённого? Только битва.

Отчего-то Зайцев не стал её догонять.

Агония продолжилась и в Москве. Жуков по-прежнему тренировал свою звёздную пару, но теперь это сделалось вовсе невыносимым. Отлично понимая, что теперь его подопечных связывает не только спорт, он просто видеть их вместе не мог. Зайцев бесил его до белых глаз. Ирка... Умом Жуков понимал, что сам поставил их в пару, сам подтолкнул Ирину в объятия партнёра, что, в конечном итоге, она всё сделала правильно. Но почему-то от этой правильности головой о бортик биться охота.

Чуть-чуть помогал алкоголь. Жуков не отдавал себе отчёта в том, что будто пытается вытеснить из памяти эти полгода сладкого безумия, забыть, что она женщина, снова видеть в ней только ребёнка, а в их отношениях — только отношения тренера и ученицы, абсолютно целомудренные.

Получалось плохо.

Последней каплей стало то, что Жуков застал их с Зайцевым в раздевалке. Зашёл случайно вечером, думал, уже нет никого. А вот ошибся. Зайцев зажал Иру между шкафчиками, и ни у кого не осталось бы сомнений, чем они там занимались. «И как он её держит? Ей же неудобно!» — машинально подумал Жуков и тут же осёкся. Надо было как-то обозначить своё присутствие, грубо выругаться, растащить их (а то и втащить кое-кому), но Жуков будто онемел и не мог двинуться с места.

Судя по её довольным вздохам, никаких неудобств Ирка не испытывала. Он-то знал, как горячо и часто она дышит, когда ей очень хорошо. И Жуков не мог глаз от неё оторвать. От того, как она жмурится, как нежно раскрываются её губы в блаженной улыбке, как сжимаются, удерживая вскрик, когда хорошо становится нестерпимо... он помнил, какими пересохшими они становятся от любовной жажды... и сейчас непременно нужно её поцеловать...

«Что же ты её не целуешь, идиот?»

А когда-то вот такое лицо у неё было только для него...

И вот в самый горячий миг Ира широко открыла глаза — и их взгляды встретились. Жестокий и гордый вызов, который Жуков прочёл в её глазах, ожёг его, как пощёчина.

Он бы многое понял: и их молодую страсть, которой просто негде было осуществиться — не у Иркиных же родителей под боком и не в Сашкиной же общаге; и уж Зайцева как собрата по счастью любить эту неугомонную девчонку он бы тоже понял — от её поцелуев сам Жуков, взрослый мужик с большим жизненным опытом, приходил в полную боевую готовность, что уж тут от пацана ждать. Но такое расчётливое представление, специально, чтобы врезать ему по больному... Теперь Жуков понял не только тех, кто бьёт женщин, но и тех, кто их убивает.

Жуков отвернулся и вышел из раздевалки, шарахнув дверью так, что с потолка посыпалась штукатурка.

В этот раз на ночь он остался на катке, в тренерской. Не мог в таком состоянии ехать домой, разнёс бы там всё к чёртовой матери. Если бы вообще до дома доехал, а не свернул бы с моста в какую-нибудь речку.

Утром перехватил Роднину в коридоре, грубо бросил:

— Зайди.

Ирина снизу вверх заглянула ему в лицо и отшатнулась. Что ж, бессонная ночь и похмелье никого не красят.

Когда они зашли в тренерскую, Жуков сразу же сел за стол, словно ставя между ними преграду.

— Уходи, Ирка. По-хорошему уходи. Не могу я так больше, — а сам глаз не поднимал от столешницы, будто это Роднина его с кем-то застала, а не наоборот.

— К кому же я уйду? — её голос прозвучал растерянно, по-детски.

— Да к кому хочешь! — прикрикнул Жуков, еле удерживаясь от того, чтобы указать ей точное направление. А потом как-то разом остыл. — Хоть к Наташке.

— А примет? — осторожно спросила Ирина.

Тут Жукова совсем отпустило, и он прямо посмотрел ей в лицо.

— Смеёшься, что ли? От чемпионов мира какой тренер откажется? Ещё передерутся из-за вас, — в который раз профессионал победил в нём человека. Жуков, вопреки всему, не переставал ими гордиться. Всё-таки они были лучшими.

— Вы же отказались, — пробурчала Ира. — И мне это как-то объяснять надо.

Жуков фыркнул.

— А чего тут объяснять? Скажешь, мол, тиран Жуков и деспот. Чистая правда, между прочим, — увидев, как её глаза начинают наполняться слезами, добавил:

— Ну, чего ты сопли развесила? Мне самому тебя выгнать? Да, может, ещё пойти обнародовать, как вы тут с Зайцевым... дисциплину нарушаете?

Далее он с удовольствием понаблюдал, как Роднина заливается жаркой краской.

— Да пойми ты, так для всех лучше будет, — вот теперь Жукову стало легко и спокойно, точно гора с плеч упала. Невыносимы были месяцы их разрыва при попытках совместной работы, а сейчас, разрубая этот мучительный узел недомолвок, обид, ревности, Жуков ощущал почти счастье. Теперь он мог с радостью её отпустить. — Да тебе, по большому счёту, уже и тренер не нужен. К Наташке идите, — постановил Жуков. — Пусть у бортика стоит, под конёк не лезет, смотрит, как чемпионы катаются. Учится.

Понятно, что долго стоять и смущаться было явно не в Иркином характере. Не было преград для этой спортсменки. Жуков сам так её воспитал.

В одно мгновение обогнув злосчастный стол (который тоже, между прочим, много чего мог припомнить), Ирина подошла к Жукову вплотную. Он, чтобы не смотреть на неё снизу вверх, инстинктивно поднялся ей навстречу.

… И вот они уже сжимали друг друга в объятиях — бесконечно далёких от той страсти, которая пробуждала их раньше, которая заставляла их так ранить друг друга. Сейчас это было прощание.

— Ничего, не кисни, птенчик. Всё будет хорошо. Всё ещё будет.

И только сейчас Жуков с ужасом понял, что и ей врёт, и себе. Может Роднина уйти к другому тренеру, замуж выйти за другого мужчину, из страны уехать, хоть на Луну улететь, — для него всё равно ничего не закончится. Не перестанет он носит в сердце эту ношу. Не перестанет он её любить.

Вот только Родниной об этом знать не надо.

Жуков молча проводил взглядом её, хмурую, с подозрительно заблестевшими глазами, упрямо сжимающую губы. Мимоходом услышал, как она бросила ждущему под дверью партнёру: «Не будет больше тренировок, Зайцев. Допрыгались».

Когда за Ириной закрылась дверь, Жуков снова сел за стол — ноги отчего-то не держали.

«Ну, вот и всё. Будь счастлива, моё сокровище», — и достал стакан.