Да кто такая эта ваша Джейн Остин?! (гет)

У каждой страны есть свои недостатки, и у Англии их тоже довольно. Об изменчивой погоде этого края было сложено много легенд — вполне правдивых и немножко преувеличенных. Мы об этом предмете тоже скажем пару слов в дальнейшем, а теперь же отдадим должное природе Хартфордшира. Не скажу за всю Англию, но в этом графстве она чудо как хорошо, особенно же в летнюю пору. Благодатная сельская местность с зелеными лугами, лесами и чистыми прозрачными реками радует глаз всякого — и местного жителя и проезжающего мимо путника. Здесь может найти покой мятежная душа, и стрекотание сверчков или же пение птиц служит тому лучше, чем музыка. Распустившиеся полным цветом сады радуют своим благоуханием, и тёплые дни преобладают над днями холодными, что вполне способствует прогулкам как в одиночестве, так и в компании. 

Именно прогулки по окрестностям были главным занятием юной Генриетты и большой заботой её матери. Мы оставили нашу бедную вдову и её дочь на дороге, ведущей в Хартфордшир, и могу вас заверить, что доехали они до своего нового пристанища безо всяких помех. 

Обосновавшись как следует в своем летнем жилище — не роскошном, но сносном, мадам Медичи приступила к исполнению своего замысла. Первым делом она добилась того, чтобы получить возможность бывать в Незерфилд-парке. Сделать это оказалось нетрудно, поскольку наша предприимчивая вдова озаботилась всеми деталями своего замысла заранее. Ещё в Лондоне она свела знакомство с матерью мистера Вильреса и миссис Филдинг, ненароком сказав ей, что они с дочерью намерены провести лето в Хартфордшире. Рассчитывая на то, что в семейной переписке рано или поздно всплывут эти подробности, мадам Медичи отправилась в путь. Расчеты её полностью оправдались — и в первую же неделю пребывания на новом месте их посетил сам мистер Вильрес, проезжавший мимо на своем замечательно породистом жеребце. Отчитавшись о здоровье своей матушки, он осведомился, нравится ли им Хартфордшир и обмолвился о том, что они с сестрой (какое невероятное совпадение) снимают поместье совсем рядом. 

Таким образом приглашение в Незерфилд было получено, а присутствие подле брата миссис Филдинг обеспечило постоянный предлог для визитов, даже несмотря на то, что по возрасту и наклонностям она не была близка ни к матери, ни к дочери. Но, как уже говорилось, мадам Медичи была упорна и умела достигать желаемого, поэтому никогда она не покидала Незерфилд-парка, не добившись от миссис Филдинг выражения горячего желания увидеть своих дорогих гостей ещё раз. 

Визиты были хорошим началом, и зоркий глаз мадам Медичи подмечал, что мистер Вильрес проявляет некоторый интерес к его дочери. Как она и полагала, в отсутствие других юных леди, коих в Лондоне был сильный переизбыток, Генриетта представала идеалом всякого совершенства. Следуя строгим наказам матери (хоть и с неохотой, надо признать) она старалась производить благоприятное впечатление и знаки внимания своего будущего жениха всячески поощряла. Мистер Вильрес, впрочем, был из тех кавалеров, которые не стесняются проявлять симпатию ко всем возможным дамам, даже и в тех случаях, когда дамы этому не очень-то и рады, а потому об истинных его намерениях судить было трудно. 

Полагая, что для подогревания этих самых намерений одних только разговоров в присутствии посторонних мало, мадам Медичи отправляла свою дочь прогуливаться где-нибудь неподалеку от Незерфилд-парка по несколько раз на дню, дабы там она могла нечаянно встретиться со своим воздыхателем и провести с ним наедине некоторое время. 

Поначалу Генриетту забавляли выдумки матери, но меньше чем через неделю усиленных променадов по английским холмам, ей это страшно надоело. Характер у нее, как говорилось, был вздорный и не лишенный, к тому же, изрядной доли смелости, поэтому она отважилась обратиться к своей родительнице с протестом по поводу таких чрезвычайных мер. Мадам Медичи, со своей стороны, протесты отклонила и заявила дочери, что двери и калитки будут запираться до тех пор пока не выйдет положенное время её моциона. Генриетте не оставалось ничего иного, кроме как слоняться по окрестностям в компании своей собачки. 

Собачку звали Митте, она была спаниелем, и большую часть своей ещё не очень долгой жизни провела за валянием на подушках и коленях своей хозяйки. Столь продолжительные и частые променады не пришлись ей по душе, и она обыкновенно плелась за юбкой Генриетты в самом дурном расположении духа. Не могу сказать, о чем думала собака, но мысли её владелицы по поводу сложившегося положения мне достоверно известны — приводить их здесь я, пожалуй, не буду, дабы не поражать слишком воображение моих читателей. Скажу только, что попадаться на пути у двух этих милых леди было делом довольно рискованным. 

В один из подобных дней, приятный для всех, кроме Митте и Генриетты, поскольку они снова проводили его на опостылевшем им свежем воздухе, произошла встреча — но отнюдь не та, на которую так надеялась мадам Медичи. 

Час был ранний, и это было ещё одним поводом для мрачного настроения юной мадмуазель де Бурбон, так как по утрам она предпочитала оставаться в постели и как можно дольше. Очаровательный пейзаж вокруг её ничуть не радовал; то же можно было сказать о бедной Митте, которая была мокрой от утренней росы и время от времени с возмущением чихала, поджимая свой маленький хвостик. 

Она не испытала ни капли восторга, когда на противоположной стороне дороги показались две другие собаки — маленький пятнистый спаниель и черная борзая. Бодро залаяв, они бросились к Митте, должно быть полагая, что она будет не прочь обменяться приветствиями с собратьями, но были встречены предупреждающим рычанием. Борзая дипломатично обошла недружелюбную товарку стороной и побежала дальше, но спаниель оказался на порядок настойчивее. Он сунулся было к Митте, видимо желая узнать, в чем причина такого нелюбезного поведения с её стороны, но оказался беспардонно укушен за ухо. Оскорбленный до глубин своей маленькой собачьей души, он ринулся защищать свое достоинство, и две собаки с лаем сцепились, взвизгивая так громко, что могли бы разбудить всю округу — если бы в округе этой кто-нибудь был. 

Но на все стороны, куда ни глянь, раскинулись только поле, лес и пыльная сельская дорога, на перекрестке которой и случилось это происшествие. Оба хозяина подошли одновременно с разных сторон, и вслед за Генриеттой на шум прибежала и борзая. Испытывая очевидное неодобрение по поводу происходящего, она тем не менее, не стала вмешиваться и наблюдала за недостойным поведением своих сородичей издалека. 

— Раскал! — позвал своего спаниеля его владелец, и пес, услышав оклик, хотел бы вернуться к хозяину, но Митте, разозленная дракой, не позволила ему сделать этого, снова повалив бедолагу на землю. 

— Отзовите свою собаку, мадам, — попросил джентельмен (а это по всем, внешним по крайней мере, признакам был джентельмен). Он заговорил по-английски, но поскольку этим языком Генриетта владела плохо, она не поняла, чего он хочет от нее. 

— Мадам, заберите вашу собаку! — повторил джентельмен уже не столь учтиво, подходя к дерущимся спаниелям. Раскал приветствовал его скорбным воем. 

— Митте, оставь его в покое, — бросила Генриетта небрежно. Она думала было вмешаться, но заметив, что её маленькая подруга ведет в этом поединке, оставила всякое беспокойство и решила не рисковать сохранностью своего платья. 

Митте к словам хозяйки не прислушалась, и несчастный Раскал продолжил подвергаться яростному нападению. Тогда джентельмен с решительным видом наклонился над ними и, изловчившись ухватить Митте за ошейник, отшвырнул её в сторону. Собака упала на спину, прилетев прямо в репейный куст, и жалобно завыла. 

— Что вы себе позволяете?! — воскликнула Генриетта с негодованием, бросаясь к своей любимице. 

— Что я позволяю? Ваша собака прокусила ему ухо, — заметил джентельмен, приподнимая для верности длинное ухо своего спаниеля. На его мокрой от росы и слюней шерсти виднелась кровь. 

— Очень жаль, — холодно отозвалась Генриетта. Митте уже сидела у нее на руках с видом самым мученическим. 

— В самом деле, — недовольно пробормотал джентельмен, озабоченно осматривая своего пса на предмет других повреждений. Бедный Раскал сиротливо жался к хозяину, трясясь от пережитого только что ужаса. 

— Вам нужно было лучше следить за ним, — произнесла Генриетта, испытывая некоторую вину и желая переложить её на кого-нибудь другого. 

Джентельмен взглянул на нее удивленно. 

— Это ваша собака напала на мою собаку, — сказал он с оттенком неуверенности — но не оттого, что он сомневался в своих словах, а потому что был в высшей степени озадачен брошенным ему упреком. 

— Ваша собака первой полезла к моей собаке, — возразила Генриетта, деловито высвобождая из длинной шерсти Митте репейные колючки. 

— Я прошу прощения, но если ваша собака не привыкла вас слушаться, вам стоило бы водить её на поводке. 

— Может быть, вы ещё скажете, что мне стоит посадить её на цепь? 

— Может быть, и скажу, — проговорил джентельмен, поджав губы в гримасе, которую можно было бы счесть за оскорбительную. Вполне вероятно, впрочем, что таковой она и была. 

— Я сама решу, что мне с ней делать, спасибо большое, — бросила Генриетта презрительно. 

— Оставлю за вами это право, мадам, — процедил джентельмен. — Но учтите, что если она ещё раз нападет на кого-то из моих собак, я не постесняюсь в нее выстрелить. 

За спиной у него висело охотничье ружье, так что обещание не звучало пустым. Сердце Генриетты сжалось от такой перспективы — Митте была её главным сокровищем. Затем щеки её залились краской гнева. 

— Если вы это сделаете, я вам не позавидую, — произнесла она, вперив в незнакомца взгляд, который немногие захотели бы испытать на себе. 

— В самом деле? — переспросил джентельмен издевательским тоном (по крайней мере, Генриетта расценила его как издевательский). 

— Если вы причините какой-либо вред моей Митте, я перестреляю всех ваших собак, затем ваших лошадей, если они у вас есть, а закончу вами, — пообещала она совершенно серьезно. 

От такой угрозы джентельмен слегка даже опешил. 

— Я полагаю, что на цепь стоило бы посадить не собаку, а её хозяйку, — сказал он вполголоса и снова по-английски, но на этот раз Генриетта поняла его отлично. 

— Полагайте, что вам угодно, но имейте ввиду, что я предупредила вас, месье, — проговорила она и, гордо вздернув нос, прошла мимо джентельмена в ту сторону, в которую она направлялась до того как собачья потасовка прервала её прогулку. 

Месье проводил её удивленным взглядом. Мы бы даже сказали обалделым, но поскольку джентельменам не пристало смотреть на кого-либо с подобным выражением, мы скажем, что он был очень удивлен.