Сумерки Справедливости (джен)

Тишина в сарае давила, она была гуще и тяжелее, чем мрак за его пределами. Воздух был пропитан запахом озона, горелой пыли и чем-то еще, металлическим и сладковатым — запахом духовной сущности, насильственно вырванной из своей оболочки. Эмия Широ сидел на полу, в луже собственной, уже остывающей крови, и не мог отвести взгляд от гигантской фигуры, преклонившей перед ним колено.

На его правой руке, на тыльной стороне ладони, горели красным три причудливых символа. Они пульсировали в такт его обезумевшему сердцу, словно раскаленное клеймо, напоминая, что этот кошмар реален. Что он, Эмия Широ, каким-то непостижимым образом теперь связан с этим существом. Он стал его Мастером.

— Мастер… — повторил гигант, поднимая голову. Его бездонные глаза изучали Широ не как человека, а как диковинный механизм. — Какое хрупкое создание. Полное трещин. Полное боли.

Он поднялся во весь свой нечеловеческий рост, и его голова почти коснулась потолочных балок.

— Я узнаю эту боль. Я носил ее веками. Она — наш общий язык.

Широ хотел что-то сказать, закричать, спросить «кто ты?», но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Он только что умер. Его проткнули копьем. А потом… потом он увидел, как это существо… казнило его убийцу. Разорвало на части. С холодной, методичной жестокостью.

— Ты напуган, — констатировал Кёрз, и это не было вопросом. — Это правильно. Страх — начало мудрости. Но сейчас не время для страха. Время для работы.

Он шагнул к Широ и протянул свою когтистую перчатку. Широ инстинктивно отпрянул, вжимаясь в стену. Кёрз остановился, и в его мертвых глазах на мгновение промелькнуло что-то похожее на понимание.

— Я не причиню тебе вреда. Ты — мой Мастер. Ты — якорь, что держит меня в этом агонизирующем мире. Но ты должен пойти со мной. Ты должен видеть. Ты должен учиться.

Не дожидаясь ответа, Кёрз просто взял его за руку. Его хватка была не сильной, но абсолютно непреклонной, как у геологического сдвига. Он поднял Широ на ноги так легко, словно тот был тряпичной куклой.

— Куда?.. — смог наконец выдавить Широ.

— На охоту, — ответил Кёрз, и тень улыбки тронула его бледные губы. — Город болен, мальчик. Я чувствую его лихорадку. В его артериях текут гной и страдания. Мы — хирурги. И это наша первая операция.

Он повел Широ из сарая. Их движение сквозь ночной, залитый дождем Фуюки не было ходьбой. Они скользили сквозь тени, сливаясь с мраком в переулках, становясь единым целым с дождевой завесой. Мир для Широ превратился в смазанный, тошнотворный калейдоскоп неоновых огней и черных провалов. Он чувствовал, как его Слуга тянет его за собой, ведомый не зрением или слухом, а чем-то иным.

— Я иду на крик, — пояснил Кёрз, словно читая его мысли. Его голос звучал прямо в голове Широ, минуя уши. — Не на тот, что срывается с губ. А на безмолвный крик души, которую терзают. Я — эхо этого крика.

Они остановились перед обшарпанным многоквартирным домом в одном из самых бедных районов города. От здания несло сыростью, плесенью и застарелым отчаянием. Кёрз указал когтем на окно на третьем этаже, за которым горел тусклый желтый свет.

— Опухоль здесь.

Он не стал пользоваться дверью. Одним плавным, беззвучным движением он взобрался по стене, цепляясь за выступы и водосточные трубы с грацией гигантского паука. Широ, связанный с ним магической связью, был вынужден следовать за ним, его тело двигалось почти против воли, поддерживаемое нечеловеческой силой Слуги.

За окном разворачивалась отвратительная сцена. Толстый, потный мужчина в грязной майке тащил за руку маленькую девочку, лет шести, не больше. Тащил к грязному, заваленному окурками и бутылками матрасу, лежавшему в углу. Девочка не плакала. Ее глаза были совершенно пустыми, как у сломанной куклы, и этот пустой взгляд был страшнее любых криков.

— Надо… надо что-то делать, — прошептал Широ, его тело напряглось для рывка. Идеал, вбитый в него отцом, требовал действия. Герой справедливости должен был вмешаться. Спасти.

Холодная хватка на его плече была подобна тискам.

— Смотри, — голос Кёрза прозвучал не снаружи, а внутри его черепа, холодный и ровный, как скальпель хирурга. — Не отворачивайся. Не закрывай глаза. Это важно. Ты должен впитать это. Понять анатомию греха.

Широ хотел возразить, но его воля была парализована. Он мог только смотреть, как его Слуга, подобно капле чернил, растворяющейся в воде, просочился сквозь оконное стекло, не издав ни звука.

Мужчина не успел ничего понять. Он замер на полпути к матрасу, его рука все еще сжимала запястье девочки. Он почувствовал изменение в атмосфере комнаты — холод, который, казалось, исходил от самих стен. Он медленно обернулся.

И увидел Смерть, стоящую в его комнате.

Его лицо, багровое от алкоголя и похоти, мгновенно стало белым, как полотно. Глаза расширились от животного, первобытного ужаса. Он открыл рот, чтобы закричать, но звук застрял в горле, превратившись в булькающий хрип. Он отпустил руку девочки, инстинктивно пытаясь закрыться, отступить. Но отступать было некуда.

Кёрз не спешил. Он медленно, почти с академическим интересом, подошел к мужчине. Его когтистая перчатка поднялась и коснулась потной щеки.

— Ты боишься, — прошептал Повелитель Ночи, и его голос был тихим, вкрадчивым, слышным только ему и Широ, висящему за окном, как пригвожденный к позорному столбу свидетель. — Ты чувствуешь, как страх ползет по твоим венам, как ледяные насекомые. Он замораживает твою кровь. Парализует мышцы. Добро пожаловать в мой мир.

Мужчина обмочился. Струйка мочи потекла по его ноге, образуя темное пятно на засаленных штанах. Он рухнул на колени, его тело сотрясала неконтролируемая дрожь.

Кёрз повернул голову и посмотрел прямо на Широ, сквозь стекло, сквозь расстояние, прямо в его душу.

— Видишь, мальчик? — снова прозвучал голос в его голове. — Вот он, страх в чистом виде. Не благородный ужас перед битвой. Не тревога за близких. А грязный, липкий, животный страх существа, которое знает, что оно — мразь, и возмездие пришло за ним. Запомни этот запах. Запомни этот звук. Это — основной инструмент справедливости.

Затем Кёрз вернулся к своей жертве. Его длинные, похожие на иглы пальцы другой руки легли на виски мужчины.

— А теперь… давай посмотрим, что у тебя внутри. Давай вскроем твою душу и изучим ее метастазы.

Глаза мужчины закатились. Его тело выгнулось дугой, изо рта пошла пена. Он не кричал. Он издавал лишь тихие, булькающие звуки, словно его легкие наполнялись кровью. Широ, связанный со своим Слугой, почувствовал эхо того, что делал Кёрз. В его разум хлынул поток чужих воспоминаний. Грязных, отвратительных. Десятки лиц. Другие дети. Боль. Страдания. И удовольствие, которое этот человек получал от их слез. Это было не просто насилие. Это был ритуал. Он упивался их болью.

Широ вырвало. Желчь и остатки ужина хлынули из него, пачкая стену дома. Его тело сотрясалось от отвращения и ужаса. Он чувствовал все. Каждую каплю страдания, которую причинил этот человек.

Когда видения прекратились, мужчина на полу был уже не человеком. Он был трясущимся, скулящим куском мяса, чей разум был вывернут наизнанку и сломан.

Кёрз отпустил его и с брезгливостью вытер пальцы о стену. Затем он подошел к девочке. Она все так же стояла, глядя в пустоту. Он опустился перед ней на одно колено, и эта гигантская, ужасающая фигура рядом с маленьким ребенком выглядела как иллюстрация к самой страшной сказке.

Он протянул руку и осторожно, почти нежно, коснулся ее щеки.

— Они больше не причинят тебе вреда, — сказал он своим обычным, скрежещущим голосом. Но в нем не было угрозы. Лишь констатация факта.

Затем он поднялся и повернулся к Широ, который все еще висел за окном, опустошенный и сломленный.

— Он еще жив, — сообщил Кёрз. — Я оставил его тебе. Ты должен закончить это. Ты должен стать рукой правосудия. Убей его.

— Нет… — прошептал Широ. — Я… я не могу. Я не убийца.

— Ты видел его воспоминания. Ты чувствовал боль его жертв. Разве это не убийство — оставить такое существо дышать одним воздухом с невинными?

— Есть… есть другой путь! Полиция… суд…

Кёрз издал звук, похожий на сухой, безрадостный смех.

— Суд? Клетки из стали и камня? Законы, написанные такими же слабыми, трусливыми людьми, как он? Их справедливость — это фарс, мальчик. Иллюзия порядка, созданная, чтобы они могли спать по ночам. Я предлагаю тебе настоящую справедливость. Ту, что выжигается в памяти. Ту, что становится легендой, от которой у других таких же, как он, будет стыть кровь в жилах.

Он подошел к окну и, не касаясь Широ, заставил его перелететь через подоконник и приземлиться в комнате. Запах мочи, пота и страха ударил в нос.

— Убей его, мальчик. Возьми на себя это бремя. Или я сделаю это сам. Но тогда ты навсегда останешься лишь зрителем. Слабаком, который прячется за спиной чудовища. А герой справедливости не может быть слабаком.

Широ смотрел на существо, корчащееся на полу. Он видел не человека. Он видел концентрированное зло, которое только что прочувствовал на себе. Он вспомнил Великий Пожар. Вспомнил сотни безымянных жертв. Вспомнил свое бессилие. Разве не для того, чтобы остановить такое, он хотел стать героем?

Его рука, против его воли, потянулась и подняла с пола тяжелую, пустую бутылку из-под виски.

— Правильно, — прошептал Кёрз ему в самое ухо. — Почувствуй это. Праведный гнев. Он — топливо. Он — двигатель. Боль за боль. Страх за страх. Смерть за смерть. Это — мой первый и главный урок.

Широ стоял над скулящим телом, сжимая в руке бутылку. Он смотрел на маленькую девочку, которая впервые за все это время подняла на него свои пустые глаза.

И в этот момент Эмия Широ, мальчик, который хотел спасать всех, сделал свой первый шаг по пути, с которого нет возврата.

Рука Широ дрожала так сильно, что стекло в его пальцах глухо позвякивало. Перед его глазами все плыло. Существо на полу. Девочка с пустыми глазами. Гигантская тень у него за спиной. Мир сузился до этих трех точек.

— Я… не могу… — снова прошептал он, но слова прозвучали слабо, неубедительно даже для него самого.

— Можешь, — голос Кёрза в его голове был тверд, как алмаз. — Ты уже делаешь это. Ты осудил его. Ты вынес приговор. Осталось лишь исполнить его. Не позволяй руке дрожать, когда разум уже принял решение. Это слабость. Это лицемерие.

И тогда Широ почувствовал это. Холодное, твердое прикосновение на своей руке. Когтистая перчатка Кёрза накрыла его ладонь, сжимающую бутылку. Сила, нечеловеческая и абсолютная, потекла через него, стабилизируя дрожь, направляя его волю. Он больше не был один. Он был оружием в руке своего Слуги.

— Вместе, — пророкотал голос.

Рука опустилась.

Звук был влажным и глухим. Потом еще раз. И еще. Широ не видел, что делает. Он закрыл глаза, но это не помогало. Он чувствовал каждое столкновение стекла с плотью и костью так, словно бил самого себя. Когда все закончилось, он разжал пальцы. Осколки бутылки со звоном упали на пол, смешиваясь с кровью и мозгом.

Тишина, наступившая после, была абсолютной. Оглушающей.

Широ стоял, глядя на свои руки, забрызганные чужой жизнью. Он не чувствовал ничего. Ни праведного гнева, ни удовлетворения, ни даже ужаса. Только пустоту. Огромную, выжженную пустоту.

Кёрз убрал свою руку.

— Вот так, — сказал он уже вслух, и его обычный, скрежещущий голос прозвучал в тихой комнате как приговор. — Ты сделал это. Ты стал правосудием.

Он обошел Широ и посмотрел на то, что осталось от человека на полу. В его взгляде не было ни капли эмоций. Лишь холодный анализ.

— Ты думаешь, я выбрал его случайно? — спросил Кёрз, не оборачиваясь. — Я не трачу силы на мелких воров или уличных бандитов. Они — симптомы. Я же ищу источник болезни. Опухоль.

Он ткнул когтем в сторону трупа.

— Я выбрал его, потому что он — идеальный образец. Существо, которое неисправимо. В нем нет сомнений, нет раскаяния. Только голод. Его душа — черная дыра, пожирающая свет и невинность. В моем мире, мальчик, мы научились распознавать таких. Их нельзя вылечить. Их нельзя изолировать. Любая тюрьма для них — лишь временная передышка. Любой закон — лишь неудобство, которое нужно обойти. Для такой заразы существует лишь одно лекарство — хирургическое удаление. Окончательное и бесповоротное.

Он наконец повернулся к Широ, и в его бездонных глазах отражался тусклый свет лампочки.

— Мои методы жестоки, да. Негуманны по меркам твоего хрупкого мира. Но они эффективны. Я не просто убиваю его. Я превращаю его смерть в проповедь. Завтра, когда его найдут, этот город содрогнется. Они увидят не просто убийство. Они увидят кару. Они увидят то, что случается с чудовищами, когда тени начинают давать сдачи. И другой такой же ублюдок, в другом конце города, прежде чем поднять руку на ребенка, на мгновение задумается. Он почувствует страх. И в это мгновение, мальчик, мы с тобой спасем больше жизней, чем любой герой в сияющих доспехах.

Он подошел к девочке, которая все так же неподвижно стояла в углу. Кёрз снова опустился на колено.

— Теперь ты в безопасности, — сказал он. Он протянул руку, словно хотел коснуться ее, но остановился. — Скоро придут люди. Они помогут тебе.

Затем он выпрямился, и его взгляд снова нашел Широ.

— Пойдем. Урок окончен.

Они покинули квартиру так же, как и вошли — через окно, растворившись в ночном дожде.

* * *

Утро встретило Эмию Широ серым, безразличным светом. Он не помнил, как вернулся домой. Он просто очнулся в своей постели, полностью одетый. На руках и одежде не было ни капли крови. Словно все это был лишь кошмар. Но Командные Заклинания на его руке и тошнотворная пустота внутри кричали, что все было реально.

Он спустился в гостиную. На кухне его ждал завтрак — простая японская еда, приготовленная, как всегда, аккуратно и с заботой. Сакура уже ушла в школу. В углу комнаты тихо работал телевизор.

Широ сел за стол, но не мог заставить себя прикоснуться к еде. Его взгляд был прикован к экрану. Шли утренние новости.

— …и мы возвращаемся к шокирующему происшествию, которое потрясло этой ночью район Мияма, — говорила серьезная ведущая. — В одной из квартир было обнаружено тело мужчины, чья личность установлена как Танака Горо. По словам полиции, они никогда не сталкивались с подобным уровнем жестокости. Тело жертвы было изуродовано до неузнаваемости…

На экране появилась фотография мужчины. Та самая потная, одутловатая физиономия.

Широ сидел за столом, глядя на экран, как кролик на удава. Еда на столе остывала, превращаясь в безвкусный натюрморт.

— …и мы возвращаемся к шокирующему происшествию, которое потрясло этой ночью район Мияма, — говорила серьезная ведущая. — В одной из квартир было обнаружено тело мужчины, чья личность установлена как Танака Горо. По словам полиции, они никогда не сталкивались с подобным уровнем жестокости. Тело жертвы было изуродовано до неузнаваемости…

На экране появилось фото мужчины. Та самая потная, одутловатая физиономия. Широ почувствовал, как желудок сжимается в ледяной кулак.

— Как стало известно нашему каналу, — продолжала ведущая, и ее голос стал ниже, напряженнее, — Танака Горо ранее проходил по делу о насилии над несовершеннолетними, но был отпущен за недостатком улик. Однако то, что полиция обнаружила на месте преступления, не оставляет никаких сомнений в его виновности. В той же квартире была найдена шестилетняя девочка. Она не пострадала физически, но находится в состоянии глубокого шока и не разговаривает. Полиция в полном тупике. На месте преступления не найдено никаких улик, отпечатков пальцев, следов взлома. Словно в квартиру проник призрак и совершил акт чудовищного возмездия. Некоторые уже начинают шептаться о городском мстителе, о «Ночном Охотнике». И, уважаемые зрители, то, о чем я сейчас расскажу, может шокировать.

Камера взяла крупный план ведущей. Она сделала глубокий вдох.

— Наши источники в полиции сообщают, что под полом в квартире был обнаружен тайник. Он был буквально вырван из своего гнезда. Внутри находились… доказательства невыразимых преступлений. Коллекция фотографий, видеозаписей и личных вещей, предположительно принадлежавших десяткам детей, многие из которых числятся пропавшими без вести не только в нашем городе, но и по всей префектуре за последние несколько лет.

Экран разделился на две части. Слева осталась ведущая, справа появился репортер, стоящий на фоне оцепленного полицией дома. Дождь все еще шел, и капли стекали по его плащу.

— Да, Акико-сан, — заговорил репортер, — атмосфера здесь тяжелая. Даже закаленные ветераны полиции выходят из этого подъезда бледными. Но самое пугающее — это не то, что было найдено, а как. Похоже, убийца, или убийцы, не просто расправились с Танакой. Они устроили некое подобие… жуткого суда. Содержимое тайника — фотографии, детские игрушки, пряди волос — было намеренно разложено вокруг тела, словно улики, представленные на обозрение. Словно преступник хотел не скрыть, а наоборот, продемонстрировать всему миру, за что он убил этого человека. Это не похоже на обычное убийство на почве мести. Это похоже на декларацию. На послание.

Снова в кадре появилась ведущая.

— Мы связались с криминальным психологом, профессором Ямамото. Он согласился дать короткий комментарий.

На экране появилось лицо пожилого строгого мужчины в очках.

— То, что мы видим, — сказал профессор взвешенным, но явно потрясенным голосом, — это классический пример «синдрома карателя». Преступник обладает абсолютной уверенностью в своей правоте и считает себя вправе вершить правосудие вне закона. Но уровень организации и жестокости здесь беспрецедентен. Он не просто наказывает зло. Он создает из наказания моральный театр, ужасающее представление. Он заставляет общество смотреть в лицо той тьме, от которой оно предпочитает отворачиваться. Это невероятно опасно. Сегодня он убил монстра. Но кто станет его следующей жертвой, когда его стандарты правосудия разойдутся с общепринятыми? Город Фуюки этой ночью обрел своего личного демона-хранителя. И это пугает больше, чем преступления самого Танаки.

Репортаж закончился. Началась реклама какой-то веселой газировки, и этот диссонанс был настолько чудовищным, что Широ больше не мог сдерживаться.

Он отвернулся от экрана, и его вырвало прямо на чистый деревянный пол. Его тело сотрясалось в судорогах, но не только от отвращения.

Кёрз был прав. Во всем. Закон был слеп. Общество было бессильно. А они… они принесли справедливость. Неоспоримую. Абсолютную. И теперь город знал об этом. Город боялся.

Он, Эмия Широ, помог этому случиться. Он стал рукой этого возмездия.

И самое страшное было то, что где-то глубоко внутри, под слоями ужаса, вины и отвращения, он чувствовал крошечную, уродливую искорку… правильности. Он чувствовал, что мир сегодня стал чуточку чище. Что одна из тех теней, что мучили его со дня Великого Пожара, исчезла.

Это осознание — осознание того, что часть его души согласна с этим чудовищем, что часть его наслаждается этим актом правосудия — было страшнее самой смерти. Он посмотрел на свои руки. Они казались чужими. Это были руки убийцы.

Руки героя.

И он больше не знал, где кончается одно и начинается другое. Урок был усвоен.

* * *

Тосака Рин почувствовала это прошлой ночью. Резкий, уродливый всплеск маны, похожий на скрежет гвоздя по стеклу посреди симфонии. Это не было похоже на стандартный призыв Слуги. Тот был чистым, мощным, но гармоничным. Этот же… этот был другим. Рваным. Неправильным. Словно кто-то пробил дыру в реальности и из нее сквозило чем-то чужим, холодным и бесконечно древним.

А потом пришла утренняя новость. Жестокое, ритуальное убийство в районе Мияма. Рин не верила в совпадения.

— Арчер, — позвала она, стоя на крыше самого высокого здания в Синто. Ночной ветер трепал ее волосы. — Ты готов?

Рядом с ней, из мерцающего воздуха, соткалась фигура в красном.

— Готов к чему, Рин? К очередной бессмысленной прогулке под луной в поисках врагов, которые пока не желают быть найденными?

— Не будь занудой, — отрезала она, ее взгляд сканировал паутину городских огней внизу. — Прошлой ночью здесь что-то произошло. Я хочу знать, что именно. Аномальный всплеск энергии совпал по времени и месту с тем убийством. Если это дело рук Мастера и Слуги, они нарушают все мыслимые правила. Мы, как управляющие этой землей, обязаны вмешаться.

Арчер хмыкнул, скрестив руки на груди.

— «Правила», — он произнес это слово так, словно пробовал на вкус что-то прокисшее. — В бойне на семь человек, где призом служит всемогущество, ты все еще веришь в правила. Восхитительная наивность.

— Это не наивность, это прагматизм, — возразила Рин. — Хаос не выгоден никому. Тот, кто действует так открыто и жестоко, — либо безумец, либо невероятно силен. И то, и другое — угроза.

Они двинулись. Не шли, а скользили по крышам, бесшумные, как ночные хищники. Рин вела их, ориентируясь на остаточные следы той неправильной маны, которые, словно капли радиоактивной крови, вели в портовый район. Место, где закон всегда был понятием условным.

Запах ударил в нос первым. Густой, тошнотворный коктейль из соленого морского воздуха, ржавого металла, пролитого дизельного топлива и… свежей крови. Очень много крови.

Они замерли на крыше портового склада. Внизу, в тусклом свете одинокого прожектора, разворачивалась финальная сцена бойни. Десяток трупов, принадлежавших, судя по татуировкам, местной ячейке якудза, были разбросаны по бетонному пирсу. Но это не было беспорядочной свалкой тел. Это была инсталляция.

Некоторые были насажены на торчащую из бетона арматуру. Другие — пригвождены к стенам склада грузовыми крюками. Третьи были просто разорваны на части, и из их внутренностей была выложена какая-то жуткая, асимметричная руна. Кровь стекала в море, окрашивая грязную воду в багровый цвет.

И посреди этого рукотворного ада стояли двое.

Одна фигура была гигантской, облаченной в полночные доспехи, от которых, казалось, исходил холод. Другая… другую Рин узнала не сразу. Бледный, осунувшийся мальчик в школьной форме, забрызганной кровью.

— Эмия-кун?.. — прошептала Рин, и ее голос утонул в шуме ветра. Не может быть. Этот неумеха? Этот вечный идеалист, который чинит школьную технику и помогает всем подряд? Здесь?

Рядом с ней напрягся Арчер. Он не смотрел на Широ. Весь его взгляд был прикован к гигантскому Слуге.

— Рин, — сказал он тихо, и в его голосе впервые прозвучала неподдельная тревога. — Это не Героический Дух.

— Что значит «не Героический Дух»? — не поняла она. — Кто же это тогда?

— Не знаю. Он… не отсюда. Не из Трона. Его сущность, его «легенда»… она пахнет не мифами и человеческой историей. Она пахнет холодным вакуумом и умирающими звездами.

Внизу Широ поднял голову, словно почувствовав их присутствие. Его лицо было лишено эмоций. Пустая, восковая маска.

— Мы должны уходить, — сказал он своему Слуге. — Нас заметили.

Конрад Кёрз медленно поднял голову. Его бездонные глаза встретились со взглядом Рин, и ей на мгновение показалось, что она падает в бесконечный колодец. Затем его взгляд переместился на Арчера. И в мертвой пустоте его глаз промелькнул огонек… интереса. Хищного, препарирующего интереса.

— Не торопись, мальчик, — пророкотал он. — Это интересно. Маг-управленец. И ее сторожевой пес, который пахнет сталью, сожалением и парадоксами.

Рин и Арчер спрыгнули с крыши, приземлившись на пирсе в нескольких десятках метров от них.

— Эмия-кун! — крикнула Рин, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо. — Что здесь происходит?! Что… что ты натворил?

— Я? — Широ посмотрел на свои руки, потом на кровавую баню вокруг. — Я принес справедливость. Эти люди похищали бездомных и продавали их на органы. Последней их жертвой был ребенок. Мы нашли его в одном из контейнеров. Слишком поздно.

Его голос был ровным и бесцветным. Словно он зачитывал отчет.

— И это оправдывает… это? — Рин обвела рукой сцену бойни. — Это не справедливость, это резня!

— А есть разница? — спросил Широ, и в его глазах Рин увидела ту же холодную, пугающую логику, которую слышала утром в репортаже. — Результат один. Они больше никому не причинят вреда. И другие, кто занимается подобным, теперь будут бояться теней.

Арчер сделал шаг вперед.

— Мальчишка прав, — неожиданно произнес Кёрз, обращаясь к Арчеру, игнорируя Рин. — Бойня — это лишь инструмент. Как и ваш Святой Грааль. Вы убиваете друг друга ради эгоистичного желания. Мы же убиваем тех, кто этого заслуживает. Наша цель чище.

— Убийство есть убийство, — процедил Арчер, в его руках начали формироваться парные клинки. — Какими бы благородными целями ты его ни прикрывал.

— Какая знакомая риторика, — усмехнулся Кёрз, и звук этого смеха заставил Рин поежиться. — Я почти слышу в твоем голосе эхо твоих собственных ошибок. Скажи мне, «герой», скольких ты убил, чтобы спасти? Сто? Тысячу? И помогло ли это? Стал ли мир лучше? Или ты просто стал винтиком в машине, которая перемалывает одни жизни, чтобы продлить агонию других?

Арчер замер. Слова чудовища попали точно в цель.

Рин посмотрела на Широ, пытаясь достучаться до него.

— Широ, это не ты. Это он говорит твоими устами. Это чудовище отравляет тебя!

— Он не отравляет. Он учит, — ответил Широ, и его взгляд был абсолютно серьезен. — Он показывает мне правду. Мир — это не то место, которое можно спасти добрыми словами и пустыми идеалами. Его можно только вылечить. Огнем и сталью.

Кёрз положил свою огромную руку на плечо Широ. Рин и Арчер увидели, как тень, почти физическая, сгустилась вокруг них, прежде чем впитаться в фигуру мальчика.

— Ночь еще не окончена, Мастер, — сказал Кёрз. — У нас есть и другие пациенты.

Они шагнули назад, в самую густую тень у основания склада, и просто исчезли. Растворились, словно их никогда и не было.

Рин и Арчер остались одни посреди кровавого театра. Запах крови был таким густым, что, казалось, его можно было потрогать. Молчание давило, нарушаемое лишь криками чаек и плеском волн о бетонный пирс.

— Арчер… что это было? — наконец спросила Рин, ее голос был тихим, почти потерянным. — Что стало с Эмией-куном?

Арчер долго смотрел в ту тень, где исчезли Широ и его Слуга. Его клинки растворились в воздухе. Он не выглядел рассерженным. Он выглядел… уставшим. Бесконечно, смертельно уставшим.

— Не задавай неправильных вопросов, Рин, — сказал он наконец, не поворачиваясь. — Ты спрашиваешь, что с ним стало. Ты должна спрашивать, почему это с ним стало.

— Я не понимаю, — она подошла ближе. — Он убивает людей. Он… он наслаждается этим.

— Нет, — горько усмехнулся Арчер. — В этом-то и весь ужас. Он не наслаждается. Он верит. Он нашел то, чего ищут все идеалисты — простое решение для сложного мира. Он нашел чудовище, которое не просто оправдывает его жажду справедливости, но и дает ему в руки методику. Эффективную. Действенную. Беспощадную.

Он наконец повернулся к ней, и в его серых глазах плескалась такая застарелая боль, что Рин невольно отшатнулась.

— Не пойми меня неправильно, — продолжил он, обводя взглядом сцену бойни. — Эти люди были мразью. Общество стало чище без них. Если бы я встретил их, возможно, финал был бы тем же. Но есть разница. Огромная, как пропасть.

Он сделал паузу, подбирая слова.

— Можно убить монстра и остаться человеком. Если ты делаешь это с тяжелым сердцем. Если ты понимаешь, какую черту переступаешь. Если ты помнишь о цене. Но он… его учитель… они убрали из уравнения цену. Они заменили ее праведностью. Они превратили убийство из трагической необходимости в акт очищения. Они сделали его… легким.

Он посмотрел на свои руки, словно видел на них кровь, которую никто другой не мог разглядеть.

— Он не теряет свой путь героя справедливости, Рин. Все гораздо хуже. Он его нашел. И этот путь — прямая, гладкая, вымощенная благими намерениями дорога в ад. Потому что, когда ты начинаешь верить, что имеешь право выносить приговор и приводить его в исполнение, ты перестаешь видеть людей. Ты видишь лишь цели. Симптомы. Опухоли, которые нужно вырезать.

Его голос стал почти шепотом.

— И в один прекрасный день ты посмотришь на мир и увидишь, что он весь — одна сплошная опухоль. И что единственный способ его «вылечить» — это сжечь дотла. Я знаю. Я был на этой дороге.

Рин смотрела на него, и внезапное, леденящее душу понимание начало зарождаться в ее сознании. Она смотрела на своего Слугу и впервые видела не просто циничного воина, а человека, сломленного под тяжестью своих собственных идеалов.

— Так что же нам делать? — спросила она.

— Остановить его, — без колебаний ответил Арчер. — Не потому, что он убивает не тех. А потому, что если его не остановить, он убьет в себе то единственное, ради чего вообще стоит сражаться. Он убьет в себе Эмию Широ. А то, что останется… будет гораздо страшнее любого из этих мертвецов.

* * *

Завтраки в доме Эмии всегда были ритуалом. Тихим, уютным островком порядка в хаотичном мире. Солнечный свет, пробивающийся сквозь сёдзи, запах риса и мисо-супа, мерное постукивание палочек. Для Сакуры Мато этот ритуал был спасением. Здесь, на этой кухне, она могла на несколько часов забыть о тенях, что жили в ее собственном доме и в ее собственной душе. Здесь был ее сэмпай. Ее свет.

Но в последние дни свет начал тускнеть.

Она заметила это не сразу. Сначала это были мелочи. Шрамы и синяки на его руках, которые раньше появлялись от неуклюжести в мастерской, теперь заживали с неестественной скоростью, не оставляя и следа к утру. Его движения стали другими. Ушла былая подростковая неловкость; на ее место пришла плавная, хищная точность. Он больше не ронял вещи. Его руки были тверды, как сталь.

Но страшнее всего были его глаза.

В них поселился холод. Тот самый, что она иногда видела в зеркале, глядя на собственное отражение. Пустота. Раньше его взгляд был теплым, полным наивного, но искреннего желания помочь. Теперь он смотрел на мир так, словно препарировал его, оценивая на предмет гнили и болезней.

В то утро тишина за столом была особенно тяжелой. Широ молча ел, его взгляд был прикован к точке где-то за стеной. Он почти не спал по ночам. Сакура слышала, как он уходил, и как возвращался под самое утро, принося с собой запах озона и чего-то еще, едва уловимого и металлического. Запах пролитой крови, которую тщательно смыли.

— Сэмпай, — решилась она, ее голос прозвучал слишком громко в этой звенящей тишине. — Ты… ты в порядке? Ты выглядишь очень уставшим.

Широ медленно перевел на нее взгляд. На мгновение ей показалось, что она видит его прежнего — в его глазах мелькнула тень замешательства. Но она тут же утонула в ледяной безмятежности.

— Я в порядке, Сакура, — сказал он. Голос был его, но интонации — чужие. Ровные. Безразличные. — Просто много дел. Не беспокойся.

— Но я беспокоюсь, — она сжала кулаки под столом. — В новостях… говорят ужасные вещи. Об убийствах. О каком-то мстителе. Это так страшно. Пожалуйста, будь осторожен.

— Осторожность нужна тем, кто слаб, — ответил Широ, и от этих слов по спине Сакуры пробежал холодок. — Или тем, кому есть что скрывать. Монстры, которые прячутся среди нас, заслуживают не осторожности. Они заслуживают истребления.

Это был не ее сэмпай. Это говорил кто-то другой. Кто-то, кто смотрел на мир с высоты виселицы.

Прежде чем она успела что-то ответить, воздух на кухне стал плотнее. Температура упала на несколько градусов. Сакура почувствовала это всем своим существом, каждой частичкой своей измученной души. Присутствие. Огромное, давящее, как океанская толща.

Тень в самом темном углу кухни сгустилась, вытянулась и обрела форму.

Конрад Кёрз материализовался без единого звука. Он просто был там, где секунду назад его не было. Его гигантская фигура в полночных доспехах выглядела на уютной, залитой утренним солнцем кухне, как раковая опухоль на рентгеновском снимке. Он не смотрел на Широ. Он смотрел прямо на Сакуру.

И он улыбался.

— Твоя забота о нем трогательна, дитя, — пророкотал он, и от его голоса задрожали чашки на столе. — Очень… человечна.

Сакура замерла, не в силах дышать. Она видела его и раньше, мельком, как тень за спиной сэмпая. Но сейчас… сейчас она ощущала его мощь. И она видела, что он видит ее насквозь.

Его бездонные глаза, казалось, заглядывали под ее кожу, мимо ее скромной школьной формы, мимо ее тихой улыбки, прямо туда, вглубь, где копошились отвратительные, жаждущие маны черви. Он видел ее позор. Ее боль. Ее тьму.

— Ты, — продолжил Кёрз, делая шаг вперед, и пол под ним тихо скрипнул. — Ты знаешь о жертвах больше, чем он. Ты знаешь, каково это, когда тебя пожирают изнутри. Когда твое тело и душа становятся чужими. Когда справедливость — это лишь слово из книг, которые читают другие, те, кто живет на солнце.

Широ вскочил.

— Не трогай ее! — его голос прозвучал резко, и в нем впервые за несколько дней прорезались живые нотки. Ноты страха.

Кёрз остановился и медленно повернул голову к своему Мастеру.

— Трогать? — он склонил голову набок, с хищным любопытством. — Зачем? Она не наша цель. Она — не опухоль. Она — симптом. Живое доказательство того, что этот мир болен до самого основания. Она — идеальный пример того, почему мы делаем то, что делаем.

Он снова посмотрел на Сакуру, которая сидела, белая, как полотно, вцепившись в край стола.

— Скажи мне, дитя, — спросил он вкрадчивым, гипнотическим голосом. — Когда старый червь терзает твое тело по ночам, когда он заставляет тебя делать то, от чего твоя душа кричит… ты ведь молишься о спасении, не так ли? А если спасение не приходит… может, ты начинаешь молиться о возмездии? О том, чтобы кто-нибудь пришел и прекратил его страдания. Навсегда.

Сакура не могла ответить. Слезы текли по ее щекам, но она не издавала ни звука. Он знал. Этот монстр знал ее самый страшный секрет.

Широ смотрел на плачущую Сакуру, потом на своего Слугу. Его лицо было искажено борьбой. Старый Широ, защитник, хотел броситься к ней, утешить, закрыть собой от этого ужаса. Но новый Широ, ученик Кёрза, слышал в словах Слуги ледяную, неоспоримую правду. Он впервые по-настоящему увидел боль Сакуры. Не как печаль, которую нужно развеять, а как гноящуюся рану, требующую хирургического вмешательства.

И он промолчал. Он ничего не сделал.

Это бездействие было страшнее любого удара.

— Видишь, Мастер? — тихо сказал Кёрз, его голос был почти нежен. — Весь мир полон таких молчаливых криков. Мы просто те, у кого хватает смелости на них ответить.

Он выпрямился, его тень снова накрыла всю кухню.

— Пора. Ночь близко. У нас есть работа.

Широ, не глядя на Сакуру, медленно кивнул. Он обошел стол и направился к выходу, следуя за своим чудовищным наставником.

Когда они ушли, и ледяное давление в комнате исчезло, Сакура осталась одна. Она смотрела на нетронутый завтрак на столе. На два стула. На место, где только что стоял ее сэмпай.

Она тихо всхлипнула и уронила голову на стол. Солнце за окном больше не казалось теплым. Оно было холодным и безразличным, как глаза мертвеца.

Она боялась не монстра, который приходил к ней по ночам в доме Мато. Она привыкла к нему.

Теперь она боялась героя, который сидел с ней за одним столом. Потому что она увидела в его глазах, что однажды он может прийти и за ней. Не чтобы спасти.

А чтобы «вылечить».