Сумерки Справедливости (джен)

Все началось с запаха ржавчины и ощущения пристального взгляда в спину. Эмия Широ привык к странностям. Его мир, склеенный из обрывков воспоминаний о всепожирающем пламени, всегда казался немного неправильным, словно плохо настроенный приемник, ловящий помехи из другой, более страшной реальности. Но сегодня помехи стали оглушительным шумом.

Он задержался в школе, чтобы навести порядок в додзё — рутинная работа, которая обычно приносила покой. Но покой не приходил. Сквозь затянутое дождем окно он увидел их. Два нечетких силуэта на школьном дворе, синий и красный, двигались с размытой, хищной грацией. Воздух расколол звон сталкивающейся стали, пронзительный и чуждый этому миру.

Это было неправильно. Невозможно.

Взгляд одного из них, того, что был в синем, метнулся к окну. Широ не видел его глаз, но почувствовал укол ледяного внимания, прошивший его насквозь. Его заметили.

Внутри что-то оборвалось. Инстинкт, вбитый в него отцом за годы туманных предостережений, закричал одно слово: «Беги».

И Широ побежал. Он бежал, не помня себя, подгоняемый стуком собственного сердца и уверенными, нечеловечески быстрыми шагами за спиной. Дом. Убежище. Единственное место, где мир все еще имел смысл.

Он ввалился внутрь, захлопнул дверь и сполз по ней, задыхаясь. Тишина. Может быть, он оторвался? Может, ему все это привиделось?

— Я знаю, что ты здесь, мальчик. — Голос за дверью был спокоен, почти скучающ, и от этого становился еще страшнее. — Правила есть правила. Свидетелей быть не должно.

Паника превратилась в ледяной ужас. Широ отпрянул от двери и, спотыкаясь, бросился на задний двор, в старый сарай. Мастерская отца. Его последняя линия обороны. Он заперся изнутри, забился в угол, пытаясь лихорадочно укрепить подвернувшийся под руку обрывок газеты. Заклинание не сработало. Его магия, слабая и нестабильная, растворилась в волнах его собственного страха.

Дверь сарая не открылась. Она взорвалась внутрь дождем щепок.

В проеме стоял мужчина в синем. В полумраке его глаза горели рубинами, а алое копье в руке, казалось, источало собственный недобрый свет.

— Нашел, — выдохнул он с ленивой усмешкой. — Игра окончена.

Широ не успел закричать. Копье пропело в воздухе и с глухим, влажным звуком вошло ему в грудь.

Боль была откровением. Всепоглощающим, абсолютным. Она сожгла страх, мысли, саму его суть, оставив лишь знание о том, как холодное, зазубренное острие рвет его сердце. Мир сузился до алых глаз убийцы и ощущения собственной жизни, утекающей горячей струей на холодный бетонный пол.

«Не хочу умирать», — пронеслось в угасающем сознании. Это была не мысль. Это был рефлекс, эхо того самого дня в огне. — «Только не снова. Пожалуйста, не так…»

Убийца с безразличным видом выдернул копье, повернулся и пошел к выходу. Тело Широ обмякло, соскальзывая по стене. Конец.

Но конец не наступил.

Когда мир уже почти растворился во тьме, глубоко внутри него, за ребрами, вспыхнуло чужеродное, невыносимо яркое тепло. Оно было похоже на солнце, взошедшее в его груди. Боль, разрывавшая его на части, отступила, смытая этой золотой волной. Он судорожно вдохнул, и его легкие, мгновение назад пробитые, наполнились пыльным воздухом сарая. Он опустил дрожащую руку на грудь. Дыра в куртке была на месте, пропитанная липкой кровью, но под ней… под ней была целая, невредимая кожа.

Он не понимал. Он должен быть мертв. Он чувствовал, как умирает. Это исцеление было чудом. И это чудо было страшнее смерти.

Его убийца тоже это почувствовал. Он замер на пороге и медленно обернулся. Удивление на его лице сменилось хмурым раздражением.

— Что за черт?.. Живучий. Придется сделать работу как следует.

Он снова поднял копье. Теперь в его глазах не было лени. Была лишь холодная решимость стереть это недоразумение, эту аномалию с лица земли.

И в этот миг отчаяние Широ переродилось в нечто иное. В темную, уродливую молитву без слов. Он не просил о спасении. Он желал, чтобы боль прекратилась. Чтобы тот, кто принес ее, исчез. Чтобы мир, который так жестоко обошелся с ним, ответил за это.

Его рука, скользнув по луже собственной крови, наткнулась на что-то твердое и холодное.

Сила удара, пригвоздившего его к стене, опрокинула старую полку. С нее с грохотом свалился пыльный свинцовый ларец — вещь отца, которую тот запретил открывать. От удара замок сорвало, и из ларца выкатилось его содержимое. Небольшой, иссиня-черный осколок, похожий на коготь чудовищной птицы. Он прокатился по полу и замер в самом центре выцветшего узора, который Широ всегда считал просто частью старого фундамента.

Узора, который на самом деле был магическим кругом призыва.

Кровь Широ, все еще теплая от неестественного исцеления, уже пропитала линии круга. Его пальцы коснулись холодного, вибрирующего осколка. Его безмолвное, полное черной ярости желание вырвалось на свободу.

Реальность треснула.

Сигнал, посланный в мир, раздвоился. Золотое тепло внутри него, наследие, о котором он не знал, звало одного. Но кровь, боль и чужеродный осколок, пропитанный эхом межзвездной бойни, отвечали другому. И в этот раз крик тьмы оказался громче шепота света.

Круг взорвался. Не золотым сиянием. Он изверг столб пульсирующего, иссиня-черного пламени, которое поглотило свет и тепло. Из разлома в пространстве донесся звук рвущегося металла и далеких, полных агонии криков. Лансер отшатнулся, выставляя перед собой копье. Он был готов к Герою. Он не был готов к Кошмару.

Из черноты шагнула фигура. Она была непропорционально огромной, ее доспех цвета запекшейся крови и ночи, казалось, сгибал под собой пространство. Длинные, спутанные черные волосы обрамляли лицо мертвеца, искаженное вечной болью. И глаза. В этих глазах была пустота. Та самая, что смотрит на тебя из открытого космоса, обещая лишь холод и забвение.

Существо не удостоило Широ даже взгляда. Весь его нечеловеческий фокус был направлен на человека в синем.

— Ты, — пророкотал гигант, и его голос был скрежетом тюремных врат. — Ты причинил боль.

Лансер, герой и полубог, ощутил то, чего не ощущал никогда — животный, иррациональный ужас.

— Кто ты такой? — выдавил он. — Имя твое?

Вместо ответа гигант исчез. Просто перестал быть в одном месте и появился в другом, прямо перед Лансером, сократив расстояние в мгновение ока. Его рука в когтистой перчатке вцепилась в лицо героя.

— Я — справедливость, — прошипел он.

Крик Лансера был коротким.

То, что случилось потом, навсегда выжгло себя на сетчатке глаз Широ. Чудовище не просто убило его врага. Оно казнило его. С холодной, отстраненной жестокостью оно ломало кости, рвало плоть, превращая сияющий Героический Дух в корчащуюся массу боли, пока та не распалась в снопе синих искр.

Тишина, что наступила после, была оглушительной.

Кошмар во плоти медленно повернул голову, и его бездонные глаза наконец-то остановились на Широ. Он тяжело опустился на одно колено, склонив голову. С его когтей на пол капала не кровь, а мерцающие частицы распадающегося духа.

— Возмездие свершилось, — произнес он голосом, от которого стыла кровь. — Я спрашиваю тебя. Ты тот, кто вырвал меня из вечной ночи? Ты мой Мастер?

Широ смотрел на существо, порожденное его болью, на монстра, пришедшего на его зов. Он не хотел этого. Он ничего не знал. Он просто не хотел умирать.

И в ответ на эту простую, детскую мольбу, в его сарай явился Судный День.

Тишина в сарае давила, она была гуще и тяжелее, чем мрак за его пределами. Воздух был пропитан запахом озона, горелой пыли и чем-то еще, металлическим и сладковатым — запахом духовной сущности, насильственно вырванной из своей оболочки. Эмия Широ сидел на полу, в луже собственной, уже остывающей крови, и не мог отвести взгляд от гигантской фигуры, преклонившей перед ним колено.

На его правой руке, на тыльной стороне ладони, горели красным три причудливых символа. Они пульсировали в такт его обезумевшему сердцу, словно раскаленное клеймо, напоминая, что этот кошмар реален. Что он, Эмия Широ, каким-то непостижимым образом теперь связан с этим существом. Он стал его Мастером.

— Мастер… — повторил гигант, поднимая голову. Его бездонные глаза изучали Широ не как человека, а как диковинный механизм. — Какое хрупкое создание. Полное трещин. Полное боли.

Он поднялся во весь свой нечеловеческий рост, и его голова почти коснулась потолочных балок.

— Я узнаю эту боль. Я носил ее веками. Она — наш общий язык.

Широ хотел что-то сказать, закричать, спросить «кто ты?», но из горла вырвался лишь сдавленный хрип. Он только что умер. Его проткнули копьем. А потом… потом он увидел, как это существо… казнило его убийцу. Разорвало на части. С холодной, методичной жестокостью.

— Ты напуган, — констатировал Кёрз, и это не было вопросом. — Это правильно. Страх — начало мудрости. Но сейчас не время для страха. Время для работы.

Он шагнул к Широ и протянул свою когтистую перчатку. Широ инстинктивно отпрянул, вжимаясь в стену. Кёрз остановился, и в его мертвых глазах на мгновение промелькнуло что-то похожее на понимание.

— Я не причиню тебе вреда. Ты — мой Мастер. Ты — якорь, что держит меня в этом агонизирующем мире. Но ты должен пойти со мной. Ты должен видеть. Ты должен учиться.

Не дожидаясь ответа, Кёрз просто взял его за руку. Его хватка была не сильной, но абсолютно непреклонной, как у геологического сдвига. Он поднял Широ на ноги так легко, словно тот был тряпичной куклой.

— Куда?.. — смог наконец выдавить Широ.

— На охоту, — ответил Кёрз, и тень улыбки тронула его бледные губы. — Город болен, мальчик. Я чувствую его лихорадку. В его артериях текут гной и страдания. Мы — хирурги. И это наша первая операция.

Он повел Широ из сарая. Их движение сквозь ночной, залитый дождем Фуюки не было ходьбой. Они скользили сквозь тени, сливаясь с мраком в переулках, становясь единым целым с дождевой завесой. Мир для Широ превратился в смазанный, тошнотворный калейдоскоп неоновых огней и черных провалов. Он чувствовал, как его Слуга тянет его за собой, ведомый не зрением или слухом, а чем-то иным.

— Я иду на крик, — пояснил Кёрз, словно читая его мысли. Его голос звучал прямо в голове Широ, минуя уши. — Не на тот, что срывается с губ. А на безмолвный крик души, которую терзают. Я — эхо этого крика.

Они остановились перед обшарпанным многоквартирным домом в одном из самых бедных районов города. От здания несло сыростью, плесенью и застарелым отчаянием. Кёрз указал когтем на окно на третьем этаже, за которым горел тусклый желтый свет.

— Опухоль здесь.

Он не стал пользоваться дверью. Одним плавным, беззвучным движением он взобрался по стене, цепляясь за выступы и водосточные трубы с грацией гигантского паука. Широ, связанный с ним магической связью, был вынужден следовать за ним, его тело двигалось почти против воли, поддерживаемое нечеловеческой силой Слуги.

За окном разворачивалась отвратительная сцена. Толстый, потный мужчина в грязной майке тащил за руку маленькую девочку, лет шести, не больше. Тащил к грязному, заваленному окурками и бутылками матрасу, лежавшему в углу. Девочка не плакала. Ее глаза были совершенно пустыми, как у сломанной куклы, и этот пустой взгляд был страшнее любых криков.

— Надо… надо что-то делать, — прошептал Широ, его тело напряглось для рывка. Идеал, вбитый в него отцом, требовал действия. Герой справедливости должен был вмешаться. Спасти.

Холодная хватка на его плече была подобна тискам.

— Смотри, — голос Кёрза прозвучал не снаружи, а внутри его черепа, холодный и ровный, как скальпель хирурга. — Не отворачивайся. Не закрывай глаза. Это важно. Ты должен впитать это. Понять анатомию греха.

Широ хотел возразить, но его воля была парализована. Он мог только смотреть, как его Слуга, подобно капле чернил, растворяющейся в воде, просочился сквозь оконное стекло, не издав ни звука.

Мужчина не успел ничего понять. Он замер на полпути к матрасу, его рука все еще сжимала запястье девочки. Он почувствовал изменение в атмосфере комнаты — холод, который, казалось, исходил от самих стен. Он медленно обернулся.

И увидел Смерть, стоящую в его комнате.

Его лицо, багровое от алкоголя и похоти, мгновенно стало белым, как полотно. Глаза расширились от животного, первобытного ужаса. Он открыл рот, чтобы закричать, но звук застрял в горле, превратившись в булькающий хрип. Он отпустил руку девочки, инстинктивно пытаясь закрыться, отступить. Но отступать было некуда.

Кёрз не спешил. Он медленно, почти с академическим интересом, подошел к мужчине. Его когтистая перчатка поднялась и коснулась потной щеки.

— Ты боишься, — прошептал Повелитель Ночи, и его голос был тихим, вкрадчивым, слышным только ему и Широ, висящему за окном, как пригвожденный к позорному столбу свидетель. — Ты чувствуешь, как страх ползет по твоим венам, как ледяные насекомые. Он замораживает твою кровь. Парализует мышцы. Добро пожаловать в мой мир.

Мужчина обмочился. Струйка мочи потекла по его ноге, образуя темное пятно на засаленных штанах. Он рухнул на колени, его тело сотрясала неконтролируемая дрожь.

Кёрз повернул голову и посмотрел прямо на Широ, сквозь стекло, сквозь расстояние, прямо в его душу.

— Видишь, мальчик? — снова прозвучал голос в его голове. — Вот он, страх в чистом виде. Не благородный ужас перед битвой. Не тревога за близких. А грязный, липкий, животный страх существа, которое знает, что оно — мразь, и возмездие пришло за ним. Запомни этот запах. Запомни этот звук. Это — основной инструмент справедливости.

Затем Кёрз вернулся к своей жертве. Его длинные, похожие на иглы пальцы другой руки легли на виски мужчины.

— А теперь… давай посмотрим, что у тебя внутри. Давай вскроем твою душу и изучим ее метастазы.

Глаза мужчины закатились. Его тело выгнулось дугой, изо рта пошла пена. Он не кричал. Он издавал лишь тихие, булькающие звуки, словно его легкие наполнялись кровью. Широ, связанный со своим Слугой, почувствовал эхо того, что делал Кёрз. В его разум хлынул поток чужих воспоминаний. Грязных, отвратительных. Десятки лиц. Другие дети. Боль. Страдания. И удовольствие, которое этот человек получал от их слез. Это было не просто насилие. Это был ритуал. Он упивался их болью.

Широ вырвало. Желчь и остатки ужина хлынули из него, пачкая стену дома. Его тело сотрясалось от отвращения и ужаса. Он чувствовал все. Каждую каплю страдания, которую причинил этот человек.

Когда видения прекратились, мужчина на полу был уже не человеком. Он был трясущимся, скулящим куском мяса, чей разум был вывернут наизнанку и сломан.

Кёрз отпустил его и с брезгливостью вытер пальцы о стену. Затем он подошел к девочке. Она все так же стояла, глядя в пустоту. Он опустился перед ней на одно колено, и эта гигантская, ужасающая фигура рядом с маленьким ребенком выглядела как иллюстрация к самой страшной сказке.

Он протянул руку и осторожно, почти нежно, коснулся ее щеки.

— Они больше не причинят тебе вреда, — сказал он своим обычным, скрежещущим голосом. Но в нем не было угрозы. Лишь констатация факта.

Затем он поднялся и повернулся к Широ, который все еще висел за окном, опустошенный и сломленный.

— Он еще жив, — сообщил Кёрз. — Я оставил его тебе. Ты должен закончить это. Ты должен стать рукой правосудия. Убей его.

— Нет… — прошептал Широ. — Я… я не могу. Я не убийца.

— Ты видел его воспоминания. Ты чувствовал боль его жертв. Разве это не убийство — оставить такое существо дышать одним воздухом с невинными?

— Есть… есть другой путь! Полиция… суд…

Кёрз издал звук, похожий на сухой, безрадостный смех.

— Суд? Клетки из стали и камня? Законы, написанные такими же слабыми, трусливыми людьми, как он? Их справедливость — это фарс, мальчик. Иллюзия порядка, созданная, чтобы они могли спать по ночам. Я предлагаю тебе настоящую справедливость. Ту, что выжигается в памяти. Ту, что становится легендой, от которой у других таких же, как он, будет стыть кровь в жилах.

Он подошел к окну и, не касаясь Широ, заставил его перелететь через подоконник и приземлиться в комнате. Запах мочи, пота и страха ударил в нос.

— Убей его, мальчик. Возьми на себя это бремя. Или я сделаю это сам. Но тогда ты навсегда останешься лишь зрителем. Слабаком, который прячется за спиной чудовища. А герой справедливости не может быть слабаком.

Широ смотрел на существо, корчащееся на полу. Он видел не человека. Он видел концентрированное зло, которое только что прочувствовал на себе. Он вспомнил Великий Пожар. Вспомнил сотни безымянных жертв. Вспомнил свое бессилие. Разве не для того, чтобы остановить такое, он хотел стать героем?

Его рука, против его воли, потянулась и подняла с пола тяжелую, пустую бутылку из-под виски.

— Правильно, — прошептал Кёрз ему в самое ухо. — Почувствуй это. Праведный гнев. Он — топливо. Он — двигатель. Боль за боль. Страх за страх. Смерть за смерть. Это — мой первый и главный урок.

Широ стоял над скулящим телом, сжимая в руке бутылку. Он смотрел на маленькую девочку, которая впервые за все это время подняла на него свои пустые глаза.

И в этот момент Эмия Широ, мальчик, который хотел спасать всех, сделал свой первый шаг по пути, с которого нет возврата.

Рука Широ дрожала так сильно, что стекло в его пальцах глухо позвякивало. Перед его глазами все плыло. Существо на полу. Девочка с пустыми глазами. Гигантская тень у него за спиной. Мир сузился до этих трех точек.

— Я… не могу… — снова прошептал он, но слова прозвучали слабо, неубедительно даже для него самого.

— Можешь, — голос Кёрза в его голове был тверд, как алмаз. — Ты уже делаешь это. Ты осудил его. Ты вынес приговор. Осталось лишь исполнить его. Не позволяй руке дрожать, когда разум уже принял решение. Это слабость. Это лицемерие.

И тогда Широ почувствовал это. Холодное, твердое прикосновение на своей руке. Когтистая перчатка Кёрза накрыла его ладонь, сжимающую бутылку. Сила, нечеловеческая и абсолютная, потекла через него, стабилизируя дрожь, направляя его волю. Он больше не был один. Он был оружием в руке своего Слуги.

— Вместе, — пророкотал голос.

Рука опустилась.

Звук был влажным и глухим. Потом еще раз. И еще. Широ не видел, что делает. Он закрыл глаза, но это не помогало. Он чувствовал каждое столкновение стекла с плотью и костью так, словно бил самого себя. Когда все закончилось, он разжал пальцы. Осколки бутылки со звоном упали на пол, смешиваясь с кровью и мозгом.

Тишина, наступившая после, была абсолютной. Оглушающей.

Широ стоял, глядя на свои руки, забрызганные чужой жизнью. Он не чувствовал ничего. Ни праведного гнева, ни удовлетворения, ни даже ужаса. Только пустоту. Огромную, выжженную пустоту.

Кёрз убрал свою руку.

— Вот так, — сказал он уже вслух, и его обычный, скрежещущий голос прозвучал в тихой комнате как приговор. — Ты сделал это. Ты стал правосудием.

Он обошел Широ и посмотрел на то, что осталось от человека на полу. В его взгляде не было ни капли эмоций. Лишь холодный анализ.

— Ты думаешь, я выбрал его случайно? — спросил Кёрз, не оборачиваясь. — Я не трачу силы на мелких воров или уличных бандитов. Они — симптомы. Я же ищу источник болезни. Опухоль.

Он ткнул когтем в сторону трупа.

— Я выбрал его, потому что он — идеальный образец. Существо, которое неисправимо. В нем нет сомнений, нет раскаяния. Только голод. Его душа — черная дыра, пожирающая свет и невинность. В моем мире, мальчик, мы научились распознавать таких. Их нельзя вылечить. Их нельзя изолировать. Любая тюрьма для них — лишь временная передышка. Любой закон — лишь неудобство, которое нужно обойти. Для такой заразы существует лишь одно лекарство — хирургическое удаление. Окончательное и бесповоротное.

Он наконец повернулся к Широ, и в его бездонных глазах отражался тусклый свет лампочки.

— Мои методы жестоки, да. Негуманны по меркам твоего хрупкого мира. Но они эффективны. Я не просто убиваю его. Я превращаю его смерть в проповедь. Завтра, когда его найдут, этот город содрогнется. Они увидят не просто убийство. Они увидят кару. Они увидят то, что случается с чудовищами, когда тени начинают давать сдачи. И другой такой же ублюдок, в другом конце города, прежде чем поднять руку на ребенка, на мгновение задумается. Он почувствует страх. И в это мгновение, мальчик, мы с тобой спасем больше жизней, чем любой герой в сияющих доспехах.

Он подошел к девочке, которая все так же неподвижно стояла в углу. Кёрз снова опустился на колено.

— Теперь ты в безопасности, — сказал он. Он протянул руку, словно хотел коснуться ее, но остановился. — Скоро придут люди. Они помогут тебе.

Затем он выпрямился, и его взгляд снова нашел Широ.

— Пойдем. Урок окончен.

Они покинули квартиру так же, как и вошли — через окно, растворившись в ночном дожде.

* * *

Утро встретило Эмию Широ серым, безразличным светом. Он не помнил, как вернулся домой. Он просто очнулся в своей постели, полностью одетый. На руках и одежде не было ни капли крови. Словно все это был лишь кошмар. Но Командные Заклинания на его руке и тошнотворная пустота внутри кричали, что все было реально.

Он спустился в гостиную. На кухне его ждал завтрак — простая японская еда, приготовленная, как всегда, аккуратно и с заботой. Сакура уже ушла в школу. В углу комнаты тихо работал телевизор.

Широ сел за стол, но не мог заставить себя прикоснуться к еде. Его взгляд был прикован к экрану. Шли утренние новости.

— …и мы возвращаемся к шокирующему происшествию, которое потрясло этой ночью район Мияма, — говорила серьезная ведущая. — В одной из квартир было обнаружено тело мужчины, чья личность установлена как Танака Горо. По словам полиции, они никогда не сталкивались с подобным уровнем жестокости. Тело жертвы было изуродовано до неузнаваемости…

На экране появилась фотография мужчины. Та самая потная, одутловатая физиономия.

Широ сидел за столом, глядя на экран, как кролик на удава. Еда на столе остывала, превращаясь в безвкусный натюрморт.

— …и мы возвращаемся к шокирующему происшествию, которое потрясло этой ночью район Мияма, — говорила серьезная ведущая. — В одной из квартир было обнаружено тело мужчины, чья личность установлена как Танака Горо. По словам полиции, они никогда не сталкивались с подобным уровнем жестокости. Тело жертвы было изуродовано до неузнаваемости…

На экране появилось фото мужчины. Та самая потная, одутловатая физиономия. Широ почувствовал, как желудок сжимается в ледяной кулак.

— Как стало известно нашему каналу, — продолжала ведущая, и ее голос стал ниже, напряженнее, — Танака Горо ранее проходил по делу о насилии над несовершеннолетними, но был отпущен за недостатком улик. Однако то, что полиция обнаружила на месте преступления, не оставляет никаких сомнений в его виновности. В той же квартире была найдена шестилетняя девочка. Она не пострадала физически, но находится в состоянии глубокого шока и не разговаривает. Полиция в полном тупике. На месте преступления не найдено никаких улик, отпечатков пальцев, следов взлома. Словно в квартиру проник призрак и совершил акт чудовищного возмездия. Некоторые уже начинают шептаться о городском мстителе, о «Ночном Охотнике». И, уважаемые зрители, то, о чем я сейчас расскажу, может шокировать.

Камера взяла крупный план ведущей. Она сделала глубокий вдох.

— Наши источники в полиции сообщают, что под полом в квартире был обнаружен тайник. Он был буквально вырван из своего гнезда. Внутри находились… доказательства невыразимых преступлений. Коллекция фотографий, видеозаписей и личных вещей, предположительно принадлежавших десяткам детей, многие из которых числятся пропавшими без вести не только в нашем городе, но и по всей префектуре за последние несколько лет.

Экран разделился на две части. Слева осталась ведущая, справа появился репортер, стоящий на фоне оцепленного полицией дома. Дождь все еще шел, и капли стекали по его плащу.

— Да, Акико-сан, — заговорил репортер, — атмосфера здесь тяжелая. Даже закаленные ветераны полиции выходят из этого подъезда бледными. Но самое пугающее — это не то, что было найдено, а как. Похоже, убийца, или убийцы, не просто расправились с Танакой. Они устроили некое подобие… жуткого суда. Содержимое тайника — фотографии, детские игрушки, пряди волос — было намеренно разложено вокруг тела, словно улики, представленные на обозрение. Словно преступник хотел не скрыть, а наоборот, продемонстрировать всему миру, за что он убил этого человека. Это не похоже на обычное убийство на почве мести. Это похоже на декларацию. На послание.

Снова в кадре появилась ведущая.

— Мы связались с криминальным психологом, профессором Ямамото. Он согласился дать короткий комментарий.

На экране появилось лицо пожилого строгого мужчины в очках.

— То, что мы видим, — сказал профессор взвешенным, но явно потрясенным голосом, — это классический пример «синдрома карателя». Преступник обладает абсолютной уверенностью в своей правоте и считает себя вправе вершить правосудие вне закона. Но уровень организации и жестокости здесь беспрецедентен. Он не просто наказывает зло. Он создает из наказания моральный театр, ужасающее представление. Он заставляет общество смотреть в лицо той тьме, от которой оно предпочитает отворачиваться. Это невероятно опасно. Сегодня он убил монстра. Но кто станет его следующей жертвой, когда его стандарты правосудия разойдутся с общепринятыми? Город Фуюки этой ночью обрел своего личного демона-хранителя. И это пугает больше, чем преступления самого Танаки.

Репортаж закончился. Началась реклама какой-то веселой газировки, и этот диссонанс был настолько чудовищным, что Широ больше не мог сдерживаться.

Он отвернулся от экрана, и его вырвало прямо на чистый деревянный пол. Его тело сотрясалось в судорогах, но не только от отвращения.

Кёрз был прав. Во всем. Закон был слеп. Общество было бессильно. А они… они принесли справедливость. Неоспоримую. Абсолютную. И теперь город знал об этом. Город боялся.

Он, Эмия Широ, помог этому случиться. Он стал рукой этого возмездия.

И самое страшное было то, что где-то глубоко внутри, под слоями ужаса, вины и отвращения, он чувствовал крошечную, уродливую искорку… правильности. Он чувствовал, что мир сегодня стал чуточку чище. Что одна из тех теней, что мучили его со дня Великого Пожара, исчезла.

Это осознание — осознание того, что часть его души согласна с этим чудовищем, что часть его наслаждается этим актом правосудия — было страшнее самой смерти. Он посмотрел на свои руки. Они казались чужими. Это были руки убийцы.

Руки героя.

И он больше не знал, где кончается одно и начинается другое. Урок был усвоен.

* * *

Тосака Рин почувствовала это прошлой ночью. Резкий, уродливый всплеск маны, похожий на скрежет гвоздя по стеклу посреди симфонии. Это не было похоже на стандартный призыв Слуги. Тот был чистым, мощным, но гармоничным. Этот же… этот был другим. Рваным. Неправильным. Словно кто-то пробил дыру в реальности и из нее сквозило чем-то чужим, холодным и бесконечно древним.

А потом пришла утренняя новость. Жестокое, ритуальное убийство в районе Мияма. Рин не верила в совпадения.

— Арчер, — позвала она, стоя на крыше самого высокого здания в Синто. Ночной ветер трепал ее волосы. — Ты готов?

Рядом с ней, из мерцающего воздуха, соткалась фигура в красном.

— Готов к чему, Рин? К очередной бессмысленной прогулке под луной в поисках врагов, которые пока не желают быть найденными?

— Не будь занудой, — отрезала она, ее взгляд сканировал паутину городских огней внизу. — Прошлой ночью здесь что-то произошло. Я хочу знать, что именно. Аномальный всплеск энергии совпал по времени и месту с тем убийством. Если это дело рук Мастера и Слуги, они нарушают все мыслимые правила. Мы, как управляющие этой землей, обязаны вмешаться.

Арчер хмыкнул, скрестив руки на груди.

— «Правила», — он произнес это слово так, словно пробовал на вкус что-то прокисшее. — В бойне на семь человек, где призом служит всемогущество, ты все еще веришь в правила. Восхитительная наивность.

— Это не наивность, это прагматизм, — возразила Рин. — Хаос не выгоден никому. Тот, кто действует так открыто и жестоко, — либо безумец, либо невероятно силен. И то, и другое — угроза.

Они двинулись. Не шли, а скользили по крышам, бесшумные, как ночные хищники. Рин вела их, ориентируясь на остаточные следы той неправильной маны, которые, словно капли радиоактивной крови, вели в портовый район. Место, где закон всегда был понятием условным.

Запах ударил в нос первым. Густой, тошнотворный коктейль из соленого морского воздуха, ржавого металла, пролитого дизельного топлива и… свежей крови. Очень много крови.

Они замерли на крыше портового склада. Внизу, в тусклом свете одинокого прожектора, разворачивалась финальная сцена бойни. Десяток трупов, принадлежавших, судя по татуировкам, местной ячейке якудза, были разбросаны по бетонному пирсу. Но это не было беспорядочной свалкой тел. Это была инсталляция.

Некоторые были насажены на торчащую из бетона арматуру. Другие — пригвождены к стенам склада грузовыми крюками. Третьи были просто разорваны на части, и из их внутренностей была выложена какая-то жуткая, асимметричная руна. Кровь стекала в море, окрашивая грязную воду в багровый цвет.

И посреди этого рукотворного ада стояли двое.

Одна фигура была гигантской, облаченной в полночные доспехи, от которых, казалось, исходил холод. Другая… другую Рин узнала не сразу. Бледный, осунувшийся мальчик в школьной форме, забрызганной кровью.

— Эмия-кун?.. — прошептала Рин, и ее голос утонул в шуме ветра. Не может быть. Этот неумеха? Этот вечный идеалист, который чинит школьную технику и помогает всем подряд? Здесь?

Рядом с ней напрягся Арчер. Он не смотрел на Широ. Весь его взгляд был прикован к гигантскому Слуге.

— Рин, — сказал он тихо, и в его голосе впервые прозвучала неподдельная тревога. — Это не Героический Дух.

— Что значит «не Героический Дух»? — не поняла она. — Кто же это тогда?

— Не знаю. Он… не отсюда. Не из Трона. Его сущность, его «легенда»… она пахнет не мифами и человеческой историей. Она пахнет холодным вакуумом и умирающими звездами.

Внизу Широ поднял голову, словно почувствовав их присутствие. Его лицо было лишено эмоций. Пустая, восковая маска.

— Мы должны уходить, — сказал он своему Слуге. — Нас заметили.

Конрад Кёрз медленно поднял голову. Его бездонные глаза встретились со взглядом Рин, и ей на мгновение показалось, что она падает в бесконечный колодец. Затем его взгляд переместился на Арчера. И в мертвой пустоте его глаз промелькнул огонек… интереса. Хищного, препарирующего интереса.

— Не торопись, мальчик, — пророкотал он. — Это интересно. Маг-управленец. И ее сторожевой пес, который пахнет сталью, сожалением и парадоксами.

Рин и Арчер спрыгнули с крыши, приземлившись на пирсе в нескольких десятках метров от них.

— Эмия-кун! — крикнула Рин, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо. — Что здесь происходит?! Что… что ты натворил?

— Я? — Широ посмотрел на свои руки, потом на кровавую баню вокруг. — Я принес справедливость. Эти люди похищали бездомных и продавали их на органы. Последней их жертвой был ребенок. Мы нашли его в одном из контейнеров. Слишком поздно.

Его голос был ровным и бесцветным. Словно он зачитывал отчет.

— И это оправдывает… это? — Рин обвела рукой сцену бойни. — Это не справедливость, это резня!

— А есть разница? — спросил Широ, и в его глазах Рин увидела ту же холодную, пугающую логику, которую слышала утром в репортаже. — Результат один. Они больше никому не причинят вреда. И другие, кто занимается подобным, теперь будут бояться теней.

Арчер сделал шаг вперед.

— Мальчишка прав, — неожиданно произнес Кёрз, обращаясь к Арчеру, игнорируя Рин. — Бойня — это лишь инструмент. Как и ваш Святой Грааль. Вы убиваете друг друга ради эгоистичного желания. Мы же убиваем тех, кто этого заслуживает. Наша цель чище.

— Убийство есть убийство, — процедил Арчер, в его руках начали формироваться парные клинки. — Какими бы благородными целями ты его ни прикрывал.

— Какая знакомая риторика, — усмехнулся Кёрз, и звук этого смеха заставил Рин поежиться. — Я почти слышу в твоем голосе эхо твоих собственных ошибок. Скажи мне, «герой», скольких ты убил, чтобы спасти? Сто? Тысячу? И помогло ли это? Стал ли мир лучше? Или ты просто стал винтиком в машине, которая перемалывает одни жизни, чтобы продлить агонию других?

Арчер замер. Слова чудовища попали точно в цель.

Рин посмотрела на Широ, пытаясь достучаться до него.

— Широ, это не ты. Это он говорит твоими устами. Это чудовище отравляет тебя!

— Он не отравляет. Он учит, — ответил Широ, и его взгляд был абсолютно серьезен. — Он показывает мне правду. Мир — это не то место, которое можно спасти добрыми словами и пустыми идеалами. Его можно только вылечить. Огнем и сталью.

Кёрз положил свою огромную руку на плечо Широ. Рин и Арчер увидели, как тень, почти физическая, сгустилась вокруг них, прежде чем впитаться в фигуру мальчика.

— Ночь еще не окончена, Мастер, — сказал Кёрз. — У нас есть и другие пациенты.

Они шагнули назад, в самую густую тень у основания склада, и просто исчезли. Растворились, словно их никогда и не было.

Рин и Арчер остались одни посреди кровавого театра. Запах крови был таким густым, что, казалось, его можно было потрогать. Молчание давило, нарушаемое лишь криками чаек и плеском волн о бетонный пирс.

— Арчер… что это было? — наконец спросила Рин, ее голос был тихим, почти потерянным. — Что стало с Эмией-куном?

Арчер долго смотрел в ту тень, где исчезли Широ и его Слуга. Его клинки растворились в воздухе. Он не выглядел рассерженным. Он выглядел… уставшим. Бесконечно, смертельно уставшим.

— Не задавай неправильных вопросов, Рин, — сказал он наконец, не поворачиваясь. — Ты спрашиваешь, что с ним стало. Ты должна спрашивать, почему это с ним стало.

— Я не понимаю, — она подошла ближе. — Он убивает людей. Он… он наслаждается этим.

— Нет, — горько усмехнулся Арчер. — В этом-то и весь ужас. Он не наслаждается. Он верит. Он нашел то, чего ищут все идеалисты — простое решение для сложного мира. Он нашел чудовище, которое не просто оправдывает его жажду справедливости, но и дает ему в руки методику. Эффективную. Действенную. Беспощадную.

Он наконец повернулся к ней, и в его серых глазах плескалась такая застарелая боль, что Рин невольно отшатнулась.

— Не пойми меня неправильно, — продолжил он, обводя взглядом сцену бойни. — Эти люди были мразью. Общество стало чище без них. Если бы я встретил их, возможно, финал был бы тем же. Но есть разница. Огромная, как пропасть.

Он сделал паузу, подбирая слова.

— Можно убить монстра и остаться человеком. Если ты делаешь это с тяжелым сердцем. Если ты понимаешь, какую черту переступаешь. Если ты помнишь о цене. Но он… его учитель… они убрали из уравнения цену. Они заменили ее праведностью. Они превратили убийство из трагической необходимости в акт очищения. Они сделали его… легким.

Он посмотрел на свои руки, словно видел на них кровь, которую никто другой не мог разглядеть.

— Он не теряет свой путь героя справедливости, Рин. Все гораздо хуже. Он его нашел. И этот путь — прямая, гладкая, вымощенная благими намерениями дорога в ад. Потому что, когда ты начинаешь верить, что имеешь право выносить приговор и приводить его в исполнение, ты перестаешь видеть людей. Ты видишь лишь цели. Симптомы. Опухоли, которые нужно вырезать.

Его голос стал почти шепотом.

— И в один прекрасный день ты посмотришь на мир и увидишь, что он весь — одна сплошная опухоль. И что единственный способ его «вылечить» — это сжечь дотла. Я знаю. Я был на этой дороге.

Рин смотрела на него, и внезапное, леденящее душу понимание начало зарождаться в ее сознании. Она смотрела на своего Слугу и впервые видела не просто циничного воина, а человека, сломленного под тяжестью своих собственных идеалов.

— Так что же нам делать? — спросила она.

— Остановить его, — без колебаний ответил Арчер. — Не потому, что он убивает не тех. А потому, что если его не остановить, он убьет в себе то единственное, ради чего вообще стоит сражаться. Он убьет в себе Эмию Широ. А то, что останется… будет гораздо страшнее любого из этих мертвецов.

* * *

Завтраки в доме Эмии всегда были ритуалом. Тихим, уютным островком порядка в хаотичном мире. Солнечный свет, пробивающийся сквозь сёдзи, запах риса и мисо-супа, мерное постукивание палочек. Для Сакуры Мато этот ритуал был спасением. Здесь, на этой кухне, она могла на несколько часов забыть о тенях, что жили в ее собственном доме и в ее собственной душе. Здесь был ее сэмпай. Ее свет.

Но в последние дни свет начал тускнеть.

Она заметила это не сразу. Сначала это были мелочи. Шрамы и синяки на его руках, которые раньше появлялись от неуклюжести в мастерской, теперь заживали с неестественной скоростью, не оставляя и следа к утру. Его движения стали другими. Ушла былая подростковая неловкость; на ее место пришла плавная, хищная точность. Он больше не ронял вещи. Его руки были тверды, как сталь.

Но страшнее всего были его глаза.

В них поселился холод. Тот самый, что она иногда видела в зеркале, глядя на собственное отражение. Пустота. Раньше его взгляд был теплым, полным наивного, но искреннего желания помочь. Теперь он смотрел на мир так, словно препарировал его, оценивая на предмет гнили и болезней.

В то утро тишина за столом была особенно тяжелой. Широ молча ел, его взгляд был прикован к точке где-то за стеной. Он почти не спал по ночам. Сакура слышала, как он уходил, и как возвращался под самое утро, принося с собой запах озона и чего-то еще, едва уловимого и металлического. Запах пролитой крови, которую тщательно смыли.

— Сэмпай, — решилась она, ее голос прозвучал слишком громко в этой звенящей тишине. — Ты… ты в порядке? Ты выглядишь очень уставшим.

Широ медленно перевел на нее взгляд. На мгновение ей показалось, что она видит его прежнего — в его глазах мелькнула тень замешательства. Но она тут же утонула в ледяной безмятежности.

— Я в порядке, Сакура, — сказал он. Голос был его, но интонации — чужие. Ровные. Безразличные. — Просто много дел. Не беспокойся.

— Но я беспокоюсь, — она сжала кулаки под столом. — В новостях… говорят ужасные вещи. Об убийствах. О каком-то мстителе. Это так страшно. Пожалуйста, будь осторожен.

— Осторожность нужна тем, кто слаб, — ответил Широ, и от этих слов по спине Сакуры пробежал холодок. — Или тем, кому есть что скрывать. Монстры, которые прячутся среди нас, заслуживают не осторожности. Они заслуживают истребления.

Это был не ее сэмпай. Это говорил кто-то другой. Кто-то, кто смотрел на мир с высоты виселицы.

Прежде чем она успела что-то ответить, воздух на кухне стал плотнее. Температура упала на несколько градусов. Сакура почувствовала это всем своим существом, каждой частичкой своей измученной души. Присутствие. Огромное, давящее, как океанская толща.

Тень в самом темном углу кухни сгустилась, вытянулась и обрела форму.

Конрад Кёрз материализовался без единого звука. Он просто был там, где секунду назад его не было. Его гигантская фигура в полночных доспехах выглядела на уютной, залитой утренним солнцем кухне, как раковая опухоль на рентгеновском снимке. Он не смотрел на Широ. Он смотрел прямо на Сакуру.

И он улыбался.

— Твоя забота о нем трогательна, дитя, — пророкотал он, и от его голоса задрожали чашки на столе. — Очень… человечна.

Сакура замерла, не в силах дышать. Она видела его и раньше, мельком, как тень за спиной сэмпая. Но сейчас… сейчас она ощущала его мощь. И она видела, что он видит ее насквозь.

Его бездонные глаза, казалось, заглядывали под ее кожу, мимо ее скромной школьной формы, мимо ее тихой улыбки, прямо туда, вглубь, где копошились отвратительные, жаждущие маны черви. Он видел ее позор. Ее боль. Ее тьму.

— Ты, — продолжил Кёрз, делая шаг вперед, и пол под ним тихо скрипнул. — Ты знаешь о жертвах больше, чем он. Ты знаешь, каково это, когда тебя пожирают изнутри. Когда твое тело и душа становятся чужими. Когда справедливость — это лишь слово из книг, которые читают другие, те, кто живет на солнце.

Широ вскочил.

— Не трогай ее! — его голос прозвучал резко, и в нем впервые за несколько дней прорезались живые нотки. Ноты страха.

Кёрз остановился и медленно повернул голову к своему Мастеру.

— Трогать? — он склонил голову набок, с хищным любопытством. — Зачем? Она не наша цель. Она — не опухоль. Она — симптом. Живое доказательство того, что этот мир болен до самого основания. Она — идеальный пример того, почему мы делаем то, что делаем.

Он снова посмотрел на Сакуру, которая сидела, белая, как полотно, вцепившись в край стола.

— Скажи мне, дитя, — спросил он вкрадчивым, гипнотическим голосом. — Когда старый червь терзает твое тело по ночам, когда он заставляет тебя делать то, от чего твоя душа кричит… ты ведь молишься о спасении, не так ли? А если спасение не приходит… может, ты начинаешь молиться о возмездии? О том, чтобы кто-нибудь пришел и прекратил его страдания. Навсегда.

Сакура не могла ответить. Слезы текли по ее щекам, но она не издавала ни звука. Он знал. Этот монстр знал ее самый страшный секрет.

Широ смотрел на плачущую Сакуру, потом на своего Слугу. Его лицо было искажено борьбой. Старый Широ, защитник, хотел броситься к ней, утешить, закрыть собой от этого ужаса. Но новый Широ, ученик Кёрза, слышал в словах Слуги ледяную, неоспоримую правду. Он впервые по-настоящему увидел боль Сакуры. Не как печаль, которую нужно развеять, а как гноящуюся рану, требующую хирургического вмешательства.

И он промолчал. Он ничего не сделал.

Это бездействие было страшнее любого удара.

— Видишь, Мастер? — тихо сказал Кёрз, его голос был почти нежен. — Весь мир полон таких молчаливых криков. Мы просто те, у кого хватает смелости на них ответить.

Он выпрямился, его тень снова накрыла всю кухню.

— Пора. Ночь близко. У нас есть работа.

Широ, не глядя на Сакуру, медленно кивнул. Он обошел стол и направился к выходу, следуя за своим чудовищным наставником.

Когда они ушли, и ледяное давление в комнате исчезло, Сакура осталась одна. Она смотрела на нетронутый завтрак на столе. На два стула. На место, где только что стоял ее сэмпай.

Она тихо всхлипнула и уронила голову на стол. Солнце за окном больше не казалось теплым. Оно было холодным и безразличным, как глаза мертвеца.

Она боялась не монстра, который приходил к ней по ночам в доме Мато. Она привыкла к нему.

Теперь она боялась героя, который сидел с ней за одним столом. Потому что она увидела в его глазах, что однажды он может прийти и за ней. Не чтобы спасти.

А чтобы «вылечить».

Прошли недели. Ночи Фуюки изменились. Преступный мир, который веками чувствовал себя хозяином теней, теперь сам боялся их. Истории передавались шепотом в грязных барах и притонах: о гигантской фигуре с глазами-провалами, о его ученике с мертвым взглядом, о казнях, которые были больше похожи на жуткие проповеди. «Ночной Охотник» стал городской легендой. Бугименом для плохих людей.

И Широ изменился. Он привык к запаху крови. Привык к хрусту ломаемых костей. Он научился не вздрагивать, не отворачиваться. Уроки Кёрза были эффективны. Каждая «операция» подкреплялась неопровержимыми доказательствами, которые его Слуга с холодной точностью извлекал из разумов или тайников их жертв. Широ больше не сомневался. Сомнение было слабостью. А слабые, как он видел каждую ночь, умирают или страдают. Он становился сильнее. Он становился… эффективнее.

Пустота внутри него росла, но он научился принимать ее за спокойствие. За уверенность.

В одну из таких ночей, холодных и ясных, когда под ногами хрустел первый тонкий ледок, Кёрз остановил его на крыше высотного здания.

— Сегодня мы не пойдем в город, — сказал он, глядя не на улицы внизу, а на темный лесной массив за пределами Фуюки. — Там есть более серьезная угроза. Источник огромной, неконтролируемой силы.

— Другой Слуга? — спросил Широ. Его голос был ровным. Он уже участвовал в устранении двух других Мастеров — мелких магов, использовавших свои способности для шантажа и убийств. Это было просто. Логично.

— И да, и нет, — ответил Кёрз. — Это не просто Слуга. Это оружие. Безумный, неуправляемый зверь, чья сила способна сровнять с землей половину этого города. И его держит на поводке столь же нестабильный Мастер. Такая концентрация мощи без должного контроля — это не просто угроза. Это бомба с часовым механизмом. Ее нужно обезвредить.

Они двинулись к лесу. Тишина заснеженного леса была почти абсолютной. Здесь, вдали от города, магия ощущалась сильнее. Широ чувствовал ее — мощную, древнюю, исходящую от замка Айнцбернов, что белым призраком возвышался на холме.

Они подошли к границе территории замка. И Широ увидел их.

На поляне, залитой мертвенным светом луны, играла маленькая девочка. Одетая в фиолетовое зимнее пальтишко, с волосами белыми, как снег вокруг. Она смеялась, подбрасывая вверх снежки, которые ловил… гигант. Колосс из темных, узловатых мышц, больше похожий на стихийное бедствие, чем на человека. Его глаза горели безумным красным огнем. Но то, как он ловил хрупкие снежки своими огромными, способными крушить гранит руками, было… нежным.

Это была сцена странной, неуместной, хрупкой идиллии.

— Это они? — прошептал Широ. — Наша цель?

— Да, — голос Кёрза прозвучал в его голове. — Берсеркер. Геракл. Величайший герой Греции, доведенный до безумия. Ходячая катастрофа. И его Мастер, гомункул из рода Айнцберн, Илиясфиль. Ребенок с силой архимага и психикой, сломленной создателями. Их существование здесь — угроза всему. Они должны быть устранены.

Широ смотрел на девочку. Она споткнулась и упала в сугроб. Гигант тут же подскочил к ней, протягивая свою чудовищную руку, и осторожно помог ей подняться. Она отряхнулась и снова засмеялась.

— Она же ребенок, — сказал Широ вслух. Это было не возражение. Это был шок. Констатация факта, который ломал всю его новую, выстроенную Кёрзом картину мира.

— Она — Мастер в Войне Святого Грааля, — холодно поправил Кёрз. — Она — маг, способный убить тебя щелчком пальцев. Она — контроллер оружия массового поражения. Ее возраст — это лишь камуфляж. Не позволяй сантиментам затуманить твой разум. Мы устраняли угрозы и поменьше.

— Но… она просто играет. Мы убивали насильников, убийц, торговцев людьми. Тех, чья вина была очевидна. А она?.. В чем ее преступление? В том, что она существует?

Это был первый раз за много недель, когда Широ возразил. Первый раз, когда приказ не лег в его сознание, как идеально подогнанная деталь механизма.

Кёрз медленно повернул к нему голову. В его глазах не было гнева. Лишь холодное, препарирующее разочарование.

— Я думал, ты понял главный урок, мальчик. Справедливость — это не только наказание за совершенное зло. Это еще и предотвращение зла будущего. Мы — не просто палачи. Мы — хирурги. Мы удаляем опухоль до того, как она даст метастазы.

Он указал когтем на идиллическую сцену на поляне.

— Этот «ребенок» пришел сюда, чтобы убивать. Этот «герой» — ее инструмент. Что произойдет, когда она решит, что ты — ее следующая цель? Когда она спустит этого зверя на город? Сколько сотен невинных погибнет в их битве? Сотня? Тысяча? Как тогда, в твоем Пожаре?

Слова Кёрза ударили Широ под дых. Пожар. Его вечный кошмар.

— Ты готов пожертвовать сотнями жизней завтра, чтобы потешить свою сентиментальность сегодня? — продолжал Кёрз, его голос был безжалостен, как лед. — Ты готов позволить новому Пожару случиться, потому что его потенциальный источник выглядит как невинное дитя? Я учу тебя быть сильным. Быть решительным. А ты цепляешься за слабость. За лицемерие.

Он замолчал, давая своим словам впитаться. Снег тихо падал на плечи Широ, но он не чувствовал холода. Он чувствовал лишь лед, сковавший его изнутри.

Кёрз был прав. Его логика была безупречна. Жестока. Но безупречна. Спасти многих, пожертвовав немногими. Разве не об этом мечтал его отец? Разве не это — высшая форма справедливости?

Но почему же тогда, глядя на смеющуюся в снегу беловолосую девочку, он чувствовал, что если сделает этот шаг, то убьет не просто врага?

Что он убьет себя.

— Решай, мальчик, — закончил Кёрз, и его голос был окончательным, как удар молотка судьи. — Ты хирург или пациент? Ты спасаешь город или становишься причиной его гибели? Выбор за тобой. Но делай его быстро. Ночь не будет ждать.

Слова Кёрза были ключом, который открыл самую темную камеру в душе Широ. «Пожар. Ты готов позволить новому Пожару случиться?»

Воспоминание обожгло его изнутри. Да, он был готов. Готов на все, лишь бы этот ад не повторился. Цена не имела значения.

— Я понял, — сказал Шиro, и его голос был глухим, как земля, брошенная на крышку гроба. — Угроза должна быть устранена.

В ментальной связи со своим Слугой Широ почувствовал волну холодного, одобрительного удовлетворения. Ученик принял догму.

— Я займусь зверем, — произнес Повелитель Ночи. — Он — грубая сила. Я отвлеку его. Ты, мальчик, бьешь в сердце. Устраняешь Мастера. Действуй быстро. Без колебаний.

Кёрз растворился в тенях между заснеженными елями. Широ остался один. Он шагнул из-за деревьев на залитую луной поляну.

Смех девочки оборвался. Она резко обернулась, и ее рубиновые глаза сфокусировались на нем. Вся детская беззаботность слетела с ее лица, сменившись вековым, ледяным высокомерием.

— Кто ты такой? — спросила она. — Как ты посмел ступить на земли Айнцбернов?

Берсеркер позади нее издал низкий, угрожающий рык.

— От тебя несет той же вонью, что и от него, — усмехнулась Илия, не дожидаясь ответа. — Запах предательства. Кирицугу прислал тебя закончить работу? Убить и меня, как он убил мою мать?

Имя отца. Она знала.

— Жалкий выродок, — продолжала Илия, ее голос сочился ядом. — Он бросил меня, свою настоящую дочь, ради такого сломанного мусора, как ты. А теперь ты пришел сюда. Чтобы убить еще одного члена своей семьи.

Семьи?

Прежде чем Широ успел осмыслить ее слова, из теней вырвалась черная молния. Кёрз обрушился на Берсеркера. Два титана сцепились в неистовой схватке, сотрясая землю.

— Берсеркер! — крикнула Илия, отвлекаясь.

— Сейчас, мальчик! — прогремел в голове приказ Кёрза.

Широ действовал на автомате. «Trace, on». В его руке сформировался черный, зазубренный тесак, созданный лишь для убийства. Он бросился вперед.

Илия обернулась. Ее глаза расширились от шока, когда она увидела несущегося на нее сводного брата. Она выставила перед собой магический барьер, но черный клинок, пропитанный волей Кёрза, прошел сквозь него, как раскаленный нож сквозь лед.

Лезвие остановилось.

В одном дюйме от тонкой ткани ее фиолетового пальто.

Его острый край дрожал, отражая ее испуганные, полные ненависти и абсолютно детские глаза.

Семья? Слово эхом пронеслось в наступившей тишине его разума. Он смотрел на нее и видел не Мастера. Не угрозу. Он видел маленькую девочку, одинокую в холодном снегу, ждущую отца, который так и не вернулся. Совсем как он сам, ждущий спасения в огне.

В чем разница между ним и ею? Только в том, что его спасли. А ее — нет.

Рука, державшая клинок, отяжелела. В нее словно влили тонну свинца. Он не мог. Он прошел через ад, чтобы спасать людей, а не убивать детей, которые так похожи на него самого.

— Что ты делаешь? — взревел в его голове голос Кёрза, полный ярости и недоумения. — Заканчивай! Это приказ!

Но Широ не слушал. Он смотрел в глаза своей сестры и видел в них всю ту боль, которую он пытался искоренить в этом мире. И он понял, что сейчас он сам является ее источником.

Внезапно воздух расколол новый звук — звон стали о сталь, чистый и ясный. Красная вспышка пронеслась мимо Широ. Арчер, возникший словно из ниоткуда, скрестил свои парные клинки с когтями Кёрза, остановив его атаку на Берсеркера.

— Мы уж думали, ты никогда не перестанешь играть в бугимена и не сразишься с кем-то своего размера, — процедил Арчер.

— Широ! — голос Рин, спрыгнувшей с ветки ближайшей ели, ударил, как пощечина. — Очнись! Посмотри на себя! Посмотри, во что ты превратился!

Широ посмотрел. На клинок в своей руке. На перепуганное лицо Илии. На свои руки, которые за последние недели были испачканы кровью. Он увидел себя со стороны, глазами Рин. И ужаснулся.

Весь самообман, вся холодная логика Кёрза, вся праведная ярость рассыпались в прах, оставив после себя лишь одну оглушительную, тошнотворную правду.

Он — монстр.

Черный клинок выпал из его ослабевшей руки и с тихим звоном вонзился в снег.

— Что я… наделал? — прошептал Широ. Он рухнул на колени, закрыв лицо руками. — Я стал… я стал таким же, как они… Убийца…

Его тело сотрясалось от беззвучных рыданий. Весь ужас, вся вина, все подавленные эмоции последних недель прорвались наружу, как гной из нарыва.

Илия смотрела на него, ее ледяное высокомерие дало трещину. Она ожидала чего угодно: смерти, боли, безжалостного удара. Но не этого. Не раскаяния. Не слез. Этот мальчик, этот «выродок», пришедший ее убить, плакал у ее ног, сломленный собственным поступком. Она увидела в нем не убийцу, а такого же одинокого, измученного ребенка, как она сама.

Кёрз с нечеловеческой силой отбросил Арчера. Он посмотрел на своего рыдающего Мастера с холодным, аналитическим презрением.

— Слабость, — прозвучало в голове Широ. — Сентиментальность победила логику. Урок не усвоен. Этот образец… дефектен.

— Мастер, — сказал он уже вслух, его голос был ровен, как отчет патологоанатома. — Мы отступаем. Операция провалена из-за непредвиденной порчи инструмента.

Он шагнул назад и растворился в тенях, оставив после себя лишь холод и запах озона.

На поляне воцарилась тишина, нарушаемая лишь всхлипами Широ. Арчер и Рин медленно подошли. Берсеркер, рыча, встал между ними и своей маленькой хозяйкой.

Но Илия подняла руку, останавливая его. Она смотрела на сгорбленную фигуру Широ. Ее ненависть, копившаяся годами, столкнулась с чем-то новым и непонятным. С тенью сострадания.

— Уходите, — сказала она тихо, ее голос дрожал. — Все. Уходите отсюда.

Рин хотела что-то сказать, но Арчер остановил ее. Он кивнул, подхватил Широ под руку и, помогая ему подняться, повел прочь.

Уходя, Широ обернулся. Он встретился взглядом с Илией. В ее рубиновых глазах больше не было ненависти. Лишь боль, растерянность и… вопрос.

В ту ночь в заснеженном лесу никто не умер. Но что-то было сломано окончательно и бесповоротно. Вера Эмии Широ в своего учителя. И ледяная стена вокруг сердца Илиясфиль фон Айнцберн.

Шанс был дан. Но его цена была — полное крушение мира, который Широ построил для себя за последние недели. И теперь ему предстояло жить с этим. Жить, зная, чьим отражением он едва не стал.

* * *

Возвращение домой было похоже на сон. Широ двигался на автомате, поддерживаемый твердой рукой Арчера. Он не помнил, как они пересекли лес, как прошли через спящий город. Весь мир сузился до стука его собственного сердца и одной повторяющейся мысли: «Я чуть не убил ребенка. Я чуть не убил свою сестру».

Рин и Арчер привели его в гостиную и усадили на диван. Он так и сидел, глядя в одну точку, пока серое предрассветное небо за окном не начало светлеть. Он был пуст. Опустошен. Все, во что он верил последние недели — логика, эффективность, «хирургическая» справедливость — рассыпалось в прах, оставив после себя лишь тошнотворный вкус вины и самоотвращения.

Рин молча заварила чай. Арчер стоял у окна, скрестив руки на груди, его фигура была напряженной, как сжатая пружина. Никто не говорил ни слова. Не было ни упреков, ни вопросов. И эта тишина была оглушительнее любого крика. Она давала Широ пространство, чтобы утонуть в собственном ужасе.

В какой-то момент он поднял голову и посмотрел на свою правую руку. На три алых символа. На клеймо, связывающее его с чудовищем.

— Он… он все еще здесь, — прошептал Широ, и это были первые слова, которые он произнес. — Я чувствую его. Он в тенях. Ждет. Наблюдает.

— Мы знаем, — тихо сказала Рин, ставя перед ним чашку с чаем. Пар поднимался, рисуя в воздухе мимолетные узоры. — Он не может причинить тебе вред, пока ты сам этого не захочешь. И он не посмеет напасть на нас в открытую. Пока.

— Я должен… я должен от него избавиться, — Широ сжал кулаки. — Использовать Командные Заклинания. Заставить его… исчезнуть.

— Нет, — неожиданно твердо сказал Арчер, не оборачиваясь от окна.

Широ и Рин посмотрели на него.

— Почему? — спросил Широ. — Он — монстр. Он сделал монстром меня.

— Именно, — Арчер наконец повернулся. В его глазах не было ни злости, ни осуждения. Лишь бесконечная усталость. — Ты не можешь просто «избавиться» от него, как от дурной привычки. Он — не причина. Он — следствие. Он откликнулся на зов, который уже был внутри тебя. На твою боль, на твою ярость, на твое отчаянное желание найти простой ответ на вопрос, как спасти всех.

Он подошел и сел в кресло напротив Широ.

— Если ты просто заставишь его исчезнуть, ты ничему не научишься. Ты просто отрежешь больную часть, но болезнь останется внутри. И в следующий раз, когда мир поставит тебя перед жестоким выбором, ты можешь снова сломаться. Ты должен посмотреть своему демону в лицо. Понять его. И победить его не приказом, а собственной волей.

Слова Арчера были жестоки, но в них была неоспоримая правда. Широ опустил голову. Он хотел легкого пути. Хотел стереть последние недели, как страшный сон. Но так не бывает.

Дверь в гостиную тихо скрипнула.

На пороге стояла Сакура. Она была уже одета в школьную форму, но в руках держала поднос с завтраком. Она замерла, увидев Рин и Арчера, ее глаза расширились от удивления и страха. Она посмотрела на Широ, на его разбитое, опустошенное лицо.

И все поняла.

Она молча вошла, поставила поднос на стол и, не сказав ни слова, села рядом с Широ. И просто взяла его за руку. Ее ладонь была теплой и немного дрожала.

Этот простой, молчаливый жест поддержки сделал то, чего не могли сделать слова. Ледяная плотина внутри Широ треснула. Он зажмурился, и по его щекам покатились слезы. Не рыдания, а тихие, горькие слезы человека, осознавшего всю глубину своего падения.

Он плакал о девочке в снегу, которую едва не убил. Он плакал о тех, кого он убил «справедливо», но чья кровь теперь казалась несмываемой. Он плакал о себе — о мальчике, который так отчаянно хотел стать героем, что превратился в чудовище.

В комнате стало холоднее.

Из самой темной тени в углу, там, куда не доставал утренний свет, выступила фигура Кёрза. Он выглядел как всегда — гигантский, бесстрастный, облаченный в полночь.

Арчер и Рин мгновенно напряглись, готовые к бою. Сакура вздрогнула и крепче сжала руку Широ, но не отпустила.

Кёрз проигнорировал их. Он смотрел только на своего плачущего Мастера.

— Эмоции, — произнес он своим скрежещущим голосом. Это не было осуждением. Это была констатация факта, как если бы ученый описывал химическую реакцию. — Нелогичный всплеск биохимической активности, вызванный когнитивным диссонансом. Слабость. Дефект. Он мешает принятию верных, пусть и трудных, решений.

— Заткнись, — прошипел Широ, не поднимая головы.

— Я лишь анализирую, — спокойно ответил Кёрз. — Операция была логически верной. Устранение высокорисковой цели для обеспечения безопасности большего числа людей. Твой провал — результат эмоциональной привязанности к неверно истолкованным данным. «Семья». «Ребенок». Абстракции, не имеющие тактической ценности.

— Она была не «целью»! — крикнул Широ, вскакивая на ноги. В его глазах плескались и слезы, и ярость. — Она была человеком! Ребенком! А ты… ты заставил меня…

— Я ничего тебя не заставлял, — перебил Кёрз, и в его голосе прозвучала сталь. — Я лишь показал тебе самый эффективный путь. Ты сам по нему пошел. Каждую ночь. Ты сам выносил приговор. Ты сам опускал клинок. Тебе нравилась эта власть. Эта простота. Не перекладывай ответственность за свои решения на инструмент.

Широ замер, пораженный в самое сердце. Потому что это была правда. Самая ужасная, отвратительная правда. Он не был марионеткой. Он был добровольным учеником.

— Теперь, — продолжил Кёрз, — ты позволил дефекту взять верх. Ты слаб. И эта слабость убьет не только тебя, но и тех, кого ты так отчаянно пытаешься защитить.

Он посмотрел на Рин, Арчера, Сакуру.

— Всех их.

С этими словами он снова отступил в тень и исчез.

Широ рухнул обратно на диван, словно из него выпустили весь воздух. Слова Кёрза были страшнее любого удара. Они не просто обвиняли. Они выносили приговор. И Широ не знал, как его обжаловать.

Он посмотрел на своих друзей. На Рин, с ее тревогой во взгляде. На Арчера, с его мрачным пониманием. На Сакуру, с ее тихой, непоколебимой поддержкой.

Он был не один.

И, возможно, именно этого Кёрз, вечный изгнанник и одиночка, не мог понять. И именно это было единственным оружием, которое могло его победить.

Дом Эмии погрузился в тишину, густую и тяжелую, как больничное одеяло. Широ сидел на диване, окруженный своими друзьями, но чувствовал себя бесконечно одиноким. Каждое слово Кёрза — «Ты сам по нему пошел. Тебе нравилась эта власть» — горело в его сознании, как клеймо. Он был виновен. И это знание было тяжелее любого наказания.

День прошел в тумане. Рин, взяв на себя роль командира, пыталась выстроить план. Арчер мрачно наблюдал за Широ, словно ожидал, что тот в любой момент снова сломается. Сакура молча хлопотала на кухне, ее тихая забота была единственным, что хоть как-то связывало Широ с реальностью.

Кёрз не появлялся. Но его присутствие ощущалось. Оно было в неестественно темных углах комнат, в холодке, который пробегал по спине без видимой причины, в ощущении постоянного, бесстрастного наблюдения. Он был там. Он анализировал. Он ждал.

К вечеру, когда сумерки начали окрашивать сёдзи в фиолетовые тона, раздался звонок в дверь.

Все замерли. В условиях Войны Святого Грааля незваный гость — это почти всегда враг. Арчер мгновенно растворился, переместившись в духовную форму, готовый атаковать из засады. Рин встала, в ее руке скрыто поблескивал драгоценный камень.

Широ, качнувшись, поднялся и пошел к двери.

— Широ, стой! — крикнула Рин. — Это может быть ловушка!

— Я должен, — глухо ответил он. Он чувствовал, что должен сам встретить последствия своих действий.

Он открыл дверь.

На пороге, в свете уличного фонаря, который серебрил ее волосы, стояла Илиясфиль фон Айнцберн. Одна. Без своего гигантского защитника. Она была одета в то же фиолетовое пальтишко. Ее рубиновые глаза серьезно и без ненависти смотрели прямо на него.

— Я могу войти? — спросила она, ее голос был по-детски тонок, но лишен всякой интонации.

Широ молча отступил, пропуская ее.

Она вошла в дом, огляделась, ее взгляд задержался на Рин, затем на Сакуре, которая выглянула из кухни. В ее глазах не было угрозы. Лишь безграничное, почти нечеловеческое любопытство.

— Где твой Слуга? — спросила Рин, ее голос был напряжен.

— Берсеркер ждет снаружи, — спокойно ответила Илия. — Он не войдет, если я не прикажу. Я пришла не сражаться. Я пришла поговорить. С ним.

Она указала пальчиком на Широ.

Они сели в гостиной. Атмосфера была наэлектризована. Сакура принесла чай, но никто к нему не притронулся.

— Почему? — спросила Илия, нарушив молчание. Она смотрела на Широ. — Ты мог убить меня. Твой клинок был у моего сердца. Почему ты остановился?

Широ не мог поднять на нее взгляд. Он смотрел на свои руки, лежащие на коленях. Руки убийцы.

— Потому что… — начал он, его голос дрожал. — Потому что я увидел в тебе… себя. Одинокого ребенка, которому больно. И я понял, что если убью тебя, то убью последнюю часть себя, которая еще помнит, каково это — быть человеком.

Илия долго молчала, обдумывая его слова.

— Кирицугу всегда говорил о спасении, — сказала она тихо, словно разговаривая сама с собой. — Он хотел спасти мир. Но чтобы спасти мир, он бросил меня. Он выбрал тебя. Я ненавидела тебя за это. Я хотела убить тебя, чтобы доказать, что его выбор был ошибкой.

Она подняла на него взгляд.

— Но вчера… когда ты плакал… я поняла. Он не выбрал тебя. Он просто подобрал еще одного сломленного ребенка, такого же, как я. Он не спас тебя. Он просто принес тебя в свой ад.

В этот момент воздух в комнате снова похолодел.

— Анализ частично верен, — раздался скрежещущий голос из тени за спиной Широ. — Но выводы ошибочны.

Конрад Кёрз материализовался во всем своем ужасающем величии.

Илия не вздрогнула. Она посмотрела на него с тем же холодным любопытством. Рин и Сакура отшатнулись.

— Угроза все еще присутствует, — продолжил Кёрз, глядя на Илию так, словно она была образцом под микроскопом. — Она добровольно пришла на территорию поражения. Это тактическая ошибка с ее стороны и возможность исправить твою, Мастер.

— Нет, — сказал Широ. Он встал, заслоняя собой Илию. Это был первый раз, когда он добровольно встал между кем-то и своим Слугой.

— Не мешай, мальчик, — в голосе Кёрза не было гнева. Лишь ледяное раздражение, как у хирурга, которому ассистент подал не тот инструмент. — Операция будет завершена.

— Я сказал: нет! — крикнул Широ, и его голос был полон новой, отчаянной силы. — Она не угроза! Она гость в моем доме!

Кёрз на мгновение замер. Он склонил голову набок, анализируя.

— Твои эмоциональные дефекты вышли из-под контроля. Ты защищаешь цель. Это иррационально.

— Может, и так! — Широ выставил вперед правую руку, демонстрируя Командные Заклинания. — Но если ты попытаешься тронуть ее, я использую их. Все три. Я прикажу тебе уничтожить самого себя.

Это был блеф. Возможно. Но он был произнесен с такой абсолютной уверенностью, что даже Кёрз остановился.

Примарх смотрел на своего Мастера. На его дрожащую, но решительную позу. На мага в красном, материализовавшегося за его спиной с натянутой тетивой. На управляющую землями, чьи руки светились от накопленной маны. На гомункула, за спиной которого, он чувствовал, за дверью дома напрягся и ждал приказа чудовищный зверь.

Его безупречный разум тактика мгновенно просчитал ситуацию. Инструмент (Широ) окончательно взбунтовался и вступил в союз с первоначальной целью (Илия) и враждебными элементами (Рин и Арчер). Прямое столкновение здесь и сейчас приведет к гарантированной потере Мастера и провалу миссии по «очищению» этого мира.

Его философия не изменилась. Но тактика должна была.

— Принято, — сказал Кёрз после долгой паузы. — Инструмент требует перекалибровки. Прямое воздействие неэффективно. Перехожу в режим наблюдения.

И с этими словами он отступил в тень и исчез.

В комнате снова потеплело. Широ рухнул на диван, совершенно обессиленный.

Илия смотрела на него, и в ее рубиновых глазах впервые за долгие годы промелькнуло что-то, кроме боли и ненависти.

Уважение.

— У тебя очень странный Слуга, — сказала она.

— И очень странный сводный брат, — добавила Рин, опуская руки.

В тот вечер в доме Эмии был заключен самый хрупкий и самый невероятный союз. Враги, собравшиеся под одной крышей, объединенные не дружбой, а общей проблемой: необходимостью выжить в этой проклятой Войне и что-то сделать с чудовищем, которое один из них сам же и призвал в этот мир.

И Широ понял, что его искупление только началось. И оно будет гораздо страшнее, чем просто умереть. Ему предстояло жить. И нести ответственность.

* * *

Жизнь в доме Эмии превратилась в сюрреалистический фарс. Илиясфиль, решив, что раз уж они теперь «союзники», то ей незачем сидеть в своем холодном замке, просто переехала к ним. Вместе с двумя своими верными горничными, Лизритт и Селлой, которые смотрели на всех с нескрываемым подозрением. Берсеркер же, к ужасу соседей, занял позицию невидимого стража на заднем дворе, его колоссальное присутствие ощущалось как постоянное падение атмосферного давления.

Дом, когда-то бывший тихим убежищем, превратился в штаб-квартиру самой странной команды в истории Войны Грааля. Рин пыталась взять на себя командование, чертя на полу сложные диаграммы и пытаясь объяснить Илии основы тактики, на что та обычно отвечала зевотой или требованием включить мультики. Арчер большую часть времени проводил на крыше, мрачно наблюдая за городом и, вероятно, размышляя, как он докатился до жизни такой.

А Широ… Широ учился жить заново. Он готовил еду на всю эту ораву, чинил то, что ломалось, и пытался не смотреть в темные углы, откуда на него постоянно глядели два бездонных глаза.

Кёрз держал слово. Он не вмешивался. Он наблюдал. Но его молчаливое присутствие было хуже любых слов. Когда Широ помогал Сакуре мыть посуду, он чувствовал на себе взгляд Кёрза, полный холодного презрения к этой «бессмысленной трате времени». Когда он смеялся над шуткой Рин, он слышал в своей голове беззвучный комментарий: «Эмоциональная привязанность к нестабильным союзникам — тактическая ошибка». Когда он просто сидел в тишине, пытаясь примириться с тем, что натворил, голос Кёрза шептал ему: «Самокопание — роскошь, которую не может позволить себе солдат. Пока ты рефлексируешь, враг точит нож».

Он стал его тенью. Его совестью наизнанку. Постоянным напоминанием о том, кем он был и кем мог бы стать снова.

Все изменилось в один из вечеров.

Сакура пришла из школы позже обычного. Она была бледнее, чем обычно, и двигалась, словно сомнамбула. На прямой вопрос Рин о ее самочувствии она ответила лишь слабой, вымученной улыбкой и сказала, что устала. Она отказалась от ужина и рано ушла в свою комнату.

Широ почувствовал неладное. Он помнил слова Кёрза на кухне в то страшное утро: «Старый червь терзает твое тело по ночам». Раньше он не понял их смысла. Теперь, после всего, что случилось, эти слова обрели зловещий вес.

Поздно ночью, когда дом затих, он вышел в коридор. Его вело некое шестое чувство, обострившееся за недели охоты. Он подошел к комнате Сакуры. Дверь была приоткрыта. Из-за нее доносился тихий, сдавленный стон.

Широ заглянул внутрь.

Сакура сидела на полу, скорчившись. Ее тело сотрясала мелкая дрожь. Ее школьная блузка была расстегнута, и в тусклом свете луны, падающем из окна, Широ увидел это.

Ее грудь, живот, руки… были покрыты отвратительными, извивающимися узорами, похожими на черные вены. И они двигались. Пульсировали. Словно под ее кожей копошилось что-то живое.

В этот момент тень за спиной Широ сгустилась.

— Вот, — голос Кёрза прозвучал в его голове, лишенный всяких эмоций, холодный, как отчет вскрытия. — Источник болезни, о котором я говорил. Паразитическая магия. Фамильяры-черви, пожирающие ее жизненную силу и магическую энергию изнутри. Медленно, год за годом, превращающие ее в марионетку. В сосуд.

Широ замер, не в силах дышать. Ужас, который он испытал, был несравним ни с чем, что он видел на улицах. То были внешние монстры. А это… это был ад, который его подруга носила внутри себя каждый день.

— Их хозяин — старый маг, Зокен Мато, — продолжил Кёрз свой безжалостный анализ. — Патриарх ее приемной семьи. Он использует ее как инкубатор для своих фамильяров и как потенциальный сосуд для Lesser Grail. Он — истинная опухоль в этом городе. Корень гнили, который отравляет все вокруг. Его вина абсолютна. Его преступление неоспоримо.

Широ смотрел на мучения Сакуры, и в нем снова начал подниматься тот холодный, праведный гнев, который он так хорошо узнал. Но теперь он был смешан с острой, пронзительной жалостью.

— Мы должны… мы должны ей помочь, — прошептал он.

— Помочь? — в голосе Кёрза прозвучало эхо его старой логики. — Этой девочке уже не помочь. Яд слишком глубоко. Единственное «лекарство» для нее — это быстрая, милосердная смерть. Но ее мучитель… он — наша идеальная цель. Здесь нет моральных дилемм. Нет «детей в снегу». Лишь старый, гнилой паук в центре своей паутины. Позволь мне. Я вырву его из его норы. Я покажу ему такую боль, что его душа рассыплется в прах. И страдания этой девочки прекратятся.

Это было искушение. Такое простое. Такое правильное. Направить всю эту чудовищную мощь на того, кто действительно этого заслуживал. Позволить монстру сожрать другого монстра.

Широ сжал кулаки так, что ногти впились в ладони. Он вспомнил лицо Илии, ее удивленные, детские глаза. Вспомнил пустую оболочку Танаки Горо.

— Нет, — сказал он твердо, но уже не своему Слуге. Себе. — Мы не будем убивать. Ни ее. Ни его.

Он шагнул в комнату. Сакура вздрогнула и подняла на него полные слез и боли глаза.

— Сэмпай… не смотри… пожалуйста…

— Сакура, — сказал он, опускаясь перед ней на колени. Он проигнорировал отвратительных, копошащихся под ее кожей червей. Он смотрел только в ее глаза. — Я не знаю, как, но я спасу тебя. Я обещаю.

Он протянул руку и, преодолевая внутреннее содрогание, накрыл ее ладонью пульсирующие на ее плече черные вены.

— Мы найдем способ. Все вместе.

За его спиной, в дверном проеме, он почувствовал присутствие остальных. Рин, застывшая с выражением ужаса и шока на лице. Арчер, чей взгляд был тяжел, как свинец. Илия, которая смотрела на сцену со странным, нечитаемым выражением.

Впервые с начала Войны у них появилась общая цель. Не просто выжить. Не просто победить.

Спасти одну душу, которую пожирала тьма.

И в тени за их спинами Конрад Кёрз молча наблюдал. Его Мастер снова выбрал самый неэффективный, самый сентиментальный и самый трудный путь. Путь, который, по всем законам логики, должен был привести их всех к гибели.

И все же… он не ушел. Он остался. Наблюдать. Анализировать. И, возможно, где-то в самой глубине его истерзанной, безумной души, ждать, когда этот сломанный, дефектный мальчишка докажет, что вся его тысячелетняя философия была ошибкой.

* * *

Особняк Мато стоял на окраине города, как вросший в землю надгробный камень. Старый, обветшалый, утопающий в тени кривых, безлистных деревьев, он источал ауру векового упадка и гниения. Даже воздух вокруг него казался тяжелым и маслянистым.

На холме напротив, скрытые в лесной чаще, собрались самые странные союзники, каких только видела эта Война. Широ, Рин, Илия и Арчер. Сакура осталась дома, под присмотром горничных Илии — ее состояние было слишком нестабильным.

— Итак, план, — Рин разложила на земле наспех начерченную карту особняка. — Зокен Мато — один из трех основателей системы Войны Грааля в этом городе. Он древний, могущественный и невероятно хитрый. Его тело — это просто рой фамильяров-червей. Уничтожить его физически почти невозможно. Наша цель — не он. Наша цель — источник его силы. И, что важнее, его контроль над Сакурой.

— Где-то в подвалах особняка должен быть «червятник», — продолжила она, и ее лицо скривилось от отвращения. — Место, где он разводит своих фамильяров. Сердце его тьмы. Если мы сможем уничтожить его, мы как минимум ослабим Зокена и, возможно, разорвем его связь с Сакурой.

— Звучит просто, — фыркнула Илия, сидя на плече у материализовавшегося Берсеркера. — Мы просто войдем и все сломаем. Берсеркер любит ломать.

— Не так просто, — вмешался Арчер, его взгляд был прикован к темному особняку. — Весь дом — это его тело, его территория. Каждая стена, каждый коридор будет против нас. Это ловушка. Нам нужен не таран, а скальпель.

— Арчер прав, — кивнул Широ. Он чувствовал это. Волны гнилой, паразитической маны, исходящие от дома. — Мы не можем идти напролом.

В этот момент тень рядом с Широ стала гуще.

— Анализ дилетантов, — прозвучал в его голове холодный голос Кёрза. Широ уже научился не вздрагивать. — Вы обсуждаете, как войти в паутину, забывая о пауке. Старик будет ждать вас. Он выставит против вас своих марионеток, своих внуков, своих слуг. Он будет тянуть время, пока вы увязаете в его ловушках. А затем, когда вы будете ослаблены, он ударит сам.

— Что ты предлагаешь? — спросил Широ вслух, заставив Рин и Илию удивленно посмотреть на него.

— Он говорит, что Зокен будет ждать нас, — пояснил Широ. — И что это ловушка.

Кёрз материализовался позади него. Его появление заставило даже Берсеркера напрячься.

— Я предлагаю эффективное решение, — сказал Повелитель Ночи, глядя на особняк. — Ваша цель — подвал. Хорошо. Но вы пытаетесь войти через парадную дверь. Я же войду через череп.

Все посмотрели на него.

— Пока вы будете отвлекать внимание старика внизу, создавая шум, я проникну в его личные покои. Я найду его — не рой червей, а того самого, первого, главного червя, который является его разумом. И я вырву его из тела-носителя. Я не убью его. Я парализую его. Лишу его возможности управлять своим роем и своими марионетками. Это даст вам время, необходимое для работы в подвале.

План был… идеален. Жесток, прямолинеен, но безупречен с точки зрения тактики. Разделить врага, обезглавить командование и ударить по жизненно важному центру.

— Почему ты нам помогаешь? — с подозрением спросила Рин.

— Не заблуждайтесь, — ответил Кёрз, его бездонные глаза остановились на ней. — Я не помогаю вам. Я помогаю своему Мастеру достичь его иррациональной цели. Ее провал дискредитирует мои методы. Ее успех, достигнутый с моей помощью, докажет, что моя тактика эффективна даже в рамках ваших… сентиментальных ограничений. Это — эксперимент. Я хочу посмотреть, можно ли провести хирургическую операцию, не убивая пациента.

Никто не нашелся, что ответить на эту чудовищную логику.

— Хорошо, — сказал наконец Широ. — Мы принимаем твой план. Рин, Илия, Арчер, Берсеркер — вы создаете отвлекающий маневр. Пробиваетесь к подвалам. Я иду с… ним. Я должен быть там. Я должен проконтролировать, чтобы он не зашел слишком далеко.

— Это безумие, Широ! — возразила Рин. — Идти с ним один на один?

— Это мой Слуга, — твердо ответил Широ. — Моя ответственность.

* * *

Они разделились.

Берсеркер, с Илией на плече, ворвался в поместье, как стихийное бедствие, сокрушая древние ворота. Рин и Арчер последовали за ним, прикрывая фланги. Внутри особняка тут же ожили тени, зазвучали крики и звон стали. Отвлекающий маневр начался.

А Широ и Кёрз, невидимые и бесшумные, скользнули по крыше особняка. Кёрз двигался с нечеловеческой грацией, его когти находили опору в обветшалой черепице, словно она была ровной землей. Он нес Широ, который чувствовал себя лишь беспомощным грузом.

Они достигли окна в самой высокой башне. Покои Зокена.

— Он там, — прошептал Кёрз. — Он отвлекся на шум внизу. Он считает, что мы все попались в его ловушку. Старость делает самонадеянным.

Кёрз не стал открывать окно. Его когти прошли сквозь стекло и дерево так, словно те были сделаны из тумана. Он вырезал в стене идеально ровный проем и шагнул внутрь.

Комната была огромной, заставленной древними фолиантами и алхимическим оборудованием. В центре, в большом кресле, спиной к ним, сидела сгорбленная фигура. Старик.

— Я ждал вас, — проскрипел Зокен, не оборачиваясь. — Хотя признаю, я не ожидал, что наследник Эмии окажется таким… неортодоксальным в выборе союзников.

Он медленно повернулся. Его лицо было пергаментной маской, из-под которой, казалось, сочился мрак. Но его глаза… его глаза горели зловещим, нечеловеческим умом.

— Ты пришел за своей маленькой подружкой? — усмехнулся он. — Поздно. Она — моя. Ее тело, ее душа, ее магия. Она — мой лучший сосуд за последние пятьсот лет.

— Отпусти ее, — сказал Широ, шагая вперед.

— Отпустить? — рассмеялся Зокен сухим, шелестящим смехом. — Глупый мальчик. Она — не пленница. Она — часть меня. Как и все в этом доме.

И в этот момент книги, мебель, даже пыль на полу зашевелились, превращаясь в извивающихся, щелкающих жвалами магических червей.

Но Кёрз не обращал на это внимания. Его взгляд был прикован к старику в кресле.

— Ты пахнешь пылью и проигранными войнами, — произнес Кёрз. — Ты цепляешься за жизнь так долго, что забыл, что значит быть живым. Ты — не более чем раковая опухоль на теле времени.

Он двинулся вперед, игнорируя волну червей, хлынувшую к нему. Они разбивались о его доспех, как вода о скалы.

— Мой Мастер приказал мне не убивать тебя, — сказал Кёрз, нависая над креслом Зокена. — Он верит в искупление. В милосердие. Он — глупец.

Когтистая перчатка Кёрза опустилась на голову Зокена.

— Но я — не он. И я считаю, что некоторые болезни можно вылечить, лишь уничтожив их носителя. Однако, приказ есть приказ.

Глаза Зокена расширились от ужаса, когда он почувствовал, как нечеловеческая воля вторгается в его разум, в его связь с роем.

— Поэтому я просто… отключу тебя, — прошептал Кёрз. — Я вырву твой разум из этой сети и запру его в самой темной камере твоего собственного гниющего тела. Ты будешь жив. Ты будешь все чувствовать. Но ты больше никогда не сможешь отдать ни одного приказа. Ты станешь вечным, безмолвным зрителем распада своей жалкой империи.

Раздался ужасающий, ментальный крик, который услышали только Широ и Кёрз. Тело Зокена обмякло в кресле. Огоньки в его глазах погасли. А по всему особняку волна червей, атаковавшая Рин и остальных, внезапно замерла, а затем в панике расползлась по щелям.

Паук был обезглавлен.

— Видишь, мальчик? — сказал Кёрз, отворачиваясь от неподвижного тела. — Эффективность. Милосердие — это лишь вопрос правильной дозировки боли.

Широ смотрел на сломленного старика, потом на своего чудовищного Слугу. Они победили. Но цена этой победы и методы ее достижения снова заставили его содрогнуться. Он не мог отрицать, что Кёрз спас их всех. Но он сделал это с такой холодной, извращенной жестокостью, что это было похоже не на победу, а на осквернение.

* * *

Тишина, наступившая в особняке, была противоестественной. Мгновение назад стены дрожали от рева Берсеркера и взрывов магии Рин. Теперь же все стихло. Лишь эхо битвы замерло в пыльном воздухе.

— Что произошло? — голос Рин раздался из коммуникационного амулета, который она дала Широ. — Все просто… остановилось.

— Зокен нейтрализован, — ответил Широ, его голос был глух. Он все еще смотрел на пустую оболочку в кресле. — Путь к подвалам должен быть чист.

— Поняла. Встретимся там.

Кёрз стоял у окна, глядя на ночной город. Он выполнил свою часть плана и, казалось, полностью потерял интерес к происходящему. Его эксперимент продолжался.

— Ты не пойдешь с нами? — спросил Широ.

— Моя задача выполнена, — ответил Примарх, не оборачиваясь. — Я устранил угрозу тактического уровня. То, что вы собираетесь делать внизу — не война, а санитария. Грязная, сентиментальная работа, не требующая моих навыков. Я буду ждать здесь. Убедитесь, что паук не очнется.

Широ ничего не ответил. Он был даже рад, что Кёрз не пойдет с ними. Его холодное, аналитическое присутствие было бы невыносимо там, куда они направлялись.

Он спустился по винтовой лестнице. Дом Мато был похож на выпотрошенное чудовище. Стены были покрыты следами когтей Берсеркера, на полу валялись остатки магических ловушек и высохшие хитиновые оболочки фамильяров. Он нашел остальных в главном холле. Рин, Арчер и Илия с Берсеркером стояли перед массивной каменной дверью, ведущей в подвал.

— Похоже, это оно, — сказала Рин, указывая на руны, вырезанные на двери. — Древняя, мерзкая магия.

Берсеркер, не дожидаясь приказа, просто шагнул вперед и ударил. Камень и магия рассыпались в пыль.

Из пролома хлынул воздух. Густой, сладковатый, пахнущий сырой землей, разложением и концентрированным отчаянием. Запах заставил всех, кроме Арчера и Берсеркера, отшатнуться.

— Великие Боги… — прошептала Рин, закрывая нос рукавом. — Что это за смрад?

— Это запах душ, которые переваривают заживо, — мрачно произнес Арчер.

Они вошли. Подвал представлял собой огромную, вырытую в земле пещеру. Стены, пол, потолок — все состояло из живой, пульсирующей массы извивающихся, сросшихся друг с другом червей. В тусклом, фосфоресцирующем свете, который исходил от этой биомассы, были видны коконы. Десятки, если не сотни. Внутри некоторых угадывались человеческие силуэты. Большинство были неподвижны. Но некоторые слабо шевелились.

Это был не просто «червятник». Это был ад. Фабрика по переработке человеческих жизней в магическую энергию.

— Он… он использовал их как батарейки, — с ужасом сказала Рин. — Похищенные, бродяги, маги-неудачники… Он просто бросал их сюда.

Широ почувствовал, как к горлу подкатывает тошнота. Он увидел все те преступления, которые Кёрз показывал ему в разумах якудза и торговцев людьми. Но это… это было зло иного порядка. Не ситуативное, не вызванное жадностью или похотью. Это было древнее, холодное, методичное зло, которое рассматривало людей не более чем как ресурс.

Илия молчала. Она смотрела на все это своими рубиновыми глазами, и на ее детском лице застыло выражение ледяной, нечеловеческой ярости. Она видела подобные эксперименты в замке своего деда. Она знала, что такое бесчеловечность магов.

— Мы должны уничтожить это место, — сказал Широ, его голос был тверд.

— Не так быстро, — остановил его Арчер. Он указывал в центр пещеры.

Там, на своего рода алтаре из той же живой массы, находился самый большой кокон. Он пульсировал ярче других, и от него исходили нити черной энергии, которые тянулись к каждому из маленьких коконов, а также одна, самая толстая, уходила куда-то вверх, сквозь потолок, в сторону дома.

— Это сердце, — сказала Рин. — Главный узел. Он питается от всех остальных и поддерживает связь с Зокеном. И… о нет…

Она присмотрелась.

— Сакура. Ее магическая подпись… она связана с этим узлом. Если мы просто уничтожим его, обратная связь может убить ее.

Широ почувствовал, как его сердце ухнуло в пропасть. Они зашли в тупик. Они не могли уйти, оставив этот кошмар. Но и уничтожить его они не могли, не убив ту, ради которой все это затеяли.

— Должен быть способ, — сказал он, лихорадочно соображая. — Отключить ее. Разорвать связь…

— Это магия, которой сотни лет, Широ! — почти крикнула Рин. — У нас нет ни времени, ни знаний, чтобы ее распутать!

Именно в этот момент один из коконов рядом с ними зашевелился. Тонкая пленка лопнула, и из нее на пол выпало иссохшее, едва живое тело молодого парня. Его глаза были открыты, но пусты. Он посмотрел на них и прошептал одними губами: «Убейте… меня…»

Отчаяние накрыло Широ с головой. Он был бессилен. Снова. Как тогда, в огне. Как тогда, в лесу, перед Илией. Все его благие намерения, все его жертвы, все его страдания — все это было бессмысленно перед лицом такого чудовищного, всепоглощающего зла.

Он опустился на колени.

— Я не могу… — прошептал он. — Я не могу ее спасти.

И тогда к нему подошел Арчер. Он положил руку ему на плечо.

— Ты не можешь, — сказал он. — Не один. Но ты и не один, дурак.

Он посмотрел на Рин.

— У тебя лучшие познания в магии драгоценных камней. Ты можешь создать временный буфер, который примет на себя удар обратной связи?

Рин закусила губу, ее мозг заработал с бешеной скоростью.

— Может быть… если использовать все мои камни… это будет невероятно рискованно…

Арчер посмотрел на Илию.

— Твоя магия, магия Айнцбернов, специализируется на создании и управлении жизненной силой. Сможешь ли ты стабилизировать жизненные потоки Сакуры в момент разрыва? Не дать ей умереть от шока?

Илия, оторвавшись от созерцания ужасов, посмотрела на него, потом на Широ.

— Я могу попробовать, — сказала она тихо. — Ради него.

Арчер наконец посмотрел на Широ.

— А ты… Ты знаешь только одно заклинание. Укрепление. Проекция. Ты — самый слабый маг из всех нас. Но твоя магия — единственная, что способна создать нечто из ничего. Ты должен будешь сделать то, что умеешь лучше всего. Создать клинок.

— Клинок? — не понял Широ.

— Не просто клинок. Тебе нужно будет спроецировать концепцию. «Клинок, что разрывает все связи». Rule Breaker. Кинжал ведьмы Медеи. Я видел его в памяти одного из Слуг. Это почти невозможно. Это может сжечь все твои магические цепи. Убить тебя. Но это — наш единственный шанс.

Арчер выпрямился, оглядывая их всех.

— Каждый из нас на пределе своих возможностей. Один неверный шаг, и мы все погибнем. Или, что хуже, убьем Сакуру. Но вместе… у нас есть один шанс из миллиона.

Широ посмотрел на своих союзников. На решительное лицо Рин. На серьезный взгляд Илии. На мрачную уверенность Арчера.

Он не был один.

Он поднялся с колен. Отчаяние отступило, сменившись холодной, стальной решимостью.

— Давайте сделаем это.

* * *

Подвал-червятник наполнился мерцающим светом. Илия, прислонившись к гигантскому телу Берсеркера, который стоял на страже у входа, закрыла глаза. Мана Айнцбернов, чистая и холодная, как горный ледник, начала струиться из ее тела. Она создавала тончайшие, почти невидимые нити, цель которых была одна: обволочь невидимый духовный якорь Сакуры и защитить его от разрушительного шока. Это была работа ювелира, требующая абсолютной концентрации.

Рин, стоя в нескольких метрах от центрального узла, рассыпала вокруг себя все свои драгоценные камни. Рубины, сапфиры, изумруды. Стоимость этой горсти превышала годовой бюджет Фуюки. Ее руки двигались в бешеном ритме, сплетая сложнейший, многослойный буферный барьер. Камни вспыхивали и гасли, поглощая энергию, готовясь принять на себя весь вес обратной связи Зокена.

Арчер стоял наготове, его лук был натянут. Не для защиты от врагов. А для того, чтобы в случае провала мгновенно уничтожить узел и прервать страдания Сакуры, даже ценой ее жизни.

Широ подошел к алтарю. Перед ним пульсировала живая масса, главный кокон, из которого тянулась толстенная, черная нить, ведущая к Сакуре. Он чувствовал, как мана, пропитанная гнилью и болью, давит на его магические цепи.

— Rule Breaker, — прошептал он, повторяя слова Арчера. Кинжал, созданный для разрыва магических связей. Концептуальное оружие. Он никогда не проецировал ничего сложнее ржавого меча. Попытка создать что-то столь же уникальное и могущественное могла уничтожить его навсегда.

— Слабак. Ты не выдержишь, — прозвучал в его голове голос Кёрза, внезапно появившийся, как ледяной укол. Примарх не был здесь физически, но его присутствие в разуме Широ было мощным, как никогда. — Твоя магия — это пародия. Ты — капля в океане. Ты сломаешься. Доверься мне. Один удар. И все закончится.

— Нет, — сказал Широ вслух. Он закрыл глаза, чтобы лучше сосредоточиться.

Он не стал использовать привычную формулу «Trace On». Он пошел другим путем. Вспомнил уроки Кёрза.

— Справедливость — это действие, — прошептал Широ. — Боль за боль. Но сегодня, справедливость — это искупление. Мое искупление.

Он погрузился в самую глубину своего подсознания, туда, где хранились воспоминания о тысячах проецированных мечей. Но он искал не форму. Он искал концепцию.

Он нашел ее. Увидел не клинок, а символ. Символ разрыва. Освобождения.

Магические цепи в его теле загорелись. Не золотистым теплом. А яростным, пожирающим белым огнем. Это было не просто использование маны. Это было сжигание самого себя.

— Я — то, что я вижу, — прошептал он формулу, которую Кирицугу никогда не учил. Формулу, которую он нашел в своей израненной душе. — Я — Клинок.

Его кожа начала трескаться. Из трещин сочилась кровь, но она тут же испарялась, превращаясь в белый пар.

— Rule… Breaker!

С ослепительным всхлипом в его руке материализовался клинок. Не черный тесак Кёрза. Это был изящный, ритуальный кинжал с лезвием, похожим на жидкий кристалл. Он не был оружием для убийства. Он был ключом.

— Сейчас, Рин! Илия! — закричал Широ, его голос был сорван.

Он шагнул вперед, поднимая кинжал.

В тот момент, когда Широ коснулся лезвием центрального кокона, по всему особняку прошел чудовищный магический удар.

Рин вскрикнула. Ее буферный барьер мгновенно принял на себя удар. Все ее драгоценные камни взорвались одновременно. Магия была настолько концентрированной и грязной, что даже Арчеру пришлось закрыться рукой.

Темный узел Зокена издал беззвучный, ментальный вопль.

Илия задрожала. Она чувствовала, как потоки маны Сакуры бешено бьются о ее защитный кокон. Ее лицо исказилось от напряжения, но она держала контроль.

А Широ… для него мир превратился в концентрированный ад. Кинжал, проникая в узел, высвобождал миллиарды червей Зокена. Он чувствовал их боль, их ярость, их отвратительную, паразитическую природу, которая пыталась проникнуть в него, поглотить его.

— Сломай его! — кричал Кёрз в его разуме. — Не останавливайся! Или тебя сожрут!

Широ чувствовал, как магия кинжала режет концептуальные связи. Он чувствовал, как нить, ведущая к Сакуре, истончается.

Резкий щелчок. Связь разорвалась.

В тот же миг Кёрз, наблюдавший за процессом на верхнем этаже, почувствовал нечто совершенно нелогичное. Из подвала хлынул не только гнилой, но и чистый, яркий поток маны. Это был выброс освобожденных душ из коконов. Древние, мучимые призраки, наконец-то вырвавшиеся на свободу.

Кёрз, несмотря на свой прагматизм, невольно отступил. Справедливость свершилась. Но не его методами.

Внизу, в подвале, Широ рухнул на колени. Кинжал исчез, оставив его руки обожженными и дымящимися. Из его тела ушла вся мана. Он был пуст.

Рин, дрожа от истощения, подошла к центральному узлу. Он был мертв. Магический поток прекратился. Она посмотрела на Илиясвиль.

— Мы сделали это, — выдохнула Рин.

В этот момент, по всей пещере, сотни коконов лопнули. Но на этот раз оттуда не вываливались мертвые тела. Души, заключенные внутри, просто растворились, поднявшись вверх белым, мерцающим облаком, похожим на первый снегопад.

Это было искупление. Не для них. А для тех, кто страдал.

* * *

Они вернулись в дом Мато. Зокен все еще сидел в кресле, неподвижный, как статуя. Его тело-рой было полностью дезориентировано.

— Теперь, — сказал Широ, с трудом сдерживая дрожь. Он подошел к Зокену. — Что делать с ним? Мы его не убили. Но и жить так он не может.

Кёрз, снова материализовавшийся в комнате, скрестил руки на груди.

— Вот она, ваша сентиментальность, — прокомментировал он. — Он заслуживает медленной, болезненной смерти. Вы подарили ему существование без цели. Это более жестоко, чем моя первоначальная идея, мальчик. Поздравляю.

— Это не смерть, — ответил Широ. — Это вечное заточение. Он будет заперт в своем гниющем теле до конца Грааля. Это справедливо.

— Не совсем, — сказал Арчер, внезапно вмешиваясь. Он посмотрел на Кёрза. — У меня есть предложение.

Арчер достал из своего арсенала необычный кинжал — ржавый, неказистый, но наполненный аурой проклятия.

— Это проклятый артефакт. Он запечатывает. Мы можем запечатать его сознание. Но есть способ лучше.

Арчер посмотрел на Кёрза.

— Если ты, Примарх, действительно мастер психологии и страха. Забери его. Пусть он станет твоим вечным пленником. Каждую ночь, когда ты будешь охотиться, его разум будет рядом. Он будет видеть и чувствовать твою справедливость. Не как мститель, а как беспомощная жертва. Это будет его личный, вечный Ад. Идеальное наказание для того, кто лишил стольких людей их воли.

Кёрз изучал Арчера долгим, оценивающим взглядом. Циник, который прошел этот путь до конца, предлагал ему не просто жертву, а методологический эксперимент.

— Интересно, — пророкотал Кёрз. — Это действительно соответствует моему видению возмездия. Я могу сделать из его разума вечный кошмар. Хранилище боли.

Он протянул руку и коснулся головы Зокена.

— Принято.

В этот момент Зокен Мато исчез. Не растворился, как Слуга, а просто был втянут в тень, исходящую от Примарха, словно его сущность стала частью бесконечной тьмы Повелителя Ночи.

Широ, Рин, Илия — все смотрели на Кёрза. Он был для них злом, но сейчас он забрал с собой зло еще большее.

— Урок не закончен, Мастер, — прозвучало в голове Широ. — Теперь мы свободны от этой мелочной войны. Но остались еще Гильгамеш и Кирей Котомине. Вы спасли одну жизнь. Они хотят погубить миллионы.

Кёрз повернулся, и в его черных глазах зажегся огонь великой цели.

— Теперь у нас есть действительно достойная охота.

Возвращение в дом Эмии было похоже на пробуждение после долгой, тяжелой лихорадки. Ужас подземелий Мато остался позади, но его эхо еще звенело в воздухе. Сакура спала. После того, как Илия стабилизировала ее состояние, она просто уснула глубоким, исцеляющим сном, впервые за много лет свободная от копошащихся внутри нее червей. Ее тело все еще было ослаблено, но тьма отступила.

В гостиной царила странная, умиротворенная тишина. Рин, вымотанная до предела, дремала в кресле. Илия, забравшись с ногами на диван, смотрела какой-то старый мультфильм, ее лицо было серьезным и сосредоточенным, словно она изучала древний трактат. Берсеркер стоял невидимым стражем на улице, его присутствие было почти успокаивающим. Арчер, как всегда, занял свой пост на крыше.

Широ сидел на веранде, глядя на темнеющий сад. Его магические цепи болели тупой, ноющей болью, напоминая о цене, которую он заплатил. Но эта боль была ничем по сравнению с тем облегчением, которое он чувствовал. Они смогли. Они спасли ее. Не путем убийства и разрушения, а путем объединения. Путем самопожертвования.

— Вы заплатили слишком высокую цену за одну-единственную жизнь.

Голос Кёрза раздался рядом. Широ не вздрогнул. Он уже привык к его внезапным появлениям. Примарх стоял в тени под крышей веранды, его гигантская фигура почти сливалась с вечерним мраком.

— Она того стоила, — просто ответил Широ, не оборачиваясь.

— С точки зрения тактики — нет, — возразил Кёрз. — Вы истощили свои ресурсы. Маг-управленец сожгла свои лучшие катализаторы. Гомункул потратила огромный запас маны на поддержание жизни. Ты, мальчик, едва не сжег себя дотла. И все это — ради спасения одной поврежденной единицы. В то время как две главные угрозы, Король Героев и его лживый священник, все еще на доске. Они сильны. Они полны энергии. А вы — ослаблены.

Его логика была, как всегда, безупречна. И, как всегда, абсолютно бесчеловечна.

— Может быть, ты и прав, — Широ наконец повернулся и посмотрел на своего Слугу. — С точки зрения войны, мы совершили ошибку. Но это была не война. Это было спасение.

— Война и есть спасение, — отрезал Кёрз. — Спасение порядка от хаоса. Спасение невинных от хищников. Спасение будущего от гнили прошлого. Но спасение требует жертв. Хирург, который боится отрезать гангренозную конечность, чтобы спасти тело, — не хирург, а убийца.

— Но что, если все тело — это одна большая рана? — спросил Широ. — Что, если, отрезая одну часть, ты лишь делаешь другую слабее? Ты говорил мне, что я должен стать чудовищем, чтобы охотиться на других чудовищ. Я попробовал. И чуть не стал тем, кого ненавидел больше всего.

Он встал и подошел ближе к Кёрзу, глядя снизу вверх в его бездонные глаза.

— Ты видишь в людях лишь болезнь. Гниль. Опухоли, которые нужно вырезать. А я… я сегодня увидел другое. Я увидел, как люди, которые еще вчера были врагами, объединились, чтобы спасти одного человека. Я увидел, как Рин рисковала всем. Как Илия, ненавидевшая меня, использовала свою силу, чтобы помочь. Как Арчер, этот циник, разработал план, который дал нам шанс. Я увидел не гниль. Я увидел… надежду.

Кёрз долго молчал. Он смотрел на Широ, и в его взгляде не было презрения. Была лишь вековая, безграничная усталость.

— «Надежда», — произнес он, и слово прозвучало в его устах как эпитафия. — Я видел, что делает надежда с целыми галактиками, мальчик. Надежда — это ложь, которую мы шепчем себе в темноте, перед тем как нас сожрут. Я жил в мире, где надежда умерла. Ее убил свет. Свет ложного бога, который требовал абсолютной веры и абсолютного подчинения. И когда этот свет оказался ложью, пришла тьма. И эта тьма была честнее.

Он сделал шаг из тени. Лунный свет упал на его бледное, измученное лицо.

— Я не всегда был таким. Когда-то я тоже верил. Верил в закон. В порядок. В то, что если показать людям последствия их преступлений, если заставить их бояться, они изменятся. Станут лучше. Я превратил свой мир, свою планету убийц и психопатов, в идеальное, законопослушное общество. Но знаешь, что случилось, когда я ушел? Когда страх исчез? Они вернулись к своей истинной природе. Они снова начали убивать, насиловать и предавать. Потому что такова их суть. Мой труд был напрасен. Моя вера была ошибкой.

Это не было проповедью. Это была исповедь. Исповедь падшего бога своему единственному, неверующему прихожанину.

— Все, что остается, мальчик, — это контроль. Не надежда. Не вера. А холодный, абсолютный, вечный контроль. Страх — это единственный универсальный язык. Единственная константа. Священник и его золотой король понимают это. Они хотят использовать Грааль, чтобы переписать мир по своим правилам. Их правила — это тирания ради развлечения. Мои правила — это тирания ради порядка. А твои правила, мальчик… твои правила приведут лишь к еще одному Пожару.

— Нет, — твердо сказал Широ. — Ты неправ. Ты видишь только два пути — тиранию или хаос. Но есть и третий. Тот, который я увидел сегодня. Путь, где мы не спасаем всех, но и не жертвуем никем без борьбы. Где мы сражаемся за каждую отдельную жизнь. Не потому, что это тактически верно, а потому, что это правильно.

Он снова посмотрел на свою правую руку, на Командные Заклинания.

— Я больше не твой ученик, Кёрз. Я — твой Мастер. И мы остановим Кирея и Гильгамеша. Но мы сделаем это по-моему.

Кёрз смотрел на него. На этого сломленного, слабого, до смешного упрямого человеческого ребенка, который смел читать ему лекции о морали. И впервые за долгие века он не знал, что ответить. Его логика была безупречна. Его опыт охватывал тысячелетия. И все же, этот мальчишка, который не прожил и двух десятков лет, только что нанес удар по самому основанию его мировоззрения.

— Эксперимент продолжается, — наконец произнес он и растворился в тенях.

Широ остался один. Он знал, что не переубедил Кёрза. Но он сделал нечто более важное.

Он обозначил свою позицию. Он перестал быть инструментом. И стал личностью.

И теперь этой личности предстояло встретиться лицом к лицу с теми, кто хотел лишить этого права весь остальной мир.

* * *

Церковь Фуюки была шрамом на теле ночного города. Ее шпиль пронзал низкие, свинцовые облака, а витражи, изображавшие муки святых, взирали на мир с холодным, стеклянным безразличием. Внутри пахло каменной пылью, воском и ложью, копившейся здесь десятилетиями.

Кирей Котомине стоял спиной к алтарю. Он не молился. Он ждал. Он чувствовал, как нити судьбы, так долго и тщательно сплетаемые им, стягиваются в один узел. Зокен Мато, древний и надоедливый конкурент, исчез. Аномалии этой Войны — сын Кирицугу, провальный гомункул, наследница Тосака — объединились. Это нарушало все правила. Это было восхитительно.

— Они становятся утомительной помехой, — раздался за его спиной голос, в котором ленивая скука смешивалась с блеском чистого золота. Гильгамеш, Король Героев, сидел на передней скамье, одетый в дорогую дизайнерскую одежду, которая выглядела на нем так же естественно, как и его сияющие доспехи. В руке он держал бокал с вином, которому было больше лет, чем иным цивилизациям. — Мальчишка должен был стать идеальной марионеткой для своего призрака. Вместо этого он пытается приручить бурю. Какая безвкусица.

— Напротив, — возразил Кирей, не оборачиваясь. Его губы изогнулись в улыбке, которую никто не видел. — Это кульминация эксперимента. В нем проснулась та же иррациональная, упрямая воля, что погубила его отца. Воля отрицать собственную природу в погоне за бессмысленным идеалом.

— Идеалы — пища для слабых, — фыркнул Гильгамеш. — Надеюсь, финал этого представления будет более захватывающим, чем у его предшественника.

Тяжелые дубовые двери церкви со скрипом отворились, впуская внутрь порыв холодного ночного ветра.

На пороге стояли они. Не как враги, не как конкуренты. Как единый фронт. Широ, Рин и Илия. За ними, в полумраке притвора, застыла фигура Арчера, напряженная и готовая к действию. А вокруг самого Широ воздух, казалось, был темнее и холоднее, словно он привел с собой частичку самой ночи.

— Котомине, — голос Широ прозвучал в гулкой тишине храма. Он был тверд. В нем не осталось и следа от того наивного, сломленного мальчика, которым он был. — Мы пришли закончить эту Войну.

Кирей медленно повернулся. Его лицо было бесстрастной маской священника, но глаза… в его глазах плескался черный, голодный интерес хирурга, предвкушающего редкую и сложную операцию.

— Закончить? — переспросил он с вежливым любопытством. — Мне кажется, вы пришли как раз к началу финального акта. Какое редкое собрание. Наследница Тосака, чей род всегда так цеплялся за правила. Провальный сосуд Айнцбернов, живое напоминание о тщетности их планов. И сын моего старого «друга», который, как я погляжу, обзавелся весьма… колоритной тенью. Вы пришли исповедаться в своих грехах?

— Мы пришли остановить тебя и твою золотую шавку, — дерзко бросила Рин, делая шаг вперед. Ее ладони светились от накопленной маны. — Мы знаем о Граале. О том, что вы сделали с ним в прошлой войне. Ты хочешь не исполнить желание, Кирей. Ты хочешь увидеть, как мир сгорит.

Гильгамеш расхохотался. Громко, искренне, запрокинув голову. Звук его смеха был прекрасен и ужасен одновременно, как звон тысяч золотых монет, падающих в бездну.

— И что же в этом дурного, девчонка? — спросил он, поднимаясь. Он поставил бокал на скамью, и тот исчез во вспышке света. — Этот мир задыхается. Он погряз в серости. В миллиардах бесполезных, неотличимых друг от друга людейшек, чья единственная функция — потреблять ресурсы и производить еще больше серости. Грааль — это не огонь. Это потоп. Он смоет всю эту грязь, всю эту скуку, и на очищенной земле останутся лишь те, кто достоин стоять в моем присутствии. Сильные. Уникальные. Те, чьи страдания и триумфы будут достаточно яркими, чтобы развлечь меня.

— Это не правосудие. Это геноцид, основанный на твоей скуке, — тихо, но отчетливо произнесла Илия.

— Семантика, — отмахнулся Король Героев. — Я — царь. И я всего лишь выпалываю сорняки в своем саду.

— Мы не позволим тебе, — сказал Широ. Он сделал еще один шаг, вставая впереди всех. — Этот город. Эти люди. Да, они могут быть слабыми. Они совершают ошибки. Они причиняют друг другу боль. Но они живые. У них есть право на свои ошибки. Право на свою жизнь. И ни ты, ни кто-либо другой не смеет отнимать у них это право.

Кирей перевел взгляд с Гильгамеша на Широ. Вся его поза выражала глубочайшее, почти философское любопытство.

— Ты говоришь о праве… — вкрадчиво начал он. — Но какое право имел ты, Эмия Широ, когда судил и казнил людей на темных улицах? Какое право имело твое чудовище, когда вырывало из них признания и жизни? Ты сам вкусил этой власти. Ты сам упивался ощущением того, каково это — быть судьей, присяжными и палачом в одном лице. И теперь ты, запятнанный кровью не меньше нашего, смеешь говорить о сострадании? О, какое восхитительное, какое чистое лицемерие.

Слова Кирея были не клинками. Они были ядом, который он впрыснул прямо в старые раны Широ. Он почувствовал, как щеки вспыхнули от стыда.

— Да, — сказал он после тяжелой паузы, и его голос был полон горечи, которую он больше не пытался скрыть. — Да, я ошибался. Я был слаб, и я пошел по легкому пути. Я чуть не стал таким, как вы. Но именно поэтому я здесь. Потому что я, в отличие от вас, смог заглянуть в эту бездну и отшатнуться. Я понял то, чего вы никогда не поймете. Справедливость, лишенная сострадания, — это не справедливость. Это просто тирания в красивой обертке.

— Какая утомительная, сентиментальная чушь, — вздохнул Гильгамеш. Его глаза вспыхнули алым. — Похоже, время для бесед окончено.

За его спиной воздух замерцал, покрываясь золотой рябью. Десятки кругов света раскрылись, как глаза неведомых божеств. Врата Вавилона были открыты.

Битва за право судить мир была готова начаться.

Первый залп из Врат Вавилона был подобен гневу старого бога. Десятки клинков, копий и секир, каждая из которых была прототипом легенд, пропели в воздухе, устремляясь к ним.

— Арчер, Берсеркер! — крик Рин был почти командой, почти молитвой.

Ответом был рев. Берсеркер, колосс из узловатых мышц и безумной ярости, шагнул вперед, принимая на себя основной удар. Древние клинки, способные пробивать стены замков, отскакивали от его серой, подобной камню кожи или вязли в ней, не причиняя вреда. God Hand, его фантазм, делал его невосприимчивым ко всему, что уже не убило его однажды. Это была битва абсолютной защиты против бесконечной атаки.

Арчер же стал тенью в красном. Он не пытался блокировать. Он танцевал между летящими клинками, и в его руках вспыхивали их точные копии. Каншо и Бакуя, его парные мечи, отбивали и отклоняли оружие, которое было неизмеримо сильнее их, но уступало в мастерстве фехтовальщика. Это была битва опыта против мощи.

Но Кирей и Гильгамеш не обращали на них внимания. Их цели были другими.

— Я хочу кое-что проверить, Широ, — сказал Кирей с хищной, исследовательской улыбкой. — Я хочу увидеть, что же в тебе сильнее. Наивность приемного отца или тьма, что течет в крови каждого человека.

Он распахнул свою рясу, демонстрируя грудь, испещренную десятками неиспользованных Командных Заклинаний — наследство его отца с прошлой Войны.

— У меня остался подарок от Грааля. Существо, рожденное из всех желаний, что оказались слишком грязными, чтобы их исполнять, — он поднял руку. — Пробудись, Ангра-Майнью. Покажи этому мальчику истинную природу зла, которому он так тщетно пытается противостоять.

Тень под алтарем зашевелилась, загустела. Из нее, словно нефть из пробоины, начала сочиться черная, маслянистая грязь. Она собралась в бесформенную, но явно злонамеренную фигуру, от которой исходили волны чистой, концентрированной ненависти. Вся Злоба Мира. Проклятие Грааля.

Оно двинулось не на Слуг. Оно потекло прямо к Широ, как хищник, учуявший родственную душу, полную сомнений и вины.

И в этот момент ночь, сгустившаяся за спиной Широ, взорвалась действием.

Конрад Кёрз шагнул из мрака. Он не стал ждать приказа. Его бездонные глаза, видевшие смерть цивилизаций, сфокусировались на Ангра-Майнью, и в них впервые за долгое время вспыхнул огонь. Не ярость. Ненависть. А профессиональный интерес патологоанатома, обнаружившего уникальный и совершенно отвратительный штамм вируса.

— Наконец-то, — пророкотал он, и его голос был подобен скрежету сдвигающихся континентов. — Не просто преступник. Не просто зарвавшийся тиран. А сама концепция. Абсолютная гниль.

Он встал между Широ и черной тенью.

— Ты интересовался, священник, что победит в этом мальчике, — сказал Кёрз, его когти удлинились, с них капала концентрированная тьма. — Ты не получишь ответа. Потому что сегодня ты увидишь нечто иное.

Он медленно повернул голову и посмотрел на Широ. В его взгляде не было ни презрения, ни одобрения. Лишь констатация факта.

— Мой Мастер выбрал свой путь. Путь сострадания. Путь надежды. Путь, который я считаю неэффективным и слабым. Но это его путь. И никто, — он развернулся, встречая волну грязи Ангра-Майнью, — ни лживый жрец, ни самодовольный король, ни сгусток концентрированной злобы, не имеет права мешать моему эксперименту.

Он расправил плечи. Его плащ раскрылся за спиной, как крылья древнего хищника.

— Я — Конрад Кёрз. И я — его справедливость. А моя справедливость, — он бросился вперед, и его когти пронзили нематериальную плоть тени, заставляя ее вибрировать от боли, — абсолютна.

Битва философий обрела свою плоть.

Широ смотрел на это, и в его голове все встало на свои места. Кёрз сражался со злом, используя зло. Арчер и Берсеркер сражались с силой, используя силу. Но это был их путь. Не его.

— Ты ищешь смысл в страдании, Котомине, — сказал Широ, идя прямо на священника, который с интересом наблюдал за схваткой своего «питомца». — А я нашел свой смысл в защите.

Гильгамеш, раздраженный тем, что эта «мелкая сошка» смеет игнорировать его, перенаправил часть своего арсенала. Десятки клинков, сверкая, устремились к Широ.

— Trace, on, — выдохнул Широ.

Он не создал меч. Он создал щит. Семь слоев чистой, сияющей маны раскрылись перед ним, как лепестки небесного цветка. Rho Aias. Щит, что защитил греческих героев под стенами Трои.

— Щит? Против меня, Короля?! — взревел Гильгамеш. — Какое оскорбление!

Клинки врезались в щит. Первый лепесток треснул. Второй взорвался дождем света. Кровь хлынула из носа и ушей Широ. Его тело кричало от невыносимого напряжения. Он защищал не себя. Он защищал свой выбор. Он показывал им, что есть сила, которая не убивает.

— Глупец! — крикнула Рин. — Ты сгоришь!

— Я должен, — прохрипел Широ.

Илия, стоявшая позади него, увидела это. Увидела своего сводного брата, готового умереть не за победу, а за право защищать. Она закрыла глаза, и тончайшие нити ее маны, магии созидания, потекли к нему, укрепляя его щит, вливая в него жизнь.

Щит вспыхнул с новой силой, выдержав очередной залп.

Кёрз, на мгновение оторвавшись от своей жуткой «вивисекции» Ангра-Майнью, увидел это. Он увидел своего Мастера на коленях, истекающего кровью, но держащего оборону против бога. Он увидел гомункула, которого приказал убить, помогающего ему. Он увидел мага в красном и ее циничного Слугу, прикрывающих их фланги.

Он увидел систему. Неэффективную. Сентиментальную. Иррациональную. Но работающую.

Его безупречный, холодный разум столкнулся с парадоксом, который он не мог разрешить. Это было нелогично. Но это было фактом.

И этот факт приводил Короля Героев в ярость.

— Довольно этой комедии! — взревел Гильгамеш. Его золотые глаза горели чистой, незамутненной яростью. Его больше не забавляла эта битва. Она стала оскорблением. Чернь, посмевшая не просто сопротивляться, а бросать вызов его праву, его самой сути. — Если вы так жаждете смерти, я дарую ее вам! Я покажу вам истинную пропасть между богами и червями!

Врата Вавилона за его спиной замерцали и погасли. Вместо них, в воздухе рядом с ним, открылся один-единственный, похожий на ключ, разлом. Из него, искажая пространство и свет, медленно показалась рукоять. Это не было похоже на оружие. Это было похоже на астрономический инструмент, созданный для того, чтобы разбирать вселенную на части.

— Эа… — прошептал Арчер, и в его голосе прозвучало то, чего Рин никогда в нем не слышала. Страх. — Клинок Разрыва. Анти-мировой фантазм. Бегите! Все!

Но никто не побежал. Они были загнаны в угол.

Гильгамеш взял рукоять, и клинок, состоящий из трех вращающихся в противоположных направлениях сегментов, с гулом ожил. Алый ветер поднялся вокруг него, сдирая лак со скамей, заставляя каменную пыль плясать в воздухе.

— Честь вам, плебеи, — произнес он почти торжественно. — Не многие удостаивались чести узреть мое величайшее сокровище. Я сокрушу ваш жалкий мир и покажу вам истину, что была в начале времен!

И в этот момент Арчер шагнул вперед, вставая между Гильгамешем и всеми остальными.

— Ты говоришь о сокровищах, золотой король, — сказал он, и его голос, обычно полный цинизма, теперь звенел, как натянутая сталь. — Но ты всего лишь хранитель. Коллекционер, который не создал ни одного из своих клинков. Ты не понимаешь их сути. Не чувствуешь их боль.

Он поднял руки, и его магические цепи вспыхнули под красным плащом.

— I am the bone of my sword. (Я — плоть своего меча.)

Мир вокруг них начал меняться. Каменные стены церкви пошли трещинами, но не от силы Эа. Сквозь них проступило багровое закатное небо.

— Steel is my body, and fire is my blood. (Сталь — моя плоть, и огонь — моя кровь.)

Пол под ногами превратился в растрескавшуюся, сухую землю, утыканную до самого горизонта бесчисленными мечами.

— I have created over a thousand blades. (Я создал более тысячи клинков.)

— Unknown to Death, Nor known to Life. (Не познавший смерти, как не познавший и жизни.)

Церковь исчезла. Они стояли посреди бескрайней пустыни, заваленной оружием всех времен и народов. Над их головами вращались гигантские шестерни в огненном небе. Это был внутренний мир Арчера. Его душа. Кузница, ставшая полем боя.

— Have withstood pain to create many weapons. (Выдержал боль, чтобы создать множество орудий.)

— Yet, those hands will never hold anything. (И все же, эти руки никогда не удержат ничего.)

— So as I pray, Unlimited Blade Works! (А потому я молюсь. Бесконечный Мир Клинков!)

Реальность окончательно установилась. Личный мир Арчера, его Мраморная Реальность, накрыла собой мир настоящий.

Гильгамеш на мгновение опешил, оглядываясь.

— Ты… Ты не просто копируешь. Ты создаешь свой собственный мир? — в его голосе смешались удивление и еще большее презрение. — Ты бросаешь вызов небу, вооружившись лишь горсткой песка! Какая восхитительная наглость!

— Я бросаю вызов не небу, — ответил Арчер, и в его руках появились копии любимых мечей Гильгамеша. — А самодовольному тирану, который забыл, что значит быть героем.

— Тогда умри вместе со своим жалким миром! — взревел Гильгамеш. — Узри же мощь творения! Энума Элиш!

Алая буря, способная стереть реальность, изверглась из Эа. Она понеслась вперед, разрывая пространство, обращая в пыль тысячи клинков, что стояли на ее пути. Мир Арчера начал трещать и распадаться под натиском этой абсолютной силы.

И в этот момент Широ понял. Он не мог победить. Он не мог защитить. Но он мог исцелить.

Он опустил свой разбитый щит. И, шатаясь, пошел не от Гильгамеша, а к эпицентру битвы Кёрза и Ангра-Майнью, к алтарю, за которым клубилась концентрированная ненависть.

— Мастер, стой! — прорычал в его голове Кёрз, впервые теряя свое хладнокровие. — Эта тварь поглотит твою душу!

— Я знаю, — ответил Широ.

Он больше не думал о клинках. Он перестал анализировать структуру. Он погрузился в себя, в самую свою суть, в то единственное, необъяснимое чудо, которое всегда было с ним. Тепло, что спасло его в сарае. Золотой свет, что затянул рану в его сердце. Он не знал его имени. Он не знал его истории. Он знал лишь ощущение.

Ощущение идеального мира. Места, где нет боли. Где нет ран. Утопии.

— Trace… on, — прошептал он, но это была не команда. Это была молитва.

Его магические цепи, уже истерзанные, вспыхнули в последний раз и начали гаснуть, как перегорающие нити лампы. Он вкладывал в эту проекцию не ману. Он вкладывал свою жизнь.

На одно-единственное, вечное мгновение в его руках вспыхнул свет. Не оружие. Не щит. Нечто неописуемое. Сияющая форма из чистого золота и лазури, от которой исходило чувство абсолютного покоя. Это не были ножны. Это была идея ножен. Концепция нерушимого рая.

Он шагнул прямо в черную, кипящую массу Ангра-Майнью, которая уже тянулась к нему, чтобы поглотить.

И Утопия встретилась с Ненавистью.

Не было взрыва. Не было звука. Был лишь свет.

Чистый, белый, всепроникающий свет. Он не сжигал. Он… очищал. Грязь Ангра-Майнью, проклятие, которое десятилетиями отравляло Грааль, просто не могло существовать в присутствии этой концепции. Оно испарилось, как тьма на рассвете.

Кирей Котомине, чья пустая жизнь была привязана к существованию этой тьмы, издал удивленный вздох. Его черное, небьющееся сердце просто остановилось, потеряв свой смысл. Он рухнул на пол.

Мир Клинков Арчера, потеряв цель, которую он должен был сдерживать, схлопнулся. Они снова оказались в полуразрушенной церкви. Гильгамеш стоял с занесенным Эа, но его удар рассеялся в пустоте. Его враг исчез.

Кёрз замер, глядя на то место у алтаря, где только что стоял его Мастер. Он почувствовал, как магическая связь, соединявшая их, истончилась и оборвалась. Командные Заклинания, которые так и не были использованы, исчезли вместе с рукой, на которую были нанесены. Он остался один. Без якоря. Его время в этом мире было сочтено.

Он посмотрел на ошеломленного Гильгамеша. На Рин, Илию и Арчера, которые с ужасом и благоговением смотрели на пустое место, залитое остаточным золотым светом.

Мальчишка не победил. Он не уничтожил.

Он исцелил.

И цена этого исцеления была им самим.

Белый свет медленно угас, оставив после себя лишь запах озона и звенящую, оглушительную тишину. Церковь была разрушена. На полу, среди обломков скамей и осколков витражей, лежало бездыханное тело Кирея Котомине. У алтаря не осталось ничего, кроме слабого золотистого мерцания в воздухе, которое тоже таяло, как последний отблеск заката.

Широ исчез.

Рин упала на колени, закрыв лицо руками. Илия стояла неподвижно, как маленькая фарфоровая статуя, ее рубиновые глаза были широко раскрыты. Арчер опустил руки; его лицо, обычно скрытое за маской цинизма, было искажено болью, которую он узнавал слишком хорошо. Болью выжившего.

Гильгамеш опустил Эа. Клинок с тихим гулом свернулся и исчез. Король Героев оглядел сцену. Его идеальный спектакль, его великая чистка, его развлечение — все было испорчено. Испорчено самым абсурдным, самым нелепым, самым… унизительным способом. Его не победили в бою. Его не перехитрили. У него просто… отняли игрушку. Мальчишка-самоучка пожертвовал собой, чтобы сломать сам двигатель этой Войны.

— Скука, — произнес он, но в его голосе не было прежнего высокомерия. Лишь пустая, холодная констатация.

— Ты еще здесь, золотой? — голос Арчера был тих, но полон смертельной угрозы. Он снова поднял свои клинки.

Гильгамеш посмотрел на него, потом на Рин, на Илию, за спиной которой уже материализовался и ждал приказа ревущий Берсеркер. Его вечеринка закончилась. Осталась лишь грязная работа. Драка с чернью за право уйти последним.

В этот момент в центре церкви, там, где исчез Широ, воздух снова потемнел.

Конрад Кёрз стоял один. Его гигантская фигура казалась еще больше и темнее в наступившей тишине. Он не смотрел на героев. Он смотрел на то место, где исчез его Мастер. Его связь с этим миром обрывалась. Его тело уже начало мерцать, теряя четкость.

Он, Повелитель Ночи, Примарх Восьмого Легиона, проиграл.

Или… нет?

Мальчишка не сражался по его правилам. Он отверг его уроки. Он выбрал самый неэффективный, самый сентиментальный, самый глупый путь. Он не уничтожил врага. Он исцелил проклятие, пожертвовав собой.

Это было нелогично. Это было абсурдно.

И это привело к абсолютной победе.

Эксперимент был завершен. И его результат опровергал все аксиомы, на которых Кёрз строил свое мировоззрение в течение десяти тысяч лет.

Он медленно повернул голову к Гильгамешу.

— Король, — пророкотал он, и его голос был эхом из умирающей галактики. — Твоя игрушка сломана. Твой слуга мертв. А мой Мастер… — он на мгновение замолчал, словно пробуя на вкус незнакомое слово, — …мой Мастер только что показал мне самую извращенную и нелогичную форму справедливости, какую я когда-либо видел.

Его тело замерцало сильнее.

— Мне скучно, — сказал он, повторяя слова Гильгамеша, но вкладывая в них совершенно иной смысл. Не скуку пресыщенного бога. А скуку ученого, чей величайший эксперимент дал непредсказуемый результат и теперь окончен. — Эта война потеряла всякий смысл.

И он исчез. Просто растворился в тенях, оставив после себя лишь холод и память о бездонных глазах.

Гильгамеш остался один против троих разъяренных магов и двух Слуг, один из которых был неуязвим. Он огляделся. Его идеальный сад был вытоптан. Его развлечение было кончено.

— Какая безвкусица, — презрительно фыркнул он. — Умирать в такой скучной компании я не намерен.

Он растворился в снопе золотой пыли, оставив их одних.

Война Святого Грааля была окончена.

Рин, Илия и Арчер стояли в тишине посреди руин. Они победили. Грааль был очищен. Город был спасен. Но цена этой победы была невыносимой.

— Он… он действительно ушел? — тихо спросила Илия, ее голос дрожал.

Арчер подошел и положил руку ей на плечо.

— Да, — сказал он. — Он сделал то, что всегда хотел. Он спас всех.

Он посмотрел на то место, где исчез Широ, и в его глазах была бездна скорби и, возможно, впервые за долгое время, тень гордости.

— Глупый, упрямый мальчишка. До самого конца… он так и не предал свой идеал.

Снаружи, сквозь разбитые витражи, в церковь начали пробиваться первые, робкие лучи рассвета. Они осветили пыль, руины и лица тех, кто выжил.

Война закончилась. Но их личная история, история жизни с памятью о мальчике, который стал чудовищем, а потом пожертвовал собой, чтобы остаться человеком, только начиналась.

(Год спустя)

Весна пришла в Фуюки робко, словно боясь нарушить тишину, поселившуюся в городе после Войны. В доме Эмии на холме эта тишина была особенно густой. Она жила в пустой комнате Широ, которую никто не решался трогать. Она сидела на его месте за обеденным столом. Она была в паузах между разговорами, в быстрых, печальных взглядах, которыми иногда обменивались обитатели дома.

Но это была не мертвая тишина. Это была тишина исцеления.

Сакура Мато стояла на кухне, нарезая овощи. Ее движения были плавными и уверенными. Бледность ушла с ее лица, а в глазах, хоть и навсегда отмеченных тенью прошлого, теперь жило спокойствие. Черви исчезли. Их магическая скверна была выжжена светом, который поглотил Широ. Остались лишь шрамы на душе, но они больше не гноились.

— Пахнет вкусно, — раздался за ее спиной тихий голос.

Илиясфиль, одетая в простое светлое платье, заглядывала ей через плечо. За год она немного подросла, и детская хрупкость в ней начала уступать место юношеской грации. Война и ее исход изменили ее. Потеряв цель — месть, — она обрела нечто большее: семью.

— Это рецепт сэмпая, — тихо ответила Сакура, и на ее губах появилась слабая, но искренняя улыбка. — Он говорил, что секрет в том, чтобы не торопиться.

Они готовили ужин вместе. Рин, вернувшаяся на каникулы из Лондона, из Часовой Башни, где она теперь была одной из самых многообещающих студенток, сидела на веранде, читая какой-то древний фолиант. Но ее взгляд то и дело отрывался от рун и устремлялся в сад, где когда-то тренировался Широ.

Никто не говорил о нем постоянно. Но он был здесь, в каждом ритуале этого дома. В том, как Рин ворчала на Илию за беспорядок. В том, как Илия защищала Сакуру от подколок Рин. В том, как они все вместе садились ужинать. Они стали семьей. Странной, изломанной, собранной из осколков, но семьей. Той самой, которой у Широ никогда по-настоящему не было.

Поздно вечером, когда все уже спали, на крышу дома бесшумно опустилась фигура в красном. Арчер сел на краю, глядя на огни города. Его существование было парадоксом. С исчезновением Грааля и смертью Мастера он должен был исчезнуть. Но Рин и Илия, объединив магию Тосака и чудеса Айнцбернов, создали для него якорь. Он больше не был Слугой. Он стал хранителем. Хранителем их мира. Хранителем его наследия. Он остался, чтобы убедиться, что жертва того глупого мальчишки не была напрасной.

Он был свободен от своей судьбы Контр-Стража. Но сам выбрал для себя новую вахту. Самую тяжелую из всех. Вахту памяти.

(Три года спустя)

Пещеры под храмом Рюудо были холодны и пусты. Великий Грааль, лишенный проклятия Ангра-Майнью, вернулся в свое исходное состояние — чистого, могущественного, но инертного магического механизма.

Рин Тосака, теперь уже полноправный Маг и Управляющая землями Фуюки, стояла в центре пещеры. Рядом с ней была Илиясфиль. За прошедшие годы Илия, благодаря магии Рин и технологиям Айнцбернов, преодолела ограничения своего искусственного тела. Она больше не была сосудом с ограниченным сроком годности. Она была просто девушкой.

— Ты уверена, что это сработает? — спросила Илия, глядя на сложную сеть рун и магических кругов, которые Рин расчертила на полу пещеры.

— Абсолютно, — ответила Рин с уверенной усмешкой, хотя в ее глазах читалась усталость. — Система Грааля Фуюки — это реликвия. Мощная, но устаревшая. Три семьи создали ее, и три семьи ее разберут. Айнцберны, — она кивнула Илии, — Тосака, — она указала на себя, — и Мато.

Она достала из кармана старый, потрепанный ключ от особняка Мато. После смерти Зокена и исцеления Сакуры род Мато фактически прервался. Сакура, по обоюдному согласию, отказалась от этого имени и наследия. Теперь она была просто Сакурой.

— Мы не будем его уничтожать, — пояснила Рин. — Это высвободит слишком много неконтролируемой энергии. Мы его… усыпим. Демонтируем систему ритуалов, разорвем связь с Лейлиниями. Превратим алтарь для чудес обратно в обычный камень. Больше никаких Войн. Никогда.

Это была их общая цель. То, ради чего они работали все эти годы. Не просто победить в Войне. А сломать само колесо.

Они начали ритуал. Магия двух великих родов, сплетаясь воедино, окутала Великий Грааль. Он слабо вспыхнул в последний раз, словно прощаясь, а затем его сияние медленно угасло. Энергия, копившаяся десятилетиями, мягко и безопасно рассеялась в земле.

Когда все закончилось, в пещере стало тихо и темно.

— Все, — выдохнула Рин, вытирая пот со лба. — Конец истории.

— Нет, — тихо ответила Илия, глядя в темноту, где только что сиял Грааль. — Это начало. Его начало.

Они обе знали, о ком она говорит. Широ пожертвовал собой, чтобы очистить Грааль. А они, в свою очередь, исполнили его мечту. Они создали мир, где никому больше не придется проходить через его ад.

(Пять лет спустя)

Кладбище Фуюки утопало в лучах закатного солнца. Три женские фигуры стояли перед скромным, безымянным надгробием из простого серого камня. Рин, Илия и Сакура. Они приходили сюда каждый год, в день окончания Войны.

На камне не было имени. Лишь одна, вырезанная вручную, неумелая, но полная смысла фигура. Изображение ножен.

— В городе снова о нем говорят, — сказала Сакура, поправляя цветы у основания камня.

— О ком? — спросила Рин, хотя уже знала ответ.

— О Ночном Охотнике, — ответила Сакура. — Легенда изменилась. Больше нет историй о жестоких казнях. Теперь рассказывают о другом. О тени, что приходит к преступникам в самый темный час. Она не убивает. Не калечит. Она просто… показывает им.

— Показывает что? — нахмурилась Илия.

— Их самих. Их преступления. Весь ужас, что они совершили, глазами их жертв. Говорят, после такой ночи взрослые, сильные мужчины седеют и с криками бегут сдаваться в полицию, умоляя запереть их навсегда, лишь бы больше никогда не видеть эту тень.

Рин долго молчала, глядя на безымянный камень.

— Невозможно, — сказала она, но в ее голосе не было уверенности. — Он исчез. Его якорь пропал.

Она вспомнила последние слова Кёрза. «Мой Мастер показал мне самую извращенную и нелогичную форму справедливости».

Могло ли быть так, что последняя, самоубийственная проекция Широ, его акт абсолютного сострадания, не просто очистил Грааль? Могло ли быть так, что его эхо, его воля, каким-то непостижимым образом коснулась и сущности того, кто был его Слугой? Не изменила его. Нет. Такое чудовище изменить было нельзя. Но… перенаправила? Превратила безжалостную казнь в безжалостное же покаяние?

Или это была просто красивая легенда, рожденная из страха и надежды горожан?

Она не знала. И, возможно, не хотела знать.

— Пойдемте, — сказала Рин, кладя руки на плечи Илии и Сакуры. — Нас ждет ужин.

Они повернулись и пошли по аллее, прочь от могилы. Три женщины, связанные общей потерей и общей победой.

Они не видели, как на самой высокой ветке старого дерева, что росло у кладбищенской стены, на мгновение сгустилась тень. Она имела форму огромной, хищной птицы с рваными крыльями. Она молча смотрела им вслед, а затем, без единого звука, растворилась в сгущающихся сумерках.

Эксперимент продолжался. Но теперь его условия изменились навсегда.

В городе Фуюки, спасенном ценой одной души, больше не было героев, что несли справедливость на острие меча.

Но каждую ночь те, кто замышлял зло, прежде чем сделать шаг во тьму, боязливо оглядывались. Потому что они знали: где-то там, в самых глубоких тенях, их может ждать не смерть.

А нечто гораздо худшее.

Суд их собственной совести.