Однажды в Смоленске (джен)

❝ У каждого своя судьба.

У кого-то — править чужие жизни или ломать империи.

У кого-то — просто жить❞.

С. Лукьяненко. Ночной Дозор. (Гесер)

Старый дом наконец-то скрипнул спокойно. Уехали! Ура. Часть Волконского была с этим согласна. Понаехали столичные опера, понаделали шуму... Уехали восвояси — и славно. От клыкастой проблемы избавили — замечательно: можно снова погрузиться в вечную полудрёму. Правящие силы Тьмы в Смоленске знакомы до последней черточки, ожидать подвоха от них всё равно что выстрела от незаряженного ружья. Но другая часть, представьте себе, голубчики, тосковала.

Уехали. Опять. И захлестнувшее его было оживление снова сошло на нет. Уехали. Всё по-старому. Кровь улеглась в прежний мирный ритм. Глаза потухли. Полно, и снова родная скука!

Андрей едва слышно вздохнул и плавно переместился в погреб. Немного побродил среди стройных рядов хранящихся там бутылок. Вот они, его коллекция. Один прожитый Иным Волконским год — несколько бутылок. В некоторых годах, увы, экземпляров осталось всего по одному. Они-то и были заперты заклинаниями в отдельные ячейки.

Как раз то, что помогало ему ощущать себя живым. Всё ещё.

Иногда ему казалось, что в тот день (или вечер — Андрей, право, не помнил) он всё же умер, а всё это — безумно долгое приключение уставшего разума, который поманил своим светом Господь, но отказался принимать. Возможно, оттого, что князь утратил волю к жизни, а это тоже грех. Возможно, всё это — его Иная жизнь, долгие старания по поддержанию спокойствия внутреннего и внешнего — это и есть его путь. Путь к тому, чтобы отыскать что-то настоящее. Вечное, важное...

А пока казалось, что вечно тут только небо и сам Волконский. Неожиданно, да. Не то чтобы он не видел, как умирают Иные. Увы, и это довелось лицезреть. Но самого Андрея это точно не касалось. Его будто заговорили или, может, работал образок милой Мари, но... Он всё ещё был жив. Выживал там, где другие не сумели, хоть и не особо старался это сделать.

Воля к жизни? Волконский почти забыл, что это. Возможно, именно поэтому он всё ещё был тут. В почти неге и спокойствии, которое мог дать ему провинциальный Ночной дозор. И всё же он не отгораживался полностью от мира, не уходил в медитацию, Сумрак или долгое путешествие в поисках смыслов — он всё ещё был рабочей лошадкой. Прикрывал тылы — так говорил Гесер.

Ему была знакома роль адъютанта. Первоначально, когда Борис Игнатьевич вытащил его из того эвакуационного дома, пропахшего кровью, немного гнилью от ран и слезами молитв княжны Марьи, князь им и стал. При этом Великом Светлом Ином. Подстроился. Он снова был при деле, как в первую французскую кампанию при Кутузове.

Но большую часть своей очень долгой жизни Андрей Николаевич всё же провёл именно Андреем Николаевичем, главой Светлых Смоленска. Крепким полковником, если делать параллель с человеческой частью его жизни.

Только вот ядро не спешило его поражать.

Спокойный город. Даже слишком. Но и сил перебираться в столицу, суетиться, участвовать в крысиных бегах не было.

Нынешняя клыкастая проблема — исключение. Не правило. Но исключение, вдохнувшее разнообразие в жизнь. Принесшее свежее дуновение. Новое знакомство. Антон Городецкий был интересным во всех отношениях и человеком, и Иным. Необыкновенным. Они пообщались всего ничего, а Волконский поджимал губы, припоминая Пьера.

Это было больно, ломко и вместе с тем лакомо. Та живость, что он ценил в глазах друга, та непосредственность, искреннее биение жизни, что полюбил в Наташе, и тот Свет, что горел в милом, пусть и некрасивом личике Марьи — всё это уже не повторится. Он утратил это. Навсегда. Но в жизни Иного тоже были волнительные и интересные моменты — мелькали необыкновенные люди и Иные... Чаще всего именно люди.

Они горели ярчи, жили заметнее. Иные же не торопились, почти не отбрасывали тени и были в большинстве своем скучны. Антон Городецкий таковым не был — это точно.

Даже немного жаль, что дело закрыли и тот уехал. Уехал в почётном сопровождении таких именитых Иных, как сам Гесер и Завулон, которых сюда подкинула Абсолютная Светлая волшебница, по совместительству дочь Городецкого.

Все они были шокированы. Даже Всетемнейший. А ведь Антон ему внук... Родной. Забавно всё же жизнь раздает, а потом перемешивает карты. Только вот жизнь — это главный шулер. Иначе отчего Городецкий дважды сменил масть и величину?

Князь усмехнулся, наконец остановив свой выбор на 1861 году (хороший был год, но некоторые его знакомые по человеческой жизни не согласились бы ни за что!), и отправился, сжимая бутылку, пропахшую чаяниями свободы (а не горьким дымом отечества, как в 1812 году), наверх, в гостиную.

Не Волконскому удивляться подобным каверзам судьбы. Став Иным, он многое узнал. Даже слишком. Например, что император Павел был потенциально сильным Светлым Иным, но, по мнению Дозоров и Инквизиции, нельзя было допустить воцарения Светлого. Тёмным того сделать тоже не смогли. И тогда... Александр взял грех, хотя подстроена вся операция была Дозорами.

Злая ирония судьбы — сын, предавший отца... тоже был Иным. И это предательство как раз и склонило того к Тьме при инициации. Только вот Волконский жил долго, видел разное... И он совершенно не переживал за ставшего теперь Тёмным Городецкого.

Знак инициации не решающее зерно на весах судьбы. Император Александр Первый это доказал. Совесть! У Тёмного... она не отступала. В результате тот исчез, используя способности Иного, подстроил смерть... Свою, потом и супруги. Тихо дожил до её конца. Так же тихо растворился в Сумраке и сам. Печальная история. Андрей знал: он помогал Гесеру обставить всё это.

Это знание и позволило улыбнуться Городецкому на прощание. Иные происходят из людей. А людей не определяют какие-то условности, если те сами им не позволяют.

Конечно, суматошная выдалась неделя! Двенадцать выпитых... Люди. Они самые пострадавшие в этой истории. А ведь самое обидное — вампирам для жизни давно не нужно было убивать. Семья «деда Славы» никому не чинила хлопот. Даже самые-самые молодые и рьяные не брались гоняться за теми с метафорическими копьями.

И всё же это часть семьи Святослава Вернидубовича заварила эту кашу. Клим... Прямой потомок. Обращённый из жалости, спасённый от верной смерти. Он не оценил. Обратил возлюбленную. Та не справилась с собой. Убила. И не одного человека. Её развоплотила Инквизиция.

Тогда Святослав разобрался. Сам. Инквизиция безмерно уважала старейшину и потому позволила. А тот... не смог убить. Пожалел кровинушку. Или нет. Наказал-то, получается, много хуже смерти.

Волконский, хоть и был в тепле, поёжился и, плеснув в бокал багряного, как кровь, вина, дал тому «подышать». Сам он и представить страшился, как это — быть сотни лет запертым в одиночестве, чувствуя постоянный зверский голод... и не иметь возможности умереть. Это хуже смерти.

Дед Слава смалодушничал. А расплата... оказалась сурова. Не Андрею, конечно, того осуждать. Он до сих пор следил за своими потомками. Точнее, за потомками Марьи. Но считал своими, за неимением собственных. Сам он проходить через пытку — наблюдать за смертью близких — отказался. Только не снова. Потому более не женился, не завёл детей. Даже с Иными. Были романы... но... вероятность, что общий ребёнок будет человеком, — девяносто девять процентов. Редко кому везло в этой даже не русской рулетке. Там шанс больше. Намного.

А так он следил... С любопытством и неявной, очень редко проявлявшейся небольшой отеческой заботой. Отстраненно, что позволяло сохранять сердце живым. Слава же со своим человечным — даром, что древний вампир, — отношением, конечно, близко воспринял случившееся с Климом.

Понять было можно. Попрекать его этим князь не собирался. Как? И лишиться своего лучшего собеседника за все эти годы? Да и с кем ему дозор вести? С Жаном? Нет уж... У них сегодня еженедельная игра в шахматы. И философский диспут. Интересно, придёт? Или со всем этим сегодня выпадет из их календаря встреч?

Андрей осудить не сможет. Никак.

Всё же ударило это, больно ударило. Хоть и виновато стечение обстоятельств, а не только это сомнительное милосердие Святослава. Кто знал, что Ирина Витальевна настолько отчается, что отыщет ветхие записи в архиве местного инквизитория? Отыщет и сличит имя закопанного заживо с одним из прислужников легендарной ведьмы Фуаран. А ведь в деле не было точного места захоронения. Святослав Вернидубович эту информацию не доверил никому. И был прав... Но Ирина Витальевна всегда умела искать. А уж для ведьмы опытной найти, зная примерный радиус — старый Смоленск, труда не составило. Приметы в виде отсутствия растений верные были.

А дальше точно снежный ком наслоилось: и недостаток силы самой инквизиторши, и недооценка её Клима, страх... Нежелание отступать. Решимость во что бы то ни стало сделать сына Иным.

И ведь сделала же!

Взяв бокал, Андрей проскользнул к окну. Там у самого фундамента рос старый дуб. Он был старым, ещё когда он только занял эту резиденцию. Сейчас же и вовсе... Сколько ему лет? Четыреста? Пятьсот?! Не меньше. Он видел больше Ирины Витальевны, относительно молодой, и самого Волконского. Точный возраст, наверное, мог назвать дед Слава. Но спрашивать его об этом князь избегал. Должна же в его жизни быть хоть какая-то загадка? Тайна?!

Тайна, впрочем, была не только в такой простейшей вещи, как жизнь этого неповоротливого старого дерева, что плотно вцепилось корнями и переживало всё, оставаясь неизменным. И засуха, и заморозки, и страшные пожары, бомбёжки — всё тому было нипочем. Как и самому Волконскому.

Впрочем, пока жизнь виляла столь причудливо, что обращённый ценою жизни двенадцати людей и, скорее всего, и самой инквизиторши (казнят её свои же. За нарушение договора казнят, как подсказывал опыт князя. Зря только Жан спас, вылечил... Обидно. Жаль ведьму, хоть и сама виновата!) стал Светлым Иным. Ещё и неслабым. Теперь Андрей Николаевич перед выбором стоял. Можно притвориться, что такого нового Иного на вверенной ему территории нет, спихнуть его Гесеру, сказав, что тот стал Иным нестандартно, потому и должен пройти специальное обучение в Москве. А можно не убояться. Обучить самому. Как полагалось. Может, и в дозор привлечь... Чтоб на виду был и не вздумал дурить, за мать мстить. Или развоплощаться, того гляди, от совести семейной. Нет уж. Хватит крови. Борис Игнатьевич присмотрит... Знал Андрей, как у того оперативники мрут. Почти что мухи. На заданиях. Как герои. Но... Князь жалел ведьму, что себя и людей не пожалела. Может, неправильно это, но как уж есть. Сам. Всё сам.

Он пригубил вина. Сохранилось... превосходно. Он помнил этот вкус, и сейчас дающий почувствовать эхо той эпохи.

Нет, всё-таки волны от брошенного камня ещё не улеглись. Рано о скуке говорить.

— Чего скучаешь, княже? — окликнул его знакомый голос.

Андрей, не оборачиваясь, улыбнулся. Пришёл-таки... старый.

— Да вот наблюдаю... как этот дуб стоит всем ветрам, смертям на зло, столько лет стоит, сколько себя помню, — не спеша ответил, отпивая ещё немного вина и смакуя его вкус.

— Всё суетишься? — по-доброму рассмеялся дед Слава.

На сей раз Князь обернулся. Удивительно, что тот находил в себе силы смеяться и шутить невпопад. Ведь дружил же... И с Ириной Витальевной, и людей ему жалко... И даже Городецкого, что Тёмным стал.

— Старый, ты голову-то, часом, не застудил? — да, очень вольно проявил своё беспокойство Андрей. Но... высокий штиль дед Слава не принимал и не признавал. Мог и обиду затаить. Великую. Так что лучше так... по-простому!

— Не переживай, голубчик, понапраслину... Мне Завулон, подлюга этакая, Всехитрейшая, принёс дары на радостях! — хлопнул Святослав себя по карману, где что-то забулькало. — Кровь! Монаха буддийского, отданная добровольно! Вот и захмелел, признаться, от этой чистоты малость.

— О как! Кому горе, кому радость... И Антон — желанный приз. Только вот он не так прост, — блеснул глазами Андрей Николаевич, возвращаясь к столу и делая знак гостю своему сесть.

— Разумеется, хлебнёт ещё с ним горюшка Артур наш Завулон, ох, хлебнет... Впрочем, не дурак он. Знает. А всё равно радуется. Поди, тёмную душу разгляди, а, княже? — дед Слава сел и привычным движением накапал во второй бокал крови. — Ну, будем, Андрюша, будем хоть мы в мире с тобой... Пока Великие там меж собой лаются, грызутся!

— Конечно, будем... Как там, кстати? Ирину Витальевну, дело ясное, не спасти, голубку. Сама, ведьма, виновата, хоть и жалко. Бес её попутал. А вы? — поинтересовался коротко князь. Хоть и знал, что Клима, чтоб глыбу эту свернуть, недостаточно, но всё ж поинтересоваться обязан был проформы для.

— Не бес то был... Не бес, княже! Любовь. Великая и опасная. Сильнее её ничего нет, знаешь али нет? — хитро блеснули глаза Вернидубовича.

— Знаю, — угрюмо ответил Андрей. Не это он услышать хотел. — Просто услышать хотел от тебя, дед Слава, лично, что не предстоит мне в ближайшее время тут с Жаном уживаться...

— А ежели и так? — Святослав снова улыбнулся. — Я ж старый совсем. Устал я. Устал от всего этого! Веришь или нет... с удовольствием б всё Жанчику отдал! Тот бы справился, я уверен, но не могу я... Душа болит. За город, за людей. После случившегося особенно. Моя вина. А мне и выговора не сделали. Зато Ирочку... казнят. Несправедливо... Ох. А делать что? Только дальше колесами скрипеть и работать. Пока жив.

— Вы ещё нас всех переживете, — хмыкнул князь. — А вот с Жаном меня лучше не оставляйте... Вспомним ещё и реконструируем Первую Отечественную!

— А вот это, Андрюш, совсем не обязательно. Тяжко мне в последнее время. А ты... Ты как тот дуб. Только простоишь дольше. Много. Надежный, приземлённый, но не забываешь кроной в небо устремляться и верить... И это хорошо. Хорошо с тобой работать! И с Жанчиком ничего вы, дети, не устроите. Верю я в вас и знаю обоих хорошо, — Вернидубович прищурился. — Даже слишком. Ты ведь помнишь, князь, как мы познакомились?

— Такое не забудешь, — опрокинул в себя ещё бокал Андрей (будучи человеком, он бы пригубил тихонько, но с годами и камни точатся. А он не каменный. Его давно перестало трогать и хмельное вино, и большая часть мирских утех: всё одно: сверху и снизу — дно!) и погрузился в воспоминания.

* * *

Окунуться, впрочем, пришлось ещё глубже. Поскольку началось всё со смерти. Смерть — это пробуждение. Именно так решил князь Андрей, когда умер во сне и проснулся, перестав бояться и цепляться за жизнь. Только вот в его случае то оказалась всё же не смерть, а спровоцированные её близостью видения Иного. Да, не инициированного, но у него был высокий потенциал, и это наложило свой отпечаток.

То, что он принял за свет истины и миг истинного пробуждения, на деле оказалось стиранием грани человек-Иной. А дверь в Смерть — всего лишь дверью в Сумрак.

Сумрак, который оказался изнанкой их бытия, но не давал окончательного ответа.

Сумрак — не конец. Это они узнали благодаря всё тому же Городецкому. Шестой слой — временное место пребывания, своеобразное Чистилище. Мир всё ещё был полон тайн, и это было... изумительно.

Только вот сначала так не казалось.

Горькое разочарование въелось в душу. Вместо Господа он узрел его. Нет, не дьявола, хотя, будь Андрей Тёмным Иным и приди по его инициацию некто вроде Завулона, то он не сильно бы ошибся. Ведь, как известно, Великий Тёмный в Сумеречном облике имел вид наага. Впрочем, Завулон возглавил Дневной Дозор России лишь в начале двадцатого века, что, впрочем, не мешало ему всплывать то там, то тут по всему земному шару и до этого примечательного события.

В конце концов явившийся по душу Волконского Гесер тогда тоже не был назначен на сей пост. Хотя и отирался в Европе из-за любви, начиная с XV века, покинув родную Азию, где стал уже слишком известным. Даже более того — легендарным. Просто так совпали обстоятельства.

Ольга всегда была вольнодумной, с активной жизненной позицией и не желала покидать Родину. Чтобы её защитить, Великий Светлый пошёл в Дозор... Разумеется, сразу стать главой он не мог. И Москва не сразу строилась, верно?

Будучи одним из сильнейших оперативников, Борис Игнатьевич и был послан проконтролировать «прибавление сил Света».

Так что да — князю повезло. Его в Сумраке встретил не демон-змей, а выглядевший человеком Гесер. Да, восточной внешности, невысокого роста, но не дающий повода назвать себя бесом.

Хотя именно такие мысли о происходящем появились у Волконского в первую очередь. Да, он до этого ни разу не умирал, но что за чертовщина вокруг? Мир посерел, со стен дома свисал какой-то жуткого вида мох... Люди тоже выглядели по-другому! Вон, над кем-то какие-то воронки небольшие летали, угрожающе раскачиваясь. Что это?

В общем-то, поверить, что это не ад, а его новая реальность, оказалось весьма непросто. Сверхъестественное, на которое князь Андрей кривил губы и считал снисходительно «бабьей придурью» — всякие гадания там, мистицизм и прочие бредни в салонах, на которые велись и некоторые вполне разумные мужчины (типа Пьера, что так навязчиво считал себя мессией), внезапно убедило в своём существовании.

Сложно не поверить, когда на твоих глазах ожившая монгольская легенда являет меч, полный света, из ничего, из пустоты в руке! А потом ещё и подрезает им один из последних листьев, что ещё держался на почти голых деревьях.

— Идём со мной, и, возможно, найдёшь ответы, — услышал он от Бориса Игнатьевича, которого наверняка при рождении звали совсем-совсем иначе.

Князь Андрей был поражен и оглушён случившимся. Естественно, он пошёл. А что оставалось? Гесер ловко всё обставил: для близких он уже мёртв, ушёл с миром... Наверное, так лучше. Потому что открывшаяся собственная новая сущность пугала Андрея Николаевича. «Лучше их в эту дьявольщину не вмешивать!»

Вопреки ожиданиям, они с Гесером покинули Ярославль вовсе не с помощью сверхъестественных сил. Обычный экипаж, только на месте кучера — Иной. Отличать людей от Иных оказалось интуитивно просто. Только если Гесер выглядел ярким светилом, то кучер Макар был скорее светом отражённым, точно планета. Так, объяснил ему Борис Игнатьевич, выглядят слабые Иные.

Впечатлений было много. Даже слишком. Особенно от того, что и люди все по-разному выглядели в Сумраке. В этом одновременно пьющем тебя жадно пространстве, но и одновременно дающем видеть то, что скрыто от остальных. Кто-то, как Марья, светился, кто-то, как Наташа, горел ярко и переливчато. Не один лишь свет — ещё тонкие язычки тёмного пламени проскальзывали в её узоре жизни, а над старым графом... нависло недоброе.

Когда Волконский спросил, Борис Игнатьевич ответил, что это верный признак, что жить тому осталось недолго. Вот так. Иные... знали многие печали. Но какой прок, если отвести не можешь?

Гесер популярно объяснил, что, согласно Договору, каждому Иному сообразно его уровню полагалось определенное количество вмешательств на промежуток времени. И что это привилегия, которую можно потерять... Несколько свободнее в этом, но одновременно ограниченнее во всем остальном выступали дозорные. Они не принадлежали себе, но могли больше, они влиятельнее, но злоупотреблять также чревато. Договор писан кровью. Людской и Иных. И если слить всю эту кровь в один резервуар, получится наполнить Великий Байкал. По крайней мере, так сказал Гесер, произведший впечатление того, кто размениваться на ложь не станет. По крайней мере, на бесполезную.

Андрей уже понял, что в нём заинтересованы. Что отсидеться в стороне не выйдет. Что судьба щедро одарила его... И что путь его — и дальше служить. Только уже не императору и Отечеству: всё куда пафоснее — свету.

Хотя Гесер особо и не выделял это. Не идеализировал Свет и Ночной Дозор. Это тоже подкупало. Нет, тот прямо сказал, что любая система неидеальна, Договор — не исключение, однако лучшего нет. А из нескольких зол выбирают меньшее. Это было мудро.

И то, что Волконского не пытались обмануть, показать себя в лучшем свете, а изначально общались как с потенциально равным, правда, подчеркивая опыт нескольких человеческих жизней Гесера, — это внушало Андрею оптимизм.

Сердце болело, душа была в смятении, но перед ним — огромный неизведанный мир и приоткрытая завеса тайны. Как тут было устоять? Пьер бы его не понял. Бедняга... Жив ли? Вопросы эти всё ещё мучили его.

И ведь был шанс выяснить. Они с Борисом Игнатьевичем как раз ехали в те края, где ещё недавно своим размашистым шагом прошёлся сапог Наполеона. Сапог, которым теперь последнего и гнали в Париж, домой!

— Научишься по ходу. Будь рядом, смотри, излишнюю инициативу не проявляй... А то много вас было — потенциально Великих, кто взлетел высоко, но быстро, не подумав, что Солнце палит немилосердно и воск тает. Ишь, разлетались, Икары... Но ты-то, князь, поумнее будешь, верно же?

Волконский лишь фыркнул. В душе. Внешне он вежливо кивнул, но был уверен — Борис Игнатьевич без труда его прочёл. Вот бы и самому так научиться... Что вполне реально. Уж терпением он обделён не был.

Что до его самоубийственного выпада в решении напроситься в действующую армию полевым командиром... Это в прошлом. В том, где сердце немыслимо страдало от любви. Наташа больше ему не снилась. Память о ней всё ещё была дорога, но вот чувства улеглись, умирая: он отпустил и её, отказался от этого земного чувства в надежде получить нечто большее.

Большее настало. Но, что не удивительно, сильнее он тосковал по тому, что более не сможет предаться душевным разговорам с сестрой. Марья теперь для него была доступна лишь как объект для наблюдения и защиты.

Отвлечься от этого помогло то, что они заехали в его родовое имение. Разорённое, опустошённое, но... целое. Вполне могущее снова наполниться жизнью и даже смехом. Явлением немыслимым при старом князе, который здесь и похоронен. Гесер дал ему побыть около наспех выротой могилы. Ни памятника воздвичь не успели — ничего. Но он безошибочно нашёл место, что-то привело его. То явно выбрала сестра, только она могла. Хорошее тихое место... Тоска перемешалась с чувством завершенности и даже некой правильности. Всё же для отца было лучше умереть здесь, в родных местах, а не в вынужденном изгнании.

Постоял он и у могилы жены, ангел на памятнике не вызывал у него прежнего укоряющего чувства. Наверное... это было хорошо. Постояв ещё немного и тихо порадовавшись, что поместье почти не тронули — видимо, здесь был их штаб, который не успели сжечь при отступлении, — он отправился дальше. Как бы ни рвалось на части сердце. Если все сложится удачно, то Марья вскоре вернётся сюда. Не затворницей подле отца, а полноправной хозяйкой. И это справедливо. Она как никто заслужила счастья в родных краях. А уж Андрей проследит, чтобы так и было. Чтобы никакой прохиндей не обидел. Это супротив отца он мало мог, но теперь... Пусть скрыто, но может больше.

Так, покрытыми пепелищем недавних сражений, изрытыми картечью дорогами они добрались до Смоленска, где, забегая чуть вперёд, они и познакомились с дедом Славой...

Ну, а пока они всё ещё тряслись по ужасной дороге, благо раны Волконского уже полностью зажили благодаря регенерации Иного. Белесые шрамы — и то, по уверениям Гесера, недолгое напоминание. И тогда возник необычный разговор.

— Вот вы, Иные... Светлые: разве, видя все эти страдания, вы можете быть спокойны? Оставаться в стороне?

— А кто сказал, что мы в стороне? — изумился Борис Игнатьевич, да так уверенно, что князь Андрей едва не смутился, но вовремя опомнился, вместо того снова перейдя в нападение:

— Ну как же? Вот вы… Великий Светлый, наверняка могли и один разбить все войска Наполеона!

— Я? — Гесер по-доброму рассмеялся. — Ты, князь, преувеличиваешь мои возможности — это раз. Два — а как же принцип свободной воли? Не буду лгать, что Дозоры не вмешиваются в дела людей — это не так. Но вмешательства эти контролируемы и осуществляются по правилам: за тем и следит Инквизиция. Такую санкцию, как остановить войну или же помочь одной из сторон… Никто никогда на это не пойдёт. Как можем мы, Светлые? А вот так. Нелегкая у нас доля. Постоянно рискуем развоплотиться от мук совести, потому и надо тренировать и сознание, и волю. Иначе в условиях договора не выжить. Думаешь, мне не больно?

— А вы… — Волконский скользнул на опасную тропу, — не из России, верно?

— Верно, — мигнул взглядом Борис Игнатьевич. — Но это не значит, что я ничего не чувствую. И что места эти и ваша культура мне не близки. Сами-то вы, князь, и окружение ваше прежнее сильно русские? Скажите, не тянет перейти в разговоре на французский?

— Ваша правда, — недовольно поджал губы Андрей. — Но всё же вы не ответили. Что вы сделали, чтобы помочь — в рамках договора, разумеется?

— О… — только и выговорил Гесер, а потом внезапно его сподвигло на огромную речь: — Мы следим за тем, чтобы Тёмные больше ничего не сделали. Наполеон — их проект и их же эксперимент, совершенно санкционированный инквизицией. Сразу оговорюсь — Свету тоже порой разрешают подобное, а последствия временами и того хуже. Для людей. Увы, просчитать всё даже Великие не способны, задействуя все линии вероятностей. Но сейчас — другое дело. Право вмешиваться они потеряли, мы не приобрели, поэтому следим друг за другом. Чем мы и займемся, Андрей, здесь и сейчас — твоё первое дело! Поступила наводка… что местный глава Дневного Дозора нарушил Договор. Надо проверить. Лично. Потому Ночной Дозор здесь пострадал сильнее, чем можно было ожидать. Не эвакуировались. Многие погибли, включая главу.

— Понятно, — Волконский нахмурился, потому что понятно на самом деле было немного. — Но хоть что-то мы можем? Может, неявно? Например, не знаю… усилить морозы? Французы сейчас измотаны, у них проблемы со снабжением: если уменьшить градус хоть на пять делений… это ускорит изгнание неприятеля!

— Предлагаешь призвать генерала Мороза? — грустно улыбнулся Борис Игнатьевич. — А не думаешь, что тогда вся слава достанется ему, а не народу-победителю?

— Но спасённые жизни… — Андрей потупил взгляд. В большой игре репутация значила больше, чем несколько сотен и даже тысяч жизней. Он скрипнул зубами. — Я понял.

— На самом деле, князь, ты правильно начал рассуждать. Видел я линии вероятностей. В этом году морозы совершенно среднестатистические, но побежденные всегда ищут причину не в собственных промахах, а в тех факторах, повлиять на которые были бессильны. А победители любят подчеркнуть, что с ними высшие силы, поэтому генерал Мороз неизбежно впишется в историю. Но… пожалуй, кое-что мы с тобой по мелочи провернуть сможем. Впереди у Наполеона отступление через реки. Если случится небольшая и неожиданная оттепель… — Борис Игнатьевич подмигнул ему. — Так что выше нос, князь. Подъезжаем! Скоро ты познакомишься со Святославом… Сразу скажу: обвиняемый — мой старинный друг. Да не удивляйся ты так. Тёмный он, да. У каждого свои недостатки… Поэтому расследование наше будет носить не вполне чистый характер. Но лишь во благо самих людей. Насколько знаю я этого вампира, он договор только по этой причине нарушить и мог. И чхал он на эксперимент! Ладно, везёт ему, окаянному… Инквизиторы сейчас все занятые, меня отправили как представителя, возможно, ущемлённой стороны, толком не вникнув ни в нашу совместную историю, ни в то, а в чём его, собственно, обвиняют. Запомни, князь: идиотов везде хватает. Даже среди Иных!

Интересное было замечание... Очень. Заставляло задуматься. Противоречивый выходил клубок, чтоб его распутать и уложить внутри, Волконскому не одна бессонная ночь потребуется. А меж тем он всё ж таки не вампир, к коему они приехали в этот сожжённый, сильно пострадавший славный город... спать-то надо! Хоть иногда. Но после того, как он стал Иным, у него это стало получаться ещё дряннее, чем когда был человеком.

Вампир... Оборотень. Ведьмы. Ни с кем из них Волконский пока не сталкивался, только слышал от Гесера, что такие есть, и кратко — кто из себя что представляет. И вот сейчас доведётся познакомиться... Волнительно!

Даже несколько перешибило то давящее, болезненное чувство, которое окружало его, пока они ехали по недавно оставленным захватчиком сожжённым деревням. Гесер говорил, что это нормальная реакция Светлого Иного. Что он научится отгораживаться, но пока... отголоски недавнего горя и пролитой крови вышибали его из колеи, заставляли глаза перманентно слезиться, а ладони — трястись.

На въезде же в Смоленск Андрею совсем поплохело — даже сполз, не в силах более держаться, ниже по сидению в карете, почти на пол. Всё-таки крупный город... И концентрация горя тут была выше, как и число погибших с обеих сторон, что устлали окрестности и улицы.

— Эх, так дело не пойдет... Всё ж не на таком учиться, — услышал он над собой бормотание Гесера, а потом он надел ему на шею какой-то амулет в форме колеса, и внезапно стало легче. Будто добрую половину ужаса от него отрезали.

— Спасибо, — прохрипел Волконский, садясь прямо и утирая платком лоб.

— Не благодари... Это я не предусмотрел. Без защиты тебя сразу в пекло повёз, — Борис Игнатьевич вздохнул. А потом внезапно встрепенулся и, уже хитро улыбнувшись, произнёс: — О, чует старый: как быстро пожаловал!

В этот самый момент на карету приземлилось что-то тяжелое, будто ядро из пушки, но взрыва не последовало. Кучер остановился, сжимая зачем-то кинжал, Андрей высыпал наружу, чтобы обомлеть от ужаса и осесть прямо где стоял.

На крыше кареты сидела огромная летучая мышь. Хотя нет, не так. Крышу кареты прогибала своей тяжестью летучая мышь размером со здоровенную свинью! Вот с кого европейские скульпторы лепили в полную величину горгулий... и ведь тварь спокойно сидела, почти чинно, с достоинством, и не мигая, с явным любопытством разглядывала сидящего прямо на подмерзшей грязи Андрея.

— Слава, повеселился — и полно! Хватит мне ученика пугать! — не спеша вышел Гесер, обращаясь к мышу, который медленно перевел взгляд на него, фыркнул и слетел на землю прямо к шуганувшемуся было в сторону Волконскому... который, увидев, как в полёте летучая мышь начинает принимать очертания человека, резко обратно к земле прирос.

— Святослав Вернидубович, Дневной Дозор, ваше благородие, — явно съёрничав, отрекомендовавшись, протянул ему морщинистую ладонь невысокенький, но крепенький старичок, одетый как... зажиточный крестьянин.

— Слава у нас к народу близок... А ещё имеет своеобразное чувство юмора. Пойми это, Андрей, и прекращай морозить свою княжескую... — окончание речи Гесера потонуло в гомерическом хохоте Святослава, который не стал ждать, пока Волконский отойдёт от шока или застудится — просто схватил его за камзол и потянул на себя.

— Андрей Николаевич Волконский, титулы, пожалуй, лучше оставить человеку, которым я был, — всё же нашёлся он с ответом. Как-то глупо козырять происхождением перед фактически живыми легендами, которые ещё его предков без княжеских фамилий наверняка видали... Все рода ведь с кого-то начинались. Удачливого и выдающегося.

— А вот это по-нашенски! Уважаю, — хлопнул его по плечи, хохотнув, Святослав. — Так и быть, тебе тоже разрешу звать меня как моим остолопам! Дед Слава я, понял?

— Понял, — кивнул Волконский. — Дед Слава.

— Только учти... Всё равно княжичем останешься. Приклеится это к тебе. Среди древних Иных признак это отличительный. Запомни. Знати у нас тут немного, вот потому и не избавишься ты... и от воспитания своего, и титула, что прозвищем станет с десятилетиями, — поделился этот словоохотливый глава Дневного.

— Станет или нет, решит время, а не мы. Слава, — серьёзно произнёс Гесер, — мы же не просто так здесь... Давай, веди нас в зимовье своё. Знаю ведь, что уцелело точно. Там и расскажешь, как ты на сей раз вляпался!

— Я-то? — всплеснул руками старик. — Поклёп! Ничего я не делал супротив договора их. Так, временно сложил обязанности главы Дневного и использовал все полагающиеся мне по рангу вмешательства! Я же не дурак подставляться, Берл! — он посмотрел прямо на Гесера, пока Андрей откладывал в памяти это вырванное имя, явно принадлежавшее его наставнику.

— Не только... Доложили мне, что обратил ты без спросу французского доктора талантливого. А после его же и заставил наших раненых спасать. Не ты, скажешь, был? И не повлияло это ль сильно на количество погибших? Отметили, что Жан этот талантлив и умен, а уж силу Иного обретя... многих почти с того света вытащил! Будешь отрицать? — вот не дождался Гесер до зимовья.

— Не буду, — проворчал недовольно Святослав. — Но не тебе, Светлому, меня, Темного, за подобное попрекать! Пользу я сослужил люду простому, ясно? Кому от этого дурно? Разве что экспериментаторам этим окаянным! И понимаешь это ты, и я понимаю... и княжич, да?

— Да, — согласился Волконский, подумав. Ну, вампиров стало больше. Те кровь людскую пьют... Но для того убивать необязательно — так Гесер сказал. И, глядя на этого старичка, он почему-то верил ему. И Андрей сам жизнью полевому доктору обязан. Так что спасённый француз — это скорее благо. Пусть и француз. В конце концов... Волконский лично знал: среди них было полно приличных людей. А ещё добрых и милосердных, что важнее. Он вздохнул.

— Но ведь так дела не делаются! И более того... Сам ведь сказал, что был ты тогда не главой Дозора, а временно сложившим обязанности. Какое право имел? Без санкции Ночного и Инквизитория? — все ж, вздыхая, допытывался Борис Игнатьевич.

— Что ж, тут признаю. Некогда с челобитными возиться было. Не извольте гневаться! Умирал французик... Жалко мне стало. Видел я, что кудесник он безо всякой магии — до того людей спасал ловко. Вот и обратил. Готов понести дисциплинарное взыскание — или что там вы мне выпишите... Но Жанчика не трогайте! Он тут не при чём, — в голосе Святослава на последнем предложении зазвенела сталь, а сила, что вырвалась при этом, заставила Андрея вздрогнуть. Вот тебе и старик. Внешность очень обманчива.

— Будет тебе... — махнул рукой Гесер. — Найду, что в докладной отразить. Но и ты... не будь ханжой — приветь, обогрей, угости... Знаю ведь, что припасливый ты и на случаи такие не только кровь имеешь, Слав, — миролюбиво заявил он.

— Всё-то ты знаешь, сын Неба, — снова припомнил Святослав, видимо, древнее прозвище Бориса Игнатьевича. — Пошли, угощу вас наливочкой сливовой. Как раз для таких случаев схоронил. Да и с Жанчиком познакомитесь. Только, чур, — мазнул он взглядом по Волконскому, — недавнее не вспоминать. Он теперь мой сотрудник. Российский. Ему во Францию путь закрыт, умер он для своих... Как и ты, князь, верно?

— Верно, — мрачно кивнул Андрей, понимая, что хоть и параллель явная, но всё же ему не особо хотелось сейчас знакомиться с «Жанчиком».

Только кто его спрашивал?

Зимовье оказалось весьма ладным и просторным. Но всё ж таки зимовьем. Но Волконский после двух военных походов особо притязателен не был. Так что зашёл следом за Гесером, не колеблясь, но все же осматриваясь, мало ли какая крокозяка ещё спикирует с потолка. Вдруг Жан этот — летучая мышка пострашнее? Или и не мышка, а какой-нибудь циклоп. Надо потом Гесера порасспрашивать поподробнее о клыкасто-шерстистой братии Тёмных. Может, и русалки какие есть, и суккубы-инкубы-обольстители. Отчего-то Элен вспомнилась и братец её треклятый. Как ловко вокруг пальчика Пьера окрутили, ещё и его сестрицу хотели. Ладно, что у князя старого, по всей видимости, на чары их иммунитет. Надо выяснить, часом, не Иные ли в самом деле Курагины!

В зимовье в специальном закуточке корпел над записями под светом магического светильника (свечи, видимо, дефицитом были — так-то не заметил Князь, чтоб Гесер в быту силами злоупотреблял) мужчина возраста приблизительно Андреевого. Сразу видно — француз, даром что его Святослав от беды переодел. Видно было, что неуютно тому в зипуне и вообще к иному привык. Не к крови алой, а к вину — уж точно. Вон как тоскливо наливочку их взглядом проводил.

К слову, о последней...

— Чего смотришь, князь? — усмехнулся дед Слава, ловя удивлённый взгляд Андрея, направленный на извлеченную мутноватую жидкость в огромном бутыле. — Свойская наливочка — это тебе не французское вино или коньяк. Это своё, родное... Завидую я вам, магам... Нам-то, вампирам, погибель верная. Только и остается, что удовольствие в делании продукта находить. В запахе. Ну, снимайте пробу! — потребовал тот, разлив им в кристально чистые стаканы «продукт», а себе с французиком цедя крови из фляжки в такие же.

Вот те на. Не видел раньше князь трапезы вампирской. Не привычное то зрелище, прямо скажем. На с виду человеческих лицах проступили в миг от запаха одного хищнические черты, показались и животные клыки, выступающие как у волков каких почти... Миг — те опустошили стаканы, и зубы вернулись в прежний вид, будто и не было ничего. Втянулись. Одно напоминание — две капельки крови на подбородке у француза, но и те тот непривычно, совершенно не аристократично, но с аппетитом слизал.

Князь Андрей все ещё смотрел на наливку. Можно ли пробовать сей сомнительный продукт, если его автор лишен вкуса и вообще пьёт людскую кровь? Желание прибавить «чур меня и свят» было велико, но он сдержался.

Под требовательным взглядом Бориса Игнатьевича даже пригубил и... внезапно распробовал. Необычно, очень крепко, но пилось легко. Да, не было богатого букета или тонкого вкуса, но нечто иное заставило князя вместе с Гесером ополовинить огромный бутыль. Что ж, тот, кто её приготовил, знал толк в наливочках. Вот он, секрет долгожителя — многие знания, даже те, которые сам лично оценить полностью не можешь... Но приготовлено, как сказал потом дед Слава, с заботой о возможных гостях. Это было ценно.

Да и разговор пошёл. Новообращённый вампир тоже постепенно прекратил зажиматься и настороженно глядеть на Андрея. Разговорились. Нормальный мужик, даром что с Наполеоном пришел и вообще теперь вампир. Остаться планировал. И дальше врачом работать. Людей лечить. Уже в восстанавливающемся Смоленске. А уж легенду ему дед Слава отстряпает — о переметнувшемся французском докторе. Язык постепенно подучит. Пока же ни для кого из присутствующих не было проблемой поддерживать беседу на французском, только дед Слава иногда позволял себе непереводимые каламбуры и реплики.

А ещё почуял Волконский, что чего-то тут безмолвно, без их с Жаном участия, двое Великих обсудили. И даже договорились. Потому что обмолвился ближе к концу визита их Святослав Вернидубович:

— Да уж... городу досталось, увы. Но выстоит тот, как и Россия. Уж тут будьте покойны... Жаль, конечно, что попали и Дневного, и Ночного Дозоров здания под артиллерию. Но всё течет, всё меняется, иногда вот так, с грустью. Я ж тут и зданьице новое себе присмотрел устоявшее, и для соседушек с ночного тоже, вы не думайте! И даже особнячок тут есть для главы Светлых сил, на продажу выставленный... Но деньги — пустое и легко наживное для Иного. Вот кого пришлют на место, с тем и поговорим, — уверенно заявил, да, а сам глазами на Андрея — зырк.

«Странно, — подумал князь. — Никак намекает? На меня? Но ведь я только стал Иным, какой мне целый дозор в управление?» Об этом он чуть позже, трясясь в Москву, спросит Гесера, а тот ответит прямо:

— У Славы чутье есть. Оно, конечно, у любого Иного имеется, но у этого старика оно особенное. Верное. Как он приметил, так, наверное, и будет... Что до места этого, то не думай: сейчас не готов — через пару лет будешь.

— Через пару лет... — князь прищурился. Смоленск был близок к родному имению. Это был шанс оберегать Марью, пусть и скрыто. — И что, нет других желающих?

— Не то чтобы нет... Просто не задерживается тут никто надолго, а не дело это, чтоб вечно менялся глава. Раз тебя Слава приметил, значит, есть у тебя такое свойство, что ужиться даст и тут осесть на долгие лета. — Подумав немного, Гесер прибавил: — Смотри, князь, думай хорошенько да не обманывайся попусту насчёт Тёмных. Слава — это исключение. Не правило. Запомни. Обычно Тёмные, особенно вампиры да оборотни, не такие, но вот он такой один блаженный, неправильный вампир. Пропитан любовью к земле смоленской, к людям, он другой. Не все его выкормленные и выращенные с заботой вампиры-детки, как он их по-отечески называет, становятся хоть в половину такими же, как он, блаженными. Но и они крепко отличаются от прочих. Заповедное место тут... Подумай. Крепко. Скучно тут было главам Ночного, развернуться негде да и росту карьерного не сделаешь, силу не прокачаешь. Тихо, спокойно. Редко что бывает. А если и бывает — нет в том Дневного Дозора вины. Просили все через пару лет перевода слезно. А предыдущий глава и вовсе почти сбежал, оставил город, на который враг подступал. После неги не выдержал надвигающегося горя великого. Не сдюжил... Думай, Андрей, никто тебя не торопит. Может, и кажется, что место тихое, заповедное, а всё ж ключ это и от Москвы, и для Иных — всегда тихая гавань, убежище. Хранить этот мир тоже важно.

— Я понял, — серьёзно ответил Волконский. — Я подумаю.

Он и в самом деле подумал и уже в 1820, переняв от Бориса Игнатьевича разные премудрости (а ещё отыскав и убедившись в живучести Пьера), занял оговоренный раннее Святославом особняк.

На новоселье и назначение тот принёс ему большой бутыль с наливкой. Князь лишь пригубил, а остальное схоронил в погребе. Так началась его коллекция, на которую он смог достать и более поздние экземпляры, вплоть до 1812 года, мог и более ранние найти, но не стал. Провёл тем самым черту невидимую между своими двумя жизнями.

Андрей медленно очнулся от воспоминаний. Да, знакомство он помнил. А вот кое-что не прояснил до сих пор, потому и спросил Святослава сейчас:

— Скажи, дед Слава, а ты тогда зачем меня напугал так? Знал же, что я только-только Иным стал, зачем шокировал?

— А это, князь, я специально сделал. Уж прости дурака старого, не удержался. Время смутное было, тяжелое. Никаких тебе особо поводов для радости. А даже Иному тяжело так жить. Тут ещё и просвет наметился — гнать Наполеона начали, вот и позволил себе шутку. Как услыхал, что Гесер с моложавеньким князем едет. Только-только завесу Сумрака преступило благородие-то ваше-с! Как тут, право, удержаться... Видел бы ты, Андрей, свою рожу в тот момент... — и вампир рассмеялся. — Жаль, фотоаппараты позже придумали! Я ж и не знал, что настолько страшный!

— Просто это было... неожиданно, — попытался оправдаться Волконский.

— Ладно тебе... Штаны не испортил — и то хорошо! Я ж тогда почти сразу понял по тому, как ты держал себя — сработаемся. О чём и Гесеру сообщил, чтоб выпестовал тебя получше... Так и вышло. Так что, князь, живы будем и работать дальше. Судьба у нас такая.

— Судьба, — согласился Андрей, тоже чуть улыбнувшись. — Только лучше бы поменьше таких инцидентов, как этот...

— Это, увы, не мы решаем, — помрачнел дед Слава.

* * *

А спустя всего полгода к Волконскому заявился гость куда более необычный, чем имевший туда протоптанную дорогу глава Ночного Дозора. То был стоявший на пороге, несколько смущенный, ещё и с бутылкой старинного вина Городецкий.

Со словами «Знаю, что коллекционируете, а вот... мне такие изыски ни к чему... вот, подарили на назначение коллеги. С Праги» Антон заметно помрачнел. И тут князь пригляделся к Городецкому получше... А так и есть.

— Значит, всё же инквизитор? — вздохнул Андрей, пропуская гостя.

— Ну не к Завулону же в дозор? — так же невесело ответил Городецкий, опускаясь в предложенное кресло.

— Почему нет? — коротко осведомился Волконский, который допускал и такой поворот в судьбе этого поистине удивительного Иного. — Дед все-таки... — он поймал тяжелый взгляд Антона и поправился: — Я имею в виду, а почему бы просто не жить и радоваться долгой жизни?

Ответ он, однако, тоже знал и сейчас вот в честь особого расположения цедил Городецкому рюмашечку той самой наливочки. И ведь не испортилась! Изумительное дело.

— Я так не умею — в стороне... и спокойно жить. Долгая счастливая жизнь — что это вообще? — слабо улыбнулся Антон, принимая рюмочку и настороженно принюхиваясь. Не знал, но чувствовал, что продукт особый. — Поэтому меня и догнала все же карьера в инквизиции! Ещё ведь много лет назад предлагали. А теперь и деваться некуда. Так что будем снова знакомы, Инквизитор я, причём Московского офиса. Заместитель главы.

— Скоро сами станете главным, — отсалютовал Антону князь. — Не сомневайтесь.

— Да не дай... — Городецкий замялся с определением Высшей Сущности, — кто уж там есть. Сумрак, наверное, — пожал он плечами. — Мне это ни к чему, — и он пригубил наливочку. — Удивительный напиток...

— Дед Слава изготовил. Ещё в 1820. Подарил мне на назначение. Так что да — с историей... Но, Антон, зря вы так. С вами шанс на мир между тьмой и светом возрастает, — качнул головой Андрей.

— Если только с этой стороны... — Городецкий задумался, ещё более уважительно зыркнув на графинчик с наливкой. А потом снова погрустнел: — Но вы же знаете, с чем я сегодня пожаловал? — и Антон поджал губы.

Увы, Андрей Николаевич знал.

— Полагаю, сопроводить в головной офис в Праге моего ученика на казнь его матери? — всё-таки он произнёс это вслух. Произноси — не произноси: реальность от этого менее гадкой не станет. Ирину Витальевну всё ещё было жаль, Костик и вовсе был не при делах, но что поделать?

— Всё вы знаете... — пробормотал Городецкий. — Тогда поможете его забрать?

— Помогу. Более того, — Волконский качнул головой, — я с вами отправлюсь... И дед Слава тоже. И это не обсуждается. Мы с ним давно так решили. Мы с ней полвека бок о бок отработали. Надобно поприсутствовать, проводить в Шестой слой.

— А не опасно оставлять Смоленск без вас обоих? — засомневался Антон. Впрочем, часть его, кажется, обрадовалась такому решению.

— Жан справится... — махнул рукой Андрей. — Он ради своей графини весьма кротким умеет быть. Слышал я, что дело её замяли в обмен на его полнотекстовые записи о Фуаран?

— Да, — кивнул Городецкий, — так и было, но могу уверить: инквизиции не светит воссоздать книгу хотя бы без клочка изначальной рукописи.

— Хоть это радует, — качнул головой Волконский, после чего они допивали наливку из порционного графина молча, пока внезапно Андрей не решился задать один каверзный, но несерьёзный вопрос, который занимал их со Святославом умы вот уже полвека с лишним. — Что ж, Антон, идем за Костей. Только вот сначала один, возможно, странноватый вопрос. У нас по нему со Славой давний спор... — дождавшись кивка от Антона, он продолжил: — Вот ты экранизацию Бондарчука «Войны и мира» видел?

Городецкий кивнул настороженно.

— Тогда скажи, похож Тихонов на меня или нет? — обрадовался князь.

— Похож, — кивнул Городецкий не раздумывая.

— Что ты брешешь? — как чёртик из табакерки посреди залы появился дед Слава, тряся кулаком. — Так же похож, как Хабенский — на тебя, а Меньшов — на Гесера!

— Твои линии вероятности из параллельной вселенной не считаются, сколько говорить тебе, дед Слава! — закатил глаза Волконский. — Вот тебе Великий Тёмный сказал: похож. И я так считаю. А ты все вредничаешь. Не пора ли признать, что мы правы, а?

— Не пора: вы оба видите то, что хотите увидеть. Дураки. Молодые ещё шибко... Какое тут сходство, ещё скажите, что Безруков Есенина похоже сыграл... — махнул на них рукой Святослав Вернидубович.

* * *

Так, дружески переругиваясь, они и добрались до сына Ирины Витальевны, ныне оперативника Ночного Дозора и ученика Андрея. Чего они предвидеть всем своим могучим составом Великих Иных не смогли, так это того, что Костик не смог, как потом дед Слава выразился, мамку отпустить.

А так как парнишка юркий был да талантливый, умел лбом нужные стены прошибать, то и нашел пострел такой способ отмотать стрелки часов: за ним в прошлое пролезли и, разумеется, те, «кому всегда больше надо» — Городецкий, дед Слава и Волконский.

А там уж как завертелось! Перестарался Костик, или они своим появлением ему сбили заклинание. Ажно отнесло их во времена, когда и Смоленска-то никакого в помине не звали... Так — место, одно из обитаний кривичей.

— Ой, батюшки... — присел дед Слава, внезапно трясущейся рукой указывая на хулиганистого вида парнишку, который самозабвенно кидал камешки в реку. — Это ж я!

— Твою мать! — совсем не по-светлому и не по-княжески ругнулся Волконский, цепляя ученичка Костика за шкирку. — Ты, дурак, чего наделал?

— Не трогай ты его, Андрей Николаевич, — вступился Городецкий, осматриваясь вокруг этой очень-очень чистой, незагаженной человеком красоты природной. — Нам сейчас не ругаться надо, а думать, как выбираться, не наделав ничего, никаких бабочек не раздавив: цена ошибки может быть катастрофична. А этот... смог сюда отправить, сможет и назад, верно? — с надеждой крутанулся он, уставившись на более опытно Святослава Вернидубовича.

— Верно, — тоскливо откликнулся дед Слава, глядя на себя юного, не обезображенного вампирской сутью и долгими летами и страданиями. — Верно...

— Даже не думайте! — Волконский переключился на печально застывшего вампира, пока Костик сдавленно извинялся, бормоча, что не хотел. — Если вы не станете вампиром и проживете короткую, но счастливую человеческую жизнь... это будет эффект не бабочки — птеродактиля.

— Знаю я, Андрюш, знаю... Но судьба-злодейка искушает. — Святослав вздохнул, а потом собрался, разом потяжелев взором. — Тогда давайте поразмыслим, как вернуться нам, ребятушки...

Разумеется, столько могучих и неглупых Иных нашли способ, а вот случился ли эффект бабочки... и как они это сделали — это уже совсем другая история, дорогой читатель.